2. Девчонки на палубе

          На верхней палубе было ветрено. Пассажиры либо говорили о пустяках, либо молча смотрели, как мимо проплывает берег Оби. Лёшка приметил двоих одноклассников, коренастого Бякин и долговязого Гусевича. Облокотившись о перила, они щёлкали семечки, сплёвывая шелуху за борт, и увлечённо переговаривались, а над ними с криком носились чайки, требуя подачки. Бякин был тугодум, улыбался редко и волосы на голове тщательно прилизывал. Гусевич, напротив, был лохмат, как пудель, вечно склабился и фонтанировал завиральными идеями. Лёшка подкрался к ним. Хлопнул одного по правому плечу, другого по левому и присел за их спинами. Они обернулись в стороны, как двуглавый орёл на гербе, один вправо, другой влево, а потом вернулись друг к другу. «Ты, что ли, стукнул?» — говорили их взгляды.
— Это я, — вынырнув сбоку, сказал им Лёшка.
— Купил, чувак! — с восторгом сказал Гусевич и, отсыпав ему семечек, вкрадчиво спросил:
— Шатов, как думаешь, чувихи там ничего? Красивые?
— Темпераментные, — глубокомысленно ответил Лёшка.
— Я же говорил, — обрадовался Бякин и ткнул Гусевича в бок. 
«Ещё не приехали, а уже разлакомились», — подумал Лёшка, как вдруг сзади раздался девичий голос:
— Алка! Тут народу мало! Поднимайся!

Он тотчас узнал этот голос, резко обернулся: да, это была она! Наташа Тоцкая, в коротком ситцевом платье. Она стояла спиной к нему, склонясь к трапу. Несколько мгновений, и по трапу медленно поднялась её осанистая подруга Алла, фамилию которой Лёшка не помнил. Они бросились друг к другу, порывисто обнялись, точно после долгой разлуки и рассмеялись, откидывая головы. Затем, взялись за руки, и не замечая никого вокруг, отправились на нос корабля.
Пассажиры притихли. Даже ветер ослаб. Две дюжины глаз неотрывно смотрели на эту дерзкую пару русалок. Встряхивая распущенными волосами и томно прогибаясь в пояснице, девочки прошагали к флагштоку. Одна — статная, изящная, другая — здоровая, ядрёная. Обе в коротеньких платьицах — невероятно длинноногие.
Девочки остановились. Наташа, отставив ножку и заложив руки за спину, принялась картинно смотреть вдаль. Алла, громко пискнув, взялась рукой за древко флага и стала, как флюгер, раскачиваться из стороны в сторону.
Лёшка цепко схватил Гусевича за плечо и прошипел:
— Откуда?
— Что? — испугался Гусевич.
— Откуда девятый «А»? Откуда они? — Лёшка кивнул подбородком в сторону девочек.
— Так это, самое, классная их взяла. Не знал, что ли?
— С нами? В Лабытнанги?
— Ага. А потом в Одессу.
— Врёшь?
— Иди сам спроси. Привязался... Чокнутый.

По корабельному радио звучала песня:

Пароход белый-беленький,
Чёрный дым над трубой.
Мы по палубе бегали,
Целовались с тобой.

Алла, взглянув на громкоговоритель, наклонилась к Наташе и шепнула что-то. Они прыснули со смеху, и, хохотом подгоняя себя, убежали с палубы.
Им на смену ввалились четвёрка Лёшкиных одноклассников — Боб, Серж, Джон и Мишель. Так они себя называли. Толкая друг друга, они с гиканьем заняли скамейки и закурили, сплёвывая под ноги.
— Во сморозила тётка: «Кукушон, деньги я в пояс зашила!», — пискляво сказал Мишель, подражая женскому голосу.
Вся компания зареготала.
— Это мать Путинцевой, — уточнил Серж.
Они опять заржали, потому что в классе было принято потешаться над Таней Путинцевой, полной, робкой и безответной девочкой.

Вся эта компания вызывала у Лёшки тошнотворное чувство. Он поморщился и отправился вниз. Когда спускался по трапу, то сверху ещё доносилось:
— Шатова укачало.
— Блевать пошёл.
Дикий хохот.
— Бякин! Сгоняй в буфет. Притащи парочку лимонада!
— Лучше — пива!
— Портвейна!
И опять самодовольный хохот.
Лёшка прошёл по нижней палубе на корму и обнаружил там Наташу с Аллой. Они бросали хлеб чайкам, едва не выпрыгивая из своих коротеньких платьев; потом смотрели, как пенится под винтом вода, как расходится след от судна и тает вдали. Оглядываясь друг на друга, они прыскали радостным смехом, точно никогда ещё не были так счастливы.

Через час теплоход прибыл в Лабытнанги. Там пересели на поезд Лабытнанги – Одесса. Совершенно случайно Лёшка очутился в одном вагоне с Наташей и Аллой. Мало того, их разделяла только тонкая перегородка между отсеками. И Лёшке достаточно было высунуть голову, чтобы увидеть Наташу.

Три дня стучали колёса и три дня Лёшка пропадал у девочек. Лез из кожи вон, чтобы понравиться Наташе. Они уже называли друг друга по имени, но ещё ближе не сходились, как будто останавливались перед чертой, которую то ли не могли, то ли не хотели перейти. На четвёртый день поезд прибыл в Одессу, и совхозный автобус отвёз их в село Марьяновку.

Разместили их в клубе. Зрительские кресла были сдвинуты к стене, и теперь в зале в три ряда стояли кровати с панцирными сетками. Девочки первым делом потребовали убрать от себя мальчиков, и тех вместе с кроватями отселили на сцену, за тяжёлый бархатный занавес. Видимость приличий была соблюдена. И началась совместная, бесшабашная жизнь. Лёшка Шатов был ею доволен: утром работали, вечером танцевали, в выходной ездили на море. Вместе со всеми он сгорал на солнце; зависал в сортире, объевшись абрикосов; ходил на танцы, делал изнурительную норму на винограднике и ни на миг не выпускал из виду Наташу.