2. Девчонки на палубе

        Лёшка поднялся на верхнюю палубу. Там вовсю гулял ветер. Несколько пассажиров на скамейках лениво смотрели окрест. Пронзительно кричали чайки. Известные в классе шуты — приземистый, в большущей кепке, Бякин и долговязый, кудлатый, как Карл Маркс, Гусевич — плевали за борт, провожая свои плевки взглядом, и восторженно подытоживали:
— Тыдыщ!
— Опа!
— Тыдыщ!
— Опа!
Лёшка подкрался к ним, хлопнул одного по правому плечу, другого по левому и присел. Они оглянулись, как двуглавый орёл на гербе, — в разные стороны. Потом уставились друг на друга с немым вопросом: «Чего дерёшься?» И тут Лёшка вынырнул, как чёрт из табакерки:
— Ку-ку!
— Ку-ку, — невольно ответил Гусевич и просиял в лице. — Ну ты чувак… Обоих купил! — Затем он подумал и вкрадчиво спросил: — Шатов, как думаешь, чувихи там ничего? Красивые?
— Темпераментные, — глубокомысленно ответил Лёшка.
— Я же говорил, — обрадовался Бякин и дал тычка Гусевичу.
Лёшка хмыкнул в нос, и вдруг сзади раздался знакомый девичий голос:
— Алка! Тут народу совсем мало! Поднимайся!
Лёшка резко обернулся: это была Наташа Тоцкая. Стоя к нему спиной, она глубоко склонилась к трапу.
Через пару минут по ступенькам поднялась её осанистая подруга Алла Соболева. Девочки бросились обниматься, как после долгой разлуки, и, не разнимая объятий, долго хохотали, откидывая назад головы. Затем, взявшись за руки, они пошли на нос корабля.
Лёшка ревниво озирался. Десяток глаз любовался их грацией. Встряхивая длинными, как у русалок, волосами, девочки шли, томно прогибаясь в пояснице и пружиня на носках. Обе статные, длинноногие, в невозможно коротких платьицах.
У флагштока они остановились. Наташа, заложив руки за спину, принялась смотреть вдаль. Алла взвизгнула и, ухватившись одной рукой за древко флага, стала, как флюгер, раскачиваться из стороны в сторону.
— Ломает-то как! — сказал Гусевич.
Эти слова вывели Лёшку из оцепенения.
— И девятый «А» тут, — проговорил он как можно равнодушнее. — Тоже в Лабытнанги.
— Дальше: в Одессу. Классная их, того, с нами взяла.
— Врёшь?
— Сам у них спроси, не веришь.
Поверить было трудно. Лёшка впал в столбняк.
По корабельному радио звучала песня:

Пароход белый-беленький,
Чёрный дым над трубой.
Мы по палубе бегали,
Целовались с тобой.

Прислушавшись к песне, Алла перестала крутиться и шепнула что-то на ухо Наташе. Они фыркнули от смеха и, продолжая смеяться всё громче и громче, сбежали вниз. Немного спустя им на смену на палубу поднялась четвёрка Лёшкиных одноклассников — Боб, Серж, Джон и Мишель. Так они себя называли. Толкая друг друга, они с гиканьем заняли скамейки и закурили, сплёвывая под ноги.
— Во сморозила тётка: «Кукушон, деньги я в пояс зашила!» — пискляво сказал Мишель, передразнивая женский голос.
Вся компания зареготала.
— Это мать Путинцевой, — уточнил Серж.
Они опять заржали, потому что в классе было принято потешаться над Таней Путинцевой — полной, робкой и безответной девочкой.
Вся эта компания вызывала у Лёшки чувство глубокого отвращения. Брезгливо поджав губы, он спустился на нижнюю палубу, а вдогонку ему неслись развязные голоса:
— Шатова укачало.
— Блевать пошёл.
Дикий хохот.
— Бякин! Сгоняй в буфет. Притащи парочку лимонада!
— Лучше — пива!
— Портвейна!
И опять самодовольный хохот.
Лёшка нашёл Наташу и Аллу на корме. Они, переглядываясь и прыская смехом, бросали чайкам хлеб. Птицы скандально кричали. Заметив Лёшку, девочки молча уставились на него. Лёшка пытался сказать что-то бодрое, но язык будто прилип к нёбу, и он в смущении ретировался.
 Через час теплоход прибыл в Лабытнанги. Там пересели на поезд Лабытнанги – Одесса. Совершенно случайно Лёшка очутился в одном вагоне с Наташей и Аллой. Мало того, их разделяла только тонкая перегородка между отсеками. И Лёшке достаточно было высунуть голову, чтобы увидеть Наташу.
Три дня стучали колёса, и три дня Лёшка пропадал у девочек. Лез из кожи вон, чтобы понравиться Наташе. Они уже называли друг друга по имени, но ближе не стали. На четвёртый день поезд прибыл в Одессу, и совхозный автобус отвёз их в село Марьяновку.
Разместили их в клубе. Зрительские кресла были сдвинуты к стене, и теперь в зале в три ряда стояли кровати. Девочки первым делом потребовали убрать от себя мальчиков, и тех вместе с кроватями отселили на сцену, за тяжёлый бархатный занавес. Видимость приличий была соблюдена. Началась совместная, бесшабашная жизнь. Лёшка Шатов был доволен: утром работали, вечером танцевали, в выходной ездили на море. Вместе со всеми он сгорал на солнце, зависал в сортире, объевшись абрикосов; ходил на танцы, делал изнурительную норму на винограднике и ни на миг не выпускал из виду Наташу.