Три смерти Федора Кузьмича

   В свои 65 Фёдор Кузьмич все чаше задумывался о смерти. Иногда даже его молодящаяся, дородная жена, толчками возвращала в реальность: "Ну ты проснись, Федь, ты о чем все время думаешь"? А он думал о прошедшей юности, бурной молодости и громкой, в малиновом пиджаке 90-х зрелости.

   Смерть страшила Фёдора Кузьмича. Что там, дальше? Он будучи коммунистом всегда в глубине знал, знал это точно, даже когда косясь на бородатые портреты председательствовал на идиотских собраниях и бессмысленных пятиминутках в парткоме, что там, где то там есть Бог. Или кто-то другой. И он спросит. Обязательно спросит. Было страшновато, а теперь к старости и совсем уже не по себе.

   А ведь было что терять. Деньги есть, часто повторял он про себя, убирая денежную "котлету" в большую барсетку по утрам. И с собой не возьмёшь. Но сегодня, тяжело засыпая после обычного Чиваса, он вдруг с удовольствием подумал: "Поживу ещё, гульну"...

   В сырой водяной прохладе осеннего тумана Федор Кузьмич ясно узнал знакомое озеро и его раскинувшийся на берегах дом. Все однако, было сегодня необычным. На середине озера стоял прочно закреплённый, украшенный нарядными лентами и полосатым шатром плот. В центре на ладно сложённых евро-вязанках стоял дорогой, красного дерева...гроб с серебряными ручками, и венками.

   Приглядевшись, он как то сразу понял, что это его- Фёдора Кузьмича гроб.
По бокам прислонились медали и значки на маленьких красных подушечках, многочисленные венки, на лентах которых было написано обычное, что бывает в таких случаях: от сотрудников "Промснабжилторга", от Администрации ....ской области, от друзей, от Гагика Закаряна, от "Спецовощторга", от "Фонда содействия сотрудникам правоохранительных органов" и прочее. Перед гробом также были разложены его любимый несессер, плащ-палатка и вещи спелеолога- австрийские крюки, резиновые сапоги, фонарь, страховки, топоры и заступ, все, что годами он хранил на дальней заимке и брал с собой в далекие походы.
Справа, на цветном коврике, в недобром предчувствии жалобно мяукали домашние любимцы-Косой и Жучка и какой-то третий, незнакомый ему кот, призванные очевидно скрасить его последний путь.

   Внезапно озеро оживилось, и берег стал покрываться огоньками свечек, заиграла, сначала тише, потом все громче и громче траурная музыка. Голос ведущего после привычного:  "раз-два, раз, раз..." укрепился и начал представлять выплывающие к плоту челны: "от Правительства ... ской области выступает...", затем пошла лодка с откуда-то многочисленными родственниками, ветераны Невского района, челн друзей из банка, отдельно красивый, брендирований в знакомые  зеленые цвета катер "Промснабжилторга", и прочие. Он со смущением и даже удовольствием разглядел небольшую, деликатно держащую в тени лодочку с бывшими подругами и казалось забытыми и давно ушедшими фаворитками.

   А в установленный микрофон все говорил по-бумажке Заместитель Председателя областной Думы, вечно торопящийся куда-то Зотов: "Он навсегда останется в нашей.... он был примером.... наставник молодежи....семьянин...". Федор Кузьмич с досадой подумал, что речь обычная, банальщина какая-то, все  без души и искренней скорби. И Губернатор снова не приехал, он даже хотел позвонить ему, но вовремя спохватился.

   Между тем, на берегу оживал ресторан, там звенела посуда, кто-то вдалеке громко хохотал перебивая выступающих неприличными анекдотами и гоготом.
Федор Кузьмич хотел возмутится, но тут выступления закончились и от переднего челна отделилась фигура с горящим факелом и ловко забросила его на плот. Федор Кузьмич с ужасом почувствовал запах гари, сладковатый вкус горящей плоти смешиваемый с сырым ельником. Он стал задыхаться, шумно захватывать воздух, хотел встать, но клубы дыма уже накрыли плот...

   С криком "Нет! " проснулся и долго унимал колотящееся сердце. Присниться ведь, такое, все думал он. Наконец Федор Кузьмич успокоился и после часа томления вновь уснул.

   В расходящемся тумане он увидел группу людей у сложённого наспех костра, столик на котором был накрыта самобранка с явствами. Стояли его любимая Кустнкарва, виски, какие-то вина, небрежно порезанные куски хлеба, кровяная колбаса, сыр и огурцы. В оживленно споривших он сразу узнал коллег из последнего его пристанища, где он числился Советником Генерального директора уже 6 лет.

   А вскоре, словно со стороны,  он увидел и себя- на крупном вислоухом осле, накрытом ярким богатым ковром. Он лежал сверху свернутый в кокон шелка, перетянутый пестрыми нарядными лентами, удивительный и прекрасный как рождественская конфета. Он был мертв.

   Собравшиеся у костра ссорились: маленький, повсеместно лысеющий Романенко с жаром убеждал недоверчивых коллег: "Да, пошли уже вниз, там все стынет уже. Бабы ждут. Ну куда ещё переться?". Для убедительности он все время призывно показывал на полные жизни, оставленные внизу шале, где уже шумно бахала музыка, и дымились жаровни полные мяса. "Эти, он махнул на проводников-шерпов- сами его дотащат". Спутники неуверенно возражали, переглядывались и мялись. Наконец один из них- Жарич, решил поддержать Романенко и сказал: "Ему все равно, пошли вниз уже" и с немым вопросом посмотрел на главного. Главный долго молчал смотря в бездну Тибета, в сердце самой глубокой расщелины мира- Yarlung Tsangpo, куда скоро должны были опустить бренное тело Фёдора Кузьмича. "Хороший старик был. Добрый" с чувством сказал он наконец, затем повернулся к шерпам и скомандовал: "Довезете сами и опустите как договорились, до конца"! Затем он запахнулся в длинное пальто махнул и стал спускаться. Остальные с облегчением споро посеменили вниз следом.
"А я им ещё озеро отписал и трансфер оплатил"- с горечью подумал Федор Кузьмич.

   Шерпы дождавшись, когда все скрылись и поднялись на ноги. Они стали мелко перетаптываться и смешно передразнивать ушедших, хлопая себя по бокам. Они говорили, что бросят тело несчастного Фёдора Кузьмича здесь неглубоко забросав кусками грязного льда и глины. А весной, когда лёд стает, его съедят тощие степные гиены, что поднимаются к расщелине в надежде на оставленные объедки.

   Они стащили тело с осла и стали резать шелковый кокон, грубо срывая ленты.
Здесь Федор Кузьмич собрал последние силы, закричал, пытаясь вернуть ушедших, но вскоре бессильно заплакал и опять проснулся.

   В этот раз он не мог уснуть ещё дольше и только стакан, наполненной до краев беленькой смог погрузить его в следующий сон.

   Было холодно, что стучало и кто-то рядом надрывно кашлял. Федор Кузьмич открыл глаза и увидел себя- живого. Да он был жив, но он был какой то странный, непохожий на себя. Грязная, явно с чужого плеча, большая телогрейка с прямоугольным номером на груди, отвислая шапочка-петушок, его заострившееся, давно немытое лицо. В руках лопата с расщепленным, сломанным почти вдвое черенком.

   "Работай бл...ть, заканчивай скорей. И сколько ты ещё меня будешь мучить? Заставляешь мерзнуть, сволочь капиталистическая?"- услышал и подняв глаза увидел красную рожу конвойного с аляповатой нашивкой "Наша Россия". "Хватить уже и так уляжешься", продолжал конвойный недовольно расстегивая толстый, телесного цвета тулуп.

   Федор Кузьмич понял, что эта неглубокая яма- его последняя квартира на этом свете, и срывающимся от ужаса голосом, поддавшись вперёд стал взывать к конвойному: "Послушайте товарищ, я коммунист...я много лет... У меня ордена...я свой...". "Что? Ах свой? Подойди ближе"- глумливо ответил нашист и обдал его горячей как кипяток струей едкой желтой мочи.
Федор Кузьмич отшатнулся и повернувшись назад, уже спиной услышал лязгание  затвора и разрывающий голову выстрел.

   На улице шумела сигнализация. Он проснулся и дрожащий сполз с мокрой, отвратительно липкой кровати. Теперь он мучительно вглядывался в соседнее крыльцо соседа напротив- ловкого приспособленца, всегда и всем властям своего-Бориса Борисовича. На доме, висел флаг и в начинающемся рассвете, он с трогательной признательностью увидел, что это все ещё российский триколор. И он снова, в который раз за ночь- счастливо заплакал.

   Спать он больше не ложился.