Про Берёзово, стражника Бадрицкаго и собян

Однажды берёзовский стражник Бадрицкий спас мальчонку. Ну как спас – вытащил из полыньи, в которую тот за каким-то лешим полез, завернул в свою шинелку, отнёс в избу и отдал жене. Чтоб растёрла жиром и на печь засунула, греться-лечиться. И строго наказал, чтоб у сродственников мальца ничего в благодарность не брала – пойдут разговоры про взятку, а он стражник справной, положительной.

Пришли бабки, поохали-поахали, посокрушались вдосталь да и забрали мальчонку. Вытащили было меды-кренделя с благодарностию, да бадрицкая жена и думать об том не велела. С тем и ушли.

Седмица прошла и другая прошла. Уж и забыл Дормидонт Ефграфыч про мальца и это дело, а тут вот. Из дальнего далека пришёл евонный отец. Суровый, глаз по-вогульски косой, а борода лопатой. Собянин, стало быть.

Не любили березяне собян, сторонились. Да что березяне – никто их не любил, - ни щекурьинские вогульцы, ни шурышкарские зыряне. Собяне спокон веку проходы через Урал сторожили: и северные, на Печору; и Сибиряковский тракт; и южные, по Сосьве. Плату за проход брали, охранять торговые караваны брались. Только слухи ходили про них нехорошие: то один купец пропадёт с товаром, то другой. Грешили-то на собян, да доказать ничего не могли, - говорили, что с самим набольшим начальником на короткой ноге они.

Собянин в избу вошёл, на образа покосился, но креститься не стал. Сел. Проси, говорит, чо хошь. За спасение мово старшова не пожалею.

Бадрицкий возьми и переведи разговор в шутку. Так, мол, и так, поставлен он, стражник, охранять ссыльных бунтовщиков, а те нет-нет да и сбегут. Вон, в феврале, убёг Лейба Бронштейн. В телеге с навозом схоронился. А вот собяне могут помочь государевой службе – всё одно за проход через Камень плату берут. Значит, смогут, случись чего, беглеца поймать и властям сдать.

Посмотрел собянин на Бадрицкаго: у тебя, стражник, своя служба, а у нас своя. Мы законы тайги соблюдам и лесных людей не выдаём. Но первый же арестант, что сбежит с острога, сквозь Урал не пройдёт. Так и будет ходить кругами, пока твоя служба сама его не изловит. Слово моё крепкое, никто не обижался.

На том и порешили.

Ближе к весне решил уйти в побег один кахетинец. Политический он был или простой абрек – сейчас уж и не вспомнит никто. По дороге вдоль Оби не пошёл, в тайге решил счастья пытать. И пропал.

Потом люди стали говорить, что встречали-де неизвестного скитальца в тайге. В разных местах встречали – от Обдорска на севере до Усть-Маньи на юге. А кто таков – неведомо. Стали смекать: не тот ли это кахетинец, которого собяне по лесу водят? Больше-то некому.

Много лет прошло. У беглого уж и срок закончился, а он всё по тайге кругами ходит. Одичал. Говорили, облик человеческий совсем потерял.

Сдержал слово-то собянин, не обманул. Во как.

Сказывают, в восемнадцатом или девятнадцатом году наткнулся этот кахетинец на какой-то отряд. То ли белые они были, то ли красные, то ли бандиты лесные – сейчас уж и не дознаться. Да ему всё едино. Шлёпнули его, ага.