Дис. Глава 17. Тайный проход

                Настроение у Степана Игнатьевича было хорошее. У него почему-то всегда было очень хорошее настроение, когда вокруг него становилось просторней, то есть меньше людей. По-крайней мере он так для себя это понимал. «Меньше народу — больше кислороду», — частенько говаривал он. И мало кто догадывался, какой ужасный смысл вкладывал этот, на вид вполне добродушный человек, в эту совсем безобидную фразу. Помимо прочего, он в эту ночь умудрился еще и прекрасно выспаться, поскольку вернулся в свою сторожку не слишком поздно. Ну, то есть поздно, конечно, но все же и не к самому утру. Его подручные должны были и без него со всеми своими делами управиться. Так что его присутствия на кладбище — втором официальном месте его работы, — совершенно не требовалось.
И тем не менее проснулся Степан Игнатьевич в тот день относительно рано, часов в семь. Аккурат ко времени, когда приходящая уборщица административного здания постучалась к нему в сторожку. Тогда он неспешно поднялся со своего раскладного кресла, на котором спал прямо одетым и, сладко потягиваясь, пошел открывать входную дверь. Перебросившись парой фраз с женщиной, он быстро сложил свою постель, после чего направился в помещение бухгалтерии, где находился санузел и где он мог привести себя в порядок.
Часов в девять, как и полагалось, приехал его сменщик Николай, которому Степан Игнатьевич охотно передал ключи, после чего расписался в журнале дежурств и, теперь уже совершенно свободный, покинул проходную. Он, правда, направился поначалу к остановке, намереваясь доехать до кладбища на автобусе. Однако, чуть поразмыслив, решил все же прогуляться пешком, благо что погода в то утро была просто чудесная. Шел он по той же грунтовой дороге, по которой еще вчера ночью шел Антон до того момента, как его ударили по голове, но только в обратном направлении. Слева и справа от него росли аккуратно высаженные большие разлапистые деревья. Правда сейчас эти деревья были уже почти без листьев, но от этого они казались еще более красивыми. Светло-голубое небо проглядывало сквозь них, а утреннее солнце подсвечивало золотистыми бликами их ветви. Желтая и красная листва тихо шебуршала под ногами Степана Игнатьевича, а воздух был почти как родниковая вода, прохладен и чист. Этот воздух можно было, как казалось, даже просто пить, настолько он был свежим. Степан Игнатьевич остановился и принюхался. Он действительно был немало поражен красотой сегодняшнего утра. А к красоте он, как ни удивительно, всегда питал необъяснимую слабость. Он даже когда-то, в стародавние времена, и рисовать-то начал именно из-за этого, потому что не мог сдержать своих возвышенных чувств. И так было всегда. Даже тогда, когда он всего лишь учился разводить сухие краски, работая подмастерьем у писца икон местного православного монастыря. «Вот только когда же все это было, — попытался он вспомнить, — четыреста, пятьсот лет тому назад? Да, так примерно».
Степан Игнатьевич поежился и собирался было уже идти дальше, как вдруг заметил в траве черный полиэтиленовый пакет, который валялся неподалеку от грунтовой дороги. Видимо, как раз на этом вот самом месте и был вчера «убит» Антон, который этот пакет и обронил. Степан Игнатьевич подошел к пакету, поднял его и заглянул вовнутрь. Это было странно, — он отчего-то совсем не обрадовался находке. У него даже появилось некое смутное, очень нехорошее предчувствие, а возможно и легкая тень страха неуловимой птицей скользнула по его черной душе. А ведь это были деньги и деньги немалые. А деньги-то как раз Степан Игнатьевич всегда и любил. Но сейчас нечто, словно действительно какое-то шестое чувство, а скорее всего, просто звериное чутье подсказало ему, что тут было что-то не так. Он, конечно, сразу тогда догадался откуда здесь взялся этот пакет, а также подумал, что ему следовало бы молодцов своих пожурить за то, что ночью они его не заметили. Но все это нужно было сделать после, а сейчас-то что? «Брать, не брать», — думал он. И тем не менее, уж не известно точно по какой причине, но он все-таки аккуратно положил этот пакет на место, чуть прикрыв его, правда, сухой травой. Он, конечно, все равно потом бы сюда вернулся и взял его, но через некоторое время, когда все поуляжется. А сейчас, кто знает, возможно, это была даже ловушка. И он опять, но уже действительно серьезно нахмурясь, подумал о том, зачем этот малыш тут вчера следил за ним, и главное, был ли он здесь один и не выполнял ли чье-нибудь нехорошее поручение. Планы Степана Игнатьевича переменились. Он решил пока не заходить в домик рабочих и могильщиков, а направиться прямиком к церкви. А там… он знал что там есть. Нечто скрытое, тайное, одному только ему известное.
Подойдя к церкви, он привычно обошел ее вокруг, внимательно поглядывая при этом по сторонам, после чего направился прямиком к ее подвалу, вход в который находился в задней части строения. Но Степан Игнатьевич не вошел в подвал. Он ненадолго, правда, остановился перед запертой его железной дверью, огляделся еще разок и аккуратно, как бы нечаянно, пнул ногой некий маленький ржавый рычажок, который на полвершка торчал из-под земли. И тут же, но уже немного в сторону от железной двери, распахнулась другая дверь, кирпичная, и до этого совсем незаметная. Степан Игнатьевич ловко скользнул за нее и тут же за собой затворил. Он оказался в темном узком проходе, обложенном со всех сторон кирпичом. Проход этот был очень длинным. И даже после того как Степан Игнатьевич зажег в нем свет, остался на дальнем конце неясно утопающим в зыбком призрачном полумраке. Сам же кирпич, из которого были сложены стены и полукруглый потолок прохода, был также весьма необычным: плоским и длинным. Такого кирпича давно уже не делали. Пол же прохода был земляным.
Степан Игнатьевич взял при входе в углу некий слесарный инструмент, по виду так простую ножовку по металлу и пошел неторопливо вперед. Шел он долго. А проход, который был построен с небольшим уклоном в дальнюю сторону, градусов в пять, уходил все глубже и дальше в землю. Наконец, спустя минут десять, он закончился сплошной кирпичной стеной, отчего Степану Игнатьевичу вновь пришлось нажать на некий скрытый рычажок, вследствие чего и эта стена, так же как и предыдущая, растворилась. Далее он пользовался уже электрическим фонариком, который подобрал на маленькой полочке за второй кирпичной дверью, поскольку света впереди не было никакого. Яркий пляшущий луч освещал теперь стены большой карстовой пещеры или промоины, проделанной здесь в незапамятные времена грунтовой водой. Наконец Степан Игнатьевич остановился. Он опустил луч фонарика и слегка пнул ногой нечто мягкое и грузное, что лежало сейчас перед ним на земле. И это было человеческое тело. Степан Игнатьевич опустился на корточки и стал с ним что-то делать. Совершая однообразные ритмичные движения правой рукой, он, как казалось, что-то там пилил, тем более что ножовку по металлу он держал в той же руке. Так прошло несколько минут. После чего он, видимо закончив свою работу, обтер рукавом со лба пот, подобрал с пола отвалившийся от тела увесистый предмет, и продолжил свой путь.
Наконец он дошел до места, которое, очевидно, посещал уже не в первый раз, поскольку земля здесь была довольно плотно утоптана. Степан Игнатьевич посветил фонариком вдаль в темноту и пару раз тихо аукнул, словно призывая кого-то. В ответ на это поначалу ничего не произошло. Но затем, как будто бы некий, очень легкий ветерок подул из дальнего края пещеры. А еще через несколько секунд перед Степаном Игнатьевичем из совершенно беспросветной темноты вдруг возник и призрак. И это было похоже, как если бы кто-то плавно поднялся плашмя из-под темной воды на освещенную солнцем спокойную поверхность.
Призрак этот был совершенно белым, словно обсыпанным с головы до ног чистым меловым порошком. Росту он был среднего, а виду совершенно обыкновенного, человеческого. Призрак этот хотя и не парил над поверхностью дна пещеры, но тем не менее, стоя на ногах, а точнее на одних лишь пальцах, слегка этой поверхности касался. Глаз его в царившем вокруг полумраке рассмотреть было почти нельзя, однако они, по всей видимости, были какими-то водянистыми и совершенно бесцветными. Степан Игнатьевич и этот призрак некоторое время молча смотрели друг на друга. Но затем призрак, чуть шевельнувшись и слегка кивнув головой, тихо проговорил:
— Добрый день, Степушка, как дела твои, расскажи мне. Не видел тебя здесь давно, почему не приходил?
На это Степан Игнатьевич охотно ответил:
— Да вот все заботы одолевают, да локоть болит. Ты посмотрел бы, я ведь давно просил, почему не хочешь помочь?
— Мы же договорились, — ответил ему призрак, — принесешь материал, помогу. А так могу лишь воспаление снять, да боль облегчить.
— На вот, возьми, пожалуйста. Руки-то, небось, хватит? Я ее совсем свежую принес, сильно старался, для себя же.
— Да уж, постарался, — недовольно проговорил призрак, — а для меня когда постараешься? Мне тут что, целую вечность сидеть? Я ведь так и рассердиться могу.
— Так я для тебя и стараюсь, — перейдя на привычно уже ласковый тон, проговорил Степан Игнатьевич. — Ведь если ты станешь нормальным человеком, так сразу и уйдешь отсюда. А как уйдешь, так баланс и нарушишь. Вытянется тогда орбита твоя эллипсом и попадешь ты назад, в чистилище свое. Неужели же этого хочешь?
— Это не твое дело, — хмуро ответил ему призрак, — я и сам о себе позаботиться могу, и все продумаю не хуже твоего. Ты мне вот уже как пятьсот лет только все обещаешь, да все… врешь!
И это последнее слово было сказано с такой яростью, что если бы кто-нибудь мог его услышать, то, наверное, замер бы на месте в ужасе. Много злобы было в этом слове и почти-что ненависти. Даже сам призрак весь как-то дернулся тогда вперед, словно в намерении напасть на Степана Игнатьевича. Но, что-то его удержало. Словно некие невидимые путы, которых он то ли не мог, то ли не смел в тот момент порвать.
— Ты это брось, — чуть даже усмехнувшись ответил ему на это Степан Игнатьевич. — Я ведь не зря тут линию золотом выложил, как считаешь. Да-а, знаешь ты, что нельзя тебе за эту линию переступать, потому что ты и сейчас уже на пределе своей орбиты. Нарушишь ее, и все, пиши — пропал.
— Тебе тогда тоже «пиши — пропал» будет, — ответил ему на это призрак немного успокоившись. — Кто лечить-то тебя будет, восстанавливать тело твое стариковское. Ты-то вот мне сейчас руку принес, а я даже не спрашиваю тебя, чья она. Кого ты на этот-то раз убил, Степушка? Что же ты с душой-то своей делаешь, зачем терзаешь? Думаешь, вечная жизнь того стоит? Ведь тебе теперь уже и не в чистилище дорога заказана, а прямиком в ад. Знаешь ты это, душегуб ты проклятый.
— Это не твоя забота, — Степана Игнатьевича последние слова призрака, по всей видимости, совсем не обеспокоили. — Да и где он, ад-то твой? Видел ты его? Если побывал в чистилище, так думаешь все уже и узнал? Нет, мил человек, в ад я не попаду и все для этого сделаю. А я многое могу, и здесь на земле, и там у вас смогу. Будь уверен.
— «У нас?» — повторил за ним призрак с издевательской интонацией, — да ты у нас вообще ничего не стоишь, червь ты могильный, вша собачья, гниль болотная. Я же тебя насквозь вижу. Думаешь, за грехи твои тебя в чистилище с распростертыми объятиями примут, да еще и место получше найдут, как для гостя дорогого. Нет, «мил человек», — передразнил он опять своего посетителя, — не выйдет у тебя. И не надейся.
— Ладно, — прервал его Степан Игнатьевич, — чего зря воздух сотрясать, давай-ка лучше, лечи меня. Держи руку.
Тут он протянул призраку предмет, который, по всей видимости, отпилил у трупа, и, закатав рукав, вытянул свою руку локтем вперед поближе к той линии, которая была выложена мелкими золотыми квадратиками на полу пещеры. Призрак послушно руку эту принял и начал лечить. Он сначала пальцами вынимал куски плоти из этой руки, а потом разминал их, как будто это была и не рука вовсе, а кусок топленого масла. После чего он передавал полученную субстанцию Степану Игнатьевичу, но так, чтобы тот мог взять ее, при этом не высовывая даже пальца за незримую дугу, очерченную золотом. Последний же аккуратно принимал все и накладывал эту массу себе на локоть. Призраку же оставалось лишь только совершить некие, почти магические пассы. В результате же всех этих манипуляций, используемая масса постепенно всасывалась в локоть Степана Игнатьевича, делая последнего все более и более счастливым. Наконец процедура закончилась.
— Ну что, — поинтересовался призрак, — теперь не болит?
Степан Игнатьевич подвигал рукой: «Нет, все прекрасно. Словно новенький, как у молодого. Ни хруста, ни боли. Спасибо тебе большое!»
— Да не за что, — ответил ему призрак, — всегда милости просим. Так, кажется, у вас говорят?
— Почти так.
— Ну а раз так, то давай, рассказывай мне, зачем ты сегодня сюда пришел, ведь не для того же только, чтобы локоть свой полечить. Зачем я тебе понадобился?
— Да видишь ли в чем дело, — начал свое повествование Степан Игнатьевич. — Мы тут вчера ночью одного малыша схоронили. Ну, это уже, как говориться, дело наше. Так что там все чисто сработали, даже не думай. Но вот в чем загвоздка. Я утром, тут возле кладбища пакет нашел. В пакете деньги. Много. Ну вот, знаешь, — не могу я как-то себе представить, чтоб у малыша этого такие деньги были. Не его уровня сумма. Да еще и в валюте. А ведь вчера вечером он за мной здесь около склада следил, и это я точно знаю. Ну а если так, то почему с деньгами? На наемника он не похож, да и не берут с собой наемники денег, да и вообще их не касаются. Им зачем. Или это были чужие деньги. Тогда чьи? Это кто-то, должно быть, очень серьезный человек был, чтоб такую сумму просто так в пакете держать. И что самое худшее, не ловушку ли мне эти люди подстроили. Может они специально тот пакет на дорогу подложили, чтобы я взял.
— Ну, а от меня-то ты что хочешь? — спросил его призрак. — Ты же знаешь, что я с этого места никуда уйти не могу, чтобы не нарушить орбиты.
— Я тебе тело свежее принесу, — ответил на это Степан Игнатьевич. — Да вот хочешь, того самого малыша откопаю и принесу. И на этот раз все по-честному. Понимаешь, нехорошее предчувствие у меня, очень нехорошее. Никогда еще такого раньше не было. Мне почти… — он на миг вдруг запнулся, — даже страшно, что ли. Не могу сказать. Не идет у меня из головы этот малыш, хоть ты тресни.
— Не нужно мне от тебя больше никаких тел, — ответил ему на это призрак, посмотрев за спину своему собеседнику. — Тело твое, которое ты мне вот только что наобещал, самостоятельно сюда пришло. Вон оно там стоит возле камня. Да ты и сам-то глянь.
Степан Игнатьевич, ни живой ни мертвый, медленно повернулся, а потом, подсветив фонариком, просто застыл на месте как вкопанный. Метрах в пятнадцати от него, и ранее совсем незамеченный, облокотившись на огромный мокрый камень, стоял в полный рост тот самый малыш, которого его хлопцы этой ночью сначала убили, а затем закопали. И это было ужасно. Это было невозможно. И это был конец. У Степушки похолодело сердце.