Через силу

                Недомогание навалилось с вечера. Отец Ростислав Потёмкин, подуставший за неделю  пасхальных служб, почувствовал ломоту в теле и тяжесть в голове. Тянуло прилечь и накрыться потеплее. С трудом дочитав положенное правило он, отказавшись от ужина и только выпив чашку крепко заваренного чая, вытянулся на диване, накрывшись пледом. «И как меня угораздило?» - недоумевал священник. Затем он вспомнил, что не раз выбегал на улицу без верхней одежды, особенно часто в Великую Субботу во время освящения куличей. Ведь это единственный в своём роде день в году: канун Праздника, множество дел и толпы прихожан с узелками, несущих освящать яйца, куличи и творожные пасхи. А весна в этом году выдалась поздняя и на редкость холодная. Ледяной северный ветер гнал снег на промёрзшую, не собирающуюся оттаивать землю. И вот теперь его мучил насморк, в ушах звенело и, похоже, поднималась температура. Завтра Фомино воскресенье, именуемое в народе Красной горкой и он должен служить, потому, что замены нет. Вот серьёзный минус одноштатного прихода: ты один и на тебе держится весь приход, болеть нельзя, годичный отпуск две недели, да и то, если отпустит начальство. «Правда есть и плюсы» - одёрнул себя отец Ростислав, - «и эти плюсы, пожалуй, повесомее тех затруднений, что испытывает на приходе сельский батюшка. Тут его размышления прервала матушка, принёсшая лекарство. «Ну, отец, ты весь горишь» - сообщила она, - «выпей. Это жаропонижающее с вкусом лимона, не противное». Он, молча, повиновался. Горячая жидкость огнём заполнила пищевод. «Вот я кладу рядом с тобой запасные майки. Когда вспотеешь, переоденешь и в храм с собой возьми парочку». «Молодец! Всё помнит, всё знает, всё предусмотрит» - с умилением подумал священник о супруге, - «хорошо ещё, что хоть болею не часто». «Спи с Богом, отец Ростислав, если что надо, буди». «Да ничего, обойдусь, не впервой». «А завтра то как? Сдюжишь?» «Постараюсь». «Ну, спокойной ночи!» Она ушла, прикрыв дверь, чтобы его не беспокоил электрический свет, но ещё долго слышалось движение в другой комнате и в коридоре: по обыкновению матушка что-то чистила и убирала.
                Священник долго ворочался и не мог заснуть. Ему стало почти нестерпимо жарко, жгучий пот потёк по лицу и спине – это начало действовать лекарство. Ломота в теле не проходила, и в голову лезли непрошеные думы, в первую очередь о детях, которых у четы Потёмкиных имелось трое. У старшего Ивана вроде бы всё в порядке. Он женат, недавно родил сына. Сноха добрая и работящая. Иван инженер, работой обеспечен. Второй сын Пётр поступил в семинарию. Пока вроде бы тоже всё хорошо. Беспокоит младшая дочь Аннушка – студентка консерватории, красавица и певунья. Да, голос у неё замечательный – низкий бархатный альт, она делает большие успехи, но… Родителям не нравится её богемное окружение: эти манерные хлыщи с причёской под Листа, девицы-однокурсницы в слишком вольных нарядах… Молодёжь ныне особенно развращённая. Это вовсе не стариковское брюзжанье, отец знает об этом факте не понаслышке: ныне большинство молодых живёт в «гражданском браке», то есть попросту в блуде. Для своих детей, да и для всех прочих, православных, за которых несёт ответственность, он такого не желает. Не для того он их наставлял, воспитывал, в церковь носил, когда ещё ходить не умели. Вроде бы в отношении отпрысков всё делалось правильно, однако ж, и враг не дремлет. Человек по природе своей больше склонен ко злу, чем к добру… «Лучше уж ей было дурнушкой уродиться» - досадует отец Ростислав, - «меньше бы соблазнов было», но тут же сознаёт, что сам в тайне гордится красотой дочери: лицом и глазами она в матушку, а статью и дородством в него… «Эх, что уж тут! Спаси Господи и сохрани детей моих и внука, соблюди от всякого зла. Пошли им Господи веру и мужество, терпение и любовь друг ко другу и к нам!» - привычно молится, забываясь тяжёлым сном болезни священник.
                Наутро он, как всегда, проснулся до звонка будильника. Так повелось издавна: внутренний «будильник» батюшки срабатывал раньше механического. Сев на кровати, он почувствовал лёгкое головокружение и одуряющую слабость. В ушах шумело, липкая от пота майка холодным компрессом прижималась к коже, но температуры не было, лекарство подействовало. Покряхтев, отец Ростислав встал и отправился в ванную. Его слегка покачивало и пришлось подержаться за стенку. «Может не ехать?» - мелькнула тоскливая мысль. Как бы хорошо снова лечь в уютную постель под одеяло, поваляться хотя бы один денёк, но он вспомнил толпу прихожан, собравшуюся у церковных ворот, сторожа-истопника Степана, громогласно объявляющего о болезни настоятеля, огорчение, разочарование и недоумение на лицах. Раньше он пропускал служение всего дважды: когда попал в аварию и в другой раз, когда заболел дизентерией. Простуды же и разные гриппы не могли остановить священника. И сейчас он оденется и поплетётся в гараж, до которого, ох, два километра!
              На улице, как всегда во время выходных, в этот ранний час было пустынно. Свирепый ветер не прекратился и резал лицо, словно ножом. Все лужи покрылись льдом, хрустевшим под ногами, и странно было в то же время слышать песни скворцов и зябликов, уже успевших вернуться к родным гнездовьям. «А ведь хорошо, что холодно, не так вспотею» - подумал отец Ростислав, кутаясь в шарф и поднимая ворот куртки. Сначала идти было совсем невмоготу: сосало в животе и в ушах шумело, затем он расходился, дурнота прошла, свежий воздух овеял голову, стало легче дышать. Зимой это маленькое ежедневное пешее путешествие священник совершал, опираясь на лыжную палку, так как гараж расположился в овраге со скользкими обледеневшими склонами,  где без «третьей ноги» было реально поломать кости. Хотя сейчас льда и снега почти не осталось, отец Ростислав взял верный посох с собой. С его помощью удалось беспрепятственно добраться до цели. В гаражном кооперативе никого не наблюдалось. Это попозже сюда начнут стекаться мужики за своими «конями», чтобы отправиться в разные интересные места и вывезти семью в гости, на дачу ли просто на природу, а некоторые, чтобы провести весь  выходной в гараже с приятелями, беспрепятственно общаясь за бутылкой. Священник выкатил свои старые «Жигули», против обыкновения не заглянув под капот – устал, да и знал, что там всё в порядке и никаких неприятных неожиданностей не предвидится. Запирая ворота, почувствовал головокружение, и некоторое время посидел в гараже в старом кресле с мягкой спинкой, поглядывая на полки, заставленные слесарными инструментами, канистрами с остатками масел, тосола и прочих автомобильных припасов, на пустые коробки и ящики, сваленные в углу, на бумажную икону с изображением Царственных Страстотерпцев, висящую над входом. Отец Ростислав находил это изображение весьма удачным, в отличие от многих подобных. Прекрасные глаза замученного императора с задумчивой грустью всматривались куда-то поверх головы зрителя, а рука лежала на плече Наследника. Почему-то подумалось, что они с императором теперь одного возраста и это словно особенно сближало… «Святый мучениче царю Николае, моли бога о нас» - привычно прошептали губы священника. Он с самого начала был горячим сторонником прославления Царской Семьи и сильно огорчался промедлением в этом вопросе. Вспомнил, как двадцать лет назад всю епархию впервые за 70 лет коммунистического правления собрали в колонном зале дома союзов на празднование 1000-летия Крещения Руси. Высокий оратор, выступая с трибуны с подобающим приветствием, неожиданно закончил его фразой, поразившей слух отца Ростислава и, казалось, совершенно не имеющей связи с предыдущими словами: «Мы не можем одобрять прославление семьи Романовых, совершённое эмигрантской Русской Церковью за границей». В недоумении слушал он бурные овации зрителей – своих сотоварищей священников. Похоже, во всём зале только он один не аплодировал. Хотелось вскочить и обратиться к ним: «Братцы! Да что же это такое! Чему вы радуетесь? Не тому ли,  что прославление новомучеников российских и первых и главных среди них снова откладывается?» Демонстративно сложив руки на груди, он слушал гремевшие вокруг овации, и молчал, переживая крушение своих надежд. Однако, времена скоро изменились и уже через десять лет те самые люди, которые «возражали» сами и прославили и Царственную семью, и других новомучеников. На епархиальном собрании отец Ростислав сам был участником и свидетелем голосования по спорному вопросу  прославления Царя. Теперь из 400 участников против высказалось лишь 30 человек. Так то! Почему - то вспомнив этот эпизод, священник взбодрился и уверенно сел за руль машины. Первый этап он преодолел!
                Машина летела по пустынным улицам, проламывая шинами тонкий ледок, образовавшийся на лужах. «Что-то я уж слишком лихо» - подумал он, - «ведь резина уже летняя!» Двадцать километров, отделяющие его от села, где находился приход, проехал за 20 минут, так как из-за выходного дня другого транспорта на дороге практически не было. Деревня ещё спала. Никого не было видно, но ворота храма уже открылись и Степан  метлой  подметал двор. Около него крутились две дворняги: трёхлапый Рыжик и белый Снежок. Оба были жертвами несчастного случая – попали под машину. По благословению батюшки Степан отвёз их к ветеринару и впоследствии выходил. Снежок отделался ампутацией хвоста и швами на задних лапах, а Рыжику пришлось отрезать переднюю лапу полностью, от груди. Тем не менее, оба они теперь очень ловко и быстро передвигались, Рыжик ещё и ворчал на посторонних собак, дерзнувших заглянуть на церковный двор. Завидев машину настоятеля, обе собаки ринулись к ней, встречая выходящего батюшку радостным повизгиванием и норовя лизнуть его в лицо. «Сегодня ничего вам не привёз, хулиганы» пробормотал священник, отбиваясь со смехом от наседавших питомцев, «неможется мне! Ну-ну! На место! Всё ли в порядке, Степан?» Истопник, сторож и главный помощник настоятеля во всех приходских делах в одном лице на секунду прекратил махать метлой и сообщил, что всё вроде бы в порядке. Бобыль Степан, в прошлом армейский прапорщик, прошедший Афганистан и Чернобыль, жил в церковном доме, полностью посвятив себя приходу. Познакомился он с отцом Ростиславом ещё перед уходом в запас и уже давно начал оказывать посильную помощь приходу. Степан не был таким уж мастером на все руки, но понемногу умел всё: наточить пилу, сколотить табуретку, поправить проводку, устранить протечку в системе отопления, а главное, он был безукоризненно честен и предан настоятелю. В соседнем городке у отставного прапорщика имелась однокомнатная квартира, которую он сдавал жильцам, сам занимая маленький приходской домик, что вместе с пенсией и небольшим вспоможением от батюшки давало Степану средства к существованию. Бывший военный был благочестив, усерден к службе и к чтению церковной литературы, к которой получил доступ лишь на склоне лет, что проявлялось в некоторой некомпетенции в богословских вопросах и склонности к начётничеству. Когда настоятель поведал о своём недуге, Степан, окинув взглядом его побледневшее лицо и покачав головой, изрёк: «Во оставление грехов!» Не имея, что возразить против такой сентенции, отец Ростислав открыл двери в храм. На него пахнуло теплом и лёгким запахом дыма, ибо церковь по старинке отапливалась углём. Внутри ещё никого не было, очертания интерьера скрывались в темноте, но когда он привычным движением повернул выключатель, вспыхнувший электрический свет заиграл на позолоте иконостаса и на ризах икон. Храм был древним и уникальным в силу того, что не подвергся разорению при безбожной власти. Таких в Средней России единицы. Бывало, новички, в первый раз посетившие приход отца Ростислава, замирали на пороге и говорили: «Церковь у вас какая-то особенная!» «Всё правильно: не осквернённая» - отзывался настоятель. Он любил эти первые минуты в пустом храме, когда вокруг никого не было и никто не приставал с вечными хозяйственными вопросами: что готовить на завтрак после службы, где находится жидкость для мытья полов и кому  починить сломавшуюся лопату. Но сейчас звон в ушах и слабость в ногах побудили священника присесть на широкую лавочку. Его лихорадило, спина покрылась потом. «Хорошо, что есть пара запасных рубашек» - вяло подумал он. Однако, сколько не сиди, надо дело делать. Отец Ростислав проковылял к своему огороженному закутку в самом углу храма и, охая, переоделся в тёплый подрясник, привычно и мягко облегший тело, подпоясался ремнём, надел массивный протоиерейский крест, вытер пот со лба и направился к алтарю. Всё приходилось делать через силу, как будто ему не пятьдесят, а девяносто лет. Прочитав входные молитвы, священник вошёл в небольшой и довольно тесный алтарь. Чистое и выглаженное облачение, приготовленное заботливой рукой Степана, ждало его на вешалке. Просфоры и бутылка красного вина для проскомидии ждали на столике. Облачившись, настоятель начал совершать положенные священнодействия. Минут через двадцать стал собираться народ, пришли регент и певчие. Давая начальный возглас богослужения, отец Ростислав с радостью убедился, что голос не пропал, правда, звучал тише обычного и с лёгкой хрипотцой, но это пустяки. Вот однажды он совершенно потерял голос и… лучше не вспоминать! Появился Степан, завершивший свои обязанности снаружи, отключившийся на время от них ради более важных дел в алтаре. В конце проскомидии, когда настоятель получил из рук алтарника благоухающее ароматным дымом кадило, он вдруг почувствовал, некую входящую бодрость от сознания благополучного завершения первого важного этапа богослужения и уверенность, что с Божьей помощью доведёт службу до конца. Блаженный Зосима говорил: «…если благословит Господь и труд произволения нашего, мы станем всё творить без труда, не принуждённо и с сладостию».
                В сопровождении Степана отец Ростислав пошёл кадить храм. Прихожан собралось человек двадцать. Он всех их знает не один год, так как они – костяк его прихода. Идя с кадилом  по периметру храма священник, даже не глядя на лица, что собственно и не рекомендуется делать, знает кто где, у какой иконы стоит. В основном, как на всяком приходе, это, конечно, женщины. Вот Евдокия, одна из усерднейших прихожанок, ни одной службы не пропускает. Ей хорошо за 70, но она бодра и всегда чем-то старается помочь церкви. Приходит раньше всех и зажигает лампадки. Вот у  Иверской иконы Божией Матери две старухи – мать и дочь. Незнакомый человек может перепутать, кто есть кто, настолько обе они дряхлы: матери, которую зовут Марфа, под сто лет. А вот молодая пара Маша и Саша. Они ждут пополнения семейства, и будущая мать часто причащается. У западной стены храма, там, где скамейки, стоит Зоя Ивановна. У неё больные ноги, поэтому приходится опираться на костыли. Добраться до храма самостоятельно она не в состоянии. Значит, кто-то подвёз. А, вот кто: Пётр Сидорович здесь. Он и подвёз. Это один из любимых помощников настоятеля. Мужчин на приходе мало, но  они -  главная опора. Пётр Сидорович, к примеру, всех возит в храм на службу и развозит по домам после её окончания. Отец Ростислав справляется у Степана, есть ли причастники. Их оказывается всего двое. Настоятель невольно вздыхает с облегчением – в его состоянии проводить длинную исповедь, как случается в праздники или постами, когда в очередь выстраиваются по 50 и более человек, было бы тяжко.
                Мерный звон колокола возвещает о начале богослужения. Начальный возглас Литургии даётся отцу Ростиславу с трудом. Он напрягся, стараясь, чтобы звук был сильным и ярким, а он тих, слаб и с хрипотцой, но постепенно голос выровнялся и зазвучал, если не с обычной силой и выразительностью, то достаточно внятно. Хор из молодых голосов, что необычно для сельского прихода, собранный из местных и пришлых стараниями настоятеля, дружно вторит священнику. Особенно трудные нотные произведения хору не по плечу, но обиход поётся вполне сносно. Прихожане довольны, а отец Ростислав не всегда, однако ж, сознавая, что по сравнению с другими деревенскими хорами его хор – из самых лучших. Не достаёт мужских голосов, но это всеобщая беда, даже и на городских приходах. До отца Ростислава на клиросе стояли восьмидесятилетние бабушки, пение которых привело его в ужас. Замену пришлось проводить поэтапно, соблюдая возможный такт, а прихожане, привычные к «бесчинным воплям», недоумевали: «У нас же и так хороший хор!» Это всенародное безвкусие, проявлявшееся также в украшении храма искусственными цветами самых ярких и нелепых оттенков, поначалу изумляли нового настоятеля. Затем он понял, что в этом отсутствии вкуса отчасти виновато и духовенство советского времени, которое  не из-за океана же приехало, а само – часть тогдашнего общества… А вот до 1917 года культуру в массы, выражаясь советским слэнгом, несло именно священство, особенно в сельской местности.
                На протяжении всей службы отец Ростислав чувствовал себя довольно сносно. Дважды ему удалось немного присесть и чуть-чуть передохнуть: в первый раз во время пения «Символа веры», второй раз на «Отче наш». Причастившись, он тоже отдохнул минуты три, пока хор исполнял запричастный концерт «Да воскреснет Бог». Причащение мирян, отпуст и потребление Святых Даров он совершал уже из последних сил. Молебны и панихиды после службы пришлось отменить, перенести на другой раз. Придя в сторожку, священник выпил кружку чая, очистил и съел крашеное яичко и только после этого упал в обморок. Поднялся страшный переполох, спешно вызывали «Скорую», а медсестра Маша старалась привести батюшку в чувство, давая ему нюхать ватку с нашатырём. Отца Ростислава забрали в больницу, где ему пришлось пробыть целых три недели.

                Май 2009