Без Родины. На чужбине. Детство. Продолжение

                http://www.proza.ru/2016/03/16/1276

     НА ЧУЖБИНЕ. ДЕТСТВО.  (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

                -10-

     В эти ещё праздничные дни и в январе 1945 года над городом появлялись незнакомые самолёты. Они сбрасывали блестящие, серебристые, узкие ленточки и листовки. Мы их собирали, радовались. Потом город наводнили солдаты, пожарные. Они что-то строили, протягивали. Днём, потом и ночью, возились в лагере, мешали нам спать. Женщины их расспрашивали, боялись неизвестности. Никто ничего толком не объяснял. Иногда отмахивались, что ожидаются учения, уверяли, что на Дрезден ни одна бомба не упадёт. Ведь в городе нет заводов, нет военных частей, а только все дома забиты беженцами. Мы, дети, быстро догадывались, что к чему. Пока ложились спать раздетыми, знали, что можно спокойно, без страха уснуть, ничего не случится. А как только скажут: " Не снимайте одежду на ночь, одевайте детей потеплее!", значит нужно и здесь ждать самого страшного. Сон для нас был дороже всего, особенно ночью, когда мама со страхом кричит: "Вставайте, скорее вставайте, нужно бежать в бомбоубежище!"

     В феврале 1945 года с самолётов стали сбрасывать написанные по-немецки  большие листовки. Люди их собирали и читали. Блестящими ленточками, которые так красиво блестели на солнышке, мы уже не восхищались. Они являлись предвестниками чего-то страшного, неотвратимого. Казалось, весь воздух вокруг был пропитан ожиданием катастрофы. Мы прислушивались к разговорам взрослых и делали свои выводы. Они говорили: "Это новые, огромные, английские и американские самолёты, их очень-очень много" А мы, дети: "Если самолёты большие, значит и бомбы будут большие". И днём и ночью вместе с нами поселилась тревога, напряжение чувствовалось во всём. Спать ложились, не раздеваясь. Слышны были звуки канонады.

     В одну из таких тревожных февральских ночей раздалась команда: "Schnell, schnell, raus! Setzen sie sich", т.е. быстрее выходите, размещайтесь на подводах, на машинах, всё оставьте на месте и на выход. Я всё-таки успела схватить свою куклу, а качалка осталась. И повезли нас ночью всё дальше и дальше от того страшного, что случится в городе через пару часов. Для нас, детей, это всё прошло, как во сне. Господь сберёг нас! В очередной раз! Мы даже не слышали, как пролетали самолёты, как бомбили город, а ведь мы находились совсем недалеко от Дрездена. Нас успели вывезти! Приготовили лагерь и места в нём! В такое-то время! Но наши матери не спали, они видели издалека пожарища - горел город. Поговорили, поохали и забылось. Время шло, обстановка очень быстро менялась. Смутные слухи, что случилось в эту ночь в Дрездене, доходили до нас. Но всю правду об этой страшной трагедии, случившейся в Дрездене в феврале 1945 года, должна была узнать одна я из всей семьи. Через 55 лет!

     Я читала об этом в книгах, видела по телевизору, говорила с людьми, которые пережили весь ужас бомбёжек. В отличие от нас, их не успели вывезти в ту страшную ночь. Из официальных источников я узнала, что Дрезден бомбили несколько раз 13-15 февраля силами британской и американской авиации. Самый страшный удар был первый, ночью 13 февраля. И нанесли его 796 самолётов британских Королевских ВВС. Они сбросили 1478 тонн фугасных и 1182 тонны зажигательных бомб. Только вдуматься в эту цифру! Спустя три часа атака повторилась. 14 и 15 февраля на "помощь" англичанам пришла американская авиация. Спасающиеся от огня мирные жители были атакованы американскими истребителями. Бомбёжка осуществлялась по принятым в то время методам: сначала сбрасывались фугасные бомбы, чтобы разрушить крыши  и обнажить деревянные конструкции зданий, затем зажигательные бомбы, и снова - фугасные, для затруднения работы противопожарных служб. В результате бомбардировок образовался огненный смерч, температура в котором достигала 1500 градусов по Цельсию. 80% городских зданий подверглись разрушениям различной степени, 50% жилых зданий, четверть промышленных предприятий было уничтожено или серьёзно повреждено. На несколько недель прекратилось движение транспорта через город. Вопрос о погибших  не разрешён до сих пор. Различные источники называют цифры от 25 тысяч до 200 и даже 500 тысяч человек.  Площадь полных разрушений в Дрездене в 4 раза превышала аналогичную площадь разрушения в Нагасаки. Это только сухие цифры отчётов. А за ними тысячи искорёженных судеб, убитых, израненных, опалённых. Историками установлено, что эта чудовищная бомбардировка была неоправдана: Дрезден имел низкое военное значение. Город с середины зимы оказался наводнён беженцами, направлявшимися на запад, из других городов были эвакуированы правительственные учреждения. В основной своей массе - это мирные жители: женщины, старики и дети.
 
                -11-

     В 2006 году я встретилась с нашими земляками с Украины. Живя в Германии с 1992 года я много лет разыскивала своего отца и людей с моей девичьей фамилией Fitz(Фитц). Неожиданно я встретила людей с такой фамилией: большая семья родом из Донбасса. От них я узнала адрес одной женщины  по имени Мария, тоже Fitz, 1929 года рождения, и поговорила с ней. В 1945 ей было 16 лет, она всё хорошо помнит. В её семье было в ту пору семь детей, отец умер в Польше в 1943 году. В феврале 1945 года они так же, как и мы, оказались в Дрездене.

      Вот что она рассказывает: "Людей пытались вывезти ещё при бомбёжке. Кто-то бежал сам из горящего города подальше к реке Эльбе. Туда увозили и остальных, так как в другие города или деревни было уже поздно ехать. К утру оказались и мы у реки. Огонь будто бы бежал нам вслед, люди забегали от него в воду. Улетели самолёты, всё затихло, только пожар продолжал своё дело. Вонь стояла необычайная, нам не приходилось такого раньше испытывать. Было очень душно и страшно. Вся семья находилась в сборе, старшие нашли младших, несли их на руках, держались как могли друг за друга. Но вся родня исчезла, мы остались одни среди чужих людей. Искать родственников в этом кошмаре не представлялось возможным. Вскоре приехали различные службы, медицинская помощь, привезли воду и кое-какую еду. Мы удивлялись, откуда они взялись, ведь кругом был Ад! Крики, стоны, плач, розыски друг друга продолжались. Вдруг, к обеду снова в небе появились самолёты: много, очень много. Снова на город падали бомбы, снова огонь и смерть! Наша семья, как и другие, подошли вплотную к воде, потом и зашли в неё. Стоял февраль, но холода мы не чувствовали, вода в реке оказалась горячей. Вдруг все люди стали куда-то бежать, в разные стороны. Мы с малыми детьми оставались на месте. Лётчики с самолётов стреляли по разбегающимся, мечущимся в панике людям. Досталось и нам, пуля попала в одну сестрёнку и сразу насмерть. Весь этот ужас, гул перекрикивала другая сестра, семилетняя Оля. С выпученными глазами, она кричала и кричала до самого вечера. Самолёты улетели, а город, всё живое и неживое в нём, горело всю ночь и весь следующий день. Больше самолёты не прилетали. Ходили слухи, что это были англичане, они постарались на славу. Утром опять приехали службы, стали собирать людей и увозить в другие города, деревни, как-то всех устраивать. Хоть и лежало всё в руинах, но находили чудом уцелевшие дома, гостиницы и размещали людей. Тем, кто попал в село, было легче пережить этот кошмар. Многие шли к фермерам наниматься на работу, с голоду никто не умер. В апреле фронт подошёл и к нам, русские нас собрали и привезли в г. G;rlitz - Sammellager (город Гёрлитц- сборный лагерь)"

     Моя судьба и судьба этой женщины-однофамилицы Марии оказались очень похожими. Наши жизненные дороги, не пересекаясь, шли рядом, параллельно. Осенью 1941 года её семью (отец, мать и семеро детей), привезли на станцию Карань с Донбасса, г.Сталино, в то же самое время, что и нас. Тогда там шли бои, русские отступали. Сопровождающие их конвоиры разбежались, оставив всех на произвол судьбы. В машины попадали осколки снарядов, что делать, куда идти, никто не знал. Им также пришлось возвращаться назад, к себе домой. Прожив два года на оккупированной немцами территории, следующие два года они скитались сначала по родной, потом по чужой земле. После "освобождения " русскими войсками, после Германии  привезли  эту семью на " Родину"! - в Архангельскую область, в страшный холод и голод. Там умерла ещё одна девочка, но не вышеназванная Оля, а другая. Оля кричала с 1941 года, она развила свои лёгкие и другие органы, что её ничего не брало. Она своим криком так раздражала остальных детей, что ей все хотели заткнуть рот.

     Своих родственников нашли позже через комендатуру. Некоторые, а именно, брат и сестра матери и их дети, оказались в Западной Германии. Приехав в Германию на жительство в 1995 году, семья Марии смогла разыскать родню. Мария написала им письмо, но оказалось, что напрасно: немецкие родственники ничего не хотели знать о своих родных из России. За десятилетия разлуки они утратили всякие родственные чувства, да и не испытали всего того страшного, что пришлось испытать в России: голод, холод, издевательства, спецкомендатура. Здесь, в Германии, они пользовались помощью из Америки, быстро встали на ноги. Получилось, как в пословице : " Сытый голодного не разумеет".

                -12-

     Я продолжаю рассказ о наших дальнейших скитаниях. После эвакуации из Дрездена недели две пришлось очень тяжело. Навезли так много обезумевших людей, что наступил хаос, неразбериха. Маму преследовал постоянный страх потерять нас. Часто оставались голодными, не было возможности всех накормить. Вскоре нас перевезли в другой лагерь, в тихое место за каким-то городом.

     Село называлось Petersdorf, Schule 88( Петерсдорф, школа 88) Нас разместили в большом двухэтажном здании на нижнем этаже.  Во дворе, недалеко от нас, располагалось ещё одно строение, в большом помещении которого устроили для нас кухню. Взрослые сами готовили еду из продуктов, что нам привозили. Там же мы и питались. Домов на нашей стороне улицы больше не было, территория огораживалась проволочным забором, за которым сразу начинались поля с посевами.

     На улицу, на свободу нас первое время не выпускали. Налево, через дорогу, стояли красивые, большие, одно и двухэтажные дома. Скорее всего они принадлежали фермерам (Bauer), так как во дворах мы видели лошадей, коров, свиней. По хозяйству им помогали люди из нашего лагеря. Каким-то чудом мы опять оказались вместе с Кутниками. Федя, пятнадцатилетний мальчик, тоже работал у этих фермеров. В 1989 году, по переезде в Германию, Федя поехал в восточную часть, разыскал Petersdorf, то поместье, где он тогда работал. Встретил даже мужчину своего возраста, разговорился с ним. Оказалось, он в марте 1945 года жил в этих местах, возможно, они и работали вместе.

      В нашем лагере жили люди разных национальностей. Со многими мы познакомились и тесно общались. Да и как было иначе, ведь спали мы все вместе, кровати стояли рядом. По соседству расположилась одна молодая пара: она русская, её муж Антон - немец, как и мы. Они с нами играли, брали брата Федю к себе, разговаривали с мамой. Ещё на одной двухярусной кровати жили парень с девушкой, она спала внизу, он - наверху. Оба были очень красивые, с тёмными кудрявыми волосами. Стоит эта девушка перед моим взором, как наяву - в длинной клетчатой юбке, в вышитой белой кофточке с кружевными рукавами. Всюду и всегда эта пара ходила вместе, неразлучные.

     Подслушали мы нечаянно у взрослых, что у них намечается свадьба. И вот однажды, по просьбе матерей, детишек выпустили за ограду, в поле. Кругом уже зеленела травка и распустились первые цветочки. Какая же это была для нас радость! Свобода, тепло, птицы поют и кругом цветы!  Мы нарвали много цветов для наших молодых. Из живых благоухающих цветов мамы сплели венок невесте и наделали букетиков. Женщинам это также было в радость, ведь они и сами оставались ещё молодыми. Собрался весь лагерь во дворе. Невесту с женихом посадили спиной друг к другу на табуретках.

     Приехал Ksens - священник,  долго что-то читал по этому случаю, поговорил с молодыми. Потом наши мамы встали в один круг, взявшись за руки, дети - в другой круг. Население всего лагеря, а не только соседи по кроватям, долго танцевали, водили хороводы, пели немецкие песни. Все уже знали, что парень с девушкой - болгары. Они почти не говорили по-немецки, а русского совсем не знали, но мы как-то понимали друг друга, общались с ними. Вот только жаль, что имена их стёрлись из памяти. Сестра бы помнила, но её уже нет.Потом для всех приготовили очень вкусный, праздничный обед. Кушали мы в несколько заходов, так как наша кухня не могла сразу вместить всех желающих. Детишкам всё всегда казалось вкусным, так как мы постоянно хотели кушать.

     По детским воспоминаниям, в Петерсдорфе жили мы совсем неплохо. Война продолжалась где-то в другом месте. Нас и за ворота стали выпускать со словами: "Не топтать посевы!" Недалеко от нашего лагеря, вверх по дороге, виднелся лес. Он нестерпимо манил нас к себе, но взрослые строго-настрого запретили нам туда ходить, так как всего боялись.
Нашли нас и письма от отца. Это была неописуемая радость! В своих мечтах мы уже видели отца рядом с собой. Дедушка Кутник всё спрашивал у мамы: "Что же будет дальше, когда закончится война?" Он очень хотел верить в то, что мы скоро вернёмся домой.

                -13-

     Фронт опять приближался к нам. Сначала появился гул на земле, всё громче и громче. В одно утро над лагерем пролетели самолёты, по ясному синему небу был виден их путь. Позже самолёты собирались в звенья, жуткое и одновременно красивое зрелище. Одно звено за другим, всё больше и больше самолётов. Тень от них ложилась на землю, самолёты летели очень низко, закрывая солнце. Мы сидели в помещении, нам не разрешалось даже сбегать на кухню. У всех присутствовал страх - лётчики могут нас увидеть и обстрелять. Но мы, ребятишки, тайком от взрослых утоляли своё природное любопытство: наблюдали за парадом самолётов в каждую щель, в окна, в  приоткрытые двери. Ночью опустились огромные тяжёлые шторы, на засовы закрылись все двери. Для нас, детей, день до конца был испорчен, обед мы получили поздно вечером. Свет не зажигали, сидели в полной темноте, нельзя было побегать, поиграть. Кто капризничал, получал нагоняй от испуганных родителей и укладывался в постель.

     Следующий день прошёл в таком же напряжённом ожидании, правда, прибавился приказ: "На ночь не раздеваться!" О том, что вновь ожидается дорога, не говорил никто, но все этого ждали. Вдруг к вечеру раздался страшный гул, затряслась земля. Осведомлённые мужчины говорили, что у русских появилось новое оружие, стреляет оно огнём. После обстрела горит абсолютно всё, живого места не оставляет. По-видимому, это были ракетные установки "Катюша", которые появились на вооружении у Советской армии в конце войны. Во время обстрела был слышен ритмичный свист.

     К вечеру нам привезли письма. Получили и мы весточку от отца. Не в помещении, а в коридоре под лестницей, спрятавшись, читала нам троим мама письмо. Свет то появлялся, то исчезал. В комнате было темно, а в большом вестибюле висели большие светящиеся шары на электрических шнурах. Эти шары покачивались в такт гула, как впрочем и весь дом. Но мы не думали о страшном, ведь привыкли уже и к налётам, и к бомбёжкам. Наши сердца, души наполнялись радостью от скорой встречи с дорогим отцом. Он писал, чтобы мы никуда не уезжали, а ждали его здесь, он знает, где мы находимся, и обязательно найдёт нас.

     Тем временем люди из лагеря стали потихоньку собираться и уходить, особенно женщины со старшими детьми и девушки. Исчезли и наши молодожёны. Прошёл нехороший слух про русских солдат, их прихода все очень боялись. Мы не понимали, что к чему, мама как могла пыталась нам что-то объяснить. Своим детским умишком мы решили, что если эти солдаты придут к нам в лагерь, мы все четверо ляжем внизу в кровать, укроемся, спрячемся. Если они нас найдут, будем все кричать. Наивные души! Уходящие собирались идти через линию фронта, в западную часть Германии, к американцам; лишь бы уйти, уйти от этих страшных людей в русской военной форме. Никто и не подозревал, как мало этих уходящих останется в живых. Мама нам позже говорила, что она бы никогда не решилась с маленькими детьми уходить в неизвестность, не могла она нами рисковать. Да и где бы она потом искала отца. Происходили описываемые события в конце апреля 1945 года.

     Однажды утром наступила тишина, земля успокоилась. Те, кто первым пришёл в столовую, обнаружил, что персонала, работающего с беженцами, на месте нет. Оставшиеся в лагере кое-как поели сами. Вышли со двора и увидели вывешенные из окон соседних фермерских домов белые простыни и скатерти. Нас это удивило. Потом донеслись разговоры, что скоро придут русские солдаты, и местные немцы таким образом им сдаются. Дети не уходили далеко без разрешения. Возвратились домой, а там переполох. Кто-то побежал за кислым молоком. Оказалось, молодая русская женщина, что спала рядом с нами, отравила своего мужа Антона. Он же - немец! Вот что делает страх с людьми! Остальные женщины это заметили и связали её. Антону залили в рот кислое молоко, и его вырвало. Вокруг говорили: "Der gr;ne Gift ist jetzt raus - Зелёный яд вышел". Война шла и в семьях!

     Откуда-то появились молодые немецкие солдаты. По всему видно, что они побеждённые, так как убегали, прятались. Хотели укрыться в лагере, но кто же их пустит? На наших глазах происходили эти убийства: молоденькие солдатики, почти мальчики, бежали в поле, что находилось за лагерем. Они пытались там спрятаться, ложились в траву, но в них уже стреляли русские солдаты, били прикладами. Помяли посевы. После и мы там бегали, прятались, играли в войну. Ведь мы копировали поведение взрослых.

     Вскоре в лагере появились машины с русскими солдатами. На счастье нам, от новой власти поступил приказ: "Людей в лагере не трогать. За неисполнение - расстрел!" Но для многих - запоздавший приказ. Первые солдаты, которые ворвались в лагерь, оказались настоящими зверьми. Они буквально добивали всех немецких солдатиков-детей, напугали беженцев. Жалостью военные не отличались: их не интересовало, есть ли у нас еда, что нам теперь делать. Продукты кончились, а новые не поступали. Уехали эти солдаты быстро, не задержались.

     Вдруг кому-то из старших детей пришла в голову мысль: идти навстречу танкам и солдатам. Ведь все дороги, в том числе и пешеходная, уходили от нас в другую сторону. В вылазку отправили самых смелых с целью привлечь к себе внимание, так как лагерь с беженцами оказался никому не нужным. Находился он в стороне от всех дорог и больших городов.

     Детвора, прознав это, увязались за посланцами. Мы решили наблюдать за солдатами, вдруг среди них встретится чей-нибудь отец. Мы просто зациклились на своих отцах, верили в чудо, надеялись на скорую встречу. Чтобы общаться с русскими солдатами, нам нужно "вспомнить" русский язык. И вот принялись мы друг с другом говорить "по-русски" ( по-украински, по-польски и т.д.). В результате выходила какая-то смешная имитация речи. Старшие дети из дома кое-что помнили, играли с польскими, украинскими детьми и учились у них. Многое забылось, ведь все эти годы нас заставляли говорить только по-немецки.

     Дошли ли мы, добежали ли до дороги, где двигалась техника и шли солдаты, теперь русские. В руках дети держали бидончик или кастрюльку, чашку или сумочку, что у кого нашлось. У нас с Миртой оказался бидончик, чудом сохранившийся ещё из дома. Мы без страха подбежали к одному танку, свернувшему с дороги. Сквозь лязг и скрежет колёс, мы почти не слышали друг друга. Один танкист заговорил с нами, спросил: "Звидкиля вы?" Мы поняли и стали объяснять, как могли, вперемешку на всех языках, в том числе и на немецком. Пытались втолковать, что мы голодные, беженцы, брошены в лагере, что бауэра, у которых брали для нас продукты, сбежали или попрятались. И тут, каким-то образом, со всех сторон потянулись солдатские руки к нашим "кастрюлькам", брали их, накладывали то, что у них имелось и отдавали нам. В нашем синем бидончике мы обнаружили повидло, хлеб. В повидло были воткнуты две плитки шоколада. Мы так надеялись на кашу, но у танкистов каши не оказалось. А мы с Миртой снизу кричали: "Мама, Br;derchen auch!( Мама и братик тоже)", показывали на шоколад. Нам дали ещё две шоколадки.

     Старших детей танкисты взяли с собой и повернули свои машины в сторону лагеря. А младшие перешли дорогу, нашли высокое место, откуда было удобно наблюдать за движением техники и солдат. Танки нас интересовали мало, мы уже столько их всяких перевидали за время войны. Наши глаза высматривали среди идущих ОТЦА, мы верили, что встретим его рано или поздно. Пришли домой вечером, уставшие, измученные, еле ноги волокли. Очень хотелось пить, голод утолили съеденной шоколадкой.

     Как хорошо я помню эти дни ожидания! Недалеко от лагеря остановилась походная кухня, там всех людей напоили, накормили. Немцев, которые вывесили "белые флаги", не трогали. Многие местные немцы, что от страха перед русскими солдатами убежали на своих, запряжённых лошадьми или коровами, телегах, погибли. Кто выжил случайно, вернулись домой. Русские солдаты брали продукты у бауэров, резали их скот, свиней, кормили людей в лагере и питались сами. Нам, вечно голодным детям, и новая еда казалась вкусной.

     Несколько дней мы продолжали выходить на дорогу на наше место, как на наблюдательный пункт. С утра до вечера терпеливо всматривались в нескончаемую вереницу чужих, уставших, запылённых лиц, надеясь отыскать среди них одно-единственное родное лицо.

     Наконец, движение прекратилось. Мы с мамой первый раз осмелились выйти в населённый пункт, хотя находился он недалеко. Разрушенных домов оказалось совсем немного. Все учреждения, школы, музеи, магазины, швейная фабрика стояли открытыми. Люди растаскивали всё, что могли взять. Мама где-то нашла хорошую одежду, одела нас и обула. Принесли мы домой костюм, рубашки, обувь для отца. Не раз потом мы возвращались в этот город, брали всё, что считали нужным: игрушки, бусы, бисер, карандаши, ручки, красивые, разноцветные нитки для вышивания. Складывали потом в найденные чемоданы, в мешки и заталкивали под кровати. На улицах просто так валялось много добра от убегающих жителей: перевёрнутые телеги, машины, детские коляски. И о чудо! Наша мама нашла в магазине Мирте пальто, точно такое же, чёрное, плюшевое, в складку, сшитое в "татьянку". К счастью, оно оказалось размером побольше, чем то, старое. Вот радость! Мирта потом его много лет носила в Казахстане: в Васильевке - два года, и в Соколовке, на первой ферме - один год.

     Потеплело, даже иногда становилось жарко. Повсюду нас преследовал нехороший запах гниения - запах смерти. Разлагалось всё: мёртвые люди, животные, всё, что когда-то было живым. Ни в домах, ни на улицах никто ничего не убирал. Власть поменялась, заботы у неё - другие. А у простых людей, у беженцев, которые не по своей воле, временно находились здесь, главным желанием стало взять то, что уцелело: на фабриках, в складах, в магазинах, в пустых домах. Бесплатно, ни о какой покупке речи не шло. Бедные люди за время своего вынужденного скитания растеряли всё то немногое, что им удалось привезти из дома. Но такие вещи, такое "добро" наши беженцы, конечно, видели впервые в жизни.

     Кончалась стрельба, становилось на удивление тихо. Но иногда, даже на наших детских глазах, происходили убийства. Для нас такие зрелища - пострашнее "воздушной тревоги". Мы не понимали ещё, почему одни солдаты выбегают из домов или из-за угла, а другие их догоняют и бьют прикладами по голове, один упадёт, другой добивает до смерти. Мы тоже убегали. От кого? Да чтобы не видеть крови, не слышать криков, хрипов умирающих. Совсем недавно было наоборот. Ещё страшнее, когда тот, "убегающий" сейчас немец, из окон домов из фаустов стрелял огнём, и падали сразу несколько солдат, тех, что позже их добивал. Некоторое время продолжались короткие бои в городе.

     Постепенно всё успокаивалось. Поступил приказ, запрещающий убивать немецких солдат, а только брать в плен, живыми. Беженцы, подневольные люди, насильно вывезенные из родных мест, находились в напряжённом ожидании, что же будет дальше. Настроение взрослых передавалось детям. Но жили мы по своим правилам, сильно не задумываясь, что же нас ждёт. Характеры наши формировались в то ужасное время. Мы стали забывать о нашем доме на Украине, не спрашивали, почему мы так живём. Тревожило нас только отсутствие наших пап, мы постоянно ожидали их прихода. Как могли, искали их, каждый своего. Все игры на улице, в лесу сводились к тому, что мы их ищем, фантазировали, что кто-то уже пришёл, а может, придёт завтра. Писем давно никто не получал, это отражалось на настроении всех. Взрослые горевали по-своему, мы по-своему.

                -14-

     Опять прошёл слух, что по дороге и через город поведут мужчин из немецких концлагерей - бывших пленных. Рано утром вышли мы гурьбой на дорогу, заняли свой наблюдательный пункт на пригорке. Нескончаемыми колоннами, подгоняемые солдатами с овчарками, шли и шли худые, измождённые люди в полосатой одежде. Казалось, что у них такая тяжёлая обувь, ноги едва поднимались от земли. Никто за всё время шествия им и воды не подал. Это движение продолжалось не один день. Потом под конвоем шли русские солдаты. Нам было непонятно, почему одни русские солдаты гонят других, таких же. Такие, да не такие! Шедшие под охраной выглядели уставшими, с грязными, запёкшимися от крови бинтами на головах и на руках, в изорванных гимнастёрках. Хромые, грязные, заросшие. На них кричат свои же, только получше одетые и чистые, солдаты с автоматами и с овчарками. Собака-овчарка идёт рядом с конвоиром. Он крикнет, собака тут же уши навострит, подаётся в сторону того, кому принадлежит окрик, оскалит зубы, готовая в любую минуту кинуться и разорвать. Ни себе, ни матерям не задавали мы вопросов, решили - значит так надо.

     Наших мужчин и среди пленных мы не встретили. Хотя опять надеялись, что уж в этой или в следующей колонне они должны быть. Наши отцы ведь солдатами не были, а только лишь подневольными работниками. Отчаявшиеся, уставшие, возвращались мы поздним вечером домой и делились увиденным. Все обратили внимание, как многие пленные поворачивали головы и смотрели в нашу сторону или прямо на кого-то из нас. В следующие дни мы ходили на дорогу уже по привычке. Нам становилось всё равно, мы сидели и смотрели на шедших пленных с отрешённым видом. Детская психика явно не выдерживала такого напряжения всех сил, организм, как мог, сам себя защищал.

     Подходили машины, привозили новых охранников с собаками на смену старым, аккуратно одетых, сытых. Что к чему, мы не понимали. Догадывались только, что пленные, измученные и израненные мужчины в бинтах, которые еле плелись, и их конвоиры, все были русскими. И пленные в полосатых одеждах - тоже русские. Эти бедные, несчастные люди попали из одного плена в другой, и ещё неизвестно, какой из них оказался страшней.

     Со временем эти события затерялись в моей памяти. Только годы спустя, после смерти Сталина, в середине 50-х годов, когда к власти в СССР пришёл Н.С.Хрущёв, начали выплывать кое-какие подробности из прошлого. Вспомнили и про 1937 год, и про чистку в Партии, когда сдавался план по расстрелам и арестам, так же, как по мясу и по хлебу. Немного вспомнили и о пленных русских солдатах, которые оказались у немцев в концлагерях. Живыми они вернулись на Родину, но затем отбывали сроки по 10-15 лет, в зависимости от ранга, в тяжелейших условиях русских концлагерей. Маленький процент выживших вернулись на свободу с клеймом "Изменник Родины". Опять несколько десятков лет умалчивания и только в конце 80-х , начале 90-х годов  постепенно стали выходить из забвения преступления прошлых лет. Появились статьи в газетах, кадры военной кинохроники по телевизору - как гнали пленных русских, словно скотину, пешком в Россию. Запечатлели это военные корреспонденты тех лет. Были среди пленных и писатели, и сотрудники газет, и фотографы, офицеры и генералы.

     Мы с сестрой в начале 90-х годов, до отъезда в Германию, вспоминали своё детство, уже никого не боясь. Выплывали из памяти глубоко и, казалось бы, навечно  запрятанные туда события начала мая 1945 года. Прошло 45 лет, а для нас они вставали перед глазами, будто бы это случилось вчера. Читали позже об этом в некогда запрещённых книгах, смотрели некогда запрещённые фильмы. Смогли и детям своим без страха рассказать о своём прошлом. И до сих пор компартия, власть, не принесла извинения своим людям за издевательства, за то, что свой народ превратила в пушечное мясо и в послушных рабов, окутала огромную великую страну непроходимой колючей проволокой.