Несун

Глава 1
Первые впечатления

Первый день работы на ликерке. Сразу получил предупреждение от коллег: «Меньше задавай тут вопросов!» Ладно - лишь бы платили.
Бросилась в глаза низкая организация работ. Словно у хозяев нет стимула торопиться. Возможно, сказываются обстоятельства. Возможно, низкая квалификация руководителей. А возможно, у «денежных мешков» своя политика. Пока неясно. Пока лишь надо приходить на работу вовремя, делать рабочий вид и не задавать вопросов.
Поразил прием на работу: я заполнил контракт на год, где даже не был оговорен мой оклад, написал заявление - и сдал секретарю трудовую книжку. Ни диплом, ни паспорт, ни военный билет не потребовались. Все так элементарно. В цехе - ни инструктажа, ничего. Пришел - переоделся - трудись. А?.. Ах, да - не надо вопросов. Ладно. Но как-то не так. Как-то не на уровне. Не по-человечески. Даже без медкомиссии - а если я не здоров? Дошло: о моем здоровье тут не волнуются. Есть ли профсоюз? Есть ли... Вопросов много - но они все при мне. Черт-те что!
А какие гарантии? - молчок. По видимому, никаких: работай, пока тебе платят, точнее - пока обещают. Похоже, тут все держится на честном слове. Похоже, тут все живет какими-то законами-однодневками. Все зыбко, все только временно - как теперешняя «демократия».
Надо бы у кого-то узнать, какие у меня права? Какие обязанности у работодателя передо мною? Я отработал первый день, а ничего про это не знаю. Вообще, знает ли об этом здесь кто-нибудь? Сомневаюсь. Система не отлажена абсолютно. Ладно - посмотрим.

Гегемон - само это слово есть изощренная ложь. Оно не соответствует положению этих людей. Это ведь самый низший общественный класс. Он обитает в самом низу. Это не дно. Но это и не высота. Это то, что находится чуть повыше сырых подвалов здания по имени Общество. Быт этих людей не устроен и крайне груб. И потому так грубы их манеры и речь. И потому так неприглядно выглядит их досуг. Пьянство, сквернословие, упрощенные смыслы и цели. Низшие смыслы и цели.
Отношение высших сословий к этим людям носят утилитарный характер. На них смотрят с позиции потребительской. Если для них и улучшают условия - это подразумевает в первую голову выгоду далеко не им. На них смотрят словно на материал, который существует в избытке. Смотрят как на неодухотворенный предмет, у которого нет ни чувств, ни сердца.

Низ кормит верх. Верх кормится за счет низа. Низ рефлекторно презирает верх. Верх рефлекторно презирает низ. Низ глух с словам верха. Верх глух к словам низа. Принято считать, что низ безмолвен, лишен права вслух говорить. Принято считать, что верх обладатель голоса. Хотя у низа есть и свое мнение и свои голоса.
Можно ли объединить оба полюса? Можно ли в себе разместить обе морали? Разместить в своем уме две конфликтующих философии? И можно ли человеку пребывать одновременно в обеих ролях? Отнюдь. Потому я (как исследователь) и пребываю попеременно в этих ролях.

Надо четко понять, что я имею дело с двумя разными качествами. Они не могут сливаться, не могут переходить одно в другое. Тут есть граница. И в каждом уровне существуют свои порядки. Что дозволено одному - не позволительно для другого. Не надо смешивать. Вот где постоянно я ошибался. Есть гречневая каша и есть масло. Да, они существуют вместе. Они вроде смешиваются. Но как были они в тарелке разными, так, и в желудок попадая, они остаются разными. Масло никогда не станет гречихой. И гречиха никогда не обретет вкуса масла. И кашу можно испортить маслом. И все прекрасно лишь в определенной пропорции. Моя ошибка идейного плана - что я неверно дозировал. Умозрительно я наделял низ излишним правом. Я портил естество. И потому мои литературные потуги казались окружающим уродливыми. То были дифирамбы  Крайности. Надо бы скруглить углы своих понятийных догм.

Я всегда считал, что правдой жизни владеют низы. Здесь ошибка. Правда - это золотая середина. И я неуважительно относился к верхам. Я был предвзят. Я был тороплив, как пацан. Иными словами - элементарно был я глуп. И это правда. Впрочем, глупы были и те, кто меня выгонял из газет. Они были глупы с уклоном вверх. Я же был с уклоном к низу. К тому же я неверно видел свою роль. Я не профсоюзный работник, который защищает (согласно должности) интересы заводского класса. И я не представитель Администрации, который защищает интересы чиновников. Я не то и я не второе. Я наблюдатель нейтральный. Я говорю исключительно от Себя. Я говорю бескорыстно. Я говорю деклассированно. Как представитель межсословия. Как наблюдатель, находящийся над людьми. А не среди людей, о которых я говорю. Я не ищу от своих занятий выгоды (от тех людей, о ком говорю). Я говорю для себя. Говорю с целью понять. С целью высказаться. С целью поставить проблему. К тому же я рисую только контуры проблемы. Я говорю лишь ради факта, что проблема есть. И смысл моих слов один - сказать и тем и другим (и верху и низу), что есть проблема. Я выступаю только против ее замалчивания. Проблемы между верхом и низом. Проблемы координации головы и ног.

Открытие мое заключается в мысли: проблемы людей не в самих людях - а в том, что находится между людьми. Между. Межчеловеческое. Проблема взаимоотношений людей. Мы обязаны устроить иные отношения между друг другом. И это возможно, если все мы об этом хорошо задумаемся. Похоже, я тут разглагольствую о новой религии, о новых заповедях общежития, об общей культуре, о нравственности. Нам необходимо пересмотреть мораль. Создать современную эффективную мораль. Мораль, которая бы повела нас всех к Общему благополучию. Признать, что мораль «лебедь - рак - и щука» стала для нас пагубной, никуда не ведущей. Признать, что нам необходима мораль согласия. Возможно, это есть мораль христианская. Но без Христа. Без этого архаичного идола. Вряд ли нас идол теперь устроит. Всякий. Мы сыты по горло идолами. Мы ими сыты до тошноты. Разумность - вот желаемый нами «фетиш». Почему бы нам не принять человеческую разумность за общую цель?

Произошел мой первый конфликт с коллективом. Мы стояли без работы, натурально бездельничали. Появился какой-то хмырь (по виду начальник), сделал замечание. Черт дернул меня за язык признаться, что работы действительно нет. Он тут же нашел для нас занятие, нам не свойственное - заставил выносить строительный мусор - а я стал предметом насмешек в глазах коллег. Они - как бабы - тут же разнесли по цеху эту неприглядную весть. К тому же этот мудак, похожий на большого начальника, сделал, по-видимому, вздрючку и нашему бригадиру. Вскоре появился  сам бригадир - весь из себя нервный и с ненавидящим взглядом...
На частном предприятии (я теперь окончательно уяснил) рабочий люд абсолютно бесправен, как скот. Здесь могут уволить без выходного пособия только за то, что ты не нравишься кому-то. Буквально за «не нравишься» - и пошел вон. Здесь люди молчат, не пререкаются, не проявляют рискованной инициативы. Здесь постоянно приходится держать на лице мину лояльности, играть на честолюбии непосредственного начальника, дескать, тот умнее тебя, лучше тебя. Дико. Потому и непривычно нам, воспитанных на иных принципах. Тут важно показать свою прыткость, молниеносно реагируя на команду вышестоящего. Тут важно научиться скрывать свой излишний ум, свой творческий потенциал - а то, не дай бог, заподозрят, что ты хочешь прыгнуть на место вышестоящего.
«Нет работы - ищи работу!» - тут бытует этот ложный девиз, под которым работа не делается, но имитируется.
Хуже всего то, что и коллеги, с которыми я на равных должностях, не желают понять, что так жить нельзя. Что сегодня мы боимся раскрыть рот при начальнике - завтра мы станем бояться уже друг друга: боятся, что товарищ тебя «застучит».
Впрочем, тут нет товарищей... Тут каждый сам по себе (так выживают, спасая шкуру)... Я вижу этот страх в глазах таких же, как я. Я слышу этот страх в разговорах, в поступках. Попытки поговорить об этом встречают дружную иронию, еще больше отделяют меня от них... Тут всяк сам по себе. Тут нет трудового братства. Тут всяк спасает собственную шкуру. Тут вынуждают всех (и меня в том же числе) «расписаться» в том, что ты только рабочий бесправный скот. Бесправный - и потому безропотный.

Зачем? Я не понимаю сей логики. Логики нет. Есть только животный страх, который и движет людьми (от исполнителя до начальника). Тут есть угода и еще раз угода. Тут пресмыкание и бесконечное приспособление под начальника и его настроение, либо под его глупость, тупость, чванство, идиотизм.

Сегодня я получил урок. Я попал на карандаш бригадира Фомича. Бывшего слесаря, бывшего коммуняки, наглядно туповатого и заметно нервозного индивида. В довесок - с признаками самодурства, не терпящего ни от кого превосходства. К тому же - хренового организатора и, похоже, алчного. Не очень-то импозантный тип. И, по всей видимости, у нас с ним взаимная неприязнь.
Та же проблема и у Ивана, моего коллеги, опытного инженера-конструктора (разумеется, бывшего). Рядом с Иваном, как и рядом со мной, Фомич, как мы замечаем, чувствует себя дискомфортно (как недоучка в соседстве с людьми образованными). Говорят, Фомич был когда-то ментом. Говорят, мы с Фомичом еще хватим горя.

Фомич сходу нашел методы борьбы с нами. Арсенал Фомича прежде всего включал грубость и раздраженную интонацию для затыкание ртов ретивых (мы сразу усвоили: мы отныне немы, как рыбы. Это-то и коробит, вызывая протест). Словом, то был деспотизм, подавляющий на корню всякое инакомыслие и встречную инициативность.
Гнилая личность, этот Фомич. Если с ним поссоришься - загноит, не сомневаемся мы. И потому опасливо соблюдаем дистанцию. Чтобы нам здесь выжить, следует себе сказать раз и навсегда: что мы глупы, что мы быдло, что мы здесь никто и ничто. И выживем - отказавшись от прежних прав - прав называться людьми вообще.
Прав Иван, говоря, что шибко умных здесь не любят. «Умных» - в буквальном смысле этого слова. Их это бесит. Рядом с умными они, эти горе-начальники, чувствуют себя не на высоте. Глупое нуждается в глупом фоне. Низкое нуждается в низком. Серое обожает только себе подобное. Это так и еще раз так. Это - Россия. Это страна низколобых. И дернул же меня рогатый здесь родиться. Здесь все, что я ни делаю, все не так. Было не так. И будет не так. И как ни тужься - перекраситься под низшее мне не удастся. И только в этом моя вялотекущая во временном пространстве беда. (Аминь).

Испуг имеет переходные свойства: страх Ивана прилип и ко мне. Я стал боятся гнева этих людей. Я провел вечер в мыслях об этом.
Возможно, мою индивидуальность люди воспринимают как мою насмешку в адрес их слабостей. Это совсем не так, люди торопятся в оценках меня. Я пока не умею переубеждать их в обратном. При этом я не перестаю удивляться, что в людях так много, слишком много недостатков и слабых сторон. И хуже всего, что люди не умеют на сей факт обращать внимание. Они сразу становятся в позу обиженных и торопливо начинают атаковать «обидчика». Я не успеваю закончить мысль, а отрицательная оценка в мой адрес уже работает в их умах, превращаясь в глупого, кровожадного монстра: меня сторонятся, как чумного, меня боятся, словно я стукач-предатель, за моей спиной смеются над моим «чудачеством» - ведь все высокое, нравственное, относящееся к разрядам морали, люди воспринимают как чудачество.
О, люди, вы примитивны как черепаха, вы изворотливы как хамелеон, вы ядовиты как яд гадюки... вы причиняете мне только боль. Вы обижаетесь за то, что, как вам кажется, я вас совсем не люблю. А за что вас любить? И все же я вас люблю. Сам не знаю, зачем и к чему. (Я не могу приспособиться к людям).

Цепь конфликтов, которые мне не удается пока уладить... Надо бы взглянуть на себя в зеркало: в чем тут дело? Ответа не знаю. Но знаю одно: во мне есть сила. Может в ней ответ? Может я похож на индюка в курятнике? А может на медведя среди собак? Внешнее проявление таких сомнений - меня клюют, на меня рычат, ощетинив загривки, меня боятся.

Должно быть Бог ко мне милосерден, коль столь напастей свалил мне на голову. Это его экзамен, его забота. Я благодарен. Я оправдываю его надежды.
Нельзя пресмыкаться, пресмыкаться, пресмыкаться всю жизнь и вдруг - стать орлом. Нельзя быть орлом - и пресмыкаться, пресмыкаться всю жизнь. Тут или - или. Да или нет. Есть или нет. Бескомпромиссно. И безапелляционно. Тут жесткий выбор. Выбирай, всякий из нас, людей.
Металл ломается, если его гнут то в одну, то в противоположную сторону. Вывод: не позволяй себя гнуть.

Со мной работает Иван, о котором я уже успел прежде упомянуть. Так вот, у него проблемы. Причины для этого есть. Он не симпатичен внешне, в разговоре он утомляет болтливостью. В его руках все «горит»: за что не возьмутся руки Ивана, то будет поломано. Но хуже того вдвойне, что он заискивается перед начальством, делая вид паиньки. Впрочем, говорю я сейчас совсем не об этом, а про то, что Иван стал на ликерке человеком опальным. Все шишки от начальства - Ивану. Все злые шутки - в адрес Ивана. Все, что отныне связывается с его именем, приобретает опальный статус. И люди это сразу схватили умом, почувствовали инстинктивно. Позже остальных понял это и я. Позже - потому что я и пришел на ликерку позже. И испытав на собственной шкуре воздействие указанного эффекта, я тоже, как и другие, все чаще теперь сторонюсь столь не выгодного для себя соседства. Вначале мы трудились с Иваном в паре - теперь я стараюсь выполнить любое поручение один: я избегаю негативной близости чужой опалы. Сегодня я уловил это чувство отчетливее - и вспомнил свои напрасные попытки прижиться в газете (Я был гоним. Я восставал. Я стал опальным)... Стайная психология: когда вожак избирает жертву, вся стая подчиняется его воле. Таков закон стайных существ.
В защиту Ивана скажу: Иван не глуп, он даже по-своему одарен. Что до слесарной практики - так то наживное. Но...  Но стая уже ощетинилась.

Оппонент Ивана - бригадир Фомич. Старый маразматик и бездарный организатор, сидящий не на своем месте. Вот и мотив опалы - он прост, он примитивен, как чувство зависти.
(Зависть. Вот  уж не предполагал, что эта поведенческая мотивация у коллективных людей чуть ли не самая важная. Зависть - главный возбудитель коллективных коллизий).
В отличие от Ивана, я научился обманывать этих кретинов. Надеюсь, это продлит мое «сотрудничество» со старыми недоумками, с разными негодяями и сволочами прочих мастей.
Тут даже не обман с моей стороны: тут мое абсолютное равнодушие. И осознание: этот мир нельзя изменить. Словом, я просто изолировался от него невидимым бастионом, что находится с недавних пор внутри меня. Я огорожен, я защищен.
Я стараюсь говорить им только то, что им будет приятно услышать. Я стараюсь не возражать. И я не лгу самому себе, не кривлю душой, не холопствую - так я игнорирую их всей душой. Равнодушие спасает от них меня. Я настоко формален, что им меня не скоро понять.

Свобода  это мечта, которая движет нами, и к которой мы, люди, не способны прийти. Мы не свободны от окружающих, от зависти к чужим успехам; мы не свободны от своей мечты, от бесконечных попыток оседлать настоящий и грядущий дни. Мы вообще о свободе имеем смутные представления, и потому порой и сами не ведаем чего хотим, за какие грехи страдаем. Мы рвемся куда-то вверх - а мечемся по хаотической горизонтали; мы с каждым новым кругом касаемся той догадки, что клетка нашей несвободы не имеет изначально дверцы. И наконец нас озаряет такое открытие. И вот мы уже мечтаем не о свободе - а о покое. И вот уже мы грезим прекратить бессмысленную лихорадку погони.

Долг, задача, цель - я вижу, у людей отсутствуют подобные понятия напрочь. Когда я говорю об этих вещах кому-то из них, они смотрят на меня бессмысленными глазами, совершенно не воспринимая мои слова, потом за моей спиною иронически смеются в мой адрес.
При этом они часто с огорчением говорят, что круг, в котором человек родился, нельзя разорвать, что они не знают людей, прорвавших круг. Я не верю им. Я думаю, что вина непрорвавшихся в них самих - они не пытались, не посвящали целиком себя этой задачи, и Круг одержал победу над ними.
Да, причина этого - причина, что живет внутри нас - психология уровня, в котором человек родился и был воспитан. Да-да, психология уровня: привычка к неудобствам уровня, адаптация - а за нею снижение воли к прорыву. Только эта причина, только эта. Неверие в победу, неверие в себя, отсутствие инстинкта борьбы, отсутствие чувства здоровой злости, усталость  с возрастом, неумение организоваться для ведения затяжной войны, а самое главное - нелюбовь к войне, снисхождение к людям, к человеческим слабостям, подстройка под большинство - этакий губительный комфортизм...
Круг можно прорвать, и я продолжу это занятие. Это не самоцель - это метод достижения очередной и, возможно, главной Истины: только прорвавшись выше можно обернуться назад и сказать внятно о Ней. Ради Истины. Ради истинных строк. Ради смысла собственной жизни. А я всегда желал прожить свою жизнь со смыслом.

Сомнительное предприятие, где я теперь нахожусь. Обстановка тотальной подозрительности и секретности. Люди боятся сказать лишнего, боятся друг друга, боятся стукачества среди друг друга. Вчера пообещали зарплату, был выходной, люди приехали исключительно из-за зарплаты; приехали, собрались в раздевалке и ждут, не зная, дадут или не дадут, а подойти к начальству боятся. Проходит полчаса, час - все сидят, все понимают, что глупо, но поинтересоваться никто не решается. Так все зашуганы, так люди друг на друга нагнетают необоснованный страх. Я не выдержал и пошел к самому управляющему - чтобы вернуться в раздевалку с вестью: «Не ждите, не будет зарплаты». Люди молча стали расходиться. У многих из них нет денег уже давно, у кого-то нет денег даже на сигареты. Их лица понуры, но протест вслух никто не высказывает. Смирение, запуганность, надежда на одно, что покорность все-таки лучше, чем варианты иные. Боже мой! какими мы стали! какими нас сделала перестройка! Как мы унижены! Как мы растоптаны!
Подробности об этой фирме мне неизвестны. Известно только то, что иной раз проскочит из чьих-то уст. «Я догадывался, что тут замешаны большие люди, но я не предполагал даже, что тут замешаны ну очень! большие люди». Реплика заставила меня задуматься. Она имела основу.
Цех по розливу водки. Цех в стадии наладки и пуска. Цех легален. Была комиссия из санэпидемстанции, оставила замечания, которые мы теперь устраняем. Официально - мы предприятие в стадии пуска. На деле - мы предприятие действующее. В этом нюанс, который дает нам возможность иметь доход. Очевидно, мы не платим государству налог. Такова догадка. Остальное мне неизвестно. Я только вижу, что деятельность предприятия скрывается тщательно. Подробности известны лишь очень узкому кругу.
Хрен с ней, с секретностью и незаконностью, наше дело телячье - обосрался и стой. Пусть у наших «боссов» болит про то голова. Наши головы болят лишь о зарплате, лишь о том, чтобы работу не потерять. Так устроена теперь жизнь. Ее так устроили те законники, что сидят в правительстве и в парламенте. Это их вина. Это совсем не наша вина. Это их «заслуга», что наше дело стало телячьим, что души наши загнаны страхом в углы сознанья, что мы заложники уродства реформы, что мы не люди... что мы безлики, что мы бесправны, что мы холопы... что мы готовы на все ради жалкой зарплаты... боже мой, кем мы стали, на кого похожи! Достоинства наши растоптаны, права наши попраны, протест наш сломлен - он ныне умирает медленно в нас, внутри. Беззаконие царит вокруг. А мы, простые смертные, - вне закона. Любой наш протест расценивается как преступление. Скажи только вслух: «Я человек! я желаю жить по-людски!» И ты станешь преступником в ИХ глазах. Ты будешь немедленно выдворен - тебя снова встретит голодная улица. Тебя встретит осуждение твоих же товарищей. Ты будешь отвергнут всеми. Такие наступили времена. Такой стала Россия. Она была Гулагом 70 лет. Большое мафиозное царство.
Забыться. Залиться водочкой. Не думать, не задумываться над сутью вещей. Уподобиться идиоту. Назвать себя крысой, закопаться с головою в земляную нору - и с тем жить. Да, горе человеку родиться в России думающим.

В случайном разговоре проболтался о производстве, теперь переживаю, вдруг моя болтливость обернется для меня бумерангом по голове. Вот уж не знаешь, где потеряешь, а где найдешь.
Трудно не проболтаться, когда толком не знаешь, о чем можно говорить, а о чем нельзя. Излишняя засекреченность приводит именно к таким последствиям. Ведь нам запретили говорить лишь об особенностях технологии, но не запретили говорить о самой продукции, успокоив, дескать, наше производство вполне легальное, лицензионное. К тому же о подробностях знают десятки людей.
Никто из работников не желает того, чтоб предприятие прикрыли, это ясно. Но эти же работники совершенно не представляют механизм, посредством которого предприятие способно безмятежно и продолжительно существовать. Вина, конечно, на плечах самого руководства, заблаговременно не сумевшего создать надежную легенду о перспективах своего предприятия, как лекарство от случайной болтливости персонала. Вероятно, их надежды только на силу связей, на вес попечителей в коридорах власти. Но дело то в том, что эта сила, эта власть сегодня выглядит ненадежной, шаткой. Малейшие серьезные перемены в большой политике и вся эта ликероводочная «бодяга» затрещит и начнет разбегаться, бросая на произвол людей, то есть нас.


Глава 2
Мораль выживания
Стиль работы следующий:
в субботу завозят спирт, заливают емкость (кроме охраны никто не видит). Отбирается минимальное число людей, которые примут участие в розливе. Остальные работники («не свои») распускаются в отгулы без объяснения причины. Ворота цеха запираются, охранник стоит у дверей, впуская только лиц, предусмотренных списком. Погнали. Гоним смену-две, пока не выгоним емкость. Продукция запирается на складе. Следы производства уничтожаются: выносится стеклобой, моются полы, емкость для спирта заполняется водой. Цеху снова придается вид недействующего. Готовая продукция со склада по прибытию крытой машины загружается теми же людьми, что принимали участие в розливе. Все делается быстро, спешно, четко. Знают об этом, я повторяю, только «свои люди», отобранные в свое время по взаиморекомендациям. Я до сих пор удивлен, как я оказался среди «своих»? Впрочем, я не собираюсь разглагольствовать о производстве по округе – зачем? – мне это совсем не в пользу, не в выгоду. Итак у каждого. Мы повязаны после первого подпольного розлива. Когда-нибудь эта история закончится. Эти записи станут литературным сюжетом, рассказывающим о временах и нравах похабной Реформы. Все это бесспорно материал-сырец для последующей литературы. Потому что люди, нарушающие Закон, не виновны. Потому что виновником выступает сегодня общая неразбериха.

Фомич, бригадир, собрал  нас четверых наладчиков и объявил, изъяснясь строго: «Воровать нельзя! За хищение буду увольнять!» Мы уяснили.
Через пару дней Фомич снова собрал нас: «Водку домой  возьмете?» Мы: «А сколько можно?» Фомич выдал каждому по две поллитры, заметив, что за вынос он не в ответе. Мы уяснили: воровать без разрешения начальства грешно.
Скоро мы заметили, что воруем не только мы, но и сама охрана: в ящиках, что мы грузили в машины, то и дело не доставало бутылок. Благо, что никто не вел счет сколько было разлито бутылок, сколько разбилось в машинах конвейера. Считать до точности тоже «грешно»...
Фомич – любитель «заквасить». Когда он выпьет, он добр. Он хитрый жук. Он тертый калач. Считаю, что у Фомича мне будет чему поучиться. На жизнь он смотрит глазами корыстными.
Собственно, все справедливо: мы обманываем государство, которое обмануло нас. Вор у вора дубинку украл...

Крадут друг у друга все. Газеты, в которых я работал, обкрадывали умы читателей. Правительство реформаторов бессовестно обобрало свой несчастный народ. Америка потрошит Россию. Довольно примеров: крадут друг у друга все. Такова сложившаяся общественная мораль. Естественные нравы противоречат абсолютно пунктам Конституции на бумаге. И глупыри еще пытаются искать справедливость в строках и меж строчек этой бумажной туфты. Люди обитают реально вне законности. Законы можно «защищать», но ими нельзя воспользоваться. Мало того, в реальной жизни людей законы просто вредны. Лучшие законы те, по которым живут Фомичи: слова это одно, дела это другое. Слова придуманы для прикрытия дел.   
Мой отец был моралист-маразматик. Всю жизнь он такой. И он не пришел ни к чему. Жизнь посмеялась в открытую над его ошибками. Но он был упорен, упрям – и жизнь в финале лишила его дара речи.
Людям нужны естественные законы, а не фальшивка-мораль. Людям лгали 70 лет – люди стали слепыми идеалистами. Теперь они поспешно исправляют свои ошибки, наверстывая упущенное.

Заводы, где я когда-то трудился... Чем отличаемся мы-вчерашние от мы-сегодняшних? Можно восстановить воспоминания, сравнить. Чем? Пожалуй, вот чем: в нас появилось явное желание зарабатывать - работать, увеличивая свои доходы; мы стали в этом смысле гораздо активнее, ибо перед нашим взором появилась возможность. Мы желаем быть хозяевами собственного положения. Мы еще во многом рабы. Но мы уже во многом свободные люди. Раб и свободный – в этом разница. И мы будем драться именно за такую свободу. За свободу, что улучшает нашу жизнь. Работа наша становится все осмысленнее. Работа не ради работы, не ради Абстракции (как было вчера) – но работа ради благополучия нас и наших семей. Реформа сломала социалистические «потолки». И поделом.
Но мыслят так далеко не все. Еще много среди нас таких, что ждут коммунистического возврата. Они хотят обратно довольствоваться благополучием нищих, хотят уравниловки – в ней они привыкли усматривать справедливость и нравственность. Они соскучились по Розовым Обещаниям – они дети Лжи. Они хотят посылать начальство что помельче на *** –  им же внушали, что они гегемоны. Они хотят вернуться в свою страну Гегемонию: там можно без оглядки пьянствовать у станка, там можно работать щадя живот. Там юность их, там они выросли и там состарились – и они желали б Туда снова вернуться. Их много.
Новый стиль - доля сильных, инициативных людей. Стиль этот стимулирует инициативу людей. И тем прекрасен. Нынче ценится не способность к тупой работе - а способность к активности, котируется гибкость ума. Ценится только то, что приносит реальную пользу и выгоду. Стиль этот рационален и прагматичен. И не позволяет людям создавать ненужные вещи.

Вчера, в честь женского Дня, «квасили» в мастерской... Фомич неплохой мужик, я это подозревал, у него я наверняка чему-нибудь да научусь. А научиться бы не помешало отношению к жизни. Я хотел бы спуститься ближе к земле, сбросить свой задрипанный идеализм, перестать витать в облаках выдуманной мною реальности. Ведь люди живут по простым законам, живут для себя, ради себя, ради своих семей; люди никогда не жили, не живут и не собираются жить ради Светлой Мечты. Все это было напускное и ложное, все это существовало в словах, и Реформа осуществлена в России, чтобы сбросить именно эту ложную пелену с наших глаз. И я хотел бы научиться у людей, которые давно уже живут без пелены на глазах: они естественны, я знаю, они правы, только они правы. К тому же только их житейский незамысловатый опыт и рождает мораль грядущего дня: и в той морали люди не живут ради непонятного Светлого Дня, не тратят понапрасну силы ради неосуществимого.
В моем доме теперь появилась водка, а в кармане первый денежный аванс. Мы служба наладки - мы элитные кадры предприятия, мы знаем секреты предприятия, мы эти секреты храним - за это, как награда, и водка и аванс, который выдан далеко не всем. Мы те, благодаря которым предприятие существует - те (к сожалению ли?), кто первыми нарушает Закон, потому что этот закон далеко неправильный, потому что с таким законом людям невозможно прожить. Такое время, такое уродство жизни: и мы обходим сие уродство, оставляя искусственные неудобства юродивого бытия далеко в стороне.
Фомич строго требует одного: не красть продукцию (водку) без него! Это  не сложно выполнить, потому что условие не требует воздержания - мы воруем водку вслед за Фомичом, столько, сколько кому понадобится (как при коммунизме - живем по потребностям). Мы кадры элитные - нам позволяется многое; требуется от нас только одно - сохранение тайны. Тайны, говорящей, что наше производство подпольное, что мы гоним водку в продажу, не имея на то лицензии, не платя государству налоги. Ложь? или новая правда, что настойчиво стучится в жизнь? Ведь с такими налогами (известно всем) никакое новое производство невозможно поднять - а значит правда на стороне нашей. И потому наша совесть спокойна. И вообще, к черту совесть! - пусть болит это место у тех, кто 70 лет морил русский народ слащавыми небылицами о коммунистическом рае! К черту отныне совковую совесть и коммунизм! Мы хотим  просто жить и мы учимся жить, и мы теперь научимся жить и научим этому своих детей: научим мы их брать то, что положено по жизни им. Брать - нет, не просить «дай, дядя!» - а именно брать, брать требовательно, настойчиво, брать по праву. Так что водка в моем серванте - это первый урок как  брать по праву. Семьдесят социалистических лет люди тащили с производства все, что могли тащить - они брали по праву. Те, кто лучше других понимали эту мораль, - те и жили лучше других. Они не боялись брать то, что принадлежало по праву им. Они знали, что мораль, окружающая их умы, ложна. Они жили другой моралью. Той моралью, о которой мы сейчас тут говорим, и которая сменяет все настойчивее прежнюю мораль коммунистической байки.

Все люди братья - утверждала старая мораль. Все люди друг другу соперники - говорит мораль новая. Не укради - гласила старая мораль. Бери то, до чего дотягивается твоя рука - спорит мораль новая с моралью старой. Чти Закон - внушала старая мораль. Знай, что Закон придумали люди, а люди корыстны, люди друг другу соперники - учит мораль новая. И кто воспользовался ею, тот и живет. Вот правда. Вот и вся правда. Правда для инициативных людей. Правда, говорящая, что ради лучшей жизни достойно иногда даже пойти на риск. Правда борьбы за себя. Правда войны с корыстью, хитростью других людей. Людей, которые тебе вовсе не молочные братья. Правда, смеющаяся над жестом нищих «дай!» Правда, которую навязывает сама Жизнь. Которую долго скрывали от нас. Скрывали вполне корыстно. Правда, которая открыла теперь наши глаза, сказав во всеуслышанье: люди, вас так долго и так нагло обманывали! Что правда, то правда.
Если когда-нибудь увидит свет мой дневник, это будет хронологическая история моих моральных ошибок. Это - про мучительное искоренение старой лжи. Это о поиске той правды, что дарует человеку возможность во благополучие жить. Просто жить. Как мало мы так долго искали.

Глава 3
Среди волков
Пожалуй, с удовольствием пишу только дневник. Тщеславия литературного во мне не было и нет. Всматриваясь в дальнейшую свою судьбу, думаю так: я напишу один-единственный автобиографический материал и этим вполне удовлетворюсь. Зачем мне большего, я и так богат: я люблю реальную жизнь, люблю новых людей, люблю лес и реку, солнце и свою семью - у меня есть так много всего - к чему мне еще писательство? Если я и напишу когда-нибудь свой манускрипт, то только потому, что на прошлом я хотел бы наконец поставить жирную точку. Я ищу свободы от груза прошлого. Я ищу легкости, что позволит мне обратно радоваться жизни, людям и летнему зною. Так просто устроены мотивы моих творческих замыслов. В них нет ни корысти, ни поиска славы: от прошлого какая выгода? Да и поиск выгоды всегда был крайне чужд для меня. Я - в мать. Она жила в радость. Отец мой пытался найти выгоду в накопительстве - и все потерял. Он жил ошибаясь и заблуждаясь (в главном). Настоящие ценности он, пожалуй, не знал. Идеалы его порушены. Сбережения, накопленные честным трудом, превратились в песок - они не принесли никому настоящей пользы и радости. Он шел по пути потерь. Теперь все это стало явью, стало наглядным. А на его перекошенном болезнью лице так и не желает поселиться покой. Он и не искал покой. Мне даже кажется, что он и сам не знал, что искал. В последние годы он боролся с грядущей жизнью, боролся до конца - а зачем? Ему всегда недоставало благоразумия. Он был типичнейшим коммунистом - слепым и фанатичным, выполняющим до последнего вздоха партийный «приказ». Жизнь посмеялась над «приказом», над самой Партией и над фанатизмом моего родителя...
К отцу я относился всегда с претензией: он не научил меня жить естественно. Мое творчество появилось из ущербности моего воспитания: во мне жил привитый воспитанием отца конфликт. Отец учил меня жить по честному. Но честность эта носила примитивный характер. Эта была какая-то инфантильная честность, ее конечной целью была несбыточная мечта-утопия. А значит и сам принцип той «честности» носил ущербный характер. И эта «честность» оказалась бесплодной. Ибо ценно только то, что полезно.

Новая мораль... А, в принципе, что нового в ней? Она также стара, как любая мораль. При социализме ее называли моралью ублюдков, моралью воров, расхитителей, людей без высокой нравственности. Ее облик - низость, приземленность, она конкретна до примитива, в ней нет и намека на высоту, нет ни элемента того чудодейственного романтизма, что зовет человека в другие, непокоренные дали. Она - механический отпечаток мышиной возни, что захватывает людей на переломе эпох. Мораль сия суетлива и похотлива: она напоминает панику на тонущем корабле. Это мораль сиюминутного спасения, мораль, не заботящаяся о завтрашнем дне. Она естественна только в настоящий момент. Возможно, завтра она оттолкнет от себя меня отсутствием в ней чего-то очень важного для меня... я радуюсь, возможно, вовсе не ей - а открытию ее для себя: я ее открыл для себя, чтобы налюбоваться этой находкой до отвращения, чтобы ее снова в себе отвергнуть.   В принципе, это не моя мораль - 42 долгих года я жил без нее, жил светло, радостно, иначе - жил, веря в Человека, веря в человеческий разум, мечтал о человеческой разумности, о справедливости среди людей.

...Мораль людей, обкрадывающих друг друга: нас обманывают чиновники у власти - мы обманываем чиновников, не выплачивая как действующее предприятие госналог... Тогда суперположительными героями дня должны стать: бригадир Фомич, этот неумелый организатор, алкоголик, грубиян, расхититель; Марат (старый знакомый), этот похотливый развратник, этот «семьянин», что бросил жену и своих детей; Ш-н... Г-н... П-й (бывшие мои коллеги) - вся эта плеяда одиознейших типов должна согласно этой «новой» морали стать образчиками для подражания, примером для молодых. Так..? Что-то не так. Что-то, что напоминает мне о том, что я перепутал понятия о зле и добре... Нет, нет и нет! И обвинения в адрес отца - напраслина. К чему тогда весь тысячелетний религиозный опыт людей? К чему опыт отца? Он что он, мой отец, - напраслина? Все перечеркнуто, все отвергнуто. Все снова и заново. Исторический ноль. Исторический старт. Бег по кругу с переходом на новый круг. Это мораль выживания, свидетельствующая о том, что мы нелепо живем. Мораль агонии. Мораль патологии. Симптом болезни. Признак того, что нас срочно всех надо лечить. (Шоковая терапия Гайдара?).

Среди волков лучше жить не по-волчьи, если сам ты не волк: лучше жить согласно тактике хитрой лисы. Примеры моих знакомых:
Г-н среди волков живет тактикой хитрой лисы. Но делает это слишком явно. И скоро кровожадные волки его съедят. Мы скоро увидим слезы Г-н.
Марат живет всю жизнь тактикой хитрой лисы. Но он чуть глупее Г-н - и иногда он воет как волк, хотя сам не волк, а - как я - собака собакой. В нем много озлобленности на волков. Волки не подпустят Марата (к своей уютной норе). Он видит это. Он разочарован. И потому он никогда, стиснув зубы, не проронит жалобы: так сильно разочарован он и так  сильно озлоблен...
Возможно, Марат боится меня, не доверяет. Возможно, он не доверяет своих глубин и мыслей давно никому. Он завистлив. И сильно озлоблен. И потому он опасается всех. Он хочет перехитрить в одиночку весь мир. И тут  берет начало его ошибка. И мир уже сторонится его. Мир смеется над ним. Мир все  больше привыкает смеяться над ним. Мир презирает Марата.

Возможно, мое будущее литературное повествование (в этих стенах я не могу существовать без плана) о человеке, не нашедшем себя. Тот вчерашний мир он не принял - этот новый мир не принял его. И везде этот человек чужой. Мир по сути не изменился, мир только сменил вывеску: мир для простого человека неизменен - субъективная оценка, что сопровождает моего героя.
Я, как автор, буду с ним не согласен. Ведь мир на деле изменяется, цивилизация приносит свои плоды в виде разных удобств и для простолюдина. Чувство неизменности (сродни обреченности) вытекает из социального положения моего персонажа - он из сословия людей труда, из низшего общественного класса, и его гложет скрытая зависть к классу, стоящему чуть повыше его.
Зависть, конечно же, движет моим главным героем. Он завидует их положению, завидует той легкости, с которой (как ему представляется) им достаются материальные блага. И я думаю, что именно такой персонаж теперь актуален.
Перестройка оголила различие разных сословий; американизированная доктрина реформ кинула в умы широких масс идею обогащения, привила вкус к благополучию материальному - и мой потенциальный герой тоже оказался подверженным общему «помешательству».

Мой ведущий литературный типаж - человек сомневающейся. Почему так? Потому, что я сам не мыслю мир, бытие людей как простейшее сочетание черного и белого. Потому, что я не вижу перед собою людей-врагов как таковых, потому что я люблю людей какими бы разноликими они не казались. Потому, что я устроен не однобоко. Потому, что я люблю ромашку и розу, землю и небеса одинаково. Потому, что несомневающихся людей просто нет. Потому, что - знаю я - и Истины нет. Есть лишь борьба разноликого за право быть. И каждый в этом пестром мире является обладателем подобного права. И потому, что человек другому человеку не судья. И потому, что кроме словесов, в которые облечены наши истины, есть чувства, страсти, есть метафизическое и есть осязаемое и зримое - и есть незримое и необозримое. И все запутано в клубок - и клубок живой. И понятие живого, жизни вытекает именно из благослучайной стесненности. И потому, что благо то, что человек бессилен перед этим Всем. И потому, что все попытки человека противопоставить себя Всему иллюзорны. И потому, что только вечно сомневающиеся люди стоят к правде жизни ближе людей конкретных, как бы олицетворяя окружающий разноликий мир. Сомнения есть синоним живого. Лишь мертвое не знает сомнений. Глупое не сомневается. Безумное тоже не сомневается. Сомнения - значит незакостенелое, настоящее, истинное. Ведь истинное это то, что стремится к Истине, но не сама Истина. Истинное есть лишь степень кажущегося тождества, но не само тождество, ибо тождества в живом быть не может. Мертвое может «величить», что оно тождественно. Но живое всегда лишь стремится, всегда в сближении или в удалении, но не в соответствии, ни в тождестве, ибо нет в природе ни одного элемента абсолютно подобного (чему-то). И истина не может быть абсолютно подобна истине, что в головах людей. Всегда есть разрыв, дистанция. Ибо когда исчезает дистанция между полюсами магнита, то исчезает и магнитное поле. Именно дистанция (как потенция) определяет жизнь. Именно в наличие дистанции обитают мои сомнения.

Марат может сменить положение в обществе, к чему он и рвется всю жизнь. Но ценою станет его литературный талант. Высока цена.
Кстати, Марат уже разменял свой талант на пока безрезультативную попытку «прорыва» к легким деньгам, к возможности трахать без разбора баб.
Марат поставил на карту успеха все. А напрасно. Мне жаль Марата, давно его жаль. Он выглядит нелепо, он смешон: он потерял что было, а что ему хотелось заполучить, заполучили другие. Он просто дурак. Он похотливый самец. Он не брезгал ничем.
Марат грязен - он человек выгоды, он идет к благополучию прямыми путями, причем не брезгуя низменными вариантами - и даже холопством среди людей устроенных.

Глава 4
Быть у источника
Воровать привыкаешь скоро. Наглеешь на глазах. Воровство входит в привычку, становится нормой. Сужу об этом по собственному поведению.
Страшно было выносить краденое, минуя охранника, первый раз. Второй раз было тоже страшно - кошки скрябали и наши души таились где-то в районе пяток. В третий раз пришло успокоительное осознание: мол, сойдет. Ум проанализировал ситуацию, возникло предположение, что раскрывать сие мелкое преступление начальству ликерки отнюдь не выгодно: так комфортнее всем; а если и происходят небольшие хищения «избранными» работниками, то это не смертельно для предприятия, а даже напротив - такая льгота как бы авансирует преданность элитных кадров. Так завоевывались наши сердца и души.
Весь фокус в том, что наше встающее на ноги предприятие пока нелегально в сути. Это обстоятельство, эта тайна и оберегает нас. Круговая порука, так сказать. А наши хищения - лишь издержки в этом порочном круговороте.
Кто-то, причитав эти строчки, скажет, что написанное аморально. Сомневаюсь. Я уже давно в таких предметах как наша мораль, сомневаюсь. К тому же я (мы), как все (как народ), озлоблен на жизнь, озлоблен на оскверненную жизнь. Меня обкрадывают - и я обкрадываю. Вот тут-то  впервые я и обнаружил почву для справедливости. Пусть это называется моралью воров - это есть действительно мораль воров - эти «тезисы» пронизывают теперь Россию сверху до низу - так теперь выглядит жизнь. В России. В царстве воров. Людей вне закона - а мы теперь вне закона все. И потому вне закона наша житейская логика. И она справедлива - потому что иного Кодекса «чести» у нас просто нет. Из вариантов мы лишь выбираем вариант наименьших утрат.
Мало того. Мне импонирует авантюрность теперешней деятельности: так я выплескиваю наружу свою озлобленность. Так я саркастически высмеиваю самого себя - вчерашние мои мораль, идеалы честности, какую-то долбанутую святость. Нормальные люди ведут себя адекватно. И в моей бутылке водки за пазухой, когда я нагло миную охранника в камуфляже и с портативной рацией, отражается лик моей несуразной державы. Да пошла бы она в сраку! моя держава.

Март. 1996 год. В стране царит полный бардак. Рост цен на продукты питания. Тарифы на проезд в гортранспорте пожирают десятую часть зарплаты. Автобус - полторы тысячи, троллейбус и трамвай - шестьсот рублей. При этом люди не получают по несколько месяцев зарплаты, ее выплачивают небольшими частями, а то и не выплачивают по два-три-четыре месяца вообще. Люди выкручиваются кто как сумеет: у кого есть автомобиль - подрабатывает в роли таксиста; у кого есть способности торговать - стоит на рынке; кто-то существует благодаря пенсии престарелых родителей, благо пенсии пока выплачиваются регулярно; крестьяне живут в основном за счет личного натурального хозяйства. На телеэкране урод-Ельцин раздаривает обещания напра-налево; обещания свои не сдерживает, за то народ и не верит больше ему. Он обещает, что чеченская бессмысленная бойня прекратится в апреле - но там убивают и убивают наших ребят; обещает выплату зарплаты - но денег как не было так и нет. В стране правит мафиозный разгул; в стране распадаются семьи, страдают дети, ломаются людские судьбы; народ терпит, терпит, терпит, в любую минуту уже готовый взяться за топоры... К тому же затянулась зима.

 «Быть у источника и не напиться?» «Крылатые» слова. Их я услышал когда-то от Б-н. Помню, тогда они меня неприятно задели. Затем были годы, когда я выглядел почти «примером для молодых»: у меня были принципы, которыми я мог гордиться (и тем собой любоваться), в отличие от некоторых я на производстве не крал, мысли о воровстве меня просто коробили. Затем была газета - и там я оставался почти святошей, непременно ратующим, чтобы и окружающие люди выглядели точно как я. Затем появилась она - ликерка... Сегодня я припер уже пару бутылок. Принес - и возмутился открыто, сетуя на неудобства таскать столь габаритный груз. Жена покопалась в тумбочке и нашла там пластиковую флягу емкостью полтора литра. «Это самое то!» - воскликнул удовлетворенно я
 Таскать с ликерки «добычу» я, надо б заметить, на сей день привык. Я перестал испытывать животный страх в проходной. Я уже не страдаю от нравственных угрызений. Стоит Фомичу сказать заветное «ну чо, возьмем по бутылочке?», как все (в том числе я) воспринимают эту «музыку» как команду: тут же кто-то из нас идет мыть «тару», далее мы коллективно разливаем по чистым бутылкам содержимое фляг - затем все это быстро подается на укупорочный автомат - и наконец «добыча» принимает удобный для транспортировки вид.  При этом кто-то стоит на атасе. Все происходит слажено. И вот  мы наконец выходим за ворота, и идем, любя друг друга и улыбаясь: что говорить, а дармовщинка это приятно. Все это очень скоро стало привычным, о нравственности своих деяний мы почти перестаем размышлять. Напротив, в нас разгораются аппетиты, и мы уже судачим меж собою о некоторой нерациональности: ведь действительно, к чему воровать понемногу (если уж воровать)?..
Но вернемся к морали, к моим прежним взглядам на общественную мораль. Что ж получается у нас в итоге? Получается, что мои претензии к другим людям были от элементарной зависти? «Быть у источника - и не напиться?» И вот я у «источника» - и вот я «пью». Выходит, прежде постулатами моими руководил не принцип - а зависть. Я завидовал тем, кто жил - у «источника». Я за то ненавидел их и наводил на них всяческие проклятия. Я теперь, разумеется, нашел отговорку: дескать, мир стал вороватый и все вокруг друг друга бессовестно грабят, и власти грабят меня - и потому я обретаю право действовать соответственно. Я теперь прикрываюсь своей озлобленностью на жизнь. Я прикрываюсь. На самом же деле я утверждаю возможность быть у источника. Просто быть. И все. И все мои прежние принципы тут же потерпели фиаско: я тут же отбросил их, свои поступки я обосновал, я их аргументировал и офилософствовал. Так я обрел право. Я обосновал свою правоту. И философия ответила мне: да, ты прав. Философия вообще чудна.
А если вспомнить другое, вспомнить начало и аргументы Ивана. Это мой коллега Иван, придя на ликерку, изрек: «Воровать не выгодно». Теперь он тащит со мной на равных, забыв о «невыгодности». Все мы одним миром мазаны. И все, выходит, зависит не от наших принципов - а от источника, от его близости, от  возможности зачерпнуть из него.
Все дело в безнаказанности. В отсутствие барьера по имени Страх. Только страх наказания может нас сделать «высоконравственными» людьми. Только страх.
Отсюда вытекает: что только трус может быть законопослушником. Только трусливость делает из людей почти святых. Страх и трусливость - вот два начала «святости», «нравственности», моральной «белизны». Как смешно. Какая ирония в адрес всякой морали. А какая ирония в адрес религии: выходит, что и верующие становятся таковыми в силу боязливости, в силу внутренних слабостей. Что стало б с ними, если бы не существовало страха? Верующие бы просто-напросто перевелись. Ведь их ведущий мотив не есть стремление к высокому, к кристальному - их ведущий мотив есть просто-напросто животный страх - просто животный инстинкт. Не к высоте идеала стремятся они (это оговорка, за нее они прячутся) - они жмутся к низменному Инстинкту, ему они подчинили себя целиком.
Выходит, все мы просто лгуны. Это относится и к примеру личному и к примеру моих знакомых - они тоже когда-то, как я, проповедали то, от чего отказались после. Все дело оказалось в «источнике», в степени его отдаленности. Пока он представлялся недостижимым, это было одно. Когда он оказался под рукой, все стало иначе. Грустная правда.

Я приготовил на завтра 1,5 литровую пластиковую емкость. Супруга внутренне  уже ликовала, как я заметил. Но гуляя с собакой, я вдруг припомнил житейскую мудрость, которой учила еще моего отца, как он рассказывал, его мать. Она учила так: «Ты, сынок, немножко прирабатывай, немножко приворавывай, людям будет невдомек, а ты все будешь человек». Это была мудрость простых людей, которая не позволяла им попасть в переплет (я знаю, так живут многие люди). Вернувшись с вечерней прогулки, я выбросил из сумки приготовленную фляжку и вложил на ее место фляжку поменьше - как раз ее объем составлял  объем бутылки. Такую флягу можно уместить в кармане рабочей фуфайки, воткнуть за пояс, неприметно вынести. Лучше помалу - но чаще. Чем сразу - и потерять работу. Это решение меня успокоило. Я был доволен собой: я поступил мудро. Действительно, зачем суетиться, зачем рисковать, зачем иметь среди товарищей репутацию алчного: ведь «скромность», как известно, человека красит. Я буду скромнягой, сказал я себе.
 Кто-то, прочтя мои последние строчки, скажет, что они написаны страхом. Уверяю - ничуть. Мне интересно. Я любопытен. Я изучаю себя в необычной роли. При этом заверяю, что таким образом я изучаю вообще людей. Уверен, что точно такие же всплески переживаний испытывают все находящиеся у «источника» гомо сапиенсы. И чиновники, и политики, и праведники - словом, все-все-все приблизившиеся к «источни-ку» на дистанцию протянутых рук. Вначале их гложут совесть и страхи, потом приходят привычка и успокоенность, затем желание больших «доз», пока наконец они не находят разумный оптимум, когда они начинают воровать ничуть не более своих коллег. Как все - ничуть не более. Это гарант репутации. Как все. Как твои товарищи. И еще - уговор, который каждый, вступая в ряды причастных к Источнику, обязуется выполнять: если попадешься - всю вину бери на себя, коллектив от тебя в стороне. Это как негласная клятва. Не стоит, попавшись в руки правосудия, говорить, мол, воруют все. Ты в пра-ве так думать. Но ты не в праве высказы-ваться. Такое правило. Не надо думать, что все вокруг тебя идиоты. Не надо думать, что если тебя не ловит охрана, то охрана не знает, что ты воруешь. Не надо думать, что ок-ружающие глупее тебя. Не глупее. Они все видят и знают. Но го-ворить об этом не полагается. «Ни один зверь не гадит, в своей норе» - золотые слова Фомича.  Такое уж правило.
Среди людей много всяких правил, о которых умалчивают школьные учи-теля и гражданский Кодекс. И если ты еще не знаешь про это, то это только твоя проблема.
И главное: не стоит называть подобное воровство воровством. Это не воровство. Это то, что не имеет имени. Это явление невидим-ка. И потому у невидимки нет ни клички, ни имени. И оттого это не есть воров-ство. Это то, что делаю я (мы) каждый раз по мере возможности. И потому не надо Это публично озвучивать. Лучше научиться не думать про Это совсем. Надо относиться к Этому как к некоторой специфики собственного положения.
Положение - оно дает определенное преимущество перед другими. Оно существует. Оно одобрено всеми людьми. И потому мое поведение - а это две бутылки всякий раз после смены - это знак моего теперешнего положения! Вот истинная «философичность»! 0на проверена поколениями несунов!
И все же чудна эта самая философичность. Она готова оправ-дать всякое деяние, всякую выгоду. Хрен с ней. Сегодня я её верчу как хочу. И ничего - мироздание от того ведь не рушится.
И последнее: пойду-ка я спать. Завтра все повторится. Завтра будет и польза от положения и философичность и горстка страха. И пусть охрана снова не проверит мои карманы. Этот мир построен до нас. Его строили поколения. И уж таким он получился в итоге. Плох он или хорош - но он таков. Он сот-кан из тысяч разношерстных оттенков человеческих страстей и дея-ний. Вот он. И то, о чем я тут говорил с иронией, есть только его одна из сторон. Я ее открыл. Я раньше о ней и не подозревал. Я считал эту теневую сторону мира ошибкой неразумных людей. Но тут много мудрости, что помогает жить. Житейской мудрости - не философской. Простой житейской мудрости. И я не одобряю ее: но я и не нападаю на нее как прежде. Я констатирую ее присут-ствие.               
Есть мораль. А есть подмораль. Как есть видимое и есть невидимое. Как есть гласное и есть негласное. И если все-все люди станут про Это знать, то ровным счетом ничего вокруг не изменится. Ибо, ибо... Тысячи «ибо», которые возникают, умирают, забываются, возрождаются... Жизнь людей похожа на турбулентность - она хаотична, она меняет  окраску подобно хамелеону - она приспо-сабливается и приспосабливается. И официальные законы не поспевают за ней. Так будет всегда.

Четверг. Машины подготовлены. Бутылки завезены. В наличие пустая тара (ящики). Спирт в баке. Завтра очередная подпольная разливка, вероятно, будем работать аврально, в 1,5-2 смены, и в пятницу и в субботу тоже, и в воскресенье тоже - пока не закончим. Лишние люди распушены на выходные до понедельника - все секретно, подпольно и незаконно! С богом!

 Встретил вчера на улице бывшего коллегу из газеты, разговорились. В разговоре он заметил, что мои деревенские материалы отличались оригинальностью. Знаю. Старался. Видел, что получается. Думаю, еще лучше получится, если вернусь к этой работе когда-нибудь. А пока - ликерка. Пока механика и инженерия. Пока гремящие цеха и физичес-кий труд. Пока вечерняя усталость, что валит с ног. Пока другая жизнь, а с ней и другие радости. Да - радости. Потому что я доволен собой. Потому что люди здесь теперь относятся ко мне с ува-жением. И это много. И это как награда. И потому я доволен собой. Доволен своим оптимизмом. Вообще доволен. И жизнь мне все больше и больше нравится. И с этого тона меня никому не сбить.

После веселых застольных встреч бывает грустно. Каза-лось бы? Это глас одинокой сути, которая в кругу друзей высветилась контрастно и потому осязаемо.  Сорок лет как живу на Земле, и все в поиске смысла. И все время не нахожу его: он все время разный. Наверное, не там ищу. Наверное, мне только кажется, что нахожу.

На ликерке разлили новую нелегальную партию. Работали в пятницу до полуночи и до обеда в субботу. Разлили 800 ящиков водки. Первая же партия (целый рефрижератор) ушла еще в ночь с пят-ницы на субботу куда-то в соседнюю область.
Из субботнего ударного дня запомнилась одна картина. Ее можно было бы назвать - «Стадный инстинкт». Она о том, как людей вдруг начинает захватывать одинаковое для всех желание. Этим желанием выступило в ту пятницу желание красть.
Воровали по-разному, и прятали бутылки по разным местам: кто за пояс, кто закапывал в противопожарный песок, кто-то прятал краденное под кожух линейного автомата. В общем перли все и как только могли. Ваня даже умудрился разжиться поллитровкой со склада готовой продукции на глазах у всех и главного инженера в том числе, но это уже было под конец смены.

Кто-то пытается возродить коммунизм. Кто-то борется и гибнет за демократию. А ты лежишь себе на. диване. Ты видишь себя на солнечном пляже. Ты вне времени и этих нелепых слов: коммунизм, социализм, демократия и борьба... Какой нелепейший лексикон, если закрыть глаза и погрузиться мечтами вне вре-мени. Так думаешь ты. И тебе приятно: ты вне. Ты выбыл. Мир стал отныне лишним. Так ты этот мир «победил».

Кстати, о привычках. Сегодня я прожил неудовлетворенно день, скажем так. Я не принес домой свою «добычу». Я заметил это чувство огорченности в себе: оказывается, во мне уже устой-чиво сложилось убеждение, что краденная водку (с работы - в дом) буквально составная часть моих доходов, как и положено. Удивительно, еще приметил я в себе перемену, как скоро привы-кает человек к легкой жизни. Правда, тут наслоились и такие мотивы, как завистливость (все воруют вокруг, а чем я хуже?), как пример начальника (Фомич и тянет других поболее и успе-вает в себя), как неуважение к теперешней морали (да таковой, пожалуй, и вовсе нет, она пока не сложилась, ее не разграничил Закон), как абсолютное отсутствие иных примеров (воруют все).

Если я стану в позу, если я откажусь поступать как другие, я перечеркну возможность присутствовать среди этих людей. Это железно. Я стану им подозрителен. Они тогда подума-ют, что либо я стукач, либо я карьерист, который метит на должность повыше (на ту, на которой Фомич). Я здесь до той поры, пока похож как две капли водки на них. Это залог. Гарант. За-кон стаи. Иными словами, я обязан строго блюсти правило взаимоподобия.  Я должен быть не ниже их и не выше их. Ни честнее их, ни наглее их. Я  должен красть не более и не менее, чем они. При этом я не должен сомневаться в их правилах. Правила эти сложились давно и не здесь. Правила эти принес из уходящего социализма наш Фомич. Разумеется, они идиотские, как комму-низм, разумеется, было бы куда приятнее жить по-другому.
Кто такой Фомич, этот «моралист», этот «теоретик» правил? Алкоголик. Маразматик. Необразованный  человек. Хреновый руководитель. По мышлению - коммуняка. По характеру - хапуга из хапуг. Человек жестокий и хитрый. Человек злопамятный. И все другое. Вот чьей «идеологией» мы те-перь живем, с каким «молоком» теперь воспитываемся. И на все это я смотрю с усмешкой, смотрю с прохладой и равнодушием: мне глубоко насрать на эту вшивую «фирму», на ее перспективы и планы - все это «пена», все это грязь и только грязь, что дала нам Реформа пока.       
Когда-нибудь придут времена, в которых «воровать станет невыгодно». И тогда я вспомню Ивана и его арифметику. И скажу: прав был Иван. Да он прав и сейчас, я знаю.
Иван напоминает меня в газете. Человек, которого умышленно записали во второй сорт. Используя простодушие «жертвы». Иван - зеркало, в котором отражаюсь я вчерашний. У Ивана три основных недостатка: 
Он не умеет вести психологическую игру, так распространен-ную в коллективах (я тоже полагался  на искренность, на свои способности). Он не знает цену себе, не умеет продемонстрировать ее другим, не умеет ее защитить. Он «несвоевременно» ленив: не желает скрывать перед начальником свои слабости.
Почему Ивана так не любит Фомич? Вопрос поставлен не точно, надо бы так: а кого Фомич любит вообще? Кого любит человек порочный? Ответ: он любит только тех, кто не раскрывает своим присутствием его же пороки. Он любит серость, любит льстецов, любит соглашателей, любит тех, кто поет неустанно ему дифирамбы. Это свойство слабого, порочного существа. Таков Фомич. А Иван для него как неудобный контраст. Иван неглуп, честен, простодушен, уважителен к окружающим.
Кстати, параллелью с Фомичом стоит Марат. Один к одному. Порок агрессивен. Опасайся спорить с чужим пороком, Лучше сделать вид, что чужой порок для тебя незамечен.

Профболезнь на нашем предприятии - белая горячка, так здесь поговаривают шутя. Боюсь, что бригадир Фомич станет первой ласточкой. Он попивает с раннего утречка, затей добавляет в обед, после работы добавляет еще: он злоупот-ребляет водочкой излишне, мне жаль его.
Я научился различать оттенки его поведения. Если Фомич раздражен -ему необходима доза. После дозы он становится спокойнее, добрее, снисходительнее. Он становится этаким веселым «добряком», но насчет сообразительности его опьяненного интеллекта возникают сомнения. При этой стадии он работоспособен внешне как прежде, но в его действиях появ-ляется масса ошибок, халтуры и к машинам такого Фомича лучше не допускать.            
Потенциальных алкоголиков на этом «мафиозном» предприятии хватает. Любопытно, но именно эти люди, страдающие алкоголь-ными слабостями, у начальства в почете. Понятно - они зависимы. Понятно - ими легко управлять, они - «свои». Порочность в сути этого производства (нелицензионная продукция) отражается в людях, на людях, на взаимоотношениях, как тень.

За мной закрепилась прочно репутация творческой лич-ности, мне доверяют сложную работу, меня часто абсолютно не контроли-рует бригадир. Не то что приятно, сколько я все лучше начинаю себя понимать: мое творческое призвание, я вижу, подтверждается окружающими людьми. Еще я вижу, что действительно «руки» даны природой не каждому. Я начинаю себя выделять, я все лучше осознаю свою нишу среди людей. Я утверждаюсь среди людей.
Еще я замечаю перемену в себе. Я перестаю обижаться на людей, меньше корю людей за их недостатки. Я учусь (и уже не-плохо получается) смотреть на человеческий мир как на зоопарк; при этом я уже умею смотреть на этот пестрый «зверинец» и созерцательно-пассивно и наступательно-активно - так, как мне хочется, а не так, как хотелось бы этому миру. Я привношу свою волю в мир. Я уже умею своей волей распоряжаться. Я умею уже защитить свою волю. Я управляю ею. Я становлюсь хозяином собственной жизни. Я становлюсь тем, кем хотел себя видеть. Я сделал себя. Я утвердил себя. Я получил подтверждение, что у меня получилось. Вот то самое важное, чего так продолжительно не доставало мне. Получилось.
Одно правило, которое  я могу рекомендовать себе и другим: не цепляйся за настоящее, за сегодняшний день; смотри на происходящее иронически. Ведь настоящее преходяще. И завтра уже будет другое настоящее. А послезавтра снова будет настоящее, но уже отличное от первого и от второго. Смотри на настоящее как на уже старый пиджак: будет он завтра с тобой или его не будет, неважно. И так во  всем: буду я завтра работать на этом месте или не буду - не важно. Не стоит об этом беспокоить себя.  Не стоит дрожать за устойчивость настоящего. Думать надо (если есть желание думать, конечно) только о будущем. И вери-ть, что оно придет в том виде каким ты его себе представлял. 

К Фомичу пришло чувство жадности со всей очевидностью. Он стал скуп, он уже не предлагает нам как раньше водку из фляги. Чтобы заполучить «добычу», приходится Фомича подталкивать. Позавчера это сделал я. Вчера Иван. Сегодня я сказал электрику, что теперь его очередь. Но Володя хитрый жук - он отказался, найдя отговорку, дескать, «чином не вышел». Подозреваю (мы становимся все подозри-тельными вокруг этой чертовой бадьи), что Володя с Фомичом что-то мудрят. Видно, неприятности вокруг бадьи начинаются. Они и долж-ны были рано или поздно проявить себя, и они проявят себя. Фомич со своим бидоном водки становится на глазах центром, вокруг которого ускоренно вращаются дела всего коллектива.
Фомич, как мне все чаще кажется, не думает на этом месте долго задерживаться. Он хочет урвать. Он урвет - и уйдет. Тут многие так думают, я уверен. Тут никто не думает всерьёз о перспективах «фабрики». Тут все устроено на настоящий день, живет одним днем. И потому здесь можно только по возможности урвать и только урвать. А дальше хоть трава не расти. И «тра-ва» не вырастит.   

Иван действительно ленив, толку от него как от наладчика совсем немного. Он не хочет напрягать свой ум, он хочет прожить тут бездумно, халявно.
Володя, электрик. Вот тихий «крот». Он способен занимать-ся имитациями трудовой деятельности целыми днями. Для него этот стиль как родная мать. При этом он слова про то не выскажет. Где он научился так держать язык за зубами? А на вид он прост,  как те три рубля.  На деле же - хитрее всех нас вместе взятых.
Роман - парень суетливый и часто допускает в работе небрежности. Я не люблю вмешиваться когда он затеял что-то. К своим недостаткам он еще отменный «стукач». Боюсь потерять его расположение к себе, держусь доброжелательно с ним.

Глава 5
Не воруй - бери как свое
Российский воризм. Воруют на всех предприятиях: на молокозаводах, на конфетных фабриках, на... Миллионы граждан каждый день фактически друг у друга крадут. Причем это относится ко всем этажам общественной иерархии. Чем выше - тем воруют крупнее. В геометрической прогрессии растет сие явление с каждым общественным этажом. Воруют директора, воруют министры, воруют... Воровство всевозможных форм: от прямого хищения, до взяток, презентов... Все это минуя Закон. Дискредитируя Закон. Сводя фактически Закон в формальность, которой утруждаться не стоит. Это в свою очередь находит отражение в сознании людей - перевернутые представления населяют умы: искаженные имена вещей, фальшивые ценности, привычка говорить одно - делать противоположно. Добро перемешалось со Злом, стало некой малопонятной субстанцией, неким малопривлекательным суррогатом, в котором доля полезности мизерна. Работники мясокомбината обмениваются «добычей» с работниками ликероводочной промышленности, к примеру. Существует скрытый рынок, на котором ежедневно происходит обмен краденных у государства материальных ценностей. Зарплата не отражает трудозатраты.  Да и не ум и талант работника преумножают его благосостояние. В почете ловкость, наглость, уменье лицемерить, способность «химичить». В почете философия стяжательства. Отсюда престиж «места». Отсюда все лучшие качества человека-труженика на заднем плане, в пятом углу бытия - иными словами, лучшие качества спят, оставаясь невостребованными. Страна воров и дураков. Страна, крадущая у себя самой завтрашний день.


«Новые русские». По мне, так - они просто хамы. Время еще покажет это. Но уже сейчас это Хамло выдает себя своими повадками. Задержка зарплаты на два с лишним месяца. Дело, вероятно, закончится тем, что нас «обуют»: просто не заплатят за два-три месяца, а «фирму» закроют. Все, что они говорят про свои перспективы, расходится (и это наглядно мы созерцаем) с делом. Они скорее выглядят спешащими снять «сливки», чем серьезными организаторами производства. К тому же чем ближе к выборам (16 июня), тем лихорадочнее их боязливость - их осторожность бросается в глаза - они страшатся наказания за свои деяния. Теперь во время нелегального розлива нам запрещается  показываться на территории предприятия (чтобы не видели  жители соседних кварталов). «Не ходите взводно, входите в цех по одному!» Ворота во время розлива закрываются; работу вентиляции ограничили (и мы задыхаемся в спертом воздухе цеха все восемь часов). Сроков нет: пришла  команда - мы включаем машины и понеслось; пришла команда - мы выключаем конвейер, хотя можно было бы поработать еще. Никто ничего не знает - все только предполагают. На все претензии, на все вопросы один ответ: «Это предприятие частное!»
Охрана усилена милицейскими кадрами (у них оружие). Автомашины подгоняют к складам так плотно, что из соседних домов не видно, что там грузится. Спиртовоз загоняют в цех только когда на дворе стемнеет. Розлив осуществляется либо в праздники, либо в воскресные дни. Лихорадка. Лихорадочно. Какая-то агония сокрыта в этом во всем. Словно умирающий жаждет напоследок глотка воздуха, что еще продлит пребывание его плоти на бренной земле. Вместе с тем пущена в ход легенда о перспективах: что все окей, что будущее наше розовое.
   Чем выше тон этого ажиотажа, тем все полнее наши сумки, которые мы тянем домой: с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Спешит руководство. Спешим и мы (события грядущие поджимают). Иван охамел, он уже тащит до трех литров водки зараз. Роман осмелел - его норма два литра. Все понимают - надо поторопиться. Все уже не верят в перспективы ликерки.
Сегодня сделал небольшое наблюдение: «фейсы» наших руководителей такие криминальные! Прямо как на подбор: что ни физиономия - то уголовный типаж! Яблоко от вишенки недалеко падает...

Зарплата по-прежнему задерживается. «Источник», кажется, перекрывается. Единственный гарант смысла - водка - теряет силу. А слову управляющего мы не очень-то доверяем. Я давно не верю чужим обещаниям.
Фомич лижет задницу руководству. Фомич корчит из себя спеца, а живет нашим умом. Старый маразматик, растерявший на почве алкоголизма свой интеллект, его фигура среди нас становится все более одинокой: он не защищает интересы наладки - он защищает только свои. И потому ему все больше нужны лояльные кадры. И только потому его раздражает Иван. Умный и тупой не уживутся. Особенно если тупой выступает в этом тандеме начальником.
 Уйдет Иван - я уйду вслед за Иваном. Так мне кажется. Я тоже, как и Иван, чужой среди этих ублюдков. Так мне представляется ситуация. Ведь здесь приветствуется только лояльность. Приветствуется раболепство. Раб - надежен. А независимый человек - опасен. Так ИМ представляется. МЫ и ОНИ. И они боятся нашего вольнодумства. Они пугаются, если наши взгляды бунтуют. А наши глаза и мысли слишком часто уже бунтуют.
Работаем теперь под присмотром надсмотрщика. «Новые русские» (это небольшая кучка людей) и МЫ (все остальные) - и между НАМИ и ИМИ существует четкая грань. Это настоко определенно, что не требуется воображения это  увидеть. Это как хозяин и его собака. В данном случае в роли собаки выступаем мы все.
Фомич верит (а может лжет), что есть перспективы. Клавдия, начальник цеха (наш человек), не верит. Да и признаков, что фирма заработает легально, нет. Ни в чем это не заявляет о себе. Ни в чем не проявляет себя. Только в словах-обещаниях. Только на словах. В будущее же фирмы (мы-то видим) ОНИ не вкладывают ни рубля, ни ума. И даже лица руководителей не отражают грядущие перспективы: на их лицах спешка и ложь. Блефует «фирма». Скоро, скоро мы все поймем.
На ликерке то и дело работает налоговая инспекция. В канализацию на днях вылили сотню литров водки. Остаток спирта растащили по домам. Инспектора бродили по цехам, вынюхивали, заглядывали во все углы. Начальство напугано, видно по их глазам.

Есть две морали. Есть мораль общественная (она всем доступна). А есть мораль обстоятельств.
Мораль обстоятельств. Это, пожалуй, мое открытие. Для себя, по крайней мере. То есть, выходит: мораль отстает от практики; мораль, как философия для подтверждение действия, вторична. В морали отражается случившееся действие, потенциальное действие. Мораль как сомнение перед реализацией замысла. Семь раз отмерь - вот что есть мораль. Действие же определяется обстоятельствами: с волками жить - по волчьи выть. И сказанное безвариантно. Ибо в противном случае ты просто-напросто должен оставить игру, выйти из обстоятельств. Зависимость здесь жесткая и прямая: кошке не место среди собак. (как вечная аксиома).
«В каждом храме свои молитвы». Это и есть мораль обстоятельств. «Со своим уставом в чужой монастырь не ходи». И это мораль обстоятельств. Правила обособленной группы людей. Правила конкретного коллектива. Правила, которым не учит школа. Правила, которые человек постигает сам. Мораль есть ящик, у которого двойное дно. О наличие двойного дна знают немногие. Кто догадался об этом, тому и карты в руки - тому и блага земные. Не воруй, бери как свое - наш девиз.

Глава 6
Потомкам нас не понять
Частное предприятие. Первое впечатление о работе на нем негативное. Но очень скоро мнение об этом полярно меняется. Так многие говорят, кто с этим знаком. Здесь я впервые ощутил, что мои знания и навыки кому-то нужны - реально нужны. Чувство реальности - а не правдоподобие производственной необходимости, как в социалистические времена, - я встретил здесь. Это чувство ясное, конкретное, здоровое чувство. Чувство, которое так давно не доставало мне. Я за такой порядок вещей. Единственное, что я всегда хотел, так это чтобы труд мой оценивался по-настоящему. Тогда я чувствую, что труд мой нужен. Тогда я тружусь со смыслом. Тогда я и человек, живущий со смыслом.

Ванька стал все чаще распускать нюни. Он ностальгически вспоминает свой «любимый» тракторный. Ваня, как наладчик, совсем здесь не котируется: он «тихоход», а наладка любит смекалку и быстрые руки. Ваня теоретик, эрудит, похоже, он слишком много прочел технической литературы. Он недолюбливает евреев, не терпит Фомича. И он заметно завистлив. Его личность все больше приобретает одиозный оттенок. Он начинает и меня раздражать. К тому же он почему то считает меня евреем и об этом он излишне навязчиво разглагольствует в присутствие всех: он хам, он толстокож, как бегемот! Он и по этой причине раздражает меня. Какое его свинячье дело кто я: еврей или русский? Сам то он кто, этот мужлан, с телячьей походкой и менталитетом быка. Когда он спорит, его рожа собирает пурпурный цвет, а его аргументы нередко поражают нелепостью: за его позицией скрывается мужицкая расчетливость - именно мужицкая, такая грубая, такая прямолинейная, бесхитростная, примитивная. Он бездуховен в смысле высоких материй, высокое ему не присуще. Чаяния его вертятся, как я понял, вокруг холодильника со жратвой, эротическими видеофильмами, да умствования в кругу таких же, как он, за бутылкой водки, да чтоб окружение его было не выше, чем сам Ваня. Его духовность (та, которую знаю я) напоминает бревно, к которому только-только прикоснулся топор плотника, строящего жилье для сапиенса. Он сын гегемона, именно так. Сын тех промпролетариев, каких мы видим подле закусочных в районе шести вечерних часов. В нем скрыт природный дар, но дар не поддержанный как подобает  родительской опекой и воспитанием. Ваньку (так его называют здесь) недолюбливают вовсе не за медлительность - а за ту «чурбачность», какой является его малоподвижная, упертая логика. При всем этом мнение о самом себе Ванька держит весьма высокое. «У меня богатый духовный мир!» - заявляет то и дело Ваня. Он так и думает про себя. «Ванька-дурак» - так ляпнул при нем сегодня электрик Володя.

Чем примечательно каждодневное мелкое воровство? Оно наглядно. Каждый вечер ты видишь как растет батарея украденных белоголовых бутылок - и ты любуешься на результат своего рискованного, так сказать, труда. Это чувство радостное. То, что не сделали деньги - как мерило твоих усилий, потому что зарплата выплачивается нерегулярно, потому что зарплата не удовлетворяет твои потребности - то сделало мелкое ежедневное жульничество. Оно дает картину твоих усилий. Оно дает образ некой суммы, которую создаешь ты - ты сам. В этом прелесть. Это и радостно. Эта радость перебивает другие чувства, например, ту же самую забытую совесть. То, что не смогло дать тебе общество (эту радость), дал себе ты сам. Ты захотел - и ты приобрел. Это сродни творчеству. Это ведь результат твоих усилий, уловок, войны со страхами. Это проделанная тобой работа. А всякая работа дарит  удовлетворенность. Так что воровать не только выгодно, но и отрадно. Возможно, мы и воруем ради удовольствия. Чего стоит одна только лучезарная улыбка удовлетворенной супруги, когда ты приходишь с работы усталый - когда ты выкладываешь из сумки очередную «добычу». Ты - добытчик. Ты тащишь в дом. Ты - семьянин. Ты поступаешь с точки зрения ячейки общества (семьи) верно. И зависть твоих знакомых, что ты так превосходно устроен, подтверждает сказанное: они тебе все завидуют, они втайне  мечтают также, как и ты, воровать, воровать, воровать. Все хотят воровать. И те, кто придумал УК (оставляя лазейку в Законе для собственных нужд). И  даже Уголовный Кодекс написан от зависти. Его составляли те, кто втайне от себя самих желали бы воровать. Все хотят воровать. Потому что воровать радостно.

Воровать - это как врожденный инстинкт. Это путь оптимальный, путь прямой: от «я хочу» - и прямо к реализации похоти. Воровать - это самый кратчайший путь к результату. Это самый результативный путь. И потому воровская идея - я отныне ни чуть не сомневаюсь - генетически заложена в мозговую подкорку. Это как рефлекс: приметил - взял. Только руку протяни - и твое. Как просто. Прямо гениально. И это легко проверить: достаточно аннулировать наказание за воровство. Аннулируйте (ради эксперимента!) на пару дней наказание - и вы все поймете: миллионы людей не станут эти двое суток спать - они станут воровать! воровать! воровать! забывая о приеме пищи, сексе и сне, потому что воровство высвобождает инстинкт из оков УК. Это ощущает каждый вор прямо физиологически. Я бы психиатрам предложил лечить закомплексованных невростенников воровством. Ведь их болезнь - следствие скрытых в подсознании бесчисленных тормозов на человеческое «я хочу». Сотни скрытых запретов. Сотни «нельзя». Сотни потолков и стен. Сотни  всевозможных замков. И все это давит - и калечит тонкую материю психики. Воровать - вот эликсир! И воровать непременно легко и с радостью! И не раскаиваться. Я думаю, что настоящий вор тот, кто ни за что не раскаивается. И даже пойманным - он не раскаивается. Для такого темница - лишь перерыв, где он должен проанализировать свои  ошибки, где он копит желание вновь воровать. Когда меня поймает охранник и меня станет укорять начальство ликерки, я не стану шибко переживать и истязать себя совестью. Вот поверьте.  Каждый пассажир мечтает быть безбилетником. Каждый контролер мечтает штрафовать, не выдавая квитанции. Древний инстинкт - инстинкт стяжательства.
Но ироничнее других говорит наш Фомич. «Мы не воруем, - смеется иногда Фомич, - мы берем в долг. Потому что потом, когда нас ловят, мы возвращаем».

Ваня достал. Он все больше вызывает у меня раздражение. Он - лодырь, сачок. Не люблю сачков. Я все чаще конфликтую с этим интеллектуализированным наглецом.
 Сегодня мы поскубались с ним, я вызвал в Ване реакцию ожесточения на меня. Когда он стал хаять кого-то, кто ворует и этим обогащается, я пресек его, сказав: «А ты то - ты ведь такой же вор. Разве не воровством ты вместе с нами занимаешься после смены?» Я только обозначил явление настоящим именем - и наш Ваня порозовел, и стало видно, что такое ему не понравилось. Потом он заглотил эту пилюлю и заглох. Еще я ему сказал, что в нем, в его суждениях живет зависть. В Иване много зависти, больше, чем в каждом из  нас. Ваня жлобливый тип - но такую мысль он раньше не подпускал близко к себе. Я помог. Вот Ваня и взбеленился. Пусть глотает эту «соплю», пускай. Мне не жаль его. Тут надо бы пожалеть себя: когда начнется настоящий конвейер, этот Ваня будет ездить и на моей шее. Пусть попробует - тогда я скажу ему «прямым эфиром», кто он на деле, этот бывший строитель красных уебищных тракторов.
Когда я ему внушаю, что работать надобно эстетично, он заявляет в свою защиту, дескать, он функционалист, дескать, он не эстет. Он такой же хреновый функционалист, как эстет. Так я думаю: одно с другим связано. И весь его «интеллект», по-моему, умещается не в его голове (тем более не в руках), а на его языке. Он болтун, ломающий из себя эрудита. Он всезнайка на словах, на деле - лодырь, даже обедающий полулежа на деревянной скамье.
   Тогда Иван ретирует под справедливым напором и начинает оправдываться: «Я человек стандартный»... А я не уважаю стандартных людей: они нерезультативны. Кроме того, они способны благополучно функционировать исключительно в стандартных условиях. Всякое изменение внешних обстоятельств воспринимается ими трагично, как невосполнимый убыток.
 «С такими капитализм не построишь», - иронически изрекает Ваня  в свой же адрес. Ваня ждет возврата коммунистов. «На выборах я буду за коммунистов», - то и дело повторяется он. Нет, Ваня, они уже не вернутся. А если и вернутся, то их не встретит никто.
   Ванька, Ванька, сын гегемона, ты в вопросе тончайших философских материй такой же, как слон.

Зависть - черта примитивных умов. Ванька завистливый. Я знаю, и Марат завистлив болезненно. Зависть такие натуры слепит.  Зависть - лейтмотив в поступках этих людей. Зависть способна подзаряжать волю этих людей энергией агрессивных атак.
   Вообще, любопытно, что такое зависть? Это несомненно итог сравнения: у него есть - у меня нет; чем он лучше меня? И человек отвечает сам себе: да ничем! К горлу  подступает комок озлобленности: ах, он такой! ах, эти иудеи!! И внутреннее поведение скрыто приобретает окраску бунта. И появляется цикл: чем больше озлобленность - тем больше слепоты - тем выше и воспроизведенная зависть. Такие натуры постоянно воспроизводят и воспроизводят чувство завистливости в себе. Они завистливы и потому озлоблены. Озлобленность и зависть - подружки неразлучные. Так что есть зависть? Очевидно, эта черта недалеких людей (тупой материи). Людей, не умеющих прочитать в своих чувствах причинность.  И это бессилие еще больше распаляет дьявольскую динамику. Люди эти неуемны в своих заблуждениях до тех пор, пока их не остановит изнеможение. Мне кажется, они и умирают (по возрасту, конечно) в том же амплуа. Они неизменны. С ними бесполезен спор. Их лучше обходить далеко стороной.
Это касается и националистов. Те, кого я знал лично, прикрывали порочность своей натуры патриотическими вывесками. Национализм оказался удивительно удобной ширмой, за которую эти людишки прятали свою неудержимую похоть. Теперь (в эпоху демсвобод) они могли кричать громко, поддерживаемые национал-патриотическими лозунгами, выпуская дурную энергию из себя. 
 
Отчего я снова буйствую? Отчего опять негодую и даю негативные оценки другим? Хотел отказаться от этой манеры, и вот опять. Вечный конфликт. Где я - там и вечный конфликт. Или это у каждого? Наверное, у каждого. Только одни посердятся и забывают. А у меня об этом ложится строка, плетется сюжет. Я - как они. И они - сердятся на меня. Знаю - я раздражать могу. Их раздражают мои аргументы в споре, раздражает моя убежденность, раздражает моя воззренческая непохожесть на них. А - думать не надо про то. Какой я есть - к такому пусть привыкают. Они привыкнут. Ведь мы схожи все же во многом. И эти угрызения после споров, как и у меня, есть у них. И эти переживания после угрызений и после стычек слов и интонаций в дебатах. Мы в чем-то схожи. В остальном мы разные. И мы вынуждено обитаем вместе в тесном пространстве. И терпим друг друга вместе. И в чем-то уважаем друг друга...
Люди скрывают подробности личной жизни, других не пускают в свои дела и сердце. И потому на виду только чисто производственные отношения. Пока есть работа - люди как бригада. Смена кончилась - и каждый из нас уединенно от остальных спешит по своим делам. Жизнь человека четко разграничена: есть производственная часть, а есть и частная часть его жизни. Так что каждый из нас знает о других только на одну половину. Можно догадываться и судить - но это только суждение на догадках. И потому люди, знающие друг друга только по производству, благоразумно поступают, не делая лишних оценок, не демонстрируя поспешных мнений.   Мы - коллектив. Коллектив - это наш кормилец. И мы заботимся о коллективе, оберегаем его от разрушений, от сотрясений. В нем сложились порядки и законы - их соблюдаем как святость. В коллективе сложилась мораль - эта мораль реальна и неприкосновенна. И все, что я рассказывал выше и раньше, есть существующий порядок вещей в коллективе, который сложился не за день, не за два, а сложился, отшлифовался еще до меня: я - только соглядатай. И каждый из нас - только соглядатай. И каждый из нас не вправе эту роль изменить. Это как голос табу. Мы только марионетки в цепи обстоятельств. Кто глуп - тот станет бунтовать против Табу - и цепь обстоятельств откроет ворота для отлучения из коллектива бунтовщика. Ворота за спиной закроются - и оставшиеся вернутся в прежнее равновесное русло. Бунт невозможен. Да и ради чего бунтовать: не нравится - никто не держит. Хочешь быть святым - ступай в монастырь. А тут - ликерка. Тут нелицензионная водка. Тут много соблазна и так мало святости. Все святости - в головах людей, и то как старые воспоминания... Нет, я не грущу. Просто - это пошла под рукой так строка.

Мой отец когда-то очень давно написал докладную на кладовщика столовой за то, что тот украл несколько бутылок вина. Я ворую сегодня почище того кладовщика, которого, наверное, уже заботливо пригрела земля. Мой отец всю жизнь боролся  с тем, чем я теперь занимаюсь. Отец и воспитывал меня по-своему - но вышло, как видно, совсем наоборот, иначе. Это тема. Это продолжение темы. Начал ее мой отец. Продолжаю я. Это тема. И о ней стоит поведать. Чтобы о ней наконец всерьез задуматься. Не могу сказать, какие только выводы мы из всего этого житейского извлечем. Поживем - извлечем.

«Дисциплина и организованность - закон для всех» - сохранившийся лозунг на фасаде обветшалого здания. Каждое утро я вхожу в раздевалку, сохранившую с прошедшей вчерашней смены запахи табака и людского пота. Я открываю свой одежный шкаф и начинаю сбрасывать с себя чистые одежды и облачаться в одежды пахнущие солидолом и пылью. В раздевалке, пока я один, я успеваю набросать несколько строк. Я пишу о людях, о своих мыслях. Это потребность, о которой тут никто и не подозревает. Александр Васильевич, наш дворник и пенсионер, скребет за окном в это время метлой. В помещениях тихо. Раннее утро. Время самых первых автобусов.

Нервы у «народа» начинают сдавать. Иван с утра сразу заговорил об этом. Он поделился своим подозрением, дескать, завтра Пасха и к тому же пятница - будет на воротах проверка. Откуда такое ему втемяшилось, понятно: это говорит в нем скопившийся страх. Я это сразу почувствовал и догадку не принял. После обеда пришла комиссия, долго бродила по цеху во главе с управляющим - что-то о перспективах цеха, как мы догадались. Но присутствие начальников перепугало Ваню еще больше и Ваня снова заговорил о проверке, перенеся ее уже на сегодня, со ссылкой, дескать, раз много начальников, значит неизбежна облава. Я еще раз посмеялся в душе такой логике, но вслух возражать не стал. Я, как всегда, прихватил пару бутылок в свою сумку и пошел одеваться, чтобы удалиться домой. Ваня не стал рисковать. Он убедил в том и Романа - и тот не прихватил ничего. А зря. Страхи Ивана оказались напрасными.
    Мы шли с Романом домой, в моей сумке лежали две бутылки  да  термос с водкой  (я сегодня отоварился прилично) - у Романа карманы были пусты. Мы шли и говорили об этом. Роман признался, что он боится, когда ворует. Он не совершил открытия, потому что я уже вижу и знаю, что воровать боятся все. Я тоже боюсь, но я отгоняю страхи под разным предлогом. Фомич боится - и потому он в апреле не снимает зимний пуховик, где он проносит за поясным ремнем уйму бутылок. Вовка боится - он тоже, как Фомич, до сих пор в зимнем пальто. И Ванька боится - и потому рядом с охранником его лицо всегда излучает искусственную учтивость и выражает бодрую мину. Вообще вора легко различить по лицу: там написано все. И по походке: походка у вора чрезмерно бодрая, быстрая - вор спешит удалиться за забор, где начинается свободная зона. Вор почувствует себя успокоенным только придя домой. Даже за пределами предприятия, по дороге к дому, когда в его сумке или в его карманах напоминает о себе похищенное, вор не свободен от этих тревожных мыслей - он вор. Он вор - и это факт - и этот факт, как печать, на лице вора: это и предвкушение удачи и животный страх и укоры совести глубоко в душе.

Ожидаю скорых перемен на ликерке. Начальство прекрасно  осведомлено, что в цеху пьют и пьют из «народных» запасов, то есть пьют ворованное на самом предприятии. Наш Фомич не успевает отбрехиваться. Но как веревочка не вейся, а конец будет. Я сегодня подумал, что пьяниц (вспомогательные службы) выгонят когда закончат основные строительные работы - пока они нужны, пусть работают. Причем их уволят без пособия - их просто выгонят, не заплатив за труд. Так было, как мне рассказывали. Пьяницы думают о таком исходе, но в них еще теплица надежда, к тому же как добровольно от «источника» оторваться. Но события набирают ход - это видно по ухмылке управляющего, по некоторым другим малоприметным признакам. И не зря Иваном завладел страх. Похоже, «лавочка» скоро закроется. Не вляпаться бы самому: столь ранний уход в мои планы пока не включен. К тому же перемены, то есть когда производство станет законным, когда оно станет каждодневным конвейером, сулят прибавку к зарплате. Хошь не хошь, а головенкой надо лучше шурупить: как хочется и воровать и сохранить честную репутацию и иметь приличное жалование. И эту комплексную задачу  я обязан решить. И логика моя такова: не воровать - глупо, воровать много - не разумно, значит надо воровать сдержанно. Как учила мать моего отца: она учила его чувству меры. Мера - вот ключ к спасению. Воровать надо помалу, но регулярно. Если поймают - то поймают за какую-то смешную мелочь. А не поймают - время и старания помогут накопить «золотой запас». Другого тут не придумаешь.

Что Ваня жаден, я предполагал. Сегодня он ухватил сразу аж четыре бутылки: две в пакет, а две за ремень. Но у Вани оказалась кишка тонка - и Ваня сдрейфил. И все же я убедился сегодня, что Ваня жаден. И что он завистлив: как он сегодня завидовал Вове, набиравшему из бидона водку кружка за кружкой в мешочек из полиэтилена. Я видел как горели завистливо глаза Ивана. Жадность его и погубит. Жадных трусов это частное предприятие не станет терпеть. Никто не против чтобы ты воровал по-тихому и со скромностью - но не надо хаметь. Окружающие не любят хамства. А воровать больше других - это хамство. Воруй как все - и ты будешь лицом уважаемым в коллективе. Я так понимаю этот вопрос. Знай свое место - а с местом и норму. Не надо соревноваться с бригадиром: его поймают с поличным - ему сойдет; тебя поймают - тебе ****ец. Грех - это когда ты тянешь больше других.

Я много посвящаю строк  ликерке. Это безусловно социальная тема. Тема психологии людей, об отношениях людей к моральным ценностям. На первый беглый взгляд ну что в ней, в этой теме, ценного? Но ведь это МЫ, это наше лицо, наше вчера и наше, к нашему позору, сегодня. Это МЫ - те, кто много жалуется на убогую жизнь. Это МЫ  - те, кто не желает замечать причин, по которым наша жизнь такая безсветлая и убогая. МЫ растрачиваем себя по мелочам - МЫ живем вообще слишком низко и мелко.
Интересный складывается у меня тематический ряд: работая в газете, я собрал материалы о людях-людоедах (тех, что друг друга третируют); работая на ликерке, я собрал уже материалы о людях-расхитителях (что живут этажом ниже людей-людоедов). Не страна - а настоящий зоопарк. Два соседних этажа - и все обитатели живут, предпочитая человеческому рассудку инстинкты зверей. Так бывшие «совки» оголяют свои черты в условиях экстремума.
      Пожалуй, это не есть критика на людей. Это критика условий, в которых вольно или невольно оказались российские люди (гражданами язык не поворачивается их (нас) называть). Эти люди борются за выживание в переменах. Это самое откровенное выживание. Вместе с ними пытаюсь выжить и я. И я подражаю им - ибо это золотая середина тактики и стратегии выживания. Когда все силы человека - и лучшие и самые дрянные - брошены ради собственного спасения. Люди не ждут Спасителя. Люди сами «обжигают горшки» теми средствами, какие оказались у них под рукой. Одни «спасают» себя в ненависти к иудеям. Вторые в ненависти друг к другу. Третьи воруя из Общего...

Пасха. Мне без разницы этот день. На ликерке его отметили уже с обеда, навалившись на «стакан». К концу смены работники со всех цехов ходили к Фомичу поочередно, просили добавки, намекая: «Фомич... все же день космонавтики...» Фомич щедрой рукой лез бокалом в бидоны, извлекая оттуда чуть желтоватую жидкость (плохо пропустили водопроводную воду - ржавчина окрасила весь «замес»). Начальство свой нос не совало. Работы было немного. Работали не торопясь, больше курили да трепали языками в бендежке. Ваня доломал последнее ножовочное полотно (мудак! какой он растыка!), затем  «сотворил» торцовый спецключ, от вида которого хотелось рыдать и ненормативно ругаться, потом он еще выполнил поручение  Фомича, нарезав газорезкой металл для ящиков верстака. Ваня нарезал его по другим размерам за что и получил от Фомича втык. «Ох и Ваня, что за человек!» - сетовал бригадир.
   Я часто думаю о «феномене» Ивана. Я сегодня подумал, что, возможно, из него вышел бы совсем не последний преподаватель какого-нибудь ПТУ... хотя... Потом я решил, что у  Ивана хорошо работает голова, и плохо работают руки... Потом я отверг и ту и другую версии, мне наскучило об этом неумехе размышлять, его портрет скорее вызывает во мне раздражение, чтобы я мог долго мысленно заботиться о нем. Словно сама природа вложило в это существо с инженерным дипломом талант разрушения: его  руки, прикасаясь, уничтожают то, что задумала его голова. Мне кажется, он никогда не преодолеет этот дефект. Ведь если не дано, то не дано. Создатель, сотворивший это двуногое чудо, видно, в тот момент был в ужасном раздражении - он взял и схалтурил, сказав как Ваня: «А - сойдет!» Создатель был, как наш Ваня, функционалист - и совсем не эстет: он приделал этому существу две ноги, две руки и круглую голову, он формально эту задачу решил, но только формально. Теперь эта халтура третирует всех окружающих. Он не гармоничен ни духом, ни телом. Он - сама дисгармония. Он - дисбаланс, заложенный растяпой-механиком в механизм. Он - сам парадокс. Он - иллюстрация к самим людям: как далеки мы от совершенства и как  совершенство далеко от нас.
   Комплекс вчерашнего страха Ваня преодолел - и вынес сегодня четыре бутылки. Он был возбужден и весел - сегодня он вынес четыре бутылочки!
Роман. Он воспитывался не отцом - дедом. Роман человек настроения. Он переменчив, как весенний ветер. Он импульсивен, он человек движения: он вначале делает, затем думает. Порой приходится вырывать из его рук какую-нибудь деталь машины, чтобы та не оказалась после Романа в ящике брака. Работает он небрежно, суетливо, но позицию свою защищает яростно, и очень трудно бывает его переубедить, и очень непросто вырвать его рук деталь. Он сознает, что руки у него не слишком «золотые», это Роман сознает. Романа можно переубедить авторитетом - Роман предрасположен к авторитетному чужому мнению. В бригаде он замещает Фомича, когда тот отсутствует. Пожалуй, в Романе дар руководителя есть. Тут я могу  с Фомичом согласиться.
О людях очень трудно судить. Люди переменчивы. Их меняет  окружение. Их меняет возраст. Какой-нибудь конфликт способен изменить человека. Человек все время приспосабливается под внешние обстоятельства. Стоит сделать человеку болезненное замечание - и человек как будто стал другим (или научился скрываться). Ты делаешь человеку оценку - проходит некоторое время и ты уже сомневаешься  в прежней оценке. И ты тогда опять задаешься вопросом: а ты кто такой? сам-то ты кто? ты что, лучше другого? и по какому праву ты судишь другого? Был бы эталон  человека, тогда дело другое, тогда б все просто. Но нет эталона. Нет образца. Нет постоянства идеала. Нет ничего, что предвещало бы точность моих суждений. И человека человеком нельзя осудить. Нам только кажется, что мы кого-то судим. И знаем мы, что все это нам только кажется. Что это как сон. Что это привиделось нам, как приснилось. И это терзает. Это называется только душевным терзанием. И в этом странном движении души проходит жизнь. В попытках все понять, оценить. И в понимании, что все это нельзя понять и постичь. И ложится строка в записную книжку. Строка, не приближающая наш ум ни к чему. Все происходит словно само собой. Все не зависит от нас. Мы - винтики общего непостижимого механизма. И все раздумья ведут в пессимизм. Довольно изводить себя и чернила. Кажется, я заметно от рабочей недели устал.  И раскис. И чувствуется за моей спиной  гудящая поясница...
Я уже три месяца живу без газет и, оказывается, я отлично без них обхожусь. И без новостей ТВ. И без политики. Оказывается, все это не имеет никакого отношения к моей теперешней жизни, коль я отлично без всего подобного обхожусь.

Понедельник - день тяжелый. Люди появляются в понедельник на работе с угрюмыми, задумчивыми лицами. Кто устал за выходные от водки. Кто измучен крестьянским трудом на даче. Кто разленился, изнывая два дня подряд от безделья. Понедельник идет раскачка - ко вторнику люди входят в рабочую норму. В среду начинают отсчитывать дни, оставшиеся до следующей субботы и воскресенья. В четверг уже работа не приносит радости. В пятницу пора расслабляться, готовясь к отдыху или перемене занятий.
В России нет нормального отдыха... Считается, что отдых - эта перемена занятия. Много существует еще разных определений и рекомендаций как восстанавливать свой организм. И все же - мы какие-то вечно усталые, вечно не выспавшиеся, вечно стараемся передохнуть от работы на самой работе. Наш труд не интенсивен, не качественен, не продуктивен. Мы словно спим в работе, делаем свою работу кто абы как, кто ради самой работы, чтобы скоротать поскорее смену. Нет в нашем труде какого-то важного смысла. Труд наш постоянно несет окраску некой бессмысленности и отсутствия конечной цели. Труд, который не приближает тебя к мечте. Труд, который приносит только усталость. Мы прикованы к труду, как раб на галере. Вроде это не каторга, а мы не рабы. Вроде бы... Вроде бы...
Высшие смыслы - вот что архиценно для человека труда. Но высшие смыслы теперь отсутствуют. Старые смыслы аннулированы ходом истории. Новые смыслы еще  предстоит поискать. Летел по голубому небу самолет, летел, и вдруг провалился в яму... Так и с нами. И мы испытываем тошноту от потери высоты. Мы продолжаем проваливаться. Год 96-й. Год некоторой успокоенности души на почве общей усталости. И потому все сказанное прошу примерять исключительно под это время. Потомкам нас не понять.
Ликерка. Штрих в судьбе. Это как шутка судьбы. Это как последняя точка в тексте.  Но последняя точка в общем контексте важна. И потому я тружусь на ликерке. И не знаю абсолютно, сколько мне дней там отмерено. Я подчинен обстоятельствам как всегда. В моей трудовой книжке люди-кадровики пишут всякую белиберду. Например, последняя запись: «Г. С. К.- слесарь-наладчик».

Глава 7
Золотое дно
Роман вошел во вкус.  Роман вчера продал две бутылки по 10 «штук» (тысяч) - такая форма приработка пришлась и ему по душе. Но страшно - и Роман лихорадочно стал думать о безопасности. Он решил таскать «жидкий доллар» во фляжке, а не в стеклотаре, затем дома закручивать колпачок и клеить этикетку. И сегодня мы ломали головы над техникой домашней закрутки. С этикеткой оказалось проще: этикетку можно мазать клеем в цеху, наносить дату, затем сушить клей - и только дома клей размачивать водой и наклеивать на бутылку.
Еще проблема - строители тоже вошли в азарт ликерной халявы. Обнаружилось, что бригада строителей надыбыла наш главный тайник - мы не досчитались запасов. Предприятие будоражат эти похоти, эти страсти - у каждого растет аппетит. Воровство заразительно. Воровство как эпидемия охватило буквально всех.
Ваня: «Воровать у государства - святое дело. Вот воровать у людей - возмутительно!» Ваня сегодня с огромной сумкой. Давай, Ваня, давай!
А над электриком Вовой посмеялись дружно: на улице жара - а Вова в зимнем пуховике. Смех и грех.

В жизни ликерки, кажется, наступают перемены. Строительная бригада ударно в две смены облицовывает белым кафелем стены цеха, белит фасад самого цехового здания. Говорят, что руководство торопится получить лицензию, стать предприятием законным. Для нас, наладчиков, это неплохо: будет зарплата выше, наступит наконец нормальный распорядок, появится размеренный ритм. Правда, красть, говорят знатоки, красть станет затруднительнее. Ну что ж. Лично для меня это вообще не главный вопрос. Лучше б не было воровства. Лучше б не думать об этих вещах вообще. Лучше возвращаться после смены человеком, без страха быть пойманным, без угрызения совести. Лучше иметь дело, знать дело - и его исполнять.

Любопытно, наш Ваня относит себя к интеллигенции. Он так прямо и заявляет. Он так упорно о себе мнит... Я, кажется, никогда не думал подобным образом о себе. Хотя имел все основания интеллигентом себя считать. Но... Очевидно, под понятием «интеллигент» я подразумеваю нечто более высшее, чем то, что я видел среди себя. Вероятно, мое неприятие этого термина в отношении себя и знакомых связано с некоторым скрытым протестом в адрес так называемой российской интеллигенции. Я думаю, что истинной интеллигенции у нас в России практически нет. Как нет, на мой взгляд, настоящих инженеров, истинных ученых, художников. Это совсем не адресовано к тем единицам личностей, кои - я не сомневаюсь ни чуть - все же встречаются на сей земле. Это адресовано к массе - к той массе, к тому большинству, что по социальному положению должны были бы считаться интеллигентным сословием, некой возвышенной кастой, некой элитой среди серого российского человечества. Скорблю - но высшего качество в России, в этой заэкспериментированной до маразма стране, недопустимо мало.

Как веревочка не вейся...  Некоторые детали «внешней среды» говорят, что воровать, как воровали до сего дня, становится все опасней. То ли «наелись», затарили под завязку домашние закрома. То ли  накопился страх на душе. Да и по логике: сколько ж еще нам будет дозволено так нахально тащить? Ко всему сказанному накопились многочисленные факты распития спиртных напитков прямо на рабочих местах - и наше начальство очень недовольно таким положением на предприятии. Чует жопа, что жаренным вот-вот запахнет. Взгляды начальников стали косить. Улыбочки начальничков ничего приятного не обещают. Зависть обделенных возможностью к «красивой жизни» перед элитными кадрами - то есть наладчиками, тем, кто «сидит» прямо на водке, - зависть сказывается на их умы недовольством: гляди вот-вот эти «пациенты» всех нас «застучат». К этому шло и это случилось.
Весь свободный вечер провел обдумывая эти трудности. Как? Каким способом, какими хитростями дальше существовать? В голове разные варианты не давали покоя: можно изготовить плоскую канистрочку и устроить ее подмышкой; можно сделать сумку с двойным донышком... можно... Так прошел вечер. Пробовал перебить эти навязчивые мысли книжкой - но мысли возвращались и стучались в мой ум - отложил Булгакова и пошел курить, потом писал вот эти самые строчки, потом решил, что пора лечь спать - и лег, так ничего опять и не придумав насчет безопасности. Как ни мудри, ни крути, а воровство - ремесло рискованное.
    Кстати, как я понимаю и замечаю за другими людьми, настоящий вор, он  старается не думать о воровстве. Он не говорит про это - он тащит и тащит систематически и бессловесно. Настоящий вор - он не делится своими опасениями с другими людьми - он одиночка - только одиночество выступает наилучшем гарантом на этом поприще. Он не исключает, что окружающие люди знают о его ремесле, возможно, они обсуждают его поступки - но он не обсуждает с ними эту тему - и его оставляют в конце концов в покое. Так «трудится» наш электрик Вова. Он прет водку и во флягах и в полиэтилене и за поясом. Он прет раз в пять больше нас. Мы видим, знаем. И все же, как Володя, ни у кого из нас так не получается. Он истинный вор, и нам следует у него учиться. Украсть для него настолько естественно, что его воровство вовсе не похоже на воровство. Мы же, которые воруем в пять раз меньше Володи, выглядим прямо таки мошенниками, злодеями, хапугами. Вот парадокс! Выходит, главное создать внешнюю репутацию, внешний образ. Мы суетимся, переживаем - и это создает подозрение. Володя ворует молча и в одиночку - и в глазах окружающих он словно малоприметная тень. Он малоприметен, он столь смехотворно мал, этот Вова рядом с другими лицами, что о нем как-то даже грех так думать: что Вова вор похлещи других. Грех даже подумать... И окружающие, так подумав о Вове, при виде Вовы, такого молоденького (он младше всех нас) начинают стесняться собственных подозрений (такого милого человека обидеть!?). Словом, Вова наш феномен да и только.
Самый никудышный вор - это Ваня. Он больше всех говорит об этом, часто неосторожно обсуждает эту тему при посторонних. Ваня - дурак. И это качество уже всех нас раздражает: ну нельзя же быть таким до откровения дураком!

Нас не грабастает охрана с краденной водкой - у нее нет пока на то указаний. А указаний нет - потому что лицензии нет. Нет лицензии на производство водки - а значит, выходит, что и водки на предприятии нет. И потому, если охрана меня поймает в воротах с водкой, я вправе на суде сказать, что действия охранника незаконные и, дескать, эту водку я купил в магазине... и все такое в подобном бредовом стиле. То есть, наша лафа продлится до приобретения ликеркой лицензии. Вместе с лицензией появится в этих стенах и другой режим. Так что мы просто ловим благоприятный момент: мы воруем у воров ворованное. И воры не могут нас обвинить. Потому что воры рисуются перед всеми как граждане с кристально чистенькой репутацией. Сегодня они вынужденно терпят наше нахальство. Они все прекрасно видят что происходит в цеховых стенах - но они терпят. И они пока будут терпеть. Это гарант их безопасности. Они так же, как мы, боятся. Они больше нашего сегодня боятся. Так выстроились обстоятельства вокруг нас и их. МЫ и ОНИ - мы повязаны. Наш гарант безопасности - обещание друг друга не застучать. Пусть убытки - но, ради бога,  не надо скандалов. Пусть будет все чинно и тихо - пусть только все пока будет чинно и тихо. Недолго ждать. А уж потом ОНИ свое упущенное наверстают. Так думают ОНИ.. А мы за их мыслями зорко следим. Мы всматриваемся в их лица, мы вслушиваемся в их интонации - мы ловим новые оттенки, выдающие их намерения - мы словно волки, которых спасет только чутье. Мы - волки. И они - волки. И все мы воем по-волчьи. Ведь живя с волками надобно и выть, как говорится, по-волчьи. И потому, выходит, вся тема «Ликерка» только об этом: об «волчьем времени».

Ваня. Он, как коммунист по убеждениям, он не ворует (как мы) - он «экспроприирует у буржуев». Это его же фраза.
Ваня. В нем обширные знания «гремят» как болты в курортном чемодане: болты сами по себе - чемодан тоже сам по себе... Словом, не пришей к ****е рукав. Словно знания и голова Вани оказались вместе чисто случайно. «Чудо»  - это тоже о Ване.
Вообще тип Вани любопытен. Ваня - личность, плохо приспособленная к жизни. С многочисленными комплексами. К тому же он никак не ухватит умом причину, по которой он среди других людей выглядит гадким утенком, которого все клюют. Личность оригинальная, но затюканная со всех сторон. Ваня - это тот гадкий утенок, который не станет лебедем. Он гадкий не оттого что он, лебедь, среди кур и гусей чужой, а он гадкий как бывают гадкими куры и гуси. Он не чужой - он свой, но свой с элементами уродства, которое все считают долгом ему же заметить. «В семье не без урода» - это, пожалуй, про Ваню сказано. Иначе говоря - выродок, хотя и слишком хлестко по адресу конкретного Вани. Недоделок - это ближе... Недоебок... Ваню хочется всегда не поругать (толку?) - а жалеть. Как жалеют юродство и тому прочее...
На оврагах тепло и ветрено. И ветер ласковый, и прогулка с собакой приятная. Мыслей более нет, и моя «записная книжка» (листки бумаги) заскучала. Пролетела неделя рабочая, от нее не осталось значительных впечатлений. Ликерка моя (да, теперь уж моя) становится привычным делом, и потому утрачивается свежесть «ликероводочных» наблюдений, и сама тема подходит к концу. Пора перепечатать этот сюжет на машинке, и рукопись забросить до лучших времен. Короткая тема.

На ликерке мы, наладчики - элита. Это относительное понятие, это в первом сравнении с другими работниками ликерки. В отличие от других, мы имеем каждый день то, о чем остальные смеют  только мечтать - водку. Мы те, кого можно называть приближенными лицами: мы приближены к основному Продукту. Это в наших руках Продукт превращается в  прибыленесущий его величество Товар.
   Второе то, что мы-элита приближены к Тайне. Это мы владеем и храним секреты фирмы - ту информацию, от которой целиком зависит благополучие фирмы и ее главных фигур. А фигур немного - и эта цепочка уходит в коридоры власти. Так что Тайна - это то, что сохраняет благополучие многих людей. И за это мы-элита имеем то, что имеем - а имеем мы в наличие халявную водку в наших одеждах и сумках.
В элиту я попал чисто случайно. Через знакомство. При этом лично я не был никогда знакомым тому начальнику, что принял меня на работу. Знакомство происходило через другое знакомство. Так это было.
   Вообще в «элиту» трудно попасть.  Количество мест тут ограничено - и в этом главная трудность. К тому же люди тут крепко держатся за место - и потому вакансии случаются чрезвычайно редко. Если и намечается какая-то вакансия, то  работающие в элитном подразделении предприятия стараются пригласить на блатную должность своих знакомых. То есть доступ в элиту случайным желающим практически невозможен.

Завтра понедельник - завтра опять ликерка. Мысли о ворованной водке сами по себе неприятны. Да и воровство для меня само по себе бессмысленно. Зачем? Для чего? Я ж не алкаш. Я ж не барышник, торгующий зельем. Я захламляю свою квартиру этим дерьмом на радость жены. Абсурдно и глупо. Зато то, что я желаю иметь, отсутствует теперь напрочь. Я желаю времени - его нет. Я желаю радости творчества - его тоже нет. Нет ничего - есть только батарея краденной с ликерки продукции. Но тема эта выбрана - и есть только ее повторение. Я повторяюсь в «теме».
Полгода я не читаю газет. Где-то в «параллельном мире» протекает иная жизнь. Где-то спорят страсти людей, враждуют принципы. Где-то живет настоящая жизнь. А в моем меркантильном мире живут лишь повторы и повторения: утром фляжка пуста - к вечеру фляжка пополнилась порцией ворованной водки. Итак каждый день - итак день за днем - и из этой схемы сплетается моя реальная жизнь. И никаких других впечатлений.
   Я загрустил. И все же тема о психологии мелкого воровства взята. Я напоминаю журналиста, который отправил сам себя в командировку за материалом, и эта поездка подходит к концу. Похоже, скоро я куплю билет на обратный рейс. Я - журналист. Мое место на полосе газеты. Малейший повод (не хочется быть поводом самому) - и я скажу , что я ухожу.
Снова депрессия. Снова нет радости для меня ни в чем. Даже прогулки с собакой меня раздражают. Все раздражает: раздражает квартира, раздражает отсутствие творчества, времени! Хожу как тень - и пустота окутывает меня изнутри и снаружи. Пустота - во всем! Чувствую себя забытым всеми. Видимо, у меня нет настоящих друзей. К факту этому еще предстоит привыкать. И привыкать болезненно.
Что-то не пишется. Хватает интереса написать только черновые наброски. Они появляются, потому что мой мозг все же принимает и осмысливает информацию. Но вторая часть работы - а именно редакция -  вторая часть отсутствует. Нет у меня читателя - и работа не движется: зачем? Вторая часть работы не имеет смысла. А коли не имеет смысла мое творчество - не имеет и смысла и мое собственное существование: и потому - пустота, потому - депрессия, потому я теперь существую как тень. Тень моего вчерашнего «Я» - тень меня. Нет меня. Я действительно сейчас отсутствую. Как долго? Или может уже навечно? Это ужасно.
Я и мои дневники. Пожалуй, это единственное, что меня спасает. Дневники - это мои надежды. Мои «ради». Мои «не зря». Но задерживаться и жить на иждивении старого долго нельзя. Знаю. Пытаюсь себя торопить. Но... Да... Мда... какой я мудак. И здорового честолюбия не хватает катастрофически мне. Это говорит мой возраст: честолюбие хорошо помогает до сорока.
На ликерке я имею репутацию человека «с руками». Я и сам это знаю и знал. Если руки есть - есть и голова. Но репутация человека «с головой» пока ждет меня впереди.

Фомич изрек: «Глаз у начальника цеха - рентген». Это он «взгрустнул», что когда заработает на полную катушку конвейер, то начальник воровать не позволит. Тут же озадачили Ивана - он у нас бывший конструктор: мол, надо что-то изобрести, надо начальника цеха перехитрить. Но Ваня, прослышав такую весть, тут же ретировал, заявив, что тогда, в таком случае, он воровать завяжет. Дурак - важен не сам факт хищения, а техническая задача: начальник нас будет шерстить интуицией - а мы (мы ж инженеры!) холодным рассудком: да неужели ничего не придумаем? Все задумались. «Так если я и придумаю, - сказал Иван, - я ж вам секрет не раскрою». Все снова задумались, а потом ультимативно сказали: «Это что ж, ты один будешь воровать - а мы? Тогда мы тебя застучим».
   Это «производственное» совещание закончилось тем, что разлили по фляжкам, водку, упрятали ее по сумкам и приступили обедать.


Политические убеждения воровству не мешают: Ванька - за Зюганова, Вовка - за Жириновского, Фомич - за Зюганова, Роман и я - за демократов. Так что политические ориентиры и реальная жизнь мало связаны в жизни простых людей и на их повадки влияния никак не оказывают. Воровать может «запретить» только страх перед возмездием, только высшая плата за воровство - наказание. Еще может повлиять пример, но примеров нет: известно, что высшие коммунисты воровали, и демократы, известно, воры.

Скоро выборы. И Ванька решает, что ему пришло время вступить в компартию. Видно надеется, что КПФР победит... Хитрая жопа, этот Иван. Не дай ты бог, чтобы такие Ваньки дорвались до «руля», не дай то бог. Эти и припомнят все, что было сказано с иронией против них. А сказано уже было достаточно, много нелестного было высказано и против «красных», и в адрес самого Ваньки. А Ванька обидчив - и помнит долго. Ванька болтун - такие в парторги выбиваются лихо. Толку от Ваньки  ну ни *** - таким только при коммунизме и жить. Вот и затаил наш Иван мечту о Светлом дне.

А наш Фомич, похоже, в запое. Хотя и старательно скрывает. Это видно по его отношению к работе, по участившимся прогулам, которые он представляет как деловые отлучки. Толку от этих «синюшных» на всяком производстве мало. Фомич совсем забросил работу, он почти не выполняет свои бригадирские обязанности - и мы работаем сами по себе: кто какую работу себе придумает - уткнется в эту работу и так коротает смену. Не то. Это совсем не работа. Но против бригадира не попрешь - и потому все катится по инерции. Я б не так организовал эту деятельность.  Вообще на этом предприятии под руководством так называемых «новых русских» стока огрехов, стока ошибок - и потому результатов как таковых пока нет.  Их сила - в отсутствие государственной силы. Они «хороши» пока царит анархия в стране и экономический произвол. Это временщики. Это все та же неразумная «пена» на волне общественной неразберихи. Эти люди хапнут - и уйдут. Эти люди мнят о себе высоко, но не они поднимут завтра Россию - нет, не они поднимут Россию с колен. Эти люди сами хапуги и подчиненные их воры - к примеру, я, Роман, Фомич, Вовка и Ванька.

Иван. Он чем-то напоминает раннего меня: он сентиментален до абсолюта. Всякое мушиное переживание он возвеличивает до размеров слона. Ему 30 лет. Я в 30 лет был такой же мудак. Но десять последующих лет сделали из меня циника - я излечился цинизмом - а Ваня нет.
Мы часто с ним спорим - спорим до драки. Нет, я не дерусь - дерется Ванька. И эта атака на неприступный бастион (на меня) его приводит часто в крайнее раздражение.  Я вижу причинность этих страстей - и я спокоен: я «любуюсь» чужими страстями, и это доставляет мне впечатления - это меня развлекает. В Иване, я повторяю, я вижу себя. Я «любуюсь» на это «чудо» как на себя в зеркале.
   Правда - это надо заметить - я отличаюсь от Ваньки вот чем: мне природа дала больше, чем ему. Ему она явно не додала внешности, не додала уравновешенного темперамента. Ему труднее - мне легче. Я - баловень судьбы. Иван напротив - он словно создан для издевок, для колкостей окружающих людей в его адрес. И он свое сполна получает. Этому человеку хочется помочь - он просит как бы помощи. И в то же время его как-то жалко - а жалость плохой помощник: ведь жалеют юродивых - и даже жалость для Ивана выходит боком. Он словно создан для роли «козла». И потому он - «козел». Он «козел» как в семейной жизни, так и в трудовом коллективе. И я не знаю, что тут добавить  и как из этой проблемы выйти. Ведь Ваня сам выступает в роли провокатора - он провоцирует против себя самого - а потом обижается. Он устроен для бития. Он - мальчик для бития. Такая уж роль ему досталась от Бога. Так распределил все наши роли Создатель. И потому мне остается лишь констатировать этот факт. И я бы с удовольствием замолчал, но тема «Ваньки» не дает мне покоя. Ведь я выступаю часто и невольно его экзекутором: это выходит спонтанно, это выходит лишь по причине присутствия меня рядом с ним. Одно только мое присутствие вершит суд над этим малым. Невольно, стихийно, самопроизвольно. Вероятно, так распоряжается сама жизнь. Это она, сама Жизнь, меня и Ивана, распределила роли: мне роль судьи и палача, Ивану - роль жертвы. Жизнь выбирает и отбраковывает людей: одних - в завтрашний день, других - в корзину для мусора. У слабых она отнимает последнее - сильных она делает еще сильней. Идет постоянное перераспределение сил и возможностей. На всех уровнях. И на уровне морали и уровне нравственности. Меня она утверждает. Ивана она вычеркивает. Иван - как человеческий «брак» - Ивана в мусор!.. А как иначе объяснить все выше приведенное здесь? Я сам в растерянности от цинизма собственных строк. Но  я человек фактов: а факты говорят конкретно и жестко. Настоко жестко, что фактом можно иного человека прикончить.
   
Скис наш Фомич, я не знаю что с ним творится. Сегодня он жаловался на радикулит. Он какой-то подавленный... Наша работа от этого лихорадит, совсем не ладится. Я не понимаю, что творится с Фомичом, он скис, он сник. Он пьет, он ходит по цехам неприкаянно, словно тень. Что-то глубоко личное, я думаю, наводит сомнения на него...

Иван опять заикнулся, мол, я за коммунистов! Роман его перебил, сказав: «Как так сегодня можно думать, не понимаю! Так могут мыслить только люди умственно отсталые! И еще старики». Иван осекся и вышел из мастерской. И был весь день какой-то обиженный, раздраженный, много спорил со мною, был необычайно нерасторопен и неуклюж, и, выходя из цеха, споткнулся на крутых железных  ступеньках и растянулся, что привело его к еще большим смущению и покраснению на его лице.

Одни живут пришествием Геннадия Зюганова. Другие лелеют надежды на приход к престолу национального Вождя. Третьи уверены, что демократические  тенденции в России утвердятся. Три типа человеческих ожиданий. Три типа людей... Меня всегда интересовал вопрос, почему разные люди мыслят политически по-разному? отчего эта зависимость? и почему  невозможно единомышление?
   Причем три типа различий - это не знак возрастной; это не знак уровня образованности человека. Тогда?... И я прихожу к мысли, что это различие (мировоззренческого характера) исходит от типа темперамента людей прежде всего. Тип энергичный желает эксцессов, радикализма, экстенсивности. Тип умеренный желает консерватизма, стабилизации, реставрации привычного, знакомого, он страшится новизны, он не желает адаптироваться в новизне - тут он ленив, ему недостает смекалки, хитрости, изворотливости. Второй тип темперамента («диванный» тип) ищет упрощенных жизненных схем, избегает сложностей. Этот тип неповоротлив - словом, это увалень -  наш Иван.
Типажи ликерки: Роман - экстенсивен (демократ), Иван - инертен (коммунист), Вова - промежуточный тип (ЛДПР), я - максималист (демократ). Я не рассматриваю наше старшее поколение - у них нет завтра в прямом смысле - и потому они закостенелые консерваторы. Это старшее поколение можно исключить из анализа, так как они исключены уже самой жизнью, самим временем.
Каждый человек в новых политических тенденциях подспудно подразумевает выгоду для себя. И каждый человеческий темперамент требует наиболее приемлемый внешний режим для своей полнейшей реализации. то как: морж требует окружающего холода, снега, льда; а птичка калибре требует тропического солнца, обилия пышной растительности. И потому морж и калибре никогда не будут мыслить единогласно в выборе внешних условий. Так и: Иван, как человек инерциозный, ленивый, «с кругозором в несколько сантиметров» (это выражение самого Ивана), он чувствует себя прекрасно в условиях коммунистической регламентации, когда жизнь его расписана другими людьми, и гарантирована наперед; Роман, как человек спешащий, суетливый, быстродействующий, он чувствует себя гораздо лучше в обстоятельствах быстроменяющихся - тут он со своей прыткостью способен обогнать других.
 
 «Да какой ты инженер - в тебе нет огонька!», - огрызнулся Иван, испытывая мое терпение, проверяя мою реакцию, отыгрываясь за мою иронию в его адрес. Я сдержался, но внутренне я почти кипел: «А на какой основе такие заключения? - парировал я. - Чем я хуже тебя? Мы делаем одну и ту же работу - причем тут мой «огонек» - суди по результату».
Разговор принимал нелицеприятные формы и я отошел от Ивана.  «Гаденыш, - подумал я раздраженно, - завистливый гаденыш. Вот он - тип пролетария - он агрессивен, завистлив, он берет в свою оборону примитивные колкости».  Я тут же припомнил Г-га - его защита носила характер низменности. «И этот такой же. Я допек его - и он отомстил. Он сделал больно мне в неподходящий для моего настроения момент (я в соре с супругой). Он отомстил - и это говорит, что он говнюк. Я так и предполагал».
Тогда, заметив мое раздражение, Иван долил масла в огонь: «А все вы, евреи, говнюки». - «Я не еврей», - возразил я. - «Еврей. И морда твоя жидовская», - Иван наседал. - «Если б я был евреем, я бы тут, с тобой, не сидел», - сказал я. - «А ты плохой еврей. Что даже евреи  не принимают тебя». «Какое говно - эти русские пролетарские Вани», - подумал я.
   Потом он стал расписывать уже Володи, электрику, про свою биографию: что он внук бывшего кулака... «Ах вот оно что: кровь куркуля, а возможности пролетария - вот и получился в конечном результате урод...» Но это была уже откровенная озлобленность на Ивана с моей стороны и я не стал развивать эту тему.
Я не знаю, есть ли в моей крови кровь еврея. Мать всегда отрицала. Мать говорила, что в нашем роду примешена кровь поляков (по отцу матери). И вот сегодня я побывал в шкуре еврея благодаря дураку Ивану - и почувствовал я, что значит быть евреем среди дураков в стране дураков. Это как если бы тебе на лоб пригвоздили клеймо «Говнюк». За что? И для чего? И ответ: «А просто так!» И вот ты тот, кому не место под солнцем. Одним словом - еврей. Нечто гадливое. Нечто недостойное существования рядом с Иванами. Так тебя оценили «люди».
Вот она реакция однобоких личностей: в ответ на наши замечания (что Ваня неумеха, неряха и лодырь) вместо того, чтобы принять вину и попытаться исправиться, Ваня затаил обиду - и стал мстить. Так он защищает себя. И защищая, он утверждает себя: утверждает и неумеху и неряху и лодыря. Он сегодня чем-то мне напомнил поведение базарной бабы, способ аргументации у которой - истерический крик. Убожество. За это и не любят Ивана.
   Кстати. Иван учился и получил в Вузе красный диплом. Это одна из причин его комплекса: как это так! я! - тот, который..! и вдруг кто-то смеет мне тыкать! Лучше бы он был двоечником, этот дурак Иван, этот примитивный книжный червяк. Я знал несколько таких отличников - они замечательно начинали, преуспевали - но они первыми спасовали и спрятались в тень этой несуразной и малопонятной жизни. Это люди - идеалисты. А жизнь рушит идеалистические грезы в первую очередь. Идеал всегда с большим скрипом  совмещается с практикой.
Зависть - месть.  Вот она схема поведения людей. Причем месть людей может носить скрытые сложные формы. Месть может даже не раскрываться как месть для людей, которые мстят. То есть, не всякое поведение объясняется носителями этого поведения. И обоснования поведения могут иметь желаемое содержание, то есть несоответствующее реальному действию.
   Человек есть реакция на среду: и человек завистливый в итоге мстит. Непременно, обязательно мстит. Человек постоянно вынужден утверждаться среди людей. И месть слабого в адрес сильной личности есть утверждение слабого перед самим собой, перед определенной группой людей. Человек существо групповое. И трение происходит между различными группами. И каждый защищает свою группу - и группой себя. Обиженный человек обращается за помощью к группе - и уже группа нападает на обидчика члена группы.  Так в газете меня «ела» группа. Я был один - а против меня сражалась целая армия.
Вообще, я замечаю, моя личность (моя индивидуальность) порядком раздражает отдельных людей. Я вызываю яростные реакции зависти (да-да, я заявляю уверенно), а следом реакции мести. Я, как слон, которого сторонятся шавки. Несоразмерность: рядом со мной люди чувствуют себя приниженно. А высшее оскорбление для человека это быть униженным. Я унижаю непроизвольно, одним своим присутствием - я «оскорбляю» людей. И люди начинают ненавидеть меня. Это зависть. Это реакция. Это их защита. Это их единственное средство. Так поступал К-нец и его «свита». Так «ерзает» теперь Марат, обходя меня стороной. Так сегодня «ерзал» Иван... Мне скорбно самому, мне неуютно от того, что я стал таким неудобным. Люди не понимают меня. Я чем больше стараюсь им объясниться, тем больше от них отдаляюсь. Если молчать - тоже самое. Как ни верти - все к одному. Само мое присутствие создает для них дискомфорт.
И странно: почему я оправдываюсь и извиняюсь. Это не моя проблема. Я должен, казалось бы, гордиться, а я - скорблю. Я должен был бы шагать и шагать вперед, ведь я на верном пути. А я? А я приравниваюсь, примеряюсь - к ним и под них. Черт-те что. Так мстит мое прошлое: мстят те, из которых  вышел, вырос, перерос я. Я переросток среди людей. И существовать я должен научиться самостоятельно. Независимость - вот мой удел и стиль. Так бывает. Я просто впервые с этим столкнулся. И я не первый: так жили отдельные личности.

Оценивать других людей дело неблагодарное. К тому же болезненное. Портреты получаются, как правило, плоские - не люди, а карикатурные слепки. И каждый раз думается, что ты очернил человека. Это как клевета. В принципе, это и есть «клевета». Потому что никакой - пусть даже совершеннейший литературный резец - ни в силах передать во всем объеме черты живого существа.
К тому же всякая оценка относительна. И ты берешь на свои плечи ответственность за то, что судишь людей со своей позиции. Ты судишь. Ты присваиваешь  право судить. Тебя никто не назначил - ты сам, самовольно одел судейскую тогу. А это как дерзость. Писательство есть дерзость. Ты - дерзок. А дерзость точно нахальство... Вот где берут начало проблемы морального толка, твои колебания и сомнения, твоя неуверенность, которая все больше и больше обретает черты уверенности. И если повезет - если тебя поддержат другие люди - тогда ты на верном пути; вот только тогда ты по-настоящему будешь прав. И ты в поиске - и ты должен тех людей отыскать. Или воспитать, приручить. Иными выражениями - ты должен «создать» людей, что дадут тебе право. Право выражать свои мысли вслух. И мои теперешние проблемы только в этом: что нет у меня такого права. И потому «ленива» моя рука. И потому каждодневное творчество я прячу стыдливо от глаз людей - прячу в свои «сундуки» (дневники).

Завтра 1 мая 1996 года, и «полоумные» снова устроят свою демонстрацию. Они станут снова молить небеса, чтобы те ниспослали им Генку Зюганова.
А на нашей ликерке дела идут своим чередом: в честь солидарности мирового пролетариата мы станем разливать свое подпольное зелье. Машины подготовлены, тарный цех забит под завязку, «свои» люди осведомлены, а «не свои» отправлены на праздничный отдых (на демонстрацию, так сказать). Короткий двухдневный «залп» и мы опять заживем при «бабках». В жопу правила честной игры! Да здравствует зелье и наша зарплата! С такими «речевками» мы отправимся на Первомай.

Ликерка - «золотое дно». Первомайский подпольный розлив прошел благополучно. «Отарились» на сей раз все хорошо. В мастерской слесарный верстак забит бутылками: теперь таскать не перетаскать. И водка без рыжего осадка, бутылочка прозрачная, этикеточка шик - любо дорого эту рукотворную прелесть видеть. Эх - заживем! И наше начальство отоварилось - и нам позволило своим примером, да и охранник на воротах взглянул на наши пухлые сумки с почтением и пониманием.
Я окончательно понял нынче: нам воровать не препятствуют. Но! Но наглеть не позволят. И потому моментом следует пользоваться. Потому что как завтра все обернется никто не знает. Бардак закончится - вместе с ним  закончится и наше благополучие. И потому девиз поведения: лови момент! Иными словами: хапай! - пока наше воровство не названо воровством. Пока верхи делят власть - мы делим питьевой спирт. Исходя из возможностей. Согласно «законам» переходного времени.

Глава 8
Я вор?
Снова огорчения от людей. Сколько я зарекался: не подпускай людей близко к Себе; их подпустишь - они предадут. Твои особенности они торопятся возвести в твои недостатки. Они любят сравнивать, любят мерить всякого своими мерками, чтобы затем возвести этих «мух» в гигантских «слонов». Им вечно не хватает главного - ума, чтобы взглянуть в зеркало на самих себя: они вечно видят только Тебя, не замечая самих себя. Их поведение примитивно - на боль они отвечают уколами, на замечание - местью. Их реакции агрессивны. Они оценивают других не по делам, а по своим субъективным оценкам: нравится тот либо иной человек - или не нравится; если человек не похож на них - он не нравится, он подозрителен; они любят только на себя похожих, любят в свой адрес только лесть.
Роман. Примитивная личность с задатками стукача и лизуна начальственных рук. Скверная личность. Опасная личность. Для инженера у него нет ума... Он, как баба, как дешевая, сумасбродная баба... Он вечно там, где его присутствие может заметить начальник. Он - угодник. По отношению же к товарищам - он подлец. Причем тихий подлец. Он совершает свои подлости как бы ненароком, невзначай.  Язык - его орудие. Он сеет образы, ему же угодные. Он сплетник. Нет - он не интриган. Для последнего нужна хитрость - а таковой у Романа нет (он ведь примитив). К тому же он великий трус - он ни за что на свете не скажет правду (свое мнение о тебе, о ком сплетничает) в глаза - он исподтишка, на ухо, как бы советуясь с товарищем. Вначале он со мной создавал упорно негативный образ Ивана... Теперь с Иваном (знаю, вижу, догадываюсь) он создает образ меня...
Сегодня я его осадил. Он заткнулся. С ним надо только так. А главное - с ним не надо говорить о Себе. Пусть считает меня таким же как он сам - плоским и примитивным.
   Сегодня день испорчен этой историей. Самые большие огорчения, я знал и знаю, лишь от людей.  Их примитивизм поведения снова поражает меня.
      
Опять два месяца задерживается зарплата. Люди терпят, вкалывают неизвестно за что - и боятся спросить - и как так и надо. Люди совершенно бесправны. Снова у всех потухли глаза, а спины ссутулились в немом недовольстве - снова люди превращаются в тени, но разговора про зарплату нет - так отдельные реплики. Ну и «фирма», ну и время, это ж надо такое. Улыбается только управляющий Н-фин... Отношение начальства ликерки к хищениям: больше чем с****ят не с****ят. 
Коммунисты отпраздновали 1 мая: с флагами, с портретами Зюганова и Сталина (видел телерепортаж). Во время: и прошлое набило оскомину и настоящее вызывает рвоту...

Роман после вчерашнего отпора с моей стороны сегодня совсем иной: доброжелательный и непридирчивый, наверное, почувствовал собственную неправоту. Сегодня у него день рождения, мы от бригады его поздравили, а управляющий Н-фин в честь сегодняшней успешной разливки и его дня рождения презентовал ему целую авоську  «продукции».
   За три часа разлили 250 ящиков - 250  20 =  5.000 бутылок. Так что фирма заработала сегодня около 50 миллионов рублей с учетов издержек. (Водка нынче в киоске стоит 14.000). Н-фин доволен, жал руки наладчикам.

Если взглянуть на наше «скромное» предприятие из окон жилых домов, что окружают ликерку, то можно увидеть тихую территорию, на которой не происходит особых событий: дворник Александр Васильевич как обычно с метлой, охранник вечно скучающий, да десяток собак облаивающих всякий заезжающий на территорию автомобиль. Тихое, ничем не выдающее себя частное предприятие. Иногда из его  трубы идет дымок... Иногда там появляется цистерна-молоковоз... Редко-редко рефрижератор «Алка» зарулит в его границы, что свидетельствует, что предприятие живет коммерческим бизнесом. Жителям окрестных домов  известно еще, что предприятие это строящееся, пока недействующее, и что на нем планируется производство ликероводочной продукции. Пожалуй и весь незамысловатый пейзаж, что видят жители окрестных  пятиэтажек из своих окон. На предприятие каждое утро, ровно к семи часам, приходят десятка два рабочих и служащих, и к шестнадцати часам эти люди расходятся тихо-мирно по своим домам. И тогда на территории «частника», за бетонным забором, остаются только охранники да десяток беспородных собак.

Я, кажется, вошел во вкус коммерческого воровства: я стал выносить по 3 - 4 бутылки «за ходку». Я прикинул «это дело» в рублях, и получилось, что воровство несет мне заметную выгоду: в месяц я спокойно могу приобрести в натуральном выражении (3 штуки  20 дней  15.000 рублей = 900.000 рублей!) дополнительный доход в 900.000. Это больше, чем мне платит фирма за труд наладчика...
Начальство недовольно ростом хищения, и потому с конвейера уже нельзя взять так просто, как вчера. Но нас, наладку, начальство пока не трогает. Знает - видит, что прем - но пока не трогает. Я снова ломаю голову вопросом: какие причины теперь лежат в основе этой «скромности» наших начальников? И прихожу все к тому же ответу: им не выгодно с нами бороться. У них рыльце в пушку - и потому они не решаются с нами портить «приятельские» отношения. Это так, но надо быть начеку.
Фирма вошла во вкус нелегального розлива. У них появились приличные деньги. И одновременно усилился страх: они, я вижу, очень стали осторожны, они даже стали пугливы. А что до перспектив - так то скорее похоже все же на блеф. Толи они действительно блефуют, делая вид, что думают о перспективах. Толи знают, что перспектив нет. Толи ждут результатов президентских выборов. Словом, медлят.
Зато торопимся мы: чтобы не случилось завтра, надо успеть - надо урвать. Какой-то ярый цинизм поселился в моей душе. Какое-то остервенение. Какая-то новая злоба... И потому мы прем. Фляжками. Сумками. По столько, сколько позволяет остервенение и осторожность. 
   
Говорят, наглость - второе счастье. Может и так. Но для нас наглость это способ обрести смысл. Воровство превратило нашу каждодневность в осмысленную процедуру. Некая подмена смыслов: нет, не труд (а как хотелось бы!) - а именно воровство сделало нашу жизнь радостной, смыслодающей, надеждодающей. Это благодаря Ему (воровству) я сделался отцом семейства по-настоящему: я стал кормильцем. На труд мой уважительно смотрит моя супруга. Сын верит, что я теперь куплю ему то, о чем он так давно мечтал. Я почувствовал вес. Я - который работает всю жизнь за спасибо - вдруг изменился благодаря порочности в лучшую из сторон! Ха-ха-ха!!! Мне смешно. Правда, смешно... Вот она, сермяжная правда жизни. В прямой зависимости от украденного количества находится благополучие.

Жить лучше другого  можно только за счет другого. К примеру, за счет того, кто, в отличие от тебя, не может украсть. Вот чему не научил меня мой отец. Вот чего скрывала коммунистическая мораль. Скрывает теперь религия христианского образа жизни. Они скрывали от меня, от всех людей естественные законы бытия. Те законы, те правила, те уловки, что ведут человека к достатку, благополучию, к моральному удовлетворению. Если бы я впитал их, эти законы, эти хитрости, с молоком матери. Если бы - то я бы жил давно не так, давно иначе. Я наверняка не стал бы дурацким газетным репортером. И прочая ерунда обошла б меня стороной. Всего лишь естественным законам бытия (среди людей) не научили меня учителя. Учителя меня обокрали. Учителя всех мастей украли у меня возможности. Меня грабили все, пока я оставался глуп и слеп. Эти истины открыл для меня - Фомич. Приоткрыл, скажем точнее, а уже мой ум довершил начатое. Моим учителем стал человек малообразованный, не умеющий даже и говорить-то внятно и коротко. Я благодарен Фомичу.
«Бог не выдаст - свинья не съест». Бог не выдаст - бога нет. А «свинья» не съест. Вот мое алиби. И когда меня поймает охрана, когда меня уволит Н-фин - я потеряю немного. Потому что я уже приобрел. Я приобрел принцип, который мне поможет в дальнейшем жить.
Для кого-то воровство - просто хищение. Для меня - сама философия бытия. Истинная философичность. Духовный эликсир от недугов. Им я излечил свой ум от мусора прежних разочарований. Я выздоровел. Я смотрю на мир глазами захватчика. Мир - цель. Я действующее лицо, которое явилось этот мир победить. В моем арсенале - ум, навыки, опыт и  Истинная Философичность. В моем распоряжении теперь есть все.

Я - вор?! Ну какой же я вор, взгляните внимательно в мои глаза. Я был вором час назад. Отныне же я сознательный рядовой боец за Истинную Философичность!

Вор - кто ворует: а я беру. Я беру то, что положено мне брать: я беру свое. Я приобрел право. Я исполняю долг справедливости.

Роман ворует, и ему страшно. Ивану страшно, и Иван ворует. Мне совсем не страшно. И потому я среди них не вор. И потому в моих глазах живет особая гордость.

Охранник не поймает, Н-фин не съест. Кто Бог среди нас троих? Бог - Воровство. Потому что и охранник и я и Н-фин состоят при Нем. Служат Ему.

Я стал циничен и зол в словах. Моя речь оголяет человеческие слабости. Именно за этот «язык» люди порой не любят меня.  Мой язык как диагноз, как приговор. Должно быть, так больные-ипохондрики не любят доктора. Он отнимает привычное. У Ивана же я отнимаю душевный комфорт, единственное, чем гордился Иван как ценностью. Я отнимаю у Ивана то, что так тяжко ему удалось склеить из осколков его неудачной судьбы (потеря работы, репутация «умного», потеря жены). Умом он понимает, что мои слова не несут вражды и агрессии. Но разрушения, которые мои слова создают в его душе, выбивают Ивана из эмоциональной колеи - из равновесия. Все наши  жаркие споры с Иваном ведут к одному: они разрушают «я» Ивана, они укрепляют «я» его оппонента. Иван стал подобен экспериментальной белой крысе, на которой я свои эксперименты произвожу. И он протестует интуитивно против такой собственной роли. Его возмущает роль. Роль мальчика для бития (благодаря чему оттачивается грядущая нравственность и мораль).

Сижу в отгуле. Настроение рабочее. Будущее ждет впереди... От прошлого надобно избавляться периодически...