Ноты

               



                рассказ







Неля сама не знала, зачем решила поехать на кладбище. Она постояла в зале, когда люди подходили к гробу с телом покойного учителя. Дальше – зачем? Она ведь не близкая родственница, не друг семьи. Но девушка молча зашла в автобус, села. И никто на нее даже не посмотрел.

Ивлев не дожил до ее выпускного экзамена буквально несколько недель. Теперь ее будет инструктировать другой педагог – чтобы благополучно выпустить из музучилища. Ничего, программа уже готова, осталось только поддерживать пальцы монотонными ежедневными тренировками.

Неля вспоминала, как ее впервые к нему привели на консультацию – шумная болтливая бойкая неугомонная Анна Львовна хотела похвастаться успехами своей ученицы, занявшей второе место на областном фортепианном конкурсе.

- Возьмете ее к себе? Она будет в училище поступать.

- А ты действительно этого хочешь? – Ивлев спокойно, с иронией расспрашивал зажатую, будто деревянную девочку, которую много лет подавляли и запугивали так, что она и сама не знала, что ей теперь нужно. Неля отчетливо понимала одно: она боится Анны Львовны. А Ивлев, как ни странно, ей страх не внушает. Когда учительница вышла из класса, Неля вздохнула. – Ну, расскажи… как занимаешься… да поподробней.

Его глаза за стеклами очков, казалось, улыбаются, видя насквозь это затюканное амбициозной учительницей существо. Он на таких насмотрелся.

- Анна Львовна, сказала, у меня руки плохие, и я их стала тренировать.

- Руки у тебя, и, правда, не пианистки. Но… и не с такими данными достигают чудес, если есть голова на плечах. Насчет тебя я пока… не понял. Так как ты тренировалась?

- Лет с двенадцати я стала каждый день играть все гаммы до пяти знаков – диезные и бемольные. Занимало это у меня сорок минут. Сначала руки уставали, болели, потом привыкли. И… этюды вообще перестали меня пугать. С ходу играла любые пассажи. Получалось даже с закрытыми глазами. Только октавы по-прежнему мне не даются.

- Есть такие девочки. Они могли бы стать виртуозами во времена клавесина, клавикорда – играют точненько, аккуратненько, звонко, пальчики натренированы, все трели отменно звучат… Но с тех пор техника усложнилась. Гайдн для них – в самый раз, а Бетховен уже сложноват. Нужно справляться и с октавными этюдами, требуется растяжка, физическая мощь…

- У меня это не получается.

- Расскажи мне, как учишь технически сложные произведения.

- Каждый пассаж играю по пятьдесят раз – и начинает получаться, даже с закрытыми глазами. Руки сами играют. Как будто помимо воли. Мне говорили: помимо памяти головы есть память пальцев.

- Тебе это советовал твой педагог?

- Нет. Она и не знает…

- Прогресс у тебя колоссальный. Вспомнил, как пару лет назад ты выступала на концерте в нашем училище… земля и небо. По сравнению с тем, что выходит сейчас. Ну, ладно… А перед конкурсом делаешь что?

- Приезжаю в варежках – в любое время года. Грею руки, беру ключ от свободного класса и за час до выступления несколько раз подряд медленно переигрываю всю программу от начала до конца. Тогда я спокойнее – знаю, что срывов не будет. Отыграю все как машина. Может, и не блестяще, но Анну Львовну точно не подведу.

- Так-так-так… - Ивлев снял очки и засмеялся. – А она считает, это признак стабильной нервной системы. Хотя гляжу я на тебя и думаю – какая уж там стабильность… это просто задолбленность. Но в твоем случае количество потихонечку переходит в качество, это уже СЛЫШНО – не везде, местами…

- Олег Александрович, я не умею расслаблять руки, они все время болят…

- Этому я тебя научу, не волнуйся. Ты, главное, сделай что-нибудь со своим страхом. Ведь ты уже стала увереннее, раз пальцы так развились… Знаешь, что? Лучше хуже играть, но быть здоровой. Я боюсь, как бы из тебя неврастеничку не сделали. Накануне конкурса или концерта что говорит тебе Анна Львовна?

- Что я… не должна ее подвести. Все будут очень внимательно меня слушать…

- И после этих ее бодрых напутствий тебя трясти начинает?

- Ну, да…

- Вот что, девочка… Когда ты выходишь к роялю, думай, что в зале вообще  –  никого. Тогда ты расслабишься… и зазвучишь. Одна играть любишь?

Неля замялась.

- Ты даже не знаешь, что ответить. Подумай… ведь не такой это сложный вопрос…

Она вообще не знала, любит ли музыку так, как должна бы, раз выбрала эту профессию под влиянием Анны Львовны. Та убеждать умела: «Для девочки это – хорошая специальность». Неля понимала, что крупного дарования в музыке у нее нет, и ничего этот вид искусства не потерял бы, если б она решила вопрос со своей профориентацией иначе. До поры до времени она и не подозревала, что не умеет слушать, СЛЫШАТЬ музыку – а старательно играет ноту за нотой. Таких очень много, они даже побеждают на конкурсах, если жюри не слишком взыскательно.

Ивлев за ней наблюдал. Детская радость на лице – легкий взмах локтями, запястьями, и руки освобождались, парили по клавиатуре. Она перестала бояться этюдов, научилась в каких-то местах «отдыхать», восстанавливаться, прежде чем продемонстрировать свою силу. Вообще ее страхи таяли один за другим…

Неля ждала окриков, уничтожающих эпитетов в свой адрес, которых наслушалась от Анны Львовны, но Ивлев был невозмутим, флегматичен, отстранен, будто спал на ходу. И она перестала хоть сколько-нибудь зажиматься в его присутствии.

После солдатской муштры музыкальной школы в училище она совершенно расслабилась. Директор был не слишком строг насчет дисциплины, и преподаватели могли себе позволить приехать на работу с большим опозданием, все время переносили занятия, вели себя как свободные художники. И студенты невольно разбалтывались.

Но для девушки это обернулось благом. Она перестала воспринимать каждое свое выступление как выход на эшафот, исчезло напряжение в ожидании зачетов, экзаменов, концертов и конкурсов. Отличница в школе, здесь она сразу же съехала на четверки.

- Не паникуй из-за этого. Знаешь, есть такой синдром – первый парень на деревне. У себя, на местном уровне, был лучше всех. Приехал в столицу – а там таких много…  Здесь другой уровень конкуренции. Надеюсь, что ты не из тех, кого это сломает, - сказал Ивлев. – Ломаются больше парни, у них самолюбие – о-го-го! А девочки в этом смысле выносливей.

У нее изначально не было иллюзий на свой счет, и оценки она восприняла относительно спокойно. Неля со временем стала понимать, что занятия с Ивлевым ей интересны, он разъясняет ей вроде бы очевидные вещи, и у нее открывается «второе зрение»… В нотах она теперь видит не просто набор знаков, а и многое другое.

- Несколько нот объединяют в мотив, мотивчики в фразы, фразы в предложения, предложения – в период… Получается мысль. Законченная. Посмотри на картину художника. Ты же не воспринимаешь каждую точку отдельно. Их соединяют, получаются линии – крупные линии… Тебе надо научиться объединять, укрупнять, видеть целое, а не набор разрозненных деталей. Как бисеринок. Нанизывай их на ниточку, и увидишь все украшение, рисунок целиком, а не по частичкам. А у тебя будто разрозненная мозаика – где-то валяются крохотные детальки, которые ты не можешь соединить в своей голове и сыграть так, чтобы слушатели это поняли. Ты должна научиться мыслить крупно, а не мелочить. К сожалению, многие старательные ученицы всю жизнь не могут это постичь.

Он не сказал, что имеет в виду Анну Львовну, но Неля поняла. И сколько таких – старающихся продемонстрировать не музыку, а себя? Вот мои пальчики, локоточки, запястья… Я так, так и этак могу! Так обучают детей-виртуозов. И до поры до времени это всех умиляет.

«Анну Львовну я переросла, - думала Неля, сидя в автобусе с закрытыми глазами. – Но дорасту ли когда-нибудь до уровня Ивлева? Нет, конечно… Так и останусь я между ними – как тропка, связующее звено. Он мне когда-то сказал, что начал пить в юности, потому что тогда не умел расслабляться… И кто я такая, чтобы его осуждать?»

Алкоголизм педагога в глаза не бросался. Он держался бодро, походка его не теряла уверенности. Некоторая доля рассеянности и небрежности всегда была в его характере. Кого-то это раздражало, но на Нелю его отсутствующий вид действовал успокаивающе. Гиперопека Анны Львовны ее нервировала, но три с половиной года спустя она почувствовала, что только сейчас окончательно от нее отвыкла и воспринимает первую учительницу как далекое прошлое.

«Я ему всем обязана… всем!» – Неля не слушала то, что говорили друзья семьи Ивлевых на кладбище. Она прощалась с прежней девчонкой, которая любила не столько музыку, сколько собственную старательность, пытаясь прыгнуть выше головы. Интуитивно она все делала правильно, но тогда Неля искренне не понимала, ЧТО может быть важнее тщеславия, самолюбия и амбиций – желание донести мысли, чувства композитора, а не продемонстрировать: вот, посмотрите, какая я за роялем. Да она их тогда и слышать-то не умела.

- Подождите… Олег велел вам передать, - вдова Ивлева протянула девушке старые ноты. Это были прелюдии Скрябина. Неля открыла первую страницу и увидела надпись – его небрежным размашистым почерком: «Неле, моей ученице». – Это очень хорошая редакция, он хотел вам подарить после выпускного экзамена.

«Неле, моей ученице» - ни слова больше… Да и, наверно, не нужно. Ивлев уже никогда не узнает, что она теперь любит играть одна.