Пыль, шум, жара, бестактность

Фарфоровое солнце дружелюбно улыбалось над притихшим морем. Филиппов морщился, фыркал и наконец надвинул шляпу на глаза. Он приехал в Дивноморское без всякой цели. Ни для отдыха, ни для работы, даже ни для перемены обстановки. Приехал только потому, что в убогой конторке, где он проработал последние двадцать лет, ему дали двухнедельный отпуск. Увидев соответствующие бумаги, Филиппов даже рассердился. Ведь отпуск означал разительную перемену в его образе жизни, вынужденное безделье и обнаружение совершенного неумения занять себя.  Но, раз начальство настояло, придется отдохнуть.
В свой последний рабочий день перед отпуском Филиппов был особенно мрачен и на формальное поздравление коллег отреагировал холодно, как на язвительную колкость. Он ужасно злился на то, что вместо выполнения привычных бумажных обязанностей ему придется думать, куда ехать, что брать с собой и как пережить эти две недели. Ничего не поделаешь, приказ есть приказ.
Филиппов всегда был скуп, нелюдим и раздражителен. Поэтому он снял самую дешевую комнату в получасе ходьбы от моря в старом, сером от пыли домике, окруженном большим неухоженным садом. Жилье имело вид самый отвратительный, но Филиппов был рад, что платит за него всего двести рублей в сутки, и ему никто не мешает. Приехав в Дивноморское, он первым делом постарался сделать все возможное, чтобы максимально приблизить условия своего проживания к тем, к которым привык за много лет холостой неприметной жизни. Для начала он задернул шторы и попросил хозяйку не беспокоиться об уборке. Спал он до двенадцати часов дня, затем, умывшись и безукоризненно выбрившись, пил некрепкий чай и, посетовав на судьбу отдыхающего, выходил на прогулку.
На пляже он всегда сидел в тени и жаловался на шум и жару. Однажды он попробовал было искупаться, но вода показалась ему слишком холодной и мокрой. Громко повозмущавшись и не найдя виноватых, он вернулся в свой тенек и больше попыток войти в море не предпринимал.
В четыре часа по полудни он обедал в дешевой душной закусочной, при чем непременно супом с клецками и чаем. Потом до самого ужина сидел на скамейке, с неприязнью разглядывая прохожих и что-то бормоча себе под нос. Ужинал в семь часов вечера, возвращался в свою комнату и не выходил из нее вплоть до полудня следующего дня.
В Дивноморском Филиппова уже хорошо знали. Перемена климата и свежий воздух все-таки повлияли на него благотворно – он стал общительнее и теперь не только неуклюже раскланивался с хозяйкой и, насупившись, молчал, а даже обменивался с окружающими короткими фразами. Однако люди восприняли эту перемену без особого восторга. Хозяйка каждый раз при появлении Филиппова обреченно вздыхала и не знала, за что приняться, чтобы не выслушивать его жалоб на солнце, пыль, бестактность прохожих и грубость торговцев. На пляже к Филиппову начала приглядываться береговая охрана – слишком уж громко он выражал свое недовольство цветом воды, температурой гальки, скоростью ветра, играми детей, разговорами взрослых и криками чаек. Официант в закусочной тоже натерпелся от общительности Филиппова. С ним он говорил исключительно об упадке нравов и паршивости нынешней молодежи. Бедный парень пыхтел, крепился, кивал, а потом истерил и умолял хозяина разрешить ему больше не обслуживать Филиппова. Таким образом, эти содержательные беседы приносили удовольствие одному Филиппову. Остальные обитатели поселка уже хотели идти жаловаться, если бы не одно занятное происшествие.
Как-то раз вечером, когда Филиппов готовился ко сну, в его комнату осторожно постучалась хозяйка.
– Александр Семеныч, извините ради богу, – затараторила она. – У нас новый постоялец, а вторая комната на ремонте. Позвольте к вам подселить.
Филиппов неприятно удивился. Но только он хотел высказать свое недовольство и решительный отказ, хозяйка добавила, что тогда снизит плату до ста рублей в сутки. Филиппов задумался. С одной стороны, платить вдвое меньше – предложение очень заманчивое, но с другой, видеть с собой в одной комнате он по-прежнему не желал никого. В итоге, скупость победила хроническое одиночество.
На пороге стоял долговязый мужчина, как две капли воды похожий на Филиппова, с красным лицом и безразличными глазами. Он поставил на пол свой худой чемоданчик, оглядел комнату и состроил недовольную физиономию, словно он находится здесь чисто из жалости и крайней необходимости. Филиппова он даже не заметил, но когда тот, кашлянув, представился и протянул ему руку, незнакомец встрепенулся, удивился, и, пожав руку Филиппову, пробормотал:
– Кириллов. Рад. Очень рад.
Затем он отвернулся и больше не обращал на своего сожителя никакого внимания.
Следующим вечером Филиппов застал своего сожителя в расстроенных чувствах. Кириллов сидел на кровати и что-то недовольно бормотал. Заметив приход Филиппова, он повысил голос.
– Черт знает, что! Не могут дорожки нормально вымести! Везде грязь, мусор. Черт знает, что!
Филиппов оживился.
– Действительно, – заметил он. – Ходить совершенно невозможно!
– Да это же форменное безобразие! – воскликнул Кириллов, повернувшись к своему сожителю. – Куда смотрят коммунальщики да и вообще местные власти!
Впервые в жизни Филиппов почувствовал, что обрел родственную душу. Кириллов придерживался такого же распорядка дня, особо не мешал, не раздражал своим присутствием, а главное – с ним было, о чем поговорить. Вскоре Филиппов и Кириллов стали неразлучны. Кириллов следовал за ним повсюду, изливая душу и нетерпеливо выслушивая своего нового приятеля. Поначалу Филиппов не представлял своей жизни без Кириллова, но вскоре в их отношениях обнаружился разлад.
Кириллова могла вывести из себя любая мелочь, он возмущался по любому поводу, а иногда повод был даже не нужен. Он говорил, говорил, снова говорил, постепенно придав их общению характер монолога. Филиппов был вынужден молчать, слушать и воспринимать информацию исключительно негативную. В добавок ко всему, избавиться от Кириллова, отдохнуть он него хоть десять минут не представлялось возможным. Филиппов молчал, слушал, терпел, молчал, терпел, терпел и однажды утром, когда Кириллов, не успев встать с постели, начал в очередной раз жаловаться на плохой сон и головные боли, Филиппов вспылил. Кириллов непонимающе смотрел на своего приятеля, но не отказал себе в удовольствии вступить в перепалку. От отборной ругани трещали стены, а в саду забеспокоилась приблудная собачка. Хозяйка, возившаяся в кухне, заметила только, как Филиппов вылетел из комнаты, пригрозил Кириллову кулаком, еще раз громко выругался и рявкнув хозяйке «Спасибо!», схватил свой чемодан и вышел.
Вернувшись домой, Филиппов тут же явился к начальнику конторки с требованием больше не давать ему никаких отпусков, обругал секретаря, спросившего об отдыхе, и с тройным усердием принялся перекладывать бумажки. Двухнедельный оплачиваемый отпуск… Придумали же!