ЛЧ ч 4 Переход Гл 7 Тень прошлого

       Лето обрушилось со всей своей неистовой страстью. Резко-континентальный климат  вошел в плоть и кровь людей этой земли. Для Евы и ее старшеклассников остались позади выпускные экзамены, показавшие блестящие результаты: в обоих десятых классах по двадцать человек получили «отлично», несколько человек «хорошо» и двое-трое «удовлетворительно», но она всё равно удивилась, когда директор школы похвалила ее:
       - Молодец!
       «Разве это ее заслуга? Это сами ребята такие, и их семьи, заложившие в них личность, со всеми вытекающими отсюда стремлениями».
       На выпускной она пришла по-прежнему скромно одетой: однотонное платье миди, то есть значительно ниже колена. Во время выпускного концерта каждому преподавателю ребята дарили номер, а родители — небольшой сувенир. Какую-то симпатичную вазочку Еве вручила... мама Глеба.


      Но вот все трудности этой осени, зимы и весны позади, итак почему же она в пустоте?! Ева подошла к зеркалу: оттуда на неё смотрел “синий чулок”, а за окном расцвели деревья и лица прохожих. Но она стоит здесь,  в стороне от нескончаемого конвейера желаний и чувств, сама перед собой и своим подлинным одиночеством. Будто во сне, она расстегнула молнию  своей старой белой сумочки: в ней его письма и открытки за три с половиной года. Последнее пришло уже сюда,  на этот адрес. В нём он, наконец, признал тот факт, что его никогда не пустят в СССР, и поэтому она должна подумать о своём будущем без него. Вот фотографии его тёти и её семьи в столице, вот фото его двоюродной сестры, вот Ева танцует с ним, а вот она в алом французском брючном костюме.
       Ева открыла чемодан: здесь так и пролежали её студенческие наряды. Она вынула маленькое, лёгкое, коротенькое платье, джинсы, купленные у венгров, три любимые  короткие юбки. А вот и купальник — югославский: чёрное бикини, столь дефицитное,  купленное по большому везению в Москве.
       - Пляж, - решила Ева, - родной берег. - Завтра же пойду на пляж.


       Уже на следующий день она была на берегу. Говорят, что гормоны, особенно жестоко упакованные внутри, источают особый запах. Вероятно так и было, ибо она не осталась без внимания, но... почему же эти взгляды вызывали в ней некоторое чувство омерзения, а оголённые мужские фигуры брезгливость?!  Ненависть тоже чувствуется, чувствуется и на расстоянии, и чуждые взгляды так и осели в некотором отдалении от Евы.
        На берегу она стала появляться по два, три раза в неделю: июнь, июль — и пляжному сезону придёт конец. Лениво приоткрыв глаза, рядом с уже привычными завсегдатаями, она однажды заметила знакомого парня. Тот явно что-то выспрашивал у них, поглядывая на Еву. “Да это же двоюродный брат Павла. А вот где Павел сейчас, не имею представления, наверное, далеко отсюда, там, на Украине и остался после университета”, - вспомнила она о бывшем однокласснике и друге.

 
        Каждый раз после такого отдыха, домой Ева возвращалась бодрой и довольной. Вот только чем? Молодостью, вероятно, и светлыми надеждами, которые всё-таки вселяло в неё внимание молодых людей, пусть и не принятое ею.  Войдя в квартиру, она снимала с себя легкое платье, и шла в купальнике в ванну. Как-то даже похвасталась сестре и ее мужу загаром. Она не понимала, что не стоит этого делать, что это запрещённая нормами общения провокация. Но тело её разрывалось от неудовлетворённого желания, и она неосознанно стремилась быть замеченной. Летом она вновь позволила проснуться в ней «другой» Еве — женщине, измученной бесконечным воздержанием.
       Отношение Норы к Еве заметно остыло. Но Ева этого не понимала, она не понимала  чувств сестры потому, что слишком уверена была в её достоинствах, и считала, что она и сестра ни в каких ситуациях не могут составить друг другу конкуренцию не только в связи с родственными отношениями, но еще и потому, что её сестра очень красива, и потому что брюнетка и блондинка в принципе не сопоставимы и муж беззаветно и преданно любит только свою жену; а насчет купальника... ну так что, они оба — тренеры, и привыкли к полураздетым телам.


       В двадцать шесть лет, а столько должно было исполниться Еве осенью, другие уже обустроили свой дом, родили детей, а Ева не понимала элементарного, не сделала ни одной попытки устроить своё будущее, создать свою семью. В ней продолжал спать инстинкт материнства, и она как стрекоза радовалась своей идеальной фигуре и некоторой детскости, сохранявшейся в её внешности в силу внешних факторов и генетики. Так «лето красное и пропела». Ни единый мужской взгляд не привлек ее женскую суть. Перед ней застыла тень прошлого.