Правнук декабриста

О борт лениво шлепает волна. Солнце пьяно растекается по палубе. На воду больно смотреть, так ослепительно рассыпаются блики. Зной. Даже в тени рубки он проникает под кожу, вместе с током крови разливает тяжелую негу по телу. Не хочется шевелиться под жаром открытой духовки уходящего дня. Борта баржи сходятся в перспективе на мощном канатном узле, от которого  тянется трос к рыскающему по волне маленькому буксиру с громким названием «Генерал Черняховский».

— Пойдемте ча-а-а-й пить, — конопатый нос в скорлупках обгорелой кожи, веселые глаза. Ворот тельняшки лоснящимся жгутом обвивает загорелые ключицы. Васька ерошит мазутными руками свои выцветшие волосы и опять тянет:

— Ча-а-а-й пить. А?

Мы спускаемся по истертому рифленому металлу ступеней в крохотный кубрик баржи.

— Чаёк, с травкой заварил, душистый, а можа чего и покрепче. А? Иль жара?— хозяйничает у стола, накрытого истертой по углам цветастой клеенкой маленький седенький дед.

— Жарко, Михаил Петрович. По такой-то жаре пить не стоит.

Сели, разложили нехитрую снедь. Печенье, перекрошенное в полиэтиленовом мешке, хлеб. Открыли банку сгущенки, в кружку с отбитыми краями отсыпали сахар, осторожно пошвыркиваем чай из раскаленных жестяных кружек.

— Жарко. Я думала, хоть на воде ветерок повеет. Долго нам еще плыть?

— Скоро уж… А щас жарит, так через час задуть холодным ветром может, – в сумраке кубрика светит вспотевшей плешинкой, прищурился, наблюдает за мной, потом поднимает крючковатый палец и покачивает им со значением, — Не смотри, девонька, что я сейчас командирю на этом корыте… Васька, скажи, кем я раньше был?

Васька ухмыляется, трясет рыжими космами:

— Кем? Директором рыбзавода был. Большим человеком в Усть-Баргузине.

— Вот! – Петрович приосанивается и гордо смотрит на меня, — а сейчас на пенсии я. Восьмой десяток уж разменял, а не могу без дела. Хоть на барже, а все ж в море выйду…

— Васька, кем вам приходится? Внук?

— Может… и внук. Зиму вместе в моей хибарке покуковали, сроднились, жить ему негде было. Так что теперь внук, — дед отхлебнул, осторожно откусил печенье, пожевал, — а родные внуки уж год как уехали. Город их заманил… Олимпиядой…

Наверху, где-то на корме резались в карты туристы. Молодежь шутковала, резвилась, изредка слышались взрывы хохота. Веселье гулким стукотком отдавалось в пустое нутро баржи.

— Студенты, — дед крутанул головой, уставил в иллюминатор свои выгоревшие голубые глаза, — девки у них красивые, ладные. Да что ж они там так прыгают, бестолковые… Ненароком судно потопят, -Петрович торопливо встал, полез наверх по трапу. Вслед за ним и я выкарабкалась на палубу. Солнце все еще резало по глазам нестерпимым блеском, но стало уже прохладнее.

— Эх! Молодежь, все у вас впереди, не то что у нас… остается только прошлым жить, — Петрович легко шагнул на крышку трюма, прихлопнул по коленям ладонями, в глазах хитринки запрыгали. Приосанился на своих театральных подмостках, знакомо покачал пальцем:

— Вы не смотрите, робятки, что я сейчас командирю на этой барже. А знаете, кто я такой?

— Знаем, знаем…были директором рыбзавода, — рассмеялась молодежь,— вы это уж говорили…

— Да что там директор … Не это главное, — Петрович мотнул головой, — а слыхали вы, что здесь, в Баргузине, декабристы на поселении жили?

В ответ засмеялись ребята обидно, куражливо:

— Дед, к чему клонишь? Ты сам, что ли, из декабристов? Удивил. Хорошо сохранился.

— И-и-эх. Все шуткуете…А я самым что ни на есть живым раритетом являюсь. Во мне, можно сказать, две эпохи сошлись. Родился в начале этого века, в год смерти Толстого. А прадеда своего, декабриста, успел застать. Видел его, как вас сейчас…

Смех на корме прекратился, молодежь с любопытством поглядывала на Петровича:

— Правду говоришь, что ли, дед?

— Правду. Я прямой потомок декабриста. Правн-у-у-у-к… Вот этой самой рукой младенцем еще дергал столетнего прадеда своего за бороду.

Вперед выступил паренек, протянул ладонь:

— Уважак тебе, дед. Дай, пожалуйста, прикоснуться к истории, нам в двадцать первом веке эстафету придется передавать. Живи как прадед твой жил тоже сто лет, живи даже больше.

***

Тонкой полосой закатного пламени чертились макушки гольцов полуострова Святой Нос. Показался и исчез на западе огненный край между зубцами сопок, дохнул напоследок жаром, рассеял туман, разметал сиреневые облака. Опрокинулось небо, окатило сумеречным молоком скалы, бескрайнюю гладь воды, в центре которой застыл крошечный буксир с громким именем «Генерал Черняховский», с огромной баржей на поводке, с правнуком декабриста на борту.