Мы - Мясо

Когда-нибудь настает день, и ты допускаешь ошибку.
Настает день, когда твоя насквозь проинструктированная мама случайно отворяет дверь. И тогда становится поздно звонить в деканат, или куратору в Технопарк. Поздно трясти грамотами, грантами и визой британского посольства, обещавшего тебе стажировку.
Ты до самого конца не веришь, что этот день настанет. Хотя твоих друзей уже цепляют, одного за другим. Цепляют тех, у кого нет денег, у кого нет связей, у кого нет папочки.
За порогом тебя с хабальской ухмылочкой ждет участковый, а с ним пара сверхсрочников. Они заставляют тебя подписать повестку. Оттеснив чернявого участкового, на порог влезает старлей из комиссариата. Этот гладкий полированный перец уж точно под пули не пойдет. Он похож на африканского охотника, наконец-то выследившего последнего тигра.
Маму он вообще не замечает. Старлей укореняется намертво, и становится ясно, что придется идти с ними. Что они будут тут торчать поперек выхода, пока ты мечешься в поисках вещей. А сержанты ухмыляются, предвкушая, как отберут на призывном все съестное, и теплые носки, и вообще отберут все, что захотят.
Потому что у них новый приказ. Не от районного военкома, жирной пропитой сволочи, освободившей от службы половину богатых сынков. На сей раз у них жутко важная бумага. Приказ самого Верховного главнокомандующего. Это звание старлей произносит так, будто Ленин восстал из Мавзолея. Если ты не идешь сам, тебе при всем дворе цепляют наручники и пинками гонят в автобус.
Что-то случилось, раз им наплевать на плоскостопие, и близорукость, и скалеоз. Им наплевать на гранты и британскую визу в паспорте и чемпионат по стратегиям, и готовую игру, которую ты должен сдать заказчику. Что-то случилось, и ты бредешь с узелком, точно раненый в жопу Вини-пух, тащишь носки, трусы, банку варенья и прочую муру, которую успела напихать мама. И только в автобусе до тебя докатывается отголосок правды. От таких же придурков, как ты сам. От тех, кто не успел заныкаться. 
Звучит слово, зловещее, как бензопила. Мобилизация.
Еще не все возраста забирают, но в автобусе сидят и совсем молодые пацаны, и мужики за тридцать. Якобы их везут в Челябинскую учебку партизанить. Эти даже не пьют, хотя пузырь с водкой гуляет по рядам. У них лица смертников. У них остались жены и дети.
Это еще не война, так хрипит прапор, выдыхая нам в лица перегар. Но война у самых границ. Европу затопил поток африканцев. Там бьют полицию, войска ни хера не могут сделать. Потому что нет приказа стрелять по ублюдкам. А еще по ублюдкам нельзя стрелять потому, что они граждане этой самой Европы. Россия спешно закрывает пропускные пункты. Но на западе несут вахту элитные погранцы, по слухам туда брошена десантура. Зато нам офигительно повезло – нами заткнут азиатские степи. Потому что, в Пакистане и Афгане тоже буча. Чтобы заткнуть степи, нас нужно положить живым щитом. Положить или поставить раком перед противником – одно и то же. Мы все равно не умеем воевать. 
На призывном ты видишь все, как во сне. Выдают какую-то больничную хрень вместо белья, наскоро бреют и учат искать свое место в строю. Твое место в самом тылу, ты маленький по росту. Пока неизвестно, хорошо это или плохо. Старлей серьезно говорит, что мелким легче пригибаться, когда полетят пули. Это шутка такая. 
Потом тебя впихивают в потную толпу и везут всю ночь. Делают переклички, наскоро выдают паек, который невозможно прожевать, и книжку со словами присяги. Тебя привозят туда, где формируется воинская часть. Здесь все мерзнут, в кранах только холодная вода, окна разбиты. Наружи выставлены посты с автоматами, и проволока на воротах. Надо срочно выучить слова присяги. Кто откажется учить – того ждет тюрьма, так сказал старлей. А кто выучит присягу и выкрикнет ее перед строем, не сможет убежать по другой причине. Его тогда пристрелят, или сошлют в штрафбат. Но скорее всего – пристрелят, задумчиво добавляет угарный прапор. Потому что - военное положение.
Никто толком ничего не объясняет. Видимо, чтобы запутать врага. Телевизор не пашет, толчок забит дерьмом. Это казарма, но кажется, никто не собирался тут селить людей. Ты с трудом урываешь вонючий матрас и короткую простыню. Наволочку достать не удается, полотенце похоже размерами на носовой платок. На вопрос, где тут душ, тебе ржут в лицо. Многие трезвонят по сотовым, пока не приходит приказ все телефоны сдать.
Новости такие, что хочется повеситься прямо в сортире. И что самое поганое – все происходит одновременно. Одни дикторы кричат, что первый удар по Израилю нанес Иран, другие обвиняют евреев. Казарма разделилась примерно пополам. Одни кричат – жаль, Гитлер не добил жидов. Другие кричат, что там половина нашего русского населения. Все ждут, когда наш президент поднимет «Русланы» и начнет вывозить из Израиля русских, но президент занят более важными делами. Он улетел на переговоры с туркменами, узбеками и прочими важными союзниками. Если они еще союзники.
Тут кто-то добывает маленький телевизор, и начинается настоящий цирк. Оказывается, что Израиль нехило пальнул в ответ. Но непонятно, долетели ракеты до Ирана или нет. Зато передали, что Индия поддержала Израиль, а пакистанцы в ответ тут же начали резню в Кашмире или где-то там. Информационные агентства Европы стоят на ушах, и вообще им не до Востока, потому что в самой Европе наступает полная жопа. Поляки стоят стеной, чтобы не пропустить африканских беженцев, которыми уже кишат Франция и Бундес. В самой Африке идет натуральное мочилово. Африкосы бегут через Средиземное море на шлюпках, досках и даже на краденых танкерах. Испания и Италия просто задохнулись…
Тут приходит прапор и отбирает телевизор. Тебе выдают такую удобную форму, что в ней легче сразу сдаться. Положены боты со шнуровкой, но вместо них тебе кидают кирзовые опорки, на размер больше, чем могут вытерпеть твои плоские ласты. Затем всех выгоняют в поле и отрабатывают действия на марше. Типа, как отступать, если что. Долговязый летеха швыряет в толпу взрывпакеты и кричит, что вспышка то слева, то справа. Ночью ты баюкаешь кровавые мозоли и пытаешься отогреться под матрасом.
Утром всех строят и заставляют принять присягу. 
Ты немножко радуешься. Ты слышал, что после присяги можно получить оружие. С автоматом не так страшно. Но тут тебя ждет очередной облом. Вместо оружейки вас гонят через городскую свалку рыть окопы. После суток рытья окопов начинается ливень, и вся работа идет коту в одно место. Ты возвращаешься назад с кашлем, кровью не только на пятках, но и на ладонях. Ты возвращаешься, а тебе даже негде постирать форму. А когда ты ее постирал в ванне для мытья ног, у тебя немедленно тырят гимнастерку. Приходится клянчить у каптерщика линялое старье. Пока тебя не было, сожрали твое варенье, уперли твои книги, ручки и даже ложку. Потом ты случайно не уступаешь «деду» место перед писсуаром, и тебя лениво ****ят. Хорошо, что не сапогами. Даже драться ни у кого нет сил.
Зато тебя везут на стрельбище. Под проливным дождем, в открытой машине. Тебе выдают аж целых семь патронов и кладут рожей в грязь. По команде ты жмешь курок и только потом замечаешь, что забыл поставить на одиночный огонь. Но уже поздно, время собирать в лужах стреляные гильзы. Кто не соберет и не сдаст семь гильз, останется на ночь. И вся рота останется вместе с ним. Ты начинаешь кашлять, но «проходной балл» в лазарет – тридцать восемь и пять. Троих счастливчиков увозят с воспалением легких. А тебе и другим выдают болванки вместо гранат. Потому что, если всем давать боевые гранаты, то какой-нибудь мудак непременно подорвет себя и соседей.
Гранаты куда-то улетают, и ты думаешь – вот, наконец, хоть полчаса отдыха. Хрен там. Выдают противогазы и загоняют в палатку с учебным хлорпикрином. Из палатки все выползают на карачках, здесь же блюют, и бегут отмывать воспаленные глаза. Что-то неправильно с противогазом. Но прапор говорит, что неправильно у тебя с формой головы. Но это херня, весело добавляет он. Потому что, если начнется всерьез, то никакой противогаз не спасет.
Тебя опять впихивают в поезд. Стучат колеса, на станциях видно, как задерживают гражданские составы. Там женщины, там люди в гражданке. Вместе с другими салагами, ты извиваешься, ты вжимаешься в зарешеченные окна, пытаясь вспомнить, как выглядит живая женщина. Кажется, ты потерял счет времени. Зато догоняет письмо от мамы. Она пишет, что пишет повсюду. Пишет про мой английский и арабский, про мою повышенную стипендию. Это даже не смешно, это стыдно. Длинный летеха предупреждает, что все обратные письма будут проверяться, и не дай бог хоть одна сука пожалуется.
Никто не может толком понять, когда же начнется Азия, и нас вольют в славные погранчасти. Поезд ковыляет сутки. Но однажды напротив замирает другой состав, с той стороны. Мы кричим им, они кричат нам. Там до хренища раненых. Ты впервые видишь столько людей в бинтах. Посредине у них операционный вагон. Там окна закрыты, но орут и воют так, что в нашем поезде становится тихо. Потом из того поезда кто-то вылезает в тамбур и говорит, а наши все молчат. Какая на хер, Азия, матерится парень с забинтованным лицом. Нас тащат из Северобайкальска, уже почти неделю. Тут все твои попутчики слегка обалдевают – потому что, какой в сраку, Северобайкальск, и где это вообще? То есть, понятно, что далеко в Сибири, где-то около Байкала, но нам-то обещали учебку в Челябинске, и мирную казахскую границу, и вообще… И вообще, млять, оттуда столько крови? Вы с кем там схлестнулись? Ведь с китайцами точно нет войны, ведь нет же!
Тут дверь в их тамбуре открывается совсем, и видно, что там смолят, трое или четверо. И только тот, что болтал с нами, он нормальный, в  смысле – с руками, но на костылях, с одной ногой. А трое других – сидят на шинелях, с культями вместо ног. Они все мутные, пьяные, один плачет. Эти долбоебы все врут, кричит тот чувак, что с ногой. Эй, славяне, у вас что, радио нет? Они там все врут, что надо решить мирным путем, что мелкие столкновения, что группы китайских националистов. У косорылых реальная техника, роботы с лазерной наводкой, бьют по ногам. Издалека бьют, за пятьсот метров, мы и прицелиться не успеваем. Лупят и отходят на свою полосу. Испытания, млин, новой техники. Вы – мясо, славяне.
Ты оборачиваешься к своим в вагоне, и видишь, что никто не верит. Одноногий набухался, явно гонит пургу. Кто-то авторитетный, из старичков, успокаивает, что в забайкальском округе есть пушки, и танки, и вообще узкоглазых можно жахнуть парой хрущевских ракет…
Мы как раз из такой-то дивизии забайкальского округа, перебивает одноногий. Дивизию начали спешно развертывать три дня назад, прямо у монгольской границы. Но тут приказали поворачивать оглобли, потому что началась реальная бойня в Чите, а затем в Ангарске и даже в Иркутске. Там китаезов столько, что местные менты побросали оружие. Выступил какой-то хер из китайского начальства и сказал, что были провокации, что русские во всем виноваты, что русские притесняют мирных торговцев…
Между вагонами бежит патруль, обкуренные сверхсрочники с автоматами. Их старший орет, что если мы не заткнемся, он ****ет очередью прямо по окнам. Ты затыкаешься, и другие затыкаются. Вы сползаете вниз и таращитесь друг на друга, не в силах поверить, что пришла реальная задница.
Нас убивают, и никому нет дела. Мы – мясо.
Наконец, поезд куда-то доползает. Вокруг лес и обломки старых рельсов. Наконец-то ты запоминаешь номер своего славного мотострелкового подразделения, и фамилию командира, и впервые видишь знамя, и ходишь строевым, и ходишь, и деды лупят уже серьезно. Но недолго. После отбоя к тебе приходят трое, зовут в сушилку.
И спрашивают – ты что-ли, Набиуллин? А что сразу не сказал? А почему ты должен им докладывать, непонятно. Но трое говорят – держись нас, во второй роте трое из Казани, и в третьей есть башкиры, они тоже прибегут, если что. Эльнур из второй роты, он вроде как основной среди татар, и говорит, что все собираются после отбоя там-то. Ты идешь, хотя хочешь спать, и вообще стал как автомат. Ты уже забыл, как выглядит компьютер, ты забыл, как побеждал в боях, как писал лучшие стратегии. Ты сам пугаешься того, как тупеет голова, как ничего не хочется, кроме жрать и спать, а еще у многих вши. И тут оказывается, надо молиться, Эльнур смотрит на тебя, как на больного. Оказывается, у него брат вернулся из Каирского университета. Он теперь салафит и проповедник в мечети, он лучше знает, как жить. Эльнур тоже собирается учиться за границей. Он говорит, и все его слушают. Он говорит, что киргизы просили помощи русских, когда у них началась резня с узбеками, но Москва им не дала солдат. Потому что, сразу в двух десантных полках парни заявили, что не будут стрелять в братьев-мусульман. Два полка расформировали. Мы должны заявить тоже самое, говорит Эльнур, и все орут, что он прав.
Похоже, не ты один чувствуешь себя идиотом. Есть еще ребята, которые, хоть и татары, но не жили в республике, и не особо верующие.  А потом появляется Андрюха Власенко, тот дед, что лупил тебя в каптерке, и с ним еще трое сверхсрочников, они сцепляются с Эльнуром и другими, и начинается настоящая драка. Те, кто не дерутся, прячутся под койки, врываются парни из роты охраны и палят в потолок, и всех укладывают лицами в пол. Ты следишь из-под койки, видишь блестящие сапоги лейтенанта и здоровенные берцы прапоров, эти фигачат всех без разбору, только кровь летит веером. Кого-то уволакивают во двор, кого-то уводят на временную гауптвахту, а лейтенант наводит на всех пистолет и кричит сипло, что по законам военного времени суда не будет. Голос у него сиплый, совсем нет голоса, а глаз дергается, и рот сводит набок.
И тогда ты врубаешься, что никуда от войны не убежал, что она повсюду. На следующий день с ходу начинаются учения, ты глотаешь пыль, все орут, потом тебе вешают на спину рацию, потому что ты салага. И вот, с гробом на спине ты куда-то ползешь в ночи, и слышно, как повсюду копают, это рота занимает позиции.
А утром начинается кошмар. И ты собственной кожей ощущаешь, что ты тоже мясо. Хотя и не славянин. Но какая теперь разница? Дело ведь не в том, татарин, русский, башкир или чукча. Уже неважно. Важно, что мы писали стратегии, получали гранты, любили девчонок, купались в море, а Третья мировая уже вовсю шла. Почему мы не замечали, спрашиваешь ты себя, отплевываясь от летящей сверху, грязи. Почему мы не остановили это раньше?
Вдруг появляется золото, повсюду золото, это встает солнце. Оказывается, это так красиво, когда над плоской равниной, над чахлыми елочками проливается настоящий золотой дождь . Ребята вокруг замолкают и тянут шеи, словно пытаются напиться этим радостным золотым кумысом, словно чувствуют, что это в последний раз. И ты тоже смотришь на восток, хотя глаза слезятся, и смотреть с каждой секундой больнее, но это надо видеть. Надо видеть, какая она огромная, наша общая земля, и никто не ней не живет, нет ни домов, ни улиц, только зеленое и золотой шар, и край великой пресной воды, которой, наверное, тоже хватило бы на всех…
Ты успеваешь подумать, что вот же оно, все просто, и все наверняка это тоже поймут, что была ошибка, и надо остановиться, но тут золотое становится серым, почти черным, горизонт встает на дыбы, словно сворачивается обугленный лист бумаги…а когда ты открываешь глаза, в ушах звенит колокол и больше ничего не слышно, а прямо напротив мертвый Андрюха Власенко обнимает мертвого Эльнура из второй роты, они уже не дерутся и не ругаются, но кажется, что они успели понять и обняться, перед тем как стать мясом, для великой и доброй Земли.