Дедушка Зося

Сложно писать об ангелах: их никто не видел. Впрочем, одного я знала. Это был дедушка Зося – мамин папа. Лысый, улыбчивый, хорошо сложенный ангел с болезнью Паркинсона, в круглых очках и рубашке защитного цвета. Он был родненький и теплый-теплый! Мне нравилось играть в куклы у дедушки на коленке, пока он пролистывал от корки до корки свои любимые газеты.

Дедушка Зося был очаровательно незлобив. Когда моя сестра Ленка откалывала нечто очередное, он изо всех сил притворялся сердитым: «Ты плохо себя вела и будешь за это наказана: телевизор отменяется…»  Ленкино лицо выдавало гримасу полнейшего отчаяния. В ту же минуту от дедушки прилетал спасательный круг:

-  …Но ты все еще можешь исправить!
- А КАК?
- Проси прощения...
- Дедушка, миленький! Прости меня! Пожалуйста! – тараторила Ленка, звонко обчмокивая плохо выбритые щеки.

Зиновий Исаакович Иоффе (по паспорту Зусь, в кругу семьи Зисл) пришел в этот мир на третий день еврейской Пасхи. Впоследствии дедушка стал зваться Зосей – с легкой руки любимой жены Анечки. Точной даты его рождения никто не помнил, да это и понятно: мамин папа не любил привлекать внимание. А вот что он по-настоящему любил делать, так это петь.

Певческая «карьера» дедушки началась в пять лет, когда Зисл поступил в хор мальчиков Речицкой синагоги. Всю свою сознательную жизнь он пел: по выходным, как только продирал глаза; на пару с женой или дочкой; под гитару, мандолину и без музыкального сопровождения. Это были арии из опер, вальсы и новомодные песни советских композиторов. «Как много девушек хороших» для затравки, «Что наша жизнь? Игра!» в качестве кульминации, и в заключение – «Чардаш» Монти. Точку всегда ставила бабушка Аня. Со словами «Так, все, я пошла чистить картошку!» она выбегала на коммунальную кухню, а дедушка смирялся. Он понимал, что счастья без антрактов не бывает…

Юный Зисл покинул родную Речицу в шестнадцать лет, устремившись из еврейского местечка в далекий Петроград. Его сопровождал друг Володя Ждановский. Предстояло подыскать новое, более комфортное и безопасное, гнездо для многодетной родительской семьи. Каким-то чудом друзьям удалось поселиться в доме на углу проспекта Карла Либкнехта и Широкой улицы (так назывались в 1919 году Большой проспект Петроградской стороны и улица Ленина), а затем и перевезти туда родителей, братьев и сестер Зисла.

В роскошном коммунальном раю моему дедушке досталась одна из самых скромных комнат. Однако юноша этого даже не заметил, поскольку ему посчастливилось поступить в труппу народного танца при Мариинском театре. Родители Зисла рвали на себе волосы, уговаривая сына устроиться на «нормальную» работу: балет им казался делом легковесным и даже постыдным. Не знаю, как сложилась бы дальнейшая дедушкина судьба, если бы не тот пресловутый стригущий лишай. Облысев после перенесенной болезни, бедняга впал в тоску и оставил балет навсегда. Пришлось идти работать на завод, где он и встретил свою будущую жену.

Дедушка Зося выдержал много испытаний: он лежал в клинике неврозов, был укушен энцефалитным клещом, и в довершение всего с ним приключилась болезнь Паркинсона…

То утро выдалось не слишком добрым. Спешивший на работу дедушка решил пересесть из трамвая в автобус. К несчастью, они резко пошли на сближение и защемили его голову. Последствия оказались серьезными: правую руку и ногу дедушки сотрясала мелкая дрожь. Вызвали врача. Тот сказал: «Ваша болезнь не лечится. Жить хотите? Тогда бегайте каждый день по три километра, а потом – в душ. Всех нас переживете!» И пациент внял. Ежедневно он пробегал указанный километраж вокруг круглого обеденного стола, а потом принимал ледяной душ (горячей воды в квартире не было) и отправлялся на завод – проверять чертежи.

По словам моей мамы, дедушка Зося был послушным сыном и… мужем. Он с удовольствием служил сценой, на которой блистала его любимая жена Анечка. Поскольку в семье царил жесткий матриархат, дедушка не тратил сил на споры, а порой и на осмысление происходящего с ним. Доходило до курьезов. За праздничным столом можно было стать свидетелем подобного диалога:

- Анечка, я это люблю?
- Нет, ты это не любишь. Возьми лучше вот это…

Где-то раз в полгода бабушке хотелось ощутить себя слабой женщиной, и она пыталась склонить мужа к принятию того или иного решения. Это была традиционная «трехходовка»:

- Зося, что ты думаешь по этому поводу?
- А я, как ты, Анечка…
- Зося, не хитри!!

Не знаю, был ли мой дедушка умным человеком, но вот «широким» он был точно. Всякий раз, отправляясь в магазин за парой-тройкой морковок, он возвращался с  тяжеленными авоськами. Из них торчали «булка хлеба и батон» и не менее десяти килограммов разнообразной овощной ерунды. Я хорошо помню его рубашку, пятнистую от пота…

- Зося, ну зачем ты опять накупил, как на маланьину свадьбу?! – разорялась бабушка Аня.
- Пусть будет!.. – следовал неизменный ответ.

Иногда мне кажется, что страсть к масштабным закупкам объясняется дедушкиным блокадным прошлым. Наверное, бывшему дистрофику может хотеться всех как следует накормить… К сожалению, я была слишком мала, чтобы расспросить дедушку «про войну». Знаю лишь, что в 1942 году ему чудом удалось доставить свое отощавшее тело и бессмертную душу в Казахстан, где в селе Чапаев Джамбульской области переживали эвакуацию его жена и десятилетняя дочка. Сцену внезапного воссоединения семьи моя мама запомнила в мельчайших деталях:

- Мы с подружкой любили «рыть окопы», как это у нас называлось. Прихватим совочки и лопатки – и бежим в специальное место: там возле дороги пролегала труба, которая все время протекала. Из влажной, мягкой земли легко лепились фигурки. В одну из жарких суббот мы сидели на корточках и с увлечением что-то ваяли. Вдруг подружка говорит: «Рин, погляди, какой дядька интересный идет!» Я нехотя повернула голову...

По дороге, припадая на одну ногу, шел очень худой человек в грязно-белой рубашке без пуговиц, в запыленных штанах и с вещевым мешком. Вместо кепки его лысая голова была прикрыта носовым платком с завязанными на концах узелками. Ужас, который меня охватил, передать невозможно. Или это была радость? Никакими словами не описать чувства, которые я испытывала в тот момент…

Я бежала навстречу этому человеку и изо всех сил кричала: «ПАПАЧКААА! ПАПАЧКААА!» Он вздрогнул и остановился. Я испугалась, замолчала, а потом побежала еще быстрее. Кажется, я даже ударилась об него. Он не сразу понял, что случилось, но когда понял, из глаз у него брызнули слезы. Через несколько секунд он сказал: «А мамочка где?» – «Дома». – «Так пойдем же к ней скорей!» – «Да, да!» И, обнявшись, мы устремились в нашу землянку.

Надо сказать, спуск в нее всегда был испытанием для меня, но тут я держалась за папу, и мне ничего не было страшно. Дверь землянки оказалась закрытой. Я постучала. Мама открыла и, увидев нас вдвоем, стала что-то очень громко кричать. Я так и не поняла, что она хотела сказать, но сейчас это уже не имеет никакого значения…

В вещевом мешке, привезенном дедушкой из блокадного Ленинграда, были мамина скрипочка, на которой она училась играть во Дворце пионеров, смычок и ноты. Помягчавшая от счастья Анечка намыла мужа в бане, откормила его и через какое-то время пристроила на работу, охранять совхозные стога. Проходящее мимо стадо бессовестно лакомилось сеном: отвернешься на минутку – угол объеден. Поначалу дедушка Зося боялся огромных племенных быков, но потом как-то привык и даже приноровился слушать этюды Скарлатти в исполнении дочки Рины прямо на «рабочем месте»…

Мой дедушка был покладистым человеком, но однажды он проявил удивительную твердость, которой я обязана своим появлением на свет. В тот день его молодая и красивая дочь собиралась на свидание. Причем встретиться она планировала не с моим будущим папой, а с одним из его конкурентов. А, собственно, что тут такого? Давид Липшиц был приятным человеком, но ухаживал не смело, не регулярно, и его намерения были не вполне определенны. По своему обыкновению он нагрянул неожиданно, без звонка и предупреждения, с толстым портфелем, набитым гостинцами. Мама его визит восприняла как случайный и чуть было не попросила проводить ее до места встречи.

И тут неожиданно вмешался дедушка. Этот тишайший и добрейший человек ворвался в ванную, где наводила марафет его легкомысленная дочь, и свирепо зашипел: «ТЫ НИКУДА НЕ ПОЙДЕШЬ. СЛЫШИШЬ?! ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ ДОМА! ИНАЧЕ…» Что было бы «иначе», дедушка не пояснил. Он задыхался. Испуганная дочка Рина послушалась отца...

Когда умер дедушка Зося, мне было шесть лет. Я проснулась и сразу поняла, что случилось что-то непоправимое: мамино лицо было серым, уголки ее губ горько глядели вниз, а глаза смотрели мимо меня. Пятнадцать лет спустя этот мир покинула и бабушка Аня.

Вскоре я увидела сон – весточку «оттуда». Дедушка, молодой и крепкий, радостно сообщил, что нашел себе занятие по душе – возделывать землю. Лишь одно беспокоило его: неумение любимой жены освоиться вне тела. Сетуя на это, дедушка Зося нежно поглядывал на урну с прахом Анечки. При жизни бабушка была материалистка, бойкая и не склонная к фантазиям. В Бога она не верила. Не знаю, верил ли в Него дедушка. Он просто жил в Его присутствии.