7. 4. Приемная комиссия

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 7. Как я принимал в МГИМО (1977-1985)

7.4. Приемная комиссия

Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
А.С.Грибоедов

     Предлагая мне поработать в качестве своего заместителя с перспективой стать ответственным секретарем приемной комиссии, Коля Зайцев прозрачно намекал, что это будет весьма полезно для повышения моего статуса в коллективе. Впоследствии у меня были возможности убедиться в его правоте. При этом я никогда не забывал гениальные строки Грибоедова.
     К счастью, престижная должность предполагала лишь эпизодическую близость к начальству, но зато все остальные помнили об этой временной близости постоянно. Хотя весьма слабо представляли степень этой близости. Многие преподаватели могли проработать в институте всю жизнь и так и не понять, знает ли ректор об их существовании.
     Уже после того как вместо Николая Ивановича Лебедева ректором МГИМО назначили Ричарда Сергеевича Овинникова, мне вдруг позвонил мой бывший научный руководитель Андрей Иванович Пушкаш. Его дочь преподавала на почасовой основе английский язык и никак не могла устроиться в штат. Андрей Иванович спросил, не мог бы я ей помочь решить эту проблему, учитывая мои хорошие, как он слышал, отношения с ректором. Это было вдвойне забавно. С одной стороны, явная переоценка моих возможностей повлиять на высокое начальство. С другой -  для нового ректора, благодаря моим собственным усилиям, к этому времени я уже стал чуть ли не главным личным врагом. Разубеждать Пушкаша, далекого от институтских интриг, было бы в любом случае бесполезно. Поэтому, заметив, что слухи явно преувеличивают мои возможности, я, тем не менее, обещал сделать все, что от меня зависит. Скажи я правду, он мог понять это просто как отказ помочь.
     Гораздо комичнее выглядела другая ситуация.
     Бессменный завхоз МГИМО, для которого, в конце концов, была придумана должность проректора по административно-хозяйственной работе (АХО), среди прочего заведовал снабжением столовых и буфетов института. Он также распределял продовольственные заказы, поэтому пользовался неоспоримым авторитетом среди большинства преподавателей. К праздникам на каждую кафедру выделялось по несколько таких пайков, которые разыгрывались в лотерею или уступались в пользу лаборанток. Некоторым наиболее уважаемым членам коллектива институтский «начпрод» выделял заказ из своей собственной заначки. Сверх кафедральной коллективной квоты.
     Как-то раз, проходя по коридору, я случайно услышал, что завхоз выспрашивает у кого-то, кто такой Прошунин и как он выглядит. Впоследствии хозяйственник регулярно с мая по начало августа начинал узнавать меня в лицо и заискивающе здоровался при случайных встречах в нескончаемых коридорах МГИМО. И так же регулярно переставал замечать с начала сентября по конец апреля.
     Из других внешних признаков своего высокого статуса могу еще вспомнить коробку чешского пива, которую непременно откладывала для меня буфетчица. На время приемных экзаменов завхоз предусматривал для буфета «спецснабжение».
     Он вообще лучше других понимал, чем опасна приемная комиссия. Все, что происходило на ее территории, моментально могло стать и становилось известно ректору. Хорошо, если это были только наветы знакомых или знатных родителей абитуриентов. Но ведь Николай Иванович Лебедев и собственной персоной мог пожаловать в любую минуту. Тем более что театрализованные представления были вполне в его вкусе.
     Так, в день сочинения он просил провести его в самую большую аудиторию. Обычно это был внушительных размеров зал амфитеатром. Здесь он вынимал из внутреннего кармана пиджака пять белых конвертов. К доске приглашался «самый смелый абитуриент», который и вытягивал один, судьбоносный. В нем скрывался листок с тремя темами. Что было в остальных конвертах, кроме ректора никто знать не мог. Предполагалось, что в каждом из них тоже темы для сочинений, тоже три. Но другие.
     Ректор вынимал из конверта листок, зачитывал темы, потом их выписывали мелом на доске. Такой спектакль повторялся на протяжении всего тура письменных работ. Тем самым обеспечивался элемент непредсказуемости и демонстрировались равные условия для всех участников конкурса.
     Накануне одного из таких визитов позвонил помощник ректора Толя Бусыгин. Он всегда добросовестно предупреждал о предполагаемых шагах начальства. Сообщение было кратким: «Завтра Николай Иванович, как обычно, приедет объявлять темы для сочинений. Он решил назначить тебя деканом факультета для иностранцев. Ты, когда будешь его встречать, поблагодари…»
     Рабочий день уже близился к концу. Отойдя от шока, я перезвонил Толе и попросил его дождаться, пока доберусь с Юго-Запада до Крымского моста. Тогда МГИМО еще жил на два здания, и ректор, в соответствии с законом Паркинсона, все еще надеялся, что сможет отстоять старое дореволюционное здание, несмотря на переезд основной части института во вновь отстроенное. В общем, он был счастливым обладателем двух кабинетов. Когда ректор перемещался из одного в другой, телефон правительственной связи, так называемую вертушку, тоже переключали в соответствии с его передислокациями.
     В конце концов, всех перехитрил ректор дипломатической академии. Хотя новое здание задумывалось как «Комплекс МГИМО и ДА», ему удалось оставить старое здание за своей конторой, тогда как институт в конце концов в полном составе переехал на Юго-Запад.
     Но это все произошло несколько позже.
     А сейчас я не на шутку переполошился. Дело в том, что мне не понаслышке было известно, чем занимается деканат по работе с иностранными студентами. Большинство из них переживали глубокий стресс из-за столкновения с «советской действительностью». Такие мелочи, как неработающие душевые, тараканы и клопы, теснота и общая неустроенность в общежитии, повсеместное хамство и убогий ассортимент в магазинах вызывали настоящий шок у студентов из европейских соцстран, где людям внушали, что, если они будут хорошо работать, то вскоре будут жить, как в СССР.
     Чтобы как-то объяснить и сгладить болезненное впечатление был даже  придуман специальный курс лекций, а также проводились «культурно-массовые мероприятия» вроде экскурсий по музеям и окрестным подмосковным достопримечательностям. Таким образом, надо было одновременно нянчить и идеологически воспитывать оторванных от родины молодых людей разных национальностей. Получив прививку на должности заместителя декана вечернего факультета, я не собирался повторно наступать на те же самые грабли.
     Присев напротив Толи в его кабинете, я довольно сбивчиво стал лепетать что-то на тему трудностей в семейной жизни и проблем со здоровьем. Помню, что звучало это малоубедительно. На следующий день, когда ректор, как и планировалось, приехал на сочинение, он прошел мимо меня, не проронив ни слова. Завершив свою любимую процедуру, он так же молча, не замечая меня, уехал.
     При общем информационном дефиците приемная комиссия института воспринималась как весьма закрытая структура. Тем более такого института, как МГИМО. В здание допускались только абитуриенты, сотрудники секретариата и экзаменаторы. Когда родители московского школьника отправили майора КГБ сдавать документы вместо своего чада, ребята из оперотряда от души покуражились над охранником, приставленным к высокопоставленной семье. Действительно, как можно было упустить такой шанс для самоутверждения!
     Кроме экзаменаторов на этажи, где проводили приемные экзамены, допускались только председатель экзаменационной и ответственный секретарь приемной комиссии. Когда одну из сотрудниц заметили возле аудитории, где проходил экзамен, пришлось отстранить ее от работы в секретариате. Однако при этом ко мне на прием после 16 часов мог попасть любой желающий. Естественно, в основном это были родители, считавшие, что их дети заслужили более высокие оценки. После завершения всех экзаменов шли просители, надеявшиеся, что у «начальства» можно добиться чего-то большего, чем полагается по правилам приема. Во всех случаях моя роль сводилась к функции громоотвода. То есть задача заключалась в том, чтобы ни у кого не возникало желания обращаться в более высокие инстанции.
     По заведенному мной порядку каждого посетителя провожал до моего кабинета студент из оперотряда. Его же я обычно просил поприсутствовать при разговоре, если мой напарник-заместитель по какой-то причине отсутствовал. На обратном пути к выходу из здания посетитель также следовал под «охраной».
     Однажды пришла школьная учительница по русскому языку, которая просила показать ей сочинение своего ученика. Мне ее просьба показалась вполне резонной, но для этого требовалось разрешение председателя экзаменационной комиссии. По правилам приема мы показывали проверенные сочинения всем абитуриентам, которые этого пожелали. Но только им самим. Для этого надо было написать заявление в день, когда объявлялась оценка. В присутствии экзаменатора можно было не только получить комментарии и объяснения, но и сделать выписки любого объема. Хоть всю работу полностью переписать.
     Но в данном случае Виктор Кузьмич Ломакин оказался на удивление несговорчив и был категорически против. Он не видел причин для того, чтобы делать исключение. В итоге он оказался прав. Учительницей оказалась мать одного из абитуриентов, которая преподавала в той же школе, где учился ее сын. Она решила воспользоваться тем, что у них были разные фамилии. Из-за принципиальности Кузьмича мы так и не узнали, каковы были дальнейшие планы настырной мамаши.
     На  третий год работы я понял, что пора серьезно заняться поиском преемника.
     Поначалу я надеялся, что ректор, приверженный строгому следованию правилам приема в вузы, примет во внимание тот факт, что - в соответствии с ними - ответственный секретарь приемной комиссии не может занимать этот пост более двух лет подряд. Одновременно в правилах оговаривалось, что назначение на больший срок может состояться исключительно с разрешения  профильного министерства. Для большинства московских вузов это было министерство высшего и среднего специального образования. Для МГИМО, если вспомнить полное официальное название института, это был МИД. Каждый год именно приказом по министерству иностранных дел назначался ответственный секретарь приемной комиссии. Таким образом, я мог оставаться на посту вечно. И при этом на вполне законном основании.
     Моего заместителя обычно подбирали и назначали без моего участия. Главное, чтобы он был с другой кафедры. Поэтому мне было, в общем-то, безразлично, какой из незнакомцев будет мне помогать. Следуя методе своего предшественника, я натаскивал каждого своего напарника, ничего не скрывая и выдавая все «секреты мастерства», в расчете на замену в будущем. Однако каждый раз, когда я надеялся переложить утомительный груз на проверенные подготовленные кадры, ничего не получалось. Ни Юра Оксамитный, ни Толя Холопов, ни Дима Павлов так и не сменили меня на этом посту.
     Свет в конце тоннеля забрезжил, когда я уговорил Ломакина назначить вместо себя весьма амбициозного Андрея Строганова с нашей кафедры. При этом я клятвенно обещал при необходимости придти на помощь. В результате на доске объявлений появился приказ за подписью замминистра о назначении Андрея ответственным секретарем приемной комиссии МГИМО. Свершилось!
     Однако я рано радовался.
     Только гораздо позже я сообразил, почему Кузьмич на этот раз так легко согласился на предложенную мной кандидатуру. Он уже знал, что вскоре избавится от должности проректора по учебной работе и автоматически перестанет быть председателем экзаменационной комиссии. То есть ему уже было все равно. Зато отнюдь не безразлично отнесся к этому следующий назначенец. Им стал бывший секретарь парткома института Николай Михайлович Никулин. Как человек на этом посту новый, он страшно нервничал. А тут еще и новый руководитель секретариата.
     Звонок ректора застал меня врасплох. Лебедев спросил, почему я не хочу работать. Прозвучало это довольно двусмысленно. От неожиданности я промямлил нечто невразумительное, вроде того, что «не хочу» - это не совсем правильное слово. Ректор молча повесил трубку. На следующий день на стенде висел новый приказ: я был назначен ответственным секретарем, Андрей  – заместителем. Довольно противно чувствовали себя мы оба. Хотя и по разным причинам.
     Эта приемная кампания 1985 года наконец-то оказалась для меня последней. Но только благодаря случившемуся вскоре скандальному увольнению Николая Ивановича Лебедева с поста ректора МГИМО МИД СССР.

Москва, ноябрь 2015