Плохая примета

      Солнце к закату. Кончился долгий июльский день.
      Одна забота осталась, борща наварить на завтра. Тут и хватилась Таня, соль вышла вся. Вскинулась: зараз напротив к тётке Ульяне сбегаю!
      Не успела мама слова молвить. Вороная коса наотлёт, пятки мелькнули, унеслась вихрем босоногая. Спозаранку в хлопотах, а ничуть не притомилась, что значит восемнадцать лет. Любовно глянула Груня вслед дочери: справной удалась казачка. Статна, черноброва, щёки зарёй полыхают, груди — пара крепких кавунчиков, платье рвут. Омутом донским очи, молодцам погибель. Никакого дела не боится, за себя постоять умеет, перец-дивчина.
      Не знать бы от женихов отбоя, да вот свалилась, враз увела всех ребят война, будь неладна. Ну как Танюшке материна доля выпадет, вековухой горевать?
      Назад от соседки стремглав летела Таня с горстью соли, в платочек завёрнутой. И на тебе, навстречу полицай. Свой, хуторской, в школе вместе учились — Николка-шибздик. Росточком Тане по плечо. В Красную армию не взяли, а пришли немцы, им, вишь, сгодился, сума перемётная. Давай он ерунду болботать: запрещено выходить после восьми, задерживаю тебя, пошли в комендатуру…
      Таня фыркнула: ещё чего! А этот чудила за оружию. Винтовку на такого клопа не навесить, по земле будет тащиться. Дозволили ему фрицы носить прадедовский «ливольверт», на стенке в их курене провисевший с турецкой войны. Тащит свой ржавый хлам из самошитой брезентовой кобуры, неумело, мушкой цепляясь. Наставил:
      — Пойдёшь, говорю!
      Гневом ожёг взгляд юной дончанки, и сразу осёкся немецкий холуй. Скукожился, опустил никчёмную пугалку, прячет глаза.
      Отходчива Таня. Рассмеялась, уже без злости, жалеючи Николку: сдурел ты? Что творишь? Вернутся наши, пропадёшь ведь со стыда!
      Некогда вздорить. Мама ждёт. Борщ кипит. Повернулась, побежала к своей калитке.
      Сразу забыла глупую свару. Как чудесно тихим летним вечером!
      Чуть, верхушками, шепчут тополя. Медовым ветерком тянет от околицы. Нежит босую, кошкой ластится к ногам уличная пыль, по щиколотку, тёплая, мягкая.
      Через бровку, прямиком по бурьяну — стегнул по коленкам татарник. Ойкнула: кусача молодая крапива! Приласкала остреканную ступню влажная прохладная земля на тропке меж капустных боровков. Недавно полила, как любит капуста, водой согретой, день простоявшей в бочке. Потом снова наносила полную бочку, тринадцать раз слетала круто-ступенчатым спуском к Дону и поднялась с вёдрами на коромысле.
      Приветно-ворчливым скрипом — пришла, гулёна? — отозвалась на лёгкий шаг молодой хозяйки старенькая щербатая приступка крыльца. Дома Таня.
      Оглянулась напоследок. Закат тихий, ясный. Славный завтра будет денёк.
      Вставать рано. Косить на зорьке по росе.
      За лугом в дубраве земляничная полян…
      По вечерней тишине громом раскатился выстрел.
      Малорослому, из-за плетня ладно было целить Николаю. Опёр тяжёлый смит-вессон на верхнюю жердь, притаил дыхание. Вдарил не дрожа, наверняка. Сквозь душное изжелта-сизое облако дыма увидел, как попала пуля девушке в спину под левую лопатку, как запрокинулась Таня. Один короткий вскрик.
      Вот теперь затрясло. Жадно хватал ртом воздух.
      Но уже кончено. Лежит навзничь у родного порога головой в цветник. Примяты, сломаны алые мальвы — лепестками осыпали ей лицо.
      Не о таком мечтал. Затем пошёл в полицаи, не щадя чести старого казачьего рода — чтобы заметила наконец неприступная чаровница. Взгляни она ласково, попроси: «Коля, не надо!» — конечно, простил бы её. Проводил до калитки. И… Много приятного грезилось.
      Танька, Танька… Бесстрашная. Безжалостная.
      Заголилась. Будто дразнит, кокетничает нестерпимо красивыми ногами.
      Любил смотреть — прячась за занавеску, задыхаясь, сладко млея — как шла по воду бобылкина дочка.
      Доложить. Нарушение комендантского часа. Неповиновение сотруднику полиции. Попытка к бегству. Глядишь, награда выйдет. А девок найдётся сколько угодно. Посмей только какая теперь фордыбачить!
      Повеселел: всё правильно сделал. Ещё полюбовался расстрелянной одноклассницей. Расправив плечи, приосанясь, зашагал прочь.
      Звериный женский вой. И умолк. Над убитой на коленях мать. Уже божевольна, потеряла разум. Ласково тормошит: лентяйкой ты стала? Вставай, донюшка!
      Липко промокло платье Тани. Ниже левой груди рваная рана навылет.
      Неловко откинута рука. Выронила платочек. А из него…
      Тихим безумным смехом залилась Груня:
      — Ах ты негодница, байстрючонка! Соль рассыпала? Плохая примета. Поссоримся…