Обыкновенный гений Шарль Нодье

«Нодье был прелестнейшим человеком; у него не было ни одного порока, зато полным-полно недостатков, тех очаровательных недостатков, которые придают оригинальность человеку гениальному, расточительному, беззаботному, праздному и притом наслаждающемуся своей праздностью так же, как Фигаро своей ленью.
Нодье знал почти все, что дано знать ученому; впрочем, он пользовался привилегией человека гениального: когда он чего-нибудь не знал, он выдумывал, и то, что он выдумывал, было куда увлекательнее, куда красочнее, куда правдоподобнее, нежели то, что существовало в действительности». /Александр Дюма. Женщина с бархаткой на шее. Глава1. Арсенал/

Вообще, это просто замечательная личность – по всем параметрам: и в ширину, также и в глубину. Во-первых, он – профессиональный энтомолог (то бишь спец по насекомым – особенно бабочек любил), соавтор (вместе с неким Люкзо) «Рассуждения о назначении усиков у насекомых и об их органе слуха» (1798), а также автор «Энтомологической библиографии» (1801). Во-вторых, Нодье – специалист по языкознанию, автор «Толкового словаря французских ономатопей» (1808), «Критического рассмотрения французских словарей» (1828) и «Начал лингвистики» (1834). В-третьих, он – энтузиаст литературной критики, автор великого множества рецензий, восстановитель литературных репутаций – кстати, во многом благодаря его исследованиям возродился интерес к творчеству Рабле и Сирано де Бержерака. Еще он – великий библиофил и даже библиоман, собиратель книжных редкостей и автор многочисленных работ на эти темы – таких, как «Вопросы литературной законности» «Библиография безумцев», «О совершенствовании рода человеческого и о влиянии книгопечатания на цивилизацию» и др.
Но прежде всего Шарль Нодье – великий писатель-романтик, однако настолько своеобразный, что это во многом помешало достойному распространению его творчества за пределами Франции. В этой связи  обязательно нужно отметить популяризаторскую работу в последние десятилетия переводчика и литературоведа Веры Мильчиной.

Место французского Гофмана

В истории французской литературы вообще и французского романтизма в частности Шарль Нодье ( годы земной жизни: 1780 – 1844) стоит особняком и ему редко находят место составители хрестоматий и авторы учебников (во всяком случае, у нас, не знаю, как во Франции). В советском литературоведении с его делением романтизма на прогрессивный и реакционный Нодье не зачисляют ни в один из лагерей: следовательно, не достоин ни похвалы, ни порицания. Это объясняется тем, что деление происходило в основном по политическому и социальному аспекту. Реакционными представлялись писатели, склонные к консерватизму, критически относившиеся к революционным преобразованиям: защитник католицизма Шатобриан, либерал Ламартин, неисправимый идеалист Альфред де Виньи. В противовес им прогрессивными объявлялись последовательные сторонники революции и демократии: в первую очередь Виктор Гюго и Жорж Санд.
Куда было причислить Шарля Нодье? Уже в ранней юности (в 12 лет) он восторженно включился в революционную деятельность, в дальнейшем негативно относился к диктатуре Наполеона – по этим признакам Нодье вроде бы «прогрессивен». Однако крайнее неприятие якобинского террора (как тогда объяснялось: не понял исторической необходимости) и особенно последующая эволюция его взглядов – уход от объективной реальности в сказочно-фантастический мир, скептическое отношение к человечеству, к возможности его усовершенствования – все это заставляло советскую литературную науку относиться к Нодье довольно осторожно.
Тем не менее, в 1960 г. Госиздатом была издана книга «Избранных произведений» Шарля Нодье. Надо отметить, что в авторитарном Союзе уровень книгоиздательства, а соответственно и литературных знаний, был на несколько (!) порядков выше, чем в демократической Украине. (Что, к сожалению, подтверждает скептическое мнение нашего героя по поводу прогрессивного развития человечества). Судите сами: кроме упомянутой книги Нодье в то же десятилетие (а дальше – больше) издавались вещи, о которых сегодня и мечтать не приходится – к примеру, «Оберман» Сенанкура или «Неволя и величие солдата» Альфреда де Виньи. Да и тот же нелюбимый советами Шатобриан занял достойное место в сборнике «Французская новелла ХІХ века» 1959 года издания. Сегодня же имена этих авторов мало что говорят многим украинским профессорам-филологам, что уж спрашивать с простых смертных.
Но вот упрощенная советская схема «прогресс – реакция» приказала долго жить, и что же? Занял Нодье достойное место в новом литературоведении? Отнюдь не бывало. В одном из лучших украинских учебников последних лет – «Зарубіжна література ХІХ сторіччя. Доба романтизму” (авторы: Д.Наливайко, К.Шахова) – Шарлю Нодье уделяется аж шесть строчек (пол-абзаца). Главную же девятку французских писателей-романтиков, как и в старые времена, составляют: Жермена де Сталь, Констан, Шатобриан, Ламартин, Виньи, Гюго, Жорж Санд, Мюссе и Жерар де Нерваль. То есть, старая схема отброшена, а персонажи все те же (как говорится, цирк уехал, а клоуны остались). Очевидно, что литературоведение, как и любая другая академическая наука, тяготеет к консерватизму, к застывшим формам, причин чему достаточно: косность человеческого мышления, нежелание пересмотра по существу устоявшихся положений, привязка к ним и паническая боязнь, будучи первопроходцем, потерять твердую почву под ногами. Почему бы не уделить побольше внимания Сенанкуру, Жюлю Жанену, Эжену Сю, Алоизиюсу Бертрану и, конечно же, Шарлю Нодье, чье место во французском романтизме вполне сопоставимо с место Гофмана в романтизме немецком?

В чем же сущность взглядов Шарля Нодье и как эволюционировали они в пространстве и времени? В чем его неординарность, ставшая причиной непопадания в тот или иной литературный лагерь и невписывания в литературные схемы?
Итак, все началось с Великой французской революции. И сразу же – краеугольный вопрос: отношение к революции как таковой. Хорошо это или плохо? С одной стороны – обновление, ломка отживших институтов и стереотипов, очистка от застоявшейся грязи – это хорошо. С другой – разрушения, приводящие в ход механизм насилия, море крови, жестокость и страдания – это плохо. В прокрустово ложе этого противоречия вместе с тысячами соотечественников угодил в то время юный Шарль, и так же, как и другие писатели-романтики, вынес из него свой собственный опыт, основное место в котором занимало разочарование. Разочарование в человечестве вообще, в его способностях к созданию на земле справедливого общества. О «золотом веке» и говорить не приходилось: мерзость упадка монархии Бурбонов, кровавый якобинский террор, маниакальный милитаризм и своеволие Наполеона, и как «венец» - буржуазное царство наживы, в конце концов пришедшее на смену монархии.
Ранние произведения Нодье – повести «Изгнанники» (1802) и «Живописец из Зальцбурга» (1803) насквозь пронизаны разочарованием и безысходной мировой скорбью. Чувствуется сильное влияние гетевского «Вертера», другим же авторитетом в то время был для Нодье духовный отец всех романтиков великий Жан-Жак с его апологией естественного человека. И это влияние окажется в дальнейшем все более действенным и плодотворным.
«Во второй половине дня, после семейного обеда, Нодье обыкновенно работал в столовой, при трех – всегда именно трех – свечах, расставленных треугольником;.. писал он только гусиными перьями; железные перья, как вообще все новые изобретения, приводили Нодье в ужас; газ бесил его, пар вызывал у него ярость; в уничтожении лесов и истощении каменноугольных копей ему виделся близкий и неизбежный конец света». /А.Дюма. Там же/

«Жан Сбогар»

И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
/А.Пушкин. Евгений Онегин/

Из всех произведений Нодье наибольший успех выпал на долю романа «Жан Сбогар», изданного в 1818 году. Возникли, правда, обвинения в подражании Байрону, его поэме «Корсар». Но как оказалось, свой роман Нодье написал еще в 1812 г., т. е. до написания «Корсара». Сходство же характеров главных персонажей обоих произведений объясняется общим романтическим настроем эпохи. Можно сказать, что «Жан Сбогар» - роман-фокус, в котором сошлись все основные тенденции тогдашней романтической литературы: благородный разбойник, трагическая любовь, раздвоение и таинственность главного героя, прекрасные описания природы…
Итак, благородный разбойник, бросивший вызов несправедливому обществу. (Имеющий, впрочем, литературного предшественника в лице Карла Мора из «Разбойников» Шиллера). Еще не будучи разбойником, он бежит общества и находит счастливую жизнь у свободных от цивилизации людей – пастухов и земледельцев Черногории. Но цивилизация настигает его и там – тогда герой становится на путь «незаконного» вооруженного сопротивления «законной» власти, ибо законы «цивилизованного» общества не принимаются совестью героя. Это противоречие четко фиксируется в «Записной книжке Лотарио» - идейной основе романа.
«Трудно ответить на вопрос, что более отвратительно в жизни общества – злодеяние или закон, и что более жестоко – преступник или судья, преступление или кара. Мнения резко разделяются…
Страшно подумать, что равенство – предмет всех наших желаний и цель всех наших революций – действительно возможно лишь в двух состояниях: в рабстве и смерти…
Покажите мне любой город, улей или муравейник, и я покажу вам рабство; только лев и орел царственны, ибо они одиноки…
Меня спрашивали иногда, люблю ли я детей. Еще бы! Ведь они еще не стали людьми». /Перевод Н.Фарфель/
Однако ярко выраженный бунт против общества не выливается, в отличие от того же Байрона, в богоборческие мотивы. Здесь скорее страдание от богооставленности, от последствий грехопадения Адама, и как поиски Бога следует рассматривать целомудренную любовь Сбогара-Лотарио к слабой и невинной девушке Антонии. Вообще, разочарование Нодье в человечестве никогда не приводило его в оппозицию к Богу, и эта верность наполняет его произведения, включая самые мрачные, неизменной душевной мягкостью. В этом видится мне коренное отличие Шарля Нодье от бунтарей типа Байрона и Шелли.
«Жан Сбогар» стал этапной книгой не только в творчестве Нодье, но и во всей европейской литературе, - в первую очередь, в авантюрном жанре. Его отголоски находим в «Графе Монте-Кристо» А.Дюма, «Рокамболе» Понсона дю Террайля, «Парижских тайнах» Э.Сю, «Отверженных» В.Гюго и даже в жюльверновском образе принца Дакара – капитана Немо. Русским вариантом «Жана Сбогара», хотя и значительно более узкого масштаба, можно считать пушкинского «Дубровского».

«Смарра», «Адель», «Трильби»

«Нодье был персонажем Теренция, и ничто человеческое не было ему чуждо. Он любил ради счастья любить: он любил так же, как светит солнце, как журчит вода, как благоухает цветок. Все великое, все доброе и все прекрасное было ему мило; даже в зле он искал добро, подобно тому как химик из вредного растения, даже из яда, извлекает целебное вещество». /А.Дюма. Там же/
После «Жана Сбогара» в творчестве Шарля Нодье наступает период расцвета. В 20-е годы выходит ряд произведений в духе так называемого «неистового романтизма», продолжавших традиции английского готического романа ( Мэтью Льюис, Анна Рэдклиф, Чарльз Метьюрин) и впитавших в себя впечатления автора от ужасов революции. Это мелодрама «Вампир» (1820), роман «Лорд Ратвен, или Вампиры» (1820), сборник страшных историй «Инферналиана» (1822) и один из несомненных шедевров Нодье – повесть «Смарра, или Ночные демоны» (1821). Тогда же выходят сентиментальная повесть «Адель» (1820) и сказка «Трильби» (1822), и именно в этих, казалось бы, незамысловатых вещицах находим мы идеи, ключевые для понимания философских исканий Нодье. Это тема любви – любовь как смысл жизни и спасение – красной нитью проходящая через все творчество автора. Но если в ранних «Изгнанниках» и «Зальцбургском художнике» имеет место лишь безысходность, то уже в «Жане Сбогаре» - попытка приблизиться к спасительной силе любви. И вот – «Адель», где феномен любви находит развернутое осмысление:
«О друг мой! поверь мне, в мире, где мы живем, существуют души, несущие наказание за какую-то прежнюю вину, а быть может, и за будущую, уже заранее предрешенную, души-искупительницы, которым дано нести бремя божьего возмездия за все их поколение, души, осужденные на любовь к несбыточному, как если бы Всевышний, будучи не в силах отнять у них вечную жизнь, не преступив при этом собственных своих велений, пожелал бы дать им небытие в жизни настоящей; души, наделенные несчастной способностью постигать воображением столь высокие наслаждения, что рядом с ними все наслаждения земли покажутся слабыми и ничтожными. Так, все то, что заключено для меня ныне в понятии: ЛЮБОВЬ, находится вне времени, вне пространства, которым и ограничено мое существование. Любовь – это живущее во мне предчувствие будущего блаженства, блаженства безграничного, в котором нет ничего земного, которое заполнит когда-нибудь ту огромную пустоту, что царит сейчас в моем сердце, и успокоит пламень моих желаний. Чего, о великие боги, мог бы я потребовать от женщины, которая согласилась бы полюбить меня, чего мог бы я ждать от ее любви? Обета двух сердец? Но сердце так слабо и ненадежно, оно знает само себя или хотя бы способно судить о самом себе лишь в данную минуту, оно может отвечать за свои чувства только сегодня, и если бы ему дано было предвидеть, каким оно станет завтра, то оно каждый день удивлялось бы самому себе. Сделки, договоры на столько-то лет или столько-то месяцев? – но их может нарушить любая случайность – ревность, досада, один час разлуки; их может изменить время и расторгнуть смерть… Желать любви, которую превратит в ненависть любое недоразумение, любая причуда, болезнь?.. Нет! Нет!
Ничто преходящее, ничто подверженное гибели не может утолить снедающую меня жажду любви. Мне необходимо, пойми же это, сбросить с себя все те оковы, что налагает любовь быстротечная, длящаяся не более дня, освободиться от них для того, чтобы вновь надеть их на себя в той будущей моей вечной жизни, утомительной подготовкой к которой является моя нынешняя жизнь. Чтобы вполне насладиться любовью, мне необходимо твердо знать, что счастье любить и быть любимым – бесконечно, что оно продлится вечность… Да и хватит ли самой вечности для любви?» /Перевод А.Андрес/
Таким образом, основой основ и смыслом жизни видит Нодье любовь, но любовь, не ограниченную рамками земного существования.
«Любовь не принадлежит земле! Это то первое сокровище, которое обретает человек, воскресающий к вечной жизни. Пустите же меня в иной мир…» /«Адель»/
Осознание того факта, что любовь находится вне времени и прстранства, напрвляет поиски в запредельный мир чудесного. Вход туда для Шарля Нодье как для человека гениального, по видимому, был открыт и весь заключительный этап творчества писателя стал целенаправленным к нему продвижением. Произведения этого периода представляют собой некие интеллектуальные лабиринты, способные вывести – при правильном прочтении – в иные миры: миры снов и сказок. Это мосток, соединяющий видимую реальность с чудесным миром человеческих мечтаний, существующим где-то в глубинах духовного космоса.
Хорошо знавший и любивший нашего героя Александр Дюма отмечает буквально следующее:
«Согласно теории Нодье, сны – это лишь воспоминания о днях, протекших на другой планете, отсвет того, что было когда-то. Согласно теории Нодье, самые фантастические мечты соответствовали событиям, некогда происшедшим на Сатурне, на Венере или на Меркурии: самые причудливые образы были всего только тенью тех форм, которые оставили о себе воспоминания в нашей бессмертной душе». /«Женщина с бархаткой на шее»/
Первой сказкой Нодье стала история любви духа-эльфа-домового Трильби к пришедшей от нее в смятение Джанни. Подобная тема привлекала поэтов довольно часто. Из весьма обширной литературы, относящейся к традиции любовных контактов представителей человеческого племени с сущностями иных миров, на ум приходят:
«Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках» Монфокона де Виллара, «Золотой Горшок» Гофмана, чудесные новеллы В.Ф.Одоевского «Сильфида» и «Саламандра», повесть Фридриха де Ла Мотт Фуке «Ундина», перепетая в стихах Жуковским, милая сказочка Андерсена «Русалочка», «Лесная песня» Леси Украинки, в последнее время обширный роман Владимира Орлова «Шеврикука, или Любовь к привидению».
Описываемые контакты чаще заканчиваются плачевно (в пьесах, выделенных курсивом), но не всегда: к примеру, в «Золотом горшке» имеем хеппи-энд. Что же касается Нодье, то в повести «Трильби» любовь трагична по той же причине, что и в «Адели» - из-за ограниченности жизни земной. Но вопрос все же остается здесь открытым, ибо выносится за пределы земного бытия.
«Тысяча лет, проведенных на земле, - это только мгновение для тех, кто потом уже никогда не будет расставаться!»

Элементы пути: эстетическое совершенство

Великий герметический принцип аналогии гласит: что наверху то и внизу. Нужную дорогу необходимо хорошо мостить – булыжником ли, желтым ли кирпичом, а еще лучше – изумрудом. Также и путь к вещам нематериальным – лестница в небо – требует своих камней-элементов-составляющих. Из таковых у Нодье отметим виртуозность стиля, мастерское владение словом и эстетическое совершенство – те одежды, в которые облек он душу-экзистенцию-сущность своих творений.
«Есть ли у вас «Jean Sbogar», новый роман, и не русским ли он сочинен? – Спрашивает П.А.Вяземский в письме к А.И.Тургеневу 20 октября 1818 г. – Тут есть характер разительный, а последние две или три главы – ужаснейшей и величайшей красоты».
Восторг князя вполне объясним: уже в «Сбогаре» Нодье достигает порой большой силы, уже тогда в его арсенале имелось достаточно изобразительных средств, способных воздействовать на сознание пребывающего на нужной волне читателя. В последующих же произведениях в некоторых аспектах он достигает подлинного совершенства. Так, описания природы у Нодье просто гениальны. Читая их, убеждаешься, что настоящее искусство всегда символично, ибо призвано быть соединяющим звеном мира дольнего с миром горним.
«Долго идете вы извилистой, суровой и пустынной дорогой, пролегающей по самому высокому из тамошних плоскогорий, сопровождаемый лишь клекотом старой орлицы, которая, заслышав звук давно позабытого ею человеческого голоса, внезапно раздавшегося под скалами, где она обитает, испугалась за своих птенцов. И вот, когда в самом конце вашего одинокого пути вы наконец достигаете того места, где вам начинает казаться, будто земля уходит из-под ваших ног и стоит лишь протянуть руку, чтобы коснуться лазурной тверди неба, - вам внезапно предстает зрелище столь необычайное, что вы мгновенно постигаете всю непреложность участия божественной воли в тайне мироздания. Как будто дух земли приподнял завесу, отделяющую наш мир болот и камней от какого-то дивного мира, и вводит нас в этот волшебный край. Мне хотелось бы описать тебе все это; но найду ли я нужные краски?..» («Адель», перевод А.Андрес)
Однако красок в его палитре более, чем хватает:
«Зима еще не началась, но лето уже проходило. Листья, схваченные утренними заморозками, скручивались на концах поникших ветвей, и казалось, что их причудливые букеты, тронутые яркой киноварью или испещренные золотисто-рыжими пятнами, украшают кроны деревьев более свежими и более блестящими фруктами, чем те, которыми наделила их природа. Можно было подумать, что на березах пучками зреют гранаты, а на фоне бледной зелени ясеней висят спелые гроздья и, как бы сами не веря себе, сверкают сквозь тонкое кружево легкой листвы. Есть в этих днях поздней осени нечто необъяснимое, придающее всем чувствам особую значительность. Каждый шаг времени запечатлевает на пустеющих полях или на челе пожелтевших деревьев новый, все более неоспоримый и явный признак умирания. Из глубины лесов как будто раздаются угрожающий шум, треск сухих ветвей, шелест падающих листьев, неясная жалоба хищных зверей, которые, предчувствуя суровую зиму, начинают тревожиться о своих детенышах; шорох, вздохи, стоны, порой похожие на человеческие голоса, поражают слух и сжимают сердца. Даже под сенью храма путник не спасается от преследующих его ощущений. Под сводами старых церквей слышатся те же звуки, что и в чащах старых лесов, когда шаги одинокого прохожего отражают звучное эхо нефа и когда от ветра, проходящего снаружи сквозь щели досок, дребезжит свинец поломанных витражей и странные аккорды сочетаются с глухим скрипом полов под ногами человека». («Трильби». Перевод А.Тетеревниковой)
Как видим, это не простое фотографирование, здесь проникновение в самую суть природы, в ее скрытый смысл. Это можно сравнить, к примеру, с картинами Айвазовского, которого сам Посейдон наполнял творческой энергией для передачи на полотне духа морской стихии. Еще на ум приходит прекрасное описание моря в повести А.Бестужева-Марлинского «Фрегат «Надежда» - как сказал бы князь Вяземский: ужаснейшей и величайшей красоты.

Элементы: юмор

Еще одним важным составляющим творческой концепции Нодье стал юмор. Сила этого элемента очевидна: феномен сей привлекает всех: и низы на уровне анекдотов и кавээнов, и столь глубокие умы, как Михаил Бахтин – автор книги «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».
Шарлю Нодье, как большому почитателю и для своего времени вновьоткрывателю творчества Рабле и Сирано, юмор был присущ по самой природе. Еще в ранний «вертеровский» период Нодье, продолжая традиции Сореля и Мариво, пишет фривольную новеллу «Последняя глава моего романа» (1803). А в конце 20-х из-под его пера выходит маленький шедевр в этом жанре – новелла «Любовь и чародейство» (другой вариант перевода: «Любовь и чернокнижие»).
Это образец остроумия, тонкого юмора и самоиронии. Когда-то Пушкин назвал «энциклопедией остроумия» вольтеровскую «Орлеанскую девственницу», с чем не мешало бы поспорить. Природа юмора бывает разной: насмешка, ерничество, грубое издевательство, глумление, неразборчивость в объектах высмеивания, умышленное их принижение – все это действительно присуще Вольтеру или, к примеру, столь популярным у нас творениям Ильфа и Петрова. Но это – юмор грубый, говорящий, прежде всего, о загрязненности души авторов. Не то у Нодье: временами встречаем у него сарказм силы Свифта (например, в эссе «О совершенствовании рода человеческого и о влиянии книгопечатания на цивилизацию»), но эта жесткость сочетается с душевной мягкостью, порождаемой неизменной любовью к человеку. По этому поводу здесь уместно вспомнить формулировку Свифта: я презираю человечество и люблю отдельно взятых Джона и Питера.
Вот несколько примеров искрометного французского юмора Шарля Нодье, взятых из повести «Любовь и чародейство» в переводе Ю.Красовского.
«…В третьей ложе с правой стороны виднелось ангельское личико, одно из тех, что обрекают людей на погибель, а святых превращают в мечтателей. Я плохой живописец, зато вы, когда палитра у вас в руках, сумеете чудесно написать портрет. Но даже когда вы изобразите вашу модель шестнадцатилетней, гибкой как тростинка, с белой и в то же время чуть рдеющей кожей, под которой гуляет кровь, как некий дух жизни, все нежно окрашивающий и нигде не проступающий резко, со светлыми кудрями, что, подобно дымке, обволакивают плечи и ласкают взор, так же, как они ласкали бы и руку; даже если бы вы захотели оживить этот образ не знаю каким налетом небесности, не поддающейся описанию, придать ему черты, при виде которых ваятель Венеры от зависти пронзил бы себе грудь собственным резцом; даже если бы вы написали глаза большими и синими, чарующими как небо и палящими как солнце, - то и тогда вы не получили бы представления о тысячной доле совершенств Маргариты».
По веселому сюжету Нодье сие «ангельское» создание уготовило себя в жены бравому мужу с нижеследующей характеристикой.
«Поистине, Амандус был красавчик в полном смысле этого слова. Обладая такой внешностью, что хоть картину пиши, щеголяя невероятнейшим жаргоном и будучи преисполнен убийственного самодовольства, он в совершенстве играл во все игры и вечно проигрывал; верхом он ездил, как кентавр, но не проходило месяца, чтобы он себе чего-нибудь не покалечил; фехтовал он, как святой Георгий, и постоянно после дуэли ходил с перевязанной рукой. Наследник изрядного состояния, он промотал его в полгода, что подтверждает наличие большого ума, после чего еще сумел понаделать долгов, - обстоятельство, подтверждающее еще больший ум. В общем, когда он входил в какую-нибудь гостиную, все в один голос признавали, что Амандус очарователен: Амандус противоречил здравому смыслу».
Конечно же, брачный союз этих живописных персонажей не является авторским идеалом, скорее, это низведение его в низменное, духовно недоразвитое состояние, где «ангелочек» и «чертушка» оказываются достойными друг друга. Но и в легком жанре, к какому относится «Любовь и чародейство», находим фирменный знак Нодье: осознание быстротечности земных состояний:
«Я был счастлив до самого вечера; никогда раньше я не бывал счастлив так долго».
А впрочем, что уж тут удивляться, ведь
«…мир катится по наклонной плоскости, и с ужасающей быстротой».

«Фея Хлебных Крошек»

В поздний период творчества Нодье продолжал создавать вещи самых разных жанров, подтверждая репутацию писателя универсального. В это время были написаны: серия рассказов «Воспоминания Максима Одена» и связанная с ними тематически «Мадемуазель де Марсан» (1832), великолепная новелла «Инесс де Лас Сьеррас» (1837), книга из истории французской революции «Последняя трапеза жирондистов» (1833), а также роман «История Богемского короля и его семи замков» (1830) – произведение крайне необычное, в котором личность рассказчика составляют три ипостаси: Теодор (его чувствительность), дон Пик де Фанфрелюкио (его обширная память) и Брелок (его язвительный и насмешливый ум). Кроме того, в полной мере реализуется Нодье как сказочник: из наиболее известных сказок отметим «Бобовое зернышко и Цветок горошка» (1833), «Золотой век», «Жан-Франсуа Синие Чулки» (1833) и – обратите особое внимание – «Фея Хлебных Крошек» (1832).
«Фея Хлебных Крошек» - то, что с полным правом можно назвать opus magnum (великое (главное) творение) Шарля Нодье. В нем сошлись основные линии всех предыдущих поисков писателя. Так, сказка народная, представленная традиционной карнавальной стихией, становится фундаментом для развития идей Жан-Жака Руссо. Главный герой «Феи» плотник Мишель – «естественный человек», идущий путем морального совершенствования, стремящийся к душевной чистоте. Этот путь является альтернативой нравам и психологии «цивилизованного» общества с его судами, палачами, культом денег и бредовыми научными идеями. Таким образом, в сказке Нодье находим развитие и сатирической традиции Джонатана Свифта.
Основополагающей же линией этого опуса является, конечно же, тема любви. На сей раз это история взаимоотношений Мишеля и самой Феи Хлебных Крошек (она же – принцесса Билкис, она же – царица Савская). В отношении феи и смертного видим продолжение темы «Трильби», однако здесь, на новом этапе, почву для любви Нодье удобряет парадоксами доброго юмора, которым просто светится «Фея».
Итак, посредством синтеза любви и юмора, волшебной сказки, карнавальной народной традиции и сатиры происходит преодоление ключевых противоречий авторского мировоззрения. Как, например, проблемы последствий адамова грехопадения, о чем в критический момент размышляет Мишель:
«Следует заметить, что тайна шестого дня творения раскрыта далеко не достаточно; когда Господь низвел человека, падшего по собственной вине, до состояния животных, животных же возвысил до состояния падшего человека, он, пожалуй, достойно наказал нашего прародителя за его безрассудную гордыню. В таком случае, если, конечно, я не ошибаюсь, те из сыновей Адама, что в новых испытаниях сберегли толику бессмертия, дарованного им изначально, могут надеяться в один прекрасный день возвратиться в райский сад, который легко и просто созидается безграничным могуществом и безграничной добротой. Остальные же возвратятся туда, откуда пришли, - в лоно вечной материи!» (Перевод Веры Мильчиной)

P.S. Вера Мильчина в предисловии к «Фее Хлебных Крошек» указывает на недоступную нам статью «О палингенезии человечества и воскресении», как на произведение, в котором подведен итог религиозно-философских поисков Нодье. В основе статьи рассуждение о том, «что людям не дано совершенствоваться за счет приращения знаний (на это надеялись просветители) и что для настоящего совершенствования рода человеческого люди должны перейти на следующую ступень «лестницы существ» - из «мыслящих существ» сделаться «существами понимающими», которым будут открыты многие тайны природы, неведомые нынешним людям, и которые будут наделены разными недоступными людям способностями вроде способности летать (благодаря особому пузырю в легких). Иными словами, Нодье верил, что рано или поздно наступит «седьмой день творения», когда Господь вместо несовершенного и смертного человека создаст человека совершенного и бессмертного (вслед за швейцарским философом Шарлем Бонне и своим соотечественником Пьером Симоном Балланшем Нодье называл такое преображение человечества «палингенезией»)». (Вера Мильчина. О Шарле Нодье и его героях)

P.P.S. Знаменитый автор «Трех мушкетеров» написал в свое время уникальную вещь – повесть «Женщина с бархаткой на шее». Посвятив своему другу и учителю обширную первую главу («Арсенал»), Дюма переходит затем к изложению весьма странной истории, которую рассказал ему перед смертью Шарль Нодье. Главным героем этой истории в духе «неистового романтизма» является никто иной, как сам… Гофман (!), который, чтобы поближе познакомиться с французским искусством, приезжает в революционный Париж, оставляя на родине свою любовь. Увидев же из окна гостиницы казнь на площади, а затем на сцене театра игру умопомрачительной актрисы, несчастный в умопомраченном состоянии забывает о той, с которой связан обетом. Иная любовь прельщает его – любовь женщины с бархаткой на шее, бывшей любовницы казненного Дантона. Но вот незадача: после удовлетворения страсти бархатка отстегивается и… голова отваливается от тела. Как оказалось, второго дня женщину эту гильотинировали. Одним словом, ужасно интересная история. Обязательно прочтите.

2004