Эра Рюкзаков

ВАЖНО! «Эра Рюкзаков» — это стереоповесть, аудиокнига нового формата с авторским музыкальным сопровождением. Рекомендую слушать её здесь https://vk.com/wall-28826904_3014 , это бесплатно. Текст повести опубликован ниже на случай, если вы больше любите читать, чем слушать. Приятного восприятия.



Нужно, чтобы мир заполнили странники с рюкзаками, отказывающиеся подчиняться всеобщему требованию потребления продукции, по которому люди должны работать ради привилегии потреблять всё это барахло, которое им на самом деле вовсе ни к чему. Передо мной встаёт грандиозное видение рюкзачной революции, тысячи и даже миллионы молодых людей путешествуют с рюкзаками за спиной, взбираются в горы, пишут стихи, которые приходят им в голову, потому что они добры и, совершая странные поступки, они поддерживают ощущение вечной свободы у каждого, у всех живых существ.

Джек Керуак



Жил мудрец, который сказал, что грядёт Эра Рюкзаков. Время, когда почти все люди на Земле оставят свои дома и квартиры и отправятся в странствия, познавая себя через мир и мир через себя. Большую часть жизни они будут проживать в Пути, храня всё свое имущество в одном лишь рюкзаке за спиной.

Я решил, что бессмысленно ждать наступления Эры Рюкзаков ещё несколько жизней, и поехал открывать для себя большеглазую Европу с одним лишь рюкзаком. И ещё с прекрасной Эмилией, чьё имя — хрустальный звон тишины. И с её рюкзаком.

Мы должны были сесть в последний автобус до Финляндии в 23:00 в 2016-й день рождения Иисуса Христа. Но, как это бывает, время приключений настало раньше ожидаемого.



Глава 1. Питер

Перед самым отъездом я вместе со своим рюкзаком пришел выступить на рождественской вечеринке в баре «КПП».

Вечер был душевным: глинтвейн, эротичный струнный квартет, в зале не протолкнуться. Но за пять минут до моего выступления пришёл какой-то тип с виолончелью. Убедившись, что его явление повергло администрацию заведения в неистовство, тип попросил арт-директора Варвару поставить себя в программе вперёд меня. Варя тем вечером шикарно выглядела в своём платье с голой-преголой спиной, но почему-то согласилась. Конферансье объявляет:

— Наш внезапный участник запретил себя как-либо представлять! Так предоставим же слово ему!

Незнакомец возносит себя и свой инструмент на сцену. Публика рукоплещет.

— Нет! — обрывает аплодисменты он. — Не надо этого! Простите, что нарушаю атмосферу праздника, но я…

Я прикасаюсь к Вариной спине. Девушка вздрагивает и оборачивается.

— Варенька, это кто?
— Как, ты не знаешь?! Это Роман Отверженный.
— Е*ать меня.

Роман Отверженный с крайне серьезным выражением лица садится на стул, пронзительно смотрит на холодильник у бара и в установившейся тишине речёт:

— Сегодня я уезжаю. Навсегда. Я так решил. И не отговаривайте.

Публика зрит молча.

— Этот город… он не для меня, — говорит Отверженный. — Я люблю его всем сердцем, а он… он будто душит! Я должен, слышите, должен его покинуть!..

Зрители переглядываются. Иные выходят курить. Через большое окно позади сцены видно, как подъезжает мусоровоз и начинает высыпать в себя мусорные баки. На некоторых лицах вопрос: не часть ли это шоу? Роман заносит смычок, вновь опускает его и, глядя в пол, молвит:

— Пожалуйста, не запоминайте, то, что сейчас увидите и услышите. Я написал это произведение только для сегодняшнего вечера. Я назвал его… «Безымянное»!..

Роман вновь заносит смычок и, к неожиданности, начинает исполнять произведение такой красоты и мощи, что я могу видеть, как все волоски на Вариной спине встают дыбом не менее семи раз. На седьмой раз к стойке, где я выпиваю, подходит некто в клёвой шляпе и заказывает две хреновухи и тёмное пиво. Погодите-ка, это не просто некто. Под этими полями скрыт известный поэт и рок-певец Кирилл Разгильдяев, ещё более известный как Король Разгильдяев. Этого персонажа я ни разу в жизни не видел трезвым. Хотя, с другой стороны, обо мне он может сказать то же…

— Ну, как тебе «Безымянное»? — спрашивает он.
— Думаю, что если бы Роман вышел и сыграл его, ни разу не открыв рта, он мог бы произвести фурор.
— Аминь.

Выпиваем.

— Сергей, — говорит Король Разгильдяев. — Вот ты такой моралист, а пьешь.
— А ты такой выпивоха, а читаешь мораль.
— Я не читаю, я считаю, что алкоголь можно пить в целях творческого роста.
— Думаешь, личность он не разлагает?
— Безусловно, разлагает! Но что способствует творческому росту больше, чем разложение личности?
— Осознанность действий. Осознанно даже пить не так вредно.
— Да? И что это должно значить?
— Да кто бы знал.

Выпиваем.

— А я считаю так: не отведав яду, не станешь сильнее! — говорит Король Разгильдяев. — Иначе как понять, тварь я дрожащая или смею заметить…

Роман играет всё пуще. Извне курильщики приникли к стеклу. Отверженный атакует тишину косыми ударами наканифоленного смычка, вскидывает кудри что Самсон, крушащий филистимян ослиной челюстью, бьётся как ставрида на берегу Адриатики. Король Разгильдяев спрашивает меня:

— В Европу мчишь?
— Зависит от длины этой композиции.
— Если всё-таки успеешь, могу я попросить тебя об одолжении?
— За спрос морду не бьют.
— Привези немного… Этого.
— Минуточку. Хочу убедиться, что я верно всё понял. Ты сейчас попросил меня привезти тебе из Европы немного Этого?
— Верно.
— А я кто, по-твоему, Кит Ричардс, провозить Это на международных рейсах?
— Это очень важно. Мне нужно для эксперимента.
— Ты выбрал не того парня, я с Этим уже давно не экспериментирую.

Предвижу его следующую реплику: «Да ладно, я же читал твои рассказы, не рассказывай мне!». Но Король Разгильдяев говорит:

— Ладно, нет так нет, не обессудь.

Этот ответ удивляет меня. Похоже, я ошибочно принял Короля Разгильдяев за одного из людей, которые, читая ладный текст, приписывают заслугу не существу, а веществу. Мне становится немного совестно, и я говорю:

— Знаешь, Вашество, если представится возможность, и… если я попаду на сцену в ближайшие 5 минут, я постараюсь выполнить твою просьбу.

Жмём руки. Отверженный тут же бьёт в струны в последний раз с такой яростью, что от стены отваливается переполненная куртками вешалка.

— Люблю ваше кафе, — говорю Варе. — Здесь такие вешалки отрываются.

Зал рукоплещет. Более не останавливая его, печальный рыцарь уходит на покой. Король Разгильдяев хлопает в ладоши со словами:

— Я аплодирую в стойле!

Меня объявляют, я вызываю такси и выхожу читать. Прочитал «В день рождения Вуди Аллена». Звонит телефон.

— Алло.
— Такси на месте.
— Пусть подождёт минут пятнадцать.

Прочитал «Серебро» и «Земляков». Смотрю на часы — уже без пяти автобус. Прямо со сцены прыгаю в такси, не расплатившись за три пива в целях экономии времени.
 
Пока Эмилия, обольстив водителя автобуса, всеми правдами и неправдами задерживает отъезд, таксист, поставив на кон свою и мою жизни, на полной скорости несётся к автовокзалу. Рождественская иллюминация города сливается в одну большую сияющую трубу, как звезды при скорости близкой к световой. Наконец вбегаю в автобус. Пассажиры справедливо негодуют. Но когда я рассказываю им, почему опоздал, все понимающе кивают и снова погружаются в смартфоны.

Ты едешь в Финляндию по ночному шоссе. Русский КПП (тут шутить можно), финский КПП (тут шутить можно один раз). И вот ты уже мчишь по Финляндии, проваливаясь в сон с субтитрами. Автобус подскакивает на какой-то кочке, и ты бормочешь во сне:

— Смотри, дорогая, смотри, что я изобрел! Я назвал это «Время»…



Глава 2. Хельсинки

Время — четыре утра. Центр Хельсинки. Становясь великим пророком, будь готов, что ещё много тысяч лет в твой день рождения люди будут пить твою кровь. Или пиво. Крепкий холодный ветер кружит сонм алюминиевых банок, прибивая их к телам людей, спящих у стен. Если не хочешь присоединиться к ним, то презри отсутствие транспорта и отправляйся пешком в сторону гавани, чтобы обогреться и вздремнуть в доме заспанных друзей Эмилии.

Зоя и Юхан — русско-финская пара. У них обставленная с большими простотой и вкусом двухкомнатная квартира. Гитары, фортепиано, электронная барабанная установка. Юхан барабанщик, а работает судьёй. Я предлагаю ему в следующий раз, отправляя коррупционера за решетку, не ударить молотком, а исполнить сбивку. Зоя же — виртуоз беримбау — это, как известно, бразильский однострунный ударный музыкальный инструмент.

Несколько часов сна, завтрак, и Юхан везёт нас по трассе, чьи плавные изгибы окружены гранитом, травой и соснами, в аэропорт, откуда нам лететь в Ригу. В просторном зале ожидания горсть людей. Эмилия говорит:

— О, здесь есть вай-фай! Самое время регистрироваться на кауче!
— На чём, прости?
— Сouchsurfing.com.

Вы, наверное, слышали про этот сервис. Ты можешь попросить ночлег у его пользователей в любой стране, взамен предоставляя возможность кому-то попросить ночлег у тебя.

— Зачем нам это?
— Сэкономим на отеле в Риме. Вдруг к Риму у нас деньги кончатся?
— А если не кончатся?
— А если не кончатся, то сможешь выбросить их в фонтан Треви.
— Годится, давай попробуем.

Мы оба зарегистрировались, добавили фото, заполнили информацию о себе.

— Теперь нужно сделать публичный запрос, — говорит Эмилия. — Так все римляне узнают, что мы хотим у них вписаться.
— Идёт, — отвечаю. — Пиши: «Me and my friend are looking for shelter…»

«Я и мой друг ищем вписку» — так мы оба написали, чтобы увеличить вероятность успеха. На английском языке ведь непонятно, какого пола друг.



Глава 3. Рига

В Риге у нас пересадка длиною в ночь, так что я забронировал двухместный номер в хостеле «Гоголь-Моголь». Номера в хостелах — отличная штука. Вдвое дешевле, чем номер в скромном отеле, зато есть кухня.

В Риге все говорят по-русски, но о другом. Набережные Даугавы похожи на невские. Вот мост похожий на Большеохтинский, башня похожая на питерскую телебашню, небоскреб похожий на банк Санкт-Петербург, а за ним Национальная Библиотека почти такой же высоты, похожая на Снежного Короля.

Исходив вдоль и поперёк ночной исторический центр, прибываем в хостел. Администратор уже давно спит, только в ящике возле стойки регистрации ключ от нашего номера и записка: «Здравствуйте, Сергей! Оставьте здесь ключ и оплату, если будете выезжать раньше девяти утра. Хорошего пребывания в «Гоголь-Моголе»!»

— Эмилия, вот диво. Они даже не рассматривают тот вариант, что мы съедем, не заплатив.
— Захватывающе! Нужно будет оставить побольше чаевых!

У нас в номере на самой большой стене огромная дыра в штукатурке, похожая на кирпичную Евразию — сразу не скажешь, декор или ремонт. Всего по минимуму и функционально, как мы любим. Правда, есть телевизор. Включаем новогодний финал «Что? Где? Когда?». Господин Ведущий, задавая очередной вопрос знатокам, являет камерам свое лицо, с ума можно сойти. Значит, он всё-таки человек. Точнее, выглядит как человек. Эмилия подключается к Интернету и восклицает:

— Ого! У меня на кауче 41 сообщение от римлян! А у тебя?

Проверяю.

— Ноль.

Эмилия только начала учить английский язык, так что сообщения читаю я. Все они примерно одного содержания: «Твой друг — девушка?» «Твой дружок — подруженька?» «Вы же две тёлочки, так?». Некоторые прямее других: «Если твой друг девушка, то добро пожаловать!». Но круче всех Рикардо. Я перевёл и озвучил его послание Эмилии томным голосом:

— Привет, дорогая Эмилия! Меня зовут Рикардо. Я прочитал у тебя в профиле, что ты актриса. Какая удача! Ведь я режиссер и как раз собираюсь проводить кастинг для своего нового фильма! Кто знает, может быть, я ищу именно тебя? Кстати, твоя подруга, она тоже актриса? Это увеличит шансы на успех. Я готов приютить вас в своем доме в самом центре Рима. Надеюсь, вы иногда любите играть друг с дружкой, поскольку у меня только один гостевой диван. Зато он у меня из кожи оленя…

Эмилия толкает меня в плечо.

— Ладно, ладно, в самом центре Рима. Это всё. Что ответить?
— Правду, конечно.
— Погнали. Дорогой Рикардио! Спасибо, что откликнулся! Какая удача, что ты режиссёр! Теперь вся съемочная группа в сборе. Ведь моя подружка — самый настоящий сценарист. Огромный бородатый татуированный сценарист с прогрессирующей гиперсексуальностью. Уверена, что на твоем кожаном диване в центре Рима, он так меня от…
— Достаточно подробностей, — говорит Эмилия. — Ты же фанат лаконичности, забыл?

Вечно она права. Мы провели в Риге короткую тёплую ночь, оставили деньги и ключи в ящике у стойки регистрации и отправились в Берлин.



Глава 4. Берлин

В Берлине мне очень понравилось. Потому что там всё, не побоюсь этого слова, чётко. Всё дорого, но ясно почему. Ты всегда получаешь ровно то, что хочешь, и ещё немного орешков сверху. Ты в кои-то веки чувствуешь себя действительно, если можно так выразиться, на вершине пищевой цепочки. Забавный факт: в Берлине ничего не сломано. Всё работает. Местные жители выглядят, как люди, у которых не бывает неразрешимых проблем.

Говорят, вегетарианцы не любят зоопарки. А мы Берлинский зоопарк посетили с удовольствием. На воле этим животным, наверное, жилось бы лучше. Но знаете, ни одно из них не пожаловалось нам, что с ним там плохо обращаются.

Рядом с зоопарком продается отличная китайская еда. В Германии мы часто питались именно ей, поскольку немецкая кухня зиждется на мясе. Если никто не умер для изготовления того или иного блюда, немцам это есть неинтересно. Хотя я немного лукавлю. Есть пара мест, где вегетарианец может познакомиться с традиционной немецкой кухней. Одно из них — бар «Зингельгофер».

Однажды в поисках ужина мы с Эмилией забрели в бар «Зингельгофер». Внутри неожиданно светло и до той степени тихо, что слышно, как в стенах ржавеют гвозди. Зал величиной с баскетбольную площадку, средневековый интерьер, скромная деревянная мебель. Внутри ни души, кроме улыбчивого почтенного возраста филиппинца в белом переднике. Мы по-немецки не говорим, а он по английски еле-еле шпрехает. Из нас двоих я его более или менее понимаю, так что и переговоры веду я.

Садимся у окна. Спрашиваем пароль от вай-фай, получаем засаленную бумажку с надписью ручкой. Листаем меню. Разделы его зовутся «Свинья», «Утка», «Гусь»…

Находим и заказываем два томатных супа, хлеб, чай для Эмилии и пиво для меня. Филиппинец подмигивает и вяло плетётся в строну кухни. Мы сидим и долго-долго смотрим, как он продвигается по огромному залу. Он все идёт и идёт, а Эмилия говорит мне:

— Спорим, он и готовить будет сам?

Не исключаю, что так оно и было. Через пять минут филиппинец начинает возвращение из кухни. Он идёт и идёт, а мы сидим у окна. В его руках становятся видны две ложки. Он идёт и идёт, а мы смотрим на него, и наконец он достигает нашего стола и кладет ложки прямо на его крышку. Просит вернуть ему бумажку с паролем вай-фай и отправляется в обратный путь. Не проходит и двадцати минут, как мы получаем хлеб и суп — правда, овощной вместо томатного. Делаем вид, что так и нужно, чтобы не расстраивать хозяина. Пока мы едим, филиппинец снова отправляется в экспедицию на кухню и возвращается с чаем и пивом. Вот он ставит их перед нами, а потом указывает на Эмилию и спрашивает меня открытым текстом:

— Сука?

Я, признаться, малость опешил. Странное местечко, конечно, мы выбрали, но это уже перебор. На всякий случай переспрашиваю:

— Что вы сказали?
— Сука?! — снова восклицает он, указывая на Эмилию.
— Слушай, — говорю. — Я ещё могу закрыть глаза на овощной суп вместо томатного, но вот это — уже слишком. Сейчас устрою тебе мастер-класс по хорошим манерам.

Встаю.

— Сука! Сука!.. — повторяет он, взмахивая руками.

В полиции выяснилось, что он спрашивал, нужен ли Эмилии к чаю сахар. Ладно, ладно, шучу, в тот раз обошлось без полиции. Смеялись. Еда и пиво были вкусны.

А завтра в освещенный солнцем вагон надземного берлинского метро войдёт нищий. Он будет неназойливо протягивать пассажирам картонный стаканчик и говорить на немецком языке голосом Дилана Морана что-то типа:

— Привет!.. Подбросите мелочи? Нет?.. Тогда, может, вы? Спасибо. Удачного дня… Привет!..

Он чист и в опрятной, хотя и далеко не новой, одежде, работает нищим и не имеет никаких внешних признаков чувства вины за это. Всем своим видом он показывает: «Вот я нищий, таков мой Путь, я сам его выбрал, и совершенно об этом не жалею». Русские нищие перепуганы. Они или плачут и умоляют или смотрят с безысходностью, достойной Романа Отверженного. По ним сразу видно, что они на краю, даже если прилично одеты и лгут, что им просто не хватает на проезд. Но этому парню уютно в его шкуре. Пассажиры бросают ему мелочи или не бросают, открыто глядя ему в глаза — не свысока, но и без стыда. Они принимают его не меньше, чем он принимает себя.

Рядом с нами в вагоне стоит парень с коробкой, похоже, курьер. Всю дорогу он смотрел в экран смартфона, а незадолго до того, как вошел нищий, стал громко насвистывать какую-то мелодию, по всей видимости, только что пришедшую ему в голову. Никто в вагоне на это и бровью не повел. Нищий подходит к свистящему курьеру и спрашивает у него монетку. Тот поднимает глаза от смартфона и качает головой. Нищий не уходит. Он что-то отвечает курьеру на своем языке. А курьер отвечает нищему. Они обмениваются еще парой реплик, после чего оба искренне смеются и нищий уходит в открывшуюся дверь. В жизни подобного не видел.

Ты на месте падения Берлинской стены. Хорошо, что местные власти поняли Pink Floyd. Небольшой участок стены оставили в память о том, что нельзя разделить неделимое. Среди прочих посланий граффитистов на стене видна надпись на английском:

«Пожалуйста, не гневайтесь, когда я не рядом с вами. Любите меня, как я люблю вас, всегда и во веки веков»

Сегодня юные немцы сидят здесь на траве и играют в фрисби, а когда-то их предки в попытках повидать родных по ту сторону стены выпрыгивали из окон второго этажа, ломали себе ноги и шеи. Они продирались через дебри колючей проволоки и рыли подкопы. Хорошо, что теперь мы знаем, что разумная власть не разделяет людей, а наоборот даёт им возможность объединяться. А теперь я расскажу вам, как мы с Эмилией пешком ночью пересекли границу Польши. 



Глава 5. Франкфурт-на-Одере

В Польшу мы заехали по приглашению Луизы-Агаты. Это русская девушка, которая называет себя то Луиза, то Агата. Из нас двоих прежде с ней виделась только Эмилия, и то всего раз в жизни, на омском театральном фестивале «Золотая жесть».

Максимально приблизиться к Польше нам помог седовласый Вильгельм, коего мы нашли на Blablacar. Кроме нас, он вёз из Берлина во Франкфурт женщину, с которой на двоих им было лет 120, и называл её «Моя девушка».

Река Одер — естественная граница между Германией и Польшей. На западном её берегу стоит немецкий город Франкфурт, на восточном — польский город Слубице. Города тесно сосуществуют. Соединяет их лишь один мост. Некоторые поляки работают во Франкфурте, потому что там больше платят, а иные немцы заезжают в Слубицкий Макдоналдс, поскольку там дешевле.

Луиза-Агата встречает нас у вокзала Франкфурта. Черноглазая сибирячка, брошенная из восточных краёв в страну заката. Нордическая амазонка в зазеркалье мутного государственного рубежа. Сибирская красота — наиболее опасная в природе. Даже сами её обладательницы не всегда в состоянии контролировать её фатальность, чего уж говорить о ценителях.

— Побудем шесть минут в здании вокзала, затем выйдем на автобусную остановку, — говорит Луиза-Агата.
— Автобусы вовремя ходят?
— Ты чё, тут все как по часам!

Заходим на вокзал.

— Ты приехала нас встречать из Польши? — спрашивает Эмилия.
— Я работаю здесь недалеко, в типографии.
— Ты живешь в Польше, а работать ездишь в Германию?
— Нет, — говорит она. — Хожу.

Вскоре садимся в ночной автобус. Эмилия интересуется, как тут платить. Луиза-Агата отвечает:

— А никак. Тут контролеров нет, смекаешь?

Автобус трогается. Луиза-Агата проводит нам обзорную экскурсию.
 
— Вон в тех домах, — говорит она, — в 45-м году женщины вешались и вешали своих детей, узнав, что к городу подходят русские войска. Они боялись, что русские солдаты будут их насиловать.
— Глупые курицы. Они думали, что русские солдаты и детей их изнасилуют? — спрашиваю я.
— Не знаю, о чем они думали после четырех лет этого безумия. Видно, решили не рисковать.

Выходим из автобуса и идём к мосту. Перед мостом памятник: женщина держит за ноги мальчика, упирающегося в землю руками.

— Она тащит сына вешаться? — не удерживаюсь я.

Кто-то должен был это сказать.

— Нет. Она просто заставляет его отжиматься. — говорит Луиза-Агата.
— А…
— Да шучу я! Ха-ха! Конечно вешаться!
— Ничего смешного, — произносит Эмилия и разворачивается к мосту.

Луиза-Агата говорит:

— Если серьёзно, то она учит его расти сильным и смотреть вперёд.

Ну а мы смотрим в Польшу.



Глава 6. Слубице

О Польша, дивный край вне пространства и времени! О земля, похожая на великолепную ошибку транслитерации в коде Вселенной! Русские слова, написаные повсюду латиницей, вызывают ощущение нереальности происходящего. «Produkty», «Apteka», «Сyrk». Ещё часто попадается вывеска «Sklep», но это значит «Магазин». В склепах прямо на витринах стоят бонги. Я собираюсь спросить, не знает ли Луиза-Агата, где достать подарок для Короля Разгильдяев, но в этот момент она внезапно приводит нас одновременно в студенческое общежитие и экстаз. Она живёт в студенческом общежитии.

— Нужно пройти мимо охраны, — говорит Луиза-Агата. — Делайте вид, что вы свои.

Проходя мимо поста, она говорит: «Добри!» Мы повторяем за ней. Стражи не замечают подвоха.

Общежитие похоже на наши, что из новых, только в каждой комнате свои душ, туалет и вай-фай. Ищу соединение и вижу среди прочих сеть под названием «Zabili mi zolwia».

— Это наш, — говорит Луиза-Агата. — Подключайся.
— А что это значит?
— Убили у меня черепаху.

На кухне общежития мы поминаем Лемми кастрюлей доброго глинтвейна. Толкуем о странах и их людях. А ещё о театре. Луиза-Агата театральный режиссёр, у неё есть спектакль про пулемётчицу. После нескольких часов в этой обстановке я ловлю себя на мысли, что должен выкурить сигарету. Я глубоко убежден, что не выкурить сигарету, если ты пьешь глинтвейн в Польше на кухне студенческого общежития с театральным режиссёром из Омска — не только неумно, но даже в какой-то степени аморально. Почти во всех остальных случаях курение убивает.

— Как вы двое познакомились? — спрашивает Луиза-Агата.

Рассказываю:

— Пару месяцев назад я набрал случайный номер телефона, чтобы посмотреть, что будет. Трубку взяла девушка с игривым акцентом.
— Что?! Да ладно?!
— Да, и я спросил её, правду ли говорят, что она большая шутница. Она сказала, что в этом есть большая доля правды. Тогда я попросил её как-нибудь пошутить. Она ответила, что если я хочу, чтобы она пошутила, то должен сказать ей, знаю ли я, что единственное на планете существо, использующее не 10, как человек, а 20% мозга — это дельфин.
— А ты что?
— Я сказал, что знаю.
— А она что?
— Она спросила, знаю ли я, почему дельфин использует вдвое больше процентов мозга, чем человек, но до сих пор не истолковал людям смысл жизни и не слетал на луну? Я сказал, что возможно, дело в том, что дельфины настолько духовно развиты и самодостаточны, что просто не видят смысла в общении с людьми и покорении Космоса. А моя собеседница ответила, что на самом деле дельфины просто используют полушария своего мозга по очереди, так как никогда не спят. Когда левая часть мозга спит, правая бодрствует и наоборот.
— Ничего себе, — говорит Луиза-Агата. — Я этого не знала.
— Вот и я не знал. И я тоже сказал «Ничего себе». А моя собеседница сказала: так вот тебе шуточка. Один дельфин заснул ученым, а проснулся художником.

Луиза-Агата бешено рассмеялась и говорит:

— Боже, каким же везунчиком нужно быть, чтобы вот так просто набрать случайный номер телефона, попасть на девушку с превосходным чувством юмора и поехать с ней в путешествие!

А я отвечаю:

— Дай закончить. Когда мы встретились, и эта рыжая дрянь меня отшила, я решил, что если сейчас не спущу все деньги на визу, то напьюсь. В очереди в визовом центре я и познакомился с Эмилией.
— Это ты серьёзно?
— Нет!

В конце концов глинтвейна не стало и польская ночь сморила нас. Луиза-Агата отвела нас с Эмилией в комнату и указала на одну из двух кроватей.

— Здесь было две сдвинутых кровати, но я их разделила.
— И теперь одна в Германии, а другая в Польше, так?
— Ха-ха! Вроде того! Эта вам, эта нам.

Шутки-шутками, но среди ночи заявился какой-то поляк и рухнул на кровать Луизы-Агаты. Утром выяснилось, что это её мужчина Юхан вернулся с работы. Он работает во Франкфурте, в той же типографии, что она, только в ночную смену. Знаю, это уже второй Юхан в этой истории, но это вопрос не ко мне.

После завтрака Луиза-Агата с Юханом показывают нам город — скромный, но местами поразительный. Если хотите знать, в Слубице находится первый и единственный в мире памятник Википедии. Двое мужчин и две женщины держат состоящий из фрагментов шар, балансируя на стопках книг в обнажённом виде. Всё как я люблю.

Переходим мост, гуляем по Франкфурту, обедаем китайской едой, дарим Луизе-Агате с Юханом бутылку шампанского и прощаемся. Ребята едут домой, а мы с Эмилией направляемся к окраине города, на трассу, ведомые блестящей идеей добраться до Праги автостопом.

Эмилия — бывалая автостопщица. Они с подружкой в своё время исколесили четверть Европы и пол-Грузии. Мы встаём у съезда перед автозаправкой и предъявляем реке машин большие пальцы. Некоторые водители мигают нам фарами. Другие бодрят клаксоном и показывают большой палец в ответ. За полчаса остановилось ноль машин. Эмилия говорит, что это потому, что мы поздно вышли. Я же склоняюсь к версии, что причина в том, что мы не две тёлочки, а на улице слишком холодно для джинсовых шортиков. Редкий шофёр устоит перед девушками-автостопщицами, но кто прельстится красоткой с бородачом? Преодолевая крепчающий мороз, я, по словам Эмилии, перебрал все шутки начинающих автостопщиков. Итак, топ-3 шуток на трассе с большим пальцем.

3-е место. Эй, мужик, какая у тебя классная машина! Восхищение ей согреет нас, а ты езжай дальше, везунчик!

2-е место. На этой заправке отличный бензин, мы сами только что попробовали! Заезжайте!

1-е место. Нам здесь стоять очень нравится! Клёвая трасса. Клёво, что стемнело. И клёво, что у меня есть борода. Вы ведь, наверное, поэтому не останавливаетесь, что уже ночь, а у меня борода, рюкзак, должно быть, полный тротила и белая сучка в заложницах? Мудрое решение, мужики, лайк!

Эмилия уходит на АЗС пить зеленый чай. Я остаюсь в одиночестве на берегу стальной реки. Эмилия возвращается и приносит чая мне. В какой-то момент становится ясно, что темнее и холоднее сегодня уже не будет. Не буду уточнять, кто из нас предложил вернуться на вокзал и сесть на поезд до Праги.

Мы приехали на вокзал и купили в автомате билеты. На каждом из них был список из девяти станций. Мы сочли логичным, что это станции, которые мы будем проезжать. Однако на первой же из них выяснилось, что это станции, на которых будут пересадки. Девять пересадок за ночь — такого даже РЖД себе не позволяют! Стоит нам в сидячем вагоне забыться сном, как приходится собираться, выходить на перрон и искать себе новый поезд. Предпоследняя и самая большая пересадка длительностью четыре часа ожидает нас в Дрездене.



Глава 7. Дрезден

Дрезден. Тот самый, где Курт Воннегут и еще шесть американских военнопленных, будучи запертыми на городской скотобойне №5, смогли выжить, пока город крушили бомбы. Мы вспоминаем эту историю около трёх часов ночи в единственном круглосуточном баре в радиусе трёх километров от вокзала. Его название переводится как «Синтетический Рай» и здесь дозволено курить. В дыму и звуковых волнах поп-музыки от стола к столу, кроме официантки, дрейфует преступно доступная фройлен. И нет у неё ни сомбреро, ни кобуры с текилой.

Усаживаемся за стол. По соседству занятное трио. Уже оставившая бальзаковский возраст позади, но удивительно красивая белолицая Мадонна с волосами цвета тёмного шоколада, а с ней двое мужчин. Худой и серьёзный напропалую флиртует с красоткой, а пухлый и весёлый — с худым и серьёзным. Тот от него по-доброму отмахивается.

— Как тебе тут, Эмилия?
— Мило, похоже на провинциальное российское кафе двухтысячных. Ой, смотри, какая странная текильщица.
— Да я уже видел.
— Наверное, полячка.
— Не исключено.

Официантка приносит наш заказ: сэндвичи и пиво. Женщина с шоколадными волосами начинает плакать. Худой и серьёзный её утешает, она его отталкивает, а пухлый смеётся. Наконец махнув на них рукой, он обращает внимание на нас и поднимает бокал. Мы отвечаем тем же. Он наклоняется к нам и пытается с нами поговорить, но быстро становится ясно, что нет языка, который мы бы все знали. Нам остается лишь немного общаться жестами да универсальными словами. Вызнав, что мы из России, весельчак тут же заказывает нам ещё пива. Теперь он глядит с некой глубиной, но всё так же открыто.

— Мне не нравится, что она плачет, — говорит мне Эмилия.
— Как ты думаешь, о чём она плачет?
— О своей молодости. Прежде, чем она начала, худощавый указывал на её морщины.
— Подонок.

Эмилия открывает гугл-переводчик и пишет: «Вы очень красивая женщина. Не плачьте». Зарёванная красотка и худой как раз встают и идут к выходу. Эмилия вскакивает и протягивает ей свой телефон. Увидев послание на ломаном гугл-немецком, женщина обнимает Эмилию, целует её в обе щеки, утирает слёзы и вместе с худым покидает заведение. Однако через пару минут они возвращаются в «Синтетический Рай» и, смеясь, вместе закрываются в уборной. Весельчак, кажется, недоволен, однако ни одним жестом этого не показывает. Мы выпиваем с ним ещё и выдвигаемся к вокзалу, чтобы не пропустить очередной поезд.

Когда наш вагон трогается, Эмилия спрашивает:

— Сколько там до следующей станции?
— 25 минут. Успеем поспать.
— Лучше не надо. А то проспим.
— Что же тогда делать?
— Ты знаешь.
— Но мы здесь не одни.
— Те люди сидят к нам спиной, и увидят нас, только если по какой-то причине обернутся.
— Ох. Надеюсь, они глухие.

Эмилия склоняется надо мной. Когда меня касаются её губы, я всюду вижу небесный свет. Тонким кружевом из ласки и страсти выткана эта благословенная женщина. Эмилия даже не женщина. Она явление. Воплощение самых моих светлых и самых грязных фантазий, по случайности или по закономерности встретившееся мне в Пути. Заблудившийся ангел, нежная дьяволица с галактиками в радужных оболочках.

Короче говоря, пропустили мы нашу станцию. Выходим на следующей и идём назад.

— Эмилия, до следующей пересадки всего 20 минут. Как думаешь, мы успеем?
— Если не успеем, будет глупо.
— Даже пошло.
— Надо поднажать.

Топаем по шпалам, мимо покрытых льдом озёр ночного заповедника Bad Shandau. Вокруг сосны да скалы, а сверху льётся свет давно погасших звезд. Эмилия говорит:

— Порой кажется, что сверху пустошь. Взглянешь — а там полночь.
— Это правда.

Дальше месим ботинками промёрзшую щебенку.

Как ни странно, мы в последний момент успели на поезд. Пока мы переводили дыхание, контролёр принёс радостную весть: пересадку отменили, состав идет прямиком в Прагу. Мы наконец-то рухнули спать на пару часов.

Ты просыпаешься от лучей насквозь просвечивающего состав восходящего Солнца. Свет льётся из-за покрытых снегом вершин, формирующих горизонт. Перед ними ширится изрезанная длинными горными тенями необычайно сочного зелёного цвета долина, а по ней разбросаны белые маленькие дома с черепичными крышами. Через полчаса ты будешь в Праге.



Глава 8. Прага

Даже если вы никогда не бывали в Праге, всё, что вы знаете о ней, скорее всего, правда. Трамваи, мосты, замки и полная невозможность взглянуть куда-либо, где нет пивной. Они здесь повсюду, так же как русский язык и запах травки. Ах точно. Надо бы вызнать, где купить подарок Королю Разгильдяев.

В Праге мы живем у гостеприимных знакомых Эмилии — русской женщины Лидии и её мужа. Догадываетесь, как его зовут? Верно! Необъяснимо, но факт: сто процентов европейцев, живущих с русскими женщинами, зовут Юхан. По крайней мере, в рамках моего опыта. Мы спим в гостиной, оснащенной синтезатором, пригодным для исполнения «Imagine» Джона Леннона.

Куда бы ты ни пошел в Праге, за тобой всегда следит Йонас Кауфман, немецкий оперный певец 1969 года рождения, женат, трое детей. Через три месяца у него здесь какой-то большой концерт, поэтому уже сейчас он гипнотизирует всех жителей и гостей Праги загадочным и крайне многозначительным взглядом с афиш и лайтбоксов на каждом углу, словно Агент Смит или Большой Брат.

31 декабря. На «Медузе» пишут, что в Праге возможны теракты. Мы не знаем, что делать с этой информацией. Так что покупаем бутылку красного сухого и совмещаем её распитие с рейдом по вечернему городу. Заходим поужинать в таверну в катакомбах, а к полуночи оказываемся на Староместской площади — здешней Дворцовой. Выступает местная кавер-банда. Трио довольно бодро исполняет песни The Rolling Stones и Ac/Dc. Потом начинают играть «Don’t Worry Be Happy» Бобби МакФеррина (по-нашему это «Не парься, будь счастлив» в исполнении Михаила Башакова). В конце песни солист-басист в большой мохнатой шапке решает поиграть с залом. Он поёт:

— Не парься! — потом восклицает. — Внимание!

Зал отвечает:

— Будь счастлив!

А он в ответ:

— Правильно!

На англо-чешском языке это звучит так:

— …Don’t worry! Pozor!
— Be happy!
— Spravne!.. Don’t worry! Pozor!
— Be happy!
— Spravne!..

И так много-много раз подряд. Ещё в Чехии на дорогах кое-где огромными буквами написано «DETI POZOR!». А с ближайшей афишной тумбы  сардонически глядит Йонас Кауфман.

В новогоднюю ночь Эмилии написал поздравительную смс её бывший. Она тепло поздравила его в ответ. Через некоторое время у него, очевидно, случился перепад настроения и он прислал новую смс: «В новом году желаю тебе стать никем!» Когда Эмилия рассказала мне об этом, я засмеялся:

— Интересно, он понимает, что пожелал тебе самого лучшего, что только может произойти с человеком?
— Сомневаюсь, — улыбается Эмилия. — Но мне приятно.

Йонас Кауфман слегка ухмыляется.

1-го января проверяю электронную почту и вижу письмо от Александра Ф, основателя компании, где я раньше работал. Это мудрый человек, русский европеец, космополит. В своем письме он поделился с коллегами впечатлениями от статьи, которую прочитал накануне. Она была о 18-летнем Владе Колесникове из Подмосковья. 

Парень явился в колледж в футболке с надписью «Вернуть Крым», и товарищи избили его. В военкомате он сказал, что не хочет идти служить и воевать против своих братьев, после чего включил на мобильном телефоне гимн Украины. Тогда ему поставили диагноз «расстройство личности». Потом исключили из колледжа, как ему сказали, «по собственной просьбе». Дед Влада, бывший офицер КГБ, выгнал его из дома, после чего в интервью «Комсомолькой правде» обвинил внука в связях с западом. Влад писал, что «и подумать не мог, что за кусок ткани, флажок и новости о нём может запуститься такая машина»

Влад переехал в Жигулёвск к отцу. Теперь его избивали в новой школе. Учителя не обращали внимания. Сотрудник местной полиции дал понять, что «сам бы тебе в морду дал за такие вещи».

Влад закрыл за собой двери небесного лифта, приняв большую дозу лекарств. Причиной смерти в его деле официально значится передозировка алкоголем и наркотиками.

Подумать только, я тут путешествую по Европе с рюкзаком, а иного юного гражданина страны с припиской «Великая» толкают к краю друзья и родственники. Это ненормально, и в этом виноват каждый из нас. Где мы свернули не туда? Кто завтра окажется мной, и на чьём я буду месте? Многие знают, что нужно быть тем, кем становишься. Но для некоторых секрет, что кем становиться, можно выбрать самому. Если хочешь делать что-то важное, нужно иметь смелость быть непонятым. У Влада она была, но он не справился, потому что был совсем один.

В чёрных пражских небесах тихнет очередной салют. Йонас Кауфман в сдержанной печали. Ветер треплет почерневшие уголки его лиц.

Наутро мы поездом отправляемся в Мюнхен. Умудрённые опытом едем без пересадок и в купе. С нами — компания немецкой молодежи: два парня и две девушки. Нужно чем-то себя занять. Эмилия считает также, но, к счастью, не знает, как по-немецки сказать «групповой». Зато я знаю, как предложить сыграть в шахматы. Согласен, возможно, по версии Эмилии, поездка бы вышла более захватывающей, но давайте немного уймём ваши фантазии и поговорим про шахматы.

Портативные шахматы на магнитах — уникальное средство познания и обмена опытом с человеком, который встретился тебе в Пути. Почти не занимают места в рюкзаке, и ты можешь в любой момент их достать и сразиться с кем-нибудь. Победив, научишь его чему-то, проиграв — научишься сам. Громить на монохромной доске немцев мне ещё не доводилось.

Коварные согласились играть лишь вдвоем против меня одного. Баталия длилась около часа. Шахматная доска постепенно становилась разделочной. Коллективный разум соперника был изворотлив, непредсказуем, дерзок и постоянно сообщался на своем языке. Но и я, прошу заметить, дрался как лев. В итоге эти двое одолели меня, но победа далась им дорого. Эмилия сказала:

— Эх… А я уже столько шуток придумала к твоей победе.
— Знаю, я тоже. Но лучше потом расскажешь, потому что «Сталин» на всех языках звучит одинаково. Вот чёрт, я только что сказал при них «Сталин»… Дважды!

Немцы сделали вид, что ничего не услышали. Но мы-то с вами знаем.



Глава 9. Мюнхен

Через несколько часов мы прибыли в Мюнхен, столицу Баварии, тумана и велосипедов. Знакомая Эмилии Ирма предложила нам пожить пару дней здесь в её квартире, пока она с семейством в отъезде. Как зовут мужа Ирмы, я не уточнял. Она немка, так что имя её суженого никак не помогло бы моему исследованию.

Мы разыскали указанный адрес и попросили ключи у соседа Ирмы, которого звали Тролль. Узнав его имя, я подумал, ну началось. Сейчас придётся какие-нибудь дурацкие испытания проходить, странствовать за тридевять земель, сражать драконов, чтобы он просто отдал этот чёртов ключ. К счастью, Тролль оказался славным парнем и вручил нам его просто так.

Ирма не живёт в этой квартире. Она недавно купила её и делает там ремонт. Мебели почти нет, зато есть совсем новый ламинат. Ирма нам, должно быть, раз двести напомнила, чтобы мы были аккуратны с полом. Будь Эмилия сейчас рядом, она бы меня поправила:

— Не двести, а два!
— Ну ладно, два! — согласился бы я. — И что?

Что это вообще значит «Будьте аккуратны с полом»? Почему не сказать конкретнее: «Не ходите на ногтях», или «Если будете растворять тела гидрофтористой кислотой, подстелите клеёнку», или «Случайно не назовите его Ринго»? Такое впечатление, что мы заполняем данные для очередной инкарнации, и нас предупреждают: «Будьте аккуратны с полом, это на всю жизнь» Мы аккуратно постелили на полу матрас и спали у газового обогревателя — единственного источника тепла в промёрзшей квартире.

Утро. На «Медузе» пишут, что и в Мюнхене возможны теракты. Мы идём гулять по Старому городу. Среди местных уличных музыкантов больше всего аккордеонистов — преимущественно академического уровня, ничего проще Шуберта от них не услышишь. Такие вполне могли бы исполнять в дабл деккере на королевской свадьбе.

Название Мюнхена переводится как «у монахов». Неудивительно, что здесь много дивных католических соборов. Я не религиозен, поскольку все религии — это зеркала, расставленные под разными углами, и порой кривые. Но мне крайне интересно то, что в них отражается. Поэтому каждый день я люблю несколько минут побыть наедине с собой. Зовите это молитвой, зовите это медитацией или зовите самовнушением, но я чувствую себя хорошо, когда остаюсь наедине с собой дома, на природе или в храмах разных культов.

Мы с Эмилией заходим в наполненную органной музыкой церковь Святого Михаила. Садимся на скамью. Я ставлю ноги на ступеньку перед собой. Эмилия говорит:

— Вообще-то здесь на неё коленями становятся.

Я убираю ноги, закрываю глаза и думаю: интересно, о чём молился самый первый, кто молился. И кому? Скорее всего, природе, которая в ранних верованиях была единым Богом. Жрецами её были шаманы. Я расслабляю каждую мышцу тела и концентрируюсь на дыхательном столбе. В дебрях органных частот слышатся призвуки тягучей шаманской песни, удары бубна да треск  костра. Созвездия кружат в танце под свежий шум девственных земных лесов. Реки мира ещё не отведали ни единой капли крови. Жизнь выходит на берег, учится дышать, обретает бессмертие с письменностью, познаёт себя,  уподобляется себе, постепенно становится мной. Не могу сказать, как долго я отсутствовал.

Открыв глаза, я говорю Эмилии:

— Ладно, пойдем на Мариенплац…

Повернувшись, к ней, я чуть не подпрыгиваю. Вместо Эмилии рядом со мной сидит Минерва.

Вы, должно быть, помните Минерву из рассказа про самолёт. Медузу Горгону, летевшую, кажется, в Волгоград. И вот она сидит рядом со мной. Зачесанные влево волосы-осциллограммы цвета морской пены, золотые Витрувианские люди Да Винчи в ушах, кобальтовые глаза, бежевый плащ, одна чересчур соблазнительная для церкви нога в лоснящемся чулке закинута на другую такую же. Перебирает тёмно-алыми ногтями по круглой черной сумочке, на которой золотыми буквами выведено «Я [изображение фрактала] Хаос».

— Бородатый, — говорит она на русском. — Всё ищешь общность культов?
— Минерва. Где Эмилия?
— Вышла за мороженым. Чудесная девушка, тебе не под стать.
— В церковь не пускают с мороженым.
— Именно поэтому я и здесь. Улучила момент потолковать с тобой. Ты ведь не думал, что я тут случайно оказалась, верно?
— Что тебе нужно?
— Провожу исследование. Мне нужно знать, чувствуешь ли ты себя обновленным относительно 2007 года.
— В каком смысле?
— Тебе ведь должно быть известно, что каждые девять лет человеческое тело полностью обновляется. Все его старые клетки сменяются новыми.
— Думаю, что речь идёт только про верхний слой кожи. Иначе все татуировки исчезали бы через девять лет.
— А тебя не проведёшь.
— Но даже если бы всё было так, как ты говоришь, то я бы сказал, что да, я чувствую себя обновлённым. Более того, я меняюсь каждую секунду. Телом, и — что важнее — сознанием.
— В хорошую ли сторону?
— В свою.

Минерва ухмыляется.

— Признавайся, — говорю я, — что тебе нужно на самом деле? Опять хочешь устроить катастрофу? Что на этот раз? Взорвешь церковь?
— Катастрофой называется происшествие, в котором есть жертвы. На твоём рейсе жертв не было, потому что кое-кто всех спас.
—  И кто же?
— Послушай, Сергей или кем ты там себя считаешь. Я должна сказать тебе кое-что очень важное. Кое-что, от чего будет зависеть вся твоя дальнейшая жизнь. Послушай меня внимательно, поскольку я скажу это только один раз.
— Ближе к делу.
— Трахни своё Эго. Пока твоё Эго не трахнуло тебя.
— Что? И это всё? Это твой чертовски мудрый совет? Трахнуть своё Эго? Ну спасибо, Минерва!
— Я не сказала, что это совет. Я сказала только то, что сказала.
— Беспрецедентная трансцендентная дрянь!

Немец на скамье по соседству громко прокашливается. Я говорю Минерве шёпотом:

— Как ты вообще смогла переступить порог церкви, не рассыпавшись в прах?

Она заливается громким смехом.

— Я увидела, как ты его переступил, и поняла, что мне не о чем волноваться!

Кашлявший немец поворачивается к нам и ворчит что-то на своём языке. Минерва прищуривается, встает со скамьи и говорит мне:

— Эмилия догрызает вафельный рожок, тебе пора идти. Ещё увидимся.
— Жду не дождусь.
— Да, и ещё кое-что. Если попытаешься пронести Это в самолёт, тебя схватят. Даже Кит Ричардс попадался. А ты — не Кит Ричардс.

Минерва протиснулась мимо меня, приблизилась к немцу, села на него верхом и принялась целовать в губы. Тот сразу поднял крик. Я пошел оттуда.

Эмилия ждёт меня у входа в церковь. Забираю её, идём к метро. На эскалаторе слышим, что внизу кто-то очень громко говорит на немецком языке. Даже не говорит, а горячо восклицает, бранится. Мы подходим ближе и видим, как вдоль края платформы идёт молодой человек и, сжав кулаки, отчаянно дерёт глотку. Никто не обращает внимания. Ничего не понятно, но очевидно, что он не призывает к чему-либо и не просит о помощи, а просто выражает свой негатив в чистейшем животном виде.

Проходя мимо, крикун поворачивает к тебе свое худое ощетинившееся лицо. Он ловит твой взгляд и вдруг на секунду замолкает. Затем отворачивается и идёт дальше, вновь крича. Что-то шипит и скребётся под его кожей, находя выход через глотку.

Мы сели в поезд. Крикун вошёл в соседний вагон. Было видно, что он и там кричит. На следующей станции он вышел и тут же наорал на какого-то моряка. Когда поезд отъезжал, они уже дрались.

Люди Мюнхена не такие беззаботные как берлинцы, но выглядят довольными. В 20:00 тут закрываются все магазины, и город засыпает. Просыпается русская мафия в лице нас с Эмилией и отправляется искать пиццерию. Занятно, что в Мюнхене, столице Баварии, где, казалось бы, обязана довлеть немецкая кухня, на каждом углу итальянские пиццерии.   Вообще в Мюнхене много странных заведений. Тут любят всё совмещать. Интернет-кафе и стриптиз. Ресторан и клиника. В последний день пред отъездом в Венецию на витрине одного магазина мы увидели фототехнику и вина. Серьёзно, вино и фотики. Наверное, это для ню-фотографов: обливай и снимай.



Глава 10. Венеция

В Венецию нас везёт Лотфи с Blablacar. Он уроженец Туниса, живет во Франции, работает медбратом и путешествует по Европе на машине. В три часа дня маленький «Ситроен» Лотфи покинул Мюнхен. Вскоре он оставил позади Германию, перемахнул Австрию, вознёс нас до альпийских вершин и снова ухнул вниз в быстро сгустившуюся итальянскую ночь. Примерно в десять вечера мы уже были в южном Санкт-Петербурге.

Мы поселились в отеле DomEnica на берегу Гранд-Канала, не всё ж ночевать у знакомых Эмилии. Бросаем вещи в номере и отправляемся искать еду. Сразу через канал — начало самой людной улицы города. Там на нас сразу набрасывается зазывала какого-то ресторана. Он тянет нам флаеры своего заведения, мы их берем, и я спрашиваю по-английски:

— У вас есть пицца на вынос?

Глянув на двери своего ресторана, он отвечает на чистом русском языке:

— Лучше идите во-он туда, в Mario’s. Там дешевле и вкуснее.
— Ладно, — говорим. — Спасибо.

В Mario's работают двое: повар и кассир. Повар оказывается русскоговорящим армянином, успешно маскирующимся под итальянца. Кассир местный, большой весельчак. Он тоже знает кое-что по-русски — коллега научил. Когда заказ готов, он сказал мне:

— Вот твой пицца, брррят!

И пицца была выдающейся. И ночь была по Фицжеральду. И Эмилия была по Ги де Мопассану. Мы купили бутылку вина, пришли в номер, поужинали и изводили друг друга ласками, пока не отключились. Вскоре колокольный звон принёс туманное утро.

Венеция состоит из шероховатостей. Всё здесь старинное, художественно треснувшее, почерневшее, отсыревшее. Город — контрастная высокодетализированная картина. Он наделён величественной красотой обречённости. Как известно, ежегодно Венеция уходит на пять миллиметров под воду.

Тут полно камбоджийцев на заработках. Вот один подходит к нам на улице и, улыбаясь, протягивает Эмилии розу, за которую мне придётся заплатить. Эмилия, несомненно зная эту схему продажи, берет цветок, говорит «спасибо», и беззаботно идёт дальше. Камбоджиец топает за нами, повторяя что-то про «файв оро» — пять евро по-нашему. Эмилия говорит мне:

— Объясни ему, что я не понимаю.

Я сообщаю камбоджийцу:

— Моя спутница не говорит по-английски.
— Файв оро, — говорит он мне. — Файв оро.
— Я у тебя ничего не покупал.
— Тогда пусть она вернет розу!
— Ты же сам её подарил. Уверен?
— Уверен.
— Чего он хочет? — спрашивает Эмилия, не сбавляя шаг.
— Хочет, чтобы ты вернула розу.
— Как? Он же сам её мне подарил.
— Я знаю. Подарил, а теперь хочет её назад. Не поймешь этих венецианцев.
— Верните розу! — скулит камбоджиец.

Эмилия глядит на него с сожалением, отдаёт цветок, и мы идём дальше. Она говорит:

— Видел, как он боялся, что я не отдам?
— Боялся, потому что знал, что не отдав её, ты была бы права. Но все равно дарит их каждой встречной, а потом отбирает.
— Странный парень.

Было уже темно, когда мы забрели на изрезанную маленькими улочками южную окраину. Повернув за очередной угол, чуем резкий запах свежераскуренной растительности. От нас стремительно удаляются два субъекта в чёрных с золотым капюшонах. Я говорю:

— Подарки куплены уже для всех, кроме одного человека. Пора заняться этим. Эй, уважаемые!..

Субъекты не оборачиваются и ускоряют шаг. Мы тоже. Они сворачивают за угол, мы за ними. Они сворачивают за другой, за третий, мы следом. Когда они сворачивают за четвертый угол, мы уже почти бежим. Вот-вот догоним. Забегаем за пятый угол, а там… ни души. Эти двое как сквозь землю провалились только запах и остался.

— Чёрт! — восклицаю я. — Похоже, мне никогда не купить подарок его Разгильдяйскому Величеству!

Наверное, это дело рук Минервы. Может быть, мне стоит прислушаться к ней? Она-то кое-что знает про аэропорты, это точно.

— Уверен, что нести этот подарок в аэропорт — хорошая идея? — спрашивает Эмилия.
— Почему ты сказала именно это именно сейчас?
— Просто сказала, что думала. Так как? Не боишься, что тебя загребут?
— Не загребут.
— Тогда я знаю, что делать. Нам поможет самый весёлый человек в Венеции.
— Ты о ком?
— Кассир из Mario’s.
— Гениально. В путь.

В пиццерии мы спрашиваем кассира, где стать таким же весёлым.

— Нет проблема, брррят! — говорит он. — Купи только карту. Ван оро.

Он указывает на стопку карт города у кассы. Плачу один евро. Он берет одну карту и шариковой ручкой чертит на ней маршрут.

— Иди вон эта площадь.
— Ладно, а там куда?
— А там гулять пять минут, к тебе сами подойдут.

Идём на площадь. Ждём пять минут. Никто к нам не подходит. Сами обращаемся к компании молодых людей:

— Не знаете, где здесь продают пиццу Боб Марли с хрустящей корочкой?
— Не знаем.
— Да бросьте, посмотрите на мою бороду, с такой в полицию не берут.
— У вас в Америке, может быть, — говорят они мне. — В нашу берут всяких.

Идём в другой конец площади. Там два сумеречных парня сидят на спинке лавочки. Эта попытка оказывается удачной.

— 20 оро, — отвечают мне, как только я открываю рот.
— У меня есть только 15.
— О’кей.

Завладев Этим, мы идём по изогнутым блестящим мостовым в сторону отеля. Мимо шагают люди, из речи которых до меня доносится по-русски «…Это же нужно фундаментально подходить к вопросу…»

На набережной возле бара Viscosa стоят какие-то парни и поют красивые и чрезвычайно, безумно, до крайности безмятежные песни. Мы останавливаемся их послушать. Завязываем беседу с художником по имени Энзо. Тёртый кожаный плащ, сальные волосы длиннее среднего, лицо прожжённого мечтателя.

— А, Россия, — говорит он. — VK!
— Точно.
— Отличный сервис. Мне нравится, что там всё бесплатно.
— Нам тоже. Ты знаешь, что создатель VK родился в Италии?
— Серьёзно?
— Конечно. Павел Дуров родился в Торино.

Энзо впечатлён настолько, насколько вообще может быть впечатлён столь безмятежный человек. То есть не слишком-то. Я интересуюсь:

— Какая самая известная рок-группа в Италии?
— Даже не знаю… — говорит Энзо. — Ничего не идёт на ум. Надо спросить у ребят.

Он поворачивается к своим и громко спрашивает:

— Ребята, какая самая известная рок-группа в Италии?

Те гомонят:

— Рок-группа? О чём ты? Нет у нас никаких рок-групп! Скажешь тоже!..

Это, конечно, неправда, я сам знаю пару итальянских проектов. Но я могу понять этих людей. Рок не нужен там, где нет протеста. А против чего протестовать в Венеции? Против голубей? Против голубененавистников? Против тех, кто против голубененавистников? Живи я здесь, я и сам бы стал обезумевшим от безмятежности художником-эксгибиционистом. Обманом и лаской заманивал бы в свою мансарду натурщиц, соблазнял бы их там, использовал как холсты для своих творений, а потом мы вместе с ними курили бы голыми на подоконнике, делились своими экзистенциальными теориями и сыпали пеплом на медленно утопающий в бирюзовой воде город.

Пока я думал об этом, мне в руки сунули гитару и сказали: «Играй, чужеземец!». Нужно было вспомнить что-нибудь интернациональное. На ум шла только битловская «Back In USSR». Ну я её и спел: как обычно, в полный голос, со всем разрывом. Взяв последний аккорд, оглядываюсь вокруг. В полном молчании на меня смотрят все: парни с набережной, сотрудники бара, люди из окон домов через канал. Эмилия недвусмысленно проводит ладонью по шее. Хрупкая венецианская пастораль надломилась о звериный англо-русский рок-н-ролл. Я должен уйти. Остаётся только вернуть гитару и процитировать Марти МакФлая: «Наверное, вы ещё не готовы к такой музыке, но вашим детям она понравится…»

Ты приходишь на главную площадь Венеции солнечным днём. Какой-то камбоджиец протягивает тебе что-то сжатое в руке. Ты инстинктивно подставляешь ладонь. Он высыпает туда пригоршню злаков, смешанных, кажется, с вермишелью. Пока ты ещё не понял, что происходит, над твоей рукой слетается огромная воронка голубей. Только сверкающих молний не хватает. Ты хочешь отогнать птиц свободной рукой, но она уже не свободна, потому что хитрый камбоджиец и туда успел насыпать своего месива. Теперь две аналогичных воронки голубей закреплены за твоими руками. Птицы садятся тебе на плечи, путаются в волосах, лезут задницей в лицо, а твоя спутница кричит: «Смотри, да ты же Голубиный Король!» и начинает снимать тебя на телефон. Едва ты выбрасываешь корм и скрываешься от голубиного преследования, к тебе подскакивает тот ненормальный камбоджиец. Ты уже готов двинуть ему в улыбающуюся челюсть, а он молвит кротко:

— Файв оро!

Теперь тебе смешно.

— Файв оро за то, что меня чуть не склевали голуби?
— Да. Твоя женщина смеялась.
— Да я её впервые вижу.
— Что?! — восклицает Эмилия.
— Тихо, не мешай мне лгать.
— Файв оро, — повторяет камбоджиец.
— Ты хочешь выкуп за её смех?
— Смех, веселье! Файв оро!
— Не пойдет, мужик. Смех не меряется в деньгах. А цену надо было называть заранее. Ты подарил нам смех, а мы тебе — правду. Теперь мы квиты.

Пять евро за горсть крупы. Камбоджиец видит в любом туристе денежный мешок. Ему невдомёк, что меню в течение всей поездки мы читали по Довлатову: справа-налево. Достаточность ценнее богатства. Бедные душой люди склонны это опровергать.

Мы в универсаме, где фрукты не пахнут. Зато тут есть бесплатные пакеты с ручками. Мы купили консервированную фасоль и теперь ищем пластиковые ложки. Они продаются только упаковками по 50 штук.

— 50 слишком много! — говорит Эмилия. — Куда нам столько?

В этот момент из всех динамиков магазина низкий женский голос делает ласковое непонятное объявление.

— Что она говорит? — спрашивает меня Эмилия.
— Говорит, что оставшиеся 48 ложек можно оставить в отеле.
— Ладно, возьмём.

Последний вечер в Венеции, завтра утром едем в Рим. Гуляя, мы забредаем в необычный тупик. Узкий безлюдный изогнутый переулок заканчивается обрывом над Гранд-Каналом, а на краю его стоит раскладной стул. Сидишь, под ногами плещется канал, мимо ходят катера и гондолы. Напротив прямо в воде стоит чей-то бывший дворец. Йодированный воздух пробирает до костей.

Побыв здесь, идём назад. Переулок настолько тих и тёмен, что мы там немного задерживаемся. Выйдя на людную улицу, замечаем у противоположной стены нищего. Он сидит на земле, кутаясь в клетчатый плед. Не выглядит отчаявшимся, но и не такой расслабленный, как берлинский. Он мне понравился. Я бросил ему в шапку пару евро.

Идём гулять дальше. Спустя 10 или 15 минут снова видим нищего, сидящего на земле и кутающегося в клетчатый плед. Отчаявшимся не выглядит, но и не берлинский. Напротив него вход в узкий безлюдный изогнутый переулок. Эмилия говорит:

— Мы что в том же самом месте?
— Это же нищий, а не фонтан.
— Что?
— Я не должен к нему возвращаться, если бросил монетку.
— Понятно. Идём, проверим.

Следуем до конца переулка. Там глухая стена, а на ней краской нарисован огромный логотип The Rolling Stones.



Глава 11. Рим

Следующее утро неожиданно холодное. Покидаем Венецию и совершаем прицельный температурный побег в Рим, где в январе +18 по Цельсию. Автобус — собачка молнии, верхом на которой мы рассекаем голенище огромнейшего в мире сапога.

В Риме мы селимся в отеле типа «завтрак и постель» — это значит мамина квартира, переделанная под отель. Нам достаётся комната, где в изголовье постели висит картина, изображающая корриду. Надо же, думаю я, испанцы даже сами себя путают с итальянцами. То есть наоборот…

В Риме повсюду руины. Чуть ли не возле каждого бака для раздельного сбора мусора органично существует какой-нибудь древний артефакт. Наверное, в городе работает специальный мерчендайзер руин. Больше, чем руин, здесь только мотороллеров. Через пару тысяч лет, когда наша цивилизация сменится новой, в Риме, наверное, и для мотороллеров понадобится мерчендайзер.

На римских улицах нередко можно услышать лягушиное кваканье. Подходишь ближе, а это чернокожий парень в майке с триколором и надписью «Россия, Ельцин, Победа» демонстрирует возможности своей деревянной лягушки. Лягушка полая и у неё ребристая спина. Если провести по ней деревянным стержнем, раздается звук, который нетрудно принять за позывные настоящей лягушки. Ещё более странно, что на каждом углу торгуют портативными швейными машинами. Похоже на распродажу имущества женской колонии гномов.

Уличные музыканты Рима очень любят «Wish You Were Here» Pink Floyd. Мы слушаем уже третье или четвёртое её исполнение, когда мимо проходит человек, ведущий себя точно так же, как крикун в Мюнхенской подземке: идёт и извергает проклятья, на этот раз на итальянском. Он швыряет слова то в лицо прохожим, то просто в пустоту, не унимаясь ни на миг.

— Откуда берутся странные крикуны? — спрашивает Эмилия.
— Не знаю. Но я не хотел бы однажды стать одним из них.
— Может быть, это подросшие беспризорные дети? Представь только, каким видит мир беспризорный ребенок.
— Так или иначе, рождаясь, каждый знает, на что идёт.
— Это точно.
— А я думаю, это люди, обезумевшие от безмятежности, раздавленные невыносимой легкостью бытия.
— Думаешь, это возможно?
— Почему нет. В некоторых странах за жизнь и свободу приходится бороться, это страшно и захватывающе. Но если где-то всё так, то где-то всё иначе. Свобода достается людям почти даром и они не знают, что с ней делать. Они кричат. Или того хуже — берут оружие и расстреливают одноклассников.
— Что же делать?
— Ждать. Мир в пути к равновесию.
— Невозможно достичь равновесия.
— Невозможно, но возможно, и это куда важнее, быть в пути к нему.

Мы спускаемся в подземный дорожный переход у Ватикана. Там побирается немолодая цыганка с ребёнком на руках. Она довольно активно перемещается вместе с чадом и весьма настойчива в своём прошении. Улыбаясь и тряся протянутой рукой,  она приближается ко мне, а когда я прохожу мимо, прижимается ко мне. Я ловлю её за вторую руку, когда она вытягивает из кармана моих брюк телефон. Пелёнки дитя завязаны на её шее, так что она может в любой момент освободить руку и запустить её куда не следует. К собственной неожиданности я не обнаруживаю внутри себя никакой злобы и лишь говорю по-русски:

— В карман-то зачем лезешь?

Цыганка одёргивает руку и продолжает вести себя так, будто ничего не произошло. Мы с Эмилией идём дальше, а кто-то идущий за нами уже во всю глотку орёт на цыганку тоже по-русски:

— Пошла на х*й!..

Колизей. Если ты управляешь империей и хочешь продолжать ей управлять, тебе нужен Колизей. Когда люди едят и развлекаются, им не до революций. Раньше Колизей был только в Риме, а сегодня они есть во всех более или менее крупных городах мира. Мы называем их «торгово-развлекательные центры». В них, конечно, не увидишь, как человека расчленяет лев (кроме как на киноэкране), но функция их ровно та же — развлечение масс. Туристические путеводители называют Колизей одним из самых романтичных мест во всей Европе. А нам с Эмилией смешно от мысли, что мы стоим и пялимся на древний торговый центр.

Каждый день система, внутри которой ты живешь, говорит тебе: «Ваша точка зрения, безусловно, важна для нас, но не будет ли вам угодно засунуть её себе в задницу?» Это вежливая тюрьма, выйти из которой ты можешь в любой момент, но это, кажется, так сложно, что, может, лучше завтра? Или в мае? Или, может, на следующее Рождество, а то и ближе к пенсии, когда времени будет побольше… Система, внутри которой ты живешь — это империя непослушных детей. Свергнуть их невозможно, ибо убийца дракона сам обречён стать драконом. Перевоспитать их невозможно, потому что они уже слишком выросли и не станут тебя слушать. Винить их глупо, поскольку виноват всегда ты сам — такова позиция взрослого человека. Всё, что тебе осталось — простить себя и сделать всё, что в твоих силах, чтобы следующее поколение детей, правящих империей, стало чуть добрее. Всё, что тебе осталось — петь, танцевать, рассказывать истории и путешествовать. Всё, что тебе осталось — открыть Эру Рюкзаков. Всё, что тебе осталось — жить на шаре. А когда ты живёшь на шаре, единственная возможность смотреть вокруг — это смотреть вверх.

А пока что детишки крутят носами, когда слышат слово «Культура». Самое главное всегда скрыто лучше прочего. Когда я говорю «Культура», я говорю не об искусстве, как составляющем культуры. Я говорю не об итальянских художниках, немецких музеях, российском двуглавом безногом орле и даже не о Йонасе Кауфмане, дай ему Бог здоровья здоровья. Я говорю о культуре Жизни и Ремесла каждого из нас. Ты можешь работать кондуктором автобуса и быть культурнее иного чиновника. Культура Жизни — это естественная созидающая сила, то самое направление, в котором нам необходимо развиваться, чтобы цвести, а не гнить. И мы начали понимать это, так что Золотой век не за горами. Уже скоро депутаты начнут становиться музыкантами, а не наоборот, хотел бы я на это посмотреть.

Так я думаю, глядя в сапфирово-каштановые небеса над Колизеем.

— Знаешь, Эмилия, я должен сказать тебе кое-что.
— М?
— Иногда я чувствую экстаз.
— Экстаз?
— Да, как если бы закинулся чем-то. Может, это то, что называется «торчать на жизни»?
— Наверное, поэтому наркоманы, читающие твои рассказы, думают, что ты один из них.
— Наверное. И они определенно правы.
— Каков источник этого чувства?
— Оно возникает, когда я уверен, что я на своём Пути. Оно сильнее с каждым днём, когда я никому не сделал зла. Я в экстазе, потому что за всё получаю по заслугам и никому в целом мире не должен. Я испытываю радость просто идя своим Путём. Тем, кто лишил себя этого ради власти и энергии заключенной в бумагу, стоило бы это попробовать, и они бы себя не узнали.
— Ты чувствуешь это, когда я рядом?
— Конечно. Но ты рядом со мной как часть экстаза, а не его первопричина.
— Думаю, я понимаю, о чем ты говоришь.
— Славно. Теперь мне осталось сделать главное.
— Что же?
— Трахнуть своё Эго.
— Что, прости?
— Я должен трахнуть своё Эго, пока моё Эго не трахнуло меня.

Эмилии смешно.

— Где ты этого набрался?
— В церкви Святого Михаила, пока ты ходила за мороженым.
— Откуда ты знаешь, что я ходила за мороженым?
— Ну… от тебя пахло мороженым.
— Ладно. И как же ты намерен трахнуть своё Эго?
— Мне необходимо потерять всё, чем, как мне кажется, я владею.
— То есть ты раздашь деньги нищим, бросишь Ремесло и улетишь в Тибет жить в песке?
— Силён лишь тот, кто не боится потерять всё.
— И ты думаешь, потеряв всё, ты сможешь трахнуть твоё Эго?
— Ну, из твоих уст это звучит уже не так убедительно.
— Чтобы трахнуть своё Эго, тебе нужно кое-что другое.
— Тебе просто нравится повторять это словосочетание, да?
— Чтобы трахнуть своё Эго, тебе нужно взрастить его до максимума. И лишь когда ты осознаешь величие собственного ничтожества и соотнесёшь его с ничтожеством собственного величия, ты поймешь: чтобы трахнуть своё Эго…
— Перестань это повторять.
— Чтобы трахнуть своё Эго, тебе нужно всегда и везде помнить только об одном: никто не может как ты. И ещё кое-что. Не бояться потерять всё — это совсем не то же самое, что намеренно отказаться от всего.
— Да кто ты такая, чёрт подери?
— Никто, — улыбается Эмилия. — Просто абонент случайного номера.

Космос.



Глава 12. Снова Питер

Вопреки словам Минервы, проблем в аэропорту не возникло. Я так и знал. Создания вроде неё всегда говорят то, что ты должен услышать, но это далеко не всегда правда. В этом суть игры: ты получаешь ориентировку, однако найти грань между смелостью и безрассудством всегда должен сам. Можно, конечно, сказать, что мне лишь повезло, но чтобы так говорить, нужно понимать, что определяет везение.

Мы с Эмилией вернулись в промёрзший до костей Питер. Мне доводилось слышать, что русского человека, возвратившегося из странствий, на родине первое время одолевает тоска. Со мной этого не случилось. Напротив, я был рад видеть город и людей, которых люблю. Рад я был видеть и Короля Разгильдяев и с удовольствием преподнес ему подарок, когда мы встретились в баре «Позавчера». Отличное место, кстати. Там ставят блюз и готовят бутерброды с гречневой икрой. А ещё наливают крафтовое пиво трёх видов: светлое «Варкрафтовое», тёмное «Старкрафтовое» и нефильтрованное «Лавкрафтовое». Но Король Разгильдяев этим вечером пьет Иван-чай, да и я тоже. Он горячо благодарит меня за подарок, но не принимает его.

— С меня, пожалуй, хватит Этого, — говорит он.
— Ты серьезно? — удивляюсь я.
— Как никогда. Король Разгильдяев умер. Да здравствует его Величество Осознанность.
— Что-то случилось, пока меня не было?
— Случилось. Я полюбил себя.
— А мне казалось, ты и раньше был самым большим своим поклонником.
— Я был самовлюбленным. А теперь я полюбил себя. Это совсем другое.
— И как же тебе это удалось?
— Как выяснилось, полюбить себя очень просто. Нужно всего лишь иметь для этого основания.

Я смотрю на пакетик в своей руке.

— Так тебе Это точно не нужно?
— Абсолютно.
— Как хочешь, — говорю я. — Тогда повесть напишу.
— Стоп-стоп-стоп! Ты же вечно твердишь, что пишешь без Этого.
— Раньше я Этим пользовался. Теперь не вижу необходимости. Я сказал, что напишу повесть, ибо теперь, благодаря тебе, у истории появился конец, что ой как дорого стоит.
— И ты больше никогда не будешь использовать Это?
— Не знаю. Будет день, будет пища.

Король Осознанности поднимает чашку:

— За наркотическую независимость.
— За наркотическую независимость.

С тех пор, как я вернулся, мне часто снятся международные сны. Часто снится мне и Эмилия, а порой и наяву, когда иду домой по тёмным заледеневшим улицам, боковым зрением вижу, как вывески ресторанов и магазинов превращаются в её имя. Эх, душа ли я, в тело одетая, или тело, надетое на душу? Так или иначе, я благодарю Провидение вместе с цепью ДНК за то, что они наделили меня парой отличных рук. Уже которую ночь подряд я стучу ими по клавиатуре, стучу и не могу остановиться. Будь Эмилия сейчас рядом, было бы мне до повестей? Нет, я должен стучать по клавиатуре один. Красота — путеводная нить на всяком Пути, но как же трудно бывает не задушить себя ею. Я отымел своё Эго так, что теперь оно в слезах целует мне ступни, умоляя, чтобы я повторял это снова, и снова, и снова. Я смог трахнуть своё Эго, потому что теперь мне известно точно: никто не может как я.

Именно так закончить эту историю хотело бы моё Эго. Но мы-то с вами знаем.



***
Сборник повестей и рассказов Посейдень: http://chtivo.spb.ru/poseiden.html