Монохром

Холодная, темная река, яркая среди белой долины, прозрачная и нежно журчащая, она была единственной, кто говорил в этом безлюдном поле, покачивая заледенелые, тонкие, словно иссушенные долгой болезнью ветки.
Деревья, какие-то странно хилые и серьезно грустные, стояли вдалеке, словно не решались подойти ближе. И только одна покорёженная давней молнией, но залечившая рану осинка качалась в такт ветру и речным волнам, находя между ними нежную и мягкую симфонию зимы.
Там почти никто не ходил – слишком далеко было это место. И от этого было только приятней, там чисто, по-природному искренне и светло, и, несмотря на серо-голубое небо, там был белый снег, тот самый белый снег, из идеальных, нигде не подтаявших снежинок, таких грациозно тонких, шестиконечных.
Раннее солнце, раздвигая облака-шторы, с материнской любовью укрывало долину блестящим оранжево-розовым светом, вырисовывая иссиня-серые тени кривых стволов и ветвей, которые тянулись от самого пролеска к черной водной ленте.
И воздух… он был таким до невозможности жгучим, чистым и леденящим, наполняющим легкие так, что можно было ощутить, как пульсирует каждый воздушный мешочек. Ив глазах щипало от мороза. Так, что от маленькой слезинки можно было совсем не разлепить ресницы…

Теперь же ты идешь, скрыв нос в пышный шарф, дабы не чувствовать ароматов разносящихся выхлопов. Под ногами хлюпает серо-коричневый снег, изъеденный черными лужами, из-под колес машин вылетают такие же мертвенно-бледные брызги и оседают на подобных подобных тибетским высокогорьям в их уменьшенной копии снежно-пыльным обочинам.
Вокруг высятся серо-бурые дома с разводами стаявшего снега у земли. Безразличные дома, тускло блестящие в затуманенном пеленой облаков солнце высотки и такие же безразличные люди.
Безынтересные взгляды, пустые разговоры, фальшивые улыбки, грустные души.
Даже дышать трудно, удушающе – воздух вялый, ленивый, неживой.

А кто он, человек? Что у него в венах, если дышит он этим мёртвым воздухом?