Накануне Рождества

Мы с Илькой отдыхаем от дел ратных в книжном кафе. Куда не посмотришь – везде книги, даже на подоконниках. Слева от нас громоздкий станок, на котором посетителям предлагают собственноручно напечатать черно-белую открытку с городскими достопримечательностями. Слева – бар. У баристы голубые волосы и зеленые глаза; льняное платье и множество браслетов на тонких запястьях.

За окнами вечер. Шесть часов до Рождества. Небо осыпает город серебряной крошкой, а ветер заботливо окутывает им фонари и прохожих. Мы эту красоту невольно наблюдаем, словно она нас не касается, потому что нас касается прежде всего ореховый капучино, разноцветные макаруны и  еле слышная гитарная мелодия, которая доносится из соседнего зала книжного кафе «Шалтай-Болтай».

Илька в своей белой шубке, небрежно накинутой на плечи, тонком синем свитере и длинной русой косой, обвивающей плечо, похожа на Снегурочку. Я в который раз радуюсь, что не Дед Мороз. Что могу взять ее за руку и преданно сверлить вдохновенным взором, пока она пересказывает мне рассказ, прочитанный в ожидании, и никто меня за это не осудит. С чего бы.

Рядом с Илькой лежит книга в простой пестрой обложке. На ней написано «Некто с севера. Рассказы». Судя по запутанному сюжету, я опоздал минимум на три часа, хотя на самом деле, задержался минут на десять. Выходит, Илька пришла задолго до меня, если конечно автор не выдал вместо нормального рассказа развернутую аннотацию, как обычно бывает с начинающими писателями, хотя таких вроде бы не издают. Да и вообще – Некто с севера – странный псевдоним.

- …Ну вот, а потом Герой проснулся. И, представляешь, те, что из сновидения, оказались тут же, рядом с ним в комнате, едва не убили его. Он рывком слетел с кровати, сбил их с ног и убежал в одном исподнем по заледенелой улице. Оканчивается сей опус тем, что под его ногами разверзается асфальт, он падает в пропасть, его преследователи, соответственно тоже, но неожиданно этот счастливчик обнаруживает в себе способность взлететь. И, судя по «тонким» намекам автора, не только это. Куда он летит и зачем, мне не ясно, но способности, которые Герой использовал только во сне, неожиданно становятся частью его наяву, - выдыхает Илька.

Умаялась, бедняжка, это ж сколько тысяч букв прочла, а я все задаром, на блюдечке с голубой каемочкой:

– Я что хочу сказать, все-таки любим мы надеется на свои сны. На то, что они нечто большее, важное.

- Дело не в этом, просто настоящую свободу людям свойственно ощущать только во сне. Видишь, например, через столик от нас сидит дядька в очках?

- Вижу, судя по его затертому пиджаку и не очень свежей рубашке, он одинок и не успешен в карьере, - Илька пробует макарун и блаженно закатывает глазки.

- Именно, сегодня ночью ему снилось полуразрушенный замок с множеством лестниц. И тоже какие-то преследователи, от которых он плутал по запутанным каменным галереям. Сейчас спроси его, он не ответит, чего испугался и кто были преследователи и были ли вообще. Этот сон ему снится часто и каждый раз он заканчивается одинаково: он, наконец, находит выход, взлетает в оранжевое небо с двумя небольшими солнышками: не человек, не ангел – стихия. Радуется, радуется, и еще раз радуется и просыпается.

Дядька оглянулся через плечо, смерил нас равнодушным взглядом и вернулся к своему ужину. В отличие от нас, он решил основательно подкрепится мясом, картошкой-фри и овощным салатом. А кофе у него был без сахара, в этом я мог поклясться чем угодно, да хоть желтым пирожным, на которое Илька завистливо косилась. Свое-то она уже съела, Я молча придвинул к ней тарелку, получив в ответ улыбку прекрасной дамы - награду, достойную любого героя.

- Это аллегория, образ ситуации, из которой он никак не может найти выход наяву. Это ясно.

- Ясно. Тебе ясно, мне ясно, психоаналитикам, возможно, тоже. Но я вот что тебе скажу: начинать нужно не с анализа сновидений, а с самого начала.

- С детства, - смеется Илька, - да ты просто правнук господина Зигмунда.

Я, конечно, тоже смеюсь в ответ – выдумала такое, надо же. Куда мне до Фрейда, мне от него вообще – в другую сторону.

- Да шучу я, - Илька отправляет в рот первый кусочек моего макаруна и легонько промокает губы салфеткой, я помогаю ей избавиться от капель сливочного крема. – Конечно, начинать нужно с того, чтобы возвратить себя, того, которого у нас похищают день за днем в течение всего детства, вольно или невольно, скорее даже специально, потому что иначе, считается, совершенно невозможно бедному ребеночку будет жить в обществе. Кто его вообще видел – то, общество это «загадочное». Особенно последние двести лет.

- Начинать нужно с убийства родителей, а там и до «себя» недалеко, - отвечаю строго. Но долго сохранять это настроение у меня не получается, смотреть на Илькины округлившиеся как у совенка глаза, без улыбки невозможно.

- Маньяк ты, - смеется она, когда до нее доходит смысл моих слов.

- Маньяки убивают не жертву, а либо «себя», либо мать или отца. Не каких-то гипотетических женщин, а ту самую, единственную, их вырастившую. Пусть она даже была ангелом. В этом смысле они круче нас вместе взятых, потому что с самого начала подспудно чувствуют в чем проблема, решать ее только пытаются неправильно.

- Ребенок рождается свободным, ты это хочешь сказать.

- Да, истинным и свободным. Он знает, что ему нужно и как этого достичь, но тут в игру вступают родители и начинают лепить из Колобка Эйфелеву башню, причем для его же – Колобка - блага. Убить родителей, не мысленно, а чувственно, образно и ментально, искоренить все то, что они в нас вкладывали, чему учили, заставляли и требовали – только так можно вернуть свою свободу. Но, по-моему, кроме нас с тобой, еще никто до этого не додумался. Да и дело даже не в свободе, а в том, что…

- Давай вернемся к тому дядьке в очках, почему ты за него зацепился, только из-за его сна? – попросила Илька, одновременно подавая знак официанту. Когда тот подошел, она заказала еще два капучино, на этот раз шоколадных, только из-за этого напитка мы приходим в «Шалтай-Болтай» каждое воскресенье января. Сегодня – первый раз в этом году. В другие воскресенья мы предпочитаем другие заведения, например в сентябре мы ходим исключительно в джелатерию на окраине Неаполя, такого мороженного как там, мы больше нигде не пробовали. Поэтому в этой части света снега в сентябре не бывает, а вовсе не потому, что это якобы «не положено».

- Да нет, не только. Я знаю о нем то, чего он сам о себе не помнит. А жаль.

- Например?

- Он рос странным ребенком. До пяти лет вообще не произносил ни звука, даже не лепетал, просто молчал. Любил волчки и карусели. В глаза не смотрел, игрушкам предпочитал вращения, то есть натурально все время кружился, а бегал так, что ни один взрослый его догнать не мог. Видела бы ты это чудо: выходит мама с ним из подъезда, за руку держит, но малыш вырывается и бежит куда глаза глядят, от радости под ноги не смотрит, напротив, запрокидывает голову, ловит взглядом облака и несется счастливый. Наверное, у него ангелов в три раза больше, чем у обычных детей, он ни на какие машины и заборы просто внимания не обращал. И вообще – преград не знал. Родители все пятки истерли и все нервы истратили, таская малыша по психиатрам и другим шарлатанам, а те твердили - «аутизм», будет трудно, готовьтесь и бла-бла-бла. Куча народа столько сил и денег вложили, чтобы сделать этого дядьку «таким как все». И сидит теперь июньский ветер в потертом пиджаке и очках в толстой оправе, думает о своей скучной бухгалтерской службе, дебеты с кредитами сводит. А мог бы…

- Почему июньский? – улыбается Илька.

- Во-первых, он родился в июне. А во-вторых, он брат мой названый, Ась. Один из многих, которых нам еще предстоит встретить когда-нибудь.

- Смешное имя.

- Это не имя смешное, а значение у междометия, просто в жарком июне ветер – вещь очень редкая, но очень желанная. Раньше волхвы его призывали денно и ношно, весь июнь: «Ась, Ась, дуй, крути, все на своем пути вороши; гуди, пыли, играй, жару отгоняй» и так далее. Но потом, как водится, имя собственное превратилось в междометие, всякое бывает, не бери в голову.

- Жалко дядьку. Можно что-то сделать, Юсь?

- Сама-то давно беспамятная на жизнь жаловалась, а сейчас – вон что на улице твориться, снегопадочка моя, ненаглядная, - целую ее протянутую ладошку, но позиции сдавать  не собираюсь.

Невозможно, даже запрещено, помогать в таких вещах, Ильке вон семь лет понадобилось, чтобы вспомнить кто она. Ей, конечно, повезло с родителями, они ее воспитывать не пробовали, по заработкам мотались, а бабушка ее кормила до отвала, считая, что хорошо накормленный ребенок воспитается сам собой да сказками. Так и есть, мудрая старушка была. Однако и Илька в какой-то момент забыла кто она. У нее тогда любовь случилась несчастная и все - будто ручей песком засыпало. И меня рядом не оказалось, чтобы вовремя вмешаться. Сколько корил себя потом…

- Нельзя, да? – жалобно спрашивает.

- Ну, подойти к нему, скажи: привет, Ась, забудь все чему тебя учили, убей в себе родителей, вернись к началу, ты ветер, вспомни наконец! – или что-то в этом роде. Он посмотрит на тебя как на блаженную; хорошо, если в психиатрическую позвонить додумается хотя бы через минут пять, чтобы мы убежать успели; и все – так и будет дальше цифрами реальность отгонять. Так это не делается.

- А как? – настроение у Ильки совсем испортилось и за окном образовался второй раунд ледникового периода: снег полетел не хлопьями, а ледяными градинами, редкие прохожие, прикрывая голову укутанными в перчатки ладонями, ускоряли шаг; почти бежали в свои теплые безопасные дома, прочь от расстроенной снегопадочки, допивающей рядом со мной остывший капучино.

На этом месте не видимый нам гитарист за стеной начинает играть «Summer time», а Мальвина-бариста - шепотом подпевать Армстронга в такт звенящему в шейкере коктейлю, а совсем не в музыку, поэтому музыкальную фразу она закончила на сто двадцать тактов быстрее, чем гитарист. У нее получился не блюз, а практически рэп. Никогда такого не слышал. Но тем не менее мне пришлось вернуться к нашему с Илькой разговору:

 - Нннууу, можно попробовать вернуться в июнь 1976 года, в его третий день рождения. Именно тогда родители Ася первый раз задумались о его «душевном здоровье».

- И что мы там будем делать? – рассмеялась Илька. – Мы что, махнем своими могущественными указательными пальцами, он заговорит, причем сразу стихами, родители решат, классно, наш ребенок – гений, и ничего этого не будет, они не станут его лечить и воспитывать передумают?

- Можно его украсть, - предлагаю. – Единственный выход, по-моему. Украсть, притащить в июнь будущего года и пусть резвиться, а потом вернуть, и так каждое лето, пока не вырастет и сам не начнет вспоминать о своих обязанностях вовремя. Каждый год, каждый июньский день или хотя бы пару раз в неделю.

- Шутишь?

- Да нет, почему. Глупая идея, конечно, но как еще?

- Мы не Боги, мы не можем так вот просто бегать туда-сюда из прошлого в будущее, а жаль… - грустно вздыхает Илька.

- Мы – лучше, - улыбаюсь.

Но снегопадочка моя снова вздыхает:

- Да и с Богами на этой земле ровно та же история, сидят себя не помня на своих грустных службах, а вечером в пабах отгоняют смертную тоску. Заставить их вспомнить так же сложно как Ася твоего. Может хоть парочка найдется? – с надеждой спрашивает меня Илька.

- У меня нет знакомых Богов. А у тебя?

- Тоже.

- Значит, не вариант.

- Не вариант, - соглашаюсь.

Нас охватывает ощущение сродни незыблемой печали заблудившихся странников. Мы молчим, глядя на свои отражения на мутной поверхности остатков капучино. Хлопает входная дверь, сопровождаемая звоном китайского колокольчика – дядька в очках неспешно удаляется от «Шалтая-Болтая».

Мы переглядываемся.

Илька вскакивает первая, на бегу пытаясь доесть макарун. Я бросаю на стол деньги, раза в три больше, чем вышло бы по счету, но у меня этих бумажек много, пусть официант порадуется.

Шумно выскакиваем на улицу, Илька бежит впереди, но Ась далеко. Чем быстрее мы мчимся, тем дальше он от нас. Это противоречит логике, однако - неоспоримый факт.

- Может нам остановится?  - предлагаю.

Илька резко тормозит, перемешивая попытки прожевать еще один кусочек макаруна с невнятным ответом на мой вопрос. Но я ее понял, она цитирует Кэрролла. Однако вопреки великому шаману «Алисы в Зазеркалье», мы не припускаем еще быстрее, а останавливаемся. Ась останавливается тоже. Если бы погоня была настоящей, нам нужно было бы сделать шагов пятнадцать -двадцать, чтобы оказаться рядом с ним, но мы боялись сделать хотя бы шаг. Просто наблюдали, как жертва нашей проницательности и пассивного альтруизма достает из кармана пачку сигарет, неспешно достает одну, поворачивается к нам в профиль, пряча от ветра зажигалку, которая не захотела зажигаться с первого раза.

Огонь, что вытесал Ась при помощи своей всемогущей длани и «такой-то матери» освещает его лицо, всего на секунду, но мы успеваем заметить, что он смеется, благодарно кивает и подмигивает нам. А потом начинает вращаться вокруг себя все быстрее и быстрее, и, наконец, исчезает.

На том месте, где он стоял, лужа растаявшего снега отражает звездное небо. А мы с Илькой удовлетворенно вздыхаем:

- Слава Богам, мы опоздали со своими наставлениями, - говорит она.

- Просто мы плохо разбираемся в людях и ветрах, - смеюсь в ответ.

- А, может быть, он?..

- Может…