Брат мой, которого нет

Брат мой, которого нет…

   Анька одиноко шла по ночной пустынной улице. И казалось, что она не просто идет одна, а вообще существует одна во всем мире. Ночь. Темень. Никого. Только грустный, заунывный дождик шуршит листьями, будто поет песню — тоскливую песню о своем одиночестве. И как будто ничего больше в мире не должно быть — никогда — только промозглая осенняя ночь, дождь, с непонятным упорством барабанящий по листве, по лужам, по земле — будто пытающийся до кого-то достучаться, с кем-то поделиться чем-то своим, сокровенным, наболевшим. И Анька, идущая одна, окончательно и бесконечно одна, и не слышащая одинокого зова капель дождя, быть может, останавливающего ее, желающего побыть вдвоем хотя бы с ней, почему-то такой же несчастной в этот пасмурный вечер.
   Но худенькая озябшая девчушка с каким-то отреченно-грустным лицом ничего не видела вокруг себя, ее мысли были далеко, там, позади, откуда она ушла, — там, где они снова поругались с Сашкой, и как всегда — насовсем. Они снова наговорили друг другу множество неприятных, злых, колючих слов, снова смотрели друг на друга холодными и деланно-равнодушными глазами. Снова, снова, снова... Из-за какой-то ерунды. Слово за слово — и — не остановишь. Когда она уходила из кафе, где они собрались, чтобы отпраздновать день рождения Колюхи — общего друга, Сашка даже не обернулся — хотя — конечно же, он знал, что она сдернула с вешалки пальтецо, схватила сумочку и вышла. Он все знал, но не догнал. Не попросил прощенья. И даже не потребовал, чтобы она извинилась. Просто не обернулся и не вышел. Как будто и не заметил. Как будто и не было ее вовсе!..
   А может, и правда не было? Эта мысль застигла Аньку врасплох своей жгучей, несправедливой неожиданностью — как это ее, Аньки, вот уже семнадцать лет живущей на этом свете на радость родителям и друзьям, могло не быть. Могло ли? — спрашивала себя снова и снова Анька и почему-то напрашивался страшный, жуткий в своей нелепой правдивой простоте ответ: А почему бы и нет? Могло. И ничего бы не перевернулось, если бы тебя не было. Просто — не было бы и все. «Но как же? — Думала, пытаясь убедить себя, испугавшуюся, растерявшуюся от убийственно-простых в своей прямой откровенности мыслей, Анька. - Как же? Я выйду замуж — у меня будут дети, у них еще дети, еще, еще. Ведь люди произошли от Адама и Евы. А если бы одного из них не было? Тогда что?!». «Но сейчас много людей — слишком много, — шептал каким-то противным, мерзко-скрипучим скрежетом внутренний голос, — ничего бы не случилось, если бы вдруг не стало той ячейки общества, которую ты создашь. Вот, предположим, ты не захочешь иметь детей. Или не сможешь. Или твой муж. Или у вас будет одни ребенок, у него еще один, у него еще одни. Один плюс один — маленькое потомство получается, соответственно и убытки небольшие. А больше одного сейчас мало кто рожает — материальные проблемы, жилищные. Сама знаешь».
- Нет! — Крикнула Анька и осеклась, поймав себя на том, что говорит вслух. - Нет! — мысленно ответила она своему внутреннему голосу. - Маленькое потомство тут не при чем! А если... а если мой сын, ну, или внук, правнук — предположим, кто-то из этих троих, отведенных тобой мне в потомство, — будет выдающимся ученым, литератором, музыкантом, создаст шедевр, которому будут удивляться вечно, сделает открытие, которое перевернет весь мир?
- К сожалению, или - к счастью, без любого гения можно обойтись. Я думаю, ты бы не очень переживала, если бы не существовало того или иного писателя, художника… Это бы ничуть не помешало тебе есть, спать и весело проводить время. К тому же, ты бы даже не догадывалась, что он вообще мог жить и творить свои бессмертные произведения.
- Но ведь не было бы именно! Кого-то неповторимого и поэтому великого!
- Но никто бы об этом не знал, что его нет — все бы думали, что его не должно быть. А, скорее всего, попросту - не думали. Жили бы и жили себе. Общество ведь все равно идет вперед, вверх, и каждый выдающийся человек – просто ступенька в этой лестнице под ногами миллиардов людей, даже не смотрящих под ноги. И одну ступеньку вполне может заменить другая. От этого восхождение не остановится, и лестница не поведет вниз, назад - к истокам человечества, потому что ее путь только наверх, вопреки всему и всем.
- Так для чего же жить? Жить вообще? Чтобы есть, спать?
- Чтобы жить. Просто — чтобы жить. Ну, а как жить – каждый выбирает себе сам.
   Внутренний голос замолчал, словно замер на полуслове. Он затих так внезапно и неожиданно, наверное, потому, что у Аньки екнуло и, словно оборвавшись с ниточки, упало, покатилось, звеня и подрагивая, испуганное сердце - впереди, из арки дома, как раз той, мимо которой ей нужно было проходить, послышались другие голоса — мужские, резкие, пьяные. Анька хотела свернуть, спрятаться, бежать, но было уже поздно - компания из нескольких человек, нетрезво пошатываясь, вышла из арки и, увидев Аньку, издав какой-то неприятно животный звук: «О-о-о»!, направилась к ней. Скрываться было некуда, да и бесполезно. А звать на помощь было некого — на пустынной улице не было ни души, а из теплой уютной квартиры вряд ли кто выйдет даже на самый отчаянный крик. Анька закрыла глаза: «Господи, помоги! А ведь меня и правда — так просто может не быть».
Один из парней, полный, обрюзгший, невысокого роста тип с залысинами, густой щетиной и скользкими, давно не трезвевшими глазами, подошел и хозяйским жестом притянул Аньку к себе:
- А ничего телка! - С кривой усмешкой гаркнул он ей в лицо резким запахом алкоголя и провел рукой по спине, опускаясь все ниже и ниже.
- Не надо… — прошептала Анька голосом, показавшимся ей незнакомым, – язык во рту словно распух и не шевелился, слова давались с трудом, - ребята, прошу вас, умоляю!.. Ну, за что… зачем… - она понимала, что говорит не то, не так, но не находила нужных слов и чувствовала, что все больше запутывается, все дальше уходит от уже меркнущей надежды на спасение.
- Смешная какая! — Толстяк еще крепче прижал ее к себе:
- Зачем? За надом! Надо нам! Понимаешь? Ха, еще спроси – чего? – Он повернулся к товарищам и гулко и резко захохотал, те вторили ему взрывом грубого, словно лающего, смеха. – Да, всего! Всего, и побольше! Поэтому и тебе надо. Так что будь умницей — может, повезет.
- У меня деньги, немного, возьмите... - испуганно лепетала Анька, - вот, сережки, цепочка… - она протянула руки к шее, - крестик не отдам, и он вам не нужен – он не золотой…
- Ну, деньги само собой! — Небритый вырвал у нее из руки сумочку, кинул ее высокому, худому с отросшими черными волосами и синими тенями под глазами, — Посмотри, много там?
Тот мгновенно извлек из сумки кошелек:
- Копейки! Восемьсот рублей.
- Всего-то! — Промычал толстый. — Обижаешь, детка! — Быстрым жестом он ухватил Аньку за волосы, влажные от дождя, успевшего уже перейти в изморось, и, намотав их на руку, толкнул девушку в спину.
- Помогите! Люди! Убивают! - Все же закричала она истошно, отчаянно пытаясь вырваться.
- Дура, не ори, хуже будет! — Успела услышать Анька и, почувствовав удар по голове, провалилась в темноту.

   Она пришла в сознание от громкого многоголосого вопля ужаса и гулкого топота ног, прерывающегося криками, почти визгливыми от страха. Анька медленно поднялась с земли, оглядела себя — одета, цела, жива, - и, вздохнув с некоторым облегчением, осмотрелась по сторонам в поисках того, что могло бы так напугать толпу пьяных, а потому особенно смелых парней. И в тот же миг сердце ее упало, она закрыла глаза и снова открыла их — из темноты арки, будто откликнувшись на её ищущий взгляд, выступил человек - высокий, широкоплечий - огромный, по сравнению даже с теми, кто окружал ее так недавно, - даже выше того, худого, который забрал ее кошелек. «Наверное, как папа, не меньше!» — невольно подумалось Аньке. Он стоял и смотрел на нее. Сразу бросилось в глаза, что этот, в отличие от подвыпившей компании, был абсолютно трезв. И это было гораздо страшнее. «Маньяк! – Подумала, похолодев, Анька. — Боже мой, только не это! И чем же он испугал их всех?.. Ну, теперь мне точно конец...»
- Нет, - вдруг спокойным, тихим голосом сказал он, — я не маньяк и, не бойся, я не обижу тебя.
Он шагнул Аньке навстречу. И она вдруг почувствовала, что от него исходят тепло и безграничная доброта, почти физически ощущаемые. Она неожиданно для себя без тени сомнения вдруг поверила, что этот незнакомый человек на пустой ночной улице, и правда, не причинит ей зла, но в то же время что-то в нем настораживало, что-то было в нем странное, непонятное, а он подходил ближе и ближе. И вдруг — Анька хотела закричать, но ее голос сорвался и перешел в хриплое шипение — она поняла, что он какой-то не такой, не похожий на остальных, на людей.
- Что ты? — Прошептал он. — Ты меня боишься? Мне уйти? Я пришел с добром. Хочешь — я уйду?
- Кто ты? — Проговорила Анька и, справившись с непослушными от страха губами, выдавила. - Ты... ты какой-то... словно прозрачный. Какой-то не настоящий.
Он слегка улыбнулся:
- Я никто. Меня, по сути, нет. Меня никак не зовут. Я - ты только не пугайся, прошу тебя - я твой не родившийся брат. Которого не было. И не должно было быть.
- Как?! - Не веря своим глазам, ушам и всей этой призрачно-обманчивой ночи, прошептала Анька. — Так не бывает!.. Нелепое вранье какое-то... Тем более - ты же есть. Вот он ты – здесь, рядом.
- Я есть, но я есть сейчас, я пришел спасти тебя — чтобы ты была...
- А что меня могло бы?!...
- Могло, должно было...
   Анька замолчала, внимательно и серьезно глядя на этого человека. Она уже верила ему, сам его вид доказывал правдивость сказанных слов — люди так не выглядят. Его четкий и красивый образ в то же время был словно соткан из дымки и окутан легким, еле заметным светом. Верила, но почему-то совсем не боялась его. «Бояться живых надо!» - Вдруг пришли ей на память слова прабабушки. Как же она была права!
- Удивительно... — проговорила Аня, все еще дрожа - то ли от ужаса пережитого, то ли от страха за то, что могло произойти, — я только сегодня думала об этом — что бы случилось, если бы меня не существовало. Я спорила с собой — привело бы это к чему-нибудь или — не было бы и не было.
- Привело бы. Привело. Многие бы не родились на свет — множество поколений, а несколько человек никогда не были бы счастливы — твои родители, твой будущий муж, твои дети, которым не суждено бы было родиться.
- Они бы родились у других, а мой будущий муж — нисколько не сомневаюсь — был бы счастлив с другой женщиной.
- Каждый человек — один. Бывают двойники, близнецы, но двух одинаковых нет в мире — ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем не будет второй тебя, Аня. И это страшно. Потому что твоим детям нужна только ты, а муж … - на Земле, знаешь ли, можно только однажды найти свою половинку.
- Ой ли! — Наконец, засмеялась Анька. — Неужели можно быть счастливым только с одним человеком?
- По-настоящему счастливым — да.
- По-настоящему? А бывает не по-настоящему?
- Бывает, к сожалению очень часто.
- И ты думаешь, я найду именно его?
- Ищи, пытайся, жди его. Смотри в лицо каждому встречному, и ты узнаешь его — одного из миллионов людей на твоем пути.
- Смешно. Как в сказке. — Анька подняла упавшую сумочку. — Одного из миллионов! Судьба — сильная вещь. Но только откуда ты все знаешь и кто ты? Мой брат? Я верю тебе. Почему-то — само собой верится. Но - не понимаю.
- Я знаю, потому что я всегда, ну или почти всегда, с тобой — здесь на Земле. Я все знаю о людях — в теории. Я не родился, потому что родители не слишком-то хотели моего рождения — скорее не хотели. Они были еще очень молоды. Почти дети.
- Да, я знаю, папа с мамой встречались со школы — вместе учились, потом в институте, потом...
- Тебе повезло больше.
- Я бы никогда не думала, что мне повезло в том, что я родилась.
- Представь себе... Пойдем, я провожу тебя домой, твои родители заждались, волнуются очень.
Анька вдруг повернулась и какая-то то ли горькая искорка, то ли слеза мелькнула в глубине ее глаз:
- Как жаль, что нельзя сказать «наши родители».
- Наверное жаль… — Тихо и грустно произнес он, будто на секунду подумав о чем-то несбыточном, что могло бы просто быть, существовать как данность, но чего уже не случится никогда.
Некоторое время они шли молча. Дождь уже совсем прекратился, оставив в память о себе влажную свежесть осенней ночи.
- Я знаю, мама в юности делала аборт. - Несмело прервала молчанье Анька.
- Можешь называть меня жертвой этого аборта — смешно? Ведь у вас это шутка.
Анька прикусила губы и чуть слышно прошептала:
- Не говори так, не говори, не говори! Это нелепое и злое выражение бездушных и глупых людей. – И, помолчав, спросила:
- Ты, наверное, ненавидишь родителей?
- Нет, у нас нет ненависти, мне незнакомо это чувство. Правда, к сожалению, есть боль.
- Ты завидуешь мне?
- Я же говорю — тебе повезло больше. Только и всего. Это как жребий.
- Что, жизнь — жребий? - Анька споткнулась, ей перехватило дыхание. —
— И все как будто тянут жребий — жить или не жить?
- Если бы тянули сами, я бы все сделал, чтобы вытянуть его. Выбирают родители, так, наобум — ты живи, а ты нет. Ты – пришел вовремя, а ты… - а ты – пойми, пожалуйста, – у нас сессия… мы живем в общежитии… сейчас совершенно нет денег… родители против… отец ребенка поигрался в любовь и, испугавшись ответственности, пропал… мне слишком мало лет… или – слишком много… Да, мало ли причин, разве их перечислишь все – те причины, которые, словно горящее знамя, словно табличка «выхода нет», ведут женщин убивать своих детей.
- Ты, наверное, очень злишься за себя? Тебе обидно? Прости меня, я чувствую, что бесконечно виновата перед тобой в том, что я есть, а тебя нет.
- Я не могу злиться. Тем более на тебя. И на родителей. Кто знает, может быть, жизнь ваша виновата, общество. Но дело не в этом. Просто, — он остановился, запнулся, - казалось, ему трудно что-то выговорить, - он опустил длинные ресницы и прошептал хрипловато, чуть слышно:
— Просто у тебя нет еще двух младших сестренок и одного маленького братика. Им бы сейчас было пятнадцать, двенадцать, а малышу всего пять лет. Он такой чудесный и удивительно похож на тебя. У него такие же большие синие глаза, распахнутые навстречу миру...
   Анька стояла и глотала неизвестно откуда бравшиеся слезы:
- А я всегда так хотела брата или сестру. Кого-нибудь, чтобы дружить, и чтобы все вместе, все поровну. Мне ведь ничего не жалко — я бы делилась.
   Казалось, он слегка улыбнулся. Он был удивительно красив — этот не человек и не нечеловек. Светлые, чуть вьющиеся волосы, нежными локонами спадали с высокого лба, чуть пухлые небольшие губы говорили о его природной доброте. А глаза — синие-синие, словно небо, и светлые какие-то, чистые. Анька смотрела на него, и вдруг вспомнилось ей, как они лежали с подругой летом на траве и смотрели в небо и казалось - летишь туда - в эти бескрайние глуби, и тонешь, тонешь. Вот и эти глаза. Если бы они могли быть, скольких бы девчонок свели они с ума, сколько бы света и добра принесли в мир.
- А тебе сколько бы было лет? — Проглотив комок в горле, спросила Анька.
- Двадцать два.
- И ты все эти годы маешься здесь, мучаешься, смотришь на нашу жизнь?
- Тяжело сначала... Ко всему можно привыкнуть.
- С тобой так хорошо... Так тепло. Ты знаешь, мне никогда, ни с одним человеком не было так легко, так просто.
- Я же твой брат все-таки, — усмехнулся он. А ведь, ты знаешь, — нас всех даже никак не зовут — мы просто есть и есть — как листочки на дереве. Как капли дождя — много-много — и все одинаковые. Шуршим, капаем около своей несостоявшейся родни.
   Он замолчал. Они шли, не разговаривая, рядом — такие родные и близкие и в то же время невероятно чужие и далекие. И Аньке казалось — сказать бы что-нибудь такое, какое-нибудь волшебное слово, например «Живи!», - и он останется — этот человек из ниоткуда, ставший ей таким дорогим. Но она знала, что нет такого слова. И мысленно по детской привычке считала шаги, оставшиеся до подъезда: 30, 29, 28... Они остановились. Он не смотрел на Аньку и она не могла смотреть на него: ей хотелось обнять своего брата, своего любимого брата, и никуда его не отпускать…
- Все, - прошептал он, - мне пора, я должен идти. Береги себя. Помни – ты одна у нас…
- Послушай! — Аньке так хотелось украсть у беспощадного времени хоть лишнюю секундочку. - Послушай, а они — мои сестры, братик — я их никогда не увижу?
- Ни их, ни меня.
Анька заплакала, заломила руки:
— Ну ты же, ты спас мне жизнь, почему же жива я, а не ты?
- Мы не завидуем тебе, а ты не страдай, не думай о нас. Радуйся мыслью, что мы все вместе — и мы, невидимые, всегда рядом с тобой и мы любим тебя, живем тобой, будто бы проживая твоей жизнью все наши. И счастливы этим. Прощай. И не грусти о нас...

   

   Тишина... Будто бы и не было никого. Будто почудилось. Этот бархатистый голос, эти синие глаза, почти такие же, как у Аньки, но все-таки другие, и такие добрые, такие лучистые, полные любви, которая вне времени, вне расстояний, вне жизни…
   Анька, захлебнувшись, задохнувшись в неожиданно нахлынувшем одиночестве, последний раз огляделась, будто всё ещё надеясь разглядеть где-то вдалеке знакомую фигуру, потом ледяными непослушными пальцами открыла подъездную дверь и побежала, побежала, побежала по ступенькам, глядя под ноги и видя на каждой лица, личики, мордашки, свет веселых смеющихся глазок, наивные и доверчивые улыбки… Она бежала без сил, не чувствуя, ни ног, ни головы, ни тела, лишь слыша в ушах знакомый стук своего, украденного у кого-то сердца, бежала и слезы застилали ей глаза, и представлялось, как бы могло быть, если б она вдруг была не одна, как бы… как бы!
   И в бесконечной безграничной тоске ее кривящиеся от рыданий губы твердо и нежно шептали: «Живи!» каждому ее будущему, даденному Богом ребенку.