Глава 4. Океан

Судно, на котором мы вышли в море, называлось «Апостол Фома». Оно имело три мачты. На двух из них паруса были квадратные, а на задней – маленькой мачте один треугольный. Леди Гилфорд сказала, что такое судно называется барк.
Судно пахло смолой и водорослями. Все его снасти загадочно скрипели. Я глядела ввысь на верхушку мачты, туда, где сходились множество туго натянутых тросов и верёвочных лесенок, и мне становилось страшно за матросов, ползающих на такой высоте.
 Наш этаж назывался квартир-дек. Он находился над трюмом, сразу под верхней открытой палубой и освещался через решётки люков. На нём располагался впереди – кубрик для матросов, посередине – камбуз, а на корме – длинное узкое помещение – кают-компания, с длинным столом посередине и скамьями, крепко прибитыми к полу. По обе стороны от него располагались ряды кают – шесть с правого борта и шесть с левого. В каютах жили офицеры и пассажиры.
Камбуз как бы разделял два мира, мир господ и мир матросов. И в то же время объединял их, ибо и те и другие нуждались в пище. Камбуз имел две двери, которые вели в два мира. В один мир приносили ведро похлёбки, и полведра разбавленного рома, в другой мир носили жаркое, омлеты, вино, засахаренные фрукты.
Каюта же капитана располагалась над нами, в кормовом возвышении. Это было роскошное светлое помещение с настоящими остеклёнными окнами.
Кроме матросов, господ и слуг были на этом судне пассажиры и победнее - группа пуритан, искавших покоя за океаном. Эти и вовсе сидели в носовом отсеке трюма, без права выхода на палубу.
Нас с леди Гилфорд разместили в одной из кают правого борта. Там было тесно. Маленький столик, рундук для вещей, да две койки, расположенные одна над другой. Я оказалась в особом положении. Прочие слуги спали на рундуках, на полу, на скамьях в кают-компании, а у меня была собственная койка.
Покончив с укладкой вещей, я вернулась на верхнюю палубу, где собрались пассажиры. В основном это были бедные дворяне, соблазнённые рассказами о сказочных богатствах Нового Света. Они мечтали быстро разбогатеть, вернуться и зажить на широкую ногу.
Я подошла к леди Гилфорд и доложила о том, что все приказания исполнены. Она велела  мне встать рядом и посмотреть, как наше судно будет выходить в море.
Матросы суетились на палубе лазали по реям. Одни из них ходили на шпиле, выбирая якорный канат, другие распускали паруса.  Теперь я поняла, для чего нужно слово ё-хо-хо. Оказалось, с помощью этого слова они одновременно тянут какую-нибудь снасть – фал, или шкот. На ё – перехватываются одной рукой, на первое хо – второй рукой, а на второе хо дружно тянут.
Впрочем, в те времена я ещё не умела отличить шкот от фала. Для меня всё это было верёвками. Тогда я даже не предполагала, что скоро мне самой придётся мозолить руки о судовые снасти.
Вот они распустили два паруса – передний, блинд, расположенный под бугшпритом и задний – бизань. И ветер, наполнив эти два небольших паруса, медленно потащил судно к выходу из гавани. Толпа провожающих махала нам платками. Леди Гилфорд объяснила, что этот обычай происходит от древних поверий, что махая платками, люди на берегу создают нам попутный ветер. Но теперь уже никто этого не помнит, и все машут просто потому, что так принято.
Наконец,  Апостол Фома вышел в открытое море. Люди на берегу, маленькие, как муравьи, начали расходиться. Матросы развернули все паруса в три яруса. И ход судна значительно ускорился. Вода буквально закипела за кормой. Апостол Фома быстро шёл по водам, оставляя за собой длинный пенный след. Вскоре стало прохладно, и госпожа отправила меня вниз за тёплой шалью.
Кроме вещей, мы взяли с собой на борт восемь двухведёрных бочонков с пресной водой. Это был личный багаж леди Гилфрод. Вода эта предназначалась для стирки, ибо леди терпеть не могла грязь.
На другой день, выйдя на палубу, я уже не увидела земли. Всюду, куда ни кинь взор, было только море и небо.
Тут леди вплотную взялась за моё обучение. Она велела мне достать библию и стала показывать мне, как выглядят буквы, и какие звуки они могут обозначать. Она тыкала пальцем в букву, а я должна была называть её. Потом, я стала складывать буквы в слоги. Когда я устала, она убрала книгу и начала учить меня французскому, потом рассказывала о разных странах и в первую очередь о Барбадосе – цели нашего путешествия.
Даже когда я стирала, или гладила, она сидела рядом и в занимательной беседе учила меня. Она уверяла, что отдых человеку не нужен, ибо смена труда и есть лучший отдых.
Я была, конечно, удивлена таким вниманием и тем, что она совсем не смотрит в сторону дворян, которые были все, как на подбор, молодыми и красивыми.
Мы оказались единственными женщинами на судне, если не считать нескольких семейств пуритан, которые безвылазно сидели в носовом отсеке трюма. А поскольку пассажирам делать было совершенно нечего, то мужчины ходили вокруг нас кругами и восьмёрками. Ко мне никто не смел подходить в присутствии хозяйки, а она не оставляла меня ни на миг одну. С ней пытались говорить, но она ловко уклонялась от разговоров.
Когда руки у меня были свободны, я писала, когда заняты, я повторяла французские фразы.
Через пару дней, пассажиры от нас отстали и коротали время за игрой в карты, или кости.
В каютах днём было жарко и душно. Все предпочитали находиться на палубе. Одни только пуритане сидели в своём трюме.
Леди Гилфорд не расставалась со своей чёрной вуалью даже за обеденным столом.  Она отрезала ножом кусочек мяса, накалывала его на вилку. Потом, клала нож на салфетку, правой рукой отодвигала вуаль чуть вперёд, и снизу подносила вилку ко рту. Всё это она делала с непринуждённой грацией и так естественно, словно с детства не снимала вуаль. А раньше мне и в голову не могло прийти, что в вуали можно есть и пить.
Я питалась во вторую смену вместе с другими слугами. Нас кормили попроще - похлёбкой с сухарями и солониной. Ну, и кое-что из более изысканной еды оставалось недоеденным господами. Только в момент трапезы я оставалась без присмотра своей госпожи. И тут начинались ухаживания и расспросы.
Многих интересовала моя хозяйка. Слуги наперебой расспрашивали меня о ней. Кто она? Почему никогда не снимает вуаль? Может она и спит в вуали? Но что я могла ответить, если сама ничего толком не знала? О поисках сына мне говорить было строжайше запрещено. Вот и приходилось объяснять, что она дочь своих благородных родителей и родом она из своего благородного города. Вуаль она носит по серьёзным причинам, о которых мне ничего не известно. Спит она без вуали, но лица в темноте всё равно не видно. И что с меня взять, если работаю я совсем недавно?
Многих интересовало, нет ли у неё уродства, которое она могла бы прятать под вуалью. Я отвечала, что уродства нет. На вопрос красива ли она, я отвечала, что она выглядит обыкновенно, как должна выглядеть женщина её лет. Когда меня спрашивали, сколько ей лет, я отвечала, что женщине столько лет, на сколько она выглядит.
Но все эти расспросы не были искренними. Слуги просто выполняли задания своих скучающих господ. Самих же слуг интересовала я. Покончив с расспросами, они начинали бить под меня клинья и бросать в мой огород мелкие камушки. Их внимание было грубовато-чувственным. Сколько было плоских шуточек, неуклюжих намёков, наглых приставаний. Меня хватали за коленки, хлопали по заду. Я в долгу не оставалась, отвечая кулаком по спине, или кружкой по макушке.
Наскоро перекусив, я ссылалась на срочную работу и строгость своей хозяйки и убегала от них в каюту, изрядно потрёпанная, но не побеждённая.