Песни под сурдинку

               
   Генка учился в одном, до Великой Отечественной областном, городе Западной Украины.
До студенческих лет он никогда не задумывался над национальной принадлежностью окружающих его людей, и если как-то подразделял человеков, то исходя лишь из симпатий сугубо личных, да еще по языку: понятно ли изъясняется ближний, доступно ли его уму понимание услышанного. Много позже, после развала Союза, он уяснил, в его группе был один русский – он сам, один еврей и две еврейки, и десяток украинцев-украинок из близлежащих областей.
   По молодости – я повторюсь, - национальность для Генки ничего не значила, хотя некоторую отчуждённость со стороны студентов, выходцев из западных областей Украины, он чувствовал. Поэтому, благодаря способностям к изучению языков, Генка срочно освоил пару диалектов западно-украинского варианта украинского языка, бойковский и лемковский,- и мог легко при разговоре сойти «за своего».
 Удивил и восхитил его, первокурсника, тоже вновь поступивший на физмат «дембель» с татарско-башкирской фамилией Хабибулин: он говорил по-русски чисто, но однажды услыхал его разговор с абитуриентками явно крестьянского происхождения:
- Маете мьесо, яйци з дому? Нэ тежко було везти таки тяжки вализи?
   Генка обалдел: татарин шпарит на диалекте! Он сам до сих пор украинский язык знал литературный, раньше легко говорил на «суржике» - смеси украинского и русского; этот говор принят на востоке и юге Украины. По этому диалекту узнавали «схидняков» («восточников»). Их в западных областях Украины относили к украинцам второго сорта. Русских и русскоговорящих называли «москалями», считали врагами, в худшем случае – «недочеловеками». Их избегали. В круг друзей – «западников» не принимали, а терпели только из-за того, что власть принадлежала Советам, а русский язык был государственным.
   Вышло так, что среди друзей у Генки был еврей Женька. У Женьки, естественно, в друзьях ходили трое, тоже евреи: ещё один Женька, у которого папанька был крупным торгашом, и Вадим, с родителями-врачами из курортного города Трускавца, гинекологом и стоматологом.
   Евреи доминировали и среди преподавательского состава: на инязе, на кафедрах общественных наук. На кафедре политэкономии работали два друга, фамилии называть не буду, хотя они наверняка ушли в мир иной: им было далеко за 40 в 70-е прошлого века. Судьба как-то сводит людей с противоположными полюсами, разных ростом и весом, несхожих умом и фантазией. Будучи в подпитии, стояли они как-то на обочине возле филфака, и тот, что выше и дороднее, хлопнул более мелкого по шляпе и изрёк:
- а шляпа у тебя, друг А., помятая, как марксизм-ленинизм!
  Подслушал кто-то, донёс. И что? Вывернулись мужики из ситуации заведомо патовой, ушли от кары власть имущих. Выживаемость высшей категории!
   Учился на французском отделении попович. Как-то умудрился поступить. Временами вякал нечто «супротив». Мешал. Его взяли на заметку и однажды вычислили: стоял в фойе главного корпуса спиною к бюсту Ленина…и курил. Какое святотатство! Нашли повод, отчислили, отправили в армию. Наказали дважды!
   Предпочтение отдавалось «крестьянским детям»: их предполагалось за курс обучения перековать в людей, лояльных власти, подготовить из них людей, готовых сеять «разумное, доброе, вечное» в родных краях. Это удавалось, но не всегда и не во всём: преподы из числа «западников» всячески препятствовали проникновению коммунистической идеологии в души студенческие. Некоторые педагоги учили своих подопечных сомневаться в правильности коммунистической идеологии и экономической политики.
   Интересна судьба одного преподавателя, родители которого, русские эмигранты второй волны, осели в США, обжились, произвели на свет сына Юрия, вырастили его, дали штатовское образование. После смерти предков Юрий выпросился в Союз. Тут он освоился в одном из одесских вузов. Его высмотрели американские миссионеры, точнее – он сам на них клюнул, услыхав америкосовскую речь. Вояжёры попросили его перед поездкой во Львов захватить с собой несколько книг религиозного содержания и передать их одному человеку, который сам его найдёт. Беспечный инфантильный Юрий охотно, за несколько американских рублей, взялся выполнить поручение, не зная, что американы уже «под колпаком». Юрия взяли за шкварник. Ему было за 50. Ребята из КГБ предложили ему покаяться: книжки были с антисоветским душком. Он написал каятьбу в солидную газету, исхлестал себя от души, и его оставили, якобы, в покое.
   Любовь к КГБ Юрий сохранил на всю жизнь.
   Генка несколько раз попадал в студенческий профилакторий. Благодать! Трехразовая сытная, разнообразная кормёжка, комната-палата на двух-трёх человек. Чистота, уют, медобслуживание. Чтобы сюда попасть, надо было изрядно повертеться. Здесь, кстати, в одной из холостяцких комнат жил препод Юрий. Он иногда приглашал Генку попить настоящего кофею из турки, поболтать на немецком и английском, послушать музыку. У препода Юрия была кипа пластинок с модными зарубежными мелодиями и песнями.
   Юрий Миронович Фундатов был человеком с причудами, с таракашками в голове: он мог пригласить в ресторане группу молодых, угостить их, а потом потребовать денег. Генка бывал тому свидетелем, когда Юрий желал подкормить голодного студента. Ему импонировало Генкино пролетарское происхождение. Однажды Юрий Миронович заказал двум девицам шампанское и…селёдку с луком, а когда одна из них возмущённо фыркнула, он вывернул селёдочницу на пол, схватил барышню за волосы, нагнул её к полу и прошипел:
- Жри, сучка!
   Он носил боярскую шубу, на руке – полотняная торбочка; ел на ходу вкусные бутерброды с ветчиной и не считал своё поведение зазорным. Владея английским и немецким, не понимал и не хотел понимать украинского языка. За это его не любили, и на заседаниях кафедры он говорил только по-английски, изводил своими издёвками коллег:
- Ты знаешь, как по-английски «Вода»?
- Знаю.Water.
-А они как произносят? Закрой нос двумя пальцами и скажи по-русски: «Вода». Вот, точно так!
   На первом курсе Генку однажды обозвали москалем, он обиделся, разозлился. Обидчик явно перетрусил: видимо, подумал, что обиженный новичок побежит жаловаться, и угостил Генку вином, а после чего скучно пел с ним «Сиреневый туман». А потом (кстати, о песнях) рассказал, что у них в селе арестовали в 50-х годах мужика за то, что тот пел «Чорноморець, матинко, Чорноморець/вывив мене босую на морозець».: в окрестностях действовала банда, атаманом которой был бендеровец по кличке Черноморец.
   Через полтора - два года Генка освоил диалекты, ему доверяли как своему, не спрашивая порой, откуда он родом. К этому времени он дважды побывал со стройотрядом в Сургуте, выучил дюжину популярных на западе Украины народных песен. Слыхал он и частично запомнил ОУНовские песни:
Попид лисом, попид гаем
Йшли рядами москали,
А за ними просувався
Партизанський наш загин…
Или:
Ми-гайдамаки, вси ми однаки,
Вси ми вперед, до бою идемо…
В 70-е годы 20-го века среди молодёжи велись разговоры о необходимости свержения советской власти, создании «незалежной» Украины, при этом – без восточных регионов, в составе Львовской, Ивано - Франковской, Тернопольской, Волынской, Хмельницкой областей. Сумская и Черниговская были под сомнением, как и Закарпатье с Буковиной, довлевшие к Венгрии и Румынии.
   Когда Генка вмешивался в подобные разговоры, «реформаторы-революционеры» спрашивали, откуда он. Узнав, что он – «схидняк», замолкали и потихоньку растворялись. Очевидно, сильным было ещё влияние предыдущего поколения, сторонников УПА-ОУН, на умы послевоенного поколения 1947-1953 гг.
   А ведь за постсоветский период по нынешний день выросли «майданутые» фанаты-радикалы, фашисты-нацисты, не испытавшие на своей шкуре ни послевоенных трудностей, ни особенностей жизни при социализме, а лишь вкусившие «прелести» независимой от Москвы, более 20 лет «процветающей» Украины.
   И теперь пожинают плоды проевропейской политики «незалежного» правительства, в котором менее трети украинцев: голод, холод, война со своим народом, геноцид, безработица, безысходность и дорога в никуда…