Люди?

Вы так уверены в том, что смотрите на картины, гуляя по длинным залам музеев, и совершенно не замечаете, что это картины - рассматривают вас.

Русские люди меня поражают. Особенно зимой, когда на их фоне не пестрят кучи туристов из других частей света. Зимой, когда сюда приходят в теплых свитерах, в основном парами или семьями. Именно в зимнюю пору здесь появляются по причине истинной заинтересованности. И только тогда я могу их понять. Находиться именно тут - большая удача, как мне думается. Несмотря на весь спектр нравов, дурацкий до прекрасности менталитет и странную речь, русские люди очень красивы и лучше других разбираются в искусстве, просто потому что сами так думают. А этого всегда достаточно.

Сегодня, проходя мимо меня, одна девушка плакала. Она держала в руках тонкий томик писателя, имя которого я, к огромному своему сожалению, не успел разглядеть. Я бы очень хотел знать, что так трогает юных леди в этом сумасшедшем городе. Впрочем, она сама придумала для себя свою трагедию, и теперь - убивается по ней, бродя по залам этого огромного музея-лабиринта. Так она интеллектуализирует свое горе, ставит его выше остальных, придает ему художественный образ, присущий страданиям великих. Выдумывать сценарии собственных жизненных драм - вообще одно из любимых человеческих занятий. Парадокс homo sapiens в принципе заключен не в освоении науки, искусства и космоса, он кроется в абсолютно противоречивом первозданной природе свойстве: любви к страданию. И за это я люблю людей, и страдаю от них... становлюсь человеком.

Я ведь могу смотреть не только на них. Еще я вижу того парня напротив. Его нагота давно перестала смущать меня, хоть поначалу было и тяжело. В Эрмитаже полно обнаженной натуры, а ее пресыщение приводит к обыденности. С того момента, как по телевизору начали показывать голую грудь, мальчики-подростки уже никогда не смогут получить такого удовольствия от просмотра запретных журналов. Об этом я тоже знаю, просто потому что легко сделать выводы, несколько десятков лет неподвижно находясь на одном месте и развлекаясь лишь одним-единственным способом  - подслушиванием чужих разговоров людей, которым кажется, что их никто не слышит.

Глупые. Это они - экспонаты. Это на них, таких неидеальных, недолговечных, стареющих, некрасивых, страдающих, будем смотреть мы - вечные, идеальные, выхолощенные с такой любовью, которую нельзя испытывать к живым.

Вернемся к парню напротив. Он на картине единственный, в то время как я - окружен толпой таких же масляных человечков. Но меняется ли от этого суть? Насколько зависит твое мировоззрение как субъекта, индивидуума, существа, личности в зависимости от того, игрок ты первого плана или всего лишь часть общей массы? Да и значит ли то, что на экране видно тебя одного, во истину, что ты первый, главный, весь из себя такой индивидуальный? Огромный, обнаженный парень напротив, посмотри на себя, ведь ты - такой же обычный, такой же как все мы, здесь, нарисованные согнущимися в три погибели на цветочных полях. Но ты будешь вечно жить в своей иллюзии не идентичности. Мне было так жаль, когда тебя унесли, чтобы сделать копию. А ведь по миру висят еще сотни и тысячи моих двойников. Хотел бы я видеть и то, что видят они.

Я - оригинал.

Люди - зачастую копии.

Я всегда ставил себя выше персонажей из литературы и ниже героев мультфильмов. Ведь в отличие от литературных образов, нас можно увидеть, потрогать, оценить внешне, в то время как мультяшки могут еще и двигаться. Однако в последнее время в мою голову закрадывается ужасная мысль. Вот он - дерзкий порок вечной неподвижности, плата за идеальность - слишком много думаешь. К сожалению, только тех, кто написан на бумаге миллионами интерпретаций тридцати трех букв, - здесь, в этом мире, пытаются понять. Я их не осуждаю, но мое лицо нарисовано грустным, и я должен соответствовать - я придумываю повод и грущу по нему. "Меня не понимают". Никто никого никогда не понимал до конца, это подлинная история человечества, его грязная тайна. Просто говоря "мы похожи", вы облегчаете жизнь двоим сразу.

Так вот, чтобы понять меня - одного маленького, на этом огромном полотне, среди людей нужно быть тем, кого они называют гением. Сродни тому, кто меня создал. Я не знаю его имени, но зову отцом. Хотя я не имею права хотеть семью - стоит мне завести человеческие потребности, как я тут же перестану быть произведением искусства, пусть и его маленькой частью, исчезновения которой никто не заметит. А деградировать из художественного образа в человека никто не согласился бы.

Я грустный.

Я долгими часами рассматриваю людей.

Вот эта пара - ссорится прямо возле меня. Ха, подумать только! Эти люди кричат друг на друга из-за не выключенного в их ванной света, стоя здесь, передо мной. Прямо на их глазах кусочек истории, кусочек человечества, без которого они никогда не стали бы такими какие есть, на их глазах, если бы люди умели ими смотреть, величайший художник взмахивает кистью и наносит мазки. На их глазах он плачет и кидает мольберт в стену, на их глазах падает на пол и зарывается пальцами в свои волосы, прямо здесь и сейчас рвано выдыхает воздух, подается порывам вдохновения и самоненависти, кричит, выплескивает эмоции, рисует меня, рисует, рисует, рисует. На их глазах история миллионов, а они намеренно делают себя слепыми.

Ох. Нет. Я должен любить людей. Одних - за то, что они прекрасны. Других - за то, что они люди.

Без них гении никогда не стали бы гениями, без них изгои не творили бы от собственного горя. В сумме - без них не было бы и меня.

Я люблю людей всем сердцем. Ведь вы не знаете, оно есть. У каждого из нас на этой картине. Каждому отец подарил по маленькому алому пятнышку в груди, а потом закрасил его густым слоем краски, закрывая одеждой. В итоге наши сердца - оголенные, дикие, прикрытые лишь тканью из мазков краски, в то время как ваши - костями и несовершенной кожей.

Все настолько относительно, что я могу сказать об одной и той же вещи "красиво" и "уродливо", "люблю" и "ненавижу", "да" или "нет". Меня удивляет теперь только одно: нарисовав нам сердца, отец совершенно забыл вложить в наши головы хоть немного мозгов. Рациональность в моем мировосприятии не помешала бы совсем, потому что со временем устаешь от такого вот существования - нагнувшись над полевыми цветами думать абстракциями, абстракциями и еще раз абстракциями. Невыносимо. Я бы сказал, что люди думают квадратами, и тоже хотел бы научиться, но всегда вовремя вспоминаю о том, что я - высшее существо.

Дарвин врет. Биология врет, историю просто тошнит неправдоподобием, физика пытается спастись от страха, потому что ничего не понимает. Высшая ступень эволюции - не люди, она - произведения искусства, образы, характеры, миры, созданные на бумаге или в головах людей, вечные, бунташные, разноцветные, живее, чем сами их создатели.

Еще пять минут назад ссорящаяся пара целуется, повернувшись к несчастному голому парню напротив. Серьезно, у него такой вид, будто он вот-вот заплачет. Ночью мне даже несколько раз казалось, что я слышу всхлипы. Извини, друг, страдание - таков уж удел совершенств.

Я тоже один из миллионов, и это почему-то не кажется страшным.

Я заточен в одном состоянии на веки - и нахожу это забавным, хоть и не могу улыбнуться. Зато я не совершу всех тех ошибок, которые совершают люди.

Но я завидую им. Тем, кто может орать и ругаться, реветь навзрыд, смеяться на весь зал. Завидую этим явно скучающим детям, у которых впереди - вся жизнь, которая зависит лишь от них самих. А потом они умрут, да. И это будет лучшим, что с ними случилось.

Возможность умереть в любой момент - невероятный дар, который нужно ценить.

Произведение искусства обречено на великое страдание - бессмертие. На сумасшествие, постоянную противоречивость.

Некоторые люди такие же, и они совершенно не похожи на всех остальных. Уж я-то знаю.

Ты обречен на искусство, когда ты картина.

Что чувствует картина? Ничего. Эмоции - удел низшей ступени эволюции. Со временем они превращаются в атавизм, затем - исчезают совсем. Хоть и ничего не проходит бесследно.

Моего отца, моего создателя, моего Бога уже давно нет в живых, но я знаю, что он живет здесь, во мне, в маленьком закрашенном красном пятне, о котором никто никогда не узнает. Никто, кроме нас двоих. В этом мое предназначение - хранить память о руках людей, которыми мы были созданы, уметь передавать ее, не двигая ни единым мускулом за, возможно, тысячи лет.

Людей стоит любить за то, что они придумали меня и таких как я.

Вы так уверены в том, что смотрите на картины, гуляя по длинным залам музеев, и совершенно не замечаете, что это картины - рассматривают вас.