Чайка

                "Чайка."

    Осенью тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, в один из дождливых вечеров
последних чисел сентября, в небольшой крестьянской избе за обеденным столом сидели
два человека. Они были соседями и решили скоротать время за четвертью медовухи.

    Время от времени они прерывали свою беседу, один из них наполнял медовухой
гранёные стаканы, соседи чокались, при этом повторяли каждый раз один и тот же
тост: - "Будем!" После этого они выпивали содержимое стаканов и оба смачно делали
выдох друг в сторону друга. Никаких закусок они не признавали и после выпитого
стакана один из них начинал говорить.

    "Да, Гришка! Досталось тебе на орехи!" - говорил Степан Павлович Куликов,
здоровенный, грузный мужчина с косой саженью в плечах и с сипотой в голосе.

    "Это верно сказано!" - отвечал ему Григорий, сухощавый мужчина среднего роста,
сидевший напротив Степана Павловича.

    "А я всю войну в плену пробыл, будь она неладна, - говорил Степан Павлович,
так как был его черёд рассказывать, - хорошего я там ничего не видел, хвалиться
нечем, но и жаловаться грех, холода и голода не испытывал, потому что батрачил,
не зная отдыха."

    "А как насчёт бабёнок?" - спрашивал его Григорий.

    "Были! Были бабёнки! Да какие!" - отвечал Григорию Степан Павлович и горестно
вздыхал, вспоминая молодые годы и плен.

    "Расскажи." - просил Григорий и Степан Павлович начинал свой рассказ.

    "На первых порах пришлось мне батрачить сразу на двух фрау. Одна из них была
мать, а вторая её дочь. Матери было сорок четыре года, но она умела так ухаживать
за собой, что на вид невозможно было дать ей больше тридцати трёх. Наличие её
двадцати четырёх летней дочери выдавало её возраст, но она не была этим сильно
обеспокоена, так как полностью осознавала свою неотразимую красоту, своё умение
держаться гордо, грациозно, как это умеют делать дамы, считающие себя истинными
арийками. Когда она приехала выбирать себе батрака и я впервые увидел её перед
собой, показывающей на меня пальцем, то меня пробрал крепкий озноб и я подумал,
всё - песня моя спета. Мне уже чудилось, что в руках её плеть и она день и ночь
стегает меня ею.

     Но всё оказалось совсем не так, как я думал. Когда я прибыл к ней на ферму,
то мне сразу пришлось расстаться со всей своей одеждой, после чего я добрых пол-
часа отмывался чуть ли не кипятком в специально построенном для батраков душе.
А потом мне выдали униформу, которая пришлась впору и проводили меня в комнату,
оставив там одного до утра. Я никак не мог взять в толк, что это такое делается
и к чему это приведёт, чего мне ждать завтра и будет ли оно вообще?

     Но назавтра моя хозяйка по имени Герда спокойно повела меня на свою пасеку
и начала при мне производить всевозможные объяснения жестами и при этом она стала
давать мне первые уроки немецкого языка. Мало помалу, день ото дня, мы стали всё
больше понимать друг дружку и Герда давала мне знать своей улыбкой, что она
очень довольна мной. Улыбка у неё была такая обворожительная, такая проникновен-
ная, что мне казалось, эта шельма видит меня насквозь. Она уже понимает, что
очень нравится мне, что я от неё с первых дней без ума и только и мечтаю о том,
когда она даст повод покрепче прижать её к себе.

     Герда была вдовой, но муж её погиб не на войне, он погиб в обыкновенной
автомобильной катастрофе вместе со своей любовницей, которой он хотел показать
своё мастерство вождения авто при больших скоростях. После похорон мужа Герда
время от времени находила себе мужчину для любовных утех, но он быстро надоедал
ей и она отправлялась на поиски другого. Перебрав нескольких незадачливых и со-
вершенно скучных для неё партнёров, она отчаялась подыскать себе что либо стоящее
и решила удариться головой и телом в блуд, взяв для этого дела русского богатыря
ростом около двух метров, молодого и красивого, как сам Аполлон. Выбор свой она
остановила на мне.

     Дело налаживалось. Я немного стал понимать толк в работе с пчёлами и Герда
с удовольствием наблюдала за мной, когда я, одев куртку с воротником и лицевую
сетку с наголовником, ходил по пасеке и заглядывал то в один улей, то в другой,
вынимал из них рамки с мёдом и смотрел, все ли соты запечатаны и не пора ли из
них откачивать мёд.

     Однажды, ближе к вечеру, Герда выглянула из окна своей комнаты, которое
выходило на пасеку и с улыбкой поманила меня к себе своей прелестной ладошкой.
Когда я подошёл поближе к окну, то Герда и словами, и мимикой, и жестами спраши-
вала меня, готов ли я к откачке мёда из запечатанных сот? Я тут же ответил ей
по-русски: - "Всегда готов!" - и по её засветившимся глазам определил, что она
прекрасно понимает по-русски и начало откачки мёда не за горами. Я был уверен,
откачка начнётся не позднее приближающейся ночи. Сердце моё забилось трепетнее
обычного и я до сих пор помню, с каким нетерпением я ожидал приближения сумерек.

     О! Если бы я знал, какую шутку сыграет со мной судьба! Да разве ж я допустил
бы эдакое? Ни за что на свете! Но... Всё случилось, и случилось вовсе не так, как
я мечтал, как я планировал, к чему я готовился. Всё пошло совершенно иначе, да
так неожиданно для меня, так коварно, что я сейчас думаю, какой же я был просто-
филя в те времена!"

    "Степан Павлович! Да что же произошло то!?" - воскликнул Григорий и потянулся
рукой к четверти с медовухой.

    "Наливай, Гриша. Расскажу. Никому я об этом не рассказывал, но медовуха се-
годня удалась на славу! Воспоминания ожили. И язык развязался на удивление."

    "Вот и я диву даюсь, сроду от тебя такого не слыхивал, - говорил Григорий,
наполняя стаканы, - подожди только, радио включу, а то Мишутка вон на печи как
уши навострил."

     Григорий наполнил стаканы и подошёл к радиоприёмнику белого цвета, висевше-
му на гвоздике на передней стене и включил его. По избе полились звуки музыки и
Григорий прибавил звук погромче, чтоб до Мишутки не долетали слова из их разго-
вора со Степаном Павловичем. Потом внимательно посмотрел на радиоприёмник и со
вздохом произнёс его название, раскинувшееся прописными буквами по всей длине
радиоприёмника: - "ЧАЙКА."

     "Мишутка, ложись спать. Пора уже. Занавесь занавеску." - произнёс Григорий,
обращаясь к меньшому своему сыну и присел к столу.

     Мишутка занавесил занавеску и продолжал слушать разговор отца и соседа.

     Те выпили, смачно выдохнули и Степан Павлович продолжил свой рассказ.

     "Лежал я в постели ни живой ни мёртвый, сердце ходуном ходило, ждал, как
Герда медогонку свою доставит ко мне. Измаялся весь. Ни с того ни сего пот начал
меня прошибать. А её всё нет и нет. Начал уж я обман подозревать, беспокойство
мной овладело, а тьма к тому времени в комнате образовалась, хоть глаз коли.
Ни зги не видать. Вдруг слышу, дверь шевельнулась. Напряг зрение, действительно
идёт, идёт моя Герда. Сердце из груди стало выскакивать. Ведь судьба решается,
не что нибудь. Быть или не быть? Вот в чём вопрос.

     Только одета она была довольно странно. Я так и не понял, что было на ней.
Вроде бы халат, но совершенно чёрного цвета, чернее ночи и вдобавок с капюшоном.
Я конечно не стал голову ломать над этой загадкой, да и времени у меня на то не
было. Она мгновенно оказалась у меня в постели и выскользнула из своего одеяния,
как змея. Прильнула ко мне и начала овладевать мной, обдавая жаром своего нежно-
го тела. Тут уж я опомнился и сграбастал её своими ручищами за укромные места,
целовать её начал и так мне сладко всё это стало, что я и память свою потерял.

     Покачали-покачали мы с ней сладкого мёду, пока не устали совсем. Пришло нам
время отдышаться немного. Вот тут то я только и заметил, что не Герда около меня
лежит, а дочь её Бригильда! Бог ты мой! Волосы на голове моей дыбом встали! Что
будет теперь? Что ждёт меня через минуту? Помутилось всё в голове моей от страха
за жизнь свою, ведь в неволе я и что захотят со мной, то и сделают.

     А Бригильда тем временем, как пришла чёрной тенью, так ей и исчезла, можно
подумать было, что её будто бы и не было, но оставила она после себя запах духов
и сильного беспокойства в моей душе. Чувствовал я сердцем своим, что не миновать
мне теперь крупных неприятностей со стороны Герды, если вдруг и она ещё сейчас
заявится ко мне. Встал я с кровати, приоткрыл окно в комнате, потом дверь, наде-
ясь выветрить запах духов и поправил сильно помятую постель, а потом улёгся и
заставил себя успокоиться, решив, что уж если быть чему, то того не миновать.

     Долго-долго я лежал и уж предутренняя свежесть проникла в комнату и я уж по-
думывал, не пора ли поспать мне, как вдруг инстинктивно ощутил - идёт, идёт моя
Герда! Привстал я с постели, чтобы встретить её, а когда вошла она, то я опять
присел на постель от неожиданности, она вошла опять в чёрном одеянии с капюшоном
на голове и у меня сначала мелькнула мысль, уж не Бригильда ли делает второй за-
ход ко мне в предрассветный час? Уж не хочет ли она теперь постоянно ошиваться
в моей комнате?

     Но нет. Это была Герда. Моя милая Герда. Хозяйка жизни моей, тела, души и
всех моих надежд и помыслов бедного пленника. Ты не представляешь, Гриша, как
чудесно мы с ней встретили рассвет и восход солнца, как забыли обо всём на све-
те и как Герда восхищалась русским штыком. Я и сам был доволен им, но она вообще
была от него без ума. Да и Герда сумела меня удивить своим пристрастием к насто-
ящему чувству любви, своей не по летам крепкой самоотдачей. Бог ты мой! Я и пред-
ставить себе не мог, что поцелуи женщины могут быть такими нежными, такими волну-
ющими, такими будоражащими и, что самое главное, такими возбуждающими! Эх, хо -
хо - хо - хо! Было времечко, Григорий! Было!

     Побежали дни мои горемычные в плену быстро, да так, что не замечал я их.
Только и знал, что пахал день и ночь. Измучился совсем. То на пасеке, то в огоро-
де, то по ремонту жилья, а ночью опять запрягали меня, с вечера Бригильда, а к
утру Герда. Очень пунктуальные обе были, настоящие немки, ничего не скажешь, в
крови у них эта пунктуальность, с молоком матери они её впитывают в себя. И на
всю жизнь. И сделал я из этого неверный вывод для себя, думать стал уверенно,
что в сговоре они и посещают меня строго по расписанию. Чтобы утехи наши любов-
ные не выглядели вакханалией полной. Этикет блюли. Он у них в почёте.

     Но мне то что? Что мне их этикет? Мне бы выжить как нибудь в плену, и то
ладно. Поэтому терпеливо я всё сносил и в каждом деле старался проявить сноров-
ку. И неплохо получалось! Чёрт их подери! Приноровился я к ним обеим, изучил
их досконально, все их желания упреждал и была каждая из них довольна мною.
Вот только дала однажды сбой их система пунктуальности и всё перевернулось с ног
на голову. Да так перевернулось, что вернуть в нужное положение уже не удалось.

     Дело в том, что Бригильда, эта юная особа, можно сказать цвет и гордость
нации, взрослела не по дням, а по часам и в ней обнаружился недюжинный талант.
Она научилась владеть русским штыком так виртуозно, что её смело можно было
называть мастерицей своего дела. В результате этого я всё чаще и чаще начал от-
давать предпочтение ей, а к Герде стал немного охладевать. Конечно же, Герда за-
метила это и иногда стала внимательно присматриваться ко мне, но я в такие мо-
менты быстро убаюкивал её внимание вспыхивающей во мне страстью. После этого
Герда вновь проявляла ко мне благосклонность и жизнь продолжала идти своим раз-
меренным ритмом.

     Однажды Бригильда так сильно измотала меня в постели, да и сама изрядно вы-
дохлась и осталась совершенно без сил, что мы уснули, как убитые, а проснулись
от непонятного шума. Мы подскочили на постели и увидели мать Бригильды лежащей
на полу в проёме открытой двери. Она была в обмороке. Бригильда тут же приказала
мне, чтобы моего духа нигде не было, пока я ей самой не понадоблюсь. Я схватил
свою одежду и был таков. Спрятался в избушке над пчелиным омшаником и сидел там,
как в засаде больше суток. Ждал решения своей участи и готовил себя к сожжению
на кострище. Были мысли о побеге, но куда бежать? Руки мои опускались всё ниже и
ниже. Богатырские плечи обмякли. Хотелось кушать.

     Но эти немецкие женщины. Их, как и русских, невозможно понять. Они решили
на семейном совете мою участь без всяких скандалов, криков, ругани, во всяком
случае, бури я не слышал, хотя может быть она и бушевала в их сердцах. Они обме-
няли меня на клочок земли, который прирезали к своей пасеке и был этот клочок
так мал, что мне даже обидно стало. Но это я всё позже узнал. А тогда, когда я
сидел голодный над омшаником, я вообще думал, что жизнь моя не стоит и ломаного
гроша и трепетал, как осиновый лист.

     Услышал я, как возле избушки остановилась машина, потом приоткрылась дверь
и один из двоих людей в чёрной форме поманил меня к себе пальцем. Куда деваться
пленнику, я вышел. В их сопровождении я дошёл до машины, они усадили меня на
заднее сиденье между собой и велели шофёру трогаться. Когда мы тронулись, тот,
что манил меня пальцем дружелюбно похлопал меня по плечу и проговорил по-русски:-
"Всё будет хорошо!" Потом он весело засмеялся и у меня засосало под ложечкой.
Я понял его так, что ему то будет хорошо, а вот мне то вряд ли.

     Не могу сказать, что мы ехали очень долго, но километров за пятьдесят меня
увезли от милой Бригильды и прекрасной, гордой Герды. Не увидеться мне больше с
ними, думал я, но тосковать по ним я себе не позволял, не до того мне было. Хо-
телось мне в живых остаться, других желаний не было. Но когда меня привезли к
месту назначения, то я был удивлён так, что не мог поверить в происходящее и всё
мне казалось просто сном. Когда мы подъехали к огромному дому, который показался
мне дворцом, то шофёр начал сигналить и сигналил до тех пор, пока из дома не
вышла волшебная фея. Хоть и была она одета тоже в чёрную форму, как у моих соп-
ровождающих, но выглядела так потрясающе обворожительно, что я, увидев её, поду-
мал: - "Не зря мы проделали такой путь, не зря..."

     К моему удивлению, красотка сразу отпустила от себя всех, кто меня привёз и
они уехали, громко похохатывая. А она подошла ко мне и в первую очередь стала
присматриваться ко мне и всё медленно кружила вокруг меня, а при этом ноздрями
делала такие движения, будто хочет распознать все запахи, которые исходят от ме-
ня. А потом вдруг остановилась передо мной, тряхнула огромными и пышными локона-
ми волос и смотрит на меня немного искоса, а в глазах у неё бесы играют озорные.
Вдруг медленно-медленно приблизила она руку к моему штыку и бесцеремонно поддела
всё моё хозяйство ладонью, глаза её немного увеличились при этом в размерах, губы
сложились в трубочку и она издала удивлённый возглас: - "Оооооо!"

     Я стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться, но мой штык, не подвластный ра-
зуму человеческому, начал вырываться из ножен, что привело мою новую хозяйку в
несказанный восторг и она решила не тратить время понапрасну а сразу брать быка
за рога и по этой причине я вынужден был попасть с корабля на бал. Всё это было
совершенно неожиданно для меня, я не успевал за событиями, развивающимися по при-
хоти избалованной и капризной дамы, состоявшей на службе у проклятого фашистско-
го рейха и судьба преподносила мне один сюрприз за другим.

     Первое, что я заметил за этой совершенно развращённой дамой, было то, что
она левша. А ведь левши, ты сам знаешь, Гриша, если берутся за какое дело, то уж
сделают его - будь здоров! Никто так не сумеет!"

     "Спору нет. Это ты точно подметил. Да и всем это известно." - отозвался
Григорий.

     "Так вот. Потрепала она моё хозяйство левой своей рукой, разгорелись её
глаза, а потом руку эту сжала она в кулачок, поднесла вплотную к моему лицу и,
выставив указательный палец крючком, сделала им несколько судорожных движений,
требовательно зовя меня за собой, при этом показала мне свои ослепительно белые
зубы  и процедила сквозь них: - "Ооооо... Рус - богатырь... Пойдём со мной, за-
дай мне жару! Задай, как под Сталинградом ваши сумели задать нашим..." Куда де-
ваться мне, пришлось идти за ней. Она вела меня за собой быстро, можно сказать-
стремительно, но я успел разглядеть её с тылу и сделал вывод, что не всё так
плохо в моей горемычной жизни пленника и я ещё могу рассчитывать на крохи ра-
достей и удовольствий, если уж такая дама умеет говорить по-русски и довольно
откровенна со мной.

     По пути крикнула она звонким повелительным голосом и тут же нас обогнали
две молоденькие негритянки, потом понял я, они спешили разобрать и приготовить
для своей госпожи постель и по всему было видно, что делать это им приходилось
далеко не в первый раз, так быстро они управились и растворились среди бесчислен-
ных комнат. Только зашли мы с ней в её просторный рабочий кабинет, как во все
стороны полетели атрибуты её чёрного мундира, а потом и нижнего белья. Когда она
снимала свои трусики и они были уже у её щиколоток, она сложилась, как перочин-
ный ножичек, нацелив на меня двуствольное ружьё и я от страха стал весь, как
каменный и даже штык мой остолбенел от удивления, хоть и приходилось нам с ним
бывать до этого в крепких переделках и видеть разные виды, но такого встречать
не доводилось.

     "Чего ждёшь, Рус-богатырь!? - весело крикнула она, - мне снимать больше не-
чего!" После этого она запрыгнула на кровать, изогнулась поперёк неё, как змея,
встав на четвереньки и всё целилась и целилась в меня обеими стволами. Ты не по-
веришь, Гриша, не у каждого сердце выдержит быть под прицелом на таком близком
расстоянии."

     "Давай тяпнем по стаканчику!" - вскричал Григорий и уж ухватился за четверть
и уж наполнял стаканы до краёв вкуснейшей медовухой и та лилась через край. По
радио "ЧАЙКА" в этот момент Русланова задорно выпевала:-"Нельзя валенки подшить,
не в чем к милому ходить..."

     Выпили. Выдохнули смачно. Григорий взял в руки кисет, достал из него щепоть
махорки, рассыпал её по длине газетной карты, ловко скрутил самокрутку, поднёс к
ней зажжённую спичку и, ещё не раскуривая махру, нетерпеливо проговорил: - "Рас-
сказывай, рассказывай." - и лишь потом начал раскуривать свою толстую сигару.
Клубы дыма окутали всё пространство над столом, Степан Павлович разогнал их рукой
от своего лица и продолжил рассказ.

     "Тут спохватился я. Ведь дама ждёт. В этом деле мешкать никак нельзя. Можно
без головы остаться. Мгновенно разделся донага, курсы молодого бойца не зря про-
ходил, а потом сделал два шага к кровати, твёрдо решившись вступить в рукопашную.
Хотел уж я вонзить свой штык ей в тело, как вдруг она выбросила назад свою левую
руку и крепко вцепилась в остроконечный штык. Да так сильно сжала его, что я был
очень удивлён, вроде бы и ладошка то маленькая, а столько силы в ней, что мне бы-
ло не прорваться с ходу. Начала она производить зигзагообразные манипуляции со
штыком, от которых я одурел совсем и изо всех сил стал рваться вперёд и наконец
одолел её сопротивление, но не сразу, ещё какое то время сопротивлялась она, но
ладонь её постепенно сползала со штыка и он начал погружаться в её горячие чрёс-
ла. Сначала я подумал, что всё, теперь она моя и я сейчас задеру её до смерти,
тем самым внеся хоть какую то лепту в борьбу с фашизмом, но не тут то было, она
начала яростно отбиваться от меня и с таким страстным напором производила контр-
атаки своим разгорячённым тылом, что я на мгновение даже чуть отступать начал.
 
     "Давай тяпнем по стаканчику!" - вскричал Григорий и уж ухватился за четверть
и уж наполнял стаканы до краёв вкуснейшей медовухой и та лилась через край. По
радио "ЧАЙКА" в этот момент Русланова задорно выпевала:-"Нельзя валенки подшить,
не в чем к милому ходить..."

     Выпили. Выдохнули смачно. Григорий взял в руки кисет, достал из него щепоть
махорки, рассыпал её по длине газетной карты, ловко скрутил самокрутку, поднёс к
ней зажжённую спичку и, ещё не раскуривая махру, нетерпеливо проговорил: - "Рас-
сказывай, рассказывай." - и лишь потом начал раскуривать свою толстую сигару.
Клубы дыма окутали всё пространство над столом, Степан Павлович разогнал их рукой
от своего лица и продолжил рассказ.

     "Тут спохватился я. Ведь дама ждёт. В этом деле мешкать никак нельзя. Можно
без головы остаться. Мгновенно разделся донага, курсы молодого бойца не зря про-
ходил, а потом сделал два шага к кровати, твёрдо решившись вступить в рукопашную.
Хотел уж я вонзить свой штык ей в тело, как вдруг она выбросила назад свою левую
руку и крепко вцепилась в остроконечный штык. Да так сильно сжала его, что я был
очень удивлён, вроде бы и ладошка то маленькая, а столько силы в ней, что мне бы-
ло не прорваться с ходу. Начала она производить зигзагообразные манипуляции со
штыком, от которых я одурел совсем и изо всех сил стал рваться вперёд и наконец
одолел её сопротивление, но не сразу, ещё какое то время сопротивлялась она, но
ладонь её постепенно сползала со штыка и он начал погружаться в её горячие чрёс-
ла. Сначала я подумал, что всё, теперь она моя и я сейчас задеру её до смерти,
тем самым внеся хоть какую то лепту в борьбу с фашизмом, но не тут то было, она
начала яростно отбиваться от меня и с таким страстным напором производила контр-
атаки своим разгорячённым тылом, что я на мгновение даже чуть отступать начал.