Записки рядового Кондратьева. Мухаржак, спалённая

                ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ

                ЗАПИСКИ СТРЕЛКА РЯДОВОГО КОНДРАТЬЕВА

                ГЛАВЫ ИЗ “АРМЕЙСКОГО РОМАНА”
                (В ВИДЕ ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ)

                МУХАРЖАК, СПАЛЁННАЯ МОСКВА И ВОДКА

      Части, в одной из которых служил стрелок Кондратьев, формировались из призывников с Украины и из Дагестана. Призывники из других регионов попадали туда как исключение. В роте охраны, кроме призывников с Украины было двое из Чечено-Ингушетии (один чеченец и, соответственно, один ингуш), несколько краснодарцев: армянин из Геленджика, один сочинец, стрелок Кондратьев с Терей и Радиком. Радика потом перевели в роту связи.

      Рота связи была сформирована почти исключительно из выходцев с Украины. Среди прочих был один парнишка, с которым стрелок Кондратьев не то, чтобы подружился, а так – приятельствовал. Звали парнишку, щекастого брюнетика, Мухаржак. И только рядовой Кондратьев в первый раз услыхал, как говорит Мухаржак, ещё не зная его фамилии, сразу понял, что он – единственный на площадке молдаванин. Даже не молдаванин, а муллльдованин. Молдавский (муллльдовский) акцент, как думалось рядовому Кондратьеву, не спутать ни с каким другим.

      Муллльдованин Мухаржак, на поверку, оказался французом. Самым настоящим: не только по паспорту, что приходилось брать на веру, так как паспорта у солдат срочной службы на весь срок службы изымались и хранились в отделениях милиции по месту жительства (и прописки) до призыва в Армию, но и по военному билету.

      – Просто мои деды, – пояснял Мухаржак, – ещё до войны переехали из Франции в СССР.

      Такое заявление Мухи, как прозвали Мухаржака связисты, всегда оставалось без комментария со стороны слушающих, зато он считал нужным пояснить:

      – Просто они были коммунистами. Или – сочувствующими.

      – Вот видишь, – говорил кто-нибудь при этом советскому французу, – если бы деды остались во Франции, не служил бы ты в Советской Армии, служил бы в натовской и смотрел бы на нас через прицел какого-нибудь оружия.

      Мухаржак задумывался над тем, как бы всё это выглядело, но ничто конкретное представить не мог.

     Когда Мухаржака определили служить на почту (в почтовом отделении на площадке), стрелок Кондратьев, служивший к тому времени контролёром КПП, стал видеться с Мухаржаком часто: у капэпэшника всегда найдётся повод зайти на почту и узнать, не пришло ли письмо, или посылка с гостинцами из дома, или денежный перевод, у помощника почтальона всегда найдётся желание зайти на КПП, чтобы попить чайку (офицерам вход в помещение КПП был строго заказан, а потому можно было расслабиться в непринуждённой – неуставной солдатской, почти домашней – обстановке). А за чайком вприкуску с сахаром, а то и с карамелькой, можно и поболтать о том, о сём.

      Впрочем, это если не помешают секретчик Чобик, или Дыголь – штабной контролёр (это официальное название, а фактически – штабной денщик). Чобик, уроженец Украины и украинец по национальности, либо денщик Дыголь (который, как и все украинцы, служившие на площадке, предпочитал называть Украину Хохляндией, слыша в этом названии нечто западенское – Хохляндия, Хох-ландия, Хох-ланд, Хох-лэнд) по прозвищу Валуа де Голль (где Валуа – искажение имени Владимир), или Валуа Дыголль (о себе сообщавший, что его происхождение отвечает фамилии, которая немецкая, как и бабушка, знавшая и историю происхождения фамилии и немецкий язык), – так вот, выходцы с Украины Чобик и Валуа Дыголль, заходя к контролёру КПП (капэпэшнику) Кондратьеву, изнывая от безделья, с таким же маниакальным упорством, с каким рота охраны провозглашала общее презрение роте связи, предлагали идти на почту “бить рожу Мухаржаку” – развлечения ради.

      Рядовой Кондратьев всегда протестовал:

      – Не надо бить рожу Мухаржаку. Он нормальный парень. За что же ему бить рожу?

      Чобик и Валуа Дыголь разводили руками: ни причины, ни даже повода бить рожу Мухаржаку не было. Но разве это, в принципе, кого либо останавливало, если было желание? Ответ Чобику и де Голю подсказал Теря:

      – Как это – за что бить рожу? А не надо было Москву сжигать в восемьсот двенадцатом году. Зачем французы сожгли Москву?

      Призывникам с Хохляндии, особенно Дыголлю – владельцу немецкой по происхождению фамилии, если, конечно, Дыголь или его бабушка, не врёт, терино историческое обоснование претензий к французу Мухаржаку очень понравилось. И часто, опухшим от безделья Чобику и Дыголю, нравилось разыгрывать сценку:

      – Скучно.

      – Да…

      – Чем бы таким заняться?

      – Ума не приложу.

      – Ну, тогда остаётся только одно: пошли на почту бить рожу Мухаржаку.

      – А за что мы будем бить ему рожу?

      – А за то, что французы спалили Москву.

      – Ну и правильно, нечего было жечь Москву.

      Рядовой Кондратьев всегда возражал:

      – Никто Мухаржаку морду бить не будет!

      Но на самом деле никто Мухаржака не трогал, никто его не бил, а сценки с призывом идти бить рожу – не более, чем пустой фарс, даже более пустой, чем развлечение во время вечерней прогулки.Надо признать, что призванные в Советскую Армию с Украины Чобик и Дыголь были Майхаржаку скорее благодарны за то, что французы Москву сожгли, а Киев – нет.

      – И правда – соглашались Чобик и Дыголь – кабы французы Киев спалили бы, тогда – другое дело, а то – Москва.

      И само собой разумеется, на КПП никто, в первую голову капэпэшник Кондратьев, обижать Мухаржака не дал бы. Ведь прибегал же на КПП табасаранец, которого, по неизвестной причине, третировали свои же дагестанцы. Иногда они устраивали нашествие на КПП, трусливый Гостик, после того, как уволились в запас белорус Шуша (белорусом Шуша стал на втором году службы, определив свою национальность и фамилию по матери, на первом же году службы Шуша был даргинцем Магамедом – по отцу) и ставропольский туркмен Байрам, предпочитал незаметно удрать и тогда рядовому Кондратьеву приходилось долго уговаривать солдат-горцев оставить в покое табасаранца, которого, правда, не били, а просто изводили словесно, доводя, иногда, до слёз.

      Мухаржака же и вовсе только подначивали. Но ему и это не нравилось, а потому связист Мухаржак заходил в гости на КПП нечасто, стараясь не встречаться с земляками Чобиком и Дыголем, а заходил, только если там был рядовой Кондратьев. Ефрейтора (собаку) Гостика Мухаржак тоже недолюбливал.
Разумеется, рядовой Кондратьев расспрашивал Мухаржака о Франции, так как выяснилось, что Мухаржак, до призыва в Советскую Армию, вместе с дедами и родителями был в гостях у родственников на исторической родине.

      – И какая же она – Франция? – Спрашивал стрелок Кондратьев.

      Связист Майхаржак отвечал неохотно:

      – Да так себе.

      – А всё-таки?

      – Ничего особенного.

      – И на что похожа?

      – Да ни на что. На Францию и похожа.

      – Красивая страна?

      – Да не особенно.

      – А француженки красивые? – Не унимался Кондратьев.

      Мухаржак как-то неопределённо морщился, потом дипломатично отвечал:

      – Встречаются всякие. С русскими – не сравнить. Из француженок мне ни одна не понравилась. Да с ними и поговорить-то не о чём.

      – ???

      – А ты как думал? Они же по-русски – ни бум-бум. Ни слова не понимают.

      – А ты что, с ними по-русски разговаривал?

      – А как бы я с ними разговаривал, если я по-французски ни слова не знаю.

      – Но ведь ты же француз.

      – Ну, так что из того? Деды французский ещё помнят, батя – пару фраз может сказать. Только его никто не понимает. Так что, хоть по-французски говори, хоть по-русски – никто ничего не разберёт.

      – А в школе ты какой язык учил?

      Мухаржак обидчиво поджимал толстые губы, отвечал неохотно:

      – Так французский и учил. У нас в школе преподавали два иностранных языка: английский и французский. И как я ни просился в английскую группу, меня определили во французскую. Директор сказала, что если я француз – стыдно не знать родной язык. К тому же мне его и легче будет учить. Ничего себе – легче! Ты хоть раз слышал французский? Его ж невозможно выучить. А говорить?.. Нет, когда насморк – тогда ещё ничего. Говорить можно, получается похоже, но всё равно непонятно. А слова? Напишешь слово, а читать нужно треть от него, да ещё и не то, что написано. Как на нём вообще можно говорить?

      – И что же, тебе о Франции так-таки и нечего рассказать?

      – Почему же нечего? – Оживлялся Мухаржак. – Есть чего. Вот, например, водка. Французская водка против нашей, русской водки – полное дерьмо.

      – ???

      – Да. Именно – дерьмо. Наша русская водка, – вещал француз Мухаржак, – просто прелесть. Её и пить приятно, не то, что французскую. От нашей – тепло на душе, радость, лёгкость во всём теле и веселье. И голова от неё не болит. Если сильно не перебрать. А у французской – вкус гадкий. Пьёшь её, пьёшь – и ничего. Ни радости, ни веселья, даже опьянения нет. Только тяжесть в голове и туман. Сидишь за столом: трезвый, грустный, тоска тебя начинает одолевать. Потом в сортир потянет. А захочешь выйти – ноги не слушаются. Я попытался встать. И ничего больше не помню: ни как под стол свалился, ни как меня искали, так как думали, что я пропал… Искали и не нашли. Испугались даже – куда я мог подеваться? Решили, что пропал. Потом догадались под стол заглянуть. А я там: лежу, как мёртвый. Наутро проснулся – ужас! Головка – вава, во рту – кака. Как будто лошади с котами во рту ночевали. И всю ночь гадили. Гадили – гадили, гадили – гадили…

      Эту историю Майхаржак рассказывал много раз, всегда после этого замолкал, долго морщился от нахлынувших воспоминаний, а потом категоричным тоном, не терпящим ни малейшего возражения, энергично заявлял:

      – И даже не думайте спорить: французская водка против русской – полное дерьмо! Можете не проверять, а поверить честному слову.

      Приходилось верить.

© 18.03.2016 Владислав Кондратьев