Сольфеджио

               



                рассказ



















Соловьев давно ушел из консерватории и ЦМШ – слишком далеко было ездить. Он жил в дальнем Подмосковье. Сердцебиение, одышка, давление, головокружение – за все эти годы он очень устал от электричек, вокзалов, метро... И пошел работать в обычную музыкальную школу в родном городке  - в десяти минутах ходьбы от дома. Но по инерции его так и продолжали называть – профессор. Естественно – за глаза.

И на седьмом десятке он обнаружил, что понятия не имел о так называемых «обычных детях», потому что привык к контингенту ЦМШ как к само собой разумеющемуся. Идеальные слуховые данные, безупречное чувство ритма, у кого-то – феноменальная память.

Известный сольфеджист, автор учебника для музыкальных училищ, почувствовал, что теряется, столкнувшись с учащимися школы, данные которых даже не дотягивали до средних. 

- Зачем вообще этот предмет нужен? – спрашивали у него один за другим ученики выпускного класса. – Для чего нам сольфеджио? И кто его выдумал?

У людей с хорошим слухом эти вопросы вряд ли возникнут – они восприимчивы к звукам, собственный слуховой аппарат подскажет им ответы. «Абсолютники» из ЦМШ (а там каждый второй с абсолютным слухом) не нуждались в том, чтобы им все разжевывали.

- А как вы сами думаете, что дает изучение этого предмета? – Соловьев старался подавить ощущение обиды за любимую учебную дисциплину, которой он жизнь посвятил. Была в его характере счастливая черта – умение абстрагироваться от эмоций и поставить себя на место другого человека, совершенно не похожего на себя, и увидеть мир его глазами.

- Ничего абсолютно… - откровенно отвечали дети, причем отнюдь не двоечники, а примерные ученики по меркам этой школы. Страха им он не внушал, профессор казался добреньким, и они быстренько обнаглели. Но Соловьева дерзость даже забавляла – с тихонями ему было скучно.

- А как вы на инструментах играете? Вы вообще анализируете, из чего состоят ваши произведения?

- Учим с руки педагога.

- Как? Даже не по нотам?!

- Нет. С нами выучивают. Показывают какое-то место, и мы копируем.

- Как обезьянки.

- Ну, да!

Все развеселились.

- То есть, сами вы нотный текст вообще разобрать не в состоянии?

- Ну…

Соловьев задумался. Они механически копируют определенные телодвижения, сами не зная, зачем – просто им сказали, что так надо. Так же учатся и по другим предметам. Сказали – они зазубрят или спишут. Чтобы от них отвязались.

«Но ведь это – абсолютное большинство учащихся музыкальных школ в России. ЦМШ не так много, там учатся особо одаренные дети, вундеркинды…  Это не показатель в масштабах страны.  И с таким, как сидящие сейчас передо мной, большинством, надо работать иначе. Возможно, писать другие учебники. И не тем языком  – сухим, канцелярским. Делать ставку на образное мышление. А оно у всех есть. Мы же пишем – будто алгебру или геометрию преподаем, а это все же искусство, и главная задача – достучаться до их эмоциональности», - вдруг пришло ему в голову.

Новый учебник? А что? Идея совсем не плохая… Но для этого надо этих детей как следует изучить.

- Вы цвета различаете? Можете, глядя на картину художника, сказать – это алый, это бордовый, это малиновый…

- Мы же не дальтоники! Можем, конечно.

- Так же точно вас должны на уроках сольфеджио научить различать звуковую окраску.

- А что такое – абсолютный слух?

- Когда слышат любую ноту. Закройте глаза, я нажму клавишу, и вы должны сказать, какую, - он сыграл «ре» второй октавы. Никто не сумел отгадать.

- А относительный слух – что такое?

- Когда слышат ноты в тональности. Я могу вас настроить на определенную тональность, и вы назовете, что я сыграл. Для музыканта, если нет абсолютного, это не так уж и страшно. По крайней мере, во времена моей юности было так… Относительного вполне достаточно. Потом требования по сольфеджио усложнились, стали давать такие задания на слух, которые только абсолютникам по плечу. Но это для тех, кто поступает на специальность «Теория музыки».

- А у вас какой слух? – поинтересовалась любопытная девочка на первой парте.

- Абсолютный.

Он вспомнил волшебную легкость, с которой ему давалось сольфеджио в детстве. Мог записать любую мелодию нотами  - причем с первого проигрывания. Достаточно было один раз ему что-то сыграть, и он набрасывал ноты со скоростью света. А все остальные пыхтели и не могли ничего записать в течение получаса. Конечно, эти мелодии были простенькими, но Соловьеву в детстве и самому хотелось, чтобы ему давали как можно более трудные слуховые задания – он получал удовольствие, преодолевая препятствия.

В училище оказалось не так уж легко – двухголосие давалось ему хуже, он мгновенно записывал верхний голос, а нижний не слышал, верхи его заглушали. Он вообще лучше слышал в верхнем регистре, испытывая затруднения с нижним. Но когда им стали играть трехголосие, Соловьев вздохнул с облегчением: надо было записывать аккорды, а аккордовый слух был у него лучше, чем интервальный. Четырехголосие оказалось еще легче - голосоведение подчинялось определенным правилам, и, зная их, можно было догадаться о движении голосов, просчитать все в голове математически.


Он даже жалел, что на вступительных экзаменах в консерваторию им сыграли трехголосие. Но то задание (музыкальный диктант) оказалось прямо-таки зверским: атональный, с обилием хроматизмов, ритмически неустойчивый восьмитактовый период смогла написать половина абитуриентов. Из пятидесяти человек двадцать пять сразу же получили двойки. Соловьев ошибся в трех нотах – и получил четверку с минусом. Правда, когда он туда поступил, профессор уже так не зверствовал, в этом не было нужды.  В консерватории по сольфеджио ничего нового не проходят, в течение первого курса повторяют программу училища.

- А, правда, сейчас диктант будут играть не восемь-десять раз, а больше?

- Сейчас с этим не так строго. Играют хоть сто раз, лишь бы учащиеся написали. И даже на вступительных экзаменах в училище требования упрощают. Разрешили играть больше десяти положенных раз.

«Контингент все хуже и хуже – причем с каждым годом, и мы вынуждены сдавать свои позиции, набирать таких, как они… для количества», - думал Соловьев, глядя на учеников, пять из которых решили поступать в местное музучилище, потому что просто не знали, куда им еще идти. И в общеобразовательной школе учились на двойки.

- А что труднее натренировать – слух или руки?

- Слух. Его можно немного улучшить, но развить абсолютный… Никто на моей памяти еще не развил, хотя я слышал сказки на эту тему. А не пианистичные руки поддаются тренировке. Ну, ладно… Давайте вспомним, как вас учили в самом начале. Объясняли, с чем ассоциируется сочетание нот?

- Говорили, если две ноты резко звучат, - это ежик. Но это в подготовительном классе.

- У каждого свои ассоциации. Вам важно усвоить сочетание звуков – мелодическое, по горизонтали, и гармоническое, по вертикали. У кого-то из композиторов был цветной слух, они для себя это называли цветами радуги. Каждому надо найти свои ассоциации. Сольфеджио нужно для того, чтобы вы научились слышать все мыслимые сочетания. Как в живописи – вот сочетание черного и белого цвета, красного и зеленого, голубого и розового… и так далее. Этот предмет должен быть эмоционально окрашен. Я понял, что в обычных школах нельзя преподавать его сухо, только обозначая научные термины, принятые в теории. Как вы думаете, почему педагоги по сольфеджио заставляют вас все время называть на слух  одни и те же сочетания – двух, трех, четырех звуков?

- Ну… мы должны привыкнуть к ним, чтобы их определять.

- А почему именно к ним? В ту или иную эпоху были приняты такие-то и такие-то сочетания. И музыка состояла из них. Вас заставляют усваивать это на слух, учить обороты из нескольких аккордов, потому что тогда они применялись. В другую эпоху было иное…  Но от вас-то не требуется знание колористики всех эпох, сложнее аккордики венских классиков от вас в музыкальных школах не ждут. Хотя, может быть, и зря. Чем задалбливать это семь-восемь лет, лучше бы объяснили сущность предмета, его значение для последующих эпох.

- А какой слух труднее развить – интервальный или аккордовый?

- Интервальный. Два звука на слух воспринимаются не так твердо и определенно, как три или четыре. У аккордов более ясный звуковой окрас. Ощущение мажора или минора. У интервалов этого нет. «Натаскать» на звучание аккордов проще, чем – интервалов. А их надо играть дома на пианино с закрытыми глазами, чтобы уши привыкли…

- А почему вы доминанту играете громко, а субдоминанту – тихо?

- Это я вам подсказываю правильный ответ. Сыграй я все громко или все тихо, запутаетесь. Но доминанта и, правда, звучит резче по отношению к основному аккорду. Другое дело – что педагоги на пианино это утрируют, чтобы вам же помочь.

Все засмеялись.

- А учебники по сольфеджио, теории вы понимаете? – Соловьев уже догадывался, какие ответы получит, но ему важно было все для себя прояснить.

- Просто зазубриваем. Нам же надо ответить на теоретический вопрос в билете.

«А потом все забывают – как будто вообще никогда не учили, - размышлял он. – И все эти семь-восемь лет коту под хвост… Непонятно, зачем, для чего…»

- А я люблю на пианино брать разные клавиши и прислушиваться, как они звучат – вроде как звуковые пятна… или кляксы, - призналась одна из девочек. – Но на слух, чтобы определять… надо, наверно, привыкнуть.

- Да. Приучить свои уши к определенным сочетаниям. Как вы привыкаете к сочетанию красок.

- А ведь интересно…

«Да это вообще – интереснейший в мире предмет», - с горечью думал бывший профессор. Но вслух это не произнес.