О Театре и Свете. С. К

 
                *    *    *
Уже много лет спустя, я поняла, что могла быть ей тогда совсем не кстати.  Она училась на оркестровом отделении, и у нее вечно то баян, то аккордеон, как ни придешь – она занимается. Как ребенок, которого с детства учили на фортепьяно, она к этому относилась как к гигиенической процедуре, не пробренчал свои два часа - как будто не умылся. Увидит меня – обреченно вздохнет и начнет красить глаза.

В театр мы ходили каждый день, ну, может, в выходные иногда пропускали. У творческих вузов в Питере есть такие бумажки – «отношения», по которым можно прийти к админу любого театра и тебе дадут контрамарку. Их, конечно, немного, бумажек, но в ТЮЗ нас пускали уже и без отношений. У них был такой обалденный администратор, обаятельный,  щедрый, да, почему нет, ТЮЗ такой специфический театр, у него очень невоспитанный зритель, в силу возраста. И когда появляется какой-то  более взрослый зритель, который смеется в правильных местах, хлопает, где надо, и вообще, РЕАГИРУЕТ. Артисты очень одобряют! Поэтому своим знакомым он давал и по пять контрамарок. Я просто тогда еще не была его знакомой, а Света – да.

Света, всех знала, и  громко шептала на весь зал: « А-а! Шуранова!...» - и начинала хлопать. Послушный зал присоединялся, и Шуранова сдерживала улыбку, не подобающую роли. Иногда мы присоединялись к Светкиным знакомым, и тогда Зритель сам становился артистом. Он шумел, сам отпускал шуточки, веселился и хлопал чуть громче, чем нужно.  Эти акции из зрительного зала, ну, были всегда чуть-чуть театральными, чуть-чуть наиграными. Но актерам на сцене нравился этот дерзкий Зритель.
 
Просто в  «кульке»  учился особый контингент. Туда попадали: не поступившие в Вагановское училище балерины, в консерваторию – музыканты, в Мухинское училище -  художники,  певцы и рок-звезды учились на оркестровом или народных инструментов (Гребенщиков там учился, между прочим).  И актеры, разумеется,  все они были немножко актеры.
                *    *    *
Мы, конечно, ходили и в другие театры. Но ТЮЗ был к общаге ближе всего, более доступный для входа,  и там был спектакль, и примы которого были нашими любимыми актерами. Этот спектакль – достоин отдельной страницы, назывался  он «Без страха и упрека» и сводил с ума подростков пачками! Но были  и другие спектакли, чисто детские - «Мой Чуковский», подростковые – «Бонжур, мсье Перро!», или совсем взрослые «Мамаша Кураж». Были отвязные комедии, вроде «Комедия ошибок» или просто дерзкие и веселые, типа «Открытый урок».  Еще были особенно нами любимые спектакли-капустники «Бог помочь вам, друзья мои!», там актеры весь спектакль пели и читали стихи. Звездам Корогодского тогда было уже так за сорок Хочинский,  Шуранова, Соколова, Иванов. С ними, и с остальными тоже,  я знакомилась со Светкиных слов: «А вон - Дьяченко, видишь, а вчера он играл дедушку, помнишь, а вон - Введенская, она такая, блин, песня! - увидишь!  Щас она даст»

И Введенская давала! Боже! Какая она была прекрасная! Тонкая, длинноногая, длиннорукая, длинношеяя, неловкая и грациозная одновременно, как красивый мальчик. В амплуа травести она была бы абсолютно неотличима от мальчика – если бы не грудь. Грудь у нее была выдающаяся! Особенно когда нужно было поверить в то, что никто не замечает эту «щикарную» грудь под мальчишеской одеждой. У нее был такой мощный драматический дар, при том, что играть ей приходилось  репертуар в основном смешной. Но и смешная, какая она была смешная!!! Когда она изображала плачущего ребенка,  складывалось впечатление, что лицо превращалось в один огромный открытый рот, потом она складывала губки бантиком и наивно распахивала лукавые  глазки. Был спектакль, где она играла принцессу, и там был такой диалог: « Ты так мне нравишься, Жанетта!»  -  «А я люблю!» – она это говорила с таким важным выражением лица, что детский зал падал от смеха. Но это так запечатывалось в мозг! И делала она это с такой неотразимой самоиронией! Что вообще мало кто из актрис может.
 
Она была нашей звездой. Она играла персонажа, который, в каком-то смысле определил и мою и Светкину стратегию жизни.  Не в смысле  породил стратегию, а в смысле подтвердил направление, в которое мы и так  неуклонно заваливались. Ну, из взрослого далека  этот факт видится отнюдь не полезным для жизни. И даже, я бы сказала, совершенно вредным для обеих. )))
                *    *   *
 Потому что спектакль рисовал рыцарем женщину. Девочку, да. Совсем ребенка. Ну, в двух словах там девочка влюбилась в такого ботаника, и переоделась в мальчика, подружилась с ним и вытащила его из жопы, а он потом влюбился в тупую красотку. А в эту умную девочку параллельно влюбился плохой мальчик, такой харизматичный, да и вообще высокий и красивый, и он ее вычислил, и там столько  перипетий, она там и его успела спасти, и кончилось все плохо, да и не плохо, а никак, потому что девочка так и не полюбила плохого мальчика, и все несчастливы. Но там такие стихи были сильные, он вообще весь был в стихах, этот спектакль. И там дед, тоже очень крутой перец, такие слова говорит рыдающей подростковой аудитории:
 
"…Да, выдумка моя нехороша,
 но дайте срок, мы к берегу причалим.
 Должна уметь печалиться душа,
 и возвращаться к счастью из печали.
И ты-ды-ды-ды,…
 должна найти в себе законы братства,
чем больше отдаешь себя другим,
 тем больше обретаешь ты богатства…"

ну и все в таком духе. Оттуда у нас и возникали эти вечные разговоры о любви - даре, и любви – нужде.
                *    *    *
Возвращаясь к  Свете. «Отдавать себя другим» - ей было предписано семейным кодексом. Ее мать положила жизнь на то, чтобы поднять дочь на ноги, это накладывало такие обязательства, что не забалуешь. Потом это стало привычкой, потом второй натурой и все училище приходило поплакаться к Светке в жилетку, ей  поверяли тайны, страхи и обиды, она всех выслушивала, всем сочувствовала, всем советовала, всех жалела, всех пыталась понять и приютить в сердце.
 
 Света приняла меня в свою стаю даже где-то чуть обреченно, и без меня хватало страждущих. Но приняла, взяла под опеку, и привела в театр.  Я вообще не знаю, что бы со мной было, если бы не она. Она, этот год, даже несколько лет, этот театр, эти артисты, актеры, зрители. Этот спектакль. Этот наш такой нежный и девичий коллектив, который и сейчас остается в моем сердце главным.
 
Ну, с бытовой точки зрения, наверное, я бы не изувечила себе судьбу настолько безнадежно.  Но с точки зрения эталонной жизни – это было лучшее, что со мной могло произойти и произошло. Криволуцкая.

Она уже, конечно, не Криволуцкая давно. И вообще Светлана Владимировна. И у нее хор мальчиков. Классное руководство. Дочка. Муж. Репетитор по английскому. Мама. И Турция! Была Турция. Света  как раз с того лета, как мы познакомились, болела морем. Она тогда ездила вожатой, а на следующий год уже кем-то другим, ну, в общем – всегда! Как говорил  Джек Воробей: «Море – моя единственная любовь!»
 
А тогда у нее были аккордеон, баян, дирижёрские занятия, еще она половине группы расписывала партии для инструментов, и еще сопрано, от которого можно было оглохнуть. Один мальчик, кавалер там одной, говорил тогда: « Я никогда не думал, что можно петь, как по радио!» Криволуцкая пела, как по радио: «Не брани меня, родная! Что я так люблю его!» Она и щас так поет. Просто кроме как по работе, она теперь не поет совсем. А тогда пела, мы все тогда пели по «чуть-чуть», да, в общем, неплохо пели. Я-то лучше, чем тогда, больше и не пела. И играли мы все по чуть-чуть, ну, там пять аккордов.  Света у нас была вообще человек-оркестр, она на всем могла.
                *    *    *
Репертуар у нас первый год был сплошь ТЮЗовский. И это был великолепный репертуар. Во-первых, это был Дашкевич - композитор ТЮЗовский, но и сильно киношный, а во-вторых, на музыку были положены очень хорошие стихи. Нежные, глубокие, веселые, смешные,  грустные, горькие, всякие, прекрасные, ну, если переводить в бренды, то это Ахматова и Пастернак, Мандельштам, Гумилев, Ким, Пушкин, Анненский, Никитин, Заболоцкий, Киплинг, девчонки подскажите «а, вот приходит грозный муж…» - не помню, кто?
 
При том, что все они в те времена были под запретом, просто никто не объявлял же «а сейчас - запрещенный в нашей стране Борис Пастернак», как-то ТЮЗовцы хитренько обходили запреты. И как-то нас, по крайней мере, меня, за пару лет нашпиговали образцами поэзии очень высокого класса. И драматургией очень высокого класса. И вообще, я тогда стала читать драму, просто для кайфа. После того, как  открываешь в себе зрителя, драматургия воспринимается совсем по-другому. Это долго объяснять, потом, но то, что происходит на сцене, совсем не то же, что в кино.
 
Сейчас ТЮЗ совсем не тот. Какой-то черный, мрачный, угрюмый. Подростков туда сгоняют, похоже, добровольно-принудительно. Актеры те же, только, понятно, постарели. Играют  школьный репертуар. Играют по-прежнему хорошо. Ставят плохо. Соколова играет Кабаниху. А Дьяченко -  Макара Девушкина. Света приедет, пойдем в театр. Тогда, в юности, когда она приезжала, мы всегда ходили куда-нибудь.
                *    *    *
В тот год, когда мы с Милкой учились в одном училище, Света закончила кулек, а мы ни в какую не хотели социализироваться. Светка не поехала по распределению, хотя теть Валя привезла туда всяких чайников и тазиков. Мы съездили туда всей стайкой, не одобрили удобства и упорхнули, прихватив Свету.
 
Теть Валя нас до сих пор терпеть не может! Мы всю жизнь сбиваем с толку ее нормальную, социализированную, послушную дочь. Ну, теть Валя вообще сильно переоценивает адекватность своей дочери. Светка  всегда была, и сейчас остается  человеком-вулканом, просто спящим.  Страсти, которые она в себе запечатала, в угоду маме, родне, мужу, подругам, сослуживцам, знакомым иногда просто просвечивают через кожу, или бродят как близкая гроза, прорываются в словах, или в срывающемся  голосе.

Милка мне недавно рассказывала, когда я уже уехала, у них была любимая труппа, маленький камерный театрик, и там артисты не столько играли, сколько пели Пашков и Вишневский. И Милка говорит, что Света тогда стала очень категорична в суждениях о театре, совершенно не выносила сусального Вишневского, или наоборот, сусального Пашкова, кого-то из них сусального. Это было так удивительно – вечно лояльная Светка.

Она была самая сексапильная и из нас всех. У нее была такая  грудь! Ну, во-первых, она у нее просто была, в отличие от нас всех. И она была очень красивой формы. И в очень правильном месте, не высоко, не низко - такая, как надо! Лучше была – только у Введенской! Но Введенская - не в счет,  потому что артистка и травести!
 
 А Светка – она была девочка! при том, что она кривляка страшная, и тогда, когда мы познакомились, была толстушка, но даже тогда в ней это женское изящество пробивало все запреты. Как только она переставала кривляться, проявлялся лик. Такое выражение лица. Оно у нее и сейчас такое. И у нее такие тонкие музыкальные кисти, узкие запястья, шея, пальцы. У нее такие большие глаза! И такой красивый чувственный рот. И подвижный, в силу распетости. Она самая длинноногая из нас всех. И она единственная девушка в мире, которая снилась мне однажды в лесбийском смысле. Ну, вот, хорошо, что я это уже сказала. В общем, Светку люблю.

Она приезжала к нам с Милкой, в нашу прекрасную комнату на Васильевском, с моря, черная, как папуас, с выгоревшими добела волосами. Сероглазая! Загорелая!  Пышногрудая! Блондинка! И с изысканной певческой артикуляцией начинала рассказывать свежие, тока с юга, матершинные анекдоты. Один поприличней помню ровно с тех пор. Иностранец подходит утром к пивному ларьку, и, обращаясь к продавцу, читает по бумажке: «Пива ест?» - Нет – читает дальше: «Блать, я так и зналь!»

Светка долго не выходила замуж. Спрашиваю, почему, она говорит: «Они мне меш-шают!» При этом «ш-ш» у нее получалось не шипящее, а такое, шуршащее.  Я очень хорошо понимаю, что она имела в виду. Когда я приперлась к ней со своей дружбой, я ей, по большому счету, тоже меш-шала. Ну, вроде как, не выгонишь же на мороз, а сил-то нету. У Светки не было сил на меня, на нас. Дело в том, что в ту пору не я одна принесла ей свою дружбу,  была еще одна страждущая, которую она привела в стаю сразу за мной. Сейчас мне кажется, что она тогда жила на грани нервного истощения.  У нее на носу были экзамены и диплом, куча обязательств, полгруппы халявщиков, мама, и мы тут еще.
 
Ну, вот. Она всю жизнь жила и живет, затянутая в корсет вежливости. И каждый новый человек приходит, чтобы че-то с нее взять. И мужчины. Особенно мужчины. Потому что мы хотя бы физически на нее не посягали и не насиловали. Каждый новый человек приносит претензии. Она присматривается, а потом убегает… А в  ту пору когда мы познакомились, в нашей стае был только один самец – тот самый плохой мальчик из спектакля, которого не полюбила наша героиня. И в каком-то смысле это был идеальный мужчина, собственно, для всех.
                *    *   *
К тому моменту, как мы украли  Светку с распределения, они уже жили в моей общаге, и Янке Кикнадзе пришлось сильно потесниться в  нашей комнате со своими красками и мольбертами.. Там еще была пара пустых коек, там мы и отпраздновали Новый Год, эх, какой же это был год, - восемьдесят седьмой. Мы встретили там восемьдесят восьмой год! В опустевшей на каникулы 12-тиэтажной общаге нас было четыре человека: Света, я, Аська и еще одна девочка из Новгорода Ива – Света Иванова.
  Сразу после меня Света привела в нашу компанию Аську. Они с ней познакомились в курилке в ТЮЗе. Она тоже училась в кульке, только закончила годом раньше. И так же не уехала по распределению. Где она ошивалась этот год, для  меня остается загадкой, но как только она познакомилась со Светой, она стала жить  у нее, ну, с ней, потому что Света сама в этот момент нигде не жила. Аська с тех пор стала ее зоной ответственности, и ее приходилось таскать с собой всюду. Ну, в ту пору это не было бременем, как-то мы вообще не сильно обременяли себя. И это был самый удивительный Новый Год в моей жизни.
 
Аська не уехала по распределению, потому что не могла оторваться от ТЮЗа. Она просто реально там жила, то есть весь последний год, она непонятно че делала днями, но вечерами она оказывалась в ТЮЗе на спектакле, и это было смыслом ее жизни. Это может показаться странным, но тогда, в двадцать лет в этом было столько правды и дерзости. Короче, она знала про ТЮЗ такие вещи, которых никто из нас, неофитов, не знал. Что Введенская, например, замужем за Виролайненом, и что это очень не одобряет его звездная мамаша. А нас это очень утешало, потому что по спектаклю Виролайнен играл именно того мальчика-ботаника,  из-за которого  весь сыр-бор,  а у нее - неразделенная любовь. То, что в жизни они счастливы было так прекрасно!
                *    *    *
Короче, каникулы у нас проходили под знаком ТЮЗа. Вечерами мы ходили на спектакли, иногда и днями - там же елки в это время! Ночами просиживали за разговорами, пели, разучивали новые песни. Все время говорили о ТЮЗе, о Зиновьеве – это наша общая любовь. Аська нас еще больше накрутила. Она вообще имела талант оглушать своими увлечениями! Это потом сто раз проверялось! Мне даже кажется, что она нас тогда как-то развела со Светкой. Как-то вытеснила друг из друга. Это я сейчас знаю, что таков ее фирменный способ дружбы: разделяй и властвуй. А тогда мы со Светой - две наивные дуры - влюбились в эту волшебную девочку, раскрыли ей свои объятья, сердца, двери и кошельки.

 Ой, кошельки – это, конечно, поэтическая фигура. Денег у нас не было вообще. Как мы жили, я вообще не врубаюсь. Помню эпизод, когда мы со Светкой шибали пятаки у метро. Не уверена, что от бедности. В тот Новый год, например, мы с Ивой утащили елочку с елочного базара, уже часов в 10 вечера 31 числа. Это была последняя предновогодняя экспедиция. Все разъехались по знакомым и привезли,  кому что дали. Я ездила к Самородовым, они дали еды, несколько свечек, несколько елочных игрушек, че-то сладкое, может даже че-то спиртное. Остальные так же привезли каких-то трофеев.

 Елочку поставили в сапог, украсили серьгами, клипсами, браслетами и прочей бижутерией, благо в ту пору носили большие серьги и бусы, вообще украшения.
 
 Как-то мы и не ели ниче, и пьяные были без вина, от атмосферы только, от этого театра, затопившего весь мир, всю жизнь, как специально, остановившуюся на каникулы. От любви, которой мы назначили совсем не тот предмет. В ту пору мы в любом Эросе подразумевали сексуальный подтекст, просто потому что еще не имели другого опыта. Мы столкнулись с Большим Искусством и осознание сильно опаздывало. Я думаю, что  даже артисты не все понимали Магию происходящего.
 
Нас любили актеры. Нас ждали. Это был такой симбиоз. Актер читает свой монолог, и знает, когда зритель заплачет, когда Света заплачет, или я, или еще человек двадцать в зале. Если не будет Светы и она не заплачет, то может оказаться, что не заплачет никто. Потому что юные зрители - еще бесчувственные, а родители - уже бесчувственные. А театр - это же не камера, на которую можно запечатлеть чувство один раз. В театре его выдают каждый день. И это трудно в пустые глаза. Многие вещи игрались для нас, многие фразы обретали в контексте совсем другое значение. Очень личное. Очень живое.
 
Мы смотрели все по тысяче раз. Перекидывались между собой цитатами, как поговорками. Плакали на всех спектаклях. Нас ждал Зиновьев, хотя, конечно, он никогда в этом не сознается. Нас ждала Введенская. Мы тогда пережили самые большие страсти своей жизни. Я думаю, для Светы с ее корсетом запретов  это был единственный способ позволить себе свои чувства.
                *    *    *
 Конечно, потом  все кончилось. Как-то…, не помню как, слишком все это было бледно, чтобы запомнить. Потом уже Света приезжала к нам с Милкой на Камскую, черная как папуас, и рассказывала матерные анекдоты. Мы гуляли по старым местам, и в 25 лет, боже мой, ностальгировали по прошлому! Самое удивительное, что и сейчас мы ностальгируем именно по тому прошлому!

 Я помню, осенью мы как-то гуляли по Летнему саду, собирались в театр на Моховой. И Летний сад в это время был еще не таким пафосным, как сейчас. Две аллеи, клены, статуи да скамейки. И листья! По щиколотку кленовой листвы! Это было через год, наверное, после ТЮЗа! Какая это была ностальгия, как это все болело! Светка, помнишь? Мы вроде и в Питере, и места те же, а нас уже нет здесь. Угасающий свет, почти сумерки, первый холод, какая-то безумная тоска и неприкаянность, запах листвы и дыма, как много мы курили!

 А еще помню, что мы все время закуривали на остановке, и обязательно приходил нужный трамвай, приходилось быстро тушить, или выбрасывать, очень обидно. А потом мы, помнишь, специально закуривали, когда не было трамвая.

А еще были времена, когда сигареты выдавали по талонам, и это был полный пипец! Потому что нам талонов не полагалось. И мы собирали бычки на остановках и под балконами. Если бы не Аська, мы бы, наверное, тогда еще бросили курить. У нее это получалось элегантно и легко. Потом мы приносили это все домой, вытряхивали табак в большую кофейную банку и крутили самокрутки. Самокрутки крутила я, меня папка научил.

 Криволуня тогда уже жила дома в Тихвине. И тетя Валя стрелялась от наших наездов. Потому что мы же не спали ночами, жгли энергию почем зря. А Свете на работу утром. Вообще, просто удивляюсь, какие мы были бестактные в те времена. У нас была духовная, блин, жизнь, и этим мы  оправдывали все: рас****яйство! халяву! тунеядство! высокомерие духовности (псевдо-духовности, разумеется)  Прости меня, Свет.
                *    *    *
 И это ведь был не единственный случай, когда я при-пе-ра-лась к Светке на халяву! Я умудрилась приехать к ней с полугодовалым ребенком, не только к ней, я их всех достала.  Мы с Илюхой жили  в Питере  чуть ли не полгода, то у Самородовых, то у Милки, то у Светы . Илюшка еще не ходил, ползал, и как кролик обдирал обои, снизу вверх – полосочками. Теть Валя от нас сходила с ума! Она специально переехала из дому на дачу, чтобы дочка устроила личную жизнь. А тут какой-то приют для бездомных! Раскладушки! Обои, опять же!
 
А еще я завешала весь дом бумажками с модальными глаголами, и Света до сих пор знает их лучше, чем я. Но хуже всего, что я завела моду жить у Светы с детьми. После меня приезжала и жила Ленка Вака с дочкой, потом Марина с сыном. Потом… Светка прости меня!

 Я помню это выражение лица «они мне маш-шают»  Я и тогда это понимала. Но в ту пору я была так заморочена на себе, на Илюхе, так был уверена в том, что мне обязательно помогут, что превратила это про себя в «обязаны помочь!» Простите все: Света, Мила, Наташа, даже Самородов! Простите меня! Спасибо вам! Я думала об этом, не однажды, это могло случиться только в юности и только с нами. Нигде больше я не встречала таких отношений. У меня больше нет знакомых, которые бы дружили так близко. Прощали так много. Делились стольким!  Делились последним! Я у вас у всех (кроме Самородова – с этим я рассчиталась) в неоплатном долгу!

Я опять мешала Светке, включала мамашу ни к селу, ни к городу, пыталась типа заботиться. Ее это бесило, это как  раз просвечивало через кожу, не выводило из себя, как нормального человека, нет, она даже не позволяла себе вспылить. А я вообще тогда сильно сдала. Обабилась, опростилась, отупела, подурнела. Мне теперь кажется, что младенчество детей - это такое  испытание для духа - испытание отупением.

Мы со Светой  самого начала были похожи. В других коллективах я так же системно становлюсь дежурной жилеткой. Но в этот момент я продавила для себя другую роль, и Светка опять оказалась за ответ. работника, за старшего. Если этот эпизод не убил нашу дружбу, то она проживет еще сто лет.
                *    *    *
 Потом уже она приезжала к нам в гости в Казахстан, влюбилась в Степногорск, они в общем-то очень похожи с Тихвином и размером и светской жизнью. Приятели моего мужа тут же заходили кругами, а Света тут же отреагировала - свалила к Солониной. В день, когда она приехала, был самый высокий градус  даже по казахстанским понятиям + 50. Светку хватил солнечный удар. Ее выгрузили из автобуса еле живую,  довели до дому и уложили в ледяную ванну. На вопрос, как себя чувствуешь, она ответила, как Мэрлин Монро!  Формально, и даже, я бы сказала, внешне, это было так, Света тогда очень хорошо выглядела, но, по сути, она снова спряталась во внутренней Монголии. Отгородилась.  Женя Мокин грустно вздыхал, пока они с Солониной в грозу, пьяные, скакали по лужам босиком и пели про стюардессу, по имени Жанна.

Она в это время уже училась в Большом Кульке. Останавливалась у  Милки. Они  очень дружили. Тогда же с ней случился роман, который она, наконец, себе позволила. Персональный Джек Воробей, ну, не Джек, но она, наконец, любила, встречала, обнимала,  ждала, рыдала, звонила, страдала. Кончилось - не знаю как, мы были пьяные, когда она об этом говорила. А трезвая она даже Наташке этого не рассказала бы.
                *    *    *
А потом она вышла замуж за Леньку. Так она его называет, но вообще он такой, я бы сказала, довольно солидный мужчина. Они очень грамотно разделили жизненное пространство, так мне кажется. Она не мешает ему паять  проводки и схемы. А он ей – заниматься Ксюшкой, работой,  увлекаться шейпингом и морем.  Ну, и в силу того, что в Тихвине с работой - не очень, он часто уезжает на заработки в Питер. Так что с точки зрения «меш-шает - не меш-шает» - это идеальный брак. Все, что в этом браке делается – делается для Светы. И это то, чего ей не хватало, как девочке.
 
У нее другая страсть. Школа. Ученики.  Два года назад у нее был первый выпуск. Раньше не брала классное руководство. Света – настоящий учитель.  Ее сценическое амплуа – «отдавать себя другим» - теперь хотя бы оплачивается, и с ее категориями, довольно прилично. Утешать несчастных, обеспечивать чужие проекты, согласовывать учебные планы с администрацией – это то, что ей дается играючи. Она этим живет, у них продвинутая гимназия. Она любит своих детей. Отношения с директрисой сложились еще тогда, когда они только пришли в школу, когда та еще не была директором. Они дружат. У них там богатая внеклассная жизнь. И она мне по той же пьянке сказала, что у нее со школой роман, похожий на наш ТЮЗовский роман, не думаю, что она преувеличивает. Но даже если это хотя бы в половину столько, то ради этого стоит закрыть все предыдущие периоды.
                *    *    *
 Вот. А мы со Светой теперь почти не встречаемся. Когда она приезжает в Питер, она или с детьми, и значит на работе, или с дочкой, и значит, у нее нет для нас времени. В прошлом году у нее были курсы, так она приезжала на несколько дней, у нас было пару вечеров, но было так холодно, мы были такие усталые,  мы с Милкой - с работы, она - с курсов. Да еще место  выбрали  неудачное! Короче, у нас все равно не клеятся отношения. У меня впечатление, что она присматривается и готовится к побегу.
 
Я когда-то что-то подобное прочитала у Довлатова, он говорил там про одного своего старого друга, мол, мы были когда-то так близки, что суррогатное приятельство было бы предательством прежних отношений, а прожитые порознь годы сделали нас такими далекими, что  дружба стала практически невозможной, что-то в этом духе. Это немножко грустно, немножко страшно. И очень жаль! Но если  это единственное, что я могу для нее сделать – «не меш-шать»- то я это, конечно, сделаю.
 
Мы со Светой с самого начала были очень похожи. Как две актрисы одного амплуа в театре.  В театре это повод для конфликтов. В жизни я оказывалась нахальнее, и Света мне всегда уступала. Она вежливая. И она, скорее всего не знала, что может быть иначе. Биться она не будет, ей проще убежать, хорошая стратегия, если поразмыслить. Сказать ей, приезжай, я буду вежливой вместо тебя, но ведь я совру, и опять буду нахальнее, и она опять мне уступит, и опять захочет убежать.

Но я так дорожу тем, что было с нами в том мифическом восемьдесят восьмом!  Кроме нее у меня от тех лет никого не осталось. Не считая Аськи. Но я ее не считаю. Когда-то считала, теперь – нет. Света была режиссером нашей дружбы, она просто не знала, с какими ведьмами собирается дружить. А когда узнала… Да чего уж там! У нее у самой какая-то подозрительно криволуцкая фамилия! Вот уж меньше всего охота лепить снегурочку! Просто она вежливая. И совсем не знает себя, не думает о себе. Пока.

А сейчас я жду ее в гости. Если ей опять ничего не помешает. Мы сходим в ТЮЗ  в  День Театра 27 марта, купим букет. Подарим Введенской, расскажем ей, как она повлияла на наши судьбы, как драматически ))),  потом пойдем куда-нибудь напьемся, и, может быть, расстанемся уже с этими рыцарскими комплексами! Ну, мы же девочки, в конце концов!

 Ну, вот, Света. Теперь ты знаешь, что я знаю про тебя почти все. Я столько раз влезала в твою жизнь со своими порядками, столько раз грузила тебя своими проблемами, столько раз оказывалась не на высоте, больше так не хочу. Если ты выключишь вежливость, дашь себе прочувствовать и осознать, нужна ли тебе наша дружба, и скажешь, Пашкова отвали, я отвалю.
 
 Если нам нечем дружить, ну, пусть тогда останется только ТЮЗ. Это и так больше, чем у многих за всю жизнь. Ты не знаешь, своего влияния, я сама не знала. Ты как-то неосознанно стала прототипом всех моих героинь, мне недавно намекнул на это один знакомый, я проанализировала – да! Криволуня! Я даже ужимки с тебя списала. Монологи – нет, а ужимки – да, твои.

 Ну, а не скажешь, тогда я снова предлагаю тебе свою дружбу!)))