Конкурс

 «Впервые в нашем городе!
   Конкурс среди мужчин — кто быстрей прорвется, кто сильней оттолкнет, кто дальше прыгнет, кто выше подскочит и вообще — кто самый-самый...
   Спешите принять участие!
   Жюри — самое компетентное и неподкупное в мире, члены жюри не раз были и не раз не были главными призерами таких конкурсов в других городах.
   К участию допускаются все — никаких ограничений (возраст, рост, вес, семейное положение и т.п. и т.д.)...»
   <дальше я пропускаю>
   «...красота в мужчине не главное...»
    <еще пропускаю>
   И — самое главное, крупным шрифтом: приз (сумма в не наших деньгах) победителю и три утешительных приза (вещи) финалистам.
   «Помните — важно не победить, важно участвовать!»
   А мне важно победить. Тогда можно год жить – детям и мне и носить передачи Риги, а через год, если он вернется... Там будет видно, зачем далеко загадывать. Мне нужны эти деньги. Даже так — без них нам не выжить. Я два года без работы, то вагон разгружу, то чью-нибудь собаку выгуляю или за чьим-нибудь ребенком присмотрю, вот мы уже и не голодные. Последнюю неделю ничего не могу перехватить, поезда не ходят, хлеб не привозят, собак держат взаперти, с детьми не гуляют — все стараются пореже выходить на несвежий воздух нашего города. Вот и сейчас на улице лишь я да Блюститель чернеет на перекрестке.
   Ручку и блокнот я с собой не ношу, они мне без надобности, придется оторвать телефон и адрес от объявления, заслонив спиной столб. Если Блюститель заметит, меня отселят от надежных граждан за осквернение неприкосновенности столба. Риги второй год в отселенцах — бросил окурок мимо урны. С самого начала знакомства думалось, что он со своей рассеянностью не продержится долго в надежных, рано или поздно пойдет на отселение, где продолжит обдумывать действие правила буравчика. А мне надо думать, чем кормить детей и себя заодно, и где брать еду и сигареты для передач Риги.
   Ветер гонит водяную пыль и меня подгоняет. Я поднимаю воротник, чтоб не текло за шиворот. Второй час брожу под хлебным — вдруг завезут хлеб и нужно будет разгрузить машину. То, что заплатят — ерунда, на это все равно ничего не купишь, но можно случайно уронить буханку в кусты и не заметить,а после поднять и  принести детям.                Они второй день голодные. Возле хлебного мне и бросилось в глаза объявление о конкурсе. Почему бы не попытаться? Идеалу мужской красоты я, конечно, не соответствую, да ведь они сами написали, что красота не главное; силы заметно прибавилось после разгрузки вагонов; ловкости пришлось научиться, иначе б давно мне быть в отселенцах, а детям в детдоме; и смелость появилась, когда ничего другого не осталось; ума, наверное, тоже немного есть, дали же мне когда-то такую кучу дипломов. Хотя так давно в голове лишь одно «Чем завтра кормить детей?», что, возможно, в другом направлении мозги уже не работают. Что до юмора — как припечет, целыми днями себя веселишь, чтоб не скиснуть.
   Можно побороться. Вот я и поборюсь. Для начала — подправить внешность. Да и нельзя, чтоб кто-нибудь меня узнал. Дома валяется парик Риги — он рано облысел и стеснялся. Наверно, лысина не очень нравилась его девушкам (женщины — почти такое же сильное увлечение Риги, как электричество). Интересно, почему никто из них не носит ему передачи? Они предоставили это мне: унижаться перед отселенческим начальством, вымаливая то, что мне положено, — каждый вторник с 14 до 15 томиться в очереди, ожидать, когда назовут мой номер и появится чья-то рука в узкой дверной щели, чтоб выхватить сверток и изредка сунуть взамен послание Риги, нацарапанное на коробке из-под сигарет.
   Толку от Риги всегда было немного, хорошо, хоть парик остался. Одежда подходящая есть, грим тоже, голос и так не узнать — ларингит. Можно участвовать. И хотя важно участвовать, а не побеждать, мне важно победить (если б можно — и не участвуя). А грамоты и благодарности меня не интересуют, у меня их было достаточно, чтоб понять, что нужны не они.
   Возвращаясь после регистрации домой, сталкиваюсь на лестнице с соседкой, она не узнала, окидывает проницательным взглядом — соображает: сообщить ли сейчас Блюстителю, что какой-то неизвестный куда-то идет, возможно, к женщине без бланка, или дождаться утра. Я не волнуюсь, еще полчаса до контрольного времени, а что касается визитов к женщинам, то соседка не в курсе — утром вышло постановление, предписывающее общаться с женщинами даже без бланка-разрешения. Детей у нас рождается мало, и то все больше уроды, вот Кураторы и отреагировали.
   Мой номер «130». Мне везет на «30». Мне и сейчас повезет — по-крупному и никаких утешительных или спецпризов вроде путешествия в другой город или костюма фирмы «Шейте с нами». Только Главный приз — вся сумма чужими деньгами. Иначе я не продержусь, нам не выжить — без еды, без работы, без друзей и родственников (все от нас отвернулись, как обычно



от тех, кто связан с отселенцами). Дети переведены в школу на другом конце
города — там пока не знают о Риги, надо платить за проезд, кормить детей,
носить передачи, да и мне бы еда не повредила. Узнал бы Риги, ни за что б
не поверил. Из нас он считался самым сильным и стойким. А я возьму и
выиграю.
   Отборочный тур прохожу легко. Отбор по внешности, нестрогий — чтоб
зрители не испугались. Два дня не отхожу от зеркала, отрабатываю походку,
жесты, подбираю грим. Хоть красота и не главное, но... Многие девушки
засматриваются, когда я иду на отборочный тур.
   — Смазливый парнишка, —- говорят обо мне члены жюри. — Пойдет.
   — Очень пойдет,- говорит председательствующий и внимательно на
меня смотрит.
   Потом начинается. Приход в 6.30, уход в 20.30. Вовремя не отметился
— снимают. Два перерыва на еду и отдых — по 10 минут. Гудит сирена —
перерыв окончен. Опоздал — снимают. Перекличка (я, конечно, под псевдо-
нимом) . Задержишься с ответом или шагнешь вперед (вместо того, чтоб шаг-
нуть назад) —- снимают. Мне легко. В очереди на передачу почти так же.
Помедлил с ответом, чуть позже подал в щель передачу — все, узелок у тебя
не возьмут, возьмут у другого, который половчее. Когда и с ног сшибут, лишь
бы прорваться вместо тебя. Раз и меня сшибли, Риги остался на бобах.
У моих конкурентов, наверно, нет такой выучки. То опоздают, то шагнут
не туда, то скажут не тем голосом (и это важно). А я уже могу от сопрано до
баса. Быстренько перестраиваюсь и никогда ничего не путаю (хорошо, ларин-
гит прошел). Даже не верится, что один и тот же голос, и этот голос — мой.
То — тоненько, верхние ноты четвертой октавы. А вот требования измени-
лись, и — раз! — поехал вниз —- густой, сочный бас, нижнее «до», контрокта-
ва. Главное в перекличках — быстро перенастроиться, а в переходах — идти
ровненько, шагать — только куда скажут, ни шагу в сторону, только по
команде (по команде, конечно, можно и в сторону, только не перепутать — в
какую). Не опаздывать, но и не спешить чересчур, чтоб не вылезти до коман-
ды. И держать шеренгу. И все время в строю. Лучше последним в строю, чем
первым вне.
   Вне строя можно только в столовой и в туалете (душа нет, кто хочет —
моется дома). Перерыв короткий, а нужно все успеть. У столов толпятся,
кричат, ругаются, два раза дрались с кровью — всех сняли. Мне удалось
убежать к другому столу, вроде я ни при чем. Схватить свой (и не только
свой) кусок мне очень надо. За несколько минут свалки спешу набить едой
карманы и рот и все время начеку — если начнется драка, не увязнуть,
скоренько перебежать к другому столу, где поспокойнее. Если не принесу
что-нибудь детям —  будут голодные до следующего вечера, если не наемся —
буду голодать до утра, если увязну в драке — выгонят, если ввяжусь в споры
— начнут выяснять, кто я, и тогда придется туго.
   Дома дети набрасываются на еду. Мне тоже хочется — второй раз кормят
в пять, а сейчас — девять, но я говорю себе, что на ночь есть вредно, и иду
мыться и чистить зубы.
   Участников все меньше. Перед выходом на сцену нас остается семьдесят
шесть. Выход во вторник в 14 часов. Придется Риги обойтись без передачи.
Зато потом я принесу ему вкусненького. Зал огромный, аншлаг. Я боюсь — а
вдруг увидят знакомые. Я тщательно гримируюсь — были б живы родители, и
они б меня не узнали.
   Первое задание — пройтись перед зрителями по возвышению на сцене и
назвать себя. До чего неуклюжи многие, кто так ловко отпихивает соседей от
столов. Бубнят чего-то, мямлят, двое чуть не свалились с помоста, а трое
прошли под ним, не заметив. В студенческом театре мне приходилось выхо-
дить на сцену. Мне легче. И улыбаться можно вовсю — зубы запломбированы,
посчастливилось успеть до того, как в городе исчезли пломбировочные матери-
алы, бормашины, стоматологические кресла и стоматологи. Сходя с помоста
спиной ловлю взгляд председательствующего.
   Нас остается шестнадцать. Теперь мой номер — шестнадцатый. Все идет
по плану, на 1/16 приз у меня в кармане.
   На следующий день соревнуемся в поднятии тяжестей. На сцене вместо
помоста — штанга. Она куда легче моей ежедневной ноши. Затем — бег с
гирями на ногах, плавание с камнем на шее...
   Уф, завтра выходной, как раз вторник, мне удалось достать еду и сигаре-
ты, несу передачу. На мне ни грима, ни парика, старенькие джинсы и свитер.
Никто и бровью не ведет в мою сторону. Я прихожу поздно — за два часа до
четырнадцати, очередь уже-— ого-го! — некоторые дежурят с ночи. Выкрики-
вают мой номер почему-то раньше, вне очереди, я — мигом у щели, на бегу
отвечаю нужным голосом, просовываю пакет, мне суют кусок сигаретной ко-
робки. Так и есть. Риги недоволен, что прошлый раз не было передачи. Мну
коробку и едва не бросаю ее на тротуар, но вовремя спохватываюсь.
   Дома дети делают уроки на обрывках моих грамот — бумаги нет. Они
отрываются от уроков и смотрят на меня. Они не спрашивают и не просят, они
просто смотрят — и все, но сегодня их кормить нечем, сегодня выходной, я
опускаю глаза и начинаю убирать убранную квартиру.
   Утром встаю затемно, иду в ванную (вода — ледяная, горячая нам не по
карману), пью кипяток (заварку — детям) и начинаю прилаживать парик. Когда
были бег и плавание, меня осенило — приклеить его. Сегодня прихвачу к голове
цементом. Я скоро сживусь с париком и со своим теперешним обличьем.
   Сегодня — очень вольная борьба. Каждый выбирает орудие борьбы по
своему вкусу. Побеждает тот, кто загонит остальных за красную черту, а сам
удержится на нейтральном — сером — фоне. Я выбираю шпагу. Другим
оружием не владею, а фехтовать нас учили в студенческом драмкружке. Уро-
ки пошли мне впрок, и не все забыто. Я загоняю всех за красную черту, на
них тотчас набрасывают сеть, и они вместе с сетью куда-то проваливаются. На
мой серый пятачок направлены прожекторы, председательствующий возвеща-
ет, что это — серьезная заявка на победу. Голос у него противный, кого-то
напоминает.
   А предпоследний тур я могу проиграть. Компетентное жюри фиксирует
самые непривычные выражения, самые смелые словосочетания, а я не знаю,
чем удивить изощренное ухо экспертов. Вот и мой черед. Неужели — все? На
негнущихся ногах всхожу на помост, как на эшафот (прощай, приз!), сжимаю
в холодной руке микрофон (как обидно!), и тут бьющий в лицо луч прожек-
тора словно высвечивает полузабытый отрывок. Поэзия. Классика. Я начинаю.
Кое-что не могу вспомнить, тогда пропускаю. Говорю все вдохновеннее, голос
у меня неплохо поставлен, наш преподаватель по ораторскому искусству не
зря выпил из меня кровь до последней капли, прежде чем поставил «зачет»,
впрочем, дело было не в ораторском искусстве.
   Когда я умолкаю, с минуту —- мертвая тишина, затем поднимается вос-
торженный рев, и среди жюри тоже. Председательствующий выходит ко мне,
жмет руку (до чего противная лапа), ждет, пока чуть-чуть успокоятся, гово-
рит:
   — Браво! Не знаю, найдется ли хоть один в зале, кто понял хоть одно
слово, но из жюри не понял никто! Это — еще более серьезная заявка на
победу!
   До приза рукой подать.
   Перед началом последнего тура председательствующий объявляет, что мне
за предыдущий тур достался Главный приз зрительских симпатий. Его учреди-
ли по многочисленным просьбам зрителей, телезрителей и радиослушателей
нашего города и соседних городов, а также подписчиков газет, освещающих
конкурс. В соседних городах хотят перенять наш опыт, говорит председатель-
ствующий, надо же, впервые проводим такой конкурс и такой успех. Мне
преподносят ящик сигарет и бутылку минеральной воды (по статистике все
горожане — члены общества трезвости). Председательствующий трясет мне
руку (еле сдерживаюсь, чтоб ее не вырвать) и предлагает сфотографироваться
вместе с ним. Если я выиграю, а я выиграю, то фоторепортеров не избежать,



но если можно — лучше не фотографироваться, тем более, что приз еще не мой. Я нахожу почтительно-вежливые слова отказа. Все в восторге от моей скромности.
   Последний тур называется «Замени женщину». Нужно на 30 минут вообразить себя женщиной нашего города — за полчаса сварить съедобный обед из несъедобных продуктов, рассмешить группу плачущих детей, постирать  и высушить отрез ткани и сшить без примерки костюмы членам жюри.
   Я лидирую с заметным отрывом. Я делаю последний стежок на пиджаке для председательствующего, когда начинает выть сирена. Время истекло. Жюри проверяет работу каждого. Кроме меня, никто не справился со всеми заданиями. Члены жюри пробуют мой обед, беседуют с детьми и уходят за ширму примерять костюмы. Они сидят, как влитые. Если через полчаса «Скорая» никого не увезет с пищевым отравлением, я стану Главным призером. Время пошло. Я ухожу за кулисы, пытаюсь чем-то заняться, заняться нечем, да я и не могу. Хочу, чтоб все закончилось даже больше, чем получить Главный приз, хотя — нет, главное — приз, а там уж все равно...
   Когда меня объявляют победителем и вручают чек, радости нет, только усталость.
   Шумиха. Мне не удалось скрыться от фотографов, улыбаюсь в объектив, прикрыв лицо подаренной шляпой. Вокруг тульи выведено золотыми буквами «Главный призер». Хочется одного — чтоб никого рядом. Но это — после поздравлений, рукоплесканий и банкета, на котором я не ем, не пью, хоть у меня со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было (и теперь уже не будет — мак вырван с корнем, чтоб искоренить наркоманию). Незаметно прощупываю чек во внутреннем кармане пиджака. Там — еда детям и себе, передачи Риги, плата за квартиру и проезд, и вообще — сносное существование до конца года, и одна совсем ненужная трата — голубые лодочки... Могу же я себе это позволить после всего?
   Но когда я наконец-то без сопровождающих плетусь по ступенькам к  выходу, понимаю, что ничего этого не будет, хотя чек по-прежнему лежит во  внутреннем кармане. Я машинально делаю еще несколько шагов вниз, но уже  своей походкой, забывая, что надо широко переставлять ноги, делать размашистые жесты и вообще — насиловать себя на каждом шагу.
   — Привет! — говорит дожидающийся меня внизу председатель жюри и снимает парик. Раньше, чем его лысина съезжает и показывается седая шевелюра, я узнаю преподавателя по ораторскому искусству.
   — Ты прекрасно выглядишь, несмотря на весь этот маскарад, — говорит он, приподняв углы рта. — Давай чек, если не хочешь скандала. Я собираюсь уезжать из нашего города, мне нужны чужие деньги.
   Со студенческой скамьи я помню, какой твердостью характера он отличался.
   — Как вы все объясните? Машины ждут меня у выхода, — говорю я своим голосом. Говорю только, чтоб сказать. Что-нибудь. У него, конечно, все продумано и рассчитано.
   — Главный призер передал Главный приз на озеленение нашего города, в помощь сиротам или больным, престарелым и так далее. Отчет у меня никто не потребует.
   — Знаешь, — он приподнимает углы рта, — четверть можешь вернуть, если постараешься. Не здесь, не на сцене. Мое предложение десятилетней давности остается в силе. Как и все остальное. Я буду еще неделю.
   Жалко, ни шпаги под рукой, ни кирпича — на худой конец.
   — А пока давай чек, ты же не хочешь, чтоб завтра наши граждане прочли в газетах, что жена отселенца... Тебе теперь лучше не появляться в надежном обществе, а тут — участие в таком конкурсе... По-моему, у вас двое детей? Ты знаешь, что тебя ждет за обман?
   Мне хочется крикнуть: «А что было делать? Я бы работала, но не берут. Я бы участвовала в конкурсах для женщин, но их отменили пять лет назад — не смогли набрать и пяти красивых. Они исчезли, как динозавры. Вы же сами



написали — никаких ограничений. И какая разница — мужчина или женщина. Мы скоро все сравняемся».
   Вместо этого я вынимаю чек и отдаю ему — еду, передачи, плату за квартиру и проезд, и вообще — сносное существование до конца года, вместе с ненужной тратой — голубыми  лодочками на шпильке к пошитому восемь лет
назад и ни разу не надетому платью. У меня нет к нему туфель. Впрочем,  куда мне идти в этом платье в нашем городе.
   В кабинке туалета, которая, к счастью, имеет крючок, стираю грим, снимаю пиджак, срываю парик — он испорчен клеем и цементом, Риги его не носить, ничего, прикроет лысину шляпой Главного призера, я сцарапаю позолоту. Все, не надо ни пихаться, ни толкаться, ни драться, ни бороться, не надо заниматься тем, что мне несвойственно и противно. И не занималась бы, если б не дети. Умываюсь. Расчесываю волосы и ухожу своей походкой не через парадный ход, где Главного призера ждет кортеж, а через черный.
   На улицах — никого, накрапывает дождик, но я не раскрываю зонтик, потому что его у меня нет, не только с собой, но и дома. Я заложила его и собиралась выкупить, а теперь надо опять что-то искать и нести, похоже, это будут часы и костюм Риги, которые я берегла к дню его выхода и которые сослужили мне такую службу — мы одного роста и почти одной комплекции...
    Нет! Я отнесу что-нибудь другое, например, мое голубое платье — куда мне его носить, еще и без туфель. Ведь на столбе я вижу объявление:
   «Второй раз в нашем городе!
   Конкурс среди мужчин...»