бег гончих

Врач пробыл недолго. В последнее время протяженность его визита стремительно сокращалась. Три месяца назад врач просиживал возле постели старика Полуянова по часу и больше, - теперь ему хватало пятнадцати минут, чтобы узнать новости и дать назначения.

Полуянов сдавал. Он и сам это чувствовал. Все больше времени он проводил в полузабытьи, не испытывая никаких желаний. Во время трапезы Полуянов с усилием открывал глаза и, чуть приподнявшись на подушках, с отвращением глотал куриную лапшу. Потом он долго кряхтел, укладываясь на перине, давая понять, как утомили его эти ненужные кормления и сочувственные взгляды родни.

Полуянов не думал о будущем, он просто жил, как делал всегда – и в юности, и в зрелости, и вот теперь, в старости. Может быть, именно поэтому он легко добился завидного положения в обществе, став собственником  апартаментов в Москве, виноградников в Италии, кондитерских в Австрии и многого другого. Полуянов легко наживал свои богатства и легко мирился с их нынешней для него бесполезностью. Он лежал в постели и в этом состоял его ежедневный образ жизни - все очень просто.

- Деда, - раздался голос десятилетнего внука Сережи, - ты когда умрешь?

- Не знаю, - ответил Полуянов, с неохотой расставаясь с картинками приснившейся псовой охоты.

Выжлецы гнали по неубранным овсам зайца. Черный конь Полуянова под красным седлом скалил зубы и зло пригибал голову.

- Чего тебе, Сережа?

- Ты обещал мне попугая, - сказал Сережа. – А если ты умрешь, то попугая мне никто не купит, потому что он дорогой. Он умеет говорить. И ходит, как пьяный матрос. Такой смешной.

- Хорошо, Сережа, - сказал Полуянов, - я попрошу Захара Петровича купить тебе попугая.

- Ура, - крикнул Сережа и попытался встать на руки.

- Иди, Сережа, - Полуянов закрыл глаза, - иди.

Черный конь пронес Полуянова между испуганных жнецов, замерших с занесенными серебристыми серпами. Бабы в сарафанах испуганно вскрикнули и присев, охватили головы, повязанные грубыми платками.

- Сережа передал, что вы меня звали, – раздался баритон Захара Петровича.

Полуянов открыл глаза и посмотрел на управляющего  мутным взглядом.

- Да, звал, - Полуянов приветственно качнул ночным колпаком из шелка, - купите Сереже попугая, Захар Петрович. Я обещал.

- Обязательно, - кивнул завитой головой Захар Петрович. – Завтра же куплю.

Захар Петрович продолжал стоять возле кровати и Полуянову вновь пришлось открывать глаза.

– Ну, чего тебе?

- Женится я тут надумал, - потупился Захар Петрович, - мясник Агеев дочь отдает. Помните, что вы обещали к женитьбе мне жалование прибавить?

- Прибавлю, - сказал Полуянов.

- На это письменное распоряженьице от вас необходимо, - сказал Захар Петрович, - хорошо бы сейчас.

- Сейчас я хочу спать, - сказал Полуянов. – Завтра, Захар Петрович.

- Лучше бы сейчас, - мягко настаивал управляющий, - а то мало ли что завтра-то.

- А что завтра? – спросил Полуянов.

- А вдруг война, к примеру, или землетрясение, - сказал Захар Петрович, пряча глаза. – А сегодня все спокойно, самое время распоряженьице дать.

- Хорошо, - сказал Полуянов, - неси бумагу.

- А я уже принес, - Захар Петрович вытянул из-за спины белый лист.

Полуянов с огромным трудом вывел свою подпись. Все, теперь можно подремать. Свора гончих выскочила с поля и ворвалась в густой и хлесткий березняк.

- Коню в роще опасно, - успел подумать Полуянов, с силой натягивая плетеные поводья.

- Папа, вы слышите меня? - раздался голос зятя Полуянова, - Захар Петрович только что показал мне бумагу об увеличении своего годового жалования. Как это понимать, папа?

- А так и понимай, - сказал Полуянов, скользнув ладонью по взмыленной холке черного коня.

- Но ведь Захар Петрович мошенник, - с возмущением сказал зять. – Он ворует ваши картины и скульптуры. Ну, те, что в кладовке.

- Там мазня, - устало сказал Полуянов, - для дураков. Пусть берет.

- Извините меня, папа, - сказал зять, - но что значит «пусть берёт»? Я работаю в вашем банке, как проклятый. Сижу на куче денег и не взял ни копейки. Это я выходит, что дурак, а не Захар Петрович.

- Я написал завещание, - сказал Полуянов, - ты получишь банк, акции железной дороги и два пассажирских парохода.

- Завещание? – недоверчиво спросил зять, - простите, папа, первый раз слышу.

- Там много чего есть, - сказал Полуянов, - потом посмотришь.

- Потом посмотрю, - согласился зять, но с уходом помедлил, - а не секрет, что там еще?

- Еще там гостиница на побережье, совсем новая, обставленная, с персоналом, - выдохнул Полуянов, - и азиатский ресторан.

Зять наклонился и ткнулся губами в холодную кисть Полуянова, мелькнув лысеющей макушкой. Полуянов вспомнил, что у его старого подпалого гончака такая же неровно лысеющая макушка.

Полуянов прислушался к заливавшейся в березовом мелколесье стае. Так и есть, громче остальных доносился до него брёх подпалого.

Но это не важно, не важно. Полуянову хотелось спать. Он легко провалился в кусты боярышника, окаймлявшего березовую рощу. Черный конь отошел от Полуянова на длину плетеного повода.

Полуянов лежал на холодной мшистой земле и смотрел в небо. По небу плыло белое облако, похожее на убегающего зайца. Его догоняли крупные грозовые тучи, поблескивающие красными зубами молний.

- Папа, - раздался голос дочери Полуянова, - зачем ты это сделал?

- Что сделал? – путано спросил Полуянов, испугавшись, что он нарушил межу соседа и лежит на чужой земле. Полуянову стало стыдно. Он порывисто вскочил с мшистой подстилки, подтягивая повод. – Я случайно. Просто заблудился.

- Что значит случайно? – воскликнула дочь. - Ты составил завещание и отдал моему мужу весь свой капитал. А я?

- Что? – спросил Полуянов, недоуменно оглядывая свою спальню. – Как ты сюда попала?

- Я так и знала, - дочь закрыла лицо руками, - ты не в себе. Боже мой, что теперь будет со мной, что будет с Сережей?

- А что будет? – Полуянов пытался отогнать видения охоты, толпящиеся вокруг него нетерпеливой собачьей стаей.

- А то, что теперь этот подлец сбежит от нас, - со слезами бросила дочь, - с такими деньгами-то.

- Подожди, дочка, - заторопился Полуянов, ненавидя свой дрожащий от слабости голос, - погоди. Я отдал ему копейки, по сравнению с тем, что оставил тебе.

- А что ты оставил? – всхлипнула дочь, вытягивая из рукава батистовый носовой платочек.

- Золотые прииски, - сказал Полуянов, вяло помахав в воздухе бледными худыми руками, - там горы золота. Тебе и Сереже.

- А где это завещание? – быстро спросила дочь.

- У нотариуса, - сказал Полуянов, - я побоялся хранить его дома. Воров боюсь.

- Воров? – переспросила дочь. - У нас столько собак.

- Это же гончие, - слабо улыбнулся Полуянов, - они только на зверя.

Гончие у Полуянова лучшие в губернии. На выставки их возил – без медалей не возвращались. И по экстерьеру, и по резвости не было им равных.

- Что тебе приготовить на ужин? - спросила жена Полуянова. Она всегда входила тихо. Изящная кукла из хрупкого китайского фарфора. – Только прошу тебя – не капризничай. Я так устала.

- Ничего не надо, - сказал Полуянов, - я хочу спать.

- Врач сказал, что каждый вечер ты должен есть козий творог, - сказала жена, - и пить зеленый чай.

- Я не хочу козий творог, - уперся Полуянов, - от него мутит.

- Нет, - поджала губы жена, - тебя мутит от меня, признайся уже. Ты меня не любишь. И никогда не любил.

- Я люблю тебя, - сказал Полуянов.

- Я бросила к твоим ногам молодость, карьеру, мечты, - сказала жена, - и вот осталась ни с чем. Я нищая.

- Ты никогда не была нищей, - что есть сил возразил Полуянова, - после нашей свадьбы я подарил тебе дом моды в Париже.

- Недорого ты оценил мою любовь к тебе, мою верность, - горько возразила жена.

- Я добавил к этому еще два ресторана на Елисейских полях и шале в Булонском лесу, - сказал Полуянов, - в завещании.

- Я всегда и везде одна, всегда и везде, - не слыша Полуянова, продолжала жена, - за моей спиной шепчутся, злорадно хихикают. А тебе до меня и дела нет. Лежишь себе в ореоле обожания. Мутит его от творога. Да меня от моей жизни мутит, ты это понимаешь? От жизни! Нет, решено, я не хочу жить. Я покончу с собой. Я прямо сейчас отравлюсь. На твоих глазах! Это будет последним моим укором тебе, ах, какой бездушный ты человек. Я отравлюсь, прощай!

- Травись, – сказал Полуянов, - травись и прощай.

- Зверь! – вскрикнула жена, заслоняясь от Полуянова руками, - ты просто чудовище!

- Хорошо, - кивнул Полуянов, - я съем козий творог. И выпью зеленый чай.

- Ну, вот, наш папочка снова стал лапочкой, - ласково прощебетала жена, - ты же знаешь, что я всегда желала тебе только добра, милый. Только добра. Ты меня все еще любишь?

- Люблю, - сказал Полуянов.

- Это славно, очень славно, - сказала жена. – Лежи себе спокойно и ни о чем не волнуйся. Если что - я рядом. Я всегда рядом!

- Я понял, - сказал Полуянов и зажмурился, - ты иди.

Он снова хотел увидеть охоту, черного коня, красное седло и белое облако, похожее на бегущего зайца.

- Я на минутку, - раздался тихий шепот домработницы Луши, - пока хозяйка не слышит.

- Ну, говори, Луша, говори, - сказал Полуянов, еще крепче сжимая глаза.

- Я насчет ребеночка, - пугливо пискнула Луша.

- Какого ребеночка? – слабо удивился Полуянов.

- Вашего ребеночка, - сказала Луша почти одними губами, - помните, на святках вы сильно выпили, а хозяйка с Сережей уехала. А вы ночью зашли в девичью. А я там гадала. Вы еще мятные пряники принесли и петушка ландринового. А я мятные пряники не люблю. А вы засмеялись. И стали меня целовать.

- И что? – глухо спросил Полуянов.

- А ушли только утром, - сказала Луша. – А теперь вот ребеночек у нас будет.

- Что ты заладила, - у нас да у нас, - сказал Полуянов, - может и не мой это ребеночек?

- Нет, ваш, барин, ваш, - уверенно сказала Луша. - Конюшенный-то иногда заглядывал, но давно, еще на Успенский пост. А с рождества только вы одни и были. Я точно знаю.

- И что ты хочешь? – спросил Полуянов.

- Все в доме говорят, что вы плохи очень, - застенчиво сказала Луша. – Не ровен час, прости, Господи. А меня с ребеночком хозяйка-то выгонит. Зачем я ей с ребеночком? Помрем мы. И я, и ребеночек ваш. Денег бы мне. Я в деревню уеду, там буду с ребеночком. Вашими именем его назову, ежели позволите и ежели мальчик будет.

- Нет у меня денег Луша, - медленно сказал Полуянов, - ни копейки нету. Все деньги в активы вложены, а что не вложены, те под проценты ссудил.

- Я понимаю, понимаю, - горячо закивала Луша, - только нам много не нужно. Нам бы на хлебушек да молочко.

Полуянов стянул с пальца перстень с бриллиантом и протянул Луше.

- Держи, только спрячь подальше. Найдут перстень у тебя, посадят в тюрьму, поняла?

- Поняла, благодетель, - прошептала Луша, - я его конюшенному отдам для продажи. Конюшенный меня любит. Взять за себя обещает. Даже с ребеночком.

- Ну и славно, - устало сказал Полуянов. Он совсем не чувствовал тела. Он был невесом.

Луша вышла.

В спальне стояла тишина.

Сладковато пахло ладаном. Потрескивала лампада.

Вдали раздался лай гончих псов. Особенно выделялся грозный бас подпалого выжлеца с неровной лысой макушкой.

Полуянов тревожно повел длинными ушами и приподнялся на задних лапках. Его раскосые глаза налились страхом. Прямо на него катилась свора запаленных собак, уверенно распутывая хитроумные заячьи следы.

Сзади скакал черный конь под красным седлом. Всадника на нем не было.

Лай неумолимо приближался. Полуянов глубоко вздохнул и, оттолкнувшись от земли сильными задними лапами, легко и свободно помчался прочь