фотографировала Тата

А сегодня ветер совсем не такой. Он парусом раздувает ткань монтажных лесов. Гремит в ушах, и страшно из-за этого.
Плечи свертываются и крепче начинают обнимать грудь. Кожа на губах трескается, ладони сворачиваются в узкие кулачки, а бордовый шарф развевается где-то сзади.
Маленькая гостиничная комнатка в центре Москвы. На прикроватной тумбочке лежит стопка недописанных переводов. На расстеленной постели, обнявшись, лежат трое. В тишине звучат стихи. Торопиться им некуда.
На улице летний дождь. По полу тянет холодом. Вдруг Тата вскакивает, шлепает босыми ногами по холодному полу и тянется за фотоаппаратом. Двое теряют гармонию и начинают двигаться в поисках нового удобного положения.
Февраль. Теплая бабушкина машина. Мы в этот раз долго ехали до метро. И среди этого бесконечного долго я задумалась, отчего мужчины так любят женские коленки. Вдруг он накрывает их своей крупной ладонью вовсе не от большой любви? И пока в ее голове: я же надела колготки в мороз специально для него, для него, а он не видит- мерзавец, он думает: надо греть!
И я тоже в этом салонном тепле- замерзла. Будь колготки чуть тоньше, сквозь них были бы видны мои стометровые мурашки. И не было никого рядом.
Теперь. Снова февраль. От кого-то пронзительно воняет духами. Но с пар не сбежать. (В такую-то погоду. В шторм. В ураган). И вот, после полутора часов разговоров о морковке и Маяковском, после дури спиртовых духов и экзистенциальных копаний, у меня наконец начинает болеть голова. За тест на креативность мне бы поставили ноль. Угу.
Дождевые сопли ползут по окнам. Таких ливней не было с лета. А вот теперь встречайте. В феврале.
Кто-то стоит у окна, брови его сведены вместе в задумчивом выражении. Он не оглядывается, не видит, что я наблюдаю за ним. За столом сидит девушка. Она смотрит мне в глаза, но не видит меня. Она улыбается широко и честно. Я переворачиваю фотографию. На обратной стороне написано: фотографировала Тата.