Падающие облака. 1-3. Анисья

Глава 3. АНИСЬЯ



Наступила тишина. На лице бабушки читалось: «Вот! Я была права!» Ее руки погладили скатерть, сломали сушку и кусочки положили обратно в хлебницу. Ганя прихлебывала горячий чай с медом и, казалось, не обращала внимания на неловкость затянувшейся паузы. Я села рядом и только сейчас обратила внимание, как не похожи между собой мои бабушки. Одна – в молодости красивая голубоглазая блондинка, невысокая и стройная. Другая отличалась кардинально – выше среднего роста, с черными волосами с проседью, белой кожей и большими карими глазами. «Ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца!» – вспомнилась поговорка. А может, она не родная дочь, а приемная? Ну, мало ли что! Времена-то какие тогда были.
- Лина, мне нужно уехать, – нарушила молчание Ганя. – Проводишь до вокзала?
- Естественно, провожу. А что случилось?
- Проблемы дома…
В этот момент я отчетливо услышала шепот бабушки: «Чтоб он сгорел, твой дом!» Поймав мой недоуменный взгляд, она поджала губы и отвернулась. Женщины проводили нас взглядом, прабабушка прикрыла рот ладонью, словно боясь сказать что-то непристойное.
Подруга быстро покидала свои вещи в спортивную сумку, развела руки:
- Линка, ну извини, правда, домой очень надо, а так я бы фиг раньше времени сорвалась. Еще почти неделю можно было отдыхать.
- Да ладно, раз такое дело.
До вокзала мы шли почти молча. Ганя о чем-то напряженно думала и даже прошла мимо железнодорожной кассы.
- Эй, далеко собралась? – засмеялась я.
- Тьфу, черт! – развернулась она.
Я проводила ее до электрички, ждать отхода не стала и пошла домой. Мне не терпелось узнать, с чем связано странное поведение моих бабушек. Влетев на веранду, веником стряхнула снег с сапог, потопала по резиновому коврику, вычищая рифленую подошву, и зашла в избу. Бабушки все также сидели за столом, о чем-то тихо разговаривали. Перед ними стояли початая бутылка водки, соленья в мисках, невозможно-аппетитное розовое сало млело на тарелке рядом с черным хлебом, порезанным крупными ломтями.
- В этом доме чаем горячим угощают? – я попыталась пошутить, но, кажется, не вышло.
- Садись-ка, Лина, поговорить надо, – на лице прабабушки то ли трагизм, то ли вселенское сомнение. Странно, обычно она держала себя в руках. Я даже иногда называла ее про себя оловянной солдаткой.
- Ну, если надо… А чаю-то можно налить?
- Наливай уже! – бабушка Нина посмотрела на меня раздраженно, будто я надоедливый ребенок, который никак не хочет угомониться. 
- Жаль, Гали нет, надо, чтоб все были… – начала прабабушка, и руки ее задрожали, скручивая бахрому на скатерти. – Ну, раз уж я решилась… Девочки мои любимые, давно надо было вам рассказать, да все боялась – поймете ли… надеюсь, что поймете. И не судите строго… Может, я кое-что и подзабыла за древностью своей…
- Мама, у тебя память – дай бог каждому!
- Правда, ба! – я тронула ее за руку.
       Она горько вздохнула, словно прощалась со всеми, подняла наполненную до половины граненую рюмку, которую почему-то называла странным словом «лафитник», выпила одним глотком, крякнула по-мужски, хрустнула листом с кочешка квашеной капусты, отломила кусочек черного хлеба, пожевала.
- Эх, была – не была! Прости, Нина, если лишнего скажу.


Лето 1937 года,  поселок  Мельниково Толмачёвской волости Лужского уезда


Гнедая кобыла то и дело взмахивала хвостом, когда возница – хитроглазый мальчишка лет четырнадцати, щербатый, с вихрами каштановых волос – причмокивал и шлепал вожжами по крупу:
- Давай, милая, давай Баррикада! Ить, животина ленивая, прибавь шагу-то! – он хмурил кустистые темные брови, отчего вид его становился скорее забавным, нежели строгим.
В телеге ехала семья. Мужчина в парусиновых брюках, канотье  и светлой рубашке с короткими рукавами сидел, свесив ноги и придерживая два больших чемодана. Модно одетая молодая женщина в кокетливой маленькой шляпке, опираясь спиной об облучок , держала близняшек – годовалых девочку и мальчика. За телегой поднималась пыль – июль выдался нежарким, но сухим, дождей почти не было – и медленно оседала в придорожную траву.
Местные старухи обсуждали последние новости возле колодца у развилки, долго смотрели вслед приезжим:
- Поди, к Муравьевым гости пожаловали.
- Не, это к Тимофеевым. У них сын три года назад в город уехал учиться, видать, женился.
- И не к Муравьевым, и не к Тимофеевым. Это Волошинский Мишка с женой и детями. Ишь, какой видный стал! Важный!
- Да и жёнка евоная одета, как актриса.
- А хто ж это такая? Не из наших?
- Не, у нас таких красивых отродясь не було. Видать, городская. 
- Ой, и впрямь красавица! А волосы-то, волосы! Белые, как лён!
- Та прям красавица! – не согласилась тощая и высокая старуха со злыми близорукими глазками. – Наша Лидуська во сто раз краше!
- Да твоя Лидуська тока и делает, что в зеркало пялится, наглядеться на себя не может! – другая старуха, невысокая и живенькая, поправила платок и обнажила в усмешке, похожей на оскал, ровные крепкие зубы. – Тоже мне, цаца заморская! А краску с ней смыть да пруток в руки дать – тока гусей и пасти. Вот и вся твоя Лидуська. Парни от нее шарахаются, так она к цыганам наладилась по вечерам бегать.
- Это к тем, что табором на речке встали? – встряла самая полная старуха.
- Нуть! Сама видела. Есть у них там цыган, молодой, красивый, высокий, Нику зовут. Наверно, Колька по-нашему. Вот Лидка и пытается его по кустам политграмоте учить.
- Ты говори, да не заговаривайся! Он сам за ней ходит. Вон, вчерась кто верхами к ней прискакал? А? Этот глазастый и подкатил к девке. Что, съела?
- Да она ужо забыла, когда девкой-то была! – засмеялись старухи. За перепалкой они позабыли о приезжих.

Возле добротной избы на краю улицы мальчишка натянул вожжи:
- Тпру, бестия! Чтоб тебе! – развернувшись к мужчине, добавил. – Ну, вот он, дом ваших родителей-то. Получается, приехали.
- Спасибо, товарищ, – мужчина спрыгнул с телеги, отряхнул брюки и снял чемоданы. – Ты подержи лошадь, я багаж в дом отнесу, за женой и детьми вернусь.
- А чё-ж не подержать-то?
Из калитки выскочила простоволосая  женщина. Выставив вперед руки, побежала навстречу мужчине, причитая:
- Ой, сыночек мой родненький! Думала, не свидимся. Ой, Мишенька, приехал!
- Здравствуй, мама. Вот, внуков вам с отцом привез.
Они обнялись, расцеловались, женщина кинулась к телеге:
- Анисья! Вот красавица ты моя! Ай да голубушка, каких деток-то народила!
Мальчишка-возница снисходительно косился на суету вокруг телеги и красноречиво вздыхал.
- Подожди, чуть не забыла! – Анисья расстегнула сумку, вытащила кулек конфет, протянула мальчишке. – Возьми, это тебе. Спасибо, что подвез.
- Будьте здоровы, – он ответил это степенно, как взрослый, но глаза уже разворачивали подарок, и рот наполнился слюной. Не удержавшись, вытащил конфету, сунул в рот, причмокнул, разгладил обертку и ахнул. – Мать честна! Ну, теперь один мой фантик за пять Федькиных пойдет! Это ж не какая-то там «Кис-кис», это ж «Юный пионер» ! Вот! Тут написано – «Выигрывает расчет и ловкость». Ну, все, Федька, держись!
Он выглядел таким счастливым, что Анисья улыбнулась и, не оглядываясь, пошла в дом за мужем и свекровью. Мальчишка восхищенно смотрел ей вслед. Мало того, что красивая, как знаменитая артистка – черт, забыл фамилию! в прошлом месяце кино с ней в клубе крутили! – так еще и добрая. Почесав затылок, он крякнул и отвязал вожжи от передка телеги:
- Но-о, залётная! Давай, шевели копытами… – оглянулся по сторонам и быстро добавил. – Курва!
Махнув хвостом, лошадь двинулась вперед. Мальчишка то и дело косился на кулек с конфетами, не выдержал, зажал вожжи подмышкой, развернул еще одну обертку. Конфету – в рот, фантик разгладил и аккуратно засунул в нагрудный карман. Пацаны сегодня полопаются от зависти!

В доме Марьи Волошиной стоял гвалт. Годовалая девочка капризничала и просилась спать. Кошка, которую тянул за хвост мальчонка, орала дурным голосом. Он пытался повторить душераздирающие крики и заливисто смеялся. Какофонию дополнял лай дворового пса Джульбарса, прыгающего на пороге избы.
- Зовут-то детишек как? – Марья с улыбкой покачала головой, взяла девочку на руки и принялась укачивать. Та мгновенно закрыла глазки и засопела. Кошка вырвалась и убежала в сени. Пес погнался за ней. Мальчишка затих и занялся игрушками.
- Римма и Виталик, – отозвался Михаил. – Отец-то где?
- Та де? В поле, траву косит. Красивые имена деткам дали.
Уложив детей в старую детскую кровать с веревочной сеткой по бокам, все трое, наконец, сели за стол.
- Ой! – сорвалась Анисья и бросилась к одному из чемоданов. – Мама, мы же вам подарки привезли!
- Та не надо… – начала, было, Марья и замолчала, прижав руки к груди.
Анисья положила на край стола отрез ситца, поверх – белую шаль дивного узора и павловопосадский расписной платок. Марья прикрыла рот ладонью и, не отрываясь,  восхищенно смотрела на это богатство.
- Штож я с отрезом-то делать буду? – почти шепотом спросила она.
- Платье сошьем, – Анисья обняла свекровь за плечи.
- Та у меня машинки нет.
- Мама, – вмешался Миша, – у соседки Зыковой возьмем. Анисья сошьет – она по этому делу мастерица. А отцу я сапоги новые привез и шапку меховую.
- Да што ж такие потраты?
- Не часто ездим, так что все нормально. 
- Ой, совсем я из ума рехнулась! С дороги не накормила, не напоила. Давайте-ка на стол накрывать. Анисьюшка, помоги, доня. Отец поздно приедет, так что не ждите.
- Как это не ждите? – удивился Миша. – Нет уж, вечерком баньку справим, посидим по-людски.
К возвращению главы семейства Сергея Петровича уже был накрыт стол и стоплена баня.
- А мне с полудня донесли – гости прибыли, – он вошел в дом, вытер усы и смачно поцеловал сына и невестку. – Ну-с, разговоры опосля бани.
Довольный встречей и подарками, Петрович шутил и балагурил, подбрасывал под потолок внучат и громко смеялся. Теперь все увидят, какого сына вырастили они с Марьей. И не будет сосед Поливанов насмехаться, что за два года никто к ним не приехал. Все! Вон, какая у них семья!
Раскрасневшись, Петрович сидел во главе стола и покачивал Виталика:
- Эх, хорош мальчонка! В нашу породу пошел, волошинскую! – радовался он. – А внучка-то, внучка! Ох, красавица! Тоже в нашу породу!
Детишки и в самом деле на мать совсем не походили. Та белокудрая, с глазами как два голубых озерца, ростом невеликая да телом не дородная. Близняшки же в отца уродились – крепенькие, с волосенками цвета спелой пшеницы, а как поднимут на деда глаза серые, что осенняя вода в реке, у того сердце от счастья заходится.

Пошла вторая неделя, как Миша с Анисьей приехали в Мельниково. Они помогали домашним по хозяйству и частенько вечером, оставив детишек с дедом или бабкой, шли на речку. Не замечала женщина, как кто-то из кустов на берегу горящими глазами наблюдает за ней. Лишь однажды, когда волосы после купания расчесывала, услышала тихий стон, словно зверь умирающий прощально заскулил.
А назавтра Миша с отцом уехали на дальний луг с ночевкой. Анисья весь день свекрови помогала, вечером привычной дорогой на речку пошла. Искупалась, села на валун, волосы расчесывает. Замечталась, не услышала тихих шагов. Вот хрустнула под чьей-то ногой прибрежная галька, опомнилась Анисья, да только поздно. Крепкая ладонь рот закрыла. Билась женщина изо всех сил, но где ей справиться с возбужденным мужиком! А мужик оказался молодым цыганом – красивым и сильным. И пахло от него странно – травой скошенной и речной водой.
- Мэ тут камам! На дар!  Красавица моя! Не обижу, век любить буду! Всю жизнь тебя искал. Поехали со мной, прошу!
Она плакала и вырывалась, но напрасно. Ссильничал он ее.
- Ах ты… –  немолодой, с седыми висками, мужик стащил парня с Анисьи и ударил того в челюсть. – Что ж ты, паскуда, делаешь?! Хочешь, чтоб нас всех из-за нее порезали? Местные и так на нас косятся!
- Люблю я ее, Шандор! Больше жизни люблю!
- Цыганок тебе мало?! Не девка она! Баба! Да у ей дети малые!
- Я жить без нее не могу!
- Нику, уджа!  Сам, своими руками тебя прибью!
Анисья, дрожа, прикрывалась платьем. Куда делся цыган, она не поняла. Мужик, что с ним дрался, сел рядом с ней на песок:
- Прости, дочка, за то, что произошло. Совсем твоя красота парня с ума свела.
Он долго говорил. Если она расскажет о том, что произошло, их табор зарежут местные. А муж ее захочет отомстить, его посадят за убийство лет на двадцать пять. Говорил он тускло и устало, и от этого черствело ее сердце.
- Ты, Оня, знай – мы теперь за тебя жизни готовы отдать. Я цыганской почтой ромалам передам. Только скажи кому из наших, все помогут! Последний кусок отдадут, последнюю рубаху сымут…
Как оказалась дома, Анисья не могла вспомнить. Очнулась от скрипа калитки.
- Господи! – кинулась ей навстречу Марья. – А я уж хотела идти тебя искать!
- Да что-то мне нехорошо стало, – соврала она.
Догадалась свекровь или нет, но ни о чем спрашивать не стала. Одеялком невестку накрыла, по волосам рукой провела, вздохнула и пошла за печь к ребятишкам.
Никому Анисья не рассказала о том, что произошло. Не позору побоялась, за мужа испугалась – рука у него тяжелая, не дай бог убьет цыгана того, в тюрьму сядет, дети без него вырастут. Старалась себя вести как ни в чем не бывало, только давалось это с трудом.
За день до отъезда в город к их калитке пришла старая цыганка. Завидев ее, Анисья выбежала из избы:
- Уходите! – отмахнулась она.
- Ты, дочка, подожди гнать меня. Поговорить с тобой хочу.
- Не о чем нам с вами говорить!
- Подарок у меня для тебя. От кого – сама знаешь.
- Ничего мне не надо!
- Тяжелые у тебя времена впереди. И у всех нас. Может, в трудный час этот подарок тебе выжить поможет. Не ради себя возьми. Ради детей. – Цыганка протянула иссохшую руку. На раскрытой ладони лежал кожаный мешочек с вензелем, вышитым золотом. – Ты не думай, это не краденое. Это дареное. Сама Бона Сфорца – жена главы Великого кряжества Литовского и короля Польского Сигизмунда подарила это одному из далеких предков Нику. Маркос был знатного рода и служил офицером ее охраны. Когда над любовником королевы нависла угроза казни, она уговорила его бежать и на прощание подарила… это…
- Мне ничего не надо! – Анисья развернулась и ушла.
Вернувшись в город и разбирая вещи, она вытащила знакомый кожаный мешочек. От неожиданности села на кровать. Как он мог попасть в чемодан? Неужели кто-то прокрался к ним в избу там, в Мельниково, и засунул его в одежду? Вздрогнув, посмотрела по сторонам… и развязала шнурок. На синее плюшевое покрывало выпало кольцо, подвеска и браслет. Одинаковый тончайший ажурный рисунок золотой оправы. Одинаковой величины крупные фиолетовые камни. Анисья осторожно, словно змею, взяла кольцо, покрутила его, заметила на камне почти незаметную щербинку с внутренней стороны. На палец надела и тут же сняла, словно металл был раскален и жег кожу. Это плата за ее позор? Она долго плакала, собрала украшения, запихала их обратно в мешочек с вензелем, мешочек – в вязаную старую варежку и засунула глубоко в шкаф.
Вскоре Анисья поняла, что беременна. Дочку они с мужем назвали Нина. Признаться, что дитё не от него, она так и не решилась и всю жизнь жила с тяжким грузом на душе. А как тут по-другому?! Как скажешь, что родила ребенка от цыгана, пусть и знатных кровей?
- Надо же, чернявая какая! – умилялся Миша.
- У нас в роду и чернявые были, – соврала Анисья.
- Никогда бы не подумал! А хорошенькая-то какая!
- Как все дети, – она пожала плечами.
Пора было кормить ребенка, но взяв дочку на руки, Анисья содрогнулась – крохотная Ниночка – свидетельство ее позора. С каждым днем она ненавидела ребенка все сильнее и ничего не могла с этим поделать.



Прабабушка замолчала, вытерла слезы, налила в рюмку водку и залпом выпила. Ошарашенная, я смотрела на нее. Как же мы зачерствели, если то, что произошло с цыганом Нику, не было для меня таким уж страшным событием! Я понимала, что это защитная реакция организма на каждодневные убийства, грабежи, жертвы ДТП, показываемые по телевидению и описываемые в газетах. Попыталась представить, что могла чувствовать изнасилованная женщина, и сердце ёкнуло – это сейчас всем пофиг, а раньше девчонки на себя руки накладывали. Холодком подернулось сердце. Я взглянула на бабушку. Та сидела, опершись лбом о ладонь, словно совсем обессилела.
- Так вот почему! – она посмотрела на мать глазами, переполненными слезами. – Ты всю жизнь меня ненавидела из-за того, что тебя кто-то изнасиловал, а вследствие этого родилась я?
- Прости, Ниночка! Это только вначале было так. А потом я прикипела к тебе. Родное дитя-то, никуда от этого не денешься.
Я не слушала, о чем они говорили. В мыслях крутилось только одно. То кольцо, которое я когда-то в школе украла у Гражининой мамы, тоже имело щербинку на оборотной стороне камня. Я заметила ее случайно, когда повернула кольцо боком, и свет люстры упал под другим углом. Неужели это то самое кольцо? Да нет! Чушь какая-то! Просто совпадение.
- А где же сейчас эти украшения? – не удержалась я.
- Ты о чем? – казалось, прабабушка была мыслями где-то далеко. – А! Подвеску я Ниночке отдала,  браслет у меня спрятан, а кольцо… украли у меня кольцо.
- Как украли?
- Лучше спроси – кто! – усмехнулась бабушка.
- А вы что, знаете?
- Знает она, знает. И я знаю, – лицо бабушки стало злым.
- Нина! Это не доказано.
- А мне официальных расследований не нужно.
- Подождите, а где же Римма и Виталик? – от моего вопроса обе вздрогнули. Мне стало стыдно – я спросила сначала про золотые украшения, а потом уже о родственниках. – Ведь получается, у меня еще есть бабушка и дедушка? Так что ли? Тогда где они? Почему я их никогда не видела?



(продолжение http://www.proza.ru/2016/03/21/420 )