Параллелепипеды и яблони Одина

Эта история случилась со мной в  80-х. Кстати, помните 80-е? – в период их безмятежного начала, вспучено-оцепенелой срединной части или, быть может, истеричного завершения? Далека от иллюзий и ностальгии, но в начале 80-х, к примеру, шестилетнего ребенка было не страшно послать за хлебом, всучив 20 копеек, а девочка-первоклашка после выпуска «Международной панорамы» с Бовиным или Сейфуль-Мулюковым, вскарабкавшись на табуретку, могла всерьез заявить своим родителям: «Как хорошо, что мы живем в Советском Союзе, а не где-нибудь… в США!»  С вами подобные казусы случались? Со мной лично – да.
 
 Родители, после такого отчаянного заявления,  внимательно, на собачий манер наклонив голову, посмотрели на меня глазами озадаченных стаффордов, но сказать в ответ ничего не смогли. Даже отец  - бывший моряк-подводник, боксер, сиделец и бригадир группы промышленных альпинистов не нашел слов…  ни литературных, ни матерных.  По секрету: промышленным альпинизмом он был вынужден заняться  сразу после «хождений» по северным морям,  во времена отбытия срока на зоне близ Кандалакши…
 
 Что за город такой Кандалакша? Далекий,  не понятный.  Название – словно бы отголосок немного пугающего карело-финского  эпоса.  Если честно, меня долгие годы брала оторопь из-за Кандалакши в биографии отца, но задавать себе пространные вопросы вроде: «Как это было?» - не спешу.  Было и было. Судьба. О том примерно «как?» - можно почитать у Довлатова. Мне этого вполне достаточно. Исторический период тот же. И русский Север тот же.

  Среди множества книг, прогибавших полки увесистыми булыжниками  знаний  из различных областей – от цветоводства до легкомоторного самолетостроения в западной Европе, имелась и «Калевала», зажатая между «Шедеврами дрезденской галереи» и альбомом «Фото-80».  Дочитав до момента, когда преследуемая Айно бросается в реку, я решила водворить «Калевалу» на место.  Подвига маминой сестры - тетки Эльки-филологини, оставившей лет за 20 до этого момента на страницах книги, пометки карандашом и кое-где жирные пятна от студенческого бутерброда, повторять пока не хотелось.  Впрочем то, что здесь уже «была» Элеонора «Алексевна»  и осталась жива, не лишилась рассудка и даже наследила, довольно бодрило… Благодаря ее «следам» книга, которую я пыталась прочитать лет в 14,  осталась для меня, по крайней мере,  в статусе «на потом».
 
 Кстати, один из героев "Фото-80" - актер Лев Прыгунов периодически минуты на 3 появлялся в нашем дворе. Бонивур обычно просто бодро шел мимо, спеша по своему назначению. Ну а для альбома актер с довольно невеселым видом позировал, держа в руках, оформленную в  багет небольшую коллекциею бабочек.  Невольно возникал вопрос, а его ли это насекомые? Но, в целом, что-то в этой портретной композиции было... что побуждало к бесцельному созерцанию в состоянии грусти и одновременно вызывало размышления: "Все же лучше быть человеком, чем бабочкой под стеклом..." 

 …Так вот продолжаю, отец имел  странную особенность:  как выпьет, так представляет себя скандинавом из раннего Средневековья. И начинает хрипло нечеловеческим голосом орать: «Викинги!!!... Викинги! О, Один!...» - на весь наш крупно-панельный нескладный улей с параллелепипедными трехсекционными турниками для детей.  От этого крика, без сомнений, в жилах у соседей стыла кровь.  При этом папа, обычно довольно благообразно одетый в костюм - тройку, пошитый в ателье,  яркую рубашку (например, оранжевого цвета), при галстуке и всегда в начищенных ботинках,  то воздевал  к небу, то  прижимал к груди свои довольно крупные, плотные, всегда готовые к действию, налитые силой кулаки. Выглядело происходящее почти театрально. А мог, как бы вдруг побежать с диким напором за кем-нибудь из соседей – маминых коллег, имитируя льва, преследующего антилопу в саванне. Внешне отец  порой и в правду походил на мускулистое упитанное хищное животное. Люди трусили к подъездам, где все же имели возможность благополучно ретироваться. Он им как бы позволял. Прощальный взмах лапой символизировал  разочарование и потерю интереса к дальнейшему преследованию.
 
 В ту пору он руководил всяческими ремонтно-строительными управлениями и трестами. Даже говорил, что назвал в честь меня кафе-шоколадницу,  вовремя, но по тогдашнему обыкновению на сплошном мате, сданную в эксплуатацию. Дескать, спросило у папы начальство: «Ну что Карабек  Джанибекович, как кафе то назовем?» А он возьми и ответь: «Айгерим, назовем!»  Правда это или же папа  «фигурно» соврал, я не знаю.

 И честное слово, до сих пор никак не пойму, как этот крупный мохнатый шмель  оказался среди рабочих пчел из среды инженеров-проектировщиков? То есть, как это произошло технически я в курсе: маме, как инженеру дали квартиру там, где поселяли и Гипроводхоз, и Водоканалпроект, и «гипросортир»  - перл отца, коим он стремился унизить  рабочих пчел, живущих по соседству:
- Ну, что Коля, как там дела в «гипросортире»?
- Да, ничего, потихоньку, Карабекушка…

 Но на метафизическом то плане, почему он здесь очутился и как поместился в рамки квадратных метров? Не чувствовал ли себя замурованным? Не торчало ли звенящее энергией ци серебряное крыло из окна кухни? А всегда напряженный черный ус – из входной двери?

 Папа любил кинофильмы «Спартак» и «Викинги», а также обожал слушать пластинки Энрике Карузо и  Марио Ланца.  Под пластинки он безутешно и обильно плакал, а герои Фербенкса Дугласа вдохновляли его и на трудовые подвиги в области советского строительства, а также капитального ремонта, и на харизматическое поведение в социуме.  Как ни крути, были этому казаху одинаково близки и жесткая философия Севера, и южная темпераментная сентиментальность.  Шутка ли 4 года трюмным машинистом на дизельной советской субмарине, а оттуда, не дождавшись демобилизации, прямиком на зону на 8 лет, за драку, в которой погиб человек.

 Впрочем, благодаря ударному труду на большой высоте и примерному поведению,  воздух свободы удалось вдохнуть на 2 года раньше. Говорю же: порой, возвращаясь  домой с работы, отец устраивал себе, нам и соседям аттракцион.  До этого «взъерошив» две-три кружки пива или полбутылки – бутылку коньяку.

 Вдруг раздавался «рык», затем гробовая тишина: смолкали детская площадка и щебет птиц.  Поорал-погонял соседей, позвонил продолжительно в дверь.  Что интересно, никто ни разу не вызвал милицию. Сейчас понимаю почему: милиция приедет, заберет, но ведь не навсегда же… Предполагаю, что к тому же сердобольная трудовая интеллигенция питала сочувственное уважение к маме, ежедневно  созидающей  хитросплетенность канализации или монументальность селезащиты в высокоточных чертежах.

 Интересна была и ее реакция: «выступление» она обычно наблюдала в окно, безмолвно и слегка окаменев. Когда отец, не оставаясь ждать аплодисментов,  жирно жужжа и раскачиваясь на бреющем полете, заплывал в подъезд, мама внешне спокойно шла мыть посуду, дожидалась за этим занятием  окончания «пьяного» настойчиво-инфантильного звонка, брала еще паузу про одной ей ведомый запас и только потом, не спеша, пышной грудью вперед,  преодолевала скромное расстояние из 6-ти метровой кухни в микроскопический коридор - к входной двери.

 Далее события было невозможно предугадать.  Скандал вполне мог и не случиться. Видимо, это зависело от фазы луны и солнечной активности. К слову, отец, будучи южанином,  давал представления  только в теплое время года.

 Как-то я не застала «викингов». Пошла за мороженым и хлебом, а потом, встретив подружку «завихрилась» (это уже из маминого арсенала) во двор через дорогу – тамошние турники тоже были установлены строителями наспех, но влекли своей запретной принадлежностью чужому двору. Согласитесь, чужой параллелепипед не такая уж и прочитанная книга, как кажется поначалу.

 Вспомнив о том, что у меня есть странная семья,  побежала домой и на подступах ко двору столкнулась с  Гошей  – моим сверстником со второго этажа.
- Твой папка сегодня опять «викингов орал», пьяный… («Орать викингов» - сложившаяся в масштабах дворового социума идиома.)
- А ты - дурак. Ну и что? –  отвернулась я  и с гордо поднятой головой, но испуганными сутуло поднятыми к ушам плечами, зашагала домой. Помню, как почувствовала жгучий стыд  и незаслуженную злобу на Гошу. Мне показалось, он из желания поиздеваться надо мной меня же и проинформировал. Сейчас-то  понимаю, что все было не  так, а было наивно, от чистого сердца и по-детски  -  ведь Гошин папа пил по-черному, семью гонял, а соседей – нет (эта ниша «по соседям», как вы уже поняли, была занята). И, стало быть, Гоша хотел  именно по-дружески предупредить, чтобы я была готова, к любому развитию событий дома, а солью посыпать уже имеющуюся ранку, выеденную стыдом, вовсе не собирался.

 Я часто вспоминаю этот короткий мой желчный диалог с Гошей. Ну и его самого. Его детская фигурка до сих пор что-то значит для меня.  Он притаился в одном из закоулков моего, без сомнения,  богатого внутреннего мира и оттуда о чем-то сигналит, а иной раз «болит».

  Когда я впервые повстречала Гошу, нам было лет по 5. Мы переехали из частного дома в новенькую панельку со всеми удобствами. Его семья обосновалась этажом выше. Выхожу я во двор, где все пахнет новизной: щебенкой, пылью и асфальтом, а тоненькие слабенькие деревца в состоянии  «не известно - приживутся на тяжелой глинистой почве или засохнут, не познав ничего?». Но земля и новые дома дышат надеждой, а ветер приносит тонкие запахи цветения сирени, яблонь и черешен и лепестки... В те годы Алма-Ату оплетал магический  яблоневый мир, который потом частично выкорчевали, чтобы построить коттеджи, частично – отдали на волю плодожорке  и садовой гнили.   Справедливости ради стоит отметить, что весенним цветением город  и окрестности "взрываются" и сейчас (хоть и не столь пышно), но акцент восприятия  сменился с домашнего камерного на  урбанистический, поспешающий за тем, что догнать невозможно. При этом вовлеченность в процесс, видимо, обеспечивается принципом аккумуляции энергии от усилий.

  Впрочем, это случится потом, а пока:  Весна. На бордюре сидит белобрысый, светлоглазый мальчик с азбукой и как-то сразу обращается ко мне:
- Ты читать умеешь?
- Нет…  а ты?
- А я – да…
  По моему тогдашнему мнению, Гошка был, практически, вундеркиндом. Он умел читать, четко и ясно формулировал свои мысли и такое ощущение, что знал, чего хотел от жизни. В нем присутствовала смешная детская деловитость.  Ну то есть, он как будто все знал. Мог авторитетно ответить на любой вопрос, имевшийся у сверстников.   

   В общем, я обзавелась самым настоящим первым в своей жизни другом. Первым человеком, с которым мне было весело. Заметьте, это не первая детская любовь, а именно первая дружба.  Когда тебе 5, дружба, как явление, куда серьезнее любви. Индивидуальность пока еще значит больше, чем  половая принадлежность и, сопутствующий ей,  груз отождествлений, линий поведения и прочей лабуды.  Весь день мы носились по двору, бегали, играли и всячески радовались жизни и обществу друг друга. Радость начиналась с момента, когда Гошка начинал меня звать на улицу, стоя под окном. Сам факт, что меня вызывают во двор, делал меня и важной, и счастливой одновременно.
 
 Вмиг как-то все у нас разрушилось. Испортилось и стало черти чем.  Причем из-за чего, собственно, все это произошло,  я  до сих пор не знаю. Вдруг мама запретила мне выходить на Гошин  зов. Дескать, отец у этого мальчика пьет и все тут. Ну ладно, а Гошка то тут причем?
- Гулять ты с ним никуда не пойдешь, сиди дома.
Папа всецело доверял матери в вопросах воспитания детей и потому поддержал, не разбираясь. Если в разборки вступал он, то сопротивление означало бы нарваться на большущую неприятность в виде продолжительного, до максимума напряженного разговора на  очень повышенных тонах. Внушая правила жизни, отец непременно настаивал, чтобы внимающий смотрел ему прямо в глаза, потому что бегающий взгляд – признак трусости. В ходе таких воспитательных бесед, читай, прокламаций в стиле «майн кампф», отец способен был вынуть из тебя душу, испугать ее и поставить в уже испуганном состоянии обратно.
 
- Терпеть не могу белобрысых детей, как этот твой Гошка. Да и родители у него непутевые. – сказала мама, поправляя прическу перед зеркалом.
- Но зато он умеет читать!
- Ну  и что? Сиди дома, я сказала…
- Будешь сидеть! – послышалось громоподобное отцовское из соседней комнаты.
  Гошка не унимался, выкликая меня играть в казаки-разбойники, лазать по гаражам, гладить котят, брызгать из брызгалок, звонить в двери соседям, а потом убегать…
- А ну ка иди-иди давай отсюда, шагай! – пригрозили Гоше из моего окна.

  Я почувствовала себя в тюрьме и  одиночестве. Свобода и счастье стали вдруг недоступны. И это угнетало. Мне подумалось, что если так будет всегда, то, значит, проживу я жизнь безрадостно и, стало быть, зря. Дети в таких безвыходных ситуациях обычно заболевают. Заболела, конечно, и я.  Что было делать?

  Во дворе веселье: доносятся и смех, и ругань, и плач, и крик, и снова смех… Лето.  Гошка носится со всеми, но периодически поглядывает на мое окно, тоскливо и недоуменно.

  В этот момент мною было принято довольно странное роковое решение. К слову, не последнее подобное в жизни. Показалось, что для нас обоих будет лучше, если перестанем мы быть друзьями. Стану дружить исключительно с девочками, и мне разрешат гулять во дворе, а Гошка тогда не столкнется с реакциями матери и необузданным гневом отца. Кто знает, смог бы он глядеть в его черные  глаза, неотрывно? Вдруг он проиграет ему в эти гляделки? И что  - тогда его назовут «трусом»? В голове все смешалось до невозможности. Ясными были только это решение и мысль, что теперь мне все-таки надо выживать хоть как. Жить в надежде, что все когда-нибудь изменится, вдруг наступят свобода и всеобщее взаимопонимание.  Пока же надо затаиться, просто надо все перетерпеть. А то: другого выхода у меня  не было.
   
***
Гошин отец  - Генрих, в миру Гена, по национальности немец,  был обычным советским работягой.  Высокий, сухой, с огромными ручищами, нордической внешности. С рыжей щетиной пучками и прозрачными глазами. Только пил сильно. Драмы при этом разыгрывались внутри ячейки общества. Он гонял с топором в руках свою жену Зинку, которая работала сметчицей в Гипроводхозе. Все это происходило довольно-таки часто. Чаще чем у нас «викинги». Милиция  была неизбежна, потому что дело могло дойти до фатального членовредительства. Наверное,  поэтому моей матери, уязвленной необузданностью отца, затюканной  бытом,  уставшей от троих  детей, стажа «на одном месте», чертежей и командировок, было удобно думать, что семья соседей непутевая, а наша – не смотря на психологические жертвы, а, может, и благодаря таковым - пример для подражания. 
 
 У Гоши, как, и у меня был старший брат.  Старший брат, как и Гошин отец, любил мотоциклы. У отца был  мотоцикл с коляской ядовито-зеленого цвета. А брат чуть позже тоже приобрел себе подобное чудище, женился, родил ребенка и своевременно укатил в Германию, где был похоронен в братской могиле его 23-летний русский дед.

  Да, а бабуля у Гоши была мировая. Очень добрый человек. Пожалуй, присутствие доброты в жизни Гоши  этим ограничивалось. От бабушки истинной благостью веяло. Бывают такие женщины, встречаются не часто. Они могут и своего внучка приласкать и чужому пирожок вручить, да еще по головке погладить. Назвать «зайчиком» или «рыбонькой», или «лапочкой». А ладони теплые, легкие. И легкая улыбка. И нет в характере вязкости и прилипчивости, как у некоторых безмерно заботливых мамаш и бабуль. 

  Лет в 8  зимой я случайно встретила такую же добрую в трамвае за одну остановку до выхода. Она  стояла ступенькой ниже - у самых дверей, обернулась и очень внимательно посмотрела на меня, а потом с той самой легкой улыбкой и не приторным участием спросила, почему  мои глаза, такие грустные, может, что-то у меня случилось…? В ответ, я, по уже выработанной привычке, разозлилась…  Во-первых, потому что  мне не хотелось никаких задушевных разговоров - ведь я их еще не научилась вести. Во-вторых, за одну остановку всего не расскажешь, а звать незнакомку в гости или стоять толковать на морозе под носом у родителей - не вариант. Возникла пауза, которую заполнили неожиданно понимающий взгляд и глубокий расслабляющий вздох, дескать, ну ничего-ничего, бывает...

  Мы вышли из трамвая, я потопала своей дорогой, а женщина на некоторое время задержалась. Перебежав улицу, я обернулась и обнаружила, что она все еще с той своей противоположной стороны на меня смотрит. Попутчица улыбнулась мне и падающему снегу и ушла.  Прошло больше 30 лет, воспоминание осталось. Важно оно тем, что тогда я, кажется, поняла, что лучше вот так: как она...
 
 Бабуля была приходящей. Приходящим спасательным кругом для Зинки.  Как-то бабуля отважилась забрать к себе домой внука, но потом Гошу все же вернули. Она то и научила его читать и, видимо, стимулировала  живейший интерес к саморазвитию. Много позже мне стало известно, что в детстве Гоша обожал Херлуфа Бидструба. И даже приходил полистать репродукции к одинокой нашей соседке из, соответственно, однокомнатной квартиры. У соседки имелись прекрасно иллюстрированные сборники карикатур коммунистически настроенных западных художников. 

  Я тоже художников любила. Разглядывание огромных  многотомных иллюстрированных «Памятников мирового искусства» было одним из любимейших занятий в моменты, когда меня не пускали на улицу. Благодаря этому занятию мне удалось заработать  шальную пятерку. На уроке рисования показывали слайды через проектор. И тут учитель неожиданно привлек внимание заскучавших было детей вопросом:
- Кто скажет, как называется эта картина?
- «Танкред и Эрминия», - заорала я и получила  от опешившего Михаила Георгиевича пятерку.

    Второй раз повезло на уроке истории. Поделилась информацией о том, что такое аркбутаны и зачем их присобачивали к стенами готических соборов. Строго говоря, про аркбутаны мне как-то рассказал старший брат, всерьез интересовавшийся историей средневековой Франции. Его эта тема завораживала ритуальностью, атрибутикой и мрачной романтикой. Меня Франция интересовала мало, персонажи вроде короля Хлодвига или семьи Валуа представлялись мрачноватыми. В общем, кроме Д’Артаньяна мне про эту страну в детстве знать ничего не хотелось.

***
   Время шло и вот мы уже подростки. К этому моменту даже и не здоровались друг с другом. Я, вообще, ни с кем особо не общалась и, следовательно, не здоровалась.  В принципе, ушла в себя, окончательно сформировавшись как интроверт и, не пользующаяся популярностью у противоположного пола,  нескладная  девочка-астеник. Окружающий мир чаще вызывал опасения и желание укрыться, только не понятно, где. 

   Он - связался с дурной компанией, которая хороводилась по нашим панельным дворам, стал употреблять разного рода наркотики. А потом, еще через несколько лет, на крыше 9-этажки  вместе со своим приятелем, проживавшим в этой же серой громадине, вроде бы зарезал парня из соседнего двора.  Хорошо помню момент, когда пришли брать Гошу. Подъехали «Жигули» светло-кирпичного цвета, чуть ли не на ходу, будто из ларца, выскочили двое. Один в рыжей кожаной куртке, другой - в черной. Тот, что в рыжей, поднялся на второй этаж, через секунды Гошка выпрыгнул из окна и побежал. За ним, не мешкая, прыгнул  оперативник, после чего оба «кожаных» помчались за беглецом. И поймали. Приятель Гоши  избежал наказания в виде лишения свободы, но не избежал жизненной драмы: его отец при невыясненных обстоятельствах упал с той же злополучной крыши, где было совершено преступление. Гоше дали 7 лет.

***
  Он вернулся и покончил жизнь самоубийством: лег в ванну и порезал вены. Бабушки к тому моменту на свете уже не было.  Зинка вскорости спилась, и вот уже Генрих вынужден был вести хозяйство,  умывать-кормить-ухаживать, уговаривать завязать.

***
  Всякая история психологически требует хэппи-энда. И здесь он тоже присутствует. На упомянутом уже метафизическом уровне.  Жизнь продолжается  –  это, согласитесь, дает надежду на счастье. Бесконечная красивая история. Возникает новая жизнь, и вот вместе с нею рождается надежда на  то, что уж у него  или у нее, все будет хорошо. Обязательно. Точно.  Он или она непременно обретет  свой путь и радость бытия. Почему? – просто есть надежда.   И жизнь будет продолжаться, принимая причудливые формы, играя многообразные сюжеты и подсовывая их под нос обычным людям, которые есть все та же бесконечная игривая жизнь.
   
   Мои родители в некотором смысле пережили трансформацию. Содействовали этому, как мне кажется,  коснувшиеся их старость и болезни.  Годам  к 65-ти оба стали добрее и спокойнее. «Викинги» прекратились, остались только неаполитанские песни.   Оба искренне сочувствовали Генриху и Зинке. Мать так даже корила себя за то, что плохо относилась к Гоше, покуда тот был маленьким.
   
 Отец мой однажды умер. Произошло это в середине нулевых. Кулаки его были привычно туго сжаты, в груди чуть «тикал», за несколько лет до этого вшитый в сердце, стимулятор. На похоронах вдруг посреди января откуда-то снизу, от
земли - к белому небу, взвился невидимым прозрачным дельфином теплый и легкий воздушный поток, он мягко потрепал  волосы, шарфы и меховые воротники, скользнул по осунувшимся лицам скорбящих и улетел куда-то…