отрывок Комендант ада

 – Аркадий Иосич, Егор Порфирьич, вы здесь? – влетел в кабине Госатомнадзора СССР встревоженный и взлохмаченный Лешка Васильев, в прошлом месяце приступивший к обязанностям оператора во втором блоке.
– А где мы, по-твоему, должны быть? – ответил спокойным голосом, попыхивая по-хулигански изогнутым «Беломором», сухощавый и лысый Аркадий Иосифович – ведущий инженер Минэнерго,курирующий строительство пятого и шестого блоков. Он был старше своего коллеги и мысленно видел себя пенсионером, блуждающим туманным сентябрьским утром по лесу с лукошком.
 – Егорка, аккуратнее сдавай! Вон у тебя мой валет куда улетел!
– Иосич, так шо, мне теперь заново массажировать колоду?
– Ты не шокай, а пересдавай! Как ты собираешься играть, если засветил карты?! Давай! Давай! И не смотри на меня, как баран на новые ворота. Игра – она к порядку приучает, хоть и дурнем называется.
Горе-картежники разразились негромким, но очень характерным смехом. Особо колоритным был смех лысого Иосича, то и дело подбрасывающего почти догоревшую папиросу к носу.
– Я тебе ваксу куплю – плешь отполировать! – парировал несколько раздосадованный Порфирьич. – Вон, как лампа отсвечивает! Так это казенная дневнуха, а под спиралькой Ильича ты будешь сверкать, подобно шлему Навуходоносора! Леха, ну посмотри на этого Шлёму: вылитый профессор Плейшнер из 17-ти мгновений! Ой, нет – Плешшнер! Только что не хромает, это мы живо поправим!
– Вся станция на ушах, а вы, ведущие специалисты, сидите здесь,оторопел от увиденного Лешка. – Вы что, не видите, что творится?
Пришлось выдержать минутную паузу, пока расшалившиеся инженеры не угомонились, и Иосич, переводя дух, первым завалился на кресло, по-ковбойски закинув ноги на металлическую тумбочку.
– А что такого творится? – спокойно отвесил Иосич, выпуская кольцами серый дым. Теперь его ноги были поджаты, и он совсем развалился в зеленом кресле эпохи шестидесятых годов.
– Ну, авария же в четвертом, столб над корпусом аж до неба! Да еще подсвечивается чем-то малиновым, ядовитым из реактора. Вы же ядерщики, вы же понимаете, что это такое. Я, как утром все это увидел, сразу же своих в Киев отправил. У меня малой всего три годика, и жена опять на сносях. Вот я их к теще и отвез. Пришлось вернуться. Мне же на смену.
– Это очень хорошо, Алексей, – вступил в разговор инспектор Госатомнадзора, доктор технических наук Егор Порфирьевич Лежнев, шестидесятилетний юбилей которого отмечали в середине марта.
–Хорошо, что ты своих близких отправил. Хороший у тебя мальчишка, да и маму ему хорошую выбрал. Гарна дівчина! Ты, Леша, сядь, успокойся. Тебе когда на смену заступать?
– В девять, – буркнул Лешка.
– Да у тебя ж еще уйма времени. Вот и посиди с нами, поговори со
стариками, – продолжал спокойно Егор Порфирьевич, доставая из-под стола бутыль с мутной жидкостью и разливая ее по стаканам.
–Расскажи, как у тебя с защитой кандидатской? Может, помощь какая требуется? Хотя чего тебе помогать, ты же у нас «МИФИст», продукт знаменитой кузницы ученых степеней.
– Да какая там защита! – не унимался Лешка, расширенными донельзя глазами. Только сейчас он обратил внимание, что на столе стояло несколько опорожненных стаканов, а на выщербленной тарелочке лежали бутерброды с салом и почищенные дольки чеснока. Два из них были надломлены, что говорило: оба старейших работника уже явно были навеселе. Не заметить это Лешке помешало только сильное волнение. На станции и так существовал суровый запрет на подобные застолья, а в свете последних событий, когда объявили борьбу с пьянством, это грозило еще и крупными неприятностями,
вплоть до «строгача» с занесением в личное дело. Судя по виду и запаху разливаемой жидкости, это был самогон и, вероятнее всего, крепкий. Между тем, Порфирьич налил Лешке полный стакан, а себе с Иосичем – едва треть.
– Ну, давай! – кивнул головой Порфирьич и пододвинул ему стакан. Иосич же потянулся за своим стаканом сам. – За тебя, будущего кандидата, твою чудесную семью и наше драгоценное!
– Нет, спасибо! – замотал головой по-девичьи покрасневший Лешка.
– Мне к смене подготовиться надо, реакторы проверить. Кто знает, как они на взрыв отреагировали?
– Да успокойся же ты, наконец! – незлобно прикрикнул на него
Егор Порфирьевич. – Их не проверять, а расхолаживать нужно, причем, быстро и не тебе одному. Как-нибудь всем миром сладим. Не будет смены твоей, Леша, не будет, – он нервно поежился на стуле, как-то по-птичьи вжав голову в плечи.
 – Какая уж тут, на хрен, работа, когда такое творится! Вот-вот комиссия правительственная из Москвы прибудет, тогда все сразу и решится. Кому шапку снимать, а кому и штаны. Мне сообщили, что в составе комиссии – Сидоренко,
зампред Госатомнадзора. А я Виктора Алексеевича хорошо-о знаю!
Он костьми ляжет, а реакторы эти чертовы остановит. Тем паче, он на них давно зуб имеет. Закроют станцию к едрене Фене, и все. Гуляй, Вася! Правда, еще аварию устранить нужно.
– И по... последствия ликвидировать, – зычно сглотнул Иосич, борясь с напавшей икотой, – ох, и трудно же ее будет устранить! Очень трудно! Тут, не один год уйдет, если не больше. Здесь же ни…ик…чего живого не останется.
Его перебил разливающий по стаканам оставшееся содержимое
бутыли Порфирьич.
– У чехов авария меньше была, а станцию закрыли. Посчитали. Лучше новую построить, чем оживлять старую. Так что, будь спок, закроют, но ты без работы не останешься. Совдепия большая, на всех станций хватит. Вона их скока понастроили.
Его поддержал совсем захмелевший Иосич.
– Евреи…ик… – и те, у себя в Изра…ик…иле (икота никак не унималась) на крошечном пятачке земли замутили реактор в Димоне. Нет, это, конечно же, хорошо, но тут… Как строили? Кто строил? Скорей, скорей! То к одному празднику, то к другому! А то и…ик…вовсе – для показа лихости и старания какого-нибудь высокопоставленного деятеля!
 Аркадий Иосифович наклонил свой тощий торс над опустевшим без закуски столом и многозначительно развел руками, да так, что чуть не рухнул на него. Благо, Лешкины руки вовремя его подхватили.
– Вот, теперь мы и пожинаем плоды такой деятельности. Тоже ведь все спеш…ик…или, чтобы отрапортовать. Так что, дорогой ты наш, молодой спец…ик…алист, – придется тебе выбирать новую АЭС. Благо, в них недостатку нет, да и география, надеюсь, понял – большая. Вот с головами хорошими – беда. А ты специалист что надо, в двадцать четыре и уже скоро кандидат. Порфирьич только в тридцать с гаком защитился, хотя уже был похлеще иных академиков!
– Так вы думаете, что станцию остановят?
– А чего тут думать? – усмехнулся Егор Порфирьевич. – Тут думай- не думай, а лавочку сворачивать нужно. Это наше начальство ни о чем не думает, от страха последние мозги потеряло, а нам думать надобно. Крепко думать. Ну, давай, бери стакан! Извини, другого предложить не можем.
– Спиртику бы сейчас… – несколько мечтательно произнес Иосич, но, увы, начальство его само вылакало, будь оно не ладно! Подводникам вино красное дают, а в Молдавии и Крыму все виноградники повырубили. Теперь хорошее Каберне или Мерло днем с огнем не сыщешь. Одно мурло… А оно, вино, как ты знаешь, – верное средство от стронция. Об этом даже Володя Высоцкий пел. Или вас такому в МИФИ не учили?
– Учили, – вздохнул Лешка и взял в руку стакан.
– Ну, вот, – улыбнулся Порфирьич, – а то мы с Иосичем уже сомневаться начали, что ты физик. Ну, давай! А то тост произнесен и требует оплаты.
Лешка с трудом выпил целый стакан, закусил бутербродом и громко сопя, присел к столу. За этот суматошный день он страшно устал
и чувствовал, что необходимо немного расслабиться. Мысли о неопределенном будущем не давали покоя. Эти двое, хоть и пьяных, но опытных и авторитетных специалиста, прояснили обстановку. Он и сам понимал, что работать в таких условиях невозможно, просто опасно, но руководство станцией упорно молчало, настаивая на том, что смены никто не отменял. Об этом он узнал еще утром, поинтересовавшись у начальника. Зам. главного инженера, у которого он
был полчаса назад, даже удивился, когда Лешка спросил о планах на дальнейшее. «Работать, что же еще!», – усмехнулся тот и взял трубку телефона, давая понять, что разговор окончен.
– А почему это мне полный стакан, а вы по чуть-чуть? За что это мне честь такая? – поинтересовался Лешка, чувствуя, что самогон начинает действовать, разгоняя кровь и расслабляя мышцы ног.
– Ишь ты, честь ему оказали, какая важная особа выискалась! – лукаво съязвил Иосич. – Думаешь, мы только тебя одного лечим? Тут до тебя еще целую группу подлечили. – Его жилистая рука потянулась в накладной карман халата за папиросами. – Вашего начальника реакторного цеха в чувство приводить пришлось. Мы с Порфирием все запасы свои приволокли, можно сказать, от сердца оторвали, а он, видите ли, еще кочевряжится.
– Да не слушай ты его! – усмехнулся Порфирьич. – Нам просто нельзя много. Как мы в таком виде перед комиссией предстанем? А тебе действительно нужно. Ты молодой, тебе еще жить. Может, дай Бог, и поможет. Это даже очень хорошо, что ты семью отвез. Я своих молодых тоже отправил, еще дальше, в Челябинск, к брату. Машиной уехали. Пусть уж лучше они той гадостью дышат, чем этим. Еле уговорил! Силком выгнал. Свою благоверную, правда, уговорить не удалось. Уперлась: «Как я тебя оставлю, кто стакан воды поднесет?».
Это Иосичу отправлять некого, у него уже все на Земле Обетованной.
Один он остался, потому как невыездной.
– Да, мужики, – ухмыльнулся и глубоко вздохнул Иосич. – Меня дальше Жмеринки и Крыжополя не пустят, да я и сам никуда отсюда не двинусь. Прирос я корнями к этой земле. Мне вон, пишут, что в Израиле асфальт шампунем моют, так я там сразу и сдохну. Я же к нашей грязи привык, как червь навозный. Да и какой я еврей? Я же маму не послушал, черт меня угораздил пойти в физики. Как же, в физики! Там же все «наши»: Хвольсон, Ландау, Ланцберг…
А ведь мог стать прекрасным скрипачом, как мама хотела. Она хотела вырастить Ойстраха! Или ювелиром, как дядя Беня с Бессарабки, стоматологом, на худой конец. Так нет же, поц! Пошел в университет на физический, да еще блестяще экзамены сдал. А потом пошло и поехало. Заболел этими нейтронами, позитронами и все, все – пропал!
Докторскую, правда, защитить не дали – тема слишком щекотливая. Как же! Посметь спорить с самим Александровым! Реакторы его, видите ли, критиковать решил! Защитную крышку поставить потребовал. И кто? Какой-то шлимазл из Малина? Таки да, этот жиденок напророчил, а реактор показал, на что способен. И еще себя покажет, идолище поганое! Боюсь и моих в Иерусалиме достанет. Поверьте мне, мир не раз содрогнется.
– Иосич, ты не прав, – возразил Порфирьич. – Александров не проектировал это чудовище. Говорят, он возражал, запрещал. Ты же знаешь, он большой, честный ученый, без ума влюбленный в Родину. Да он один сделал для нее столько, что нам и не снилось.
– Да, не проектировал, а кто идею сотворил, добро дал? Говоришь, возражал, запрещал? Да без его высочайшего дозволения, как тебе известно, ни одно такое «сокровище» в жизнь не пускается. Он же сам недавно здесь был, видел все своими глазами - и что?! Все на местах и осталось. Ничего не изменилось. Ни дополнительной защиты, ни замены этого идиотского начальства, которое ничего в реакторах не смыслит, нас не слушает! – Он не на шутку разошелся.
- Вот только все секретность усиливают. А где обещанные нормальные инструкции? Где? В тех, что есть, черт голову сломает. Понимай, как хочешь.
Сиди – додумывай. Где свобода оператора, когда тот понимает, что все дальнейшие действия могут привести к аварии и риск – нажать аварийную кнопку грозит ему невообразимыми санкциями.
– Ты же знаешь, как у нас в стране могут приказать и заставить,
– продолжал возражать Порфирьич. – Что, только один Александров виноват? Он блестящий ученый, авторитетный, но не всемогущий. Да и кто нас, ученых, когда-нибудь слушал? Вспомни, кто нами правил? А потом - холодная война. Мы же все только на нее и работали.
– И ты думаешь, что теперь все изменилось? Разве ты не видишь, что стало еще хуже. Тогда хоть войной все оправдать можно было, а теперь? Разве ты не видишь, что все осталось на тех же местах.
Соглашусь, что Андропов что-то стал менять, но не успел. Согласен, что снова повеяло переменами, что сразу все поменять трудно,только вот мне почему-то не верится, что все изменится к лучшему.
Уже год прошел, как пришел Горбач, но сама политика, главное, методы остаются прежними. Лишь бы никто ничего не знал, все было шито-крыто. А так не получится. В первую очередь, нужно обратить внимание на нас, владеющих такой силищей, встряхнуть старое, отжившее свое. Это мы знаем, атомщики. У нас надо спрашивать, к нам прислушиваться, а не заниматься всякой ерундой типа борьбы за трезвый образ жизни. А что же твой Александров со Славским теперь молчат? Неужели они не понимают, что творится? Как можно было такое допустить, что атомные станции отдали энергетикам?
Я, правда, сам дурак, убежал из «Средмаша» к ним, думал, лучше будет. Да, в чем-то может, и лучше, по крайней мере, больше не слышу окриков чиновничьей своры Славского. Но меня ведь и здесь не слышат! Никто о безопасности реакторов ничего и слышать не хочет. Надеюсь, вы-то хоть меня слышите?
Оба собеседника обреченно кивнули, и Иосич продолжил. Как показалось, затронувшая за больное проблема отрезвила его. Речь его стала отрывистой и приобрела серьезный оттенок, лишившись еврейского колорита.
– Слава Богу! Хоть здесь я нашел понимание. А то начинает создаваться впечатление, что и мои коллеги ничего не понимают, вернее,не хотят понимать. Чекисты, и те тоже смышленее наших блестящих ученых и чиновников оказались. Сколько раз предупреждали и военные о соблюдении осторожности. А то, что строительство велось некачественно, монтаж делался кое-как, что бракованное сырье и комплектующие – потом даже на оперативках докладывать стали. Кто их послушал? Ладно, к нам не прислушиваются, хотя мы уже
орем благим матом. Уж этих-то стоило послушать. Как-никак, люди свои, государственные, правильно отобранные. Так нет же! «Идите, работайте, товарищи! Не волнуйтесь! Мы все знаем и наше руководство тоже». Как же, знают! Нечипорожный приезжал, все в порядке, теперь Майорец приезжает, тоже все хорошо, все отлично! Вон, прискакал, комиссию правительственную ждет. Хоть бы он зад свой сдвинул, приказал людей спасать. Что он, не видит, какой над четверным блоком столб стоит? Там уже вся таблица Менделеева в небо пышет, да еще со всеми производными, какие только могут быть. Дозиметристы с ума сошли, у них же все стрелки зашкалили! А люди на улицы высыпали, на дачи едут, на речку, рыбку половить. Жара ведь, весна, люди соскучились по солнышку. Детишки кругом озоруют. Я тут шел на станцию и видел, как вокруг охладительного пруда и на берегах Припяти народ в купальниках лежит. И все они уже приговорены к лучевой болезни, чтобы долго, мучительно лечиться и еще мучительней умирать. Мне тут один гэбэшник по секрету шепнул, что шведы после аварии на АЭС мгновенно вывезли людей из зоны своей станции. И только потом стали разбираться, каков характер выброса.
Оказалось, не очень. А наша отрава, по всем признакам, уже должна
и до них достать. Это пострашнее Полтавы для них будет! И ни одна сволочь начальственная даже не пошевелится. Да за это время город пешком можно было вывести. Больше двадцати пяти лет существуют приказы, инструкции, что решение о выводе местного населения из опасной зоны должны принимать местные руководители, а они сидят, ждут правительственную комиссию. Да за такое расстрелять мало! Откуда они только берутся, такие начальнички? Хотя бы детей пожалели, родителей предупредили, чтобы их чада не шлялись по улицам, укутали, упрятали бы подальше в погреба. Все меньше доза. И ведь все это продолжается почти сутки… Уже через час после аварии радиационная обстановка была ясна. Через три часа пожарные кое-как справились с огнем в четвертом, до сих пор еще тушат крышу на третьем. Шестерых отправили в морг. Земля им пухом! Да и остальным уже недолго осталось мучиться на этой грешной земле.
Станция работает, все мы тоже свои порции получаем. «Прощайте,
товарищи, все по местам!».
Иосич закончил свой невеселый, суровый монолог, смахнув скупую мужскую слезинку, и в комнате повисла гнетущая тишина. Собеседники переживали услышанное, и возразить было нечем.
Коллектив станции Аркадия Иосифовича уважал и прислушивался к его мнению. За его плечами было несколько станций, добротная  работа и горький опыт.
– Мужики! – робко нарушил тишину Васильев. – Но ведь надо что-то делать?
– А что ты предлагаешь, Алеша? – поднял на него грустные и добрые глаза Иосич. – Пойти по городу с плакатом: «Спасайтесь, люди, кто как может от радиации!». Да мы и двух шагов не успеем сделать, как окажемся в «дурке». Ты же видел, сколько милиции нагнали? Сидеть и ждать. Здесь хотя бы дозу поменьше схватим. Свое схватить мы еще успеем, может, не дай Бог, еще и поджаримся. Надо же кому-то разгребать этот бардак. Думается, от нас больше пользы будет, чем от чиновничьего отродья. Так что, коллега, будем выполнять свой долг, а тебе предлагаем подумать. Мы ведь с Порфишей уже пожили,
а тебе еще тридцати нет. Детишек поднимать нужно. Знай, мы тебя не осудим, думаю, другие тоже, если за своими вдогонку рванешь. О них думать надо, это самое главное.
– И я так думаю, Алеша, – улыбнулся Егор Порфирьевич и жестом попросил у Иосича папиросу.
– Ты ж бросил? – удивленно спросил тот.
– Да, чего уж там… – буркнул Порфирьевич. Его пальцы неторопливо зашуршали, прокручивая папиросу. – Сухая… – он глубоко затянулся и выпустил серый дым через нос. Качнувшись с пяток на
носки, снова обратился к Алексею.
– Правильно Иосич говорит: «Береги себя!» Если останешься жив – понапрасну на рожон не лезь! У тебя еще вся жизнь впереди, прекрасная жизнь. Хорошим, маститым ученым становиться нужно. Пусть это тебе будет нашим наказом от меня, профессора, и Иосича, академика непризнанного, но самого настоящего. Ты парень хороший, душевный и талантливый. Реакторы кому-то новые надо строить, безопасные, чтобы на дурака рассчитаны были, чтобы их действительно на ярмарках, как самовары, ставить можно было. Кому,
как ни тебе…. Нужно же кому-то жить и рассказать правду о том, что здесь произошло, защитить ребят из четвертого, тех, кто выживет, и выживут ли... А то ведь, как это у нас принято, найдут стрелочников, все на них спишут, а начальство выкрутится. Само себя высечет. А им сроки получать, да еще в тюремном лазарете помирать. Несправедливо и страшно. Вот ради них одних даже жить стоит. Думай, Леша, и прощай на всякий пожарный!
А мы все-таки доиграем свою партию в дурачка. Сдавай, Иосич, теперь твоя очередь.