отрывок Комендант ада Новый день

Перед автобусом толпились офицеры. Собрали всех, чьи имена были указаны в секретной шифротелеграмме. Утро было настолько приятным, что никому не хотелось тратить минуты ожидания на душный салон.
– Запулят нас на крайний Север – белых мишек охранять. Яранга жить будем, однако. Офицера строганина будет кушать. Командира– оленина, однако! –подражая говору оленеводов, балагурил дивизионный начхим Зеленчук.
– Не каркай! – подполковник Загоруйко не разделял его веселья
– Ну что? Все собрались? Начштаба на своей машине уже час, как уехал.
Офицеры оживились, бычки от сигарет полетели в урну, и зеленый армейский ПАЗик стал наполняться командировочным составом.
– У них, говорят, когда приезжает гость, хозяин… – вкрадчиво продолжал разговор со стоящим сзади офицером Зеленчук, кладет его со своей бабой, тем самым, выказывая уважение и почет.
– Да ну! – пробасил тот, нагибая голову перед тем, как войти в автобус. Высокий майор финотдела тыла Муравьев был добродушным, но простоватым малым. Об этом знали сослуживцы и не упускали случая его разыграть. Зеленчук его вмиг раскусил и продолжал утренний «развод», не упуская мельчайших подробностей.
– Они ж там годами не моются! Я б не лег. Хотя и бывают красивые…
– Все равно… – махнул рукой Муравьев, утрамбовывая свою грузную тушу в узкое кресло и натянул веки так, что рязанская, «под циркуль», физия сделала его похожим на какого-то монгольского батыра.
– О! – сложил большой и указательный пальцы в кольцо Бергман.
– Тебя в самый раз отсылать! – и сел к окну.
Вдоль дороги, ведущей на кишиневский аэродром, густо зеленели виноградники. Вдалеке по проселку пылил грузовичок.
– Чего-то жарко сегодня. Пивка бы, – мечтательно вздохнул Муравьев. – Вернуться бы до закрытия гастронома.
– Вам бы, «финикам», только пиво пить да кассирш лапать, пока мы Родину в окопах защищаем!
– Ты, Зеленчук, защитишь! Ага! В окопе между сисек у Клавы.
Хороший окоп. Глубокий. А ты знаешь, сколько химиков погибло во время войны?
– Не... А сколько? – подыграл Зеленчук.
– Целых три. Первый отравился спиртом. Второй надел противогаз, а пробку на «баклажке» открыть забыл.
– А третий?
– А третьего задавили замполиты в очереди за медалями! – под
общий хохот закончил Муравьев.
– Эх, жаль, что царь Аляску продал! – подмигнул Зеленчук.
– Мы еще бы и с алеуточками подружились…
До аэродрома доехали быстро. Возле КПП уже ждали. Дежурный
прапорщик проверил документы, сверяя фамилии со списком, приколотым к шлагбауму. В автобус вошел начальник штаба 14-й армии генерал-майор Еремин и приказал водителю:
– Вон к тому!
Автобус неспешно покатил, постукивая об бетонные стыки аэродромных плит к стоявшему поодаль винтокрылому АН-26. Генерал
обратился к давно готовым его поприветствовать пассажирам:
– Здравствуйте, товарищи офицеры!
– Здравия желаем, товарищ генерал! - автобус качнуло от громкого приветствия.
– Не надо так громко, орлы! – Еремин демонстративно подергал указательным пальцем в ухе.
– А куда летим, товарищ генерал? – начали задавать вопросы офицеры.
– Летим в Киев. Я назначен начальником штаба оперативной группы. А вот что за группа, знаю не больше вашего.
– На инструктаж посредников летим, – шепнул Михаил, придвинувшись к уху Зеленчука. – Предлагаю потом всем в театр сходить.
Там, на улице Красноармейской, дивный Театр оперетты. И совсем рядышком – органный зал.
                ***
     Михаил с любопытством смотрел в иллюминатор, пытаясь разглядеть землю. За густой пеной облаков остался Тирасполь, семья,мама… Он вспомнил 1966 год, спортивную юность, свой самый первый полет на соревнования в Ленинград и предшествующие ему события.
Получив за победу на чемпионате среди юниоров звание кандидата в мастера спорта, Михаил решил, что нельзя останавливаться на достигнутом. Он уже думал об участии в чемпионате республики среди взрослых. После успешно проведенной серии встреч он вышел в финал и вырывал золотую медаль у кишиневского борца Тобиша.
За эту серьезную победу Михаилу Бергману было присвоено почетное звание мастера спорта СССР. Тренер настаивал на том, чтобы юноша не расслаблялся и начал готовиться к более серьезным соревнованиям, ближайшие из которых должны были пройти в этом же году в Ленинграде.
Подготовка к соревнованиям всесоюзного масштаба начиналась задолго. Михаил выехал на спортивные сборы в Кишинев. Подготовку возглавляли два тренера: Полунин и Панасюк. Режим был очень жестким: никаких девочек и пива, никаких поездок домой. В спарринги ставили очень хорошо подготовленных спортсменов. Шла кропотливая работа по оттачиванию техники, выносливости и других
элементов, заметных лишь только тренерам. Они очень пристально наблюдали за работой и в конце дня делали свои замечания, подробно разбирая удачные и неудачные ситуации.
За десять дней до долгожданных соревнований случилось непредвиденное: в одном из спаррингов Бергман сделал бросок через спину.
От столь неожиданного поворота схватки противник открыл рот и
случайно зубами распорол Михаилу щеку. Кожа лопнула, как шкура на барабане. Увидев окровавленного подопечного с оторванной щекой, висевшей на тонких кусках кожи, Полунин кинулся звонить своему другу в Железнодорожную больницу. Вызвали «Скорую по-мощь». Всю дорогу до приемного покоя Бергману приходилось самому рукой держать вырванную щеку, чтобы она случайно не отвалилась.
Друг тренера оказался хирургом. После осмотра он сказал Михаилу, что для того, чтобы мышцы срослись как надо, потребуется шить без наркоза, вживую. Выбора не оставалось, и пришлось согласиться на добровольную экзекуцию. Не нужно объяснять, что чувствует человек, когда хирург тянет иглу с ниткой по-живому. Такое может присниться только в кошмарном сне. Было наложено шесть швов.
Врач не обманул – рана стала быстро затягиваться, практически, без
воспалительных процессов, хотя щека продолжала болеть еще достаточно долго.
Вопроса о полете в Ленинград на соревнование не было, хотя тренеры и Михаил прекрасно понимали, чем это может закончиться.
Рана еще толком не зажила, а швы были сняты всего за день до вылета. Один неудачный бросок в аналогичной ситуации, и был риск остаться на всю жизнь с изуродованным лицом. Замены Михаилу в его весовой категории не было, а подвести товарищей по команде он не мог. Ничего не оставалось, как рискнуть. Но на этом испытания не закончились. В команде совершенно неожиданно, буквально за сутки до соревнований, сломал ногу один из спортсменов. Необходимо было срочно что-то предпринять. Тренерский совет принимает решение всем уйти на «ступеньку» выше. А это означало то, что спортсмен должен был перейти из более легкой весовой категории в более тяжелую, чтобы получить право выступать. Но для получения этого права требовалось пройти судейскую комиссию. Михаилу, весившему восемьдесят один килограмм, тренер поставил цель набрать еще шесть до восьмидесяти семи. Началась мучительная процедура подгонки веса. Бергмана посадили на высококалорийные продукты и рисовую кашу, которую для скорого роста веса и увеличения объема в желудке требовалось запивать лимонадом.
Сроки поджимали, и Михаила заставили принимать пищу на протяжении всего дня, до тех пор, пока вес не будет набран в кратчайшие сроки. Он мучился, давился, а тренер стоял над ним и буквально запихивал кашу в него ложкой. Юного спортсмена раскормили до такой степени, что его раздуло, как мыльный пузырь. В таком виде его и отправили на контрольные весы перед самым взвешиванием.

    И, о ужас! До нужного веса не хватило всего каких-то пятьсот грамм! Все в шоке, а тренер срочно посылает кого-то из команды в буфет за бутылкой сладкой воды. Михаилу было настолько плохо,что, казалось, еще минута, и вся бродящая смесь выйдет наружу. Состояние было такое, что он едва мог поднять ногу, чтобы взойти на весы, все – это предел! Тренер подталкивал сзади в спину: «Ну, что же ты медлишь, сукин ты сын!». Раздевшись до плавок, Михаил с трудом, неуклюже забрался на весы. И тут началось: в плавках нельзя взвешиваться – лишний вес. Многие из спортсменов шли на ухищрения. Не зная правил взвешивания, они запихивали в трусы по две гирьки от весов и с гордым видом показывались перед судейством, что вызывало у опытных спортсменов смех.
«Боже, что же это за наказание такое!». Желудок предательски ныл, было трудно нагнуться. Мучаясь, Михаил все же снял «лишний вес». Веселенькое было зрелище, молодой крепкий парень, с выпирающим, как арбуз, пузом. И тут, как сквозь туман, послышался голос судьи: «За мужество я тебя пропускаю. Иди!..». Едва он услышал эти спасительные и долгожданные слова, как все содержимое желудка вырвалось фонтаном наружу. И смех, и грех! Вся судейская бригада была в каше и липком лимонаде. Чувство облегчения сменил стыд, но осознание единства с командой придало сил. Михаил одержал еще одну маленькую победу: он в команде, и тренер был ему за это благодарен.
                * * *
      Самолет набрал высоту и снова оживился Зеленчук.
– А где стюардессы? Девочки, мне виски с содовой… А вот и тележка с Дьютифри…Человек! – его рука поднялась высоко над головой, и он щелкнул пальцами куда-то в глубь темного грузового отсека.
Ему вспомнился оживленный рассказ своего кума, который, в рамках
обмена опытом, впервые полетел в капстрану. И не куда-нибудь, а в ФРГ. Ему предстояло увидеть Западный Берлин. «Ауди, ауди…у них там много ауди». Круглые глаза кума расширялись от этого, тогда еще таинственного для Зеленчука слова.
– Как бы нам не присвоили внеочередных званий... За успехи в боевой и политической подготовке, – съязвил Загоруйко, будучи с самого утра явно не в духе.
– Ага! Держи карман шире! Героев ему! Посмертно, что ли? – влез Зеленчук.
– Почему посмертно? Пожизненно! – пошутил Михаил. – Вот пусть мне и присвоят досрочно подполковника. А то вдруг война, а я в майорах хожу…
Мужчины рассмеялись, а наш неунывающий «химик» выбрал очередную «жертву» – флегматичного подполковника Ивана Левковского – зам. начальника медицинской службы армии.
– Товарищ подполковник, вот подскажите мне, как гинеколог гинекологу. Есть у меня одна особенность – чем дальше от дома, тем я холостее... Как уеду в командировку, так сразу холостой. Может, это болезнь, а, доктор?
– Болезнь, майор, болезнь. Тяжелый случай, – очень спокойно сказал «доктор» поверх своих маленьких круглых очков. – Хроническое баболюбие, осложненное синдромом скалкоопасания. – Его тон напоминал деревенского учителя, объяснявшего ученику, за что ему влеплен кол.
– Видимо, это неизлечимо. Только если... – Левковский изобразил глубокую задумчивость. – Нет, ну можно, конечно, принять радикальные меры ампутировать эпицентр проблемы, – он наигранно почесал под подбородком, – пока болезнь не начала прогрессировать и разъедать один из основных органов... Я имею в виду – семейный бюджет.
Казалось, самолет содрогнулся от разразившегося громкого хохота, по совпадению, провалившись в воздушную яму.
Михаил в разговоре не участвовал. Закинув руки за голову, он мысленно был с семьей. «К ужину уже не вернусь, конечно... Будут ждать...».
В доме у Бергманов было заведено: когда позволяла служба, ужинать всей семьей. За ужином обсуждался прошедший день, принимались различные решения. Они с женой выслушивали рассказы Дианы об учебе, вспоминали друзей и планировали, как проведут выходные.
«Мда… Как мало я им уделял внимания». Незаметно для себя, Михаил задремал.
Разбудила боль в ушах. Самолет, выпустив подкрылки, пошел на
снижение. Все приготовились к самому ответственному моменту полета – посадке. Чиркнув массивными шасси, военный АН плавно по-
катился по бетонке и остановился неподалеку от вертолета МИ-26.
«Киев - Жуляны», – прочитал Михаил светящуюся надпись вдалеке на главном здании аэропорта.
Энергичный Еремин, безо всяких комментариев, коротко скомандовал: «В машину!».
 Вертолет тут же взмыл в воздух. Из-за вибрации и шума разговаривать было невозможно. Да и желание «потравить» пропало у всех, включая болтливого Зеленчука. Полет был недолгим, и вертолет завис, снижаясь над посадочной площадкой. Внизу Михаил разглядел большое скопление людей и техники. Первым из кабины вышел летчик и открыл тяжелый люк.
– Конечная станция. Дальше поезд не идет. Выходим, товарищи офицеры.
– Где мы?
– Название ни о чем вам не скажет. Чернобыль...