Искушение

Никита женился и после первых горячих недель, когда не оставалось времени на какие-либо посторонние занятия, почувствовал в себе странную перемену. Он сначала и не понял, что изменилось. И только после того, как встретился однажды со своей знакомой, обнаружил, что совсем другими глазами стал смотреть на женщин. Если раньше Никита, знакомясь, вольно или невольно рассматривал женщину как возможную будущую партию, и это сковывало, мешало установить нормальные отношения, то теперь Никита даже удивился, как быстро он находит общий язык даже с незнакомками. Это его поразило. Он даже иногда нарочно затевал разговор на улице и со всё большим недоумением видел, что исчезли вовсе те проблемы, что мучили ещё вчера. Правда, если раньше ничего не мешало продолжать отношения, когда они всё же завязывались, то теперь это было запретным. И всякий раз при любом знакомстве, когда оно грозило превратиться в нечто большее, он давал понять, что этого не может быть.

Никита верил в то, что жене изменять нельзя. Он решил это ещё до женитьбы и теперь держался своего решения, поскольку был уверен, что случись это, между ними проляжет невидимая, но ощутимая граница. И он этого боялся и не хотел. И чем больше он этого боялся, тем с большим трудом останавливался перед своим запретом. Он стал избегать встреч с женщинами и заводить новые знакомства. Никита любил свою жену и не хотел омрачать их отношений.

В тот памятный день Никита ехал от тёщи и в автобусе встретил своего старого приятеля Тольку. Он был с женой, или, вернее, жена была при нём, поскольку Толька был в стельку пьян и, хотя и узнал Никиту, спрашивал только одно: «Ну, как твоё ничего?» Никите было неудобно перед Толькиной женой, как будто это он был виноват во всём. Она время от времени встряхивала Тольку, усаживала его ровнее и крепко держа за плечо говорила: «Горе ты моё, с тобой только по гостям ходить». На что Толька бурчал: «От жена, Никит, золото», и тут же опять валился на жену. Разговора, конечно не получалось, и до места ехали почти молча. Только выходя из автобуса, помогая выводить пьяного друга, Никита сказал Тольке:

— Ты хоть бы познакомил.

Тот стал что-то говорить, из чего Никита понял только одно, что «золотую» жену зовут Нинка. Тольку пришлось вести до квартиры. Было морозно и тёплая квартира сломила Тольку, ещё державшегося на холоде, сразу. Он, почти не раздеваясь, упал на диван и счастливо засопел. Никита остался пить чай, предложенный Нинкой. Он тоже здорово замёрз, а домой идти не хотелось — жена осталась у тёщи, а одиночества он не любил всегда.

В автобусе Нинка Никите не показалась, он принял её как Толькину жену и не обращал внимания на неё как на женщину, может быть потому, что она была в шубе, отчего напоминала толстую купчиху. Но дома Нинка преобразилась. Она надела цветастый халат и так искусно небрежно, что Никита поразился перемене и всё время заставлял себя отводить глаза. Нинка стала что-то рассказывать, а Никита слушал, думая о своём. Почуяв, что её слушают, Нинка разговорилась, стала жаловаться на Тольку. Нинка и сама была изрядно подпитой, но в глаза это не бросалось, да и Никита у тёщи «угостился». После чая Нинка загорелась, подмигнула Никите и достала из своего тайника бутылку какого-то напитка коньячного цвета.

— На мускатном орехе настояла. Фирма! — погордилась она.

Никита попытался отказаться, но уговоры подействовали. Перед этим он уже вознамерился попрощаться, чувствуя, куда могут завести эти взгляды и мысли, вызываемые крамольным осмотром Нинки. Он пробовал думать о жене, но это показалось гадким, как будто он и её привлекает в соучастники лишь его собственных нехороших замыслов. Ноги уже готовы были подняться, а губы проговорить слова прощания, но то чувство, которое не дает полутрезвому человеку уйти при виде поставленной бутылки, удержало. И Нинкины уговоры были, в сущности, лишь предлогом.

«Напиток» был силён. Нинка, уже не стесняясь, поворачивалась перед Никитой, расспрашивая его про всё. Где работает, кем, женат ли, откуда Тольку знает. Никита отвечал на все дотошные вопросы, а сам почти влюблённо смотрел на Нинку. Толька в соседней комнате стал храпеть и Нинка пошла его укладывать. В душе у Никиты боролись два желания — уйти, чтобы избежать соблазна, или остаться и что-то решить. Он налил себе ещё напитка, выпил, и стал ждать, какое желание окажется сильнее.

Вернувшись, Нинка опять стала говорить о своей работе, о подругах, а Никита обнимал её глазами, следил за всеми изгибами тела под халатом, и со сладким ужасом думал о том, что он её желает. Он еще пытался с отвращением относиться к этим своим мыслям, пытался вызвать в памяти образ жены, обвинить себя перед Толькой, но стоило Нинке немного наклониться к столу и Никитины глаза жадно глядели за отклоняющийся ворот халата, а когда она что-то показывала на стенке и за халатом он увидел голую Нинкину грудь, сердце Никиты захолонуло.

Он ненавидел себя за слабость и наслаждался своим открытием. Раньше он убедил себя в том, что если что-то такое произойдёт, то отношения с женой резко изменятся, и все его запреты, наложенные на себя, потеряют силу. И вот он оказался перед соблазном, и не может себя заставить устоять перед ним, уйти, попрощаться.

Нинка была великолепна, она притягивала, как магнит, и Толькино сопение, несмотря на Никитины усилия, не действовало на чувства. Никита почему-то ни на минуту не усомнился в том, что его желания могли вовсе не разделяться Нинкой, даже скорее всего не разделялись, Нинка была просто довольна собой за то, что производит впечатление. А Никита сам не заметил, как стал подкидывать Нинке комплименты и поймал её на них, как на крючок. Это не было осознанным, скорее Никита без умысла восхищался Нинкой, а та со смехом отбивалась от его ухаживаний. И когда Нинка ставила на стол чайник, а Никита как будто нечаянно поддержал её за талию, это уже не было чем-то неожиданным. И тогда Никита не удержался, он повернул горящее Нинкино лицо и впился в её накрашенные губы. Он думал, что она сейчас оттолкнет его, скажет что-то резкое, выставит его вон, но Нинка обхватила его за лопатки и с такой силой притиснула к себе, что у Никиты перехватило дыхание.

Они простояли так долго, как бы заново знакомясь, уже близко, руками, узнавая то, что так распаляло на расстоянии. Нинка шептала обычные в таких случаях, но необычные для Никиты слова:

— Откуда ты взялся на мою голову?

А Никита в перерывах между поцелуями говорил:

— Бог послал.

К удивлению Никиты, Нинку кроме халата больше ничего не прикрывало, и рука его, как к раскалённому железу, прикасалась ко всем изгибам, уже так хорошо знакомым его глазам. Нинка долго не могла это выносить и повела его на какой-то маленький диванчик, то ли в прихожей, то ли в каком-то закоулке, во всяком случае, Никите показалось, что она привела его в шалаш, настолько всё было необычно и незнакомо, но уютно и тепло от горячего Нинкиного дыхания. Расположившись уже удобнее, Никита стал остужать своё лицо между твердыми сосками, водил губами по Нинкиному телу, а она пустила свои руки по Никите.

Потом они лежали, не в силах оторваться друг от друга. Никита, переступивший наконец роковую черту, обрадованно думал: «Ну и что? Что произошло?» Он думал это к тому, что ничего в нём не изменилось и не изменится. И что он попусту отягчал свои желания всякими запретами, а вот же, случилось, и ничего кроме радости он не испытывает. А Нинка — золото, не женщина. Он думал, что это не измена, если жена об этом не узнает и не почувствует, потому что жена — это святое, а женщин несчастливых тоже ведь должен кто-то утешать.

И вдруг он болезненно обнаружил, что ему не хочется насовсем расставаться с Нинкой, что она отныне не чужая ему, и он даже почувствовал, что взвалил на себя ответственность за неё. «Да при чем тут я?» — пытался он успокоить себя. Но это не успокаивало. «Она же сама напросилась» — ещё думал он, но и это не помогало. Никита хотел отстраниться от Нинки, выпростал свою руку из-под её головы, но неожиданный прилив нежности к ней пронзил его и он обессиленно, чуть не со стоном опять прижался к ней. Она в ответ стала целовать его, ласкать и Никита подумал, что она как будто прощается навсегда. Потом она резко встала, накинула халат и вышла.

«Как же теперь без неё?» — думал Никита, пораженный этой мыслью. Ещё более его поразило полное равнодушие к тому, что где-то есть ещё и жена. Он встал, оделся, пошёл на кухню, налил себе из графина «напитка», выпил, не закусывая, вернулся на то же место, и упал на живот, обхватив голову.

А за стеной сопел пьяный Толька.

1988