Времена года. Не могу молчать - 2

Сейчас, соберусь с мыслями.

1. Отец мой с дрожью в голосе, закуривая сигарету, рассказывал. В сентябре 41-го из Харькова, будучи семьёй советского и партийного работника, отправились на восток в эвакуацию: он, 7-ми летний Володя, сестра его младшая Майя, и мама его, моя бабушка, Шура. Прибыли, сутками намаявшись в поездах, в каспийский порт Дербент, чтобы плыть в Казахстан и дальше в конечный пункт назначения. Там впервые попали под страшную бомбёжку. Немецкие бомбардировщики накатывались волна за волной, очернив небо, оглушая рёвом моторов, сбрасывая ливень бомб на длинный-предлинный состав, хотя на крышах вагонов того были вывешены красные кресты. Люди, бросив поклажу, рыдая и голося, гроздьями сыпались в кювет. Железо, дерево рвались, как бумага, всё горело, пылало, дымилось, до самых облаков и до самого солнца поднимались чёрные столбы. Стальные рельсы, вырванные силой взрыва из земли, вращаясь, со свистом разрывали людей на части, отрывали им головы, как кукольные... Какой-то окровавленный молодой офицер накрыл моего отца одеялом, чтобы он не видел страшное...

2. Приплыли, снова едва не погибнув, не потонув под бомбами, на пробитом осколками теплоходе в порт Шевченко. И далее - чух-пах на узкоколейке по пескам - в узбекский город Джамбул. Там по разнорядке поселили в дом местного жителя. Крики, ругань, возмущения, сопровождающие совработники пригрозили расстрелять по законам военного времени. Утихли. Просто оставили с узлами и чемоданами у ворот, с повесткой в руках. Громко чирикали цикады, сияло звёздами небо над головой. Местный бай поселил их в глинобитный сарай рядом с овцами, высыпал в угол корзину  моркови, сказал со злобой: "Жирите, руска!" Продуктов не было, стали кушать морковь, варили её... У отца, мальчишки, начался кровавый понос. Умирали, никакого от местных снисхождения: "Так вам и нада, руска!" Отец, отчаявшись, украл пшеничную лепёшку, мгновенно проглотил её. Бай погнался за ним с острым ножом, угрожая убить. Мать, баба Шура, упала перед ним на колени...

3. Пришла, поборов гордость, моя баба Шура в местные соворганы, сказала, сложив руки на груди, умоляя: так и так, жена, мол, ответственного человека, заброшенного в тыл к немецким захватчикам, помогите, погибаем! Выдали тогда ей особый военный паёк, прищучили бая. (А остальные, другие - как моги, я думаю).

4. А в оккупированном Харькове тем временем шли повальные обыски, грабежи. Пановали украинские националисты, "разоблачая" жидов и коммунистов, вешая и расстреливая ни в чём не повинных людей, захватывая их собственность. Немцы в эти дела брезгливо, молчаливо не вмешивались, хотя и сами не гнушались разбоем. Прабабушка моя и прадедушка избежали репрессий, едва перед облавой успев спрятать портрет деда с красной звездой на фуражке в шкаф под вещами.