Падающие облака. 1-8. Счастье, плывущее мимо

Глава 8. СЧАСТЬЕ, ПЛЫВУЩЕЕ МИМО



Ей показалось – она оглохла. Через мгновение в ушах появился звон. Он все нарастал, нарастал, похожий на вой пикирующего самолета, и Анисья зажала уши, присев на корточки и спрятав лицо в колени.
- Оня! Оня, ты чего? – трясла ее за плечо Тамарка. – Не время сейчас сиднем сидеть. Надо что-то делать!
- А за что его арестовали?
- Покушение на убийство, – выпалила Тамарка.
- С ума сошла?!
- Если бы! Короче, дело такое. Ой, только давай не здесь. Есть, где посидеть? Тут толкотня несусветная. Как ты здесь работаешь?
- Как и ты в детском саду. Только тут сорванцов больше, и возрастом они постарше. За колоннами скамейки есть, пошли туда.
- Так вот, – усевшись, Тамарка вытерла лоб рукавом. – Позавчера порезали Костьку Лебедева. Он живой, но в больнице.
- А Миша-то при чем тут? Он в городе, а Лебедев в Мельниково.
- В том-то и дело, что все в городе произошло. Что там делал Лебедев, не знаю, но когда все это случилось, прохожие вызвали «скорую» и милицию. Так вот, Лебедев следователю сказал, что видел нападавшего. И был это твой Мишка.
- Господи, да это же бред!
- Да кто же знает? Добрые люди-то нашептали Мишке, что между тобой и Лебедевым произошло. 
- Какие добрые люди?
- А то ты не знаешь! У нас за каждым кустом добрый человек сидит! Мож, написали, мож, приехали и рассказали Мишке – черт теперь знает. Но главное – у него был повод. Понимаешь? Ульянкин муж так и сказал.
- Не мог Миша такого сделать! У него же ребенок больной!
- То-то и оно. Теперь девочку в больницу положат, а она, говорят, на последнем издыхании, совсем не встает.
- Надо в город ехать. Адрес давай!
- Какой адрес? – отшатнулась Тамарка.
- Ульянкиного мужа.
- А-а! Вот, я на бумажке записала на всякий случай. Он-то и есть тот следователь.
- Спасибо тебе.
- Да ладно! Чё ж хорошего человека ни за что, ни про что в тюрягу посадят? Не те времена! – и тихо спросила. – Так вы с Мишкой, говорят, до сих пор женатые?
- До сих пор.
- Ну дела-а. А порознь почему живете?
- Тамар, сама не догадываешься?
- А, ну да. Ты в Ленинград не можешь переехать, а у него ребенок больной, за ним уход нужен. А наши сельские доктора что могут? Да ничего. Это же не городская клиника!
- Вот именно. Все, я побежала к директорше отпрашиваться.
- Онь, если она тебя когда-нибудь уволит, я поговорю, чтоб тебя в детсад взяли. Нам такой повар, во, как нужен!
- Надеюсь, не уволит. Спасибо тебе, Тамар!

Дорога до города была нескончаемой. В вагоне поезда народ привычно ругался, но ей было все равно. «Быстрее! – думала она. – Пожалуйста, быстрее!» До нужного дома почти бежала. Дверь ей открыла маленькая сгорбленная старушка.
- Вы к кому? – почти прокричала она, из чего Анисья сделала вывод, что у той проблемы со слухом.
- Здравствуйте, я к Катеньке.
- Дохтур что ли? И ходют, и ходют, а ребетёнку все хуже и хуже.
Войдя в комнату, Анисья похолодела. На диване лежал исхудавший до костей, лысый, безногий человечек, в котором она не сразу узнала Катю.
- Пить… пить, пожалуйста, дайте… – услышав шаги, тихо и шепеляво попросила девочка.
- Господи, деточка моя! – охнула Анисья. Взяв чашку с водой, стала поить ее с ложечки.
- Тетя… Анисья… – детские губы дрогнули, силясь сложиться в улыбку. – Как хорошо, что вы приехали… У меня тут письмо… папке… вы возьмите, передайте, когда сможете.
- Ну что ты, хорошая моя, сама и передашь.
- Не… успею… возьмите… – худенькая ручка с почти прозрачной кожей с трудом вытянула из-под подушки сложенный пополам конверт. Казалось, на это простое действие ушли все силы девочки. – Я как знала… что вы придете… не хочу Лесе давать… здесь про нее… Не говорите ей… ничего.
- Не волнуйся, Катюша, я обязательно передам папе твое письмо, – Анисья засунула конверт в карман платья.
Дверь в комнату открылась. Вошла женщина лет тридцати пяти с чайником в руках. Анисья подумала, что ее, пожалуй, можно было бы назвать симпатичной, если б не широкие карикатурно-черные брови и узкие глаза с нависшими веками.
Коренастая, хорошо сложенная, она остановилась в дверях:
- А вы кто?
- А вы?
- Я – Леся Карелина. Соседка Михаила. Присматриваю за Катюхой, пока его нет.
- А я… его знакомая. Он просил зайти.
Почему-то в последний момент Анисья не решилась сказать правду. Что-то жесткое почудилось ей во взгляде Леси, неприязненное. Так смотрят на соперниц. Она вспомнила слова Кати о влюбленности соседки в Мишу: «Ясно, ревнует!»
- А его нет. И будет он не скоро. Так что вам лучше не ждать.
- Да ничего, я не спешу. Вот с Катенькой поговорю, книжку ей почитаю.
- Я сама ей почитаю. Сейчас девочке нужно поспать. А вам лучше придти в другое время. Завтра. Или послезавтра.   
«А лучше никогда!» – добавила про себя Анисья.
- Вам пора, – Леся надвигалась на нее как паровоз – быстро и неудержимо.
Анисья не стала скандалить, поднялась, попрощалась и вышла, случайно чуть не ударив старушку, подслушивающую под дверью. 

Она разыскала мужа Ульяны.
- Давай без церемоний, – сразу сказал Игнат и показал на стул. – Садись. Ульянка мне про тебя много рассказывала. Нелегкая у тебя доля, сочувствую. Чем смогу, помогу, но в рамках закона.
- Не мог Миша никого ножом пырнуть.
- Значит, так. Давай все по порядку рассказывай, с самого начала твоей истории с Лебедевым. Любые мелочи. Все, что знаешь, о чем догадываешься. Поняла?
- Поняла. Про соседку тоже?
- Какую соседку? – насторожился Игнат.
- Которая в Мишу влюблена.
- Давай и про нее тоже. Только не торопись, я буду кое-что для себя записывать.
Слушал он внимательно, временами удивленно вскидывал редкие брови, присвистывал, смешно складывая узкие губы «бантиком», в какой-то момент посмотрел с таким любопытством, что Анисья покраснела.
- Да-а-а, мать, шекспировские страсти! Хотя…
- Что?
Он склонился ближе и тихо сказал:
- Понимаешь, кое-что в этом деле не вяжется.
- Что ты имеешь в виду?
- Лебедев сказал, что в нападавшем узнал Волошина. У Михаила рост метр восемьдесят пять, а удар ножом нанес невысокий человек. Такая петрушка.
- Вот! – вскинулась Анисья. – Я же говорю – не он это! У него дочка при смерти. Я только что заходила к ним на квартиру. Ей жить-то осталось несколько недель.
- Да знаю я, видел. Жуткое зрелище. Обещаю, что разберусь в этом деле.
- А Мишу выпустят?
- Постараюсь. Не хочется, чтобы в его отсутствие дочка умерла. Как думаешь, не сбежит он, если отпустить под подписку о невыезде?
- Не сбежит. Уверена! А повидаться с ним можно?
- Повидаться нельзя. А вот записочку от тебя передам. Только быстро, у меня времени совсем нет. И, кстати, особо-то в городе не светись. Мало ли!
- А я хотела еще раз к Катюше зайти.
- Смотри, дело твое.
- Игнат, а можно Мише письмо от дочки передать?
- Давай, передам. Записку-то написала?
- Вот, – Анисья протянула клочок бумаги с короткой строчкой «Люблю. Жду. Целую. Анисья» и Катин конверт.
- Удачи тебе.
- Найди его, Игнат! Найди эту сволочь! – тихо сказала она и вышла из кабинета.
- Найди… – усмехнулся тот. – Легко сказать! А у меня, вон, бумаг еще куча.
Он придвинул к себе стопку папок и занялся документами. Взгляд то и дело останавливался на детском конверте. Словно неведомая сила тянула к нему руки. Игнат взял его, покрутил, увидел, что тот не запечатан, почесал затылок и вынул смятый лист бумаги. Дочитав, бросил письмо на стол, вскочил и выбежал из кабинета.

Дверь в квартиру была приоткрыта, наверно, кто-то из соседей выносил мусор на помойку. Анисья подошла к Мишиной комнате, прислушалась.
- Господи, да что за напасть! – не стесняясь, ругалась Леся. – Когда же ты сдохнешь, инвалидка чертова? Ты смотри, какая живучая, сука! Ничто ее не берет! Жри, говорю! Я столько лет ее отца обхаживаю, а он все никак! Теперь никуда от меня не денется. Теперь, как миленький, женится!
Анисья распахнула дверь, вошла, облокотилась о косяк, насмешливо бросила:
- Ну, это вряд ли.
- Какого… – Леся вскочила с табуретки, швырнула миску с кашей на пол.
- Такого. Он давно женат. Так что не видать тебе Михаила, как своих ушей!
- Какого черта ты здесь делаешь?! Я же сказала тебе не приходить.
- Ну, мало ли, что сказала. Ты мне не указ.
- А ну, пошла отсюда! – широкие брови сошлись на переносице, сделав лицо похожим на кошмарную маску. – Пошла, кому говорю!
- Не распинайся, не боюсь.
- А зря, – сказал кто-то сзади и несильно толкнул ее в спину. – Ты проходи, не стесняйся.
- Мне нечего стесняться, – ответила Анисья и обернулась.
Мужик лет сорока пяти, худощавый, с лицом долговременного пропойцы, ухмылялся, перегораживая дверной проем. Сальные волосы налезали на большие оттопыренные уши, отчего тот выглядел глупо.
- Давай, дамочка, иди вперед, не засти свет, – он снова толкнул ее в спину, на этот раз с такой силой, что она едва удержалась на ногах. – Ты к инвалидке пришла? Ну, так шуруй к ней. Попрощайся.
- Что значит «попрощайся»?! – Анисья подбежала к дивану. На нее глянули испуганные огромные глаза с застывшей в них болью. – Господи, Катюша! Не волнуйся, все будет хорошо.
- Ага! На том свете! – Леся двигалась к ним, держа в руках маленькую подушку. – И тебя там тоже заждались. Уж больно ты любопытная. Слышь, Вован, ты займись дамочкой, а я пока инвалидку придушу.
Анисья загородила дорогу к дивану. Чуть расставив ноги, втянув голову в плечи, прижав согнутые в локтях руки к телу, она походила на волчицу, готовую драться за свою жизнь и жизнь своего детеныша. Но Лесю это не испугало. Она прыгнула на Анисью, но та увернулась. Мужик почему-то не встревал и помогать Лесе не собирался. Сложив руки на груди, прижавшись спиной к стене, он с интересом смотрел на сплетенных в дикой схватке женщин и подначивал:
- Давай, Леська, давай! Сделай ее!.. Слышь ты, красотка, она придушит сначала тебя, а потом инвалидку!
Увлеченный зрелищем, грызя ногти, он то и дело вскидывал руки, словно дрался сам, и не заметил, как приоткрылась дверь. В этот момент Анисья вывернулась и ударила Лесю по голове миской из-под каши. Она бы била еще и еще, пока та не сдохнет, но кто-то перехватил ее руку.
- Хватит, Оня! Хватит! – разъяренная, она обернулась. На нее удивленно смотрел Игнат. За его спиной стояло два милиционера. – Ну, ты, мать, даешь! Все, остынь! Хватит! Слышишь? Нам только убийства не хватало. Гасанов! Увести задержанную Карелину. И напарника ее захватите.
- А меня-то за что? Я не при делах! – заскулил мужик.
- Для выяснения личности, – нахмурился Игнат.
- А чего ее выяснять? Меня каждая собака знает! Вон, вы во дворе спросите, кто такой Вован Семёнов, так вам же каждый скажет!
- У Карелиной что делал?
- Выпить зашел… ну и еще кое-что поделать… ну… это… спим мы с ней иногда. По-дружески.
- Разберемся! – рыкнул Игнат и махнул рукой. – Гасанов! Забирай голубчика.
Анисья бросилась к дивану:
- Катюша, ты как?
- Нормально… Спасибо, тетя Анисья. А то я… испугалась сильно.
- Все, девочка моя, успокойся. Пить хочешь?
- Хочу… очень.
Когда Катя уснула, Игнат поманил Анисью в коридор.
- Мишку твоего сегодня выпустят.
- Правда?! Ой, Игнат, спасибо тебе!
- Это не мне.
- Тебе! Подожди, – вдруг опомнилась она, – а как ты здесь оказался?
- Неважно. Что смотришь? Я Катино письмо прочитал, оно не запечатано было. Да-а, досталось бедной! Представляешь, что только Карелина не пыталась сделать, чтобы Катя быстрее умерла. Кормила соленой едой, а пить не давала, вместо одних таблеток совала другие. Да там столько всего! Странно, что девочка отцу ничего не говорила.
- Берегла, наверно. А, может, боялась, что еще хуже будет.
- Ну, да. Сначала, как я понял, все было нормально. А недавно между Михаилом и Карелиной состоялся разговор, после которого у той что-то в башке сдвинулось.
- Это ты из Катиного письма такие выводы сделал?
- Да. Там много чего интересного написано. Исповедь больного ребенка. Это ужасно! Такие вещи – в Советском Союзе! – он посмотрел в конец коридора, возмущенно махнул рукой и повысил голос. – Что за люди? Знали, какая мерзость здесь творилась, и никому ничего не рассказали! Самые страшные на земле вещи – это равнодушие и безнаказанность. Но ничего! Когда-нибудь за них введут отдельную статью в уголовном кодексе!
Они еще пару минут поговорили, и Игнат засобирался:
- Мне пора. Ты, Оня, молодец! Будешь Мишу ждать?
- Да. И Катюшу одну не оставлю.
Он козырнул и вышел на лестницу. Дверь за ним закрылась. Анисья вернулась в комнату, тихонько прибралась, открыла окно. На подоконнике резвились солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь листву березы. Птичий щебет радовал душу. Скоро вернется Миша, и все обязательно будет хорошо!
Она так и стояла возле окна, пока не стало темнеть. Сзади на плечи легли руки. Вздрогнув, обернулась и ахнула:
- Мишка! Господи, как же я соскучилась!
- Просмотрела меня? А я тебя еще издали разглядел в окне! – улыбнулся он, обнял и долго целовал.
- Папа! – послышался тихий радостный голос.
- Катюха! – кинулся Миша к дочке.
Анисья возле окна плакала, глядя, как прижимает к себе умирающего ребенка муж.
- Я боялась тебя не дождаться, – едва слышно сказала Катя.
- Нечего думать о плохом. Договорились? Теперь мы вместе, а вместе можно преодолеть любые преграды! – твердо сказал Миша. – Ты мне веришь?
- Верю… папа.
- Вот и хорошо. Сейчас мы сделаем ужин, а потом ты будешь спать. И тебе обязательно приснится райская птица. Помнишь, мы недавно читали про нее?

Миша с Анисьей не спали полночи, сидели, держась за руки, и тихонько разговаривали. Он гладил ее плечи, целовал смущенно, как в первый раз. Она с трудом сдерживала трепет желания близости с любимым мужчиной, вздыхала украдкой и не могла оторвать от мужа глаз. Лишь когда стрелки будильника перевалили за три, они задремали, сцепив руки и прижавшись друг к другу.
Утром Катя умерла.

Она думала – хоронить чужого ребенка не так страшно, как своего. Ошибалась. Словно замшелый пень из болота схороненной памяти выплыла нестерпимая боль тех дней, когда умер от голода Виталик, была убита осколком снаряда Римма. Оказалось, она, эта боль, никуда не девается, а лишь прячется в глубинах души, чтобы в один из дней коварным ударом напомнить о себе.
Нестерпимо захотелось увидеть Ниночку, и Анисья добежала до почты, отправила ей телеграмму. В ожидании дочки нервничала, а Михаил сидел на диване и нескончаемо гладил маленького мягкого ослика, которого обожала Катюша. Анисья то и дело подбегала к окну и с надеждой вглядывалась в дорожку между деревьями. Нина так и не приехала.
- Знать ее больше не хочу! – плакала Анисья на плече Миши, тот лишь вздыхал.
- Может, телеграмму не получила? Не приехала, значит, не смогла. Все, Оня, не накручивай себя.
- Да она отказалась от нас! Как ты не понимаешь?! Предала!
- Не говори ерунды.
- Все равно… – задыхалась под тяжестью обиды Анисья. – все равно… так нельзя! В трудные минуты мы должны быть все вместе!
- Не всегда получается так, как нам хочется.
Похоронили Катю на Смоленском кладбище. «У нее хоть могилка будет, – подумала Анисья, бросая горсть земли на опущенный в яму гроб, – а детишки наши незнамо где зарыты, упокой, Господь, их душу!» В отчаянии она запрокинула голову, сглатывая вместе со слезами притупившееся отчаяние безвозвратной потери. Высоко в небе плыли облака, похожие на комки сладкой ваты, нанизанные на пики солнечных лучей. Шелестел разросшийся возле крохотного пруда тальник. Жужжали невидимые мухи. Жизнь шла своим чередом, огибая двух людей, ссутулившихся возле свежей могилы. Для них время остановилось.
Обратно шли молча, держась за руки. Казалось, только так, отдавая тепло друг другу, можно выстоять в горе. На автобусной остановке топтались несколько человек. Анисья взяла мужа под руку, прижалась, будто искала защиты. Когда же закончится черная полоса в их жизни? Будет ли в их жизни счастье?
- Ты сейчас на вокзал? – Миша поцеловал ее в кончик носа и быстро посмотрел по сторонам – не хватает еще, чтобы им сделали замечание о некрасивом поведении советского человека в общественном месте.
- Да. Когда ты приедешь в Мельниково?
- Не переживай, я приеду, как только с работой разберусь. Дам тебе телеграмму.
- Миш, а ночевать где будешь?
- Попрошу ключи от дворницкой. Не могу вернуться в комнату, где Катюха… где ее уже никогда не будет.
- Ты только не пей больше.
- Не буду. Я Катюхе слово дал.
Мишин голос прозвучал сдавленно, словно он что-то сдерживал в себе последним усилием воли. Анисья не стала заглядывать ему в лицо. Бывают моменты, когда не стоит подсматривать за эмоциями, обнажающими душу. От взгляда даже близкого человека в эти мгновения боль усиливается многократно.

Шло время, а Миша все не приезжал. Анисья писала ему коротенькие письма почти через день, он регулярно отвечал, что все в порядке, вопрос с работой вот-вот решится, надо только немножко подождать. Почтальонша равнодушно совала ей в руки конверты с городским штемпелем, а вечером спешила к подруге в дом напротив и рассказывала, какая Онька дура: письма письмами, но раз мужик не едет, значит, завелась у него в городе другая дамочка. Анисья не верила. Не такой Миша человек! Если разлюбил, обязательно напишет. Только подумать об этом было страшно. Столько глухих ночей провела, не сомкнув глаз! Столько исстрадалась от своих сомнений! Иной раз сядет в саду, обопрется спиной о яблоню, закроет глаза, слушает дрожащую песню зяблика, а сердце аж заходится от слез, ногти в ладони впиваются. И сама себя убеждает – нельзя не верить любимому человеку! Вся сила любви – в вере. А как иначе? Иначе это не любовь, а всего лишь ее сумерки, в которых блуждает душа, слепо натыкаясь на острые сучки самообмана.

Знойный июль сменился августовской спелостью, а там и сентябрь подправил желтизной потускневшую краску полей и садов. Холодная испарина осени ложилась ночами на поникшие травы, и обессилевшее солнце подолгу утром не могло ее просушить.
В тот день, привычно оставив ключ от дома за наличником окна – на случай приезда Миши, Анисья ушла на работу. Почему-то все время сжималось сердце, все валилось из рук.
- Оня, ты что, ночью кур воровала? – удивилась тетя Поля – женщина седая, полная и веселая. У нее месяц как умер муж-алкаш, и, наконец, все синяки и отеки с ее лица сошли.  – Смотри, чуть не порезалась, как руки-то дрожат.
- Сама не знаю, что со мной. Все внутри сожмется, потом как хлынет по жилам, аж до тряски!
- Это у тебя климакс начинается, – заржала некрасивая Вероника с плоской задницей и полным отсутствием грудей.
- Тьфу, дура! Что, стока ваты в лифчик напихала, что под ее тяжестью головка к земельке клонится да стучится об нее? Это у тебя в мозгах климакс! – отмахнулась тетя Поля. – Онь, мож, заболела? Как себя чувствуешь?
- Не знаю, да нормально вроде.
- Вроде Володи, а похож на Кузьму. Вот что, давай-ка дуй домой. Ужин ребятишкам мы без тебя сделаем.
- А и верно, Оня, – подошла к ней подруга Лида Захарова, руку на лоб положила и покачала головой. – Да ты горишь вся! Точно, заболела.
Анисья собралась, попрощалась со всеми и вышла на улицу. Воздух, еще теплый, но не густой, а будто разбавленный ветерком, приятно обдал свежестью. Она запрокинула голову. Высоко в небе летел клин журавлей. Их крик так печально стекал сверху в пожухлую траву, что Анисья едва не разревелась. Где ж взять столько терпения, чтобы верить и ждать, ждать и верить?… И настанет ли день, когда слово «ждать» растворится в прошлом? Потерев виски, глубоко вдохнула и направилась домой, все ускоряя и ускоряя шаг. Свернула на свою улицу и остановилась.
Из печной трубы ее дома шел дым.
- Миша… Миша… – повторяла она, прижав руки к груди и боясь моргнуть. Казалось, сделай еще шаг – и ноги не выдержат, подломятся, как подпиленные деревца.
Анисья не помнила, как добежала до избы, распахнула дверь и застыла в объятиях мужа. Он целовал ее заплаканное лицо, что-то говорил, но она не разбирала слов. Сейчас было важно только одно – дождалась! Вот он, рядом – любимый, единственный! Его глаза сияли, губы улыбались, руки… ох, эти руки! Что они вытворяли с ее телом! Она казалась себе шоколадкой, тающей в тех местах, где его касались требовательные мужские пальцы…
- Почему ты не дал телеграмму? – сонно спросила Анисья, натягивая одеяло до подбородка.
- Хотел сделать сюрприз.
- У тебя получилось. Никогда не верила, что от счастья можно умереть или парить на седьмом небе. Та-ам, среди облаков. И чувствовать себя огромной-огромной птицей.
- Господи, Оня, как же я по тебе соскучился…
От поцелуев кружится голова, глаза отказываются открываться. Эти счастливые мгновения хочется пить, как пьет дождевую воду иссохшаяся земля – стряхивая пыль чужих ног, освежая трещины дорожной корки, до одури, до пьянящего наслаждения.
- А что ж так долго не ехал?
- Не мог. Но теперь все! Теперь мы никогда не расстанемся! Я тебе обещаю!
Тело почти парило, закутавшись в эфемерное облако неги.
- Я совсем забыла, как это бывает, когда рядом любимый мужчина.
- Я тоже.
- Что тоже? – она приподнялась на локте и шутливо боднула мужа головой. – Тоже забыл, как оно бывает рядом с любимым мужчиной?
Миша засмеялся, потянулся, перекатил ее на себя:
- Ну, что, жена, может, поздороваемся еще разок? – стук в окно прозвучал неожиданно и совсем не вовремя. – Давай сделаем вид, что нас нет дома.
- А если что-то срочное? А вдруг телеграмма? Пойду открою. – Анисья набросила телогрейку поверх ночнушки, вышла на веранду, распахнула дверь, выглянула в темень. – Кто здесь?
- Оня! Фу, напугала! Это я, Лида. Решила зайти узнать, как у тебя дела. Вроде не поздно еще, а у тебя света нет.
- У меня все хорошо, – Анисья улыбнулась, поправила волосы.
- У нее все очень хорошо, – послышался мужской голос. – Привет, Лидок!
- Ой! – взвизгнула та. – Мамочки мои! Мишка!
- Так, девчонки, а ну-ка в дом! Не июль на дворе.
- Да я, наверно, не вовремя?
- Теперь уже неважно! – засмеялся Миша. – Давай, проходи.
Анисья сняла телогрейку, надела халат, подаренный мужем, Лида тотчас подметила:
- Ух, красотища какая! А цвет какой – обалдеть, прям под твои глаза. А ну-ка покрутись! Ну, чисто василек в поле! Верно, Мишка?
- А еще мне Миша платьев привез целую гору! – похвасталась Анисья.
- У Мишки всегда был хороший вкус, – вздохнула Лида и улыбнулась. – Может, чайком угостите, хозяева? А то я с работы, готовить дома неохота да и не для кого.
- Правда, Онь, давай чего-нибудь поедим. Что-то я проголодался! – подхватил Миша.
Он так красноречиво вздохнул, что Анисья смутилась, опустила глаза. Лида, снимая косынку, незаметно осмотрелась, подметив и разобранную постель, и впопыхах сброшенную на стул одежду, и флакон духов «Красная Москва».
- У нас как раз картошка с салом поспела, – ринулась на кухню Анисья, вытащила чугунок, поставила на край печи. – Ой, забыла спросить – огурцов или капусты…
Размахивая полотенцем, подошла к приоткрытым дверям комнаты и на миг замешкалась, поправляя сбившийся половик.
- Что ж ты так долго не ехал, Мишенька? Я уж извелась вся! Если б ты знал, как я соскучилась, а тебя все нет и нет.
- Лидок…
- Да, Мишенька, да! Хороший мой! Единственный мой! Ну, обними же меня! Господи, как мне плохо без тебя! Но теперь все. Теперь мы никогда не расстанемся! Помнишь, как нам хорошо было вместе?



(продолжение http://www.proza.ru/2016/03/21/456 )