Падающие облака. 1-9. Вкус предательства

Глава 9. ВКУС ПРЕДАТЕЛЬСТВА



  Ее словно в прорубь окунули! Лязгнули зубы. Заледенело сердце, сбилось с радостного ритма. Задрожали руки. Анисья отшатнулась, прижала к губам полотенце, чтобы не закричать, выбежала на кухню. Захотелось сдохнуть. Прямо сейчас. Прямо здесь. Потому что она не знала, как теперь посмотреть им в глаза. Казалось, из головы разом вылетели все мысли, кроме одной: «Как же так?! Господи, ну как же так?! Ведь я столько лет искала, ждала… Как же так?..»
Машинально наложила квашенной капусты из большого эмалированного бака, миску понесла в комнату. У двери остановилась, прислушалась. Тишина. С трудом сдержала дыхание, рвущее легкие, вошла с улыбкой, как ни в чем не бывало:
- Капусточка! Сейчас картошку принесу. Миш, тарелки-то доставай из буфета!
- Что? Тарелки?
Анисья моментально заметила и его сосредоточенный вид, и румянец на щеках Лиды. Та не удержалась, посмотрела на Мишу, отвела взгляд, вздохнула. Скользнула змейкой по ее губам улыбка и спряталась в уголках глаз.
- Лид, помоги ему – ты знаешь, где у меня что. Про хлеб не забудьте.
До кухни шла, вцепившись в воротник халата. Отдышалась, подхватила полотенцем чугунок. На пороге комнаты натянула на лицо улыбку:
- Ну вот…
- М-м! – потянул Миша носом. – Обалденный запах! Аж слюнки потекли. А что, девчонки, может, по такому случаю по рюмочке? Оня, давай свою наливку, она у тебя очень вкусная получилась.
За ужином он много говорил, словно за потоком слов пытался спрятать неловкость. Но смех его казался Анисье неестественным, мимика походила на гримасы, да и в голосе чудилась ей фальшь. «Наверняка пойдет Лидку провожать, – думала она. – Еще бы! Такая возможность побыть вдвоем!» 
- Ты посуду не мой, я завтра помою, – бросил он вслед, когда Анисья собрала тарелки и понесла их на кухню.
- А чего тут мыть-то? Вода в котелке горячая, пара минут – и всего делов!
Не говорить же ему, что нет сил сидеть с ними за одним столом, слушать всякую ерунду и перехватывать восхищенные Лидкины взгляды.
- А что, Миш, мож, проводишь соседку-то? – подбоченясь, Лида вызывающе выставила грудь.
Анисья замерла.
- Неа… – зевнул он. – Сама дойдешь, не маленькая.
- Фу! Как не стыдно? На улице темень такая. А ну, как волки нападут и сожрут? – в Лидкиных глазах такая отчаянная мольба, что Анисье стало тошно, захотелось схватить ее за волосы и потащить к порогу.
- Тебя? Сожрут? Подавятся! – захохотал Миша.
Лида матюгнулась, вскочила, бросилась к дверям, надевая на ходу плащ, косынку повязывать не стала, в карман сунула, выскочила за порог и громко хлопнула дверью.
- Миш, ну, ты чего? – удивилась Анисья.
- Слушай, она по деревне столько лет одна шарилась – и ничего. А тут мужик появился – давай на шею вешаться. Не девка, чтоб от парней шарахаться. Да и кому она нужна? Молодежь – по кустам да клубам, мужики – по домам сидят. Кого тут бояться? Это ее каждая собака боится. Брось! Давай лучше спать ложиться. Ты чего погрустнела? Глаза какие-то странные у тебя стали. Часом, не плакать собралась? Нет? Смотри!
- Да нормально все, Миш.
- Кстати, я недельку-другую отдохну и на работу выйду.
- Как выйдешь? Куда?
- Меня бригадиром взяли в управление механизации.
- Когда ж ты успел?
- Успел… Ну, где ты там? Иди скорее, я тебе местечко нагрел…

Теперь Анисья осторожно присматривалась к Лиде, но та вела себя обычно: то веселилась, как одержимая, то ходила мрачнее тучи.
- Что, Онь, муж приехал – не до подруги стало? И в гости не зовешь? – то и дело подначивала она.
- Уймись, репей! – одергивала ее тетя Поля.
- А что? Так и есть! Раньше без Лидки – никуда, а теперь не нужна стала! – заводилась Лида.
- И правильно делает, что не зовет. Вести себя прилично научись.
- Это я-то себя вести не умею?
- Вот перестанешь на шею мужикам вешаться, тогда и в гости звать начнут.
- Когда это я кому-то на шею вешалась?
- А недавно кто в рюмочной перед мужиками подолом тряс? Думаешь, не знаем? И то, что они драпали от тебя, как от чумы, тоже нам известно. Аж пиво не допили!
- Тетя Поля, – встряла Анисья, – ну зачем ты так?
- А ты защищай, защищай подружку! – вдруг взъелась та. – А она быстренько твоего мужика под свой теплый бочок подберет.
- И подберу! Чё б не подобрать, если плохо лежать будет?
- Цыц, метёлка! – прикрикнула тетя Поля и наклонилась к Анисье. – Ты времечко выбери, потолковать надо. Давай вместе домой пойдем, все одно по пути.
- Хорошо. Я тебя подожду после работы.
- Вот и договорились.
   Лида ушла раньше всех. С гордо поднятой головой, напевая «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поет о нас страна…» , она свернула к вокзалу. «В рюмочную пошла, – дернула плечами Анисья. – Опять завтра опоздает. Вот ведь дурёха! Не заметит, как сопьется. Говоришь ей, говоришь, а все бестолку. Думает, в рюмочную приличные мужики ходят. А где они у нас, приличные-то? Все, как один пьют. Господи, только бы Мишка не сорвался!»
Сзади ее догнала тетя Поля, подхватила под руку:
- Ну, теперь и домой можно, на вторую смену. Я как мужа похоронила, думала, для себя одной готовить ни за что не буду. А придешь, щец сваришь с потрошками, сметанки кинешь – ну такой аромат по избе плывет, что жизнь в радость.
- Теть Поль, ты о чем поговорить-то со мной хотела?
- Хотела, да не знаю, говорить ли.
- Говори, раз уж дошло до этого.
- И то верно. Я про Лидку.
- А что про нее говорить? Столько лет одна после смерти мужа, тяжело ей.
- Ты тоже много лет одна жила, однако, ничего, не скурвилась. Понимаешь, тут дело такое… В общем, гони ты ее от своего дома поганой метлой. С гнильцой баба. Она ни на кого не посмотрит: ей ни мать, ни отец, ни родная партия не указ. Захочет мужика увести, уведет, поиграется, бросит. А семью-то чужую уже развалила. Сколько их было, вспомнить страшно! Только ей все равно.
- А зачем мне мужик, которого любая со двора, как телка, может увести?
- Так-то оно так. Но… мужик – натура тонкая, его красным флагом не приманишь, на червя не возьмешь, а вот голой коленкой да сиськой завлечь можно. Как ее муж Петька погиб знаешь?
- Лида рассказывала, зимой на рыбалке утонул.
- Врет. Дело в первую зиму после войны было. Петька вернулся сильно контуженный и по мужской части у него не всегда получалось. А Лидка будто с цепи сорвалась. Как мужик какой в село возвращается – она тут как тут. Уж Петька ее бил страшным боем, да только не помогло. Будто сглазил бабу кто! Пока она втихую шашни крутила, он еще терпел, любил ее очень – она ж девка видная была, фигуристая. А тут как раз к зиме вернулся в село Гришка Торопов, да не один приехал, а с беременной женой. Выделили им дом, все ничего, Новый год справили. Тут и всплыло, что Лидка с Гришкой в бане… ну… то самое. Жена Гришкина сама туда не полезла, а привела Петьку. Завязалась драка. Вот Петька-то головой об угол печи и ударился да сразу насмерть. Его похоронили, Гришка с женой в райцентр перебрались, Лидка, вроде, попритихла, бабы наши вздохнули с облегчением. А тут Мишка твой к родителям приехал.
- И что, у них… было что?
- Не знаю, врать не стану. Ходить вместе – ходили, он же думал, ты в лагерях сгинула – Марья об этом на каждом углу говорила. Но добрые люди ему нашептали, с кем он связался, так Мишка неделю пил, а потом собрался и в город уехал. И тут Лидка словно свихнулась, за ним бросилась, а только он ее выгнал. Вернулась она в Мельниково, неделю ее не слышно, не видно было. Потом на работу устроилась, вести себя нормально стала. А дурная-то слава, как жижа болотная – за собой тянет и тянет. Никто с ней дружбу водить не хотел. Ты когда к нам приехала, она словно ожила. Я-то грешным делом думала – обрадовалась баба, что ее кто-то, наконец, приветил, а она, похоже, недоброе задумала.
- С чего ты это взяла?
- А как она среагировала, когда узнала, что ты Мишкина жена?
- Не помню.
- Зато я помню. Она позеленела аж вся! Тем же вечером нажралась до поросячьего визга, мужики из рюмочной ее до дому еле довели. А что, разве она тебя не выспрашивала про Мишку? Не говорила, что с Костькой Лебедевым надо попробовать жизнь наладить?
- Ну…
- Думаешь, из праздного любопытства или по дружбе? Как бы не так! Вот помяни мое слово – она попробует Мишку увести. Детей у нее нет и не будет – по молодости неудачно вытравила, замуж никто не берет. А возраст-то уже за сорок перевалил, впереди  одинокая старость забрезжила, тут уж хоть какого мужичка ухватить. Так что ты стерегись ее, особо теперь не привечай да домой без крайней нужды не зови.
- Да не по-людски это, теть Поля – столько лет, вроде, как дружили, а тут от ворот поворот.
- Не по-людски – семейную постель ворошить своей кочергой.
- Если мужик захочет изменить, он и жену не побоится.
- Ну, да, тут ты права. Одна защита – любовь.
- Да иной раз и любовь не помогает.
- Измена – не сорняк, на пустом месте не родится. Все в жизни бывает. Только, милая моя, любовь потом все по своим местам расставляет. Ну, Оня, я тебя предупредила, а там сама решай, чай, взрослая тётя уже. Ну все, я уже пришла. А ты иди и думай.
- Легко сказать…

За две недели, что Миша был дома, он покрыл крышу железом, поправил забор, поленницу перетаскал на задний двор под навес. «Вот что значит – хозяин появился! – восхищались соседки. – Повезло Анисье. Да и то ладно, баба она хорошая, добрая, намаялась в жизни, пусть хоть на склоне лет все у нее будет!» Только Лида так не думала. Ляжет на кровати, закроет глаза и видит, как они с Мишкой много лет назад на всех лавочках пересидели. А как он ее на руках нес до самого дома, когда она ногу подвернула! И целовались сколько! Не так, чтоб много, но зато в губы. Правда, до постели дело не дошло, здесь уж сама виновата – форс держала, а Мишка взял – и уехал в город. Хотя, скорее всего, натрепали ему про нее. Ну и что? Ничего особенного. Она женщина свободная, любить кого хочешь может. Поехала за ним в город, думала – поговорят, все выяснится, а он отмахнулся от нее, прогнал и сказал, что знать не хочет. Когда к ним в интернатовскую столовую пришла Анисья, Лида с любопытством приглядывалась к новенькой. Но тут как снег посреди лета – а это, оказывается, жена Мишкина! Та, которая якобы в лагерях сдохла. Лида столько планов настроила – поедет в город, признается Мише в любви, сделает все, чтобы он женился на ней, а выходит, все коту под хвост? Оставалось только одно – не спускать с соперницы глаз. Но шло время, Мишке на Лиду было плевать, более того – он сошелся с городской теткой, у которой дочка-инвалидка и комната в коммуналке, и куда-то переехал. «Ну и черт с тобой!» – решила Лида. Главное, он не с Онькой!
И Костьку Лебедева тогда она настропалила – как прознала, что подруга в город укатила, сама к нему пришла, самогонки и закуски принесла. Даже в постель его тянула, но он только про Анисью и говорил, да с колен ее ссаживал.
- Ты, Лидка – дура полная! Где ж тебе с Оней сравняться! У нее душа есть, нежность, тепло. А глаза какие! А у тебя одно на уме – как мужика в кровать затащить. Ты и любить-то не умеешь. Вся твоя любовь промеж ног заканчивается.
- А ты проверял? – Лида заплакала. – Господи, обидно-то как слушать такое!
- А чего тут проверять? Сердце, оно или есть, или его нет. Вот у тебя… – он отодвинулся, презрительно окинул ее взглядом с ног до головы, поморщился и отмахнулся, – не сердце, а насос для перекачки крови. И слезы твои – лживые, а потому нет им веры.
- Это ты дурак, Лебедев! Онька над тобой смеется, а ты ее боготворить готов. Ну не идиот ли? 
Лида сбегала домой еще за одной бутылкой. Лебедев с каждым часом становился все мрачнее и молчаливее.
- Вот ты сидишь тут, слюни пускаешь, – привалившись к его плечу, нашептывала Лида, – а она там с другим мужиком еб… И кто из нас теперь дурак?
- Пошла вон, проститутка! – стукнул Лебедев кулаком по столу. – Даже если она… то не с кем-нибудь, а с собственным мужем… Это так… информация для общего развития умственно отсталых.
- Уверен, что с мужем? – хихикнула Лида. – Ну-ну! Блажен, кто верует – тепло тому на свете! 
- Пшла прочь, подстилка фашистская!
- Что?! – она отшатнулась, словно обожглась о слова.
- А то! Все знают, как ты с фашистом на сеновале кувыркалась! Твой мужик на фронте кровь проливал, а ты тут… Тьфу!
- Да если б я его в койку не уложила, где б сейчас детишки нашенские были? А? Петька Калганов, Маруся Летягина, Толик Морозов, Оля Попова… Сколько их тогда на площади перед домом культуры стояло для отправки в Германию? Не знаешь? А я знаю! Пятьдесят семь человек! Это он не дал их в Германию угнать! И стариков расстрелять – это он не позволил! А ты… Эх, ты, а еще коммунист! Не коммунист ты, а штанина босячная! Тряпка!
Лида с трудом поднялась, пошатываясь, пошла к выходу, на пороге обернулась, плюнула и хлопнула дверью. Вернувшись домой, бросилась на кровать и заревела. Откуда ей взять тепло и нежность, когда никто ее этому не обучил? От мужа отродясь ничего хорошего не видела. Пил да бил, бил да пил – вот и вся его любовь. А в постели он и до войны не мастак был. Отстреляется семенем за одно мгновение, в щёку чмокнет – и храпит, отвернувшись к стенке. А она лежит, распахнув глаза, и не знает, а как оно по-правильному бывает-то? Вроде, бабы говорили, потом на крыльях уносит, а у нее тяжесть в низу живота копится. Только тогда и познала женское счастье, когда с немцем тем, Йоханом Майером, любовь закрутила, и то не по собственной воле, а бабы попросили, чтоб село не пожгли. За все последующие годы ни один из мужиков не был с ней таким нежным и ласковым. А тогда она сама не заметила, как влюбилась. И он с нее глаз не сводил. Руки ее в ладони возьмет, прижмет к губам и шепчет что-то по-своему. Косу ей расплетет, золотистые волосы перебирает, смеется:
- Ты Ундина! Русалка, по-вашему.
- Да какая же я русалка? Баба деревенская.
- … И кос её золото вьется,
       И чешет их гребнем она,
       И песня волшебная льется,
       Так странно сильна и нежна.
- Любишь стихи?
- Да.
- Откуда ты так хорошо знаешь русский язык?
Он не ответил, поцеловал нежно, погрустнел.
Всю жизнь она помнила Йохана. Может, потому и за Мишку Волошина пыталась зацепиться, что похожи они были, как братья. Только Мишка сбит покрепче да ростом на голову выше. А волосы свои она тогда долго не стригла, берегла, сколько могла, потом рукой махнула, отрезала косу – не до того! – и в дальнем углу шкафа спрятала. Кому она теперь нужна? И коса, и сама Лида?

Конец сентября выдался дождливым. Дороги окончательно раскисли, и до работы теперь дойти можно было только в резиновых сапогах. Анисья по-прежнему заходила за Лидой, ждала возле калитки, угощая забавного дворового пса Буяна. Одно ухо у него стояло, второе – наполовину висело, отчего собачья морда имела сконфуженный вид. За кусочек печенья он готов был плясать на задних лапах, чем и веселил Анисью. Лида шлепала его веревкой, на которую обычно закрывала калитку, и ругалась, что отведет к живодерам, а себе заимеет злющего кобеля.
- С мужиками не везет. С собаками не везет. Что ж я проклятая такая? Может, мне кошку завести? Хоть мышей погоняет. Как думаешь?
- Не говори ерунды! – сердилась Анисья. – Вот увидишь, будет и на твоей улице праздник.
- Сколько же его ждать, праздника-то? Одна сплошная безнадега. Я уж и забыла, когда мою койку кто-то, кроме меня, мял. Не боишься, что мужа-то уведу? – как-то спросила Лида. – Что ж не гонишь?
- Мы, Лида, с тобой подруги. Это значит и радость, и беда пополам.
Лида фыркнула, словно ей в нос попала вода, повела бровью и с тех пор как-то стихла. После работы спешила домой, в рюмочной ее больше не видели. Но и к Волошиным в гости она не ходила. Зато вечерами частенько стала пропадать в поселковой библиотеке. Тетя Поля как-то поинтересовалась:
- Слышь, Оня, а что это такое с нашей Лидкой? Неужто за ум взялась?
- Может, и взялась. Когда все кругом шпыняют да грязью поливают, у кого угодно мозги набекрень съедут.
- Ты поаккуратнее с ней. Мало ли что! Не верю я в такие чудесные превращения.

В тот день продукты в интернат привезли под конец смены.
- Оня, прими, а то я что-то себя неважно чувствую.
- Хорошо, теть Поля. Ты домой иди, чаю с медом и малиной выпей, а товар я приму.
Пока с телеги сгружали коробки и ящики, лошадь безучастно переминалась с ноги на ногу. Анисья угостила ее морковкой, но та не взяла.
- Слышь, Мирон, что-то Зорька твоя скучает.
- Да подружку ейную, Гортензию, на мясо свели. Наверно, чует, что и ее очередь скоро, – парень лет двадцати трех, сутулый и длиннорукий, почесал затылок. – Ну что, посчитала? Ты по накладным сверь.
- Все правильно. Спасибо.
- Да ладно! Дело житейское. Мож, тебя до дому довезти? Смотри, темень-то какая.
- Пройдусь, воздухом подышу.
- А, ну-ну, подыши. Ладно, поехали мы. Пока до конюшни доплетемся, пока распрягу да в поле сведу, да стреножу  – опять к полуночи дома буду. А в пять вставать. Эх, Танька ругаться будет.
- А тебя жениться за уши никто не тянул.
- Да забрюхатила она, вот и женился.
- Зато пацаненок какой чудесный у вас растет!
- Да! – заулыбался Мирон. – Эт верно! Ну, все, бывай!
Заперев черный вход, Анисья закрыла двери кладовой на замок, выключила свет, попрощалась со сторожем и вышла на улицу. Было так темно, что, казалось, воздух можно пощупать рукой. Зря она отказалась от предложения Мирона. Поежилась, дернула плечами. Сначала к тете Поле зайдет, ключи отдаст – та раньше всех приходит на работу, а потом сразу домой. Миша, наверно, голодный сидит, не ужинает, ее ждет.
- Оня! – услышала  она голос подруги, остановилась, обернулась. – Подожди!
Из тени дерева вышел человек. Анисья присмотрелась, но фигура была мужская. Лида охнула, подбежала к Анисье, сильно толкнула в спину, повалилась на нее сверху.
- С ума сошла? Лида… Лида?..  – Анисья выбралась из-под обмякшего тела и подергала за руку. Подруга лежала посреди дороги, неудобно подогнув ноги. В спине торчал нож. – Лида!
Тяжело дыша, на них смотрел Лебедев. В распахнутом пальто, с диким взглядом, он казался безумным. В свете фонарей его руки, залитые кровью, казались черными.
- Помогите! Убили!! – закричала Анисья.
Из-за поворота выехал Мирон, натянул вожжи:
- Тпру-у! Что за дела? Услышал крик…
- Лебедев Лиду порезал. В больницу ее надо, может, успеем.
К утру весь поселок знал, что Лебедев хотел убить Анисью, но Лида ее спасла, хотя сама пострадала. Рана оказалась глубокой и очень опасной.
- Говорят, привезли вовремя, но не факт, что выживет. Да, вроде, и позвоночник поврежден. Во, какие дела! – шептался народ. – Надо же, Лидка какая смелая оказалась! Настоящая подруга!
- А с Лебедевым что теперь?
- Как что? В тюрьму посадят!
- Неужто он и впрямь хотел Анисью зарезать?
- Говорят.
- Вот любовь проклятая что с мужиком сделала.
- Не любовь это, а блажь дурацкая! Негоже советскому человеку такие дела творить! В то время, когда мы строим коммунистическое будущее, всякие вражеские элементы стараются нам помешать своими капиталистическими замашками.
- Ты чё, дура? Ты еще сюда порабощение разума сектантами припиши! Сбрендил мужик от любви. Вот и все дела!



В ту ночь я долго не могла уснуть. История, рассказанная прабабушкой, перевернула все в моей душе. Мне казалось – я шагнула за стену, которую когда-то возвела вокруг себя, и вдруг увидела – а мир-то огромен и полон красками, о существовании которых даже не подразумевала. Это было пепелище души, и на нем обязано взойти что-то стоящее, потому что жить, как раньше, я уже не смогу никогда. Душа рвалась от боли потери выдуманных мифов и счастья прозрения. В огромном море любви я была неприкаянным лепестком осыпавшегося цветка. Или камушком из разрушенной стены своего прошлого, в которое отныне нет возврата. Теперь оставалось только одно – двигаться вперед. Я впервые ощутила себя ребенком, который учится ходить. И понимать. Себя. Своих родных. Тогда я даже не догадывалась, что именно в тот момент передо мной открылись двери в мир под названием Любовь.


(продолжение http://www.proza.ru/2016/03/22/1388 )