Жаркий день был на исходе. Розоватый вечер осторожно разливался по небу. Хотя на дворе был уже сентябрь, в воздухе еще чувствовался зной. Мы шли по пыльной сельской дороге, увлеченно обсуждая начало школьных занятий. Мы перешли в пятый класс и считали себя уже взрослыми старшеклассницами. Временами наш разговор резко обрывался и в сердце пробиралась тревога, которая ощущалась всюду – дома, в школе, среди соседей. Люди говорили, что возможно скоро начнется война…еще одна, вторая. А мы даже до конца и не осознали закончилась ли на самом деле первая. Дети войны – это особенный диагноз, который не лечится и горящим клеймом ложится на детские тела до конца их дней. Мы знали, что где-то есть другая жизнь: веселая, с игрушками, танцами, парками. Мы ее иногда видели по телевизору или читали о ней в учебниках, но почему-то никогда о ней не мечтали, потому что были уверены, что так и должно быть, ведь северяне не надеются, что их лето будет долгим и жарким, как на юге, так и мы привыкли к своему укладу, привыкли бояться каждого шороха, не спать по ночам и слишком рано научились молиться. Наше детство выпало на стык двух веков, и мы стали самой главной жертвой большого геополитического спора, развернувшегося на нашей земле. А иными словами, сами того не замечая, мы замерзшими ручонками в холодных кабинетах с выбитыми окнами писали новую историю Чечни. Мы несколько раз перечитывали такие слова как «аллея», «тротуар», «бульвар», «сквер» и с интересом вглядывались в их изображения, так как никогда не видели все это. Зато мы отличали танк от БМП и каждое утро рассказывали друг другу кто больше собрал во дворе осколков. Мы те, кто молил об исчезновении неба, чтобы самолеты больше не смогли по нему летать. Всей улицей мы собирались у одного телевизора, и не для того, чтобы посмотреть мультфильмы, а, чтобы послушать новости и узнать не делают ли ничего, чтобы спасти нас от полной гибели вот эти всемогущие люди как ОБСЕ, НАТО, ООН, конгрессы, палаты лордов, думы, и прочие, кто так часто мелькал в новостных сводках. Мы действительно были особенными детьми с одной большой мечтой на целое поколение, исполниться которой, так и не было суждено.
Издалека мы увидели группу местных сорванцов, идущих нам навстречу.
-Хотите яблоки? Только что сорвали вон в том дворе – крикнул один из них.
- Мы ворованое не кушаем – съязвила одна из нас.
-Девчонки! А давайте к нам! Наши поздние груши поспели – осенила меня мысль.
-А ваш дедушка не поругает нас? – наперебой спрашивали меня подружки.
-Да ну, что вы? Это он на вид такой усатый и строгий, а так он самый лучший дедушка на свете – развеяла я их сомнения. И мы, смеясь, направились к нашему дому и сразу прошли в сад.
В саду было много деревьев: абрикосы, яблони, сливы, молодой кизиловый куст, но особенное внимание привлекала одинокая, стройная груша. Она была такой высокой, а плоды висели на самом верху, и казалось, как будто она протягивает их самому небу…
Мы, щурясь от вечерних лучей заходящего солнца, смотрели на них и раздумывали, как бы их оттуда достать. Мы начали кидать камни, но все они летели мимо, а ярко-желтые плоды издевательски глядели на нас свысока.
- А давайте загадаем желание!
-Давайте!
-Если мы сможем сорвать хотя бы одну грушу, то война не начнется!
-Что вы делаете…разве так груши срывают? Ээээх дети, дети – недовольно качая головой, подошел к нам дедушка.
- Я сейчас приду, подождите – сказал нам дедушка и ушел. Через некоторое время старик вернулся, держа в руках длинный железный крючковатый прут. Дедушка зацепил его за самую высокую ветку, она затряслась, и к нашим ногам упали одна за другой сочные, ярко-желтые груши с красноватым оттенком. Мы с волнением наблюдали за дедушкой, как будто действительно от него зависело исполнится наше желание или нет, и, когда груши попадали на землю, мы аж подпрыгнули от радости, и холодная тревога, которая буквально час назад прокралась в наши сердца, вмиг улетучилась, как будто ее и не бывало.
-Ну! Чего стоите? Разбирайте – буркнул дедушка и ушел, волоча за собой свой железный прут.
Мы быстро налетели на груши и начали есть, и их сладкий, липкий сок стекал по нашим губам. А в вечерней заре надвигающейся тревожной осени судьба усмехнулась над нашей наивной надеждой и мечтой. Мы даже и не догадывались, что это были счастливые моменты короткого детства, которое очень быстро сменится на отравленную военной горечью, седую юность…
Сентябрь вступал в свои права. И жара немного спадала. Где-то вдали слышались выстрелы. 1999 год был неспокойным, в принципе, как и все предыдущие. Разлетелась весть, что чеченские боевики начали военный конфликт в соседнем Дагестане. Это было так неожиданно, словно гром среди ясного неба. И последняя надежда, что война не начнется, подобно сухому листку, сорвавшемуся с дерева, была растоптана в осенней слякоти. Мы ведь знали, что Чечня уже потихоньку превращалась в какое-то поле боя, и где бы этот конфликт ни начался, его кульминация будет проходить у нас…
Двадцать третье солнечное утро первого осеннего месяца ничем не отличалось от остальных. Я вместе с одноклассницей топала по знакомой тропинке в школу. Мне не терпелось быстро забежать в класс, ведь первым уроком была любимая русская литература. Зашла учительница, и мы, раскрыв свои учебники, повторяли домашнее задание. Вдруг неожиданно затрясло окна, потом стены и школьную доску. Сердце начало биться сильнее. В глубине души мы все были готовы к тому, что этот момент рано или поздно настанет, только не думали, что так скоро. В дверях стояла завуч и глухо крикнула на весь класс
-Быстро выходите на улицу!
Мы спешно собирались. Я, оторвавшись от всех побежала за ней и, окликнув, тихо спросила
-А что случилось?
Она оглянулась, и после небольшой паузы также тихо мне ответила
-Война началась…
-Война началась – шепотом повторила я за ней.
А дальше все как в тумане и по тому же сценарию…
Мы молча шли домой вместе с одноклассницей Хедой. Все люди высыпали на улицу. Вдали послышался рев вертолетов
-Неужели груша нас обманула? – спросила я Хеду.
- Да ну! Не верю в эти желания…я и звезду видела падающую, и пятилепестковый цвет сирени кушала…и с грушей загадали, а война вон видишь начинается. Больше никогда не буду желания загадывать – с горечью в голосе ответила Хеда.
- А я буду! Теперь я буду загадывать, чтобы война закончилась! Мечты обязательно сбываются – не унималась я.
Вечер снова разливался по небу. Сам воздух над Сунженским хребтом был тогда пропитан тревогой. Ощущение того, что Грозный где-то рядом уже нагоняло страх.
Солнце, как будто испугавшись, быстро спряталось за облака, и сумерки начали сгущаться. Откуда ни возьмись в небе появились черные вороны и, каркая, опустились на дерево ореха, которое стояло у дороги. Они были неким символом страха и смерти во время войны и всегда нагоняли на людей ужас.
-Будь же вы прокляты! – воскликнула бабушка.
-Будь прокляты те, кто начал все это! Вороны-то тут причем? – буркнул ей в ответ дедушка.
-Тебе лишь бы меня задеть! –не смогла промолчать бабушка.
- О Аллах! Любую войну готова перенести, только не вашу! Не начинайте! – взмолилась мама.
В школу мы больше не пошли. Военные действия усиливались. И никто не знал наступит ли в его жизни еще одно утро. Осень выдалась холодной. Мерзлым ветром заныла она, предчувствуя надвигающееся горе, а в сером небе каждый вечер на одном и том же месте стыдливо трепеща, зажигалась маленькая одинокая звезда…
Вместе со свистом автоматных пуль взвыла эта ветреная ночь, которая, казалось, была против нашего покоя и сна. Загрохотало, закружило, зазвенело…бледная свеча со стуком скатилась на пол, и ее горячий воск разлился по линолеуму. Я слышала в доме суету, но до последнего, трясущейся рукой натягивала на себя тонкое одеяло, в надежде, что это страшный сон, но меня схватили и выволокли на улицу. Осенний ветер больно хлестал по лицу, а пасмурное небо рвал на части российский истребитель. На тот момент даже жить так сильно не хотелось, как спать и, казалось, что, если этому кошмару когда-то суждено закончиться, я просто лягу и усну, и не важно где: дома, на улице, на полу или на траве. В ту ночь меня снова ждал соседский маленький подземный мирок, задушенный сыростью, мраком и мерзкими пауками. Людей собралось много. Где-то в углу на железной кровати хныкал новорожденный. Ребенок уже начал всем мешать, а взволнованная мать не знала, как его успокоить и просила у всех прощения, как будто извинялась, что так не вовремя подарила этому жестокому миру, где правила смерть, столь маленькую жизнь. Хотя на самом деле весь этот белый свет должен был просить прощения у нее за то, что допустил на земле такую кровавую бойню, среди которой ей было суждено стать матерью. Теплый комочек, завернутый в красное одеяльце даже не знал, что происходит вокруг него и щурил свои круглые глазенки от мрачного света грязной керосиновой лампы…
Глаза слипались, а губы не переставали шептать шахаду.
-Спать хочешь? – тихо спросил кто-то
Я нехотя повернула голову. Это была Разита. Семнадцатилетняя дочка наших соседей, в чьем подвале мы и укрывались на данное время. Она была интересной девушкой. И меня постоянно тянуло к ней, а она, несмотря на большую разницу в возрасте не отгоняла меня, а мне это льстило, ведь у меня была взрослая подруга.
-Эх ты…засоня…я хотела вытащить тебя отсюда – шепнула она.
Впоследствии мы с Разитой часто вот так сбегали на свободу, пока жители подвала не обнаруживали нашу пропажу и не загоняли нас туда обратно.
-Не могу…спать сильно хочу…да и холодно на улице…- прошептала я в ответ.
-Ладно, сегодня и звезд нет, как-нибудь в другой раз вылезем – согласилась Разита и добавила – если доживем, конечно.
Я слабым кивком головы согласилась с ней.
А как же жить-то хотелось тогда. Самая сильная любовь на свете – это любовь к жизни и ярче всего она проявляется во время войны. Когда холодная смерть дышит в спину, ты понимаешь, как не хочется расставаться с этим миром, каким бы жестоким и черствым бы он ни был. Любой шорох пронимает до дрожи, и в бешеном стуке сердца ты слышишь свое собственное – не хочу умирать, не хочу. А детское восприятие этой жизни намного отличается от взрослого. Ведь столько не пройденных дорог перед тобой, непрочитанных книг, неспетых песен, неиспытанных чувств, нераскрытых таинств, непознанных истин. Несопоставима смерть с детством, никак несопоставима. Жизнь ребенка, как белый лист бумаги, на котором нет еще ни записей, ни клякс, ни раскаяний, ни ошибок, ни надежд. Абсолютно не страшно умирать, когда есть за чем оглянуться в последний раз, есть что вспомнить и неважно вызывает это воспоминание улыбку или сжимает от боли сердце. Важно сыграть какую-то роль на жизненной арене, пусть даже и в массовке, но сыграть, поэтому ребенку страшнее умирать, ему хочется жить, а также показать белому свету себя. Детская смерть подобна сорванному бутону розы, цвет которой мир так и не узнал. В ушах звенело людское «ты маленькая, у тебя все еще впереди», а старушка смерть неотступно стояла перед глазами. Поэтому нет на земле искреннее молитвы, чем молитва ребенка, просящего сохранить себе жизнь. И как-то раз,я подслушала разговор двух соседок, которые говорили, что мол если в четырех углах дома будет зарыта сура аль-ихлас, то горе обойдет этот дом. Я обрадовалась, ведь эту суру я знала хорошо. Я решила написать и зарыть.
Шариковая ручка от холода перестала писать. Я сжимала ее в ладонях и часто дышала на нее, чтобы согреть. Наконец она заработала. От холода и волнения пальцы не слушались, но и все же я кое-как вывела на четырех листках бумаги слова из этой суры. Я бережно сложила листки и посмотрела на них.
-О Аллах! Я не знаю, что здесь написано, но я искренне верю в это. И если ты сохранишь сейчас мне жизнь я обещаю, что до конца своих дней буду тебя благодарить…спаси нас только…ведь ты все можешь – сквозь слезы прошептала я и выбежала на улицу.
-Ты куда? – окликнула меня бабушка.
Я рассказала ей все как есть.
-Несчастное дитя! Копать-то чем собралась? Пошли вместе – вызвалась она мне помочь. И вместе с бабушкой по четырем углам дома мы зарыли исписанные моими каракулями листки. Не знаю сыграли ли они какую-то роль в том, что из этого ада мы вышли живыми и невредимыми, но каждый раз, когда у самого виска со свистом пролетали пули и мы успевали укрываться от них, я вспоминала ручку с замерзшими чернилами и закопанные в осеннюю слякоть четыре листка бумаги…
Очередной вечер укутал нас тревогой. Где-то вдали кружили вертолеты. Целый день витали слухи, что сегодня снова будут бомбить Грозный.
Он был совсем рядом всего лишь в каких-то пяти километрах. И ощущение его близости нагоняло и страх, и тоску. В детстве мне не довелось увидеть, как он вместе со звездами зажигает на своих широких улицах огни, зато я каждый день видела, как темными ночами за Сунженским хребтом развевалось синее пламя огня, в котором горел этот город несчастной судьбы, через пустые глазницы окон которого впоследствии мое поколение смотрело в свое светлое будущее, пропахшее порохом и гарью…
Я зашла к Разите. Она сидела на диване, свернувшись калачиком. Комната почти полностью была охвачена мраком.
-Ты почему свечку или лампу не зажигаешь? – спросила я, поудобнее устроившись рядом с ней.
-Мама не дает, пока полностью не стемнеет. Экономит.
-Наши пошли на конец села, говорят там муку привезли…а меня дедушка к тебе прислал. А ты почему такая грустная? – начала тараторить я.
-Вот и правильно прислал! – улыбнулась Разита и обняла меня.
-Так почему грустная-то? – шепнула я, прижимаясь к ней.
После небольшой паузы, Разита ответила
-Ребята наши ушли...на войну…наш Рамзан тоже…
-Наш Рамзан? – переспросила я.
Рамзан был наш сосед. Молодой рыжеволосый парень с горящим огоньком в глазах и в белоснежной рубашке, которую он всегда любил носить. И в моей памяти его смелый образ остался таким же светлым и чистым, каким он был и в жизни...
Темнело. Я с волнением убежала к себе домой. Наши еще не вернулись. Дедушка сидел у окна, уставившись в одну точку.
-Почему не осталась у них? Не слышишь, стреляют? Да и бомбежка наверняка, начнется - не поворачиваясь ко мне произнес он.
-А как же наши? Почему они не вернулись?
-Не знаю! Уходи обратно...быстрей - строго приказал он мне.
Я убежала снова к Разите. Дедушка не ошибался. Начался обстрел. Громыхнуло совсем рядом. Разита крепко держала меня за руку. Мама, тетя и бабушка вместе с остальными соседками быстро шли в сторону дома. Муки досталось только по одному ведру, но судя по тому как затряслась под ногами земля уверенности в том, что пригодится ли она вообще, уже не оставалось. Сначала люди стояли в растерянности, но, когда грохот начал раздаваться с новой силой, все поняли, что надо бежать в подвал. И лишь мама, оторвавшись от всех шла в сторону нашего дома и кричала дедушке, чтобы он со всеми спустился в это горе-бомбоубежище. Но дед был непреклонным. Подключились соседи. Все начали убеждать старика, что нельзя так рисковать своей жизнью.
-Богом прошу, отстаньте все от меня со своим этим подвалом! Ноги моей не будет в этом мерзком помещении! Покоя от вас нет! Что вы прицепились все ко мне??? - бурчал он в ответ.
Но мы не могли вот так все просто взять, убежать и укрыться, оставив старика один на один, можно сказать, с самой смертью.
И вдруг наши размышления нарушил крик бабушки
-Да оставьте вы его! Спасайтесь сами! Он еще какой живучий! Его Гитлер не смог убить, не то что эти!
И тут среди огнестрельного грохота раздался дружный смех соседей. Вот так наступали наши вечера, когда снова и снова на неравный бой выходили жизнь и смерть, добро и зло, надежда и страх...
Всю ночь трясло, а автоматная очередь не переставала ни на секунду. В ту ночь в подвале мы не зажгли свечку, потому что слишком подозрительной была резко наступившая тишина, и изредка нарушающие ее выстрелы были слышны совсем рядом. Это означало, что они близко. В помещении наступила гробовая тишина, даже самые маленькие, несознательные дети, как цыплята, начали прижиматься друг к другу, чувствуя опасность. Я неустанно шептала молитву, а сердце странно вздрагивало, и все тело нервно вибрировало от страха.
-Вот-вот...сейчас зайдут...и все...на ум начали приходить все жуткие истории, рассказанные взрослыми, когда вот так прямо в подвале бывали жестоко убиты мирные люди.
-По-моему они нас окружили - глухим шепотом произнес кто-то. И все молча согласились.
Кто же они были-то на самом деле эти жестокие палачи нашего детства, которым я до конца своих дней никогда не смогу простить эти бессонные ночи, проведенные в грязном подвале. Чем мы провинились перед ними, что они так жестоко вершили над нами свою кару. Мы были виноваты лишь в одном, что являлись потомками тех, кто не умел покоряться, в чьих жилах текла свобода, а души были вольны, как птицы, мы были виноваты, что наши предки не сгинули в 40-е годы в далеких степях Казахстана. Мы были виноваты, что не хотели отдавать свое, что рабские оковы нам никогда не были впору. Федералы, солдаты, военные...их раскрасневшиеся лица, ледяные глаза, тонкие губы и разъяренные, рвущие поводок собаки - разве можно будет забыть это, как бы быстро ни бежало время, разве сможет оно в своем стремительном течении утопить нашу память, нашу окровавленную, святую память, клеймом горячим хранящую на своем теле отпечатки второго тысячелетия. Она бессмертна... Она глуха и слепа...Она ничего не слышит и не видит, кроме обезображенных тел убитых людей и дикого крика детей, стоявших над трупами собственных родителей...
Мерзлая черная, как нам казалось на тот момент, эта вечная ноябрьская ночь все-таки прошла, и в небе проснулось холодное синее утро, в котором все еще трепетала одна маленькая, озябшая звезда. Наши ночные догадки подтвердились. Село окружено! Эта жуткая весть глухим эхом передавалась в наши из без того уставшие и напуганные сердца. Необъяснимо страшное ощущение знать, что ты во вражеском кольце, слышать их победные выстрелы издевательски часто ими издаваемые, знать, что они объявили себя вершителями наших судеб и в любой момент могут огласить нам свой приговор.
Моросило. И в это стылое осеннее утро начался отсчет наших первых жертв второй чеченской. В конце села погибли люди...В сердце снова прокралась тревога. Я зашла в дом и чуть погодя услышала чьи-то шаги. К нам зашла Разита. Она молча села рядом со мной и подняла с полу упавшую куклу.
-Что она у тебя такая растрепанная?
Я улыбнулась в ответ.
-А давай ей новое платье сошьем! - неожиданно предложила мне девушка.
-А ты что умеешь шить?
-Конечно. У меня есть красивая ткань, и мы с тобой сделаем из нее принцессу! Только для этого нужно пойти к нам! Идем?
-Конечно, идем! - с радостью согласилась я. Через сад, шлепая по липкой слякоти, мы убежали к ним. Дома было тепло. В печке весело трещали дрова. Я взобралась на диван. Разита принесла переливчатый, блестящий лоскуток белого атласа.
-Сошьем ей национальное платье...жаль, что у нас нет на нее пояса - сожалела Разита.
-Мне так нравятся национальные платья...когда закончится война я буду ходить на танцы. Как ты думаешь, меня возьмут? - поделилась я с подругой.
-Конечно, возьмут! У тебя вон какие косы длинные! - успокоила меня Разита.
Она умело раскроила кусок ткани и наше белое платье было уже почти готово.
-Смотри…невестой стала – улыбалась Разита, довольно рассматривая свой труд.
-Как ты – ответила я.
-Я? Я что невеста? – рассмеялась Разита.
-Ну будешь же…все взрослые девушки становятся невестами! – объяснила я.
-Верно…буду…и ты будешь – согласилась со мной Разита.
Вдруг на улице послышался шум. Один за другим раздались два выстрела. Разита подбежала к окну и отдернула занавеску, а потом быстро задвинула ее обратно.
-Пришли! – вздохнула она…
Я отложила куклу. В войну всегда первой умирает тишина…
Федералы открыли дверь и в комнату ворвался холодный уличный ветер.
Мы растерянно соскочили с места. Следом за ними зашли родители Разиты.
Федералы оглядели комнату. С одним из них я встретилась взглядом. Он пристально посмотрел на меня, а потом на куклу, лежащую на диване, и на разбросанные лоскутки белой ткани. Я снова посмотрела на него. Высокий, плотный мужчина в серой военной форме с ног до головы увешанный тяжелым военным обмундированием. На вид ему было лет под 40. С жирного раскрасневшегося лица смотрели холодные, синие глаза, подобно десяткам и тысячам таких же глаз, которые вселяли в меня на протяжение всего детства неописуемый ужас и страх. На крепкой шее блестела короткая цепочка, на которой висел маленький, едва заметный крестик. А ведь на самом деле он был человек! Человек, а потом только русский солдат, православный, федерал, военный, офицер, или кто он там еще. И почему он так пристально посмотрел на нашу куклу, неумело наряженную нами невестой. О чем он думал в тот момент? О капризной сестренке, заставлявшей мать покупать ей разные игрушки, о первой школьной любви, которую он дергал за косы, о своей невинной невесте в белом платье с волнением дававшей клятву у алтаря в верности ему, или может о дочери, которая сейчас в теплой квартире красивого города игралась в свои куклы, и с нетерпением ждала домой родного папу, который в далеком, неизвестном ей краю жестоко убивал ни в чем не повинных людей....
Я посмотрела на его крестик, впившийся в кожу. У них у всех бывали крестики, только непонятно одно - зачем они их носили? Неужели они, взывая к Христу, отбирали чьи-то жизни и надеялись еще на его милость и прощение?
Конец ноября…зима была уже на подступах. А ей не объяснишь, что такое война. Серая, холодная, мерзлая, с грязным, пропитанным кровью и слякотью мокрым снегом пробиралась она к нам и стучала в наши обледеневшие, уже несколько дней подряд неотапливаемые дома. А ночи, такие непредсказуемые военные ночи наступали одна за другой и звездной россыпью окутывали ненавистное мне тогда небо.
-Ах если бы не было неба, ах если бы – глупая мечта целого поколения. Мы наивно думали, что источник наших бед эта величественная, синяя высь, с которой так равнодушно на землю летела смерть…
И снова холодная ночь второй чеченской кампании...маленькое подвальное помещение, битком набитое женщинами, стариками и детьми. Все нутро выворачивает от холода и смрада, царящего в этом маленьком мире, где собрались так сильно любящие жизнь люди. Старушка забилась в угол и читала молитву, на железной кровати, которую перетащили в этот подвал, чтобы хотя бы детям было где уснуть, обиженно всхлипнул тот самый малыш, завернутый в свое красное одеяльце. А в другом углу трепетал бледный огонь в синей керосиновой лампе, запятнанной черным дымом. Это и был единственный свет, который как-то освещал это место.
-Давай выйдем! - толкнула меня в бок Разита.
-Да ну! Не пустят.
-Пустят! Я попрошу! Я не могу здесь уже - прошептала она.
Я с надеждой начала натягивать на уши шапку.
-Пошли! Пускают! –радостно схватила она меня за руку.
-Только не долго! - услышала я как крикнула вслед мама.
Мы проворно вскочили по ступенькам вверх. Холодный воздух глубокой осени обдал по лицу.
-Уфф! Какая благодать! Как будто из могилы вылезли - рассмеялась она.
-Даааа!!! Ненавижу подвалы - подтвердила я.
-Я вообще не понимаю зачем там прятаться...дада, например говорит, что если не настал срок человека, то его никакой самолет и никакой танк не убьет- воодушевленно воскликнула юная девушка.
-Поэтому мы и не будем с тобой туда лезть больше...наш срок, наверное еще не настал... я не хочу...
-Чего ты не хочешь? - переспросила она
-Не хочу, чтобы срок наставал – грустно ответила я. Я на танцы хочу…вайнахские ходить…школу закончить… прошептала я и сильнее сжала ее руку.
Мы опустились на корточки, она обняла меня и прижала к себе, чтобы мне было теплее...
-Смотри, какие звезды!!! О Аллах! Какая красота! - чуть не вскрикнула она
-Не смотри! Мне страшно. Я не люблю небо! Ненавижу его!
-Глупенькая! Небо-то тут при чем...смотри какие звезды...знаешь и наши с тобой там, где-то есть
-А давай посчитаем - предложила я
-Давай - согласилась моя подруга.
Мы начали молча считать звезды, пока не устали глаза и не закружилась голова.
- У тебя четное число получилось? - спросила она
-Нет! А у тебя?
-И у меня не получилось - грустно ответила девушка.
-Значит все звезды по парам, и лишь одна одинока - догадалась я
-Получается так! - согласилась она.
-А почему она одинока?
-Значит не полюбил ее еще никто...а когда полюбит она не будет одинока...
-Слушай! Давно хотела у тебя спросить, а что такое любовь?
-Любовь? Я даже не знаю - задумчиво произнесла девушка - это когда тебя любят просто так. понимаешь...просто так...за то, что ты есть...и когда ты любишь просто так за то, что кто-то есть.
- А бывает так, чтобы кто-то никогда не полюбил?
-Нет! Не бывает...люди обязательно любят...хотя бы один раз в своей жизни...по крайней мере все так говорят...
- И даже я полюблю?
-И даже ты
_А ты?
-Что я?
-Ты любишь?
-Конечно…и он меня любит
-Здорово! А как его зовут? Он красивый? – разыгралось мое любопытство
-Артур его зовут…он очень красивый, сильный и смелый. Он часто ко мне приезжает…я тебя познакомлю с ним – загадочно произнесла она.
-Подожди…я поняла, что такое любовь….это когда у твоей звездочки есть на небе такая же рядом с ней – начала я снова о своем.
-Правда же? – Не унималась я.
-Правда!А давай найдем твою звезду?
-Не хочу! Я сама потом!
-Вредина! - усмехнулась моя подруга.
Вдруг раздался глухой гул, проникая по самое сердце...я сильнее прижалась к ней.
-Бежим! Самолет! Бомбежка начнется - она буквально тащила меня по мерзлой земле в сторону подвала. А я рискнула напоследок взглянуть на небо, где, оторвавшись от остальных созвездий ярче всех сверкала одинокая звезда...моя звезда, которую я сразу узнала в этой миллионной галактике...
Такими звездными, тревожными ночами Разита мне часто рассказывала о любви, об Артуре, напоминавшего мне сказочного принца, который, как только закончится война, должен был забрать мою подругу, наряженную в красивое, белое платье, в совершенно другой мир, полный счастья и гармонии, где нет места черному дыму жестокой войны. И я с волнением ожидала каждую ночь наших посиделок под звездами, когда собственным дыханием согревая замерзшие руки, я восхищенно слушала об этом неизведанном чувстве, которое толкает людей на необдуманные поступки, которое заставляет мечтать, стремиться к жизни и учит самопожертвованию…Разиту оно переполняло до краев. Юность несмотря ни на что хотела жить, и среди острых осколков разорвавшихся танковых снарядов искала смысл этой жизни – такой беспощадной и дикой.
Как же долго тянулись эти адские военные ночи. Порой они бывали даже длиннее жизней людских. Неповторимые в своей безысходности, холодные, ветреные они опускались на землю одна за другой, а небо…а жестокое небо каждую ночь зажигало свои равнодушные звезды, которые так ярко освещали этот неравный бой жизни и смерти, по-разному трактуемый в мире.
Затишье…где-то в ночи снова ухнула какая-то неизвестная птица, то ли филин, то ли сова. В квадратной железной печке догорали последние дрова, и маленькие угли ярко-алым сиянием блестели среди золы. А вдалеке завыл одинокий волк, проникая этим воем по самое сердце. В такие моменты казалось, что ты находишься где-то в старом глухом лесу, куда никогда не ступала нога человека, но глухой выстрел быстро возвращал в суровую реальность, где этот самый человек испытывал на твоей жизни всю военную мощь современности. А филины…волки…они тоже потеряли покой и спустились с гор, пытаясь спасти свои жизни от войны.
Снова затрясло…сначала один толчок, следом другой. Мы все застыли на месте. Нас было много, родственники, соседи...самый главный принцип военных ночей – это держаться вместе, чтобы смерть никого не застала в одиночестве. Выбегать на улицу было бесполезно – осколки сыпались, как ледяной град. Вдруг среди этого грохота мы услышали неистовый собачий лай. Животное в прямом смысле билось в дверь, прося о помощи.
-Что это такое? – в недоумении смотрели все друг на друга.
-Это Бим! – догадалась я! Запустите его, пожалуйста, ему, наверное, страшно – попросила я, окинув всех взглядом.
Это была соседская собака. Из-за черно-белой окраски пса назвали Бимом.
-Да, наша собака, за нами, наверное, пришла – согласилась соседка.
Дедушка, не раздумывая, подошел к двери и запустил собаку.
Черно-белый пес с немой благодарностью в глазах смотрел на всех нас и послушно лег у порога. Всмотревшись, мы заметили, что собаку трясло. Животное переполняло дикий страх и ему хотелось быть рядом с людьми.
-Бим, не бойся ты так…прекратилось уже все – прошептала я. Собака подняла на меня глаза, и я не на шутку испугалась этого взгляда. Какой дикий, необъяснимый страх сидел в этих глубоких собачьих глазах. Они были влажными, а маленькая слезинка скатилась с этих глаз и застряла в белой шерсти. Я впервые тогда увидела, как плачет собака. К горлу подкатил горький ком обиды. Бим все также смотрел на меня с немым вопросом в мокрых от слез глазах, ответ на который я до сих пор не нашла и, наверное, никогда уже не найду. А вопрос тогда у всех был один – и у стариков, и у детей, и у новорожденных, и у собак – за что? За что нас убивали? За что лишали дома, покоя и сна? За что погибали наши молодые, красивые, соседские ребята? За что мы дрожали ночами в холодных подвалах? За что мы засыпали голодными?
Эта ночь прошла. А мы кое-как оказывается уснули. Одни на полу, другие сидя у стола. Я подняла глаза. Голова гудела от неспокойного сна.
-Открой дверь, выпусти собаку – сказал мне дедушка.
Я, аккуратно обойдя пса, открыла дверь, но Бим не шелохнулся.
-Бим, выходи! Бим – окликнула я собаку.
Но Бим не издавал ни звука. Я опустилась рядом с ним на корточки и вскрикнула от ужаса.
Белая пена вокруг полуоткрытой пасти и застывшие, тусклые глаза, в которых все еще стояли ночные, невыплаканные слезы…скупые, собачьи слезы.
Быстро подошел дедушка, проснулись все остальные.
-Отойди… дай мне ее вынести…сдохла собака – тихо сказал дедушка и оттолкнул меня от двери.
-Бим…ну как же так? – слезы бесшумно одна за другой стекали по лицу…я быстро убирала их, боясь, что кто-то увидит…стыдно…вокруг каждый день умирали люди, а я стояла этим зимним утром и оплакивала собаку. Навсегда врезались в мою память ее глаза, круглые собачьи глаза, с застывшими в них слезами, и ее трясущееся от страха тело…Что-то оборвалось внутри. И вместе с этой собакой, тем зимним утром умерло и мое детство. Слишком рано я научилась осмысливать эту жизнь, и неудивительно, ведь я уже в раннем возрасте увидела то, что другим не довелось за всю свою жизнь –военные ночи, вражеские лица и собачьи слезы…этого достаточно, чтобы понять и оценить жизнь…всю вдоль и поперек…этого достаточно, чтобы ее полюбить и возненавидеть одновременно.
Запасы воды заканчивались. Еды еще хватало, так как сельчане все резали скот, все равно нечем было его кормить, а вот с водой были проблемы. Федералы, которые почти каждый день с грозным видом вваливались к нам во двор и проверяли наши потрепанные паспорта толком не отвечали сколько будет продолжаться наше это роковое соседство. Издали послышался женский плач.
-Опять кого-то убили – промелькнуло в мыслях.
-Жаль их очень…несчастные…им бы жить да жить – всхлипывала мама.
- Ученики мои… на окраину села пошли, на лесополосу за дровами…застрелили их солдаты…
Скольких их оплакивала мама, учеников своих, которые так и остались навеки шестнадцатилетними…одних убивали солдаты, другие сами за собственной смертью уходили на безымянный фронт русско-чеченской.
Воды все не было. А пить хотелось. Жить может быть людям на тот момент и не так уж хотелось, а вот пить очень. К вечеру пришел дедушка и сказал, что люди мол говорят, что во дворе Мусы вроде бы полный колодец воды.
-Вам бы сходить, попросить нам что ли пару ведер.
Но тетя наотрез отказалась.
-Муса такой жадина, которых свет не видывал – начала она.
-Цыц ты! Он мне дальний родственник! Наши семьи до высылки в горах в бок о бок рядом жили, а ты что мелешь? – прикрикнул на нее дедушка.
-Ну хорошо…пойдем мы к твоему Мусе – безнадежно усмехнулась тетя. И пошли они, взяв в руки два пластмассовых ведра. Шлепая по слякоти, их догнала и я. Муса жил через улицу. Мы осторожно постучали в ворота.
-Гостей принимаете?
-Конечно, принимаем! Заходите, не стойте у ворот! – улыбаясь, подошел к нам его сын Сайд-Магомед, бросив на пенек свой короткий топор, которым он рубил дрова. Следом за ним к нам подошла и его жена – добродушная, тучная женщина по имени Алпату.
После взаимных официальных приветствий, мама начала излагать суть дела
-У нас воды вообще не осталось, даже на сегодня ни капельки нет…два ведра бы у вас взять, нам бы надолго хватило – тихо сказала мама.
-В чем разговор? Конечно, берите! Алпату набери им! – воодушевленно ответил на мамину просьбу Сайд-Магомед и ушел снова колоть свои дрова.
Не успела Алпату подойти к колодцу, как из дому выскочил Муса, едва успевая на босу ногу обуть первую попавшуюся на крыльце обувь.
-Алпатуууууу! Алпатууууу, подожди, не набирай!!!!
Мы все в недоумении смотрели на старика.
-Алпату, ты что с ума сошла? Да мы же сами еле экономим воду! Где она у нас, чтобы вот так ее раздавать? – кричал он на сноху, которая стояла, раскрасневшись, не зная куда деться от стыда.
-А ты дочка, прости! Мы с твоим отцом, когда-то в Шарое и кусок хлеба делили. Мне не жалко, клянусь, но нет ее…нет понимаешь? – обратился он к маме.
-Понимаю! Я не знала, мне просто сказали…
-Эээээх, этот болтун мой племянник, наверное, по всему селу разнес, что у меня тут воды немерено…ну я ему устрою сегодня – прервал он маму.
-У тебя положение вообще бедственное, оказывается, дядя! Если воду раздобуду, обязательно тебе принесу – съязвила в ответ мама.
Вдруг подбежал Сайд-Магомед.
-Ты зачем меня позоришь?! – прикрикнул он на отца.
-Вернитесь! Возьмите эту воду! – кричал он нам.
Но мы уже вышли за ворота.
Сайд-Магомед выбежал за нами.
-Я вас умоляю, вернитесь! – уже просил он нас.
-Не надо, Сайд-Магомед…мы все понимаем…не надо – ответила мама.
Вечерело. Мы шли обратно с пустыми, обрызганными дорожной слякотью
ведрами в руках.
-Говорила же, что он жадный до ужаса…не верили…в могилу, что ли эту воду с собой собрался брать, скупердяй! – бурчала тетя.
-Может и собрался…его право – не захотела обсуждать эту тему мама.
Навстречу нам шли Разита с матерью, также размахивая пустыми ведрами.
-Вы откуда это? – спросила нас мама Разиты Асет.
-Да вот…- хотела ответить мама и тут ее возмущенно оборвала тетя
-Да этот старый скряга, два ведра воды пожалел! Муса или как его там…имени произносить не хочу…родственничек еще называется – не унималась тетя.
-Муса воду?? Да никогда в жизни не даст! О его жадности все село знает, а вы воду просить пошли! Пойдемте с нами…мы к моему брату идем, может у них что осталось – предложила нам Асет.
-Да ну неудобно – замялась мама.
-Неудобно тут посреди дороги торчать! Сейчас как громыхнет, так вообще вода не пригодится! Пошли быстрей – прикрикнула на нее соседка. И мы все вместе направились к ее брату Харону. Харон жил достаточно далеко. Мы набрали воду и тихо возвращались домой. Каждый шаг женщины делами медленно и осторожно, чтобы не расплескать воду, эту драгоценную живительную влагу, доставшуюся нам с таким трудом.
Серым мраком окутывая истерзанное самолетами небо, опускался вечер. В доме было холодно и тоскливо. Сердце уже давно не отпускала тревога.
-Ведро воды значит пожалел…Эх Муса, Муса…твой отец бы тебе это никогда не простил – бурчал себе под нос дедушка.
-Да уймись ты уже – ворчала в ответ бабушка.
Эта ночь была подозрительно спокойной и светлой. Осторожно отодвинув штору, я увидела, что за окном крупными хлопьями на землю падает белый снег. Странно…всю неделю стояла сырая погода с мокрой слякотью, а сейчас так неожиданно повалил снег. Этой по-зимнему долго тянущейся военной ночью, снег шел до самого утра. Белым саваном окутал он свежие могильные холмы шестнадцатилетних парнишек, жестоко расстрелянных, накануне федералами. Снег шел и шел, как будто сама природа пыталась им перевязать все кровоточащие раны земли, ежедневно вбиравшей в себя тела своих безвинно убитых людей.
-А Муса думал мы умрем без его воды! Видите, как милостив к нам Аллах, свят Он и велик – восклицал ранним утром дедушка.
- Какая благодать! Действительно безгранична милость Аллаха – громко подтверждала бабушка.
Я не совсем понимала, чему они так радуются…снег как снег. Вдруг забежала Разита, бросая на порог ведро
-Вставай, засоня! Пошли быстрей на улицу, пока не растаял!
-Чему вы все радуетесь? – спросила я у девушки.
-Как чему? Снег выпал! А это значит, что у нас воды будет много! Мы сейчас идем собирать его! – радовалась она.
Мы высыпали все на улицу и быстро кидали комки снега в ведра. Кто-то собирал, а остальные быстро заносили ведра и ставили их на растопленную печку. Мы спешили и быстрее собирали снег, боясь, что он скоро растает…чеченская зима не знает сильных морозов. Но снег шел и шел до самого вечера. Теперь мы уже благодарили это ненавистное небо…
С каждым днем обстановка накалялась. Как-то раз мы с Разитой стояли на улице. Небо было безоблачным и ясным. В воздухе чувствовался легкий морозец. На голый сук соседнего ореха прилетела и села черно-белая сорока, любопытно всматриваясь вдаль. Я с опаской подняла глаза на небо. Оно было таким чистым, что ослепляло глаза. Даже и не верилось, что почти ежечасно с этой синей, бескрайней тверди на землю спускался смерч горя и смертей. Тишь и небесная гладь – две составляющие счастья человека, живущего в огненном горниле войны, это и есть весь смысл его молитв и слепых ожиданий. Сорока беспокойно перелетела на крышу дома. Мы хотели зайти во двор и открыли железную дверь ворот, всю изрешеченную осколками вчерашнего ночного обстрела. Вдруг послышался такой страшный грохот, что от силы этого шума заложило уши, а от внезапно поднявшегося ветра перехватывало дыхание. Гул истребителей не бывает таким мощным. Хотелось, хотя бы на секунду поднять глаза и посмотреть, что же происходит на этом кем-то проклятом небе, которое минуту назад так коварно обмануло нас своей умиротворенной синью. Но от силы и мощи шума и ветра мы застыли на местах.
Я видела, что Разита пытается мне что-то сказать. Она кричала, но даже обрывки ее фраз не долетали до меня, хотя она была недалеко. По ее жестам я поняла, что девушка пытается мне сказать, чтобы я села. Я опустилась на корточки и крепко обхватила руками ствол виноградника. Сердце стучало в бешеном ритме. Гул начал уменьшаться, и мы осторожно, с опаской посмотрели наверх. За крышами домов мы едва успели заметить улетающую маленькую железную бескрылую птичку, у которой виднелся изогнутый вверх небольшой хвостик. Это не был самолет. А что это было мы не поняли. Хотя багаж военных знаний не так уж был и беден, но мы не успевали так быстро разбираться во всех новинках российской воздушной и наземной мощи, которую их армия испытывала у нас и на небе, и на земле.
Гул резко прекратился, как будто его и не было.
Я начала медленно вставать на ноги
-Уффффф! Такая маленькая, а сколько шуму-то наделала эта штука! Чуть не оглохли!
-Напугалась? – тихо спросила Разита.
-Конечно! Никогда так не было страшно, как сегодня! – призналась я.
Уходящий день стал насыщенным. Не успели мы прийти в себя от этой неизвестной загадочной железяки, чуть не разорвавшей все небо, как начался новый грохот. Все высыпали на улицу. Два-три глухих удара и тишина.
-Танковый снаряд! – пояснил наш дед
-Да какая нам разница? – неслышно пробурчала в ответ бабушка.
По сельской дороге быстрым шагом на верх улицы шли несколько мужчин.
Наши окликнули их
-Что случилось?
-Школу разбомбили! Идем посмотреть…мало ли, вдруг люди были рядом.
Трехэтажная, чистая и светлая обитель наших школьных знаний стояла покосившись. Один этаж полностью снесло. Школу также жестоко убивали, как и ее юных воспитанников, которые когда-то шестилетними малышами перешагнули через ее порог. Она указала им путь во все науки, научила понимать смысл добра и зла, в этих стенах они узнали, что такое хорошо и что такое плохо, и лишь одно таинство осталось для них не раскрытым – таинство смерти и бесконечного горя. Может школа обманула их? Ведь ее уроки не пригодились! В жизни все происходило наоборот. Школа учила любить родину, а судьба жестоко отнимала ее. В школьных учебниках те, кто защищал родину становились героями и отважные командиры полков, вешали на их грудь ордена. А здесь порой для них даже не находилось двух метров земли, чтобы предать их тела, они гнили на катафалках и в огромных придорожных ямах, или в концлагерях. На эти наши вопросы добрая, школьная наука не находила ответ и виновато смотрела на нас пустыми, черными глазницами окон разбитого здания.
В тот вечер соседский пацан притащил откуда-то аккумулятор и включил дома электричество. За долгое время впервые заговорил телевизор. Мы все повалили к ним. Начался выпуск новостей. Мы с раскрытыми ртами ждали, пока начнет говорить диктор. Она начала: «В пригороде Грозного, недалеко от Заводского района, уничтожена крупная база боевиков…»
Все ахнули. Речь шла о нашем селе, а «крупная база боевиков» - это была наша школа. Боевики действительно засели в Заводском районе, в здании бывшего химического завода имени Асламбека Шарипова. Наше село отделяло от него всего лишь каких-то 4-5 километров. Но федеральные войска почему-то блокировали нас и все выпущенные ими снаряды не долетали до этого завода, а успешно опускались на нас, но зато в новостных сводках шел отчет об уничтоженных бандитах и о том, что вот такой «воинственный» пригород Грозного держит оборону и не пропускает их к столице. Вот такой и была простыми словами вся тактика второй русско-чеченской войны, которая всецело была направлена на уничтожение гражданского населения. Верхам было абсолютно неважно ликвидировали они боевиков, или нет, важнее было количество уничтоженных чеченцев, а количество это приумножалось с каждым днем.
Заканчивались последние запасы воды и еды, а федералы становились все разъяреннее. Мы были в кольце. И некуда было бежать и негде было нам укрыться, кроме как старого соседского погреба, одного на всю улицу. Грозный нещадно бомбили. Все истребители, которые держали курс на этот город, пролетали через нас. Они вылетали парами, по четыре, а иногда и по восемь штук, оставляя за собой в небе яркий огненный след. Двигались они по небу четко и размеренно, словно журавлиный клин. А ночами, блокировавшие наше село федералы начинали обстрел. Оказать медицинскую помощь раненым не было возможности. Вся надежда была лишь на одну акушерку Розу с местного ФАП-а, но она не успевала подоспеть ко всем. Да и медикаментов у нее не было, солевыми растворами обрабатывала раны и перевязывала их лоскутками старых простынь.
-Держи свечку ровнее! Не тряси ею! Возьми себя в руки, иначе я ничего не смогу сделать! – уже кричала она на женщину, которая не могла, пересилив себя смотреть спокойно на своего малолетнего сына, истекающего кровью. У ребенка было прострелено левое плечо. Мальчик лежал, широко раскрыв глаза, от болевого шока, не в состоянии произнести ни слова.
-Роза! Роза, я умоляю тебя, идем со мной! – забежал в комнату запыхавшийся мужчина!
Что случилось? –оглянулась Роза
-Раиса…девочка моя умирает! В голову ранило – тяжело дыша ответил мужчина.
Роза в ответ молчала.
-Нет…не успеешь да? – безнадежно спросил он, зная, что вряд ли она успеет на другой конец села, где они жили.
Роза виновато посмотрела на него в безысходности сжимая в руках окровавленную белую тряпку. Рядом стояла мать ребенка, пытаясь в трясущихся от волнения руках удержать горячую свечку, воск которой стекал по ее пальцам. Вдруг врача как будто осенило
-Сколько лет твоей дочери?
-Восемнадцать!
Роза посмотрела на лежащего ребенка и спросила
-А тебе?
Мальчик, стиснув от боли зубы, прошипел в ответ
-Восемь!
Мужчина стянул с головы шапку и провел ладонью по вспотевшему лбу.
Он как будто понял к чему начала этот диалог Роза. Отец умирающей восемнадцатилетней дочери, посмотрел на лежащего в крови ребенка и выбежал из комнаты, а пока он добежал до дома, его дочь уже навсегда покинула этот жестокий и подлый мир.
На следующий день сельчане решили пойти на встречу к федералам. Боевиков в нашем селе не было, никого мы не укрывали, да и не могли при всем желании. Это была равнинная местность, которая издалека виднелась как на ладони. И, следовательно, не могли мы понять, за что так жестоко они с нами обходятся, почти каждый день обстреливая село, и убивая ни в чем не повинных людей, среди которых были и малолетние дети. С утра двинулась цепочка местных мужчин на окраину села. На эту роковую встречу решили направиться глава администрации села Идрис и один из старейшин Алаудин. Остальные остались ждать. Но не успели они дойти до места назначения, где базировалась военная часть, как солдаты зарядили автоматы и довольно недружелюбно направились к гостям.
Мужчины подняли вверх руки.
-Мы безоружные…вот…мы только поговорить – начал Идрис.
Увидев туманный взгляд и шаткую походку одного из солдат, Идрис понял, что они пьяные. Федерал вплотную приблизился к старику и сильно скрутил его худую руку. Алаудин согнулся, и высокая каракулевая папаха, слетев с его головы, упала на мокрую слякоть. Старик чеченец не издал ни звука.
-Не смей! Не смей его трогать! – зарычав подбежал Идрис.
-Тоже мне защитник – усмехнулся подошедший к своему товарищу второй солдат и со всей силы двинул ему по затылку прикладом автомата.
Мужчина упал. А тот солдат, не отпуская скрученную руку Алаудина, наотмашь ударил его по лицу и по седой бороде старика побежала первая капелька крови. Алаудин упал навзничь рядом с Идрисом. Подошел другой солдат и со всей силы начал пинать их обоих.
-В следующий раз жратву и деньги несите! Понятно?! – рявкнул федерал и двинулся в сторону к своим.
Идрис отключился после первого же удара по голове, а Алаудин был еще в сознании, но старик самостоятельно не мог даже поднять голову с земли.
-Йа Аллах1….Йа Аллах1 –тяжело дыша повторял он раз за разом, пытаясь провести трясущейся рукой по окровавленному лицу, заросшему седой щетиной.
Ожидание для остальных сельчан тянулось мучительно долго. Люди поняли, что встреча не состоялась. Они молча стояли, не зная, что дальше предпринимать.
-Надо идти…вдруг они их забили до смерти?! –нарушил молчание один из парней и двинулся вперед. Все осторожно пошли за ним. Дойдя до окраины села, они увидели лежащих в крови Идриса и Алаудина. Мужчины хотели быстро подойти, но один за другим произведенных два выстрела остановили их.
-Кудаааа??? – бесцеремонно растягивая слова подошел один из федералов.
-Нам бы забрать их
-Забирайте! Спасибо скажите, что не пристрелили! В следующий раз, если придете с пустыми руками, пристрелим, бандюги! Оружие и деньги! Понятно?!– глухо ответил он, сплевывая на землю смачный плевок.
Идрис очнулся. Долго шли они домой в глубь села. Старика несли на руках, а Идрис еле волочил ноги.
Надежда с каждой минутой тлела, как последний уголек в нашей железной печке. Всего оставалось мало: и еды, и воды, и дров, и даже желания жить…Печку растапливали, чтобы нагреть кипяток. А омовение для намаза дедушка совершал мутной дождевой водой или тающим грязным мокрым снегом. Кстати снег нас больше не радовал. Погода стояла мокрая и пасмурная, лишь ночами землю мог окутать седой иней легкого морозца, а наутро отпускало…
Серым декабрьским утром мы с мамой снова шли, размахивая пустыми ведрами, к колодцу Харона, а сзади нас шли Разита и Асет. Харон жил один. Семью еще давно успел отправить за пределы республики, а сам остался, поэтому у него сохранились запасы еды, воды и дров, которыми он щедро делился с сельчанами, а сам кое-как перебивался.
Мы открыли ворота и зашли. Оконные стекла были выбиты. Во дворе был беспорядок. Железная крышка с колодца была далеко откинута. Харон стоял и виновато смотрел на нас
-Жаль…но вода для питья непригодна…вот смотрите – подозвал он нас.
Мы подошли. Я вскрикнула. В колодец провалились бараны Харона. Один лежал в глубине, а второй, зацепившись, болтался на краю. Оказывается, во время ночного обстрела, раненые барашки бежали и, оступившись, провалились в колодец, с которого взрывной волной снесло покрытие…
Мы возвращались обратно с пустыми ведрами. В сером беспокойном небе рождался хмурый день. На душе было больно и тоскливо. Заворачивая за переулок, мы увидели идущего быстрым шагом Мусу.
-Я к Харону…беда у него приключилась…живность погибла…ой жалко-то как – с сочувствием качал головой старик.
- Да жалко очень…- согласились мы.
-Надо было, чтобы в его колодец бомба упала, жадина такой! – обиженно воскликнула Разита
-Что ты говоришь?! – возмутилась Асет
-А что? Она права. Несправедливо все в этой жизни…Харон и так последнюю каплю делил с людьми…и такое…а этот… - согласилась с Разитой мама.
Обстановка накалялась. Федералы начали обстреливать завод, но ни на шаг не отступили от нашего села, следовательно, все их снаряды снова летели через нас. Тишина, казалось, была убита навсегда. Усталое тело просило покоя, а сумасшедшая душа уже жаждала встречи со смертью. Сон исчез и все кипящее на сердце безумство потерянных мыслей выходило на посеревших людских лицах. Первая провальная встреча во вражеском стане не сулила нам надежду на лучшее, но и не убила ее до конца. В ушах сельчан звенела грязная брань солдат, и брошенные ими слова…оружие, деньги, жратва!
-Может собрать…понести? – задавались многие вопросом.
А где ее достать-то эту жратву? Самим нечего кушать…а деньги где найти? Оружие тем более…
Тем не менее решили пойти. Но, учитывая настроение наших непрошеных гостей, видимо надолго засевших на окраине села, и второй визит обещал быть провальным…
Всю ночь гремело, звенело и грохотало. Что же ты творило второе тысячелетие? Балом сатанинским на чеченской земле отпраздновало ты свой приход в этот бренный мир. А в наши уставшие биться от страха сердца в ту страшную ночь осторожно постучался священный Рамадан. Небо снова оделось в звезды, и юный месяц беспечно проливал свой блеклый свет на нашу пропитанную кровью землю.
Мы сидели в подвале. Сон не шел.
-Звезды видела? Такая ночь сегодня красивая – прошептала Разита.
-Попроси, чтобы выпустили нас – взмолилась я.
-Беспокойно…даже не знаю, но попрошу – согласилась Разита.
Минут через пять девушка довольно толкнула меня в бок
-Пошли!
Свежий зимний воздух приятно обжигал лицо, а Вселенная горела мириадами ярких звезд. Мы молча любовались небом. Особенно красиво настала эта первая ночь священного Рамадана, когда вечный мир открывал свои райские врата.
-Сегодня святая ночь…говорят, любая молитва будет услышана, поэтому попросим, чтобы война быстрее закончилась – сказала мне Разита.
Я тихо прошептала ей в ответ
-Я об этом прошу каждую ночь…
Военная ночь никогда не сравнится с обычной, как не сравнится небо с землею и жизнь со смертью. В ней больше таинства и загадки. В ней бродят детские страхи, чьи-то беспокойные молитвы, неприкаянные души зверски убитых людей и среди всего этого хаоса, военными ночами искалеченная надежда ищет приют в усталом сердце человека…
На очередную встречу сельчане подготовились основательно. По всему селу собирали мы «гостинцы» для наших непрошеных гостей. Уже несколько дней искали оружие. Что может быть абсурднее, не правда ли? Бабушка пообещала сельчанам, что отдаст и двустволку деда. Но за обещание свое начала сильно жалеть. В то утро дедушка нам развернул отдельную войну.
-Да я бы тебя им отдал, чем эту двустволку! Распоряжаться она начала моим оружием! – орал он на весь дом.
-Да не кричи ты, сумасшедший! На что тебе далось это ружье? В могилу что ли понесешь? – возмущалась бабушка.
-Она права! Может все-таки отдашь? Они же сказали оружие принести! А не то, они же вообще нас могут поубивать всех! – заступилась я за бабушку.
Но старик наш был неумолим:
-Ой можно подумать они с нами в прятки играть сюда пришли! Они и так убьют, если захотят – расхохотался дедушка.
-Тоже мне…нашли тут оружейный склад! Я, между прочим, такой же мужчина, как и они! И отдавать свое ружье никому не собираюсь – бурчал старик.
В то злосчастное раннее утро в семье Каримовых было неспокойно. Престарелый отец семейства, местный имам Абдулла достал из шкафа свой светлый китель и переворачивая в разные стороны, пристально рассматривал высокую папаху, обмотанную белой чалмой. Старик с остальными сельчанами собирался на встречу с федералами.
-Ты что делаешь? – взволнованно заскочил в комнату его сын Ахмед.
Отец молчал.
-Что ты делаешь? – переспросил его Ахмед.
-Собираюсь! – сухо ответил старик.
-Ты никуда не пойдешь…не пущу! Я туда иду! – решительно заявил мужчина.
-Боишься за меня? – усмехнулся Абдулла.
-Да кому моя жизнь-то нужна? И так последние дни доживаю. Зачем им меня трогать? – добавил он.
-А как же Алаудин? Он такой же старец, как и ты? И ты разве не помнишь, как они издевались над ним? Я не допущу, чтобы их грязные руки коснулись тебя! – голос Ахмеда уже начал дрожать.
Абдулла стоял в растерянности. Он понял, что сын настроен решительно. Ахмед стоял у порога, облокотившись рукой о дверной косяк.
-Отец всегда отвечал за сына…что же я детям-то твоим скажу, – беспомощно махнул рукой старик, понимая, что сын своего решения уже не изменит.
-Ты сам всегда говорил, что от судьбы не уйти…уйти от нее не в моей воле, а вот не допустить издевательств этих мерзавцев над тобой я в силах…
И потянулась снова цепочка усталых людей на окраину села. Молодежи не было, в основном были все пожилые. С пасмурного неба посыпались мокрые снежинки, которые, не долетая до земли, таяли и растворялись, как уничтоженные войною людские жизни. Люди шли молча, не поднимая опущенных голов. Вот завиднелось и местное кладбище. Люди окинули его взглядом. Некоторые начали шептать молитвы. У каждого из них кто-то там покоился, может брат, отец, мать или сестра. Там лежали те, кому посчастливилось уйти в мир иной раньше, чем видеть то унижение, на которое шли в ту минуту эти люди, объединенные одной целью – сохранить жизни своим маленьким детям, которые каждую ночь тряслись в мерзлых подвалах. Осталось совсем ничего, чтобы дойти до этого стана, где находились те, кто ежечасно обливал кровью чеченскую землю, на которой еще толком и не зажили шрамы исторических потрясений, выпавших на ее долю в прошлом. Едва они успели дойти до места назначения, как раздались выстрелы, пронзительные, один за другим. В небе закружили два вертолета. Еще вчера боевики открыли огонь, поэтому и «гости» наши теряя человеческий облик превращались на глазах в зверей. Вместо того, чтобы прогуляться три-четыре километра до этого чертового завода и показать недругам свою силу и мощь, воины российской армии уже два месяца демонстрировали ее нам…
Снова с поднятыми руками приближались люди к федералам. На этот раз решили идти все вместе. Солдаты один за другим появились перед ними, с измазанными сажей и глиной лицами, в нечеловеческих глазах которых отражался дикий взгляд голодных хищников.
-Куда приперли??? – рявкнул один из них, и грязная брань словно помои из мусорного ведра лилась из уст военного.
Люди стояли, подняв вверх руки.
-Мы не виноваты ни в чем! Ни в чем не виноваты! Не уничтожайте нас! У нас кончается еда, вода, уже два месяца как мы сидим в блокаде. Мы же все люди, неужели нам нельзя договориться – начал престарелый житель села Болатхан.
Солдаты не слышали его и приближались к ним вплотную, как слетающиеся над трупом грифы, учуявшие запах смерти. В группе людей было и несколько женщин. Болатхан понял, что встреча снова проваливается и сказал им отойти подальше.
-Да что ты так разболтался-то? Какого вообще притащились? Мы предупреждали, чтобы никто шагу сюда не делал!
-А как же еда…мы собрали, что могли
Солдат сорвал с их рук пакеты и вышвырнул на зимнюю слякоть, покрытую едва заметным слоем мокрого снега. Люди смотрели как в грязи валяется последний кусок хлеба, который они взяли со стола в надежде, что он сможет что-то решить в их жизни.
-Убирайтесь! А то на хрен всех перестреляю! – заорал федерал и замахнулся прикладом автомата на Болатхана. Ахмед подбежал к односельчанину и заступился
-Не трогайте его! Не видите старик он?! – закричал мужчина. И эти слова, слетевшие с его уст, стали роковыми для жизни Ахмеда. Глухой выстрел в голову и алая кровь еще одного безвинно убиенного обагрила, черную слякоть, на которую не спеша ложились и таяли мокрые снежинки чеченской зимы. Среди людей началась паника. Женщины вскрикнули. Солдаты выпустили в воздух автоматную очередь
-Еще один шаг и ляжете рядом с ним! Нечего сюда соваться!
Люди расступились. Знали они, что навсегда оборвалась жизнь Ахмеда. И лишь Болатхан осторожно опустился рядом с ним на колени и пытался повернуть Ахмеда в направлении Юга. Крепкое, сильное тело молодого мужчины не подчинялось слабым рукам старика. Он беспомощно озирался вокруг, а посиневшие от холода губы шептали заупокойную молитву Ясин.
-Чего ты там бормочешь??? – солдат со всей силы пнул старика и Болатхан не удержав равновесие свалился лицом на землю.
-Чего уставились? Не вздумайте к трупу подходить!
Даже и смерть Ахмеда не так страшна была для этих людей, как тот факт, что тело его останется лежать здесь, на мокром снегу и неизвестно, когда его можно будет забрать. Люди стояли с посеревшими от усталости и голода лицами, в страшной, неповторимой безысходности, перед которой их поставила жестокость неумолимой судьбы. А снежинки все падали и падали на землю. Вдруг из толпы к трупу Ахмеда и лежащему рядом с ним старику рванулась женщина.
-Таня! Таня, не ходи, они убьют тебя! Таняяяяя – орали ей остальные. Но пожилая женщина никого не слышала. Она, поскальзываясь на липкой слякоти бежала к солдатам. Федерал уже вскинул автомат, как Таня рухнула перед ним на колени и крепко обхватила его ногу
-Сынок! Разреши нам унести его…
-Какой я тебе сынок??? – мужчина резко дернулся, чтобы она упала, но Таня все сильнее цеплялась за него.
-Я русская женщина, русская мать, такая же как и твоя…Христом Богом прошу тебя, именем матери твоей прошу…век молиться буду на тебя….вот тебе крест! Умоляю! – женщина затряслась в рыданиях и, не переставая цепляться за ноги федерала, пыталась перекреститься.
-Пошла вон, сука старая!!! Христа она вспомнила! Была бы ты русской матерью, не приперлась бы за этих дикарей просить! Вон пошла, стерва!
И темная кровь, которая полилась от удара грубым сапогом русского солдата, застыла на морщинистом лице русской женщины.
Ах злая старуха-судьба! Сколько коварных тайн же ты несешь в себе, сколько загадок роковых раскрываешь ты этому миру. Это Таня…Танюшечка…Татьяна…простая русская женщина, которая всю жизнь прожила в Грозном, и посвятила много лет работе на этом химзаводе имени Шерипова, который сейчас превратился в преисподнюю. Разве тогда в те далекие годы, когда она беспечной студенткой шагала по широким проспектам Грозного, где у всех была одна национальность «человек», могла ли она даже предположить, что на склоне лет ее, русскую женщину пинком в лицо отбросит от себя озверевший русский солдат…
-Надо уходить нам…не надо всем умирать…это глупо! Болатхан, вставать можешь? – засуетился один из сельчан.
В небе кружили вертолеты. Цепочка людей потянулась обратно. Измученные и физически и морально еле волоча ноги шли они домой. А облитые кровью сердца стучали беспокойно, ведь не знали люди как смотреть теперь в глаза остальным землякам, которые, там замерли в слепом ожидании. Как смотреть в глаза престарелому Абдулле, мертвого сына которого они оставили валяться на холодной земле. Но ведь не было в этом их вины, не было. Люди шли, и казалось, что этому пути туда и обратно они посвятили целую вечность.
Вечерело. Труп Ахмеда лежал там…кто-то бессердечно пнув, перевернул его на живот.
Завыл леденящий душу, пронизывающий ветер и под его заунывную мелодию небо окутывали серые сумерки. Этот смертельно холодный вечер огромный мир встречал по-разному. Где-то яркие огни зажигали крупные мегаполисы, где-то переплетались первый крик новорожденного и последний вздох умирающего, где-то о песчаные берега бились волны океана, где-то в своей величественной синеве застыли вечные льды, а в маленьком чеченском селе в одной черной-черной комнате с четырех маленьких сердец навсегда обрывались четыре струны…четверо детей Ахмеда остались в тот вечер без отца. Наутро его тело федералы выкинули близ села, к кладбищу…
Сердце было крепко сковано тревогой. Сын Ахмеда Исмаил был нашим одноклассником. Очередная обида и боль горьким комом подступали к горлу.
Этой ночью снова было бесполезно ждать покоя и сна. Мы опять сидели в подвале. Истребители разрывали небо. Вдруг начала осторожно открываться наша маленькая деревянная дверца и на пороге показался сосед Арби.
Мы были удивлены. Мужчин здесь практически не бывало.
-Нехорошие для нас новости – начал Арби.
Все промолчали в ответ.
-Разве новости нам вообще приходили хорошие? Я даже забыла, что означает это слово «хорошее» - подумала я.
-Послезавтра в 11 часов дня село с землей сказали сравняют…я это…так…мимо проходил, зашел – пробормотал Арби и быстро вышел.
Все посмотрели друг на друга…послезавтра в 11 часов…слова Арби острым ножом вонзились в сердце каждого. Хуже самой смерти может быть лишь ее ожидание – эта истина стара, как мир, но всегда актуальна.
Какой мучительно долгой была эта ночь, перемешавшая в себе людские страхи, молитвы и слезы. И не менее ужасным было утро, которое следовало за ней. Какой выстраданной была его холодная синь, осторожно разливающаяся в черном небе. Это утро с таким трудом появилось на свет и кровавой зарей окутало раненое чеченское небо.
Жителям села ничего не оставалось делать, как смириться со своей долей и снова застыть в холодном ожидании грядущей смерти, запах которой тогда витал по всему воздуху, а идти снова к федералам означало лишь приблизить шаги этой смерти. Об этом не могло быть и речи, да и кто бы рискнул после тех двух печальных визитов.
Этим утром раньше всех проснулся местный житель, бывший преподаватель Чеченского Государственного Университета, ныне пенсионер Дукуш. Он поверх свитера натягивал на себя старую спецовку сына и спешил быстрее выйти на улицу. Дукуш был интересным человеком и слыл в селе чудаком. В любое время его можно было встретить на дороге с саженцем в руках, причем садил он их не только у себя во дворе, но и просто вдоль сельских дорог. Местные хулиганы могли сорвать деревце, или чьи-то козы могли ободрать его, но влюбленного в природу человека это не останавливало, не останавливало даже в годы войны. Его детская искренность и оголенное сердце, которое не очерствело за столько лет выпавших испытаний, действительно удивляло многих. Но может в этом и заключалась самая большая сила этого маленького, простого человека?
-Куда ты? – спросила его жена.
-Да пойду погляжу…что там…говорят у мечети многие собираются – ответил мужчина и вышел. А на самом деле в этот момент внутри него шла другая борьба и война, пострашнее тех, что разворачивались на улице. Еще вчера втайне от всех он принял решение в одиночку пойти к федералам и принять последнюю попытку спасти село, а сегодня он шел к сельчанам, узнать согласится ли с ним сделать этот шаг кто-нибудь еще.
Люди стояли недалеко от мечети. Дукуш подошел и поздоровался со всеми.
-Что вы решили? – спросил он.
-Да что тут решать-то? – тихо ответил глава местной администрации Идрис, вспоминая свой горький опыт встречи с непрошеными гостями.
В воздухе повисло молчание, окутанное какой-то жуткой, звенящей тишиной.
-Я попрощаться с вами пришел…решил пойти к ним снова...буду просить за село, в ногах у них валяться буду…не знаю вернусь ли живым, поэтому простите, если кого ненароком обидел. И еще…отговаривать меня не нужно… - быстро пробормотал Дукуш, как будто чувствовал, что среди сельчан поднимется гул возмущения.
-Как же ты туда один-то пойдешь?
-Не спеши, Дукуш, мы подумаем все вместе – начали наперебой твердить сельчане.
-Времени нет думать! Завтра ведь они сказали…завтра и схожу рано утром – отвечал Дукуш.
Вдруг их разговор оборвал громкий женский оклик
- Дукуш, я тоже с тобой пойду!
Люди оглянулись. Недалеко от них, на обочине сельской дороги стояла местный фельдшер Роза.
-Роза??? Ты не можешь этого сделать! – один за другим начали твердить изумленные мужчины.
-Почему? – удивленно вскинув бровь, спросила женщина, а потом как будто догадавшись виновато опустила глаза. Роза была на восьмом месяце беременности…
-Дукуш! Завтра рано утром выйдем на дорогу! – в голосе женщины звучала такая уверенность, что ни один из стоявших не смог оборвать ее.
Роза, раскачивающейся походкой быстро прошла мимо них, как будто боялась, что кто-то сможет изменить ее решение…
Эта ночь была действительно особенной. Ночь, которая навсегда врезалась в нашу память. Ночь, в лунном сиянии которой в единой схватке сплелись глупая надежда и холодное ожидание грядущего конца. Все-таки огласили нам они этот приговор, решили они все же свершить эту кару, не зная, что над жизнью и смертью власть лишь у единого Творца. И снова набросила она на себя яркое покрывало мерцающих звезд и сама застыла вместе с нами не зная, что принесет для нас наступающее утро вместе с собой – новый день или уже следующую жизнь.
Разита, как и прежде, вытащила меня из подвала. Наша сегодняшняя прогулка также отличалась от остальных. Мы обе были встревожены, но не говорили об этом друг другу.
-Холодно – нарушила я молчание
-Да…очень, но сегодня надо посидеть дольше.
-Чтобы запомнить какими бывают звезды?
Разита промолчала в ответ. Мы не хотели, как раньше, чтобы ночь быстрее закончилась. Сейчас утро стало нашим врагом, и мы боялись его наступления. Мы молча продолжали сидеть на холодной деревянной лавочке, прижавшись друг к другу и не отводя ни на минуту глаз от неба. В принципе мы и раньше не знали, что может случиться в любую секунду, но этот официально оглашенный приговор набатом бил по ушам.
Вдруг я увидела, как оторвавшись от остальных, одна звезда рванула вниз по небу, ниточкой золотой оставляя за собою след.
Как же бешено стучало сердце в груди от нахлынувшей радости, что успела я загадать желание.
Я ткнула в бок Разиту
-Ты видела? Ты видела падающую звездочку?
-Да – прошептала в ответ Разита. И сразу же спросила меня
-Что ты загадала?
-То же что и ты!
-Жизнь?
-Да!
В этой ночной мгле, окутанной блеклым сиянием далекой луны, я увидела, как по лицу девушки скатилась слеза и остановилась на изогнутом уголке губ. Что же ты делало с нами небо? Мы ненавидели тебя и тебя же молили о пощаде. В ту ночь я впервые по-взрослому загадала желание и впервые увидела падающую звезду, и разве заставит что-то разлюбить эту жизнь, если она стала первым желанием, загаданным у падающей звезды? Звезда не обманула. С тех пор я верю звездам – они не умеют лгать! И если они каждую ночь зажигаются на небе, значит есть в этом смысл и скрытая загадка нашей Вселенной.
Молила ли Роза задержаться эту ночь еще ненамного? Нет. Она как никто другой ждала утра. Муж не стал противиться ее желанию. Он уже привык к ее укладу жизни. Будучи врачом, она считала себя в ответе за каждого и как могла помогала людям в эти страшные годы чеченской войны. Всю ночь она не спала. Четверо детей сидели в соседском подвале, а пятый, тот что был в чреве раз за разом неосторожными толчками напоминал о себе и о том, на что она решилась пойти. Маленькая свечка, стоявшая в серой железной кружке, уже догорала, когда она закончила исписывать последний листок бумаги, а таких листков на столе было много. Отец Розы дважды совершил хадж и еще в раннем возрасте научил дочь арабскому языку и Священному Писанию. Каждую пятницу она раскрывала старый, потрепанный Коран, оставшийся от отца и читала его, и теперь на тетрадные листки переписывала все священные аяты, которые она знала…
Утро настало и в небе погасла последняя звезда. Забежали дети. Роза быстро одевалась и, скрутив листки в тоненькие трубочки, разложила их по карманам. Сердце начало биться тревожнее, но как известно, крепкая вера в Аллаха – это лучшее успокоительное средство на земле.
-Мама, когда ты придешь? – спросила младшая из дочек.
Впервые Роза не знала, что им ответить. Она долго и пристально смотрела на них.
-Я не знаю…слушайтесь во всем отца – тихо сказала она и задержалась на пороге, крепко сжав холодную дверную ручку.
Малыш толкался, как будто не терпелось ему выйти на этот жизненный ринг, даже не успев увидеть какого цвета этот мир. Роза замешкалась, но сразу же вспомнила, что, как и ее детям живые матери нужны и сотням детей с этого села, ради которых она идет на эту встречу, а станет ли она роковой, как и предыдущие, знал лишь Всевышний.
-Бисмиллах1иррохьманниррохьим! Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! – прошептала она и плотно закрыв за собой дверь вышла на улицу. Было холодно. Погода была пасмурная и сырая. Они договорились с Дукушем встретиться на перекрестке…
Мы зашли в дом. Было холодно. Бабушка развела огонь. Мокрая древесина не горела, а сухую экономили, чтобы вскипятить воду или приготовить еду.
Пришли Разита с матерью. На улице слышны были голоса других соседей. Мы тепло оделись и вышли на улицу. Говорить было не о чем, а заходить в дом не хотелось. Иногда утреннюю тишь нарушали карканье сороки и глухие автоматные выстрелы, доносившиеся издали. Я увидела, как дедушка вместе с соседом Альви сел у них во дворе на скамеечку. Альви был хороший, добрый старик, которого старший сын вместе с внуками отправил к родственникам, которые жили в нашем селе, а сам остался в Грозном, там тогда бои были сильнее, и он решил, что здесь будет спокойнее, но во что выльется это «спокойствие» он не знал. Я подошла и встала рядом с ними.
-Сбегай, посмотри сколько время – попросил меня Альви.
-Я посмотрю! – дедушка подтянул рукав рубашки и взглянул на наручные часы. Они показывали ровно девять!
-Девять часов – сказал дедушка.
-Ровно два часа осталось – вздохнула я.
Дедушка промолчал. Альви посмотрел на меня.
-Нет, девочка моя…вся жизнь у тебя осталась еще…долгая и интересная, а два часа может у них осталось. Хочешь расскажу легенду про Падчаха (король в переводе с чеч) и кузнеца?
-Хочу - обрадовалась я и села рядом со стариками, поудобнее устроившись.
-Так вот – старик откашлялся и начал рассказывать.
-Когда-то в далекие времена жил один очень своенравный и жестокий Падчах. Боялись его жители города очень сильно. Даже за маленькие провинности невозможно было избежать его кары. Жил в его городе одинокий старик кузнец. Дело спорилось в его руках, какие-то только вещи он не умел делать. А талант этот передался ему от отца своего. Кузница была куском хлеба старика, а жил он один, в маленьком обветшалом домишке. Люди любили его за доброту и готовность помочь. Но слава о талантливом кузнеце дошла до Падчаха, и решил он увидеть своими глазами как работает старик. Приехал к нему сам Падчах. А старик на радостях сковал для него железный цветок и подарил. Но подарок перевернул жизнь старика. Падчах приказал, чтобы старик рассказал в чем кроется секрет его мастерства, но у старика ведь не было никаких секретов, а никак это объяснить Падчаху он не мог, а тот в свою очередь сказал, если он сегодня не расскажет про секрет, то завтра утром его казнят! Беспомощный старик, понурив голову ответил, что не может ослушаться Падчаха, и значит такова была его судьба. Побрел несчастный кузнец домой и некому было его защитить. Приготовил он себе чистую одежду, пошел по соседям, попрощался со всеми, попросил прощения, если кого чем обидел. Беспокойно прошла его ночь, хоть и старым был, но не хотел ведь умирать и не понимал, как можно вот так по прихоти царской лишать его жизни, но с судьбой он смирился. Так вот…настало злосчастное утро. Стучатся в дверь к старику. Кузнец рано встал. Сидел в ожидании гостей. Подходя к двери крикнул, что уже выходит. Он открыл дверь. Несколько человек стояло на пороге.
-Лопата, лом, найдутся у тебя? –спросили у него?
-Найдутся – удивленно ответил взволнованный старик.
-Неси сюда…Вчера ночью Падчах умер, могилу надо копать – пояснили они…Вот такая легенда! – закончил рассказывать Альви.
Время бежало, совсем скоро пробьет и 11. Но от рассказа старика на душе медленно разливалось тепло, да и вчерашняя звезда не давала угаснуть надежде…
А Дукуш с Розой двинулись в путь. Они запретили кому-либо идти с ними. И сказали, что, если до вечера они не вернутся, чтобы были готовы к худшему. Дорожная слякоть липла к ногам, и Розе, учитывая ее состояние, было тяжело идти, но она не подавала виду. Они дошли до окраины села. И их также встретили пронзительными выстрелами и один за другим появились перед ними эти зверские лица, которые назвать людскими не повернулся бы язык. Дукуш с Розой стояли перед ними, подняв вверх руки. Дукуш был невысокого роста, седой, как лань, и каким же он беспомощным казался среди вооруженных до зубов российских солдат.
-Мы знаем, что вы нам дали срок до 11 часов…это последняя попытка…послушайте нас – начал Дукуш.
-У нас все закончилось…даже бинта нет, чтобы раны перевязать – начала о своем Роза, но федерал ее грубо прервал
-Хм...я не понял…ты что брюхатая сюда приперлась? – с гадкой ухмылкой на лице начал он приближаться к ней.
Ни один мускул не дрогнул на лице женщины.
-Как ты разговариваешь со мной?! Я жена офицера России и сама капитан в запасе! – ее голос прорезал наступившую тишину! Но солдат приближался вплотную.
-Не смей ее трогать! – выпрямился Дукуш.
-Так вы просить пришли или приказывать??!!
-Просить! Нет ни в чем нашей вины перед вами…не уничтожайте село….там дети, старики…мы умоляем вас…
-На колени!!!! – прогремел голос военного.
Роза вздрогнула и посмотрела на Дукуша. Этот приказ полоснул ее по сердцу, ведь знала она, что нельзя чеченскому мужчине на колени становиться. Дукуш стоял.
-На колени!!! Ты что глухой? – снова прогремел зверский голос.
Дукуш посмотрел на солдата, а потом на Розу.
-Ты ведь знаешь, что у нас не стыдно становиться на колени перед матерью! Если меня убьют, а ты останешься жива, скажи всем, что я не перед русскими встал на колени, а перед тобой и твоим ребенком – обратился на чеченском Дукуш к Розе.
Он действительно встал на колени перед солдатами, а Роза стояла рядом, прижав руки к груди, на которой шуршали исписанные вчерашней ночью аятами бумажки. Дукуш встал на колени и опустил седую голову, которая уже касалась заляпанного слякотью солдатского сапога. Когда-то, ребенком депортированный в холодный Казахстан, он ни разу не склонил свою голову ни перед кем, и усталый от голода в казахских степях не постучался ни разу в чужие двери за куском хлеба. А теперь на собственной земле его седую старость жестоко унижали. Но была ли эта старость унижена? Нет…униженной она была бы, если бы на коленях вымаливала свою жизнь, а его старость вымаливала наше детство…
Уже настало 11 часов. Село замерло в ожидании. Мы стояли с Разитой на улице. Сердце теряло свой ритм – то билось сильнее, то медленнее, а иногда вообще казалось, что оно остановилось. Разита, как маятник, ходила по двору туда и обратно. Она на некоторое время зашла в дом и вышла, неся в руках молоток и горстку грецких орехов. Девушка начала со всей силы молотком разбивать орехи и в таком бешеном темпе есть их, что все удивленно начали на нее смотреть.
-Да ты перестанешь или нет? С ума что ли сошла? – прикрикнула на нее Асет!
-Оставь ее! Нервы успокаивает – пояснила моя мама.
А нервы действительно были на взводе. День перевалил за половину. Мы вышли за ворота. Вдруг мы увидели, как посреди дороги бегут сельские мальчишки
-Они идут! Они живы! – кричали нам издалека пацаны.
Мы посмотрели друг на друга. Разита сильно сжала мою руку, что от боли я попыталась ее высвободить….
Село вздохнуло. И второе дыхание подобно ветру весеннему открылось у всех. Мы выжили. А уставшие Дукуш с Розой молча брели домой. Рискуя собственными жизнями, они решились на эту встречу, и удача на этот раз не повернулась к ним спиной. Это был конец месяца, когда Аллах сохранил нам жизни и даровал возможность проводить еще один священный Рамадан. Этот долгожданный и любимый праздник настал, и хоть были пусты наши столы, но как же полны были благодарностью и верой в Аллаха сердца за спасенные жизни. В начале следующего месяца Роза родила сына…Мальчик появился на свет здоровым и крепким…
Эти полтора месяца до весны мы провели в том же режиме. Только бомбили нас реже, говорили, что боевики с завода отступают, теперь мы надеялись, что и наши соседи сменят наконец свой стан. Так и случилось. В конце февраля блокаду с села сняли. Внял Аллах нашим мольбам, и осторожными шагами, как будто боясь вспугнуть наши уставшие, истерзанные сердца где-то издали пробиралась к нам ранняя весна. Мы даже не видели сельчан своих с другого конца села, с других улиц. Было ведь боязно ходить, и сейчас все вышли с посеревшими лицами, испуганные, уставшие, но зато живые.
Я увидела Хеду. Мы не виделись с ней все это время. И нечего было сказать друг другу. Отпечаток грусти лежал на наших детских лицах. Война убила наше детство. Вытекло оно из нас кровью сверстников убитых, кровью погибших на безымянном фронте ребят, кровью избитых стариков, моливших о пощаде для нас…
В село за эти три с половиной месяца впервые привезли воду. Но проблема теперь заключалась в нехватке дров. Повалили последний тополь со школьного двора. В нашем саду остались лишь плодовые деревья, акацию и клен дедушка давно уже срубил, а плодовые пока трогать не хотелось. Но пришла соседка Зура к дедушке с просьбой
-Придется грушу срубить…не плодовых уже не осталось деревьев…сруби грушу. Она много дров даст.
-Неужели срубит он нашу грушу?! – в мое сердце прокралась тревога.
-Нет, Зура! Придумаем что-нибудь! Не буду я грушу рубить! – наотрез отказался дедушка.
-Так делать же нечего! – возмущенно всплеснула руками женщина.
Дров действительно не было. Люди не различали свое или чужое и рубили все подряд и делили дрова. Вдоль улицы, по которой жил Муса, была лесополоса, которая вся состояла из акаций, и все они были почти срублены за исключением нескольких деревьев, которых Муса не тронул. И вдруг Зура вспомнила, про них и довольная своей догадкой прямо вскрикнула
-Я Мусе скажу! Он, наверное, поэтому и берег до последнего эти деревья. Надо к нему сходить! Чем плодовое дерево рубить, попросим у него.
-Ну да, конечно! Ведро воды нам пожалел, а на дерево он тебе прямо сейчас расщедрится! – съязвила тетя.
-Я все равно схожу! – не унималась Зура и, не переставая радоваться своей идее, помчалась к Мусе.
-Если он, действительно, не поделится акацией одной, то придется грушу срубить – вздохнул дедушка.
-Почему именно грушу? – обиженно спросила я.
-У нее кора сухая – пояснил дедушка.
Никогда нельзя судить о человеке плохой он или хороший, если ты не столкнулся с ним в момент беды. Именно тогда раскрывается он как есть безо всяких масок и притворств. Так и во время войны мы узнали людские плохие и хорошие стороны. И к счастью, плохих оказалось меньше. Мы держались тогда вместе, все было общим: и еда, и вода, и дрова, и молитвы, и слезы, и беды, ничего мы тогда не разделяли, ничего. И лишь в момент снятия этой блокады высунулся впервые за ворота Муса. За все это время никто его не видел, никем он не интересовался. Есть поговорка у чеченцев «Своим добром не проживешь», но он проживал. И вот постучалась Зура к нему и поведала осторожно зачем пришла.
-Рад тебя видеть, Зура! Как я за всех переживал, не поверишь! Никого в своих молитвах не забывал! – тараторил старик.
-Знаю, Муса, знаю, что переживал. Беда у нас…совсем топить нечем…акации все срублены, последний тополь срубили. У Элмирзы во дворе лишь плодовые деревья остались…нам бы одну акацию у тебя, я вижу, ты молодец, приберег…
Муса понял в какое русло идет разговор и уже разволновался.
-Элмирза-то мой родственник! Знаешь какой он щедрый и хороший человек. Он и плодовое дерево не пожалеет, срубит, сходи к нему, сходи – приговаривал старик и уже буквально выталкивал женщину за ворота, хлопая по спине.
Зура молча вышла. Она зашла к нам расстроенная.
-Не дал – вздохнула она.
-Не дал, так не дал! Что с ним поделаешь-то! Вечером грушу срублю – сказал дедушка и зашел в дом. Я знала, как он любил сад и трепетно к нему относился, и чувствовала, что больно ему будет за грушу. Еще одна обида очередной раз комом сдавила мне горло. Вышла за ворота. Издали увидела, как от своей бабушки уходила Хеда.
Я окликнула ее. Девочка оглянулась.
-Хеда…грушу нашу срубят сегодня вечером – тихо сказала я.
-Нашу грушу?? – вскрикнула девочка.
-Да…нечем больше топить…к дяде Мусе ходили, чтобы он акацию одну дал, но он не дал, поэтому придется грушу рубить – сказала я, уже глотая слезы.
-Вот жадина! – обиженно воскликнула девочка.
Мы обе вспомнили как осенью ели ее поздние сочные плоды, вкус которых чувствовали до сих пор. Хеда ушла. А вечер неумолимо быстро наставал. Весна бывает ранней на Кавказе. В воздухе чувствовалось ее несмелое дыхание, а на земле пробивалась зеленая трава. Я стояла в саду. Подошел дедушка с топором.
-Видит Бог, как я не хотел рубить плодовое дерево! – вздохнул он и со всей силы ударил топором по нижней части ствола. Я отошла. Один взмах, еще один, еще…и уже послышался хруст. Я отвернулась и закрыла лицо руками. Последний хруст груши был громким. Дерево с треском свалилось на землю. И в этом момент в небе появился черный истребитель.
-Клянусь, как будто человека убил – воскликнул дедушка, и посмотрев в небо добавил – будь же вы прокляты все в обоих мирах! Истребитель пронесся, оставляя за собой огненный след. Где-то свалились бомбы и может обрывались чьи-то жизни, а передо мной в этот момент умирало молодое дерево груши. Из нее подобно свежей крови стекал по пеньку сок, а на одной ветке я заметила уже набухшую почку. Груша лежала, как убитая молодая женщина, едва успевшая познать вкус материнства, а эти почки словно новорожденные дети все еще питались ее влагой. Слезы молча стекали по моему лицу. Я убежала к Разите. Мы долго сидели. Мне нравилось говорить с ней.
-Расскажи об Артуре – вдруг вспомнила я.
Она задумчиво посмотрела вдаль и ответила
-Не было никакого Артура…
-Как? Так все что ты мне рассказывала…
-Сочиняла – прервала она меня.
-А почему ты врала мне?
-Чтобы с ума не сойти – резко ответила девушка.
-Так получается и любви не существует?
-Существует…прости меня…мне это было просто необходимо. Ты же знаешь, как нам было тяжело в те ночи…я спасала нас этим. Ты слушала и увлекалась, наш страх отступал – начала мне объяснять Разита.
Я убежала обратно в дом. Срубленное дерево дедушка уже убрал. Немного дров понесла мать Разиты, остальные поделили мы и соседка Зура.
В ту ночь в доме было тепло. Выдалась долгожданная минута тишины, но мне не спалось. В печи трещали свежие дрова. Груша умерла, чтобы нам было тепло…так и среди людей…кому-то обязательно нужно жертвовать, чтобы кто-то другой жил. Слезы стекали по подушке, а в окно пробивался лунный свет.
Что имеет начало, то имеет и конец. Все заканчивается, и лишь память любит изредка возвращать в былое. И чем сильнее обида и боль прожитых лет, тем свежее она становится. Нет в моей жизни больше этого сада, этого дома, этой улицы, этих людей, дедушки тоже нет…стоят лишь акации Мусы, которые он нам пожалел тогда дать, стоят они, качаясь на весеннем ветру, и каждый раз, проезжая мимо них, я понимаю, что есть в этом бренном мире все же одно бесконечное, то, что никогда не закончится, и даже если перестанет существовать этот мир, оно перенесется в вечность и предстанет на Великом Суде – это сотворенное человеком добро. И попрошу я свою память, чтобы никогда она не стирала с моего уже потрепанного жизненного блокнота, когда-то сотворенные людьми добро и милосердие.
Грозный, весна 2016 г.
Дедушкина груша
© Copyright: Элора Эльжаева, 2016
Свидетельство о публикации №216032100057
Свидетельство о публикации №216032100057
Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.