Единственная

Не стены, а иконостас: рамки разной ширины и размера подобраны с почти безупречным вкусом – новые, старые, здоровенные и маленькие: хочется стоять и рассматривать.

В центре – почти не пожелтевший, но покоробившийся по краям наклеенный на серую бумагу чёрно-белый снимок чуть меньше формата А4: девочка лет шести, явно выросшая из своей куртки, почти до локтей открывающей руки, обнимает щенка-дворняжку. Беззубая улыбка, глаза жмурятся в щёлочки, белый ситцевый платок с крупными набивными цветами съехал, выпуская пряди коротких светлых волос.

Катя, Катенька. Вокруг маленькой Кати – Катерины постарше: с подругами на выпускном, с сокурсницами на фоне пермской набережной, ещё без надписи про счастье, которое есть. С полуротвеллером Шуриком на поводке, с бокалом шампанского и в новогоднем колпачке. В фате и с букетом, в халате и свёртком первенца у груди. Катенька, Каточек: серые глаза, отросшие корни, смешная гримаса на камеру.
В Москве, на фоне Василия Блаженного. В пионерском галстуке с рукой, вскинутой в салюте. На работе, на фоне календаря и старого, громоздкого монитора. В море, по грудь в воде – лямки купальника оттянулись, почти неприлично открывая тяжёлый бюст. В походе: рюкзак, суконка, ряжи Ветлана фоном. В парке, возле деревянного резного ежа с корзинкой грибов. Катька, Кэт, Катеринка. Упрямая морщинка между бровей, широкий полный рот, высокие скулы.

Они познакомились через интернет, на его заре, в местном чате. Спутались моментально, заявление подали чуть не через месяц, игнорируя советы логики и знакомых. Во второй раз он спросил, как она предпочитает предохраняться, но опоздал: уже была беременна. Родители смирились, продали акции, молодая семья переехала в задрипанную «однушку» на первом этаже старого дома в центре городка.

Матвей родился ночью. Здоровенным, за четыре килограмма. Её ушили вдоль и поперёк, грудь текла, постель пропахла человеческим молоком. Бессонные ночи, больница, изрезанная из-за мастита грудь. Она раздалась, остервела, устало выла о безденежье и тоске проёбанной жизни, прикованной к детской коляске не хуже, чем к инвалидной.

Он устроился на вторую работу, зеленея от усталости, пытался не падать лицом в диван по вечерам, когда наступала пора быть мужчиной и отцом, будь они оба неладны. Выходило плохо. Через полгода она, не обсуждая, сделала аборт на предельно возможном сроке. Месяц почти не разговаривала, мрачнея, когда он просто входил в комнату.

Настояла на няне. Нашла подработку, осмелела, рычала в ответ на любую его реплику.
На новогоднем корпоративе новая секретарша шефа вдруг улыбнулась, упала узкими ладонями на плечи: потанцуем? Он не пришёл ночевать. Утром она открыла дверь, скользнула взглядом, как по вещи, ушла на кухню, бренча тарелками, начала мыть посуду. По окончании праздников подала на развод. Без дискуссий, презрительно и деловито. Съехала, оставив сына бабушке, устроилась на постоянную работу. Исхудала до глаз на бледном блине лица. Не разговаривала – шипела, будто весь мир сжался до её ненависти к нему.

Несколько лет спустя 1 сентября они стояли на пороге школы: Матвей пошёл в первый класс. Две семьи, разделённые её тяжёлым ненавидящим взглядом, стояли рядом, но не смешивались, как вода и масло в голубом флаконе средства для снятия косметики с её ванной полки.

Он решился, предложил пиццерию на фуд-корте торгового центра. Она неожиданно согласилась. Впервые за столько лет поговорили, как люди. Оживший Матвейка унёсся беситься в игровой зоне, за окном ЦУМа лил дождь, смывая обиды.
Он ночевал у неё, цепенея от нереальности происходящего, листал фотоальбомы, сто раз за вечер повторял «а это помнишь», и прозрачные кармашки с треском расклеивались, отмеряя ушедшее и давая шанс. Взял за руку. Она дрогнула пальцами, вскинула дурные глаза, всхлипнула и уткнулась лбом в плечо.
Девчонка, иногда делившая с ним диван съёмного холостяжника, так и не обросшего уютом, исчезла, как не было.

В машине постоянно поселился детский ярко-синий адаптер ремня безопасности. Тёща с тестем, столько лет спустя, с явным облегчением позвали на Новый год. Он купил самую большую и красивую искусственную ёлку, какую нашёл в городе – чтобы пушистая и шишки в неколючей пластиковой хвое. Так и не распаковал.
Её забрала местная «дорога смерти», пермская трасса, на которой чуть не каждый день случаются серьёзные аварии – всего по одной полосе в каждую сторону. Джип выскочил на встречку из-за колонны дальнобоев и в мясо размазал казённую «десятку», спешащую по последним в этом году рабочим делам. Она сидела справа от водителя, инстинктивно выкрутившего руль влево, подставляя её прямо под удар. Остальные выжили.

На новом участке кладбища, среди чахлых редких кустов – кривоватая серая плита с восьмью цифрами под фамилией. И маленькое фото в овале эмали: девочка лет шести обнимает щенка-дворняжку. Края обрезаны, и не видно, что куртка ей давно мала.

Катенька, Катюша, Кэт. Такие вот дела, хорошая моя. Четыре года прошло. Целых четыре. А Матвей не учится нифига. И дома бардак: женской руки не хватает. Твоей. Другие-то нам без надобности. А знаешь, тёща твой снимок времён детсада нашла: в ателье снимали, фотка такая коричневая, а ты стоишь на лавочке, что ли, в вязанном костюмчике с кисточками, рядом с жутким советским медведем, облезлым и набитым опилками. Подберу рамку и повесим. В левый простенок. Больше-то некуда.