Венечка

Осень. Небо такое синее и глубокое, будто заполнено водой. Океан, где плавают рыбы-птицы, высоковольтные провода, голые макушки тополей. А когда не спеша пролетает рыба-самолёт, то перебираешь в памяти птиц с точно таким же длинным хвостом. И никого почему-то, кроме сороки не находя, возвращаешься на бренную землю.
Одно радует в этом бесконечном процессе: ничего не нужно заново  открывать и никуда не надо уезжать - этот океан всегда с тобой. Можно спокойно забыть о существовании поездов и самолётов. Теперь это ни к чему. Пускай всё остаётся так как есть: ты на земле, океан над тобой, осень в каждом звуке вокруг и в любом из карманов рабочих штанов или куртки-спецовки.   
 
 Тихо и хорошо. Люблю, когда делается вокруг хорошо и тихо. Так же точно делается на душе.
 Я закончил подметать центральную аллею. Возвращаясь к главному входу, попробовал объяснить двум женщинам, как найти шестой сектор.
- Немой, что ли? - пожала плечами одна.
- Дурачок какой-то. Ненормальный! Сами найдём. Пойдём, Катя, - поторопила подругу другая.
Из пристроенной к сторожке подсобки взял тачку с граблями. Принялся возить мешки с опавшими листьями в специально вырытую за оврагом яму.
Дни, скользящие мимо поздней осенью или холодной зимой и распускающиеся буйным цветом оттаявшей весной или жарким летом, что может быть лучше этих одинаковых, никуда не спешащих дней? Безумный мир будто бы сбросил привычную скорость. Остановился. Огляделся вокруг и наконец-то понял, где прячутся простые истины, без которых всё так неминуемо погружается в хаос.
Теперь я ваш добровольный пленник, никуда не спешащие дни.

- Венечка! Венечка, постой!
Клавдия Ивановна бежит по центральной аллее. Седые волосы мечутся из стороны в сторону бело-серым флагом. Точно так же, как и полы её расстегнутого серого пальто. В руке пакет-майка. Каблучки коротких сапожек беспомощно тонут в мягкой от частых дождей земле, и оттого кажется, что она не бежит, а стоит на одном месте, нервно дёргая руками.
Я остановил тачку. Снял грязные рукавицы.
- Венечка, - кричит она, словно я продолжаю удаляться, - постой! Я тебе шапку хочу отдать! Постой!
Подбежала. Опёрлась на дужку тачки. Отдышалась. Улыбается.
- Не слышишь, что ли? Кричу тебе, а ты идёшь и идёшь. На вот, - протягивает пакет, - шапку тебе принесла. Ондатровая! Новая почти. Мужик мой не носит, а чего добру-то пропадать? Валяется в шкафу третий год без надобности, а ты в этом петушке своём и зимой и летом. Вещи старые перебирала и о тебе вспомнила. Ну-ка, примерь!
Я надел шапку. Выпрямился.
- Президент Путин, - смеётся Клавдия Ивановна. - Красавец! Я тебе в сторожке борщ оставила. Разогреешь вечером и поешь. Понял?
Я кивнул.
- Кастрюлю помоешь хорошенько и на забор повесишь. Завтра заберу. Понял?
Я кивнул опять. Натянул рукавицы. Взялся за тачку.
- Не спеши. Успеешь ещё дела переделать. У своих-то был сегодня?
Пришлось снова кивнуть.
- Хорошо они лежат, правда? Я как мимо прохожу, всегда нет-нет да остановлюсь. Залюбуюсь, - она поправила задравшийся от бега воротник пальто. - Оградка выкрашена. Ни травинки тебе лишней, ни паутинки на памятнике. Столик с лавочкой будто вчера покрашены. Дорожки мелким гравием отсыпаны: камешек к камешку. Берёзка веточки раскинула над могилкою, что ручейки. Господи, Венечка, как же ты их по-прежнему любишь. Пятнадцать лет минуло ...
Я почувствовал, как на глазах предательски наворачиваются слёзы. Смутился. Быстро отвернулся. Покатил тачку к яме.
- Кастрюлю помой обязательно! Я побежала обратно в контору. Четверых нормальных обещали к обеду привезти и одного бомжа на тринадцатый сектор. Будь они неладны, эти люмпены, только землю бесплатно переводят ...

На тринадцатом секторе все кресты одинаковые. Торчат, плотно прижавшись друг к дружке. Без оградок и привычных табличек с чёрно-белыми фотографиями ушедших, сектор напоминает ровные борозды недавно вспаханной огромной грядки. И деревянные крестики тут, как долгожданные и единственно возможные всходы. Как покосившийся итог вдруг не туда повернувшей судьбы.
Всё закономерно. Ты был никому не нужен там и продолжаешь оставаться не нужным никому здесь. А в чём тебя отправят в последний путь - не суть. Будет это гроб или плотный целлофановый мешок - не суть. Будут о тебе помнить долго, но потом всё равно забудут, или ты канешь в лету мгновенно: без оградки, серьёзного фото и сопутствующей эпитафии на памятнике, опять же - не суть.
 
Я катил пустую тачку обратно к центральной аллее. Архип с напарником рыли очередную безымянную могилу. Уже в возрасте, но не по годам ещё крепкий Архип, как всегда, работал молча. Игнорируя рукавицы с перчатками даже в лютые морозы, его похожие на сардельки истатуированные перстнями пальцы, цепко впились в древко штыковой лопаты.
 Зато помощник его, долговязый молодой парень с лицом, напоминающим крысиную морду, возмущался на всю округу, нарушая спящую здесь тишину визгливым противным голосом:
- Ни копеечки не получим, Архип. А я не нанимался за бесплатно работать, - разбрасывал он по сторонам ядовитые слова-иголки, - по колено в грязи. Ивановна отстегнёт, в лучшем случае, пол-литра с закусью и всё. Что я водки себе не куплю, если захочется? Ты мне рублей насыпь в карман, а я уж сам потом разберусь ...
- Захлопни пасть и рой молча, - терял терпение Архип. - Крайний раз с тобой копаю. Кудахчешь, что курица на насесте. Разнылся хуже бабы.
- А что, я не прав?
- С других денег получишь, а этих не тронь. Помаялись они на земле этой.
- А чего они взяли моду помирать-то каждый день? За всё лето, может, и приютили пятерых, а тут четвёртый на неделе.
- Да потому как осень наступила, пустая твоя башка. По утрам примораживать начало, вот и мрёт народец с непривычки. Хорош базарить! Работай.
Мужики торчали из вырытой могилы по пояс, а надо было хотя бы по плечи. Для бездомных и неопознанных рыть глубже не требовалось.
- Эй, Венька! Ну-ка, ходь сюда, - воткнув в землю лопату, парень выбрался из ямы.
Я оставил тачку на дорожке, подошёл.
- Иди-ка, покопай за меня, придурок. Чего это у тебя там в пакете? - он достал ондатровую шапку, стянул с головы замусоленный картуз, примерил. - Подходящий экземплярчик. Как раз мне в зиму. Ну-ка, зацени, Архип. Как я в ней смотрюсь?
И разведя в стороны руки, стал весело приседать, затянув своим противным голоском: "А я ушаночку поглубже натяну, и в своё прошлое с тоскою загляну ..."
Архип действовал быстро. Пружиной выпрыгнув из ямы, он мигом стянул с себя фуфайку. Достал из сапога финский нож.
- Отдай Веньке шапку, - зло глядя исподлобья, медленно пошёл на напарника. - Слышишь меня?
- Ты чё, Архип? Я же шуткануть хотел над дурачком. Посмеяться, - испуганно затараторила крысиная морда, пятясь назад.
- Верни шапку, клоун. Защекочу до смерти, - Архип ловко перекинул нож из руки в руку, - ляжешь на тринадцатом, и забудут как звали. Видал я таких прытких на химии под Магаданом.
- Тихо, тихо, тихо. Отдаю уже, - парень испуганно совал мне шапку. - Чё ты завёлся-то, Архип?
- Наглых не люблю. Попробуй у меня шапку отобрать. Давай! Что, кишка тонка? Ссышь, фраерок?
- Да я шутки ради ...
- Лезь обратно и копай один. На всё про всё тебе полчаса времени, - Архип убрал нож в сапог. Подобрал с земли телогрейку. Стряхнул. Набросил на плечи. - А шутить я не собираюсь. Усёк? - Долговязый мотнул головой. Недобро зыркнул в мою сторону. Сплюнул под ноги. Прыгнул в яму.
 - Веня, погодь-ка. Разговор есть.
Мы вышли на тропинку. Архип достал деньги. Отсчитал пять сотен, пару секунд подумал, добавил ещё две.
- Расчёт. Надо будет подмогнуть - свистну. Ну чё ты головой-то замотал, дурень, - он схватил за воротник спецовки, притянул к себе, сунул деньги в карман куртки. Отпустил. -  Успокойся. А на этого, - он кивнул на молча работающего теперь парня, - не обращай внимания. Пока я в силе, тебя здесь и пальцем никто не тронет. Усёк? Бывай, Веня. Увидимся.
 
Бежать. Это первое, что приходит в голову, когда в хрупкий внутренний мир врывается что-то извне. Чужое, противное, мерзкое. Способное за долю секунды растоптать, расколоть, уничтожить часами, днями, годами собираемый по крупицам, по песчинкам, по осколкам остывших воспоминаний пускай и шаткий, но мир. Мир, который продолжает каждый раз рваться, словно прозрачная паутинка от малейшего прикосновения извне. Бежать!

  Куда могла подеваться фотография? Утром, перед самым выходом, глянул напоследок и положил ведь на тумбочку. Или ... Нет уже памяти. Совсем нет. Другая есть, а обычной не осталось.
Я отбросил подушку, нашёл знакомое фото, успокоился, сел на кровать. Здесь мы такие счастливые. И девчонки-погодки с озорным огоньком в глазах, и беременная так и не родившимся сыном, улыбающаяся тёплой, едва заметной улыбкой Лена, и, пытающийся сохранить на лице серьёзное выражение, я. Рассматривая подобные фотографии, понимаешь, что если бы вдруг фотограф сделал следующий кадр, то на нём вся эта компания рассыпалась бы на смешные фрагменты, устав от необходимой серьёзности. Так, кажется, тогда и вышло. Так, кажется.
 Цветной эпизод из прошлой жизни. Наш последний счастливый из неё цветной эпизод.
Я протянул озябшие руки к экрану обогревателя. Тепло, проникнув в ладони, шустро побежало дальше.
Включил настольную лампу. Свет брызнул так ярко, что пришлось отвернуться к стене и увидеть собственную тень. Громоздкую, серую, ненужную. Похожую на мешок. В дверь тихо постучали. Я быстро сунул фотографию под подушку. Словно испугался, что её сейчас отберут. Сожгут и осквернят единственный мостик между прошлым и настоящим. Дурак!

- Храни тебя Господь, Вениамин. - Отец Пётр с порога перекрестился на висящий в уголке образок. Присел на табуретку, поправил задравшуюся рясу. Напоил комнату винными парами. - Что-то давненько ты в церкви не был, Вениамин. Аль дорогу позабыл к праотцу нашему?
 Я виновато мотнул головой.
- Ладно. На-ка вот тебе гостинцев, - он достал из сумки несколько варёных яиц, краюху ржаного хлеба, шмат сала, початую вполовину бутылку водки. - Из конторы иду. Обсудили по-соседски с хозяйкой да Архипом пару насущных вопросов. Дай, думаю, загляну и к тебе, коль свет в оконце плещет, - он погладил топорщащуюся в разные стороны густую, но короткую бороду. - Ну, чего уставился-то, будто впервые видишь. Давай почаёвничаем да потолкуем.
Поставив на плиту чайник, я достал из буфета тарелки со стаканами. Нарезал сало и хлеб. Почистил яйца.
 
Церковь возвышалась на соседнем пригорке. Минут в пятнадцати ходьбы, если начинать путь от конторы. По нашему склону, там, где тринадцатым сектором заканчивался погост, внизу бежал сильный от таявших снегов и частых  дождей ручей, обозначая границу между двумя холмами. По их же стороне склон тянулся более пологий. И находилось там совхозное поле, засеянное обычно капустой. За ним, в подъём, начинался небольшой лесок с высоченными дубами да соснами, за которыми виднелись купола церкви, так призывно золотящиеся в ясную солнечную погоду.

- На той неделе Покров. Прихожан будет много и случайных людей с дороги, - рядом с храмом проходило оживлённое шоссе, - надо будет территорию в порядок привести, поправить въездные ворота, обновить кое-где фасад. Архип затребовал тебя в помощники, Вениамин.
Я кивнул.
– Значит, так тому и быть. Завтра поутру и приступим с Божьей помощью.
Он разлил по стаканам водку. Пригладил бороду. Прочистил горло. Наполнил комнату густым низким басом.
- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь ...
Закончив читать молитву, отец Пётр тихо произнёс "аминь", троекратно перекрестился, выпил. Я последовал за ним. Мы молча закусили.
- Не помочь горю твоему, Вениамин. Не вернуть супругу с детишками, земля им пухом, но помни, что Господь каждому даёт, сколько считает нужным, и забирает назад, когда считает нужным, - он разлил поровну остатки водки. - Больше страданий, чем может вынести душа человеческая, он не даст. А кто не блюдёт заповеди Господни, данные Моисею, напрасно будет стучаться в двери христова царства. Ну, с Богом!
Мы выпили. Я хотел было предложить чай, но священник жестом остановил меня:
- Время позднее. Пойду и я до дому. Катерина, наверное, потеряла уже. Не провожай и молиться ежедневно, - тряс он указательным пальцем у моего носа, - не забывай праотцу нашему. Прощевай, Вениамин.

Благовест известил о начале ранней Литургии раскатистым звоном большого колокола. Я, свесив ноги с кровати, сонно покрестился на не видимый ещё в утренней осенней темноте образок. Полчища ворон, раскаркавшись, кружили над погостом, поднятые колокольным звоном с облюбованных мест.


P;S  Автор выражает огромную признательность Юлии Марьиной за редактирование рассказа.