Глава 7

Понтий Пилат вернулся на своё место, сел в кресло, подпёр рукой подбородок, и стал молча смотреть на стоящих перед ним людей, и размышляя над тем, что ему следует делать дальше. Братья Иешуа волновали его мало, если не сказать, что они не волновали вовсе. Как виновников скандала их следовало бы прилюдно выпороть и отпустить на все четыре стороны, но сейчас ему даже этого не хотелось. Причин на то было две. Во-первых, его самого чрезмерно бесило всё, что связано с иудейскими священниками, поэтому эти странные евреи были в чём-то его единомышленниками. Во-вторых, новоявленный мессия, который при этом ещё и отрицал, что он им является, вызывал у Пилата необъяснимое пока чувство интереса. Всё в этом человеке было как-то не так: его манера держаться, его голос, слова, мимика, жесты рук, в конце концов совсем не еврейская внешность, - всё это выглядело на фоне окружающей действительности как белое пятно, не обращать внимание на которое было просто невозможно.
Префект знавал мессий. Одни из них были просто религиозными фанатиками, убеждавшими в чём-то других религиозных фанатиков, другие же – просто прохиндеями, которые таким образом добивались признания и авторитета. Иешуа не был похож ни на первых, ни на вторых. А главное, никто из его предшественников не нарывался на неприятности со своими собственными религиозными лидерами, напротив, они искали их благословления и поддержки.
Тот факт, что Иешуа отрицал свою «избранность», скорее ещё больше настораживало Понтия Пилата, нежели усыпляло его подозрительность. Он вспомнил, как отреагировал на вопрос об этом Каиафа, и решил, что Иешуа намного хитрее, чем хочет казаться. Возможно, он действует как шпион, отказываясь от бесперспективной тактики лобового столкновения, которая погубила некоторых из его предшественников. Скандал на площади - знак того, что он не особо ищет союзников среди еврейского духовенства, и это лишь укрепляет подозрения. Если представить себе, что мессия действительно в силах что-то изменить, то с первосвященниками, этими продажными, трусливыми и властолюбивыми лизоблюдами, ему точно должно быть не по пути. Если уж Яхве и найдёт способ освободить свой народ, то первым пунктом его плана должно быть уничтожение этой наисвятейшей когорты, которая напоминает скорее паразитов, нежели божественных слуг. Понтию Пилату не надо было об этом рассказывать, да и во многом его это естественным образом устраивало! Хотя, может быть именно такими хочет видеть их Яхве? Судя по тому, как он относится к своему народу, это вовсе не исключено…
- Я поступлю так, - наконец решил Понтий Пилат, - Иешуа останется здесь, пока я не определю, как его следует наказать за учинённый беспорядок. Братья его могут идти, сообщив начальнику гарнизона место, где они остановились в Иерусалиме, чтобы я мог их найти в любое время.
Иаков тревожно посмотрел на префекта, затем на Иешуа, и без одобрения Пилата сделал шаг вперёд.
- Позволь сказать мне, прокуратор!
Понтий Пилат молча кивнул, хотя и насупился, показывая, что ему не нравится, что этот еврей вмешивается, и лучше бы ему озвучить что-то подходящее сейчас.
- Я старший из всех. Это значит, что наказания заслуживаю я, а не мой младший брат. Отпусти его, прошу тебя, прокуратор! Это будет справедливо. А я останусь, и покорно приму любое наказание, которое ты назначишь.
Пилат вскипел от того, что Иаков пытается вмешаться в его решение, но не успел как-то на это отреагировать. Иешуа взял брата за руку, дёрнул его назад и пояснил ему:
- Прокуратор хочет поговорить со мной, Иаков! Не вмешивайся, идите и ждите меня. Я скоро вернусь.
Старший брат послушно опустил взгляд. Понтий Пилат на какое-то время даже потерял дар речи от распирающего его возмущения. Он медленно поднялся с кресла, окинул всех взглядом, включая Гая Кассия, беззвучно стоявшего чуть позади задержанных, коснулся кулаком груди и нарочито вкрадчивым тоном спросил:
- Кто я, по-вашему? Скажите, кто сейчас стоит перед вами?
- Римский префект и прокуратор Иудеи, всадник «Золотое копьё», жестокий, но справедливый Пилат Понтийский, - Иешуа слегка поклонился, выражая почтение.
«Порвать бы его в клочья» - вспыхнуло ярким пламенем в голове Пилата, - «Одним страшным смертельным ударом!»
Никто в этом городе, ни один иудей и ни один из легионеров, так не представил бы его. Во-первых, эдакая «характеристика», если говорить современным для нас языком, сильно отдавала лестью. Префект любил лесть, и был её ценителем, многим трудно это понять сегодня. Он любил её ровно столько же, сколько и свою полубожественную власть, основанную на крепкой и жёстокой силе. Но, и это во-вторых, лесть внешне была настолько вычурной, что наводила подозрения на иронию. В-третьих, что тоже добавляло немного  размышлений, о титуле всадника «Золотое копьё», откровенно говоря, знали не многие. И чем дальше от Рима, тем таких людей становилось всё меньше. А если говорить о Галилее… Это даже не Иерусалим! Пожалуй в окружении четвертовластника Ирода Антипы, что восседал сейчас на троне Галилеи, - сына того самого Ирода Великого, - не найдётся и десятка человек, которые могли бы так ответить. Но стоит только посмотреть в глаза Иешуа, и Понтий Пилат знал, что почтение было искренним, да и каждое слово было сказано с какой-то ювелирной точностью. Очень странное ощущение… Жестокий, но справедливый… Да, это про него. Всё дело в этих двух словах!
Именно так думал о себе Пилат, верша, без преувеличений, историю своими делами, или отдыхая от постоянной суеты, прогуливаясь по вечерней пристани Кесарии. Это похоже на  весы, которые следует держать в как можно близком к идеальному равновесии. Жестокость и справедливость… он как римский всадник знал, что управление народом принципиально мало чем отличается от управления лошадью: влево и вправо, для особых случаев – шпоры.
Он был прокуратором, и сами боги поставили его на пьедестал, чтобы решать, что есть рядовой случай, а что - особое происшествие. Всегда есть те, кто согласен, те, которые не против, и те, что враги.  Справедливость – слишком расплывчатое понятие, чтобы серьёзно его обсуждать. Редкий правитель признает себя несправедливым, и все те редкие обычно заканчивают жизнь в монастырях или ещё хуже. Понтий Пилат не видел для себя такой перспективы, хотя и выполнял функции верховного жреца на подконтрольных землях.
Если же слова Иешуа – это ирония, то она, скорее ювелирная, чем грубая… Он явно тоже знал об этом правиле, про весы, - почему-то такая мысль промелькнула в голове префекта в завершение всего этого урагана выводов, взявшихся непонятно откуда, будто из самого эфира.
Жестокий, но справедливый! Признание или… издевательство?

Понтий Пилат опустил руку и направился к широкому окну, из которого можно было наблюдать Иерусалимский храм, – самое сердце всей земли обетованной, - как на ладони. По дороге он покосился в сторону задержанных, а остановившись у проёма, кистью исполнил властное движение, обозначающее приказ подойти ближе. Иешуа сделал это один. Теперь его братья стояли достаточно далеко, для того чтобы не разобрать негромкую речь.
- Твоя цель пребывания в городе? – спросил префект очень серьезным голосом,  в котором не было слышно раздражения или злости, а это говорило о максимальной концентрации Пилата на самом вопросе и, что важнее, ответе на него.
- Если я скажу, что пришёл на праздник, разве это сильно удивит тебя? Кто на моём месте сказал бы что-то другое?
- Умный человек всегда поймёт, что уже пора начинать говорить правду.  Сомнения часто приводят к спорам и к желанию покрепче убедиться в достоверности ответов.
- Тогда, - Иешуа в размышлениях погладил слегка бородатый подбородок, - я должен ответить правду, и рассказать так, чтобы ты понял, а главное – поверил… Что ж, я попробую. Я и мои братья здесь по разным причинам, если по истине разобраться. Они пришли на праздник, он для них - важное событие. Для меня – нет. Я здесь, чтобы немного подышать этим терпким и тяжёлым запахом.
- Каким запахом? – удивился Префект и даже инстинктивно повёл ноздрями.
- Запахом Иерусалима, - улыбнулся Иешуа, - этот город пахнет отвратительно.
Понтий Пилат внимательно посмотрел в глаза мессии. Он вдруг подумал, что человек, стоящий перед ним, и с которым он разговаривает уже вот скоро полчаса, возможно, не совсем в своём уме. С другой стороны, этот «запах», озвученный с какой-то детской улыбкой и открыто смотрящими на префекта глазами, даже чуть не появился в воздухе. Как в случае с дежа вю, было ощущение, что Пилат помнит этот запах, но не знает, откуда он его знает.
- Не получилось? – снова с улыбкой спросил Иешуа и, увидев, что задумчивый префект не совсем осознал вопрос, добавил, - понятно и естественно, видимо, не получилось. Просто, я очень не люблю этот город, а для меня все слова имеют запах. Все-все слова чем-то пахнут, и имена тоже. Так вот у Иерусалима отвратительный запах. Я знаю, что это странно слышать, но ты хотел знать правду.
- Зачем же по своей воле приходить туда, где тебя раздражает местная вонь? – спросил Понтий Пилат, и Иешуа уловил в его словах на удивление много понимания.
- Я здесь не по своей воле, но по воле того, кого ты приказал не упоминать больше в разговоре с тобой. Ты должен меня понять, ведь ты же здесь тоже не совсем добровольно.
- Значит, ты всё-таки мессия, или я совсем ничего не понимаю?
- Я очень не люблю это слово, прокуратор! Люди верят в то, что это так, но это - не моя идея. Слово «мессия», кстати, тоже пахнет очень странно…
- Как? – Понтий Пилат снова не смог противостоять подсознательному желанию сделать внимательный вдох.
- Если бы только запахи можно было объяснить… - прозвучало немного печально, но предельно понятно, -  «мессия» пахнет почти как египетская мумия.
Префект совсем потерялся в своих ощущениях. Несмотря на внешнюю бессмысленность слов Иешуа, Понтий Пилат каким-то внутренним чувством осознавал, что тот не врёт, а главное, он невероятным образом он очень хорошо понимал его. Вообще, как это разбор скандального происшествия с подозрением на кощунство перевоплотился в обсуждение запахов слов? Какие мумии? Что происходит? И почему всё это не настораживает Пилата в должной степени, как должно бы? Потому что всё очень естественно, всё как-то правильно…