ТАБУ

Часть 1

Раз
Он любит старину - я люблю его: я привыкла так считать. Справедливости ради отмечу, что меня он тоже любит. Наверняка: у меня нет никаких доказательств того, что это не так. Как, впрочем, и доказательств обратного. Вместе мы много лет – настолько долго, что оба почти забыли,  когда встретились впервые.  Мне часто кажется, что я знаю его всю жизнь.  Принято считать, что женщины непременно помнят дату первого свидания, вкус первого поцелуя, первого мужчину и прочую сентиментальную чушь. Я не помню: события прошедшего постепенно утратили для меня остроту, я не пытаюсь ещё раз пережевать то, что давно съедено. Воспоминания о бывших увлечениях не будоражат, а скорее вызывают чувство недоумения по поводу страстей, некогда меня распиравших. Видимо, то были не совсем страсти… Не стану утверждать, что я вообще всё забыла – конечно же, нет. Порой в памяти всплывают имена, лица, поступки. Но это всё так давно утратило для меня смысл, что не вызывает ничего, кроме лёгкой усмешки, да и то не всегда. 
Сейчас мне непонятно, как мне удавалось жить в том давнем-давнем «давно», когда еще не было его. Признаюсь, жилось мне неважно. Я тосковала за своим «вчера», ненавидела своё «сегодня», боялась «завтра». На то был ряд оправданий. Незадолго до его волшебного появления я потеряла мать, единственного близкого мне человека… Так бывает. Но когда это происходит с тобой, а тебе всего семнадцать, то всё время кажется, что это – дурной сон, который скоро закончится. Ты бьёшься головой о стену, кричишь – в надежде проснуться, постепенно понимая, что всё происходит на самом деле.  Эта смерть ставила под угрозу моё обучение. Надеясь, что все решится само по себе,  я всеми силами старалась не думать по поводу дальнейшей жизни – учитывая тот факт, что отца я не видела никогда. Его собирательный, довольно благодушный облик сложился у меня в голове из случайно брошенных матерью фраз, обрывков кинофильмов и мечтаний, на которые девочки особенно падки. Будь у меня верный друг, мне было бы не так трудно. Но друзей у меня не было - считать друзьями многочисленных товарищей и знакомых я не могла. За год до этого моя любимая подруга укатила с родителями на север. Мы обе очень грустили по этому поводу, но письмами не заменишь живого общения.
Осознав смерть матери, я поняла глубину и безнадёжность своего одиночества. Я была на краю – крошечный, обезумевший от страха лесной зверёк, оказавшийся в передвижном зоопарке.
Появление этого человека в моей жизни доказывало,  что не только хорошее, но и плохое всегда заканчивается. Надёжный друг, безукоризненный любовник, заботливый отец – у него было всё, чтобы сделать меня счастливой. Мне перестали сниться кошмары, я снова ощутила вкус жизни – оптимизм вернулся ко мне и не оставлял без малого десять лет.  Потом что-то случилось: будто повернулся выключатель – и меня сковала тоска, тяжёлая и липкая. Часто задаваясь вопросом, почему мне однажды стало скучно, я так и не смогла себе на него ответить и прекратила доискиваться до причины. Думаю, во всём виновата давность лет. Или то, что всё это мне надоело смертельно. Я пресыщена сытой, спокойной, скучной жизнью. Все дни одинаковы, ночи – тем более. Мне нечего хотеть от жизни – у меня всё есть. Если бы не он, всё было бы иначе – лучше или хуже, но не так. Пришлось бы добиваться всего самостоятельно, а не получать сразу после первого намёка. Уверена: скучать бы не пришлось.  Да и успех, полученный ценой собственных усилий, пьянит значительно дольше. Впрочем, никакого успеха могло и не быть: меня, восемнадцатилетнюю сироту, могли просто затюкать и забыть на задворках жизни. Он появился рядом за секунду до отчаянья и с тех пор никогда не оставлял одну - он всегда рядом, с этим нельзя спорить. Моя жизнь стала напоминать хорошее, до тошноты известное полотно классика-реалиста – правдиво, красиво и… тоскливо. Я ничего не имею против классики. Напротив, мне свойственно отдавать должное уважение этому направлению в искусстве. Творения классиков, будь то литература, живопись или скульптура для меня сродни историческим сводкам,  что-то похожее на  песню кочевника: что вижу, о том и пою. Довольно беспристрастное отображение действительности, хотя – это смотря, как глубоко копать. Все мы подчиняем свою жизнь законам, написанным сильными мира сего. Оттого история переписывается всякий раз со сменой власти, рушатся церкви, созданные великими зодчими, на их месте сооружаются памятники вождям революции. Потом памятники оскверняются, на их месте закладываются  новые храмы – и так по спирали. Я стараюсь не проникаться сводками новостей – в большинстве своем это хорошо или топорно замаскированное вранье для доверчивых, мнимая реальность за деньги тех, кто заказывает эту музыку. Однако  я немного отвлеклась от основной темы – мне скучно до слез. Потому, что всё понятно и линейно: дом, похожий на музей, муж, похожий на памятник  киноактеру  и я, похожая сама на себя. 
- Вы давно вместе? – иногда с завистью спрашивают меня.
- Давно, - отвечаю я без всякого выражения на лице, и умным собеседникам  становится ясно, что большей конкретики от меня не добиться.  С дураками, «пытливый» ум которых жаждет пёстрых иллюстраций,  я тут же завершаю беседу. Обсуждать наше «давно» с людьми, лишёнными воображения, я не могу.
Это «давно» очень сродни его любви к старине, долгое время совместного проживания – пожалуй, главная составляющая нашего счастливого союза. Мы полагаем, что знаем друг друга настолько, что лишние разговоры не нужны – последнее время мы больше молчим вместе. Иногда он притаскивает в дом очередную рухлядь и оживляется. В последний раз это был патефон.
- Где ты это откопал? – спросила я, открыв  дверь и увидев победоносное выражение его лица.
- На старьёвке! – выдохнул он, весь красный и счастливый от такой невероятной удачи. – Его как раз не хватало в гостиной!... На комоде!...Может, его ещё можно починить!
Он провозился с патефоном неделю, даже носил куда-то. Возня с ремонтом  чуда техники  захватила его целиком. Когда стало ясно, что идея отдаёт утопией, он успокоился, хотя и не без печали, и разместил этого динозавра  на почетном месте. Стоит вам попасть в гостиную  –  вы сразу натыкаетесь на патефон, торжественно пылящийся на ещё более древнем комоде, захламлённом прочими, не такими крупными предметами антиквариата: статуэтками,  пепельницами и тому подобным. Знакомые считают, что у нас стильно. Пожалуй, даже чересчур.
Его зовут Лев – необычное, даже редкое у нас имя. Я называю его Лео, он не против, даже скорее доволен.
- Твоя любовь ко всему иностранному не терпит компромиссов, - заметил он мне однажды, когда привычка называть его Лео ещё не укоренилась.  – Скажи, отчего нельзя называть меня, как все?
- Как все, это - Лев Борисович? – поинтересовалась я. – Мне казалось, что тебе нравится Лео …
Мы только начали встречаться, и Лео очень редко бывал чем-то недоволен, кроме моего костюма.
- Я не говорил, что не нравится. Напротив, привык к твоим причудам всё переделывать на иностранный манер.
Я пожала плечами. Мне уже тогда было известно его основное правило: ничего и никогда не говорить  просто так.
- Привычка и любовь хотя и близкие, но всё-таки очень разные вещи, - ответила я тогда и добавила: - Попробую переучиться.
- Не нужно,  со временем тебе надоест. Я подожду.
Я не переучилась, несмотря на старания. А Лео с тех пор не предъявлял претензий.
  Я обожаю говорить о нём - значительно больше, чем пользоваться. Виной тому мой болезненный эстетизм, по вине Лео ставший серьёзным хроническим заболеванием. Это довольно нелепо, но я  должна быть внутри красоты постоянно: даже попадая в тень уродства, я сильно напрягаюсь и испытываю дискомфорт.  Я стараюсь не ходить по трущобам, не фокусировать взгляд на уродливых людях, даже крошечные пятна на одежде заставляют меня страдать не на шутку. Но об этом позже. Постараюсь описать Лео по возможности подробно, никого не утомив.  Его внешность совершенна настолько, что порой к нему страшно прикоснуться – так и кажется, что неловкими движениями восторженного фаната что-то да напортишь.  Лео выше среднего роста, хорошо сложён, несмотря на то, что давно вышел из возраста аргонавтов. Ухоженные, почти без седины волосы стального цвета, янтарного цвета глаза, правильной формы нос с небольшой горбинкой, крупные, немного женственные губы. Элегантность – его кредо. Он даже спит элегантно. Ему пятьдесят, он руководит заводом по производству электроники – хорошие деньги, тотальная занятость. Лео всегда нравился женщинам, не вызывая у меня поводов  для ревности, а скорее наполняя гордостью обладания: внутреннее благородство никогда не позволяло ему переступить черту пристойности.  Лео обожает  путешествовать, объездил полмира. Он любит нагружать собеседников, а вернее собеседниц,  красочными впечатлениями от визитов в разные уголки земного шара. Мне кажется, что нет на земле места, где не побывал бы Лео.  Буду объективной – Лео прекрасный рассказчик. Я люблю, когда он умничает, углубляясь в вопросы искусства или культуры – в эти моменты он просто не подражаем. В разного рода скитаниях по миру он провел не меньше пятнадцати лет. Он говорит на пяти языках, в том числе - на китайском. Последние пять лет перед возвращением на родину Лео жил в Штатах, оттуда собственно и появился его завод электроники. По образованию он инженер, хотя ни дня не работал по специальности. Наш брак – второй в его биографии. О первом он не любит вспоминать, считая его необдуманным и странным.  С первой женой они не прожили и полугода. Беременной она сбежала от него в неизвестном направлении, и с тех пор он не знает ничего ни о ней, ни о ребёнке. Кажется, его это очень печалит, несмотря на то, что прошло тридцать лет. Из соображений  такта Лео не углубляется в обсуждение этой темы. Мне даже кажется, что сейчас он грустит больше по традиции. На текущий момент я не вижу веских причин для печали Лео: я стала ему ребёнком и женой в одном флаконе, учитывая нашу разницу в возрасте – мы познакомились, когда мне только минуло восемнадцать. Через год он женился на мне, ему тогда было тридцать восемь.  Я давно перестала считать изъяном семьи отсутствие детей. Определённо, мы хотели их иметь. Какое-то время даже пробовали получить желаемое традиционным способом. После года бесплодных попыток, обратились к специалистам, обнаружившим у меня неизлечимую болезнь, исключающую репродукцию. Пережить этот удар судьбы оказалось трудно, но возможно.
- Со временем медицина достигнет таких высот, что ваши проблемы разрешатся сами собой, - сказали нам в клинике.
Сначала я ждала, потом поняла, что и без детей можно найти себе мороку. А потом заскучала…
Многие считают Лео совершенством, я – не исключение. Единственным его недостатком можно считать паталогическую страсть ко всевозможной старине, но по сравнению с длинным  списком его достоинств этим недостатком можно пренебречь. Хотя… Лео невероятно себялюбив, эгоцентричен и страдает приступами деспотизма.
- Детка, смени шейный платок: он старит тебя, - спокойно говорит Лео мне перед выходом в гости к его сослуживцам. Я напрочь забыла о предстоящем визите. Немудрено: последнее время так много всего навалилось, включая обнаружение прослушки в собственном доме и следствие по поводу ограбления банка. Три миллиона зелеными не такая уж и безделица, как якобы считает Лео. После известных событий мы наперегонки делаем вид, что ничего не изменилось – даже друг перед другом мы играем, откровенности здесь нет места.
Детали занимают в нашей с Лео жизни огромное место. Шейный платок – одна из деталей. 
- Почему ты так считаешь? – спрашиваю я по поводу шарфа, пытаясь делать вид, что спорю с иконой стиля. – По-моему, эта деталь оживляет образ.
Стараюсь не раздражаться.
- Упрощает – ты хотела сказать, - уточняет Лео, в вопросах стиля он бескомпромиссен.
Я критически смотрю в зеркало: вот так всегда... Начинаю сомневаться. Не то, чтобы я не была уверена в своем вкусе – просто Лео знает лучше. Пожалуй, действительно: шарф тут  - не к месту.
Я улыбаюсь и спрашиваю:
- Может, красный лучше?
- Шарф здесь не нужен. Пойдём скорее, - говорит Лео, всем видом демонстрируя то, что я должна подчиниться без пререканий. Когда он не доволен мною, скулы на его лице выделяются особенно рельефно. И не устал он делать из меня совершенство? Двух идеальных людей этот несовершенный мир не потянет…
Последнее время Лео слишком угрюм и раздражителен, иногда молчит сутками. Я догадываюсь, что его тревожит,  но предпочитаю не вмешиваться: в конце концов, я могу и ошибаться. Он не делится со мной проблемами бизнеса, отшучиваясь, когда я пытаюсь растормошить или отвлечь его. Лео всегда считал, что делиться проблемами надо с тем, кто в состоянии их решать. Так как меня к таковым он не причислял, я перестала ему досаждать вопросами типа: «Почему ты такой печальный?» Стараюсь в эти периоды просто быть незаметной, не спорить и не раздражаться. Кажется, Лео благодарен мне за тактичность. Сейчас он именно в том тяжелом состоянии.
Я не согласна по поводу шарфа. Мне кажется, что вкус никогда меня не подводит. Споры по поводу стиля – наше любимое развлечение, но сегодня я промолчу – остаток сил надо использовать для поддержания во внешнем мире иллюзии, что со мной все, как всегда - то есть лучше всех. Я спокойно снимаю шарф и беру сумочку.
Всю дорогу молчим. Наблюдая его точёный профиль, думаю: «Как это случилось? Почему мне наскучило рядом с таким, определённо, интересным мужчиной? Чего я искала? И что нашла, кроме проблем?... Почему он не называет меня по имени? Может, не помнит?» Лео смотрит на дорогу, он весь в своих думах – я даже не уверена, что он понимает, где он находится и что происходит: машину он водит с детства,  движения его машинальны, ему не до меня…  Жаль: кислое выражение моего лица сказало бы о многом без лишних слов. Смертельно хочется виски – этой мысли посвящён остаток дороги.
В гостях мы проводим около трёх часов – это ещё труднее, чем наедине с Лео. Приходится говорить и слушать банальности, без них нельзя. Хуже всего то, что хозяин неимоверно болтлив, его переслушать – нереальная задача. В собеседниках он не нуждается. Перемещаясь от компании к компании, он «оживляет» разговор, а все, и я в том числе, делают вид, что его мысли чрезвычайно интересны, хотя как по мне – он несёт несусветную чушь, тем самым пресекая возможность вести диалог. В конце концов, я начинаю раздражаться, потому что сама больше люблю говорить, чем слушать. Кроме того, всем интересно это идиотское ограбление. Лео уходит от ответов – он умеет это делать просто виртуозно. За месяц со времени события нам удалось снять с себя подозрения в соучастии, в банке сменили руководство, преступников – не нашли. Мне кажется, что их нет в живых… Нет в живых… Кажется, я слишком много пью, но сейчас даже Лео мне не запрещает – он поглощен борьбой с нашей гиперпопулярностью. История с кражей не так уж линейна, как кажется стражам порядка – чем меньше они к нам пристают, тем больше я убеждаюсь в причастности Лео к ограблению. Три миллиона – не деньги для Лео. Конечно, его тоже можно ограбить, но мне известно, что проколов с такими, как Лео не бывает. Ограбленный банк теряет клиентуру – нормально, закономерно. Акционеры недовольны, планируются экстренные сборы – возможна продажа или слияние. Кажется, Лео хочет заполучить этот банк целиком. Он просто играет на понижение – и выиграет рано или поздно. Зачем был этот цирк с прослушкой? Мог хотя бы намекнуть. Неоткровенность Лео оскорбительна, но вспоминая свои планы месячной давности, я стараюсь быть терпимее – все мы не без греха. Неплохой здесь виски – единственное, что меня не раздражает в этом месте…
Наконец, мы уезжаем домой. По пути я думаю о том, как раскалывается голова и  что надо не забыть показать Лео своё детское фото. Я нашла его вчера вечером, роясь в книжной полке. Фото выпало из второго тома Голсуорси, позабытого с тех времён, когда им зачитывалась мама. Обычная любительская карточка – я и мама в парке, на качелях. Мама не нравилась себе на этом фото. Она отобрала его от остальных, и стала использовать в качестве закладки, наверно так. Если бы не известный писатель, карточка разделила бы участь нашего с мамой фотоальбома, превратившись в пепел во время пожара.
Тогда наша квартира выгорела дотла за компанию с соседской. Наши нерадивые соседи устроили пожар и погибли в угарном дыму, поэтому их жилище сгорело полностью,  а наше – только наполовину. Возвращаясь домой из школы, я ничего не заподозрила в суете у подъезда: пожарная машина, толпа людей в форме, зеваки. Наши окна выходили на другую сторону, и когда я заметила в толпе растерянную маму, то всё ещё верила, что это – не с нами.
- Главное, что книги уцелели, - попробовала пошутить  мама. – Зимние вещи тоже, - тут же добавила она, увидев отчаянье в моих глазах. У меня тогда сразу отлегло: все летние каникулы я подрабатывала корреспондентом  в газете, чтобы купить себе «взрослую» зимнюю куртку, с настоящим енотом  на капюшоне. Можно было, конечно выбрать что-то  подешевле, но мне-то хотелось самую-самую! То, что она не сгорела, вселяло надежду:  я родилась счастливчиком!  Пожар, к несчастью, все-таки уничтожил кучу полезного.  С горем пополам мы сделали ремонт в пределах своих скромных доходов, и после этого долго боролись с проблемой отсутствия  привычных вещей. Особенно худо было с кухонной утварью: мало того, что прогоревшие настенные шкафчики пришли в полную негодность, и пришлось от них избавиться - оплавились пластмассовые ручки открывашек, привычных с детства ножей. Тарелки и чашки полопались. То, что сгорел фотоальбом, лично у меня почти не вызвало эмоций. А вот мама почему-то расстроилась. Но здравый смысл и масштаб понесённых потерь недолго останавливали её на этой незначительной, по сравнению с прочими, утрате. Спустя время мама, всякий раз вспоминая меня в детстве, делала печальное лицо и вздыхала:
- А теперь и фотографии не поcмотришь…
Потом её не стало. И появился Лео, равнодушный к старинным, никак не связанным с ним фотоснимкам.
- Ты маленькая, наверно, была колобком? – поддёргивал он меня, зная, как сильно я боюсь растолстеть.
- Я же сто раз говорила: нет, - отвечала я и злилась.
- Можешь говорить, что угодно – я останусь при своём. Ты вечно сидишь на диетах. Так ведут себя люди, потерявшие лишний вес и панически боящиеся растолстеть по новой, - упорствовал Лео.
- Жаль, что все фотографии сгорели, я бы тебе доказала! – горячилась я.
- Ты даже не понимаешь своего счастья: твоё прошлое может быть таким, каким ты захочешь его подать – для меня, по крайней мере, - смеялся Лео.
И тут вдруг такая удача – эта случайно уцелевшая карточка. Правда, лишь взглянув на фото, я поняла, что Лео был прав: в детстве я не страдала худобой. То ли за годы изменилось моё представление об избыточном весе, то ли я и вправду была полновата в пять лет…  Я отложила карточку и подумала, как порадует Лео собственная прозорливость по поводу моих пышных форм в детстве. Вечером в суете сборов на этот чёртов ужин, я не стала совать ему фото, а теперь вспомнила. Вернёмся – сразу покажу, это немного отвлечет Лео от слишком бурных событий вокруг нас.
Мои мысли прервал телефонный звонок. Звонила подруга. Она переливала из пустого в порожнее, высосав из меня остатки энергии.  Огромного труда мне стоило не заснуть просто в машине. По приезде зазвонил телефон Лео, он проговорил около получаса. За это время я успела почти заснуть, предусмотрительно прихватив в кровать второй том Голсуорси с фото вместо закладки.
- Спишь? - голос Лео возвращает меня в реальность. Я с трудом открываю глаза и вижу, что он стоит  рядом, наклонив голову и пытаясь понять, что за литературный шедевр свалил меня окончательно. – Голсуорси? Странный выбор для взрослой девочки, - изрекает Лео и пытается отобрать у меня книгу. Я отпускаю её без колебаний: сон ещё можно догнать, свинцовые веки опускаются без моей воли.
- Что это за фото? – слышу я сквозь сон вопрос.  Голос Лео звучит как-то странно, но я слишком хочу спать, чтоб прислушиваться.  Я отворачиваюсь и перед тем, как полностью уснуть, бормочу:
- Это я маленькая... Ты был прав…Ты всегда прав… Даже обидно…
Поутру меня разбудила тишина. В доме было настолько тихо, что я услышала отчётливое клацанье коготков  кошки, пробежавшей по паркету.  Я прислушалась. Обычно в это время Лео уже начинает собираться на пробежку – уже несколько  лет он бегает по утрам. Постель рядом со мной пустовала: стало быть, он поднялся раньше обычного, удивительным образом не разбудив меня. Это показалось мне странным. Я очень чутко сплю, а Лео не умеет бесшумно передвигаться. Ему  часто достается за громкую возню по утрам. Лео считает, что я брюзжу, хотя и считается с моим возмущением: когда хочет, он ещё с вечера готовит вещи для пробежки. Когда возня с закрываемой за собой дверью прекращается, я поднимаюсь и, наспех приняв душ, готовлю завтрак – кофе и что-то «к кофе», чаще всего - овсянку.  Последнее время Лео придумал вести ультраздоровый образ жизни, отказавшись от утренних сэндвичей и яичницы с ветчиной.
- Потеряешь мышечную массу, - попробовала возразить я, не раз наблюдавшая всплески его нарциссизма: он беззастенчиво и порой не к месту любит демонстрировать свою хорошую спортивную форму.
- Почему? Мы оставим яйца, только жареные заменим варёными. Добавим к ним свежий сыр, салат, фрукты, овсянку – наконец.
Хотя каша замыкала список, она быстро вышла на лидирующие позиции – с ней меньше всего возни. Но сегодняшнее утро было не совсем обычным в плане завтрака: молока мы не купили, и следовало поторопиться с мыслями о том, чем заменить овсянку. Бросив взгляд на часы, я потянулась на кровати и лениво поднялась. Совсем чуть-чуть повозившись в ванной, соорудила довольно сносный на вид овощной салат. Сварила кофе.
Лео не появлялся. Я выглянула в окно, выходившее на дорогу: с этого поста я иногда  наблюдала  возвращение мужа с утренних  пробежек. Сейчас его не было видно. Это казалось необычным. Он всегда бегал в этом месте, идеально подходящем для занятий спортом по утрам – недалеко от дома и цивильно. Ещё не начав беспокоиться, я предположила: «Решил купить молока для овсянки?»
Прошло ещё полчаса - Лео не было. Мне стало тревожно. Я набрала его номер на мобильном:  голос робота сообщил мне о том, что мой абонент находится за пределами доступа. Тут я задёргалась не на шутку. Я слишком долго и хорошо, на мой взгляд, знала Лео, чтобы предположить, что его может где-то носить в то время, когда он уже выезжает на работу. Я переобулась и вышла в гараж - машина Лео была на месте. Чтобы еще что-то предпринять, я вышла за ворота – как будто не верила тому, что вижу в окно собственными глазами.
Вернувшись домой, я внимательно осмотрела вещи Лео и его кабинет. Я не верила тому, что вижу: доброй половины его вещей не было, как и нескольких чемоданов. Он исчез вместе с вещами и не пожелал объяснить мне, куда и зачем… В полной растерянности я опустилась в кресло за рабочим столом, где он в последнее время засиживался ночами. Выдвинула верхний ящик стола – скорее рефлекторно, а не потому, что надеялась там найти ключ к разгадке исчезновения Лео. Там лежал конверт, подписанный рукой Лео. Внутри – записка:
«Мне нелегко было так поступить, но иначе нельзя. Не ищи причин: так проще. Деньги – на твоей карте, тебе не придётся бедствовать. Мы больше не увидимся. Подай на развод и живи счастливо, обо мне не горюй – я жив и благополучен».
И всё. Я потрусила конверт, надеясь добиться какой-то информации. Напрасно, внутри было пусто. Я задумалась.
Я набрала его секретаршу:
- Лев Борисович у себя? Будьте добры…
После некоторого замешательства голос из трубки сообщил мне, что Лев Борисович уже не работает здесь, его акции принадлежат теперь мне на основании дарственной. О его выходе из акционеров, как и увольнении с поста руководителя стало известно только сегодня. Все недоумевают.
- Когда вы видели его в последний раз? – спросила я без надежды на успех.
- Он уехал полчаса назад, - ответила секретарша. В голосе сквозила растерянность без тени злорадства.
- Благодарю Вас, - и я повесила трубку. Она меня раздражала.
Никогда не понимала, что творится в голове у этой девицы без пола и возраста. Это в женских романах любят секретарш с модельными параметрами. Лео высоко ценил исключительно профессионализм – его секретарша Матильда не была ни молодой, ни красивой, она просто хорошо знала свою работу. Справедливости ради отмечу, что совершенная внешность конторской крысы являлась частью её профессионального портрета: бесцветные волосы с остатками былой волнистости собраны в тугой узел на затылке, лишённое эмоций лицо почти без косметики, неизменный костюм с обязательной юбкой средней длины. Каблуки она не носила, несомненно считая их непозволительной роскошью для качественного выполнения производственных обязанностей – ей часто приходилось выполнять задания с обширной географией перемещений. Как и многие женщины,  Матильда влюблена в Лео и недолюбливает меня. Я отвечаю ей тем же. Взять хотя бы это имя. На самом деле зовут её Марина, но Матильда ей подходит намного больше! Если бы родители знали, во что с годами превратится их прелестное чадо с пепельного цвета локонами, то другое имя им даже и голову бы не пришло!
Оставив в покое Матильду, я вернулась к своим размышлениям. «Как некстати эта игра в прятки – наверняка, следствие заинтересуется таким таинственным исчезновением», - думала я, мрачнея. Не в правилах Лео уходить в середине игры. Видимо, он уверен, что это уже не игра, иначе не оставил бы меня с этим «счастьем» один на один. Что ж, скучать не придется – ведь я так жаловалась на скуку. Вот уж правда: перед тем, как хотеть чего-то, подумай  - а вдруг сбудется…
«Может, не так уж и скучно было мне с Лео?» - рылась я в себе, и тут же приходил ответ: «Нет, было очень скучно. Последние пару-тройку лет я это понимала. Он тоже это понял. Видимо, давно. И пропал». О чём это я? Лео никогда не был идиотом. К тому же, если развить мысль о скуке, то из дому по этой причине не уходят. Мужчины в своей массе очень зависимы от комфорта, синонимом  которого принято считать наличие жены, читай:  хорошей еды, чистой одежды. Очертя голову  эти безумцы разных возрастов ищут себе пару, способную позаботиться об их счастливом будущем, забывая о том, что пара есть пара – все мы в основном думаем больше о себе, то есть возлагаем на других ответственность за свой комфорт, а не набрасываемся на проблему обеспечения чьей-то безоблачной жизни, пускай это даже близкий  человек.  Отсюда конфликт: она не поняла, он не обеспечил, дальше – больше. Но, как правило, пока на горизонте не забрезжит потенциальная замена, всё остается на своих местах.
Мысль о том, что Лео ушёл к другой женщине, показалась мне странной, обидной, но не совсем вероятной. Определённо, последнее время я больше напоминала сонную муху вне зависимости от времени суток. Тем не менее, я привыкла верить в его патологическую верность семейным принципам, или просто мне – в его голове, на мой взгляд, между мной и семьёй стоял жирный знак равенства. Он любил вспоминать, как в своё время его покорила смесь юношеского задора  девочки-подростка и истиной женственности. Лео всегда поклонялся стилю, считая меня очень способной, хотя и не столь совершенной, как он. С одинаковым изяществом я носила драные джинсы и изысканные вечерние наряды, иногда переодеваясь чуть ли не в прыжке с велосипеда в автомобиль  для поездки на очередной, тогда ещё интересный мне раут.   Ему нравилось, как я могла мгновенно переключаться телефонного марафона с подружкой по поводу её сердечных проблем на срочную подготовку к неожиданному приезду гостей. Может, Лео бессовестно подыгрывал мне, уверяя, что с подготовкой я всегда справлялась – эта мысль меня иногда посещала. Но он всегда поддерживал во мне иллюзию того, что умение быстро мобилизоваться на решение срочной задачи – мой конёк.  Это полезное свойство постепенно сошло на «нет» – Лео пытался лишить мою жизнь любых форс-мажоров. Он перестал принимать внезапных посетителей,  для домашней работы нанял приходящую прислугу, посещавшую нас, когда Лео не было дома – он не переносил посторонних на своей территории, но считал невозможным перегружать меня бытовыми моментами.  Всякий раз, когда мы были вместе, и я двигала рукой или ногой – Лео пугался, подхватывался и нёсся выполнять мои желания. Другая была бы счастлива - как и я поначалу. Но мне с каждым днём становилось всё хуже и хуже – я понимала, что желания, которые мог исполнить Лео заканчиваются, а делать что бы то ни было самой Лео мне не позволял ни под каким предлогом.  Девочка-подросток взрослела, уступая место скучающей, избалованной комфортом даме. То, что всецело захватывало меня десять лет назад – я говорю о сексе с Лео – на сегодня превратилось в отбываловку. Мужчина – не бревно. Лео с его тонкой душевной организацией не мог не почувствовать   перемены. В своё время он многому –  всему! – научил меня, теперь же вынужден пожинать плоды моей верности. Сейчас мне пришло в голову, что лучше бы я изменяла Лео – на момент начала наших отношений обширный опыт в отношениях с женщинами возвышал его над моими не столь опытными сверстниками. Он обладал неоспоримыми преимуществами – солидным возрастом, позволяющим мне не стесняться своей неопытности, и терпимостью к моим юношеским комплексам… Лео, Лео…
Я улыбнулась: череда полузабытых эпизодов нашей интимной жизни напомнила мне то время, когда я была настолько забавна, что вид мужчины без нижнего белья вызывал у меня столбняк. У Лео хватило такта и терпения переждать, когда я привыкну – правильно ждать было его жизненным кредо не только в отношениях  с женщинами.  Он часто цитировал восточных мыслителей, хотя добился успеха на западе.  Справедливости ради отмечу, что  западных мудрецов  он тоже не забывал. Цитаты великих сыпались из него, как сахар из дырявого мешка. Он вообще был на редкость эрудированным человеком – со временем мне стало удобным считать его занудой, но я лукавила сама с собой: живой, нестандартный ум Лео укладывал на лопатки многих признанных умников. Одерживая очередную интеллектуальную победу, Лео никогда не торжествовал над трупом поверженного врага – оттого почти не имел таковых. Он всегда будто сожалел о том, что на этот раз оказался умнее – это очень подкупало оппонентов. В их  число я не входила. Но в отношениях мужчины и женщины всегда присутствует состязательность – пускай даже  все упорно отрицают этот факт.  Лео было непросто меня покорить, мне – непросто покориться. Он был у меня первым, я -  скорее всего, в его первой десятке. Как для него, так и для меня это положение было естественным. Проблемой  Лео в отношениях со мной можно было считать то, что он давно разучился вытирать носы предметам своей страсти. Он сам не раз говорил, что долго осознавал глубину своего увлечения незрелым полуподростком, то есть мной –  со времени его общения  с последней, предшествовавшей мне девственницей,  прошло добрых два десятка лет. Это как заставить доцента кафедры прикладной математики решить задачу для первого класса без системы уравнений – даже хуже. Для меня было немного странным то, что в шумных клубах, которые мы после свадьбы стали посещать вместе, Лео скучал – и со временем я перестала его мучить совместными походами. Он отпускал меня одну со скидкой на юный возраст и свойственные этому интересы – его снисходительность подкупала.
- Тебе можно доверять, - говорил Лео по поводу моих поздних отлучек, подразумевая свою неотразимость. Тогда ему было около сорока, и он был настолько хорош собой, умён и богат, что не видел себе конкурентов. Признаться, и я их не видела – большинство мужчин казались мне по сравнению с Лео жалкими и недоразвитыми. Он всё делал лучше других: выглядел, высказывал мысли, зарабатывал деньги, ел, спал. Я любила его – это было легко. Постепенно этот человек заполнил собой всю мою жизнь – для друзей и увлечений не осталось места. Тогда я не жалела об этом – увлечениям Лео не мешал, а холод в отношениях с друзьями натолкнул меня на мысль о банальной зависти. Мой мир стал миром изобилия, и где-то я испытывала комплекс вины за то, что мне повезло больше. Спустя несколько лет я спохватилась, но было поздно – пути с бывшими закадычными подругами разошлись, звонки и встречи не приносили ничего, кроме разочарованья. Над всеми возвышался Лео – единый эталон, по сравнению с которым меркло солнце. Я с удовольствием заполняла жизнь Лео, не желая думать о рисках, не замечая того, что мое появление не изменило его совершенно. Он продолжал жить своей жизнью, пропадал на работе, а я тосковала – терпеливо и не очень. 
Когда мы стали жить вместе,  я заканчивала факультет журналистики. Поступила я туда совершенно случайно: сдала документы вместе с подругой, крайне увлеченной вопросом. Как и большинство моих сверстников, я пасовала перед выбором профессии. Меня кидало из крайности в крайность. Этот окончательный выбор был мною сделан из безысходности и под влиянием чужой мечты. Подруга провалила вступительные, я прошла… Определённо, я одарена литературно. Ещё в младших классах мои сочинения вызывали бурный восторг преподавателей словесности. Меня даже печатали в газете, где я впоследствии подрабатывала внешкором – мне довольно легко давались несложные темы из общественной жизни. Потом, приятная внешность располагала ко мне собеседников, охотно шедших на контакт. Несмотря на всё перечисленное, я никогда не задумывалась над тем, чтобы хобби сделать профессией. Одно дело – понарошку, как факультатив или кружок по интересам, чтобы убить время или в целях юношеского самолюбования. Но связывать на всю жизнь себя с публицистикой я не собиралась. Мы с матерью всегда с трудом сводили концы с концами, её небольшой зарплаты медработника с трудом хватало на очень скромное существование. Жизнь сотрудников газеты мне казалась ещё более голодной. За что жили эти люди, как умудрялись растягивать свои скромные гонорары, чтоб не голодать – я не знала. Само помещение издательства находилось в жалком состоянии: сотрудники сидели на голове друг у друга в буквальном смысле слова. Ободранные столы, расшатанные стулья эпохи развитого социализма, зловонные санузлы без горячей воды, наполненные клубами табачного дыма, злобная вахтёрша на входе, протёртый линолеум – всего этого мне хватало и без того.  Старожилы обсуждали  времена процветания, во что лично мне верилось с трудом.  На момент моего окончания школы  безвременье и отсутствие интереса современников к периодической печати, сопровождаемое крайне низкими продажами, общемировые тенденции интернетизации масс-медиа не вселяли надежды на то, что выбор данной стези не обречет меня на  беспросветную  нищету. И всё же, чем меньше времени оставалось на выбор, тем больше уверенности я испытывала. Подражавшая мне подруга своими восторгами по поводу моих неоспоримых талантов подтолкнула меня к журналистике  – спасибо ей.  Пролетев с этим поступлением, она скоро и очень удачно вышла замуж, полностью похоронив идею получения высшего образования. Сейчас это мать четверых детей, почтенная и счастливая домохозяйка. Я же, поначалу не совсем понимая, где и как мне придётся трудиться, повстречала Лео – и это определило мой успех. Он наблюдал меня до окончания учёбы, чтобы вынести вердикт – единственно правильный, учитывая то, что никто не знал меня лучше, чем Лео – даже я сама.
- Есть возможность поработать в журнале, - сказал Лео однажды. – Это красиво и стильно. Тебя не утомит – скорее развлечёт. Ведь это не совсем работа…
Не то, чтобы я ломала голову, чем бы себя занять после получения диплома, но предложение меня вдохновило. Мы с Лео только вернулись из отпуска. Стоял знойный конец лета, я была расслаблена и ленива.
- Жаль, что твой отпуск закончился. Мне будет скучно дома одной, - сказала я вечером по приезде.
- Не будет, детка. Завтра начнёшь вникать во взрослую жизнь. Я о журнале, - и Лео ослепительно улыбнулся.
Я засыпала его вопросами по макушку. Он только шутил. Выяснилось, что довольно известный журнал по дизайну берет меня на работу. Благодаря обширным связям Лео меня брали на место, отхватить которое было невероятной удачей. Так что отказываться было полной неблагодарностью. Да я и не собиралась – предложение было очень кстати. Лео видел мою стремительную карьеру – от репортера к руководителю, причем в минимально сжатые сроки.
- Поднатаскаешься, а там и до первого кресла недалеко. Дерзай, ты можешь.
Я, действительно, смогла. То ли с подачи Лео, то ли благодаря моим талантам меньше, чем за год я выбилась в замы главреда, вскоре возглавив журнал. У меня не было страха «подвести», «не оправдать» - Лео швырнул в меня этим журналом совершенно неожиданно, это не было розовой мечтой. Если бы я не справилась – что ж, сам виноват, я не просила. Переход во взрослую жизнь был просто игрой, где всё настоящее – журнал, читатели, подчинённые. Внешности последних я не запоминала,  а иногда путала по именам.
Первый опыт руководства пьянил. Я почувствовала себя почти богом, переставляя фигурки в штатном расписании. Через полгода  меня стали терзать смутные сомнения:  может, не так уж в совершенстве я знаю приёмы менеджмента.  Через год я явилась к Лео со слезами.
- Я полный ноль! Пузатый и пустой! Пустой, как аквариум без воды и рыбок! Они не уважают и не ценят меня, считают выскочкой! – выкрикивала я в истерике.
Лео спокойно посмотрел на меня и чётко, почти по слогам проговорил:
 - Никто не говорил тебе, что легко быть богатой и главной. Успокойся. Они не обязаны тебя любить. Конечно, если ты жаждешь иллюзий…  Давай разберёмся. Многие из твоих «врагов» не враги вовсе. Просто из них не руководил журналом в таком юном возрасте. Некоторые из них, наверняка, многое умеют лучше тебя. Если тебя так волнует их мнение, постарайся поставить себя на их место. Прислушивайся к особо рьяным, уступи им в чём-то, сделай вид, что без их совета ты бы очень грустила. Заплати некоторым премию. Завтра они станут твоими друзьями, по крайней мере, некоторые.
- Я хочу всех уволить, - угрюмо сообщила я.
- Всех? – уточнил Лео. – Кто же будет работать?
- Будто я не работаю! – возмутилась я.
- Ты руководишь. Они работают. На тебя. Понимание разницы облегчает жизнь, - Лео по-прежнему улыбался.
Я успокоилась, постепенно сменила состав, избавившись от бунтовщиков. Спустя несколько лет я поняла, что можно было никого не трогать, просто забыть и идти дальше. Но тогда мне казалось это необходимым. Я иногда встречаю этих людей в городе. Они делают вид, что не замечают меня, но ненависть в их глазах меня забавляет. Я успокаиваю себя тем, что мне, как человеку, равнодушному к  коллекционированию друзей, очень к лицу враги, пускай и не очень свежие.

Два
В прошлой жизни я была мышью – мне доподлинно это известно. К такому выводу я пришла по причине панического страха перед змеями, появившегося в детстве. В возрасте семи лет или что-то около того мне «посчастливилось» встретиться один на один с небольшой змейкой. Встреча возле ручья в балке, заросшей камышом, была неожиданной и оттого очень страшной.  До сих пор помню раздвоенный язык змеи, качающейся из стороны в сторону и апельсиновые пятна на её голове – сейчас я думаю, что змея испугалась не меньше меня, но тогда… С того места меня унесло, как самолёт со взлётной полосы. После этого случая я долгое время цепенела даже от вида фото со змеями, молчу о телевидении – меня трясло от одних воспоминаний о ведущем легендарной передачи «В мире животных», приходившем на эфир с карманами, до отказа набитими змеями. Не бывает такого страха просто так!  Я уверена, что моя прошлая жизнь мыши лежит в его основе. Потом, как все мыши,  я люблю сыр – даже чересчур, поглощаю его тоннами. Не люблю котов – отношусь к ним с сочувствием и насмешкой, как Джерри к Тому.
О прошлой жизни я догадалась, совмещая воедино разрозненные обрывки  сновидений и свои впечатления от посещения новых, неизвестных мне мест. Когда моя душа обитала в мышином теле, я жила в подполье того дома, в котором спустя годы – а может, ряд жизней? – мы поселились с Лео. Интерьер тех времён значительно отличался от того, который придал ему перфекционизм моего мужа. Мебель была старой и пыльной, шторы – тяжёлыми, люди … Я не помню их лиц, врезалась в память только обувь. Да и то – громко сказано! – заношенные домашние шлёпанцы  пожилого хозяина. Он громко шаркал ими, предупреждая о своём приближении намного раньше, чем следовало начинать бояться. Я всегда имела время досмаковать какой-нибудь деликатесный остаток, брошенный им по забывчивости на старом кухонном  столе, и только затем не спеша укрыться в норе.  Похоже, хозяин  меня недолюбливал. Мышеловки и присыпанная ядом приманка были мощным тому доказательством. Я не разделяла его неприязни, и – напротив – питала к этому человеку истинно нежные чувства: старый и неповоротливый, постоянно листающий какие-то пыльные книги,  он не представлял никакой серьёзной угрозы моей жизни, часто, хотя и ненамеренно, оставлял для меня остатки своего ужина. Не только на кухне, а ещё и по разным комнатам можно было наткнуться на беспорядочно  расставленные по всему дому вазочки с сухарями и сушкой, среди которых иногда заваливалась пара-тройка карамелек. Конечно, конфет и сухарей было много не потому, что хозяин заботился обо мне лично – он просто забывал тарелки со съестным среди кучи книг и рукописей на многочисленных столах, полках и стеллажах. Но еды было много, пусть даже вперемешку с  литературой – и это было хорошо. Роскошные были времена – что ни говори! Оставаясь незаметной среди книжных стоп, я отлично столовалась, иногда благодаря бога за щедрость. Мне, мыши было не известно о том заблуждении, что человек – царь природы. Я и только я была истиной царицей мира – и это было так же неоспоримо, как существование луны.
Моё благоденствие однажды закончилось. Я не сразу заметила перемены. Мой пожилой хозяин куда-то пропал, я же беспечно продолжала наслаждаться жизнью в своем царстве, доедая остатки круп  и сушек в вазочках. Когда последняя карамелька была съедена, я задумалась. Голодный желудок недовольно урчал, и я повела носом в надежде найти ещё что-то съедобное. Рядом с вазочкой, в которой я в тот момент находилась, лежала раскрытая книга, и – как ни странно! –  вкусно пахла. Может, это был банальный голод, но я с удовольствием погрызла страницы там, где аромат особенно ощущался.  Рыгнула.  По телу распространилась приятная лень, и я уснула прямо на столе, не боясь быть застигнутой хозяином:  что-то подсказывало мне, что я больше мы не встретимся. И правда: хозяина не было видно, и скоро из еды в доме мне остались только книги. Довольно скоро я поняла, что в пищу можно использовать далеко не каждую. Но не попробуешь – не узнаешь, и я старательно дегустировала то, что выглядело наиболее аппетитно. Последние крохи продовольствия таяли на глазах,  книги шли на десерт. Я худела, и становилось понятно, что надо искать себе более сытное место для жизни. Одной прекрасной ночью я догрызла последний плесневелый сухарь и, чтобы закрепить успех,  закусила одной из книг. Она показалась горьковатой на вкус. Почувствовав  комок в горле, я кашлянула. От этого стало только хуже: я поняла, что задыхаюсь.  Из последних сил я сползла с книжного разворота на стол и повалилась без сил...
- Какая гадость! Похоже, что эта мышь сдохла, пожирая Достоевского… Смотри: весь изгрызен. Символично: умереть, поедая «Преступление и наказание»… - говорила молодая особа, размышляя над моим закоченевшим трупом неделю спустя. – Можно бы деду рассказать, да расстроится, что книга испорчена. 

Три
Когда же это было? В выпускном классе, накануне экзаменов… Вася появился в моей жизни случайно – словно кукушонок в гнезде соловья. Конечно, даже тогда я понимала, что в основе этой случайности лежал обычный, банальный расчет – не Васин, без сомнения. Годом раньше я встречалась с его другом. Друг был старше Васи, красивее, круче – девченки писали от него кипятком, и я не избежала этой участи. Это был первый парень, с которым я целовалась – мне было пятнадцать, гормоны играли, и казалось, что это – любовь. Он говорил путано, витиевато, определенно скатываясь к обычной демагогии – мне казалось, что он недосягаемо умен. Иногда он любил пытать меня новинками современной иностранной попсы, от которой я была далека так же, как от эстетики бомжа – сейчас я сказала бы, что равнодушна к такой фигне, а тогда - и рта не раскрывала, опасаясь показаться невеждой своему кумиру. Он говорил со мной свысока, держа в постоянном состоянии возбуждения и не давая выхода моим  инстинктам – и слава богу: кто его знает, как сложилась бы моя жизнь, будь он во мне более заинтересован. Похоже, он был просто заторможенным, ошибочно наделенным мною качествами, ему не присущими – симпатичная, модная тогда внешность, кошачьи повадки, пустота в глазах… Он появлялся со мной рядом настолько бессистемно, что я даже не считала его своим парнем. Тем не менее новость о том, что он уходит в армию, меня всколыхнула и даже расстроила. С кем я теперь буду целоваться? Как глупо…
Отправляясь провожать его на вокзал, я нарядилась. Помню, с каким интересом на меня глазела его родня…  Я, определенно, чувствовала себя не в своей тарелке: до этого дня все наши встречи наедине можно было сосчитать по пальцам двух рук - редкие моменты, затерянные среди шумных посиделок в беседке у дома, случайных встреч в подъезде, беглых, хотя и страстных поцелуев. На вокзале, в толпе его близких  все выглядело так, будто мы – сложившаяся пара, и только армия мешает свадьбе. Мне было это неприятно, но я дождалась, пока тронется поезд, и помахала ему рукой - девушки склонны к театральности. И я подыграла – из слабости, под воздействием момента.
Через полгода мне пришло письмо с ошибками – настойчивая претензия на жалость из двух предложений. «Ты найдешь себе хорошего парня», - писал мой друг, кокетничая, как девченка. Может кто-то другой на моем месте и повелся бы – стал убеждать бедного солдатика в том, что это невозможно, что никто другой мне не нужен – но зачем? Игра в пару затянулась – при том, что ни реквизита в виде вокзала, ни статистов-родственников давно уже не было.  Мне стало смешно: не только от странных, невозможных орфографических ошибок, но и от мысли, что скорее бы он нашел себе парня – благо дело, там их пруд пруди. Я не стала отвечать на письмо, посчитав его слезливой, недостойной мужчины провокацией.  Не получив от меня ответа, этот проходимец не отчаялся: он стал писать Васе, нашему общему соседу, надеясь с его помощью выдавить из меня слезу. Я не понимала, зачем нам еще и Вася и по-прежнему хранила молчание. На расстоянии этот пижон утратил свою мощь и не ослеплял мой разум светом своей неземной красоты – скорее, удивлял глупостью. Потом, надо было готовиться к окончанию школы, думать о выборе профессии – с чем у меня было совсем плохо. В общем, амурные дела отступили на некоторое время на задний план, пока Вася не зацепил меня во дворе. Я не придала этой встрече значения, но вскоре Вася стал в буквальном смысле путаться у меня под ногами. Как-то он удачно пошутил, и мы подружились.
Вася имел минимум целей в жизни, был простодушен, невероятно добр и… глуп беспросветно. С ним я чувствовала себя  легко и просто – прежде всего потому, что не видела в нем мужчину при том, что со стороны нас считали парой. В шестнадцать не иметь ухажера – не «комильфо», и мне с какой-то стороны было выгодно  поддерживать это мнение. Мы встречались почти каждый день: бродили по улице, ходили в кино, на дискотеку  (так тогда называли клубы), валялись на пляже.
- Ты встречался с кем-то раньше? – спросила я Васю. То, что в данный момент у него никого нет, мне было известно на правах друга.
- Не, - Вася сделал серьезное лицо и завертел туда-сюда головой.
- Никто не нравился? – наступала я.
Вася замялся, потом отвел взгляд и загадочно проговорил:
- Ни с кем я не встречался. И не собираюсь. И жениться не буду.
Васина речь прозвучала на пределе трагичности, и я даже подпрыгнула от любопытства.
- Ничего себе! Ну, куда тебе жениться? Мне еще и в голову такие мысли не стучали, а ты уже все обдумал! – изумилась я. Но он заинтриговал меня и я продолжала: - А почему?
- Не приставай, и все! – отрезал Вася, окончательно задернув шторку за своей «страшной тайной».
Позже мне стала известна причина такого подхода – довольно детская и забавная, но для Васи все было серьезно. Дело было в том, что отчего-то Васе казалось, что у него очень маленький – нет, даже микроскопический … С кем он себя сравнивал – не известно, но долгое время этот комплекс отравлял ему жизнь – до того момента, пока Вася не повстречал прекрасную и, видимо, очень энергичную незнакомку, мало интересующуюся его интимной антропометрией. Ей недосуг было вести душеспасительные беседы, утверждая Васю в разнообразных комплексах неполноценности. Бесполезной болтовне она предпочитала действие - они поженились, едва познакомившись, счастливы и по сей день и растят двоих детей – подтверждение тому, что размер не всегда имеет значение. Правда, мне трудно судить – я не видела… Нельзя сказать, что я была совершенно равнодушна к Васе как мужчине – он очень следил за собой, имел неплохой вкус и в общем привлекательную внешность. Но когда до экзаменов осталось три недели, я без колебаний сообщила Васе, что перехожу на военное положение. Он не сразу понял, что в нашей дружбе наступил перерыв, а когда понял, то не почувствовал никакой угрозы.
- Ну, звонить-то тебе можно? – спросил он неуверенно.
- Пока можно. Потом уеду. Вернусь – сразу позвоню сама, - пообещала я, видя, как Вася расстроен. Похоже, он только тогда понял, что в случае успеха с поступлением я не вернусь надолго.
Так и вышло. Это период моей жизни я помню, как в тумане. Я зубрила до самого отъезда – мать боялась, что у меня  поедет крыша. От постоянного пребывания в помещении кожа, не успевшая загореть, приобрела желтоватый оттенок, под глазами проступили вены.
- Ты бы хоть на балкон иногда выходила, - просила она.
- Я выхожу – по ночам, когда Вася спит, - шутила я.
Потом был отъезд, поселение в общагу: синие от бесконтрольного запоя лица абитуриентов, поселившихся заблаговременно, белые от страха лица новичков, приехавших накануне экзаменов. Тревожная метушня вокруг вовлекла меня в массовую истерию. Красивый большой город дополнил картину – мне до боли не хотелось оставлять его в случае провала.  Утром перед экзаменом я чувствовала себя ужасно: меня трясло, тошнило, в голове была пугающая пустота. Задания оказались настолько простыми, что взять себя в руки не составило труда. Я высокомерно осмотрелась, чтобы убедиться в очевидном: остальные заторможено смотрели в пустоту или нервно чесались, многим было явно страшно – мне нет. «Это просто игра», - подумала я спокойно, как слон.  Я блестяще сдала экзамен и поступила сразу, подруга, приехавшая со мной, так же сразу все завалила – мне приходилось сдерживать радость, чтобы соблюдать основы тактичности.
Возвращаясь домой,  я понимала, что это – всего на минуту. Тот другой, огромный и прекрасный, сияющий яркими красками город ждал меня – он скучал без меня, я это знала и не хотела томить его слишком долго. Там все было иначе, не так, как дома: люди выглядели по-другому и говорили о  других вещах, мне казалось, что я не в каких-то двухстах километрах пути, а в другой галактике. Волна эйфории накрыла меня, было приятно и весело, жизнь обретала смысл. Поэтому кислое выражение на Васином лице меня не тронуло.
- Когда приедешь? – спросил он, делая вид, что рассматривает шнурки на своих новых кроссовках.
Мы сидели на скамейке у подъезда после дискотеки, на которой я ужасно скучала, но там, в толпе народа, было одно основное преимущество – Вася не мог задать мне вопрос, который я не хотела слышать. Но дискотека закончилась, и вопрос был задан почти сразу.
- В смысле? – я делала вид, что не понимаю. – Я же приехала.
- Ты завтра уезжаешь, - ответил Вася, не сводя глаз со шнурков.
- А… Ну, пока не знаю. Там практика будет – неделю или две, точно не знаю. Потом в колхоз поеду. До конца лета буду, может и не раз, - я произнесла это просто потому, что он хотел это слышать. Помню, как эта вынужденная ложь испортила мне настроение. Я перестала глупо улыбаться звездам и, развернувшись к Васе всем телом, прямо спросила:
- Ты что – не рад?
- Рад? Да я от счастья просто офигел! Ты забудешь меня совсем, может не сразу, но через полгода точно. Ты и сейчас такая, вроде мы вчера виделись, и ничего не изменилось, - с этими словами Вася выпрямил спину и сжал губы. Фигня какая-то… Что он себе надумал? Видимо, переслушал сплетен о нашей с ним якобы интимной жизни... Вид его был печален, а мне хотелось всеобщего ликования. Поэтому я улыбнулась и, придвинувшись поближе, толкнула Васю локтем в бок. Он продолжал сидеть прямо, будто его поразил столбняк.  - Ничего и не изменилось, Вася, - сказала я как можно мягче. - Мы ведь друзья – как и раньше…
Наверно, мне хотелось, чтобы Вася сказал свою очередную глупость, перестал выдавать на гора претензии и стал бы весел и доволен, как это было до моего отъезда. Но он, видимо, видел дружбу по-своему. Потому что резко повернулся ко мне, и то, что я увидела в его глазах, сказало обо всем без слов: Вася был болен, болен мной и не желал выздоравливать. Он поцеловал меня быстро, зажмурившись, будто боясь получить оплеуху. Я совсем растерялась. Не то, чтобы я совсем не понимала, что нечто подобное Вася приготовил на сегодня – дискотека отодвинула, но не могла отменить его планы. Говорить он был не мастер, но целовался со знанием дела – или я просто не придиралась. Разве было странно, что я не смогла ему не ответить? Мои гормоны всполошились, решив восполнить упущенное за время поступления время.
На скамейке под старой, густой липой мы провозились с-полчаса. Страсти накалялись.
- Пойдем ко мне?... – предложил Вася. – Родаки на даче сегодня…
Я сразу протрезвела.
- Нет, Вась, я лучше домой, уже поздно, - сказала я неуверенно: возмущенные моим поведением, гормоны набросились на меня разъяренным пчелиным роем. «Идите вы к черту!» - чуть не крикнула я, поцеловала Васю напоследок и тут же смылась. Его взгляд жег мне спину, но я была тверже гранита – я знала, что это еще не он…
Следующая встреча с Васей произошла осенью, после моего возвращения из колхоза. Мой моральный дух был несколько подавлен неравной битвой с полчищами гормонов. Несмотря на то, что я быстро научилась парировать сальные остроты  и смотреть, не мигая, в глаза двадцатилетним  «сверхсамцам», легче мне не становилось. Заниматься сексом из спортивного интереса или поддавшись стадному инстинкту, я не хотела. Первым полезным опытом студенчества было приобретенное мастерство не выпячивать свою девственность – здесь очень пригодились приемы дружбы с Васей. Странно, но то, с чем девочки носятся, как с писаной ступой, совершенно не имело ценности здесь, во взрослой жизни. Я быстро поняла смену ценностей, и чтобы не выпасть из обоймы основных сердцеедок, придумала игру: все мое поведение говорило о принятом решении стать взрослой по-настоящему, я просто выбираю того, кто мне в этом поможет. Какое-то время это работало, но – быстро надоело и мне, и фальшивым претендентам на завидную роль первого мужчины. Их глаза были пусты – ни намека на чувство, ни тени привязанности ко мне лично. Большинство из них просто оттачивали свое мастерство, я была тренажером отстойной модели и не подходила чемпионам секса. Мои ценности их смешили, бережливое отношение к собственной девственности  считалось старомодным и глупым.  Вася с его бесспорным собачьим обожанием вспоминался все чаще, я даже начала испытывать к нему что-то наподобие нежности. Воспаленное неудовлетворенными инстинктами подсознание по ночам добивало меня эротическими картинами – и Вася  был там частым гостем. За время разлуки я наделила его вымышленными чертами и чем ближе была дата приезда домой, тем более восторженно я думала о Васе. Я менялась. Но Вася остался прежним, и все мои навороченные фантазии разбились о первую же его фразу:
- Ну, ты там … чики-пики? – спросил Вася и игриво подмигнул мне.
Очарование рухнуло. Его примитивная лексика меня и раньше раздражала, но в ту встречу это было слишком. Я видела смерть моих утомленных гормонов: сраженные Васиным примитивизмом, они один за другим валились мне под ноги, мешая сделать хотя бы шаг навстречу ложному идолу.  Я подставила щеку для поцелуя – так делали взрослые.  Я надумала себе то, чего никак не смогу осуществить – это будет не Вася, я это знала всегда, но почему-то поддалась иллюзии.
- А я тут… Это, значит… Скучаю. Саня тоже свалил, как ты. Все умные, я один слесарь…
«Ну, не обольщайся, Вася – таких, как ты миллионы», - подумала я и спросила:
- А Синий?
Синий тоже был из нашей компании. Смешную «погремушку» получил за то, что все время мерз и синел от холода. Весил Синий чудовищно мало для взрослого мальчика – пятьдесят кило в сытом состоянии. Он учился в училище на маляра, вернее не учился, а иногда посещал это место – видимо, по собственной системе очень случайных чисел. Синий не просто косил от учебы, его съедала тайная страсть – красивые шмотки. Большую часть времени он подрабатывал на стройке и имел вполне приличный доход. Деньги он спускал на свое пижонство, компенсируя невзрачную внешность избытком нарядов. 
 - А что Синий? Он в армию уходит…- ответил мне Вася.
- Так не ушел же еще?
- А-а… - протянул Вася. – Он до армии того… запасается – все время со Светкой. Я им зачем?
Я слушала его речь, изъеденную междометиями, как старый шерстяной платок молью, и понимала, как мы отдаляемся. Как мы уже отдалились – никакая сила не сможет заставить меня вернуться. «Только и мыслей, что нарядиться, как петухи, и раскрутить «на диван» какую-нибудь нетребовательную дуру», - думала я. По отношению к Васе это было минимум несправедливо: он никогда не позволял себе лишнего, если в чем его и можно было упрекнуть, так это в нерешительности. Разговор не ладился, и я ушла: мне казалось, что Вася видит меня насквозь. Ограниченность нашего дворового мира проступила во всем своем убожестве – так мне тогда казалось. Тогда я не понимала, что пути у всех разные и их может быть очень много. Выбранный мною путь виделся мне единственно правильным: сначала диплом «приличного» вуза, потом – «приличная» работа. Не валиком же по стенам краску размазывать всю жизнь, или в мазуте возиться? Позже я поняла, что если тебе по душе то, чем ты занимаешься – ты счастлив по-настоящему, и не имеет значения, кто ты: счастливый маляр, слесарь или журналист. Ты просто счастливый человек. И Вася, и Синий родились счастливыми, зная сразу, чем будут заниматься всю жизнь. Даже фраза «всю жизнь» не вызывала у них никаких эмоций – они умели радоваться простым вещам, не усложняя – в отличие от меня. Я должна была видеть смысл буквально во всем, если я его не находила, то теряла интерес к происходящему, находясь в изматывающем поиске осмысленных, значительных вещей.
- Лиза даже икает осмысленно, - однажды поддернула меня соседка по комнате в общежитии.
- Мерси за комплимент! – засмеялась я в ответ. Шутка мне понравилась, хотя и заставила задуматься: может, не всегда надо так уж заморачиваться? Может, задумываются только не очень счастливые  люди – в желании изменить жизнь? А счастливым сушить мозги ни к чему – и так все хорошо… Нет, счастье мимолетно – тут счастлив, а тут – несчастлив, и надо бежать, думать, искать – и снова быть счастливым. Пока я искала смысл жизни в альтернативной музыке и современной литературе, курении, алкоголе, изматывающем петтинге – случилось несчастье. Не стало мамы – её сбил мотоциклист, скрывшись с места происшествия.
Все было очень неожиданно, страшно и неправдоподобно, как любая беда. Эта телеграмма о смерти, похороны, пустота в доме… Я не люблю об этом вспоминать: всегда одно и то же – наворачиваются слезы.   И я бежала назад, в большой город, к шумным, вечно спорящим новым друзьям, стремящимся в любовники, к отмороженным подругам, с открытыми ртами слушавшим мои дурацкие стихи – в общем, к бесшабашной студенческой жизни. Хотя бесшабашной она быть перестала: без скромной материальной поддержки с маминой стороны оказалось очень нелегко, одной моей стипендии с трудом хватало на то, чтобы просто не голодать. Стало понятно, что долго так продолжаться не может: жить без денег я не могла, надо было думать, где их взять. Я стала искать подработку, и почти сразу мне подвернулось предложение по доставке корреспонденции. График меня устроил, деньги обещали неплохие – так я попала в занюханную контору, подтолкувшую меня навстречу Лео. Нашу первую встречу я почти не помню. С его слов, я доставляла на имя Лео какую-то почту, он увидел меня и влюбился. Я не верю ему – так не бывает. Ему могло понравиться мое лицо, задница, манера держать себя… Бог еще знает, на что там смотрят мужчины – если бы, предположим, у меня была грудь нормального, взрослого размера, то Лео, наверняка залюбовался бы ею. Но груди у меня нет по сей день – так, одна легкая припухлость, как от пчелиных укусов.  Мне кажется, что Лео нарочно пытался представить дело так, будто воспылал ко мне неистовой страстью, даже не успев рассмотреть, как следует.  Вспышка молнии, перст Господень – и Лео утратил почву под ногами. Хотя, возможно, так и было – потому, что если бы он был повнимательнее, то обязательно бы заметил, что я слегка картавлю, и у меня ужасно кривые зубы. Лео утверждает, что все это никакого значения не имело. Конечно, не имело:  с  его доходами любой недостаток можно исправить, не то, что мои акульи челюсти.
- Меня надо было назвать Щелкунчиком, - сказала я однажды и щелкнула челюстями, демонстрируя зеркалу свой изъян. Мы уже жили вместе, хотя и недолго.
- У тебя прекрасное имя, - ответил Лео.
- Имя – да, а вот зубы кривые, - пояснила я, оторвавшись от зеркала и посмотрев на Лео. - Как ты меня вообще полюбил?
- При чем тут зубы, Лиза? Если бы ты все время о них не говорила, я бы и не заметил, - улыбнулся Лео тогда. – Если это так важно для тебя – я позвоню своему стоматологу, он тебя посмотрит.
Я согласилась, не очень веря в успех. Мои сомнения укрепились после посещения  этого светила стоматологии с кривыми клыками, придававшими ему сходство с Дракулой.  Но после года жизни с брекетами скепсис уступил место удивленной радости - моим идеальным зубам теперь могла позавидовать любая кинозвезда. Избавившись от единственного, на мой взгляд, серьезного недостатка, я воспарила: теперь в самодовольном желании продемонстрировать всем свои обновленные зубы я улыбалась даже в минуты печали. Видимо, обратная связь мимики с эмоциями существует – от улыбок печаль отступала.  Отмечу, что причин для печали у меня было немного, и все больше это касалось надуманных, житейских мелочей: сломался каблук любимых туфель, нагрубила подруга, сдача зачета с сотого раза… После знакомства с Лео качество моей жизни стало заметно улучшаться. Начнем с того, что с его помощью мне удалось ловко обменять нашу с мамой квартиру в родном захолустье на приличное жилье неподалеку от места учебы и покинуть, наконец, общежитие. Лео постоянно опекал меня:  как храбрый комар в Мухе-Цокотухе, он появлялся за мгновение до появления проблемы и решал ее в зачатке. Эта аналогия подтолкнула меня к мысли, высказанной сразу, без долгого обдумывания последствий.
- Тебе нужно жениться на мне, как комар на Мухе-Цокотухе! Ты снова спас меня! – выпалила я то, что пришло в голову, и широко улыбнулась новой идеальной улыбкой. Мы как раз ехали отметить мою успешно спасенную от потопа квартиру: под утро у меня прорвало трубу, и если бы не вмешательство Лео – с потопом бы боролся весь подъезд. Точно не помню, почему я тогда ночевала у себя… Кажется, отпросилась на день рожденья подруги до утра, но было смертельно скучно и я сбежала, но не стала беспокоить Лео: он накануне вызвонил давнего друга, встречи с которым раньше рассвета не заканчивались никогда.
- Заберу тебя в четыре. Нормально? – спросил он перед расставанием.
- Надеюсь. Если что – позвоню, - ответила я, но звонить не стала: мне стало скучно почти сразу, часы показывали около полуночи – это означало, что Лео только прибыл на свою встречу, подгаданную под мое отсутствие, и я посчитала, что не следуют проявлять непоследовательность. Улизнув с занудного торжества, я пешком добралась домой – это было совсем рядом – и мгновенно уснула. Около пяти утра  меня разбудил звонок Лео.
- Ну, что? Тебя забирать или торта еще не было? – спросил он шутливо.
- Какой, к черту, торт? – возмутилась я. – Я у себя… Чуть не уснула еще в салате. Приезжай, расскажу.
- Еду, - ответил Лео.
- Надеюсь, не прямо сейчас, - сказала я гудкам в трубке, отбросила телефон и закрыла глаза, но поняла, что хочу в туалет.
Сползя с кровати, я с закрытыми глазами направилась к цели, по пути слыша какой-то подозрительный звук. Потом я наступила в лужу. Глаза открылись сразу, и я увидела реку, текущую из ванной.
- Ё-о-о-о… - только и сказала я. Слова были лишними. За запертой дверью ванной что-то клокотало и булькало. Собравшись с духом, я потянула на себя распухшую снизу дверь – волна воды хлынула на меня и залила всю прихожую. То, что происходило в ванной, было ужасно: из прорвавшей трубы горячей воды в стену бил гейзер, и, похоже, это происходило уже давно. По пути к телефону я поскользнулась в луже и, балансируя,  больно ударилась рукой об угол.
- Нам срочно нужен слесарь, у меня потоп! – крикнула я Лео в трубку. – Приезжай, пока я держусь!
Он приехал без слесаря, перекрыл воду, посмеялся над новым синяком на моей руке. За час мы вдвоем ликвидировали аварию, и Лео предложил отпраздновать благополучный исход. А я под впечатлением от его сноровки и железной выдержки в критических ситуациях предложила ему руку и сердце.
- Куда тебе замуж, Лиза? Ты развлекаешься потопами – не ровен час, до диплома не дотянешь – погибнешь в пучине, - поддернул меня Лео, зная мое патологическое желание получить подтверждение того, что я – такая девушка (раскованная, уверенная в себе, прямая и целеустремленная).
- Мне замуж незачем, - отрезала я, совершенно не обижаясь на то, что жених не проявляет встречной инициативы. – А тебе, как социально ответственному человеку, следует изолировать меня от общества путем супружества. Твой постоянный контроль  моей безалаберности спасет мир от краха.  Или соседей от потопа – как минимум.
- Предпочитаю конкретные цели, то есть соседей. Мир - как-то общо, абстрактно… - рассуждал Лео в ответ. – Когда свадьбу назначим?
- Давай в июле. Нельзя тянуть – неизвестно, что я придумаю после потопа…
Мне нравился этот диалог и игра в целом. Мои сокурсницы повально выходили замуж, собственно в замужестве я не видела ничего сверхъестественного – рядовое событие, типа дня рожденья. Я любила Лео – с ним не могло быть иначе. Умный, красивый, уверенный в себе, способный принимать мгновенные решения – этот мужчина поражал воображение всех, с кем имел дело. Как он говорил!... Железная логика его речей могла убедить самого ярого противника без колебаний сменить свои убеждения. Сам голос Лео имел какую-то воистину магическую силу, подчиняя его воле тех, кто сопротивлялся логичности его доводов. В совершенстве владея ораторским искусством, Лео выгодно отличался от моих юных сверстников. Позже, конечно, многие из них научились высказывать свои мысли не хуже – но мне хотелось сразу… 
- И то верно. Значит,  договорились: вернусь из Японии – сразу и приступим, - кивнул мне в тон Лео, и мы отправились завтракать.
Несмотря на несерьезность тона этого разговора, оба мы понимали, что все предельно серьезно. На дворе стоял знойный, как никогда, конец мая, и по самым нескромным подсчетам до свадьбы нам оставалось не более полутора месяцев. Очередная сессия несколько выбила меня из колеи, но к концу июня с экзаменами было покончено. Лео был в очередном отъезде – я даже начала сомневаться: не пошутил ли он? Особого значения это не имело – мы и так жили вместе, но все-таки… Вся в противоречиях, я тем не менее присмотрела себе элегантное, недорогое свадебное платье – я представляла себя именно в  таком. Сомнения разбирали по поводу обуви, но не настолько, чтобы я не спала ночами. Лео звонил регулярно, контролируя мое поведение.
- Продумай список своих гостей, - сказал он в одном из разговоров.
Думать было не о чем: в отношениях с подругами давно не было тепла, разве что Вася… При мысли о нем стало как-то неловко. После продажи квартиры в родном городе мне попросту нечего было делать – разве что посещать могилу матери. На кладбище я была недавно, а вот с Васей встречу откладывала. Что-то подсказывало мне, что он без энтузиазма встретит весть о Лео, но я должна была сказать…
По дороге на родину я думала, как и что скажу Васе, но так ничего толком и не придумала. Решив, что данное мероприятие серьезно уступает международным переговорам, я приняла решение импровизировать в зависимости от обстоятельств. Приехав, я набрала Васин номер. Может показаться странным, что я даже не попыталась сообщить ему о своем приезде накануне. Честно говоря, до последней секунды я надеялась, что Васи не окажется в городе, и дело обойдется визитом на кладбище. Но он ответил на мой звонок молниеносно, будто только его и ждал. Голос его звучал приветливо и радостно – у меня даже от души отлегло. Радость длилась недолго: при встрече Вася сухо поприветствовал меня, хотя у нас было принято целоваться. Мы присели на летней площадке нового кафе, выстроенного, судя по всему, совсем недавно – я не помнила, чтобы здесь было раньше что-то подобное.
- Что нового? – спросил он.
- Замуж выхожу, - отрубила я и рассказала о Лео.
- Сколько лет?... – переспросил Вася с брезгливым выражением. – А я, значит, не в фасон?... Понятно.
И Вася забарабанил пальцами правой руки по столу, левую он держал в кармане с момента встречи – я еще подумала, что он держит руку на курке пистолета, надеясь застрелить меня.
- Что тебе понятно, Вася? Ты даже не видел его никогда. Это спортсмен, серьезный, деловой  человек – и на тридцать девять лет он не выглядит.
- А на сколько? На пятьдесят? – прищурился Вася в ответ. Негодование душило его.
- Вася, мне не нравится твой тон, - сказала я, начиная раздражаться. – Откуда эта претензия? Мы были дружны, и я люблю тебя – как друга, разумеется, но больше ничего я тебе не обещала. Да и ты не предлагал – если уж быть честными до конца.
Васины глаза налились кровью – не от гнева, Боже упаси – от обиды! Он чуть не плакал.
- Ты меня любишь?! – усомнился он. – Как друга. Классно тебе! Мне бы так. А я тебя просто люблю. Ты сейчас выкрутишься – по любому. Ты уже выкручиваешься: не предлагал, мол… - и Вася криво усмехнулся. – Я ж не знал, что замуж ходят, как в парашу при поносе…
- Это неслыханно, Вася, - сказала я и поднялась. – Я ухожу.
- Счастливо, - буркнул Вася и отвернулся, давая понять, что устал от этого шоу.
- И тебе, - ответила я и ушла.
На обратном пути я поедала себя за то, что не сумела нормально построить разговор. Мне было стыдно перед Васей за то, что когда-то беспочвенно дала ему надежду. И за то, что остыла быстрее, чем он. Но уже к середине пути муки совести стали затихать. «Пройдет время, и он перестанет сердиться…Все пройдет, Вася», - думала я и засыпала.
Видимо, так и случилось, потому что спустя полгода Вася женился, а потом его след потерялся где-то на безбрежных просторах Италии – вместе с женой он уехал собирать апельсины, да там и остался. Так говорили…
Четыре
На следующий день вернулся из Японии  Лео. Как-бы между прочим вручил мне причудливой формы кольцо из белого золота, больше похожее на бижутерию – для человека несведущего, к этой категории относилась и я. Это была очень дизайнерская вещь, фамилия мастера мне ни о чем не сказала…
- В прогрессивном мире минимализм продолжает занимать лидирующие позиции, - пояснил Лео. – Такие вещи никогда не выходят из моды.
Я показала Лео предполагаемое платье. По выражению его лица трудно было понять, как он оценил мой выбор.
- Если хочешь, я отвезу тебя завтра в одно место. Там есть на что глянуть, может, еще что-то подберешь. И поможешь мне со смокингом.
«Чем я помогу?» - подумала я. «Я сроду не покупала смокинги….»
Все прояснилось на следующий день. Лео отвез меня в очень чопорный  салон, и ненавязчиво наряжал меня в такие платья, от которых у меня захватывало дух. Одно из них мы купили без колебаний. Уже в машине я из любопытства отыскала ценник… Пришлось долго тереть глаза:  обилие нулей ввело меня в транс. Но выбранное мной накануне платье по сравнению с этим скорее походило на карнавальный наряд, и я махнула рукой – нельзя экономить на красоте. Да и Лео лучше знает, как надо. О том, что я должна была помочь в выборе смокинга, Лео даже не вспомнил – как и я.
- Ты ничего обо мне не знаешь. Тебя это не пугает? – спросила я в тот вечер за ужином.
- Все, что ты рассказала, я запомнил, больше мне не нужно, - ответил Лео. – Ты передумала?
- Ну… Как тебе сказать… Есть вопросы, конечно… - нарочно тянула я, углубляя интригу. – Вернее, были…
Лео перестал жевать и отложил приборы. Лицо его приняло сосредоточенное выражение. Он не любил тумана в отношениях, и всегда пропагандировал предельную честность.
- И какие это вопросы? – спросил Лео серьезно.
- Честно говоря, после примерки платья я уже и не вспомню, - ответила я и беспечно пожала плечами, но  тут же спохватилась: - Вспомнила! А туфли мы будем покупать?
Так постепенно формировалась манера нашего общения: мы поочередно разыгрывали друг друга, страшно веселясь, если розыгрыш срабатывал. Мы ни за что не хотели быть серьезными, и это нам удавалось на протяжении почти восьми лет… С серьезностью под руку в наш дом вошла скука, смертельная, безнадежная скука. Лео невыносимо было наблюдать мое безразличное ко всему лицо – однажды он просто исчез… Все это было потом, но в тот вечер такой исход казался невероятным!
Поскольку родственников не было не только у меня, но и у Лео, список гостей оказался очень лаконичным. Свадьба прошла блестяще, хотя не обошлось без инцидента: один из его друзей заявился с необычайно красивой и еще более  печальной дамой бальзаковского возраста, ни на минуту не оторвавшей глаз от моего новоиспеченного мужа. Она меня раздражала.
- Кто эта особа с тоскливым взглядом? – спросила я, не скрывая своего отношения.
- Таня, - ответил Лео, как ни в чем не бывало. – Я ее не звал.
- Она не убьет меня? – упорствовала я, ибо это желание читалось в ее взглядах, направленных на меня.
- Не говори чепухи, далась она тебе… - ответил Лео, упорно умалчивая то, что меня волновало:  кем, собственно, она ему приходится или приходилась?
В один прекрасный момент я заметила, что Лео куда-то запропостился. Мало того, печальная дама тоже исчезла. Я вышла в фойе и сразу наткнулась на них: они стояли друг напротив друга возле клозета, спокойный Лео и гневная женщина, готовая вцепиться  в волосы своему оппоненту.
- …Я жду, когда эта худосочная малолетка тебе надоест. Думаю, это случится очень скоро, - прошипела она, заметив мое приближение.
- Не трать время и уходи, Таня. Скандал – это не твое, - ответил  Лео невозмутимо. Таня гордо вскинула подбородок и величественной поступью ринулась мне навстречу. Мысль о том, что мне сейчас достанется, быстро развеялась  - она просто покидала поле боя.
- Хорошо, что не пришлось на пистолетах… - сказала я и пристально посмотрела на Лео.
- Надеюсь, ты понимаешь, что не в моих правилах выяснять отношения возле двери в туалет? Тем более, что все давно выяснено, - проговорил Лео, уводя меня с места происшествия.
- Пустое, не оправдывайся, - ответила я. Я верила ему. Тем не менее, сцена затронула меня. Я не могла не думать о том, что побудило Таню к провокации. Её утонченная, трагичная внешность врезалась в мою память. Таких женщин безответно любят, ломают себе и окружающим жизни, а они взирают на разрушительную работу своей красоты невозмутимей сытого питона. Она думала: так будет и с Лео. Пока система давала сбой – это заставляло нервничать Таню, недоумевавшую, как такой замухрышке, как я, удалось добиться большего, чем ей. Честно говоря, я не понимала Лео: будь я на его месте, я ни за что не упустила бы Таню. Утомившись выдумывать версии их разрыва, я решила узнать что-то похожее на правду.
- Видимо, Таня видела себя на моем месте? – спросила я неделю спустя.
- Ни в коем случае, - ответил Лео, не задумываясь. - Она замужем, и всегда там была. Муж старше её на сто лет… Она упорно не хочет забывать время, когда я был её лекарством от скуки, - закончил Лео и добавил с улыбкой: - Надеюсь, наш финал будет иным.
- Не пытайся обидеть меня – все равно не получится!... Ненавижу, когда обобщают. Для того, чтобы строить параллели между мной и Таней, надо найти в нас хотя бы пару общих черт, - рассердилась я.
- Вы обе – женщины, и обе уверены в том, что я вам нужен, - без задержки ответил Лео.
- Самовлюбленная скотина! – рявкнула я больше для театра, чем в сердцах, и швырнула в Лео диванной подушкой.
- Я тоже тебя люблю, - ответил он, делая вид, что закрывается от удара.
Конечно же, я понимала, что возле Лео всегда были женщины – одна обязательно, порой даже несколько. Но он выбрал меня – и не стоило рыться в его прошлом. Подумаешь, Таня!... Дешевая попытка развязать скандал у нас на свадьбе ни на что, кроме её отчаянья, не указывает. Я просто забыла её – как забыл Лео. Почему я так уверена в том, что и правда - забыл? Не могу сказать… В то время Лео очень много работал, почти круглосуточная занятость исключала свободное место для каких-то Тань. Как я была наивна! Определенно, я занимала основное место в жизни этого человека. Но масса женщин совершенно не собирались прощаться с Лео по причине банальной женитьбы на маленькой девочке. Они неустанно осаждали его, и вполне вероятно, что некоторые добивались желаемого. Я поняла это недавно, тогда же, сразу после свадьбы,  сами мысли о чем-то подобном казались мне оскорбительными. Патологическая доверчивость – основа семейного счастья…
Пять
Припоминаю:  в то время  Лео работал почти всегда. Чтобы как-то занять мое свободное время был куплен дом в прекрасном месте: пруд, лес, лягушки вечерами и прочие прелести сельской жизни в получасе езды от центра шумного, пыльного мегаполиса. Мне доверили руководство реконструкцией века – чем нельзя было не гордиться. К самому проекту я почти не имела отношения – это было не нужно. Эстетический гений Лео создал совершенное творение, улучшить которое не смог бы даже сам Господь - не то, что я. После воплощения в жизнь всех планов Лео нам предстояло жить во дворце, и уже само то, что Лео поручил мне руководство процессом, было великой честью. Вечерами, когда строители разъезжались, я блуждала на опушке леса между старых сосен, смотрела, как солнечные лучи путаются в дырявой, серебристой паутине и мечтала о том, как закончится стройка, Лео надоест круглосуточно работать, и мы будем вместе. Почти полгода новая игрушка – стройка - развлекала меня, потом надоела. С учетом того, что следовало посещать учебу, толком следить за работами у меня не было времени. Лео сердился.
- Черт возьми, Лиза… Будь с ними построже – надо уметь отстаивать свою позицию, - говорил он, появляясь раз в месяц в будущем родовом гнезде.
С его появлением я, и правда, замечала кучу неприметных мне огрех:  яму на газоне, заметную только при особом преломлении света – вечером, с пяти до шести; кривизну штукатурки на стене одной из спален, разницу в фактуре обоев за углом кухни… Мне было стыдно, и я посыпала свою бестолковую голову пеплом. Лео сменил четверых прорабов, пока нашел относительно вменяемого человека, следить за которым было не нужно – это делали компетентные люди. Я вздохнула – завершение отделки было не за горами. Почему я считала, что с окончанием строительства в доме появится и Лео? Так мне хотелось. Лео же не спешил. Часто он просто ночевал, возвращаясь только телом – мысли его витали далеко, занимаясь материями,  имеющими ко мне ровно такое же отношение, какое имеет страус к бегемоту.
Когда строительство завершилось, я почувствовала себя попросту опустошенной. Это занятие придавало смысл моей жизни: я могла пилить  Лео за то, что мало интересуется этой гребаной стройкой; могла путаться под ногами у строителей, задавая якобы каверзные вопросы – на самом деле, просто убивая время. Могла просто мечтать о том, что вот-вот закончится строительство и Лео, полностью очарованный красотой усадьбы, будет появляться  здесь хотя бы пять дней из семи в неделю, а не наоборот… Конечно же, мы виделись чаще, чем до свадьбы – на порядок. Если Лео не был в отъезде, то появляться дома позже восьми он позволял себе только в крайних случаях – всегда предупреждая и проявляя заботу о моих молодых нервах. Но он часто бывал в отъезде – почти всегда… Я как-то иначе видела нашу совместную жизнь – хотелось больше чувства, а Лео тратил его на работе. Он любил её - я ревновала, стремясь всячески скрывать это недостойное взрослой женщины чувство.
Прошло полгода со дня нашей свадьбы. Замужество никоим образом не отразилось на моей жизни: номинально у меня был муж, по факту – не было.
- Ты злой, Лео – злой и нехороший: ты удочерил меня и забыл. Если бы я знала, что ты будешь играть со мной только по праздникам – ни за что не вышла бы за тебя, - говорила я сама с собой, помогая выбраться из  паутины  последним, слабым лучам  засыпающего солнца. Я дулась на Лео, хотя понимала, что не имею на это никакого права и основания для такого отношения. Слишком занятая своими претензиями, я не заметила, как весь дом окутали сверкающие на солнце, тончайшие нити – видимо, я принесла их из леса, на одежде или с цветочным букетом. Каким-то непостижимым образом эта волшебная паутина начала разрастаться в бешеном темпе по всей усадьбе.  Еще немного  - и проникнуть  за ворота оказалось бы невозможным: сотни тысяч тонких, но прочных нитей прошили весь участок, теряясь далеко за пределами видимости – в лесу, между замшелых сосен.  Паутина была всюду: в прутьях балконов, между деревьев в саду, в проемах открытых дверей дома, в мусорном ведре. Она появлялась, как по волшебству, в самых невероятных местах, лишь только ее убирали – самих пауков видно не было.
Лео был, как обычно, в отъезде. Дата его возвращения несколько раз отодвигалась, став настолько абстрактной, что порой я вообще не верила в то, что наша разлука однажды закончится. Мне хотелось бросить всю эту новую, такую бесполезную в тоске роскошь  и, хлопнув калиткой, рвануть ему навстречу! Когда тоска по Лео стала невыносимой, я бросилась к воротам, чтобы бежать – к нему навстречу, или просто – от этого роскошного одиночества, к людям. Но оказалось слишком поздно: паутина, опутавшая ворота, не позволила мне претворить свой решительный план в действие. Это было слишком! Я не хотела сдаваться и принялась обрывать тонкое, но невероятно прочное серебристое полотно, сковавшее ворота и превратившее меня в узницу. Спустя час я грязно выругалась, осела на землю и заплакала от бессилья.
Все это казалось настолько нереальным, что  я не решилась впутывать Лео – он бы просто решил, что я съехала с катушек. Мне не хотелось его беспокоить, действенные меры по борьбе с этой чертовщиной следовало принять самостоятельно, причем поскорее - при такой динамике усадьбе грозило изчезнуть под паутиной в ближайшее время. В одиночку я бы проиграла эту битву, поэтому в срочном порядке пришлось нанять прислугу – садовника и домработницу,  для равномерной, постоянной борьбы с паутиной в доме и за его пределами соответственно. Для того, чтобы они попали в усадьбу, пришлось подставлять к забору стремянку  - открыть ворота оказалось невозможно. Втроем стало легче, но полностью избавиться от паутины не удалось: работая целыми днями, мы только гнались за невидимым ткачом, не в состоянии даже застать его с поличным. 
Я оставила ложный стыд и пожаловалась на критичность ситуации Лео – он не воспринял всерьез моих опасений по поводу мистических темпов распространения паутины по усадьбе.
- У тебя мания, Ли, - сказал он мне тогда. Голос показался мне усталым и безразличным. Но это необычное, односложное имя, употребленное впервые, сгладило впечатление.
- Почему ты раньше так не называл меня? – спросила я, понимая, что даже за тридевять земель, где тогда находился Лео, можно догадаться, как я тронута.
- Тебе понравилось? Я рад, - сказал Лео. Голос его звучал по-прежнему – как из бочки, но меня уже это не задевало.
- Это круче моего «Лео». Теперь я – китаец, - пошутила я и засмеялась.
- Завтра утром я вылетаю, жди к ужину. О пауках не беспокойся, вполне возможно, что это – шелкопряды, - сказал он на прощанье, развивая китайскую тематику.
Откуда он знал? И почему я не распознала в паутине шелковых нитей?… Если бы Лео был рядом, возможно я вообще не заметила бы ничего необычного. Но его не было – и мои мысли цеплялись за всякую чепуху, создавая уродливых  химер там, где место румяным херувимам.
- Спасибо, тебе… - сказала я и поцеловала телефон. – Я должна проверить.
Выбежав в переднюю, я распахнула дверь и ахнула: сотни бабочек парили в ошметках паутины, от взмахов их крыльев в воздухе стоял гул. Я улыбнулась – снова Лео спас меня.
Наутро от бабочек и след простыл. Было жаль, что  Лео не увидит этого чуда. Доказательством  того, что мне это не приснилось, были  изъеденные кусты шелковицы по периметру участка – я просто не замечала этого раньше.
После возвращения Лео с тревогой слушал мои жидкие новости. Мы сидели на террасе, и любовались золотистыми обрывками паутины пролетавшими иногда то там, то сям.
- Что это было с паутиной, Ли? – наконец спросил Лео. Ожидая ответа, он напрягся – я это заметила.
- Я же говорила: она была повсюду, - ответила я бодрым голосом. Но заметив взгляд Лео, вопросительный и тревожный по-прежнему, я поняла, что не отделаюсь отговоркой. 
– Наверно, это последствия уединения, Лео… - сказала я тогда. - Мне казалось, что я связана по рукам и ногам этой злосчастной паутиной. Мало того: будто она опутала ворота таким слоем, что они пропали с виду… И вся усадьба сжималась, терялась… Прости, я говорю полную чушь – это тоска. Я очень тосковала по тебе. Хуже всего было то, что конкретная дата возвращения не известна – это измотало меня.
- Ты напугала меня. Мне показалось, что ты … - Лео замолчал, подбирая слово, но передумал. – Черт с ним, но постарайся на будущее без паутины – если можешь, - и Лео улыбнулся.
Я поняла, что после того звонка Лео ставил под сомнение нормальное состояние моего сознания. Переиграла – пускай… Кто знает, когда бы он вернулся, если бы мои проблемы излагались не языком мистических образов, а простыми, ничего не выражающими фразами.
- Прости, не могу ничего обещать, - ответила я тоже с улыбкой. – Встречное предложение: не пропадай неделями. Мне порой и правда казалось, что я потеряла рассудок – гуляя по опушкам, собирая коллекцию пауков и разговаривая сама с собой. Я не уверена в том, что нормальна и сейчас. Вот так.
С этими словами я поджала губы и обиженно скривилась.
- Боже, Лиза! Ты великолепна!!! – похвалил меня Лео. Судя по тону, мне удалось удивить его. – Поверишь, я был страшно сердит, когда понял, что ты валяешь дурака… – продолжал он. -  Признаю: на тебя нельзя сердиться. Хотя бы потому, что ты сама веришь в то, что придумала. Знаешь, что я представил сейчас? Тебя в белье из серебристых кружев, похожих на паутину! Надо подыскать тебе что-то в этом духе – для лечения от больных фантазий.
- Не думаю, что мне это нужно, - ответила я, а про себя подумала: «Похоже, он удивлен,  что я не так наивна, как ему бы хотелось»…
Он так ничего и не сказал по поводу своих долгих отлучек, а я не страдала назойливостью. Тогда мне казалось, что со временем все изменится и мое место в жизни Лео станет основным.  На пути к сердцу этого человека мне еще очень многое предстояло, наш брак не решил ничего. Я не испытала разочарования – напротив, процесс постижения  Лео меня просто завораживал. В идеале было бы так и не узнать  его до конца. Тогда мне казалось, что с Лео это возможно.

Шесть
День за днем уходило лето, Лео пропадал, появлялся, снова пропадал. Мне приходилось наслаждаться свободой. Поскольку на опушках с недавних пор для меня не осталось ничего нового, я осела в библиотеке. Лео – еще тот библиофил. Тогда, на заре нашей совместной жизни, его библиотека была значительно скромнее нынешней, но и на то время ей удалось занять стеллажи по периметру комнаты площадью в тридцать квадратов. Такое количество книг поразило меня еще в первый приход. Истинные масштабы библиотеки я оценила только с переездом на новое место. Прежде Лео хранил книги в шкафах, антресолях;  зажатые друг другом, шеренга за шеренгой они терялись в глубине темных полок. Теперь же им удалось «вздохнуть свободно», выстроившись правильными рядами на образцовых стеллажах в английском стиле и явив миру подлинное представление о численности своей армии. Лео утверждал, что здесь около двадцати тысяч томов. Казалось: все они голосами авторов бубнят о том, что внутри – я даже слышала этот гул голосов. Здесь, в тишине и умиротворении, рядом с чужими мудрыми мыслями лучше думалось и мне. Я читала, размышляла, дремала – ни одна из книг меня особо не увлекла, мысли о Лео беспощадно и хищно долбили мой мозг. Даже в библиотеке было все накалено и томно до предела – не странно, что я иногда помогала Лео, любя себя самостоятельно. Это даже вошло в привычку: полуденное посещение библиотеки, мысли о Лео, бесполезные звонки на его номер, яростная мастурбация…   Однажды я слышала шорох из-за незапертой двери: вероятно, Катя, занимавшая непыльный пост домработницы, шпионила за мной от безделья. Меня это не задело, но с того момента я стала наблюдать за Катей, пытаясь угадать: видела или нет, смутилась и поспешно ушла, наделав шума – или досмотрела до конца, чуть не проявив себя, возбудившись от накала страстей в библиотеке. Наблюдения ничего не дали: то ли я придумала несуществующего шпиона в Катином лице, то ли это был простой сквозняк. Не важно. Так или иначе, я сама начала шпионить за Катей, на цыпочках прокрадываясь туда, где она находилась, и наблюдая за ее работой: хрупкие руки с трогательными синими венками, бронзовые колечки волос на затылке, костлявая спина и поразительное трудолюбие. Я ничего не знала о ней, и это позволяло мне придумывать на Катин счет разные небылицы. Моя невостребованная страсть к Лео частично сублимировала в интерес к этой полупрозрачной в своей худобе женщине неопределенного возраста. Не то, чтобы я испытывала к ней что-то сродни желанию – определенно, нет: в вопросах секса я консервативна, предпочитаю мужчин. По современным меркам меня можно смело считать забитой – список моих мужчин заканчивается там же, где начался. Катя стала занимать меня после подозрения на шпионство, обнажившее усиленно подавляемую страстность ее натуры – в том случае, если она вообще шпионила. Мне хотелось, чтобы молчаливая и скромная Катя изнывала от неразделенной любви к какому-то мерзавцу, даже не подозревающему о глубине ее чувств. Этой иссушающей страстью я объясняла и чрезвычайную худобу, и паталогическую замкнутость этой женщины. На деле оказалось, что Катя - туберкулезница, и пришлось с ней расстаться. Эта ситуация наделала шороху по всей округе, особенно когда выяснилось, что заболевание приобретено недавно, уже после появления Кати в нашей усадьбе. Обследования не выявили ни одного больного, но все охали, возмущались, негодовали – и только у нашего садовника хватило милосердия на посещение Кати в больнице.  Он случайно проговорился и, похоже, очень жалел, опасаясь, что ему покажут на дверь. Корень многих зол – в невежестве. По наведенным справкам Катя болела туберкулезом в области гинекологии – а этим заразиться так же сложно, как близорукостью. Я заверила садовника в том, что ему ничего не угрожает – ни безработица, ни туберкулез. Он поблагодарил, хотя и не так уж поверил. Через этого человека я пыталась, чем могла, помочь Кате – она оказалась совершенно одиноким человеком. Она выздоровела, но назад не вернулась. В благодарность за помощь передала мне шитый бисером крошечный шелковый кошелек – трогательный и бесполезный. Я признательна Кате за то, что не задушила меня благодарностью, избавив от необходимости убеждать ее в том, что «мне было не трудно» - нет ничего более пошлого, чем принимать благодарность от постороннего:  всегда есть риск превращения милосердия в самолюбование.
Новая наша домработница ничем не походила на Катю. Мощная и веселая, она дала нашему дому то, что не удавалось нам с Катей – уют. Несмотря на свои пятьдесят, у Раисы Ивановны – так ее звали - было трое внуков моего возраста и море нерастраченной энергии, мощным цунами обрушившимся  на наш дом.
- Онуфрий – проходимец, - как-то сообщила Раиса Ивановна мне во время завтрака. – Он ничего не смыслит в цветах.
- Какой Онуфрий? – удивилась я.
Выяснилось, что она имела в виду нашего садовника – Арсентия.
- Если честно, то для меня – разницы никакой. Особенно, если человек орудует на газонах похлеще крота!- кипятилась Раиса.
- Не придирайтесь, Раиса Ивановна - вполне приличные газоны, - рассмеялась я, тем не менее повернув голову в сторону окна, где ничего не ведавший Арсентий самозабвенно «разорял» или «окультуривал» очередной квадратный метр усадьбы.
Эта деятельная женщина была не из тех, кто обсуждает «за глаза» или ограничивается наушничеством. Уже через полчаса она чихвостила Арсентия, невозмутимо обрезавшего розовые кусты. Все, что она добилась – пара междометий. Его спокойное безразличие бесило Раису Ивановну.
- Самодовольный кретин! … - в сердцах говорила она, проносясь через гостиную в сторону кухни, и не замечая свидетеля ее гнева, то есть меня.
Так у нас в доме стало значительно веселей. До этого ангел-хранитель в моем представлении был совершенно не похож на Раису, но я уверена, что именно эту роль она выполняла. Почти сразу в наших с Лео отношениях наметился позитивный сдвиг – он взял отпуск, и почти две недели мы были только вдвоем. Я даже не слышала, чтобы он часто звонил компаньонам – за все время Лео сделал это всего несколько раз, больше для проформы. Я плохо помню подробности этого отпуска – я так давно и долго хотела быть с Лео, что устала от ожидания. Нагромождение из моих идей по поводу совместного времяпрепровождения вылилось в полный сумбур – выяснилось, что Лео не умел лениться, вообще отдыхал неохотно, с одолжением. Не ко мне – к своему здоровью.
- Отдых – это профилактика, техосмотр,  нельзя им пренебрегать, - пошутил он тогда, но я поняла, что это не совсем шутка, скорее – образ мышления.
Главный сюрприз, приготовленный Лео, был по приезде – настоящая работа для меня, журнал, сделавший меня взрослой… Серьезной, самодостаточной и равнодушной ко всему, включая Лео. Рано или поздно это могло произойти. Даже без журнала.   
Семь
Редакция журнала вернула меня в прошлое. Как оказалось, офис базировался на пятом этаже напыщенного строения серого цвета в готическом стиле, дряхлого и унылого.
- Это в центре, недалеко от Оперного. Если стоять к нему лицом – то это первый переулок. Найдешь, - заверил меня Лео накануне вечером. – А вообще – я подвезу тебя.
Поутру я облачилась в строгий светлый брючный костюм, надела замшевые туфли сливочного цвета. Лео похвалил меня за выбор, что делал нечасто – следовательно, я была хороша. По пути к месту мы молчали. Лео сосредоточенно вел машину, я смотрела в окно и моделировала то, как меня встретят. «Постараюсь помалкивать и  улыбаться», - решила я, - и очень вовремя, потому, что машина остановилась и Лео, повернувшись ко мне, сказал:
- Ну, вперед!
Он улыбнулся, я с готовностью вышла из машины и вошла в обшарпанное фойе. Неприятности начались сразу.
- Девочка, ты куда? – раздался сердитый старческий голос. Потребовалось некоторое время, чтобы после яркого солнечного утра привыкнуть к полумраку и сообразить, кто же это пытается затормозить мой стремительный бег к карьере. Голос принадлежал усатой старухе богатырского телосложения, восседавшей справа от входной двери за обломком письменного стола. Я не ожидала атаки так сразу, оттого совсем растерялась.
Старухе надоело сверлить меня взглядом и она, добавила:
- Записываю!
В подтверждение своих слов она перевернула страницу канцелярской книги, до последней строки испещренной записями о посетителях. Я поняла, что спорить бессмысленно и покорно сообщила свое имя и пункт назначения.
- Можешь идти, - разрешила мне хозяйка помещения, поставив крупную точку после моего имени.
И я пошла, стараясь как можно скорее скрыться от ее навязчивого общества.
Пахло сыростью. Тишина на лестнице, ведущей к заветному пятому этажу редакции, удивила меня. С этажей, мимо которых мне довелось проследовать на пути к цели, не раздавалось ни звука. «Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь», - пела мама. Бог с ним, с огнем – но двери не хлопали, шаги не раздавались, голосов не было. Безлюдность позволила мне ознакомиться с достопримечательностями лестницы – в прошлом красивой, а нынче погнутой и безжалостно окрашенной в жуткий зеленый цвет кованой решеткой засаленных перил;  внушительными трещинами в штукатурке, потеками с потолков. В пути я немного собралась с мыслями и успокоилась. «В конце концов, не звери же там», - убедила я себя, улыбнулась и остановилась перевести дух перед гостеприимно распахнутыми дверями пятого этажа. Я была у цели.
С «не зверями» я погорячилась. В приемной меня встретила секретарша примерно моих лет с лицом такой степени свирепости, что впечатление от вахтерши сразу померкло. Увидев меня, она демонстративно отвернулась и погрузилась в изучение экрана монитора, откуда  предательски взвизгнул герой игрушки. Мое появление помешало ей выйти на новый уровень…
- Доброе утро! – сказала я и сделала паузу, дававшую возможность хозяйке приемной проявить доброжелательность.
- Доброе, - процедила секретарша, и я поняла, что о доброте ей ничего не известно.
Утратив надежду на то, что я уйду сама, она неохотно повернула голову в мою сторону и процедила:
- Виталина Васильевна будет после десяти.
Этим сообщением она решила завершить наше общение и вернулась к игре.
- Я подожду, - заявила я, начиная раздражаться.
Секретарша скривилась, всем своим видом демонстрируя, что ей нет до меня дела. Тогда я без спроса уселась на один из двух стульев и принялась рассматривать обстановку приемной. Со времен Союза здесь ничего не меняли, разве что пристроили оргтехнику там, где смогли сдвинуть с места гигантские завалы из бумаг и вазоны с традесканциями. В давно немытое окно с опаской заглядывал серебристый тополь. Ему было известно о вздорном характере секретарши, и сейчас он недоумевал, зачем я - на первый взгляд, нормальный человек - явилась сюда в такую рань и совершенно добровольно делю пространство с этой стервой. В том, что это так, сомневаться не приходилось: секретарше было не более тридцати, а то и меньше, но выражение ненависти ко всему сущему добрасывало ей добрый десяток лет. В резонанс с обстановкой приемной одета она была отменно, причесана безукоризненно – и настолько же сердита. На груде бумаг по центру стола стояла сумка стоимостью в целое состояние, из сумки периодически подавал голос телефон, не вызывая никаких  эмоций у хозяйки. Это становилось забавно. Я решила не выдавать себя, невозмутимо достала свой телефон и  тоже запустила игру.
Прошло полчаса. Потом где-то очень далеко хлопнула дверь, раздались голоса, потом – шаги по ступеням. Я посмотрела на секретаршу: она прислушалась, с явной неохотой отрываясь от очередного уровня. По тому, что окно она свернула, я поняла, что сейчас у нас будут гости.
Я не ошиблась. Голоса все приближались – хриплый женский и высокий мужской. Даже слишком высокий. Они обсуждали предстоящее открытие нового роскошного ресторана в преддверии освещения на страницах журнала этого грандиозного события.
- Власова обрежь, его «too much», - хрипела женщина.
- Вы же знаете: Власов – моя слабость. Может, оставим? – уговаривал мужчина.
- Ни в коем! Лучше подумай над названием, - отрезала женщина, и собеседники вошли в приемную. Коротко стриженная, сухая женщина лет пятидесяти с цепким взглядом и щуплый мужчина  значительно моложе, острыми чертами лица и быстрыми движениями похожий на грызуна. Во всем его облике читался профессиональный подхалим – впоследствии оказалось, что я не ошиблась в своей оценке. Одежда обоих имела искусственный оттенок небрежности, но выглядели оба наперекор всему прилизанно и аккуратно. Нарочито измятый льняной шарф на шее посетительницы был слишком дорогим, рваные джинсы ее спутника – слишком чистыми, бесконечно далекими от гранжа, на который претендовали. Выглядело это так, будто парочка выдавала себя за тех, кем в действительности не была. Секретарша, убедившись по реакции вошедших, что я им не знакома, даже не потрудилась обо мне доложить.
- Лариса, Сашу ко мне, - не здороваясь, прохрипела Виталина Васильевна, пытаясь вместе со спутником укрыться за дверью кабинета. Этого я допустить не могла. Поднявшись, я громко и радостно сообщила в спины уходившим:
- Виталина Васильевна! Я от Воронова.
Виталина Васильевна притормозила в дверном проеме и вопросительно посмотрела сначала на меня, потом на секретаршу.
- Воронова Елизавета, - отрекомендовалась я, устав от этого бардака.
Виталина Васильевна собралась и выстроила на лице нечто вроде благодушия.
- Рада встрече, - сказала она сухо, не скрывая, что радость здесь не причем. – Заходите.
И я вошла, примечая, как беззастенчивая секретарша вернулась к битве с искусственным интеллектом. Не успела я прикрыть за собой дверь, как в нее постучали, и в кабинет протиснулся тучный молодой человек неопрятного вида. Он поздоровался, но кроме меня ему никто не ответил.
- Вы Елизавета, - на ходу напомнила кому-то Виталина Васильевна, усаживаясь в кресло. Фраза меня рассмешила: учитывая то, что секунду назад к нам присоединился толстяк – это заявление могло спокойно относиться и к нему. Я подавила улыбку, с неудовольствием отмечая, что вежливость здесь не в почете. Выражения лиц людей, собравшихся в кабинете, подсказывали мне, что на более радушный прием рассчитывать не стоит. Чтобы чем-то занять себя, я сказала:
- Совершенно точно.
Голос прозвучал слишком громко и немного сипло. Все присутствующие посмотрели на меня так, будто я сказала глупость. По возмущенному виду «грызуна» и тому, как шмыгнул носом толстяк, стало понятно, что здесь говорит только хозяйка кабинета.
Виталина Васильевна пропустила мимо ушей мое высказывание и продолжила:
-Как будто, Вы работали в журналистике…
Она придирчиво оценила меня взглядом и закончила мысль:
-Должны быстро войти в курс дела. Думаю, надо начать, не откладывая. Лариса поможет разместиться – я дам распоряжение. Успехов.
Закончив речь, Виталина Васильевна сняла телефонную трубку и ледяным тоном проговорила:
-  Лариса, проведи Елизавету к Луженко. Он в курсе… А когда будет?... Ну, пока пусть ознакомится с последними номерами.
Последовал царственный кивок головы, и мне вежливо и с очень легкой улыбкой  указали на дверь. Поскольку я до сих пор стояла у входа, то просто сделала шаг назад и закрыла за собой дверь, остававшуюся распахнутой с момента прихода толстяка.
За пару минут моего отсутствия в приемной мало что изменилось. Секретарша положила телефонную трубку на рычаг, глянула на меня с претензией, достала из-под кучи бумаг ключ и сказала:
-Что ж, пойдемте.
Вялая улыбка на лице была безбожно фальшива. Впрочем, Лариса не усугубляла и на полпути вернула лицу сердитое выражение.
- Прошу Вас, - буркнула она, распахивая передо мной дверь в конце коридора.
Я вошла в небольшое, полупустое помещение с двумя письменными столами, разделенными прислоненным к стене книжным шкафом. Над каждым из столов располагалось по окну. На одном подоконнике красовался замусоленный электрочайник и несколько кофейных банок, на другом – пачки бумаги, загородившие до половины оконный проем. Такими же пачками был забит книжный шкаф.
-  Располагайтесь вон там, - сказала Лариса с небрежным кивком в сторону стола с бумагой на подоконнике. – Луженко будет позже, - сказала она и взялась за дверную ручку.
- А журналы? Последние номера? – напомнила я Ларисе слова начальницы.
Лариса оторопела от моей наглости, но не нашла ничего другого, кроме ответа:
- Забыла. Сейчас поищу.
Дверь за собой она закрыла тише, чем я рассчитывала, но достаточно громко, чтобы было понятно, кто здесь главный.
- Ну и дура, - сказала я вслух, и показала двери язык.
Я осмотрела стол, чтобы убедиться в чистоте последнего – как в школьной столовке или плохом кафе, скажем, на вокзале. Осмотр немного успокоил, я  выглянула в окно, вернее – в его верхнюю часть, над баррикадой из бумажных стопок. Там, в прозрачном воздухе августовского утра, плескались остатки лета. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить крыши старого города, утыканного шпажками современных высоток – как канапе на фуршете. Выцветшая, пыльная листва напомнила мне о том, что я на новом месте. Люди на тротуаре казались совсем маленькими, будто я смотрела на них с восьмого, а не с пятого этажа. Мне захотелось к ним, к тем незнакомым людям, с которыми не нужно искать контакт, а можно спокойно проходить  мимо, думая о том, о чем им знать не обязательно и передразнивать смешные мины, едва разминувшись. Я сразу вспомнила лица своих новых знакомых: главного редактора, похожую на министра внутренних дел – с холодным взглядом бесцветных, презрительных глаз; ее спутника – тощего суслика с бегающими глазами и повадками неврастеника; толстяка я рассмотреть не успела, но секретарша с лихвой компенсировала недостаток впечатлений. Ни один из сотрудников редакции мне не понравился, даже сама атмосфера была гнетущей. Степень разрухи офиса мне показалась непозволительной. Все в редакции было старым, пыльным и запущенным, включая сотрудников. Исключение составляла Лариса – выглядела она прекрасно, но это было, похоже, ее единственным плюсом. Судя по всему, слово «сейчас» имело для Ларисы свой, особенный смысл. После ее ухода прошло уже полчаса, а ни о каких журналах не слышалось даже намека. Раздражаясь все больше, я отправилась в приемную в твердом намерении получить от Ларисы обещанное и выразить свое законное возмущение ее неповоротливостью.
Приемная пустовала, даже сумки от Ларисы не осталось. По выключенному монитору я поняла, что в ближайшее время мне вряд ли удастся пообщаться с Ларисой. Я прислушалась: тишина царила и за дверью главного редактора. Чтобы убедиться в догадке, я подошла и аккуратно нажала на дверную ручку. Заперто. Обо мне, вероятно, забыли… Это было даже интересно. Я не видела смысла сидеть взаперти, поэтому закрыла свой новый дом на ключ и отправилась путешествовать по редакции. Определенного плана я не имела, но сидеть в одиночестве в пустом кабинете мне надоело.
Приближалось время обеда, и редакция заметно оживилась. С каждым новым шагом я получала подтверждение жизни: голоса из открытой настежь двери в дальнем конце коридора, глухой звук пылесоса, клацанье дырокола… «Интересно, а меня кто-то слышит?» - думала я, слушая аккуратный стук своих каблуков и приближаясь к распахнутой двери. «Жаль, что нельзя стать невидимкой и подсмотреть за ними…» С этой мыслью я поравнялась с открытой дверью и переступила порог.
Несколько человек сидели за столами, уткнувшись в мониторы, двое оживленно полемизировали на тему, весьма отдаленную от рабочих вопросов – как мне показалось.
- Добрый день! – сказала я и улыбнулась. – Меня зовут Елизавета. Я буду работать у Луженко. Пока его нет - пришла познакомиться.
Выяснилось, что я попала в отдел реализации – «самое сердце редакции». Из имен я ни одного не запомнила, кроме Аллы, представившейся последней. Она показалась мне доброжелательной.
- Попробуй продай то, что тут пишут, - пошутила Алла, и некоторые засмеялись. – Вот вы, Елизавета… Вы читаете толстые журналы?
- Конечно. «Науку и жизнь», - ответила я и отметила, что никто из сотрудников не вернулся к работе  - все с интересом наблюдали за диалогом.
- Шутите? – засомневалась Алла.
- Вовсе нет. Другие толстые журналы я смотрю.
- Вот! И я об этом! Одни картинки и реклама, да и ту попробуй достань… Но это не по теме. Смысл, изюминка – вот что нам нужно. А последнее время журналы публикуют одно и то же, будто списывают друг у друга. Вы сами увидите. Нам очень нужен взгляд со стороны…
Я не понимала, шутит Алла или смеется над моей неопытностью. Это серьезный разговор? На помощь мне пришел худенький черноглазый паренек.
- Алла, отстань от человека! Тебе сколько раз говорили: твое дело продавать. Вот и продавай, а не грузи…
- Ну, почему, мне интересно, - ответила я и покраснела.
- Да и нам интересно! Но продавать-то все равно надо, - резюмировал паренек.
В это время мимо прошла Лариса и, увидев меня, округлила глаза.
- Я Вас потеряла, - сказала она, задерживаясь в дверном проеме. – Хотела отдать журналы, но дверь была заперта.
Она и вправду казалась взволнованной. В этом настроении она смотрелась намного выигрышнее по сравнению с утренней злобой.
- Очень кстати, - ответила я, решив не заедаться по поводу задержки. С этими словами я в сопровождении Ларисы покинула отдел реализации, так и не успев узнать ничего интересного, хотя многое подсказывало, что я была на верном пути.
Из рук Ларисы я приняла стопу журналов и погрузилась туда с энтузиазмом, которого хватила минут на пятнадцать. Непреодолимое желание заснуть прямо здесь, за столом заставило меня подняться и пройтись к окну. Время переползло за полдень. Обещанный Луженко не появлялся.
Раздался стук в дверь, и заглянула Лариса.
- Я на обед. Вам что-то нужно? – спросила она так, что я без колебаний отказалась.
- Нет, спасибо, - ответила я. – Я тоже хочу выйти.
Лариса с удовлетворением кивнула и исчезла. Мне показалось, что она боится того, что я увяжусь с ней – зря, ее общество меня тяготило. У окна я пронаблюдала, как Лариса, раскачивая бедрами, покинула здание и скрылась за углом. Тогда я заперла кабинет и последовала ее примеру, но только в противоположном направлении – после всех испытаний этого странного утра мне полагался приятный обед в хорошем месте. Поблизости ничего подобного я не нашла. Побродив около десяти минут по окрестностям, я махнула рукой на свои претензии и поела в итальянском кафе снобистского вида. Овощной суп показался мне вполне съедобным, хотя цена валила с ног. «Здорово они себя ценят», - резюмировала я, решив, что первое, второе и компот на обед в этом заведении будут чересчур роскошны. Вывод об уровне цен напрашивался сразу: в зале, кроме меня, сидели по разным углам целых двое посетителей. Кислое лицо официанта убедило меня в в том, что с выводом я не ошиблась. Опытным взглядом продавца он оценил мой потенциал как заказчика и не особо напрягался, понимая, что супом я и ограничусь. Это был тщедушный, прозрачный шатен невысокого роста, внешним видом напоминавший начинающего гея. Облегающие джинсы и белая рубашка резонировали с огромным форменным фартуком серого цвета с логотипом заведения. Он быстро принес мне счет, догадываясь  о том, что не стоит рассчитывать на чаевые.
Проходя на выход, я столкнулась с ним у барной стойки: он мог спокойно сойти за живую статую, приходящую в движение рядом с ничего не подозревающим прохожим. Он попрощался со мной – видимо, согласно инструкции, переступил с ноги на ногу и замер: так ведут себя заводные игрушки. «Как положено – стильно и уныло», - подвела я итог, понимая, что ни кафе, ни официант не виноваты в моем настроении.
На обратном пути я с удовольствием разглядывала листву деревьев, стаи веселых стрижей в небе и редких прохожих. Хотя редакция и находилась почти на центральной улице, здесь не было толчеи и шума. Полуденная тишина способствовала моему умиротворению, шлифуя благотворный эффект от съеденного обеда. Хороший суп, зря придираюсь к людям.    
Часа в три, когда надежда увидеть загадочного Луженко стала угасать, распахнулась дверь, и я увидела человека лет пятидесяти, невысокого и лысоватого. Увидев меня, человек заулыбался и на ходу к своему столу произнес речь.
- Знаю, знаю! Рад знакомству! Луженко! Уже в курсе? – с этими словами он плюхнулся на стул. - Отлично! С нами не соскучитесь! Вот, полюбуйтесь!
Он снял с шеи фотоаппарат и исчез под столом. Провозившись какое-то время, он появился снова, пояснив:
- Вечно этот кабель где-то девается…
Потом Луженко делился материалом, это были фото в прошлом известного музыканта. Выглядел он препаршиво.
- Подчистить снимки надо. Чтоб не так печально. Рассказал о новом альбоме. Может, правда…
- Я могу помочь со снимками, в смысле подчистить, - предложила я.
- Супер! – обрадовался Луженко. – Только слегка! Чтоб узнавали! – он хохотнул и пожал плечами.- Не сильно увлекайся. Я побежал – есть еще дельце на другом конце города! Чай на окне!
И он скрылся. Его тыканье меня не обидело.
Остаток дня я провела за фотошопом. Луженко мне понравился, как и отдел продаж. Под конец дня я вышла размяться и, проходя мимо приемной увидела Ларису, остервенело молотящую по клавиатуре. На удивление, она набирала какой-то документ.
Позже я узнала о том, что причиной постоянного раздражения Ларисы является стыд. Казалось, что в процессе общения с коллегами она мстит им за знание того, что недавно один из влиятельных друзей Виталины пристроил Ларису, свою любовницу,  на это место, но после этого забыл о ней совершенно. Поговаривали, что для него это постоянная практика – «растыкивать» своих пассий по «теплым» местам после того, как они перестают быть ему интересными. Лариса не знала о такой забавной методике, ошибочно считая, что ее избранник всерьез о ней заботится. На самом деле в большей мере его беспокоило то, чтобы она не досаждала ему после разрыва звонками и претензиями, работа в редакции должна была решить проблему избытка свободного времени и недостатка средств. Лариса восприняла этот прощальный подарок как издевательство, чувствовала себя дурой, позволившей себя запросто обмануть, затянув в этот капкан – ежедневно, в определенное время посещать службу было для нее изощренной пыткой. Как и я, Лариса была из провинции, работала продавцом в разных местах, вершиной ее карьеры был магазин косметики и парфюмерии с известным именем, где она и встретила его. К тому времени она уже успела порядком устать от работы, разочароваться в людях и считала, что эта встреча - ее лебединый шанс на праздную, счастливую жизнь, в которой работе не место. Так и было поначалу. Она привыкла спать до обеда, просыпаться пополудни, а то и позже, занимаясь до вечера исключительно подготовкой своего тела к возможной встрече с любимым. Он бывал почти каждый день, развлекая новостями о людях, чьи имена и лица мелькают со страниц изданий и телеэкранов, часто упоминая о карьерных успехах разных знакомых женщин. Теперь-то Лариса понимала, что это было обычной уловкой, попыткой расшевелить ее самолюбие. Самолюбие Ларисы было мощным настолько, что расшевелить его не представлялось возможности. В ее модели счастливой жизни не было места карьере,  и только уступая мнению любовника, она согласилась на место в приемной известного глянцевого издания – не такая уж и работа, как будто… Он бросил ее через месяц после трудоустройства. За этот короткий период Лариса преуспела в курении и бесконечном хвастовстве по поводу своей сытой жизни. Возмездие оказалось настолько внезапным, что полностью обескуражило Ларису – она обозлилась на свидетелей своего фиаско, как и на весь остальной мир.
Почему Виталина держала ее, так и осталось для меня загадкой. Скорее всего, вследствие редких набегов на офис, она просто не успела понять, насколько бесполезна Лариса, как секретарь. Не менее равнодушной оказалась Виталина и ко мне, новому сотруднику. Во время случайных встреч в коридоре я ловила на себе ее презрительный взгляд. Это было обидно. Она совсем не знала меня, но знакомиться не хотела, считая априори недостойной общения на равных. Она будто совершенно забыла обо мне, предоставив заботам Луженко. Благодаря этому человеку мои первые шаги выглядели на удивление твердо. Да и работала я с удовольствием. Интересные люди и роскошные интерьеры менялись – это было захватывающе. Луженко хвалил меня, от Лео я слышала, что в руководство журнала обо мне хорошего мнения.
- По надутому виду нашего редактора этого не скажешь, - заметила я.
- Виталина не все решает, - загадочно ответил Лео, и рассказал о благодушной ко мне дирекции. Вскоре мне предложили должность ведущего рубрики, через год это было уже два раздела. Мой стремительный карьерный скачок не оставил равнодушными кулуары. Сотрудники, по началу принявшие меня тепло, стали более сдержанными. То, что я протеже, не могло не настораживать. Поэтому мне не удалось сблизиться ни с одним из сослуживцев, кроме Луженко. Он по-отечески относился ко мне и понимал, что этот успех – достойная награда за труд. Постепенно даже взгляды Виталины из презрительных стали удивленными, а однажды я дождалась благосклонного кивка. Я ждала признания и сближения.
Взамен произошла неожиданность, расставившая все на свои места: однажды утром Виталина сообщила мне о том, что покидает пост главного редактора. Она пригласила меня к себе через Ларису, что бывало только в экстренных случаях. По пути я ошибочно думала, что в наших отношениях наметился прогресс.
- Я уезжаю жить в Германию, к сыну. Думаю, вы уже в курсе, - сообщила мне она, глядя поверх очков.
- Впервые слышу, - сдержанно ответила я.
- Принято решение о том, что вы меня замените, - сухо сообщила Виталина.
Такого поворота я не ожидала. Моя растерянность была налицо, и Виталина смягчилась.
- Не паникуйте, у вас получится, - сказала она и улыбнулась в первый и последний раз за время нашего общения. – В конце концов - можете отказаться.
- Это очень неожиданно… А можно подумать?
- Да. До завтра, не дольше.
В панике я прибежала к Лео.
- Ты этого хочешь? – спросил он.
- Хочу, но…
- Что – но?
Лео вопросительно смотрел на меня.
- Я не вижу препятствий. Только, если ты действительно хочешь, - сказал он.
- Хочу, - ответила я. – Но я должна быть уверена, что ты не причастен к моему назначению.
- Это имеет значение? – спросил Лео и иронично улыбнулся.
- Определяющее, - ответила я. – Вижу и так, что это твоя заслуга.
- Низкая самооценка не делает тебе чести, Лиза. Я не при чем, - заявил Лео.
Сомневаться – удел слабаков и маменькиных дочек. Я докажу всем – и ему прежде всего!
Через месяц я вступила в должность.

Восемь
Больше всего на новом посту мне не хотелось быть смешной. Конечно, завистливого злословия не избежать. И наверняка я буду делать забавные промахи, над которыми с удовольствием посмеются те, кто считает меня выскочкой. Плевать, отступать я не намерена!
Я дергалась,  но не грузила Лео своими проблемами – все они без исключения казались ему детскими по сравнению с его собственными. Я не разубеждала его: мужчинам так важно ощущение собственной значимости. Когда мне будет сто лет, я тоже буду высокомерной, самодостаточной ханжой – если бог не убережет. Не сейчас – я слишком молода и хороша собой, чтобы дуть щеки по пустякам. Тогда я еще не сердилась на Лео за покровительственное отношение, это были лишь легкие оттенки неуверенности в его беспрекословной правоте всегда и во всем. Я высоко ценю свою независимость, возможно даже слишком высоко. Не знаю, понял ли Лео это, но эта болезненная независимость и какая-то странная, беспочвенная гордыня заставили меня молчать о своих терзаниях. Больше всего я опасалась не оправдать его ожиданий и оказаться сомневающейся, неуверенной в себе рохлей. Лео во что бы то ни стало должен убедиться, что решимости мне не занимать. 
Я не собиралась делать резких движений, что-то меняя в работе редакции,  но судьбе было угодно иначе. Печальное наследие Виталины – ее «правая нога», суетливый хорек Бессонов, вечно путался под ногами: в отсутствие прежней начальницы он маялся от безделья, занимая все свое время бесполезной болтовней и сбором свежих сплетен. Этот человек раздражал меня своей манерой самодовольно хихикать и говорить банальности. Поначалу мне казалось, что он шутит, но нет – просто всех в редакции, кроме Виталины, он считал идиотами. По крайней мере, такое отношение к людям он демонстрировал. Представление о том, какой это был клоун, можно сделать из разговора, свидетелем которого мне посчастливилось стать. Бессонов всегда старался попасть в центр внимания, даже если ему это не грозило, включаясь в разговоры, о предмете которых он зачастую имел весьма туманное представление. В тот раз он бесцеремонно вклинился в разговор женщин о закупках продуктов. Несмотря на то, что разговор носил сугубо шуточный характер, Бессонов вознегодовал по поводу безразличия мужчин к проблеме обеспечения семьи продовольствием:
- Лично я всегда знаю, что у меня в холодильнике: сколько балыков, языков, банок икры.
Фраза вызвала замешательство. То, что Бессонов питается не только икрой, свидетельствовала его показательная жадность: сам постоянно напрашиваясь в гости и поедая там все, что не успели припрятать беспечные хозяева, он мастерски избегал ответных визитов, если же такие - на беду! – приключались, то из бара извлекалась дежурная бутылка с остатками виски класса «премиум». Об этом трюке в редакции ходили анекдоты.  Закусывали тем, что приносили гости – если те оказались прозорливыми и пришли не с пустыми руками. Бессонов был одержим мощной страстью нести ахинею, граничащую с насмешкой над окружающими – как, например, в этом случае с «балыками-языками». Основная масса знакомых Бессонова просто пропускала мимо ушей его очередные перлы, не придавая им значения. На некоторых они производили гипнотическое действие. К этим инопланетянам относилась молодая жена Бессонова – собственно, Ангелочек. Никто не знал ее настоящего имени – это вполне подходило и устраивало всех, включая обладательницу. Вечно насупленная и всем недовольная, Ангелочек держала Бессонова на коротком поводке, не стесняясь, шипела на него в присутствии посторонних, периодически одаривая благосклонной улыбкой. На эти «щедрые» подачки он реагировал беспрестанными поцелуями в плечико и другие места, всячески демонстрируя свое всепоглощающее счастье. Его любви должны были завидовать – как иначе? Он считал себя звездой публицистики, жил в кредит – причем не по-детски, дорого жил, проявляя мастерскую изворотливость в оплате очередных платежей. Зная уровень его дохода, я понимала, что только полная отмороженность дарит человеку беспечность там, где пора кричать «караул!» Машина его была запредельно дорогой – он пользовался ею даже для похода за хлебом, ипотечная квартира в центре не имела никаких недостатков, кроме цены, но в случае с Бессоновым это было скорее преимущество.
Не все обращали внимание на странности Бессонова. Так случилось и тогда – многих он забавлял своими мыслями вслух. Благодаря покровительству Виталины его не поддергивали так, как могли бы. Само то, что она держала при себе этого прихвостня, было противно и вызывало сомнение в ее собственных качествах – таким было мое мнение.
Через месяц после ухода Виталины, когда я уже вполне освоилась с новым положением, Бессонов без стука ввалился ко мне в кабинет поутру, а конкретнее – ближе к полудню, и развалился на стуле. Я говорила по телефону и всем видом демонстрировала важность разговора и неуместность любых отвлекающих деталей. Я выразила недоумение по поводу отсутствия у сотрудников столь необходимого журналистам умения чувствовать ситуацию.
- Безусловно, интеллигентность – врожденная черта. Она либо есть, либо ее нет, - сказала я, глядя стеклянным взглядом рептилии поверх его головы. Он продолжал склабиться, развязно поддергивая ногтем стопочку самоклеющейся бумаги для заметок, лежащей со стороны посетителей на малахитовом настольном приборе Виталины. – В вашем случае, Михаил, я бы приложила все усилия к тому, чтобы развить в себе это качество.
- Вы вздумали меня учить, Лиза? – не меняя позы и выражения лица, уточнил Бессонов.
- Это моя обязанность, если вы не понимаете прописных истин, - ответила я. – Ваше присутствие рядом в то время, когда я разговариваю по телефону, далеко не всегда уместно. Прошу Вас впредь являться только по вызову.
Бессонов позеленел, выпрямился на стуле и перестал улыбаться. Видимо, он прогонял по просторам своей памяти то недавнее, счастливое время, когда общался с руководством на равных.  Секунду он обдумывал свой спич, а затем медленно проговорил:
- Я по вызову не работаю. А вам, Лиза, советую не забывать о том, что я здесь – с самых истоков.
Его лицо приобрело горделивое выражение
Я ответила:
- Вам не стоит продолжать приносить себя в жертву.
- Вы указываете мне на дверь? - усмехнулся в ответ Бессонов. – Вы пожалеете.
С этими словами он поднялся и вышел – юркнул за дверь и исчез, оставив после себя неприятное ощущение липкости. Антипатия была взаимной – при виде меня лицо Бессонова принимало ухмыляющееся выражение. Так смотрит видавший виды орел на неоперившегося цыпленка, пригодного скорее в пищу, чем для разговора на равных. Он никогда не упускал повода уколоть меня – в глаза и за спиной, а после описанного разговора активизировался. Он, наверняка, предвидел исход, но, видимо, не мог отказать себе в удовольствии сделать мне гадость. Что ж – у каждого свой выбор. Кажется, наши продажи не бьют рекордов? Не странно – бессоновская манера изложения больше подходила для желтой прессы, чем для стильного журнала по дизайну. Конечно, глянец есть глянец – я никогда не ставила себе задачи взорвать чьи-то мозги с его помощью, но изящества нам явно недоставало. Со страниц просто орал Бессонов, его было слишком много,  и следовало что-то делать с этой неприятностью. Я решила не поручать ему никаких серьезных репортажей. Это должно было подтолкнуть его к мысли оставить борт нашего корабля. Он некоторое время упорствовал: демонстративно курил целыми днями, болтался по офису без дела, разнося сплетни собственного сочинения и срывая сроки по порученным ему «второстепенным» материалам. Так продолжалось около полугода или даже дольше. Я просто перестала замечать Бессонова. Надо было просто выгнать его сразу – но мне претила мысль разделываться с любимчиком Виталины, стоило ей закрыть за собой дверь. За время своего вынужденного безделья далеко не глупый Бессонов набросал по редакции столько мин замедленного действия, что они продолжали срабатывать еще долго после его ухода. Лишенный брезгливости, этот человек «высветил» народу некоторые «темные пятна» моей биографии – в частности, эпизод моего знакомства с Лео был настолько гадок, что поверить в это было просто невозможно. И все верили. Сплетни доходили через десятые руки, были бесконечно далеки от правды, но настроения мне не поднимали. После очередной порции «подробностей» на свой счет я приняла твердое желание перестать миндальничать и, предъявив в глаза Бессонову обвинение в клевете, предложить ему публично извиниться и написать заявление об уходе.  Но напрягаться мне не пришлось: он будто почувствовал запах собственной паленой шкуры и ушел на больничный. Спустя две недели Лариса среди прочих бумаг принесла мне на подпись его заявление на увольнение.
- Бессонова будто «Вечерняя столица» подобрала, - сообщила Лариса как бы между делом, подавая заявление. Она быстро просчитала ситуацию и по мере возможности пыталась угодить мне  - в частности, по поводу этого клоуна.
- Приятная новость, - ответила я, с удовольствием направляя заявление в рассчетный. Я порадовалась тому, что все разрешилось без драки – как могло бы быть в случае с Бессоновым.
За фамильярность и сквернословие Бессонова не любили многие – не только я. Но, тем не менее, в ходе грандиозной работы по подрыву моей репутации, мерзавцу удалось приобрести ряд сторонников, тут же принявшихся обсуждать несправедливое отношение к «преданным» кадрам. Мне было досадно от этих обрывков подслушанных фраз, раздававшихся в разных местах редакции. Оказалось, что далеко не все в восторге от моих нововведений по поводу изменения подходов к стилю журнала – не по принципиальным соображениям, а просто в поддержку этого червяка, переползшего злословить в другое издание.
- Людей, как мух, всегда на дерьмо тянет. У Бессонова все-таки была репутация, - услышала я однажды полуоткрытой двери отдела продаж. Конечно, у меня репутации не было – ни хорошей, ни плохой. Видимо, с точки зрения многих, это было серьезным изъяном… Мне стало неприятно, в особенности еще и потому, что мимо двери я проходила неслышно – в тот день я была в мягких лодочках без каблука. Я хотела уйти, но какая-то мощная сила приковала меня к месту, заставив слушать до конца то, что меньше всего предназначалось для моих ушей.
- Этого дерьма было сверх меры – и ни хрена не продавалось, - ответил кто-то.
- Да и сейчас не лучше, - присоединился голос, похожий на Аллу.
- И то верно, - сказал еще кто-то и все засмеялись.
Мне надоело подслушивать, и я ушла, забыв о том, зачем направлялась в отдел продаж.
В бешенстве я вернулась к себе. «Что они себе позволяют? Всех надо разгонять к черту! От безделья маются целыми днями – сразу видно!... Продажи плохие? С чего бы им быть хорошими, если весь отдел занят сплетнями, до работы руки не доходят!» - накручивала я себя. До вечера я пришла в такое кипящее состояние, что чуть не поругалась с Лео, только он переступил порог. Он глянул на меня так, что мне перехотелось скандалить. А минутой позже произошел тот разговор, который привел меня к пониманию разницы между работой и руководством.
Основное, чему научил меня Лео – это рассудительность и сдержанность. Постепенно, очень постепенно я училась не рубить с плеча, не поддаваться эмоциям, принимать решения на основе анализа фактов. Я развила в себе эти качества настолько, насколько была способна – кажется, даже превзошла учителя. Но чем больше я понимала то, что предстоит в будущем, тем  скучнее и однообразнее становилась жизнь. Я становилась копией Лео, избавляясь от импульсивности и пожимая плечами в тех случаях, когда ситуация была просчитана мною с ошибкой. Значит, плохо считала, не учла всех факторов… Заблуждение в том, что все можно предвидеть, настолько во мне укоренилось, что меня начали раздражать люди, живущие минутой. Моя жизнь была расписана по этим самым минутам на три года, по часам – на пятилетку. Я чувствовала себя спокойно и счастливо. Никто не мог поколебать моей уверенности в завтрашнем дне. Лео был доволен мной, я – довольна Лео. Я становилась взрослее и самостоятельнее. Он становился старше, но не старел. Проблемы журнала рассосались сами собой. Не стану врать: это случилось далеко не сразу. Но после разговора с Лео я обрела уверенность в том, что при правильном отношении все станет так, как мне это нужно.
Вслед за Бессоновым я выдворила из редакции еще пару возмутителей своего спокойствия. Весьма неприятные были ситуации, я не хочу к ним возвращаться. О себе я узнала много нового, рассердилась, но в результате просто приняла решение забить на все. Злословить будут всегда – с этим не надо бороться. Пусть злословят – если других занятий не нашлось! Я должна быть выше толпы.
Продажи налаживались – новый стиль журнала давал свои результаты, и я ликовала! Бессонов истекал желчью со страниц «Вечерней столицы» - я была невозмутима. Своими недвусмысленными выпадами в мою сторону он только подчеркнул новизну подходов и увеличил интерес к нашему изданию, а когда понял, что реакция получилась обратной – замолчал, и продолжал злословить исключительно в кулуарах.
Девять
Мне исполнилось двадцать пять… Я помню этот день по минутам: сиреневые розы невероятной красоты от Лео, толпа посетителей в редакции. За неделю до этого дня я закончила ремонт офиса. Теперь все здесь было «перфекто», как и подобает редакции журнала по дизайну. Я принимала посетителей, окосела к обеду и до вечера только делала вид, что продолжаю принимать «за свое здоровье».
Лео приехал раньше обычного. Поднялся наверх, покивал, посверкал ослепительной улыбкой. В этот день он был красив, как никогда. Ему недавно стукнуло сорок три, и этот факт взросления ознаменовался несколькими серебристыми волосками на левом виске, замеченными мною при выходе из редакции, в тот день моего рождения. Это было трогательно, но неожиданно. Мне почему-то стало страшно: если даже Лео не властен над временем, то кто же? Выходит – никто. А над судьбами, над историей? Теория всеобщего порядка, где все по расписанию, все предрешено наперед, претерпевала сбой, в котором константа «Лео» изменила – пусть и совсем слегка – свою величину. Неизвестно до чего еще я бы додумалась по пути, но ступени закончились, мы оказались на улице. Яростно пищали стрижи – как и всегда в это время. Но один из голосов показался мне неимоверно близким и жалобным. Я немного отстала от Лео и заметила под деревом маленького птеродактеля. Слепой, сердитый от голода и совершенно беспомощный он барахтался в куче окурков, брошенных возле урны. Я не переношу свинство, и в другой раз с увлечением бы позлословила на тему косорукости любителей никотина. Но на этот раз птеродактиль отвлек меня. Он был настолько мил и жалок одновременно, что я, не раздумывая, сгребла его в ладошку и побежала за Лео, уже успевшего сесть в машину.
- Посмотри, Лео! У меня теперь есть собственный дракон! – сказала я и гордо раскрыла ладонь у Лео перед носом. От неожиданности он подпрыгнул и отпрянул к окну.
- Фу, Лиза! Что это за уродец? – спросил он, с опаской поглядывая на мою находку.
- Это Жорик! Посмотри, какой мощный намек на крылья! – с этими словами я поднесла своего нового питомца еще ближе к Лео – так, что он сморщился.
- Убери его, Лиза! Гадость-то какая… Надеюсь, ты не потащишь его в дом? – спросил Лео с робкой надеждой.
- А ты считаешь: надо его бросить на произвол судьбы? Конечно, возьму, - ответила я тоном, не предполагающим возражений.
- Он сдохнет, и ты расстроишься, - сказал Лео тоном пророка, но по тому, как я нахмурилась, тут же исправился: - Если кормить чем попало, конечно…
- Ты нароешь ему червей, - сказала я угрюмо.
- Похоже, день рождения сегодня у Жорика – как ты изволила наречь эту бестию, - имя маленького дракона Лео произнес подчеркнуто с насмешкой - мол, тоже мне – Жорик! Потом он продолжил:
 - Лиза, скажи мне: ты хоть раз видела стрижа, роющегося в земле? Они едят мошек.
- Ну и не надо, - обиделась я. – Я его сама накормлю! – заявила я, соображая, как стану отлавливать мошкару для Жорика.
Признаться, в Жорике трудно было заметить признаки внешней красоты: клюв размером во вселенную, щуплое, беспомощное тельце - пупырчатый кусок мяса, местами поросший грядущими перьями. Я так уцепилась за него, будто от того, что он выживет, зависела моя собственная жизнь.
Жорик оказался всеядным – его вполне удовлетворила мясная диета.
- Смотрю, ты делаешь упор на кровожадность с самого начала, - намекал на особенности питания Жорика Лео.
- Жестокий ты человек, - сказала я однажды Лео. Мне было обидно, что не все, что интересно мне, затрагивает его за душу. Я-то думала, что это так! Но практика продемонстрировала, что к будущему дракону Лео совершенно равнодушен. Жорик на это в отличие от меня не обижался и отлично развивался: за две недели он утратил всяческое сходство с земноводным, покрывшись атласными черными перышками. Я научила его летать и отпустила – как настоящая мать, смахнув слезу.
Эта история вплотную подвела меня к мысли, что я готова к материнству – но не тут-то было. В течение первых шести месяцев заведения потомства я не слишком переживала: всякое бывает. Но чем больше проходило времени, тем мрачнее я становилась. До недавнего времени я была чрезвычайно горда собой во всех отношениях: я вышла замуж за того, кого люблю, я вполне реализована – благодаря журналу, я не «залетела» потому, что мы с Лео подходили к вопросам деторождения правильно. В последнем я уже сомневалась: если все так уж хорошо, то я бы уже донашивала нашего ребенка – девочку, хотя Лео хотел мальчика. Он, кстати, совершенно не волновался и пытался успокоить и меня. Это было сложно. День ото дня я мрачнела и, наконец, отправилась к врачу. Около двух недель меня обследовали и так, и этак. Я и Лео сдали бесчисленное количество анализов, ответили на миллион вопросов… Чем дольше это продолжалось, тем меньше я верила в то, что мне когда-то скажут то, о чем я хочу услышать. Я стала нервной, агрессивной и обидчивой: мне казалось, что все знают, что у меня проблемы с зачатием и жалеют меня. Это было унизительно. Я привыкла побеждать, вызывать жалость считала стыдным и недостойным и старалась жить так, чтобы вызывать скорее зависть, чем сочувствие.
Наконец, обследование закончилось, и нам с Лео зачитали приговор. Я ожидала чего угодно: долгого лечения, бешеной стоимости услуг, искусственного оплодотворения. Врач говорил долго, путано и, на мой взгляд, туманно. Я перестала воспринимать этот сухой, пресыщенный непонятными терминами доклад,  с того момента, когда поняла, что детей мне не видать ввиду какой-то уникальной патологии. 
Лео видел, что со мной происходит: я сдерживала слезы. Врач наговорился, выдал нам с Лео папку с документами по обследованию. Мне казалось, что я вижу себя со стороны. Происходившее не было похоже на правду, и когда Лео уточнил название иностранной клиники, где нам могли помочь – возможно, но не факт! – я взяла себя в руки. Мне хотелось плюнуть в  безразличное лицо врача – да ему вообще на все наплевать! Он не понравился мне сразу, но я не стала говорить с Лео об этом, а сейчас пожалела. Не стоило связываться с этими шарлатанами, если была хоть тень сомнения… Только время потратили, они ничего не смыслят – это же очевидно!
С того дня начались наши с Лео почти двухлетние мытарства по клиникам мира. Мы были в Европе, Израиле, Америке… Надежда – упрямая штука. Она ни за что не хотела оставлять нас, подсовывая очередных светил в области репродуктивной медицины. Несмотря на свою занятость, Лео нашел время на то, чтобы поддержать меня и быть рядом, когда того требовали обстоятельства. Он был терпелив и нежен, и мне казалось, что он верит в благополучный исход. Силы, время, деньги – казалось, вся наша жизнь сосредоточилась на этом человеке будущего, никак не желавшем зацепиться в моем, как оказалось, чахлом организме. Я страдала, страдала так сильно, что почти привыкла быть несчастной. Как странно: сейчас я совершенно не испытываю комплексов по поводу того, что бездетна. По крайней мере, я все сделала для того, чтобы это изменить. Постепенно роль мученицы мне стала надоедать, да и Лео выказывал беспокойство только по поводу моего здоровья: гипотетический ребенок напрягал меня, оставляя слишком мало внимания для Лео. Мы будто поменялись местами: теперь он сетовал на то, что меня никогда нет дома, что мои мысли заняты исключительно одним больным вопросом – этим ребенком. Посещая меня в очередном месте лечения, Лео старался говорить со мной о чем угодно, кроме того, о чем кричали мои глаза – ребенок, ребенок, ребенок! Сначала я обижалась, считая, что Лео безразличен, но когда он предложил усыновить чужого малыша, я пришла в себя. Чужого я не хотела – мне нужен был свой. Припоминаю этот разговор: Лео был серьезен, рассудителен и очень волновался. Ему невыносимо наблюдать мои страдания, возможно, следует просто отпустить ситуацию. К тому же, надежда есть и довольно сильная. Ты же помнишь, что сказали тебе месяц назад в той клинике? Ну, вот – и он помнит. Да он просто не узнает меня! Я не умею ждать. Он согласен, это непросто. Но и вопрос не из легких.
- А ребенка можно просто взять из детдома. Подумай, - сказал он напоследок, и мне показалось, что глаза у него влажные. Возможно, что только показалось: в начале фразы он отошел к окну и намеренно говорил спиной. Мужчины не плачут, я это знаю…
Милый, добрый мой Лео… Чужой ребенок не спасал меня… Я так боялась, что без пары собственных толстощеких младенцев надоем тебе!... У меня не было права думать так: прежде всего Лео любил меня, а потом все остальное. Тогда я поняла это и успокоилась – не сразу, но уже через некоторое время я сосредоточила свои мысли по поводу детей на том скором времени, когда медицина достигнет должного уровня для того, чтобы мы с Лео познали радость отцовства. Два года блужданий по пустыне в поисках обетованной земли дали свой результат: я набралась терпения и вернулась к нормальной жизни. В принципе, на том этапе, моему журналу уже не были слишком критичны мои отлучки – все было отлажено и шло своим чередом. Я вернулась на работу, научилась водить машину. Выучила французский. Стала больше и регулярнее заниматься спортом. Завела котенка – крохотное дымчатое чудо, со временем превратившееся в ленивую и избалованную плутовку. Я подобрала ее на улице – бедняга душещипательно пищала в подворотне, неподалеку от моего офиса. Я равнодушна, даже несколько брезглива к животным. Этого котенка я подобрала в приступе жалости, обрушившейся на меня внезапно.
- Какой ты маленький и жалкий!... – сказала я страдальцу и присела на корточки, чтобы погладить. – Где твоя мама? – спросила я в надежде, что все не так плохо, и посмотрела по сторонам.
Котенок по-своему меня понял, принявшись тереться о туфли и мяукать еще жалобнее.
Я назвала его Васькой и поселила в гараже, откуда проходимец быстро перебрался в дом.
- Жалко, что кошечка, - сказала Раиса.
- Вы уверены? Я его уже Васькой назвала, - поделилась я.
- Ну, имя еще редко меняло пол, - укоризненно ответила Раиса. – Можно переназвать.
- Пусть уже будет Васька – отзывается, - предложила я.
- Да хоть Петька! Ваш кот – можете называть, как нравится.
Так и осталась Васька Васькой. На какое-то время она развлекла меня – пока приходилось учить ее не гадить в доме и бороться с блохами. Кошка оказалась на редкость способной, быстро усвоив правила хорошего тона. Даже Лео не устоял перед ее обаянием, разрешив однажды остаться на ночь в доме. Больше Васька в гараж не возвращалась.
Казалось, все стало, как прежде. Я вовсю старалась быть счастливой, но навязчивая мысль о ребенке ни за что не хотела меня оставлять. Я не знаю, но видимо со мной произошло что-то необратимое… Внешне я была полностью довольна жизнью и источала оптимизм, но … По ночам меня мучили кошмары, особенно когда я оставалась одна: тяжелые, страшные «они» слетались к моей кровати, усаживаясь в ногах - и я просыпалась с криком затравленного зверя. Говорить об этом было стыдно. К тому времени я уже достаточно повзрослела, чтобы плакаться Лео по всякому поводу. Да и не хотелось: прочная духовная связь между нами дала брешь. Я понимала, что Лео здесь не причем, но нехорошая мысль о том, что  дети у нас не родятся не по моей, а по его вине не давала мне покоя. Медицина могла ошибиться – пойти по неверному пути. Я упорно отказывалась осознавать услышанное: причина во мне. Иногда наступало прозрение: поголовно все врачи не могли ошибаться... Тогда, вместо того, чтобы примириться с реальностью, я начинала злиться на Лео за его осведомленность по поводу непозволительной терпимости в отношении моего уродства  – с моей точки зрения. «Рано или поздно он захочет детей. Я не могу их дать ему. Он подсознательно станет искать ту, которая сможет…» - думала я. Хуже всего было то, что Лео нарочно или непроизвольно перестал искать общения со мной. Его яростная первоначальная страсть успокоилась, перейдя в более спокойную фазу. Это не было приговором нашим чувствам – они просто изменялись, взрослели. Но тогда я не хотела этого понимать. «Почему он стал так спокоен? Считает, что бракованная, неспособная родить ребенка женщина никуда не денется от него?» - накручивала я себя, в глубине души понимая, как несправедлива. Я всюду искала подвох, издевку – даже в совершенно обычных, житейских ситуациях. Однажды Лео сказал о том, что в субботу нас ждут на крестины: у одного из его друзей родился третий по счету внук.
- Трижды герой, - пошутил Лео и улыбнулся, но увидев мое перекошенное лицо, осекся. – Что с тобой? Что-то не так?
Я молча вышла из комнаты: из-за подступивших слез я не могла говорить. Поведение Лео казалось мне прямым укором. Кто-то рожает целыми трио, я же не в состоянии соорудить даже солиста.
- Так нельзя, Лиза, - сказал Лео, когда я нарыдалась всласть. – Ты хочешь быть обиженной, а обижаешь меня.
- Не думала, что ты эгоистичен настолько, - ответила я, всхлипывая, но одернулась. – Нет, ты не виноват… Меня изводит собственная ущербность.
- Какая ущербность, Лиза? Врачи говорят, что ничего фатального с тобой не происходит. Ну, не плачь, - сказал он и притянул меня к себе. Я тут же накуксилась и заскулила.
Такие сцены стали типичными для наших отношений. Не то, чтобы нравился мне ореол мученицы – просто я обжилась в этой роли, снова ощутив себя юной и нуждающейся в опеке, как это было в дни нашего знакомства с Лео. Я постоянно сравнивала его отношение тогда и сейчас, и слишком спокойное «сегодня» вгоняло меня в панику в меланхолию. Он охладел ко мне, его неистовая страсть переросла в бытовую привязанность – тому было бесчисленное множество свидетельств. Прежде всего, из нашей практики исчез спонтанный секс. Меня, озабоченную проблемой заведения потомства, это поначалу не обеспокоило – с определенного времени я занималась сексом по расписанию, по «правильным» дням. Замеры базальной температуры интересовали меня куда больше, чем желание Лео, усмиренное им из соображений того же пресловутого такта. Моя потребность в воспроизведении немного успокоилась, но не исчезла  - всякий раз во время секса я думала о ребенке, о том, что «возможно, на этот раз…», пока не сформировала в себе устойчивое безразличие к процессу, порой граничащее со страхом «не оправдать».  Трудно испытывать испепеляющую страсть к такой женщине – я понимала это, но измениться было не в моих силах.
И все-таки, мысль о том, что возможно детей и не будет, постепенно перестала причинять острую боль. Я порылась в своих чувствах, пытаясь найти то, отчего раньше моя душа визжала от восторга и возносилась в небеса. Я смотрела на Лео, пытаясь найти в себе намек на прежнее желание – и не находила. Теперь его совершенство раздражало меня. Те качества, от которых некогда в бурном восторге кружилась голова, теперь имели обратное воздействие. Время, когда я признавала его экспертом во всех вопросах, давно миновало. Определенно, в ряде вопросов он знал более прочих, но то, что за время совместной жизни Лео не углубил своих знаний ни на йоту, меня смущало. Это отдавало фанфаронством, демонстрировало показное, но не истинное увлечение рядом вопросов, в числе которых культура занимала не последнее место. Лео имел ряд заготовок, которыми регулярно пользовался – за десять лет я выучила их наизусть. Он не интересовался вопросами культуры – это была лишь роль знатока и глубокого ценителя. Ни у кого не возникало сомнений по поводу подлинности увлечения Лео изобразительным искусством: в постоянных странствиях он находил время для посещений разнообразных галерей, часто одних и тех же – новое его не особо увлекало. Хотя, справедливости ради, отмечу, что в уголки современного искусства он попадал набегами. Тепла в отзывах об увиденном я не слышала, потому и считаю отношение Лео к искусству поверхностным. Что его интересовало на самом деле, так это деньги – он делал их из воздуха, и этот профессионализм стал одним из поводов к самолюбованию, помимо отличного внешнего вида и умения нравиться широким слоям публики, и… Досадно, но перечисляя сомнительные достоинства Лео, поневоле начинаешь поддаваться его обаянию. Иногда я это делаю вслух – в кругу давних друзей, иногда просто позволяю другим истекать слюной по поводу гениальности Лео. Эта сублимация возвращает меня в те недавние сравнительно времена, когда я любила… Пора назвать вещи своими именами, любви давно нет – есть привычка считать любовью то, что осталось. Зачем обманываться? Однажды я поняла, что мои мертвые чувства к Лео не оживит даже волшебная живая вода. И вовсе не отсутствие ребенка было тому причиной – я выросла и больше не нуждалась в покровительстве, а Лео больше не мог с моей помощью удовлетворять отцовские инстинкты. Постоянные копания в себе и бессмысленность существования подтолкнули меня к преступной мысли: а может, счастье возможно не только под крылом у Лео?...
 Эта мысль никогда не имела четких очертаний и скорее была вариацией на тему. С тех пор, как Лео вошел в мою жизнь, думать ни о ком другом я не могла. Спустя время, когда чувство к Лео стало затухать, возобновился интерес к тому, как весь остальной мир, реагирует на меня, как секс-объект. Я не хотела отдавать себе отчета в происходящем. Этот сказочно прекрасный парень возле метро – его силуэт врезался мне в память, и не дает покоя и по сей день. Он даже не знает, что я есть – и пусть, это как любоваться красивым лицом на борде, обычная эстетика, но ловишь себя на мысли, что если оказываешься рядом с этим местом, то сразу ищешь глазами. Только борд хотя бы некоторое время статичен, а вот сказочный красавец в том месте больше не появлялся – и это было нормально. Даже если бы чудо произошло, и он снова бы оказался там – отрешенное, с удивительно правильными чертами задумчивое лицо, какое обычно бывает у поэтов или философов, красиво потрепанная джинсовая одежда… То ничего бы не было – он интересовал меня, как яркая модель для воображения, и был хорош именно в этой роли. Потом, он был непозволительно молод – возможно, ему нет даже двадцати. Я даже представила себе, как я останавливаю машину неподалеку, подхожу к нему и думаю, что сказать для начала, но меня опережает несуразно хорошенькая девочка.
- Прости, я так опоздала!... – извиняется она без всякого чувства вины в голосе, задумчивость оставляет его лицо – они смачно целуются. Никакой он не поэт, и тем более не философ – понимаю я, потому что лицо у него становится счастливым и самодовольным. Он торжествующе поглядывает по сторонам, будто жалея, что никто вокруг не обратил внимания на то, как долго и терпеливо он ждал и теперь вознагражден. Кроме меня – но я пристыженно удаляюсь, радуясь, что не выдала себя.
Эти фантазии стали первым свидетельством того, что начинало происходить в моей голове. Вспоминая прекрасного незнакомца, я ощущала легкую эйфорию и ускорение сердцебиения. Это было забавно, если вспомнить то, что до недавнего времени все подобные моменты были связаны исключительно с Лео. События с несостоявшимся ребенком нарушили привычное равновесие. Вселенная желания с Лео в центре взорвалась, рассыпавшись метеоритным дождем надоедливых воспоминаний. Я знала, что он ни в чем не виноват, но изменить ничего не могла – я лишь делала вид, что все по-прежнему. Лео делал вид, что верит, но оба знали, что это не так…  Мне стали сниться коллеги по работе: я выделывала с ними, черт знает что, просыпаясь с приятным послевкусием. Днем я поглядывала на героев моих эротических грез и удивлялась сама себе – эти люди не притягивали меня ничем днем, ночами продолжая являться мне в горячих и бесстыдных сценах. Я не придавала этому особого значения, хотя одно было ясно: нечто, казалось давно пережитое и позабытое, снова забродило во мне. Новые гормоны были насмешливее и назойливее прежних – они знали мои болевые точки, слабые места… Почти так, как Лео – и я яростно и отчаянно боролась с этой непреложной истиной. В конце концов, имей я сравнение – возможно, Лео не был бы так уж неподражаем. Но тот факт, что во сне я легко позволяла делать с собой чуть ли не каждому встречному, после пробуждения вызывало только брезгливость. Я щепетильна в вопросах личной гигиены, всюду вижу источник заразы, запах чужого тела может вызвать у меня тошноту и головокружение. Даже не могу сказать, какая сторона измены вызывает у меня большее отвращение – моральная или физическая. Возможно, если бы моим мужем был обычный человек, было бы проще, но это был Лео, идеальный во всех отношениях настолько, насколько это позволено человеку. И чем сильнее я сопротивлялась этому, пытаясь забросать землей высоченный пьедестал, с которого Лео взирал на мои терзания – тем более тщетными оказывались попытки. Нельзя было не видеть того, что даже недостатки Лео можно спокойно принимать за достоинства. Мои придирки к нему рассыпались в прах – стоило лишь задать провокационный вопрос в желании «поддеть» своего былого кумира, поймать на несоответствии. Он легко и с достоинством отражал все мои нападки, терпеливо поясняя свое равнодушие к апогею Пикассо или современному корейскому кинематографу. Оказывалось, что от равнодушия он далек – просто я озабочена, невнимательна, отвечаю невпопад на вопросы, забываю о теме беседы.
- Мне порой кажется, что я говорю сам с собой. Особенно, когда дело заходит об искусстве, - сказал мне Лео однажды и улыбнулся. Улыбка была невеселой.
- Это неправда. Просто я люблю диалог, а ты думаешь, что мне нужна лекция, и так уходишь в дебри, что я и вправду забываю, о чем шла речь, - ответила я, борясь с раздражением.
Конечно, я невнимательна. И вообще, мои требования к совместной жизни не имеют ничего общего с тем, как живут люди в семьях. А как они живут? Мы с мамой жили дружно – когда виделись. Это было вечерами, недолго, но каждый день. Семья Лео была полной, но он почти ничего не мог рассказать – в основном, вспоминал детство, по сути ничего особенного. Говорил, что не помнит ничего интересного. Он был поздним ребенком, родители умерли за несколько лет до того, как у него появилась я. Не стану врать: я была довольна отсутствием родственников со стороны мужа. Возможно, он думал то же самое в отношении меня. Вероятно, что будь мама жива, наши отношения с Лео развивались бы несколько иначе – я была очень привязана к ней, ее мнение по многим вопросам было для меня ключевым. Постепенно Лео заменил ее, став единственным человеком, способным изменить принятые мной решения. Они с мамой одного года рождения – такая забавная деталь. Это единственное, что можно найти общего у этих людей. Лео спокоен и уверен в себе, любит быть в центре внимания - мама имела несомненную склонность к неврастении, шумного общества не любила, предпочитая общение с глазу на глаз. Напротив: невозможно представить Лео без хаотичного перемещения по увеселительным заведениям разной направленности – он здесь, как рыба в воде. Мама относилась к подобным местам с опаской, даже с брезгливостью – потому, видимо, что за всю жизнь была в ресторанах считанное количество раз, да и то в юности, во времена ее скоротечного брака. Лео никогда не брюзжал по поводу утраченной стабильности, как это свойственно многим жителям бывшего СССР, маму часто посещала ностальгия по бесплатному высшему образованию и доступным, хотя и скромным продуктам питания. Она вспоминала свое босоногое детство, когда прилавки магазинов были завалены дорогими по тогдашним меркам и потому невостребованными конфетами ассорти, морской капустой и свежезамороженными кальмарами, непригодными в пищу с точки зрения советского человека. Все это добро бесследно исчезло в девяностые, постепенно сменившись поголовным импортом непривычного вкуса и сомнительного качества, к новому мама так и не успела привыкнуть – все ей казалось хуже, чем «тогда». Лео провел девяностые в Штатах. В благоприятных условиях всеобщего изобилия, резко контрастирующего с постсоветским развалом, буржуазные замашки Лео окрепли и возмужали. Он уверовал в собственную гениальность в финансовых вопросах, всласть наелся сандвичей, и зачем-то вернулся на родину. По его версии – чтоб встретить меня. Мне нравилось, когда он это говорил, нравится и сейчас. Даже если нам не суждено больше встретиться.
С чего я вообще решила сравнивать Лео и маму? Больше всего потому, что эти люди заботились обо мне, хотя Лео пришлось хлебнуть больше: взрослые дети – большие проблемы. От моих проблем он, похоже, устал – и пропал, будто обиделся, что я не хочу больше поверять ему своих тайн. Я просто не могла – сама не понимала, что со мной происходит. А Лео знал и ушел, дав мне возможность разобраться в том, с чем я живу уже не один день и даже год.
Десять
   Этот мальчик появился в редакции около трех лет назад – хрупкий, скуластый азиат, кореец, предки которого уже пару поколений жили на берегах Днепра и занимались сельским хозяйством. В один из теплых, летних дней Ван появился на пороге моего кабинета во всем блеске своей отмороженности: вместо прически – яростный беспорядок, татуированные руки с множеством фенек и браслетов, серьги в обоих ушах, брюки цвета коралла. Это было великолепно! До сих пор никто в моих глазах не мог тягаться с талантом Лео выглядеть вызывающе и стильно одновременно. Одному богу известно, в каких стоках были куплены Ваном эти вещи. Они не стоили больших денег, но то, с каким достоинством носил их хозяин, сражало наповал. Трудно было поверить, что столь необычно одетый парень собирается занять вакантное место в бухгалтерии журнала. Я смутилась, спряталась за строгой маской, спешно натянутой в плане защиты от нахлынувших эмоций, и постаралась выпроводить его поскорее к месту непосредственного исполнения  обязанностей. Родители назвали его Иваном, с фамилией Ким это звучало вполне современно – подобная эклектика нынче в порядке вещей. Я придумала ему более уместное имя Ван, хотя не решалась его обнародовать из соображений расовой толерантности. Ваня только вчера бойко спрыгнул со студенческой скамьи, из активов владел дипломом, двадцатью двумя годами возраста, хорошей лексикой и восточным уважением к старшим. Отсюда это и началось – в редкие посещения моего кабинета он был подчеркнуто вежлив и уважителен, будто  мне было не двадцать семь, а хотя бы сорок. Меня это веселило: атмосфера в редакции моими усилиями стала максимально демократичной, большинство сотрудников обращались друг к другу, в том числе и ко мне, на «ты», но Ваня избегал фамильярности.
- Мне так проще, - оправдывался он перед коллегами, когда те его поддергивали. Моложе его в редакции не было, и научиться «тыкать» всем без разбору ему оказалось непросто.
Но это все не так важно. Ван никогда не занял бы в моей жизни хоть сколько-нибудь значимое место, если бы не Новый год. По моему указанию было куплено много шампанского и арендован банкетный зал неподалеку. Для Вани шампанского оказалось слишком много – от принятого он стал безудержно весел и прост, не в пример обычному сдержанному поведению. Он плясал без удержу, не придираясь к музыке, подпевал исполнителям, запивал это шампанским и снова плясал и пел. Уже еле стоя на ногах, пригласил меня на танец, чего из принципа субординации не делал никто. Трудно было не поддаться его веселому куражу, и я пошла. Он весь напрягся, безрезультатно пытаясь придать четкость своим движениям. Его лицо приобрело сосредоточенное выражение – настолько, что я подумала о том, что это приглашение на танец было изначально в его планах, но на трезвую голову он не решался осуществить затею. Мы сделали всего десяток шагов – и случился казус. Выпитое сверх нормы шампанское подшутило над Ваней: он зацепился за чей-то стул, потеряв равновесие, упал – и будто забыл обо мне, потому, что некоторое время оставался лежать на полу, соображая, что стряслось. Потом с усилием поднялся под всеобщий хохот. Я не пострадала – неожиданная потеря партнера рассмешила меня больше всех. Он отделался небольшой ссадиной, хотя летел, как птица. Праздничный вечер подходил к концу, Ванин звездный полет подвел финишную черту, подсказывая, что пора расходиться, пока все целы. Уезжая, я видела немного протрезвевшего Ваню, засыпающего в ожидании такси в компании более трезвых коллег.
Казалось бы, рядовой инцидент не должен был оставить отпечатка в памяти. Но чем больше всплывали в памяти Ванино лицо и детали его неожиданного падения, тем более странные мысли лезли мне в голову. В итоге я пришла к нетривиальной мысли о том, что Ваня влюблен в меня, напился от безнадеги, и теперь наверняка страдает. В его облике трудно было найти внешние признаки, способные заинтересовать меня ранее – в противоположность атлетически сложенному и прекрасному во всех отношениях Лео, Ваня был заморышем. Но он был еще слишком молод, и это многое извиняло. Возможно, в его годы и Лео не был настолько блистательным, как сейчас. После смешного инцидента мы встретились с Ваней поутру на входе в офис. Хотя все выглядело невинно, я снова подумала о том, что встреча спланирована. Он поздоровался, распахнул передо мной дверь, я кивнула в знак признательности и прошла, а он пошел следом, пока наши пути не разошлись. Точеные черты его лица всю дорогу стояли перед моими глазами, и я думала о том, какие красивые у него губы и дерзкие глаза. Ни слова сказано не было, но я упорно вспоминала детали новогоднего вечера.
«Я глупею, безудержно и стремительно», - подвела я итог нашему совместному шествию, расходясь с Ваней в противоположные стороны по коридору.  Остаток дня я пребывала в прекрасном настроении, моделируя изменение Ваниного имиджа в соответствии с собственными предпочтениями.
Происходящее со мной выглядело, как форменная глупость: обычная пьяная выходка - не повод для шекспировских страстей. Но к тому времени я была настолько изнурена последствиями бесчисленных попыток деторождения, своими истериками, якобы равнодушием Лео, что искала что-то или кого-то, способных расшевелить мое коматозное состояние. Мои нерастраченные материнские инстинкты судорожно уцепились за Ваню - другого пояснения я не вижу. Я стала обращать внимание, как обаятельно он улыбается. Эти улыбки не были адресованы никому конкретно: наушники с постоянно включенной музыкой исключали всякую возможность Вани ассимилировать в редакции. Он улыбался своим мыслям, или виду за окном, становясь в такие моменты загадочным не на шутку. О чем он думал? О неизвестной мне девушке? О текстах песен? Однажды он почувствовал мой взгляд, улыбнулся мне лично и скромно отвел глаза. Это взволновало меня невероятно – я почувствовала, что со мной происходит то, чего происходить не должно: я влюбляюсь в мальчишку с улицы… Место, освобожденное Лео, не могло пустовать, я подсознательно искала кандидата. Это было гадко – я сопротивлялась всей душой. Хотя я понимала, что никакие сравнения этих мужчин неуместны, упорно продолжала сравнивать. В ходе сравнений Лео терялся, Ван оставался в центре моих лихорадочных дум. Казалось, он все время был рядом – будто стоял за спиной. Вечерами я старалась теснее общаться с Лео, пытаясь укрепить его позиции в своем сердце. Тщетно: пытаясь слушать его ответы на заданные мною вопросы, я вспоминала Ваню и отвлекалась, а Лео сердился.
- Для чего ты пристаешь, если не слушаешь меня? – спрашивал Лео, замечая мой стекленеющий взгляд.
Душа моя в то время пребывала в сильнейшем смятении. Наблюдать своего нового кумира я могла исключительно редко – то при случайной встрече в коридоре офиса, то проходя мимо открытой двери бухгалтерии. Однажды я не удержалась и вошла – мне показалось, что кроме Вани, в кабинете не было никого. Действительно: в тот послеобеденный час он трудился в одиночестве. Я попыталась придать голосу столько страстности, сколько это уместно в рабочей обстановке, и спросила, где его начальник. Ванин взгляд был настолько же понимающим, насколько мой вопрос переполнен чувством. Он улыбнулся, как взрослый, видавший виды соблазнитель, и отвечал:
- Ольга Петровна второй день в отпуске. Вы сами ее отпустили.
Я покраснела.
- В самом деле… - сказала я в ответ, опуская глаза. Повод для беседы был выбран самый неподходящий, шитый белыми нитками: Ольга Петровна уходила в отпуск, не закрыв квартальный отчет, я отпустила ее после долгих уговоров и убеждений. Чтобы сгладить нелепость ситуации я добавила:
- Совсем забыла в суете…
Я отвела взгляд. Во рту пересохло.
- Может, я помогу? – спросил Ваня услужливо.
- Нет-нет, это подождет, - спешно ответила я и сбежала.
Он все знал – это не вызывало сомнений. Знал и немного забавлялся. Мне было не до развлечений. «Идиотка!» - клеймила я себя, укрывшись в кабинете. Нестерпимый стыд накалил меня изнутри, придав лицу пунцовый цвет до конца дня. Каждый шорох в приемной вводил меня в панику – мне казалось, что это должен быть Ваня, получивший несомненные доказательства моей симпатии и явившийся за новыми - по какому-то «важному» делу…
Конечно, он был умнее и не спешил наслаждаться своим триумфом. Вместо Вани зашла Лариса с приказом на подпись, посмотрела на меня с беспокойством.
- С Вами все нормально? Вы вся горите, - сказала она.
- Душно, - ответила я, стараясь собраться. – Надо проветрить.
- Открыть окно? – поинтересовалась Лариса.
Этот допрос был невыносим.
- Пожалуй, - согласилась я только с тем, чтоб избавиться от ее навязчивой заботы.
Приоткрыв окно, Лариса удалилась. Я набрала Лео – «абонент розмовляв». Как я хваталась за него, как искала!... Будь я сороконожкой, или хотя бы пауком – я зацепилась бы за него всеми лапами, но я всего лишь человек, у меня только две руки и телефон, а в случае с Лео это практически ничего…
Часы показывали начало седьмого, рабочий день закончился… Я слышала, как несколько минут назад ушла Лариса – она всегда спешила домой, несмотря на то, что никто ее не ждал. Полезная привычка уходить вовремя с работы сохранилось у нее с тех времен, когда ее личная жизнь была относительно налажена. Я слышала, как хлопали двери, раздавались шаги по коридору – сотрудники редакции разбегались по домам.
Постепенно шум затих. «Интересно, - думала я. - Ваня еще тут или уже ушел?» Оттого, что он может быть еще рядом, пульс участился. Что гадать? Я подняла трубку и набрала номер бухгалтерии. Его голос отозвался с того конца провода – я тут же нажала на рычаг. Почему он не уходит? Зачем сидит на работе после того, как все разошлись? Может, он все-таки… Нет, нет – этого не может быть, он не может думать обо мне! Даже если думает – это не приведет ни к чему: прежде всего потому, что у меня есть Лео и я люблю его. Конечно, люблю! То, что происходит со мной сейчас – следствие временного разлада психики на почве бессмысленного существования. Я прислушалась: в офисе тишина. А зачем здесь сижу я? Караулю Ваню? Роюсь в себе, пытаясь утвердиться в мысли, что все это скоро пройдет?
Я подошла к окну. Там, за стеклом, в безоблачной синеве вечернего неба безумствовали стрижи. «Так и я – мечусь хаотично, без цели, без смысла», - подумала я. Что-то фальшивое было в этой мысли, фальшивое и надуманное, рожденное привычкой к красивым, но далеким от реальности образам даже наедине с собой. Тут же вмешалась совесть, и подсказала правду: «Cтрижи со смыслом, а ты без. Они добывают пропитание – ты сходишь с ума от скуки, в этом разница». Взгляд мой опустился на тротуар, сердце екнуло: на улицу бодро вышел Ваня и скрылся в подворотне дома напротив. Это было немыслимо: несносный мальчишка врывался в мои мысли, лишь стоило мне на секунду удалиться от его персоны! Если бы Жорик был со мной… Я бы отправила его следом за Ваней без страха быть уличенной в шпионстве – никому не придет в голову подозревать в слежке обычного стрижа, каких в городе пруд пруди в это время. Устав суетиться в воздухе, они опускаются на провода, становясь похожими на постоянно меняющуюся партитуру – будто в голове у композитора одновременно звучит миллион мелодий, он не может сосредоточиться не на одной из них и беспрестанно меняет нотный рисунок. Да-да – мне нужен Жорик! Он обязательно поможет, я знаю – ведь когда-то и я ему помогла. Это может показаться безумием, но я стала вглядываться в полчища суетливых стрижей за окном – я искала Жорика.
Одиннадцать
- Научить тебя летать? – спросил у меня Жорик, сделав первый самостоятельный взмах крыльями.
- Сначала сам научись, как следует, - отрезвляюще ответила я.
- Я умею, умею, умею! – хвастался Жорик, демонстрируя, что достаточно закрепил навыки.
- Будь счастлив, Жорик! – сказала я тогда, любуясь его успехами. – Не забывай!... Может и правда, научишь меня летать – когда-нибудь, не сейчас. Сейчас тебе не до меня…
С тех пор минуло около года. Я была уверена в том, что Жорик жив и здравствует – иначе просто и быть не могло. Он, определенно, везунчик, каких мало – в противном случае я не нашла бы его в прошлом году в облике крошечного дракона, превратившегося в прекрасную птицу всего спустя месяц.
 Наверно, он почувствовал, что нужен мне. Поверить в это очень трудно, но Жорик появился у меня на подоконнике следующим вечером, когда неравная битва с любовью начала меня изнурять. Не знаю, зачем, но в конце рабочего дня я снова стояла у окна – наверно, для того, чтобы убедиться в том, что Ваня покидает офис. Я заняла свою позицию ровно в шесть, боясь пропустить «объект», хотя и подозревала, что он редко спешит. Подойдя к окну, я поняла, что сошла с ума – Жорик сидел в метре от стекла, на электропроводе, запутанном в листве деревьев.
- Здравствуй, Лиза! – закричал он радостно и сделал кружок перед самым окном – чтобы я могла рассмотреть и узнать его. – Ты меня помнишь?
- Жорик! Голубчик! Как я могу забыть тебя? – ответила я и улыбнулась. – Все время вспоминаю…
- И я! И я вспоминаю, - вторил Жорик, усаживаясь снова на провод напротив окна.
- Как ты? Я все хочу знать! – сказала я.
- Отлично, Лиза! Я был в дальних краях. Там все чудное, необычное, но дома мне нравится больше. А ты, Лиза? Как ты?
- Я? Да как сказать, Жорик… - мямлила я, не желая омрачать встречу дурацкими признаниями.
- Говори, Лиза! – потребовал Жорик. – От друзей не скрывают правду! А мы друзья.
- Пожалуй, - кивнула я, и, помолчав немного, добавила: - Я растеряна, Жорик. Мне кажется, что я могу влюбиться снова. Все остальное хорошо.
- А влюбиться чем плохо? – удивился Жорик.
- Я уже влюблена. В Лео. Давно… Второй любви не должно быть, - неуверенно ответила я.
- Точно, - вздохнул Жорик. – А может, это не любовь? – спросил он и запутал меня окончательно.
- Что – не любовь? Прежняя или новая? – спросила я в полной растерянности.
- Обе, Лиза, обе… – продолжал настырный Жорик.
- Ах,  я уже ничего не знаю, - ответила я обреченно. – Все было так просто и понятно, пока я не придумала заводить ребенка. Теперь – ни ребенка, ни покоя. В голове – бардак. Помоги разобраться, Жорик!...- попросила я.
- Как, Лиза?
- Я хочу узнать о нем что-то. Его зовут Ван, сейчас я покажу тебе его! – заторопилась я, счастливая оттого, что есть с кем поговорить о предмете своей страсти. – Я хочу, чтобы ты полетел за ним… - сказала я и покраснела. – Ты можешь считать это недостойным занятием, но как иначе я пойму, что мы не должны быть вместе, что у него куча недостатков, за которые я зацеплюсь и охладею.
- Стоп, Лиза! – прервал меня Жорик. – Ты должна сделать это сама.
- Что, Жорик? – удивилась я.
- Полететь и увидеть, - без тени сомнения ответил Жорик, будто летать и шпионить было обычным для человека занятием.
Заметив мои сомнения, он напомнил:
- Помнится, ты сама просила меня научить тебя летать – «когда-нибудь». Это время настало, Лиза! Решайся!
В памяти промелькнула мама, Лео, не родившийся ребенок без конкретных примет, похожий на коллективный портрет херувима с полотен старых мастеров. И Ваня – он, наконец, вышел на улицу и снова направился к дому напротив, пытаясь скрыться в подворотне… Я должна, должна убедиться в том, что он не достоин меня, что он плох во всем – или хоть в чем-то особо ключевом для меня…
- Я готова! – ответила я решительно.
- Прекрасно! – похвалил меня Жорик. – Это просто – летать! Ты просто верь, что всегда умела! Смелей! За мной!
Жорик спорхнул с провода, на котором сидел во время нашего разговора, коснулся крылом моего лба - и я почувствовала, что прошлое уходит из-под моих ног. Маленьким, легким стрижом я парила в небе за окном офиса.
- Ты все увидишь сама, Лиза! – прокричал Жорик, паривший рядом. – Зови, если буду нужен!
И Жорик скрылся.
Я заспешила к подворотне дома напротив, но одумалась: ведь я птица, и можно над крышей – безопаснее и красивей. Я даже опередила Ваню – он появился из подворотни, когда кружить во дворе мне уже поднадоело. В панике я дернулась, но тут же пришла в себя – конечно, узнать меня в таком виде невозможно.
Стрижей вокруг полно – не странно, что Ваня не придал значения крошечной пташке, мечущейся в коробке двора. Сквозь высокие, пыльные окна подъезда, я видела, как быстро Ваня преодолевал лестничные марши, наслаждаясь возможностью размяться. Я не отставала, постепенно взлетая все выше. На верхнем, пятом этаже, он достал из сумки ключи, открыл дверь и скрылся внутри квартиры. Пару минут я хаотично смекала, куда выходят окна – наконец, перелетев над крышей, заметила за окном Ваню. Он широко распахнул створки, задернул затрапезную, ничего не скрывающую тюлевую занавеску и открыл дверь холодильника, стоявшего прямо здесь, у окна. Какое-то время Ваня задумчиво рассматривал содержимое, и как по мне – взгляд его не означал даже намека на удовлетворение.
- Черт! Так и знал, что забуду пиво, - проговорил он и с досадой захлопнул холодильник. Потом открыл снова, достал какую-то невразумительную кучу пакетов, четыре яйца и разжег плиту. Я давно, с юности не видела газовых плит – у нас с Лео была электрическая. Вид язычков пламени меня растрогал – я перестала носиться перед окном и уселась на странную, прикрепленную к подоконнику конструкцию из металлических, сваренных между собой уголков.
Пока Ваня мастерил ужин, я имела возможность оценивать внутренне убранство помещения. Ну и в конуре же он жил! Ремонта здесь не делалось лет пятьдесят, не меньше – стены, покрытые серой от времени, местами желтой побелкой, «нарядные» панели на кухне, крашенные синей масляной краской, и такой-же, крашеный паркет – только краска на полу была кирпичного цвета. Половики отсутствовали, из осветительных приборов – лампочки Ильича повсюду, кроме кухни. Там скромный интерьер разнообразила дешевая деревянная люстра – сворганенная неизвестным народным умельцем из тоненьких, лакированных дощечек. Что-то мне подсказало, что квартира была съемной – видимо, тот дух бездушной оборванности, пребывая в котором хозяева столичных квартир выносят от греха подальше «нажитое непосильным трудом». Действительно, квартиру Ваня снимал – это я узнала позже, из телефонного звонка, в ходе которого он договаривался с хозяйкой об очередной встрече для оплаты за жилье. Это необустроенное жилище вернуло меня в студенческие времена, когда и я жила, как придется, не замечая неудобств и ни к чему не придираясь. Представить себя сейчас в таком интерьере было трудно и странно, но Ваня-то был здесь – значит, и я могу… Мысль о возможности переезда или даже временного пребывания в этом месте, пускай и с Ваней, меня смутила – я просто представила себе лицо Лео в момент, когда я раскрою ему карты. Я была уверена в том, что он не потерпит подобного признания, а потерять его я не хотела. Если бы можно было сохранить дружбу, или просто забрать Ваню к нам – было бы забавно! Места у нас достаточно, чтобы потеряться, Лео почти не бывает дома.  Кстати – где он сейчас? Сегодня был тот редкий случай, когда Лео проводил вечер дома, о чем предупредил меня накануне. Я встряхнулась, заметила на мобильном пропущенный и заспешила домой. Перед тем, как сесть в машину, бросила беглый взгляд на шумную стаю веселых стрижей и улыбнулась. Конечно – надо просто верить, что умеешь летать…
Я опередила Лео всего на пару минут. Я с удовольствием наблюдала, как он уверенно паркуется, забирает вещи с заднего сиденья, легко взбегает по ступеням – всегда выглядел моложе, даже если придираться. Я выхожу ему навстречу в прихожую, красная от стыда за приступ фантазерства и преступные, неадекватные планы – рядом с Лео это все меркнет, кажется нелепым. Он возбужден, суетится. Видно, что он рад тому, что я уже дома, но что-то подсказывает мне, что отнюдь не я являюсь причиной его возбуждения.
- Какие планы на вечер? – спрашиваю я с улыбкой, надеясь, что ошиблась.
- Хочу все-таки починить патефон, - отвечает Лео с воодушевлением.
Что ж, патефон так патефон… Я киваю, стараясь удержать ощущение восторга от присутствия в доме редкого гостя, но уже ревную его к патефону. Настроение смазано. Вспоминается Ваня.
За ужином больше молчим – как всегда. Лео хвалит жаркое:
- Прекрасная телятина! Но… Скажи Раисе, чтобы не злоупотребляла солью, она убивает вкус.
- Хорошо, непременно, - соглашаюсь я.
И правда, мясо слегка пересолено – Раиса влюблена в Онуфрия. От этой мысли мне становится весело.
Остаток вечера проводим в гостиной: Лео с патефоном, я с ноутбуком. Мы счастливы.            
На следующее утро я спешу на работу, уверенная в том, что с Ваней покончено.
Хватит вольностей, пора повзрослеть и найти себе хобби, подобное патефону Лео. Когда он роется в этом старье, надеясь вдохнуть в него жизнь – нельзя сдержать улыбку, он трогателен до слез! Этот Ваня оттого и влез в мою жизнь, что не было настоящего увлечения. По пути в редакцию усиленно думаю о хобби и постепенно понимаю, насколько это нереально. Как выдумать любовь. Казалось, что может быть глупее, чем погрязнуть в выдуманном чувстве? Рано или поздно реальность берет верх, выдумки разлетаются, и ты остаешься один, как и был. Поднимаясь по ступеням, я окончательно убедилась в том, что Ваня и есть мое увлечение… Это рассердило меня не на шутку. Лицо стало однозначно свирепым, потому что напугало даже Ларису – при встрече в приемной она с несвойственной ей робостью кивнула, пробормотала приветствие и опустила взгляд.
К счастью, наполненный мероприятиями день выбил из моей головы любовную дурь. Через час после прихода я спешно уехала из редакции, и уже в тот день не возвращалась. Следующий день оказался не менее суетливым – это было чрезвычайно кстати в плане излечения меня от любовного недуга. К моей бессмысленной любви добавилась еще одна проблема – перемещаться по городу стало почти невозможно. Баррикады, агрессивная толпа, стрельба, костры – это напоминало кино о войне, Че и прочей романтике. Проезды перегорожены людьми в форме, в центр не проехать. Страна поднялась в едином порыве – об этом возбужденными голосами вещало большинство радиостанций, за редким, проправительственным исключением, уверявшем в подконтрольности ситуации. Меня даже охватила озорная эйфория с оттенками патриотизма – и у нас могут, демократия восторжествует! На радостной ноте я стояла в пробке, борясь с желанием бросить машину и присоединиться к акции протеста, когда зазвонил мобильный.
- Лиза, мне надо сегодня уйти раньше, не позже четырех… - сказал телефон голосом Ларисы. – В городе сама знаешь что…
- Да, конечно, - ответила я, отметив про себя, что Лариса не слывет паникершей. Я забыла об этом звонке, он всплыл в памяти позже.
Так прошло несколько дней, возможно – недель. Вани я не видела по каким-то причинам – возможно, он был в отпуске или заболел.
Лишенная визуального контакта, моя страсть охладевала. Да и Лео все время был рядом: ремонт патефона поглотил все его естество. Возможно, это нелогично, но в те дни мне показалось, что наша любовь вернулась в прежнее русло. Я даже всерьез заинтересовалась судьбой патефона после удачного завершения ремонта – в такой исход не верил даже Лео.
- Мы будем заводить его вечерами и играть в старину, - сказала я однажды, целуя Лео перед сном.
- Он и так отлично работает, разве ты не слышишь? – ответил Лео с улыбкой. Вера в успех починки постепенно оставляла его.
- Конечно, слышу, - согласилась я и прикрыла веки. Я была уверена в полной победе над своими разбаловавшимися чувствами. Любовь – это Лео… От любых отклонений мне неуютно и стыдно…
Двенадцать
Он появился так же внезапно, как и исчез – мы столкнулись в обед в приемной, я даже не сразу идентифицировала его. Не было красных штанов, обычные джинсы и все остальное – далеко не из ряда вон. Но Ваня уже был наделен мною титулом иконы стиля для юниоров, и теперь он мог выглядеть как угодно – все равно я бы загнала это в рамки эталона. Он стоял возле Ларисы, роющейся в неиссякаемой горе бумаг на столе. С момента моего появления  здесь гора увеличилась, хотя, казалось бы, должна была неуклонно уменьшаться. Лариса была иного мнения, утверждая, что нагрузка растет вместе с продажами, и грех попрекать ее беспорядком.
- Я на телефоне, - сказала я Ларисе и покраснела, направляясь к выходу. Из колонок ненавязчиво мурчал Курт – Лариса утверждала, что без музыки она не может сосредоточиться. У нас не министерство, да и вкусовые пристрастия Ларисы меня не напрягали, даже наоборот – умиляли. Она слушала современную американскую попсу, и Курт, несомненно, попал к ней случайно. Моя же любовь к Нирване была давней и неизменной.
- Хорошая музыка, - добавила я и улыбнулась окну. Смотреть на Ваню было лишним – я боялась увидеть в его лице интерес и заболеть по новой.
«Надеюсь, он уволится», - безвольно предположила я. На скромную зарплату бухгалтера ему придется не жить, а перебиваться. Для молодежи пребывание в редакции было лишь вопросом времени – больших денег здесь не заработать, хотя плачу я за работу не хуже других. Некоторые держатся за интерес к журналистике, но этот самообман продолжается до тех пор, пока не появляется более прибыльное место. В конце концов, большинство кандидатов на должность в редакции ничего собой не представляют – на пороге в офис уж точно. Они гордятся свежим дипломом, робеют до тупости, делают смешные ошибки в заявлении на работу – почти все, за редкими исключениями, к числу которых относился и Ваня. При первой встрече он вел себя просто, уверенно и смотрел так, будто разницы в положении не ощущает. Выпестованная обаятельным буржуем, я, напротив, ощущала глубину пропасти, нас разделявшей.
Итак, Ваня увольняться не спешил. Он был предельно тактичен, редко попадаясь мне на глаза. Благодаря тренировкам силы воли через некоторое время я почувствовала себя свободной от его чар. Помогла мне беглая встреча с девушкой неопрятного вида, поджидавшей Ваню после работы. Она сидела на бровке, рядом со ступенями нашего здания и с аппетитом поглощала гамбургер. Весь вид ее выражал гастрономический восторг. Откушав и перемазавшись в кетчуп, девушка запила все жидкостью из огромного бумажного стакана. Пустой стакан остался стоять у бровки – до урны нести его ей было лень, а возможно даже такая мысль и не посетила ее. Я наблюдала за этой переходной стадией от обезьяны к человеку из салона автомобиля. Потрясающая неопрятность девушки приковала к себе мое внимание – это выглядело настолько безобразно, что на секунду мне показалось, будто Каменный век в разгаре.  Спешить в тот вечер мне было некуда – Лео задерживался на работе. Тем не менее, сцена напомнила мне о том, что я зверски голодна, а не вызвала приступ тошноты. Жующая девушка вызывала скорее жалость, а не отвращение. Так бывает жаль голодную собаку, давящуюся случайной, вкусной подачкой. Я уже почти отъехала, как из офиса выскочил Ваня и с разбегу плюхнулся на бровку рядом с героиней моих наблюдений. Они поцеловались, и Ване был вручен гамбургер, вытащенный откуда-то из-за пазухи.
Я поспешно уехала, тщетно борясь с отвращением. По пути домой мне временами казалось, что в машине разит фаст-фудом. К подобной еде я отношусь ровно – конечно, от случая к случаю, больше из ностальгии к первому курсу, когда питаться гамбургерами было пределом шика. К счастью, Лео довольно быстро вырвал меня из плена этого заблуждения – но привычка иногда покупать гамбургеры осталась как дань памяти студенчеству.
Дома я подвела итоги: с Ваней мне не по пути, он – представитель иной цивилизации, с ценностями, настолько отличными от моих, что о культурном обмене надо забыть. Наглядным доказательством этой теоремы являлась чумазая девушка, поедавшая гамбургер на бровке тротуара. Я не заметила на лице Вани отвращения, когда они целовались – напротив, он был доволен. Представить себе, что у нас что-то общее с грязнулей в рваных кроссовках – пускай это «что-то» окажется Ваней – я не могла. Выходит, мой маленький новый бог весьма неприхотлив, даже неразборчив… Довольно линейная логическая цепочка, в жизни линейности не место – но тогда мне удалось избавиться от беспокойных мыслей на Ванину тему. На какое-то время… 
Эта временная передышка в бурлении моих эмоций случилась благодаря Лео – его психологическое состояние вселяло в меня сильную тревогу. Тогда он не злоупотреблял долгими выездами за стены родного гнезда, но сказать, что Лео был дома, со мной - было бы преувеличением. Он был чрезвычайно неразговорчив, на мои шутки отвечал неохотно, не сразу понимая, что вопрос адресуется ему - будто мы проводили вечера в шумных компаниях, а не один на один. Какая-то дума из дум захватила его мозг целиком – мне было неизвестно, какая, и оттого я грустила и раздражалась. Путаясь в догадках и задавая Лео наводящие вопросы, я ни на йоту не продвинулась – даже когда вопрос приходилось повторять, Лео смотрел на меня с таким непониманием и отчуждением, что я замолкала.  Однажды я поймала на себе его взгляд, полный трагизма и такой тоски, что мне стало не по себе.
- Что с тобой? На тебе лица нет… – спросила я, холодея от плохих предчувствий.
Мой голос извлек его из пучины мрачных мыслей.
- А, чепуха… Показалось, - отмахнулся Лео.
- Что у меня выросли рога? – попыталась я пошутить.
Он резко повернулся и произнес:
- Рога растут у мужчин, сама знаешь, в каких ситуациях.
Он тут же замолк – будто сказал лишнее, проговорился там, где не следовало давать воли эмоциям. Ощущение от испытанного чувства было странным: неужели Лео способен ревновать меня, подозревать в чем-то, чего не было и не могло быть? Нет, не похоже, хотя очень хотелось – не ревности, не подозрений… Хотелось видеть интерес к моей персоне, которого я не наблюдала не помню, с каких пор… Тот интерес, от которого замирает все внутри. Ты ощущаешь себя центром Вселенной для этого человека, ты нужна ему так сильно, что он готов уронить весь мир к твоим ногам – даже если этот мир ему не принадлежит… Скептикам будет смешно, но мне совсем не стыдно признать, что хочется быть нужной в таких пафосных выражениях – до гроба, навеки. Я всегда была уязвима перед чувствами, и только жизнь с Лео научила меня притворяться рациональной – я ему подражала… Мне импонировала его сдержанность, противоположная моей восторженности. Он не просил – он просто ждал, и ждал бы столько, сколько нужно, пока не получал желаемого. Гордый патриций, не терпящий компромиссов в отношениях, где все должно быть на равных… Я не нужна была ему в роли покорной жертвы – нет! Моя самодостаточность, так высоко ценимая им, была основной чертой, без которой он не выделил бы меня из толпы. Однажды игра в отца должна была закончиться, и тогда  это качество позволяло Лео без сожаления оставить меня без ложного чувства вины. Он любил повторять, что для таких, как я, оскорбительна сама мысль о наличии няньки или, иными словами – надзора, контроля.
Но вернусь к чувствам: себя не переделать - даже если рядом такой образцовый, на первый и десятки следующих взглядов, пример. Тщательно подавляемая чувственность прорвала при встрече с Ваней, будто и не было этих лет притворства – я истосковалась по эмоциям. Чувства очищают душу, делая ее более уязвимой, сама способность чувствовать отличает нас от животных. Лео всегда был сдержан, даже сух – можно сказать. И то, что полностью устраивало меня раньше, с каждым годом смущало все больше и больше. Он так добивался меня когда-то… Зачем? Я не переставала себе задавать этот вопрос все эти годы. Возможно, его привлекли мои молодость и непосредственность, немного позже приевшиеся – рациональному человеку не нужны эмоции в том объеме, в котором они из меня извергались. Я была слишком живой, и это беспокоило дремавшую душу Лео. Мне хотелось проявления, доказательств того, что он любит меня – он, похоже, считал внешние выражения чувства плебейской чертой. Сам факт нашего брака для Лео был чем-то сродни  эмоциональному апофеозу. Как найти более яркое подтверждение чувств, чем женитьба закоренелого сорокалетнего холостяка? Мне следовало подобрать сопли, и довольствоваться этим воистину божественным благом – что имело место довольно продолжительное время. Однажды я поймала себя на мысли, что хочу проявить нежность к Лео, но …. Не могу! Я отвыкла. Мне показалось даже нелепостью прибегать к обычным приемам демонстрации желания. На этом я поймала себя, когда Вани не было и в помине. Сдаваться не хотелось, и я попробовала поиграть в те игры, без которых не обходилась ни одна встреча во времена зачатия наших с Лео отношений. Получилось больше похоже на цирковое представление, за которое мне стало еще более неловко. С тех пор я оставила нелепые попытки впервые войти в реку, в которой купаешься на регулярной основе – и стала мечтать…
Замечание о рогах заставило меня задуматься. Я даже чуть было не выдала себя: покраснев, я принялась нервно листать страницы журнала, который до этого лениво просматривала. На мне, вероятном, но пока не состоявшемся трусливом воришке, горела шапка… Замечание Лео ко мне не относилось. Просто к слову пришлось. Впрочем, если бы в ту минуту ему угодно было взглянуть на меня – он бы определенно заметил странности в моем поведении. Даже не преступив черту, я чувствовала себя виновной – в преступных мыслях, не оставлявших меня ни на минуту. Я беспрестанно отгоняла их – каждый раз с большей усталостью. Мыслей было много – я одна, победа в этой неравной борьбе казалась мне почти невозможной.
Ваня, будто из снисхождения к моим терзаниям, встречами не баловал. Я даже начала задумываться, не плод ли фантазий мое увлеченье… Еще немного – и я бы пошла на поправку, но… Один вечер перечеркнул все прежние наработки в избавлении от пагубной зависимости.
В тот день директор по продажам праздновал день рожденья. Мы ладили, даже дружили, поэтому  приглашение отметить событие я приняла, как и полагается, с энтузиазмом. В конце рабочего дня приглашенные собрались у него в кабинете, и каково же было мое удивление, когда среди присутствующих оказался Ваня. Непонятно, как затесался он в эту компанию, состав которой входили преимущественно руководители – не иначе, как за особые заслуги. Я не всегда присутствую на событиях подобного масштаба – не люблю сковывать обстановку. Пускай отношение ко мне коллектива по сравнению с моментом трудоустройства потеплело в значительной мере, я никак не могу избавиться от чувства, что я чужая на таких маленьких праздниках жизни. Стоит мне уйти, все идет своим, правильным чередом: люди сплетничают, выпивают лишнего, обсуждают начальство – т.е. меня. Не стоит их лишать привычного расклада и болтаться под ногами там, куда тебя позвали из вежливости. Обычно я отсиживаю положенные пятнадцать минут и ретируюсь под каким-то предлогом.
На этот раз все пошло наперекосяк. Каким-то колдовским образом Ваня оказался рядом – и самообладание оставило меня все, до последней капли.
- Позволите за вами поухаживать?- спросил Ваня после первого тоста.
Я пошла багровыми пятнами, не сразу сообразив, что он держит передо мной блюдо с бутербродами. Собрав волю в кулак, я кивнула с потугой на улыбку и взяла бутерброд гигантского размера, хотя была на диете. Мало того – я съела его почти мгновенно. Скорей всего в бутерброд подмешали какой-то конопли - поглотив его, я развеселилась чрезвычайно. Пятнадцать положенных минут были на исходе, но уходить я  и не собиралась. После второго тоста беседа за столом стала настолько непринужденной, насколько это оказалось возможным в моем присутствии. Мне не было дела до окружающих – Ваня сидел рядом, мы переговаривались лишь по поводу искусного убранства праздничного стола, выискивая в каждом выдавленном из себя слове символику секса.  За окном стемнело, а я все не уходила. Зазвонил мобильный – Курт напоминал мне о том, что где-то в иной вселенной есть Лео, и он меня потерял. Я пояснила причину задержки на работе, предварительно выйдя в коридор.
- Скоро буду, - пообещала я, не зная, как смогу оставить Ваню, так и не сказав ни слова, не убедившись, что я ему не безразлична… 
В кабинете моего отсутствия не заметили – все уже были порядком навеселе и слишком увлечены беседой. Говорили все. Одновременно. В слушателях никто не нуждался. Молчал Ваня. Он смотрел на дверь, за которой я скрылась минуту назад – и это было красноречивее слов.
- Бутерброд? – предложил он, когда я опустилась на стул рядом с ним.
- Нет, пожалуй… Зашла попрощаться – мне пора, - ответила я.
Казалось, Ваня не понял сказанного.
- Вы любите Нирвану? – спросил он.
- Да, - ответила я, стараясь скрыть радость оттого, что он обратил внимание.
- У меня есть редкие записи, могу поделиться, - предложил он. Я видела, что отказ его расстроит.
-  Буду очень рада, - ответила я, протягивая руку за сумкой.
- Тогда я сейчас, - и Ваня убежал.
Я попрощалась с именинником, и в лихорадке вышла в пустынный коридор. Навстречу из полумрака шагнул Ваня.
- Вот, - сказал он, протягивая флэшку.
Я взяла ее, почувствовав, что кончики пальцев у Вани ледяные. Этого оказалось достаточно, чтобы я вспыхнула, радуясь полумраку и тому, что это не должно быть заметно. На ходу пряча флэшку в сумку, я спешно покинула редакцию. Вот зачем он так смотрел и молчал? Зачем уселся рядом? Зачем мне его Курт? Слишком много вопросов, ответ на которые был очевиден… Спокойствие, казалось недавно обретенное, испарилось – моя оболочка спускалась по ступеням, а душа оборачивалась назад, пытаясь убедиться в правильности подозрений.
«Нет, это просто повтор Нового года – завтра все можно списать на алкоголь»,- говорил разум. «Он влюблен в тебя!», - спорило сердце, и, признаться, эта версия мне нравилась больше. С барабанным боем в висках я спустилась к машине, по пути домой проехала на красный, запоздало сообразив, что делаю что-то не то – но без тени раскаянья. Мне не было никакого дела до того, как реагируют на меня прочие участники дорожного движения. Я только улыбалась и ехала дальше – у меня появились надежда и флэшка, а с этими сокровищами следить следовать правилам казалось странным. Весь мир вокруг исчез, он существовал лишь местами – там, где что-то напоминало Ваню.
Каким-то чудом я доехала до дому, не повредив ни себя, ни машину. Лео сидел в гостиной мрачнее тучи.
- Почему так поздно? – спросил он сурово, глядя на счастливое до идиотизма мое лицо.
«Я неверна тебе и не хочу унижать тебя ложью. Я полюбила другого и не могу больше принимать от тебя ни заботы, ни участия. Прости за жестокость», - хотелось мне ответить. Но я сказала:
-  Поздно? И это после того риска, которому я себя подвергала, спеша домой? Ты же знаешь, какие кругом пробки из-за этой революции, - соврала я непонятно зачем. - В центре опять стреляли, костры из покрышек, грохот  по жестяным бочкам. Я думала, как выбраться, не до звонков было, прости.
- Могла бы предупредить, Лиза, - ответил мне Лео. Его испытывающий взгляд заставил меня заняться недоснятым ботинком.
- Ну, прости, не думала, что ты колотишься… - промямлила я. – Ты хоть ужинал?
Как истинный мужчина, Лео редко унижается до визита в холодильник – иногда я иронизирую, что он не знает, как его открыть. Если же, все-таки повезет и дверца распахнется волшебным образом - он просто запутается внутри. Не мудрено: съестное Лео привык видеть на сервированном столе. В моей иронии много правды, но то, что на этот раз он не поел, меня успокоило. В критической ситуации он, безусловно, сразился бы с холодильником. Ответ Лео свидетельствовал о том, что причины для беспокойства у меня остались.
- До звонка тебе я ждал, потом аппетит пропал, - сказал он, глядя так, будто ему все известно.
- Не дуйся. Я подогрею ужин, - предложила я, опуская бесстыжие глаза. Конечно же, он знает…
- Не стоит – слишком поздно, - упорствовал Лео. Он не умел прощать так быстро и бескровно. Пафоса ему не занимать – это бесспорно.
- Я сожалею, что так поступила. Прошу, не злись, - попросила я, и впрямь раскаиваясь – уже не в преступных мыслях, а в том, что не предупредила.
Лео молчал, делая вид, что читает книгу. Я присела рядом, обняла его и повторила попытку.
- Прости, я иногда слишком эгоистична, - проговорила я.
- Отстань… - И Лео отклонился от меня. – Ты стала чужой и отстраненной, будто меня совсем нет.
Я хорошо его знаю: в таких случаях не стоит упорствовать.
- Подогрею  рагу, - сказала я и направилась в кухню.
- Как хочешь, - буркнул Лео в ответ.
На этот раз все обошлось, Лео оказался милостив – рагу, предложенное в качестве трубки мира, сгладило положение. Лео чревоугодник, несмотря на зацикленность в вопросах здоровья и внешности. Мне показалось, что мы замирили дело – хотелось обманываться. После ужина я поспешила уснуть – мне должен был присниться Ваня. Я знала, что спрошу у него обо всех «зачем», и получу правдивые и – главное! – желаемые ответы, потому что это мой сон. В реальности правду знать я не хотела, обоснованно опасаясь, что она может отличаться от того, что я придумала.
Больше я не встречалась с Ваней в редакции. Оказалось довольно неожиданным, но он ушел в бесплатный отпуск и вскоре уволился. Его начальница говорила о том, что он нашел более высокооплачиваемую и перспективную должность. Ей было жаль Вани, обидно за его решение и чувствовалась некоторая претензия ко мне – она считала серьезным кадровым просчетом низкий уровень оплаты труда этого молодого дарования. Этой женщине трудно было понять меня - я скорее ликовала. Ванино увольнение давало мне надежду избавиться от постоянного объекта соблазна. Если быть до конца откровенной - меня донимала досада. По всему выходило, что я занимаю Ванино воображение только в состоянии легкого допинга, иногда – нелегкого, если считать опыт нашего первого тактильного контакта. В трезвом состоянии ему нет  до меня дела – это следовало признать, оскорбиться и поставить жирный крест на всей этой чепухе. Может показаться нелепым, но в глубине души я не желала мыслить и поступать логично там, где речь шла о Ване. И оказалась права – его стратегия сближения исключала служебный роман: он не принимал стандартных приемов. Если они вообще были – я ничего не знаю, не могу, да и не хочу разбираться. Уверена, что стоит мне копнуть глубже – все мои иллюзии разлетятся вдребезги.
Дальнейшие события трудно втиснуть в разумные рамки. Прежде всего, Лео начал меня раздражать. Все меня в нем бесило: в скрупулезности я видела занудство, в ухоженности – смешное самолюбование, в возрасте – старость… Мне не нужна его опека, я выросла уже давно, имею свою, собственную позицию по большинству вопросов, и хочу, чтобы с ней считались, а не твердили мне без конца, как малому дитяти, что и как я должна сделать! Однажды я поговорила с Лео в таких дерзких выражениях, что дело закончилось ссорой. Даже не помню, из-за чего я тогда раскипятилась. Совсем без Вани сублимация не спасала, в работе забыться не удавалось – оставалось срывать зло на Лео, меньше всего виновном в моем душевном разладе.
- Ты слишком накручена сегодня, Лиза, - сказал Лео за ужином, дождавшись паузы в моем экспрессивном монологе. Уже пять минут я распекала свой коллектив за лень и безразличие к судьбе полиграфии в общем и к журналу в частности. – От тебя один негатив…
С этими словами Лео поморщился, давая понять, что предпочел бы сменить тему. Я вскипела.
- Негатив?! Вместо того чтобы поддержать, ты цепляешься! Кто бы сомневался: не ты ли заметил во мне жесткого, сильного лидера? А когда эти качества заполнили меня целиком, тебе, видите ли, некомфортно! – выпалила я.
Тирада казалась мне подобной удару молнии. Удар пришелся в цель, потому что Лео отставил тарелку и с каменным лицом вышел из комнаты.
Я запустила ему вслед салатником.
Получилось шумно, грязно и базарно. Гнев улетучился спустя минуту, его заменил стыд. В тот вечер помириться не удалось – Лео чувствовал лживость моих извинений за вспышку агрессии. Он понимал, что я потерялась где-то, где искать меня не имеет смысла. В подтверждение того, что правда на стороне Лео, я надулась и прослушала весь вечер Ванину флэшку с Куртом, о котором поначалу не вспоминала.
Через несколько дней Лео оставил меня наедине с невеселыми мыслями и злобой, срывать которую было не на ком. Информацию об отъезде я нашла в примагниченной к холодильнику короткой записке: «В Австрии».
Оставшись без присмотра, я получила возможность предпринимать, что заблагорассудится – но не делала ничего, развлекаясь исключительно разговорами сама с собой и терроризируя Ваську, которая в отсутствие Лео чувствовала себя хозяйкой дома. Хотя, стоит признать, что без Васьки мне было бы совсем тоскливо. Вечерами кошка была единственной моей собеседницей, ей поневоле приходилось проникаться моими проблемами. Это было нетрудно: умостившись рядом со мной на диване, Васька дремала и слушала мои жалобы. Когда кошка засыпала под мою монотонную болтовню, я переключалась на виртуальных собеседников.  Это было близко к сумасшествию, но не пугало – они менялись по моему желанию, включая Ваню и Жорика. Последние были не собеседниками, а обвиняемыми без права на защиту. Они безмолвно внимали моим обиженным высказываниям: Ваня – за внезапное бегство, Жорик – за пособничество в моих преступных замыслах.  Ваня слушал меня с ухмылкой, Жорик – с удивлением. Он не считал себя виноватым ни в чем, Ваня же – напротив – будто даже гордился своей виной, радуясь тому, насколько много он занимает места в моем сердце – возможно, все было бы по-другому, не исчезни он однажды из редакции. Со временем я отстала от Жорика – конечно, он ни при чем. Но с тех пор он наотрез отказался помогать мне в безумных замыслах, связанных с Ваней. Например, о том, чтобы снова превратить меня в стрижа, не могло быть и речи.
- Летай сама, если сможешь, - высокомерно предложил он и твердо стоял на своем.
Я не могла. Через время он отошел и согласился снова придать мне облик стрижа – ненадолго.
- Полчаса. Не успеешь вернуться – будешь порхать до смерти, - строго сказал Жорик.
Этот полет не принес ничего, кроме разочарованья: из дома напротив редакции Ваня съехал – в его квартире проживала прыщавая студентка, украсившая окна противными розовыми шторами. И где она их взяла? Впрочем, на фоне мыслей о том, что Ваню я потеряла безвозвратно, шторы значения не имели. Получаса оказалось достаточно, чтобы убедиться в том, что прыщавая незнакомка – не Ванина новая зазноба, о чем я подумала в первую секунду. Пока я порхала за окном, пытаясь заприметить признаки присутствия моего кумира, зазвонил телефон – как нельзя удачно! – и все прояснилось. Звонила квартирная хозяйка, из разговора следовало, что моя новая знакомая уже неделю, как арендует это «гнездышко». Звонок предупреждал о приходе слесаря для замены какой-то прохудившейся трубы. Я вернулась ни с чем…
- Где же он теперь? Меня нельзя вот так бросить, - сказала я Жорику и заплакала, понимая, насколько нелепа моя претензия: нельзя бросить того, с кем не был.
Вернулся Лео – загорелый, посвежевший, какой-то новый.
- Ты простил меня? – спросила я его на пороге.
- Чепуха, - ответил он с привычными мне покровительственными нотками.
Стало понятно: я не соскучилась ни капли. Мало того – Лео нарушил мое наслаждение новой, неразделенной любовью. В его отсутствие я твердо решила, что найду Ваню… Что потом – неважно, мне нужно знать, где его найти, если… Если что? Если Лео меня бросит. Я от него никогда не уйду по доброй воле. Раздражение уйдет – как всегда уходило, сменяясь умилением. Мы усыновим хорошего мальчика – или двоих, вырастим их, встретим старость вместе, в кругу детей, внуков и правнуков. Влюбляться в мальчишек надо было в юности, а не сейчас, на фоне любви к Лео. Я убеждала себя в том, что люблю этого человека, посланного мне свыше, хотя это было ясно и так – чувство мое к нему было поначалу настолько велико, что не могло взять и иссякнуть. Жизнь подбросила мне соблазн лишь для сравнения, заметив мою скуку, пресыщенность, и в ходе соревнований Лео победит, а Ваня забудется, как невинная шалость, случайное отклонение от правильного курса. Нельзя любить выдумку… Только реальный объект начинает «своевольничать», проявляя истинное лицо - кажется, что тебя обманули, а по сути -  ты просто не рассмотрел всего, додумав недостающие детали, приукрасив до неузнаваемости. Все это верно и так же уныло. Идеальная модель будущего мне рисовалась примерно так: все остается, как есть – плюс Ваня. Определенно, я не наивна и прекрасно понимаю, насколько оскорбили бы Лео мои прожекты. «Разве ему жалко? – рассуждала я, паясничая в одиночестве. – Его все равно никогда нет дома. А если и есть, то занят чем угодно, а не мной. Патефон и тот больше его интересует…» Почему человечество так погрязло в ханжестве и лицемерии? Разве трудно признать, что на сегодня наши с Лео отношения больше товарищеские, а не любовные? Признать это не трудно – невозможно, это пошатнет нами же выдуманные институты семьи и брака. Потом: надо быть честной до конца, а встретить у себя дома очередную Таню я не была готова. Наша с Лео дружба предусматривала разные варианты – и не только с моей стороны. В мечтах я избегала плотских подробностей – без них получалось намного проще.
Я с одержимостью придавала этой истории черты абсурда. Конечно же, Ваня в нашем доме был неуместен даже в виде случайного гостя. По поводу себя самой я четко понимала: стоит мне сделать шаг в сторону от Лео – прежнего покоя мне не обрести никогда. Ваня надоест – думаю, довольно скоро, Лео же я потеряю навсегда и останусь ни с чем. Что такое вообще на меня нашло? Казалось, запоздалое детство обрушилось на мою голову – весьма некстати. Нормальным взрослым людям не свойственно с утра до ночи развлекаться мыслями о надуманных чувствах.
- Поговори со мной, - попросила я Лео вечером.
- Говорю, - ответил Лео, не отводя взгляда от планшета.
- Я серьезно, - настаивала я. Мне хотелось, чтобы он понял. Понял что? Следовало сначала самой разобраться в происходящем, понять, чего я хочу и стоит ли это всего того, что уже у меня есть. Избавиться от бардака, царившего в голове, обрести покой и … много еще чего – все это я могла сделать с помощью Лео. Всегда было так. Но он почему-то не понимал, насколько сильно мне сейчас нужен. Суть его помощи мне было сложно описать, вернее – я не представляла себе, в чем конкретно она должна состоять. Скорее всего, я хотела невозможного – вернуть ощущение жизни десятилетней давности, вернуть любовь, легкомысленно уводившую меня от Лео. Тогда он был ключевой фигурой, сейчас – едва ли. По привычке я цеплялась за него, не понимая, что кроме меня самой никто не наведет порядок в мыслях и чувствах.
- Садись рядом и не балуйся, - только и сказал Лео, и мне пришлось повиноваться. В тот вечер иллюзия покоя казалась совсем близко – рядом с Лео суета отступала. Уткнувшись носом в его плечо, я впитывала запах Лео, слушала дыханье и вспоминала, чем неизменно заканчивались такие вечера тогда, когда мы только начинали жить вместе. Возможно, нечто подобное и сейчас встряхнуло бы меня – но в плену у нежности страстям не место. Я теснее прижалась к Лео и уснула, полная надежды на выздоровленье.
Увы, этого не произошло. Поутру у меня был ряд небольших дел за пределами офиса. Как это часто бывает,  масштаб этих дел я преуменьшила – они затянулись почти до обеда. В офисе из уст Ларисы меня ждала новость:
- Знаете, где Ваня Ким? Я его сегодня в банке встретила! – возбужденно затараторила Лариса, увидев меня на пороге. – Директор какого-то немецкого представительства! Насосы  продают – не поняла какие, я в этом ни черта не понимаю… Вы бы его видели! Красные штаны – просто цветочки по сравнению с тем, в чем он ходит сейчас: маленький принц Экзюпери! Краги чуть не до колен – бордовые, штаны в облипку,  и шарф на шее! Сказал, что заедет! Заедет – это важно! Прикатил на мерсе, я чуть не упала, когда он из него вышел. Спрашиваю: «Одолжил у кого?» Говорит:  «Зачем? Купил». Будто до этого менял их раз в неделю! А мы и не догадывались…
Лариса в состоянии острого возбуждения чужим успехом ушла обедать. Не менее взволнованная, я подошла к окну. Отсюда хорошо просматривался подъезд к офису: темно-синий мерседес остановился у входа, из него вышел обещанный Ваня и скрылся в дверях. Я в панике отпрянула от окна. Бежать было бессмысленно: мы обязательно столкнулись бы на лестнице или в коридоре. Как глупо! Все почти улеглось, но этот визит враз перечеркнул все усилия моей воли… Пытаясь принять равнодушный вид, я уселась за стол и попыталась листать ежедневник. Время остановилось.
 За три минуты я пережила целую жизнь, прислушиваясь к малейшим шорохам извне – но никто не прорывался ко мне. Я немного остыла. Почему, собственно, я решила, что Ваня идет ко мне, а не забрать что-то позабытое в день увольнения? Наверняка, так и есть. Даже возможно, что он уже справился и уехал, а я здесь колочусь без причины. От внезапной догадки все мысли разом выпорхнули из моей головы и улетели к стрижам за окно. Таких моментов в моей жизни было всего два или три – когда мыслей нет вообще. Оцепенение и пустота. Сколько прошло времени, не могу сказать точно, но помню, что из прострации меня вывел звонок телефона – кто-то ошибся номером. Я ощутила настойчивое желание пройтись хотя бы по коридору. Обманывая сама себя тем, что мне якобы просто надо «в люди», я прошла до туалета. Ополоснула руки в полном одиночестве – Ваня не появлялся. На обратный путь я умудрилась потратить вдвое больше времени – каждая дверь привлекала меня звуками изнутри. Так и не услышав ничего интересного и никого не встретив, я вернулась к себе. Лариса уже вернулась – вся красная, растерянная и будто удивленная она сидела на своем рабочем месте. Мое возвращение никак на нее не повлияло, Лариса лишь томно вздохнула и опустила взгляд.
- Лариса, что с Вами? – спросила я с иронией.
- Наверно, старею: я не нашлась, что ответить, - ответила она.
- Не верю, - усомнилась я. Лариса имела репутацию язвы.
- Представьте себе… У меня есть оправдание: он так красив, что грех не сомлеть, - пояснила Лариса и снова вздохнула.
- Да что с вами, Лариса! Бросьте говорить загадками. Кто так Вас поразил? – спросила я просто, чтобы вернуть ее в сознание.
- Да Ваня, Ваня – я же говорила…
- Заходил? – спросила я, будто ни в чем не бывало.
- Да, и что самое обидное – я не уверена, что ко мне… Хотя это так мило… - Лариса снова стала пунцовой. – Я понимаю, что это может быть совершенно случайно, но ведь мы дружили…
Если бы Лариса видела мое лицо в этот момент, то закрыла бы эту тему моментально – я буквально вытаращилась на нее. Возмущение душило меня, но я сдержалась… В конце концов, об этой дружбе мне ничего не было известно.
- Спросил, что я делаю в выходные… Пошутил и ушел. У меня, конечно, по выходным шейпинг, косметолог – строго по списку, но… Лиза, я в панике, - подвела итог Лариса.
Я заставила себя ответить:
- С такими нервами вы просто не дотянете до выходных. Потерпите – до пятницы рукой подать, - скривилась я и ретировалась.
Не хватало еще мне утешать Ларису – новость о ее дружбе с Ваней меня расстроила донельзя, проявлять искусственное сострадание я не умею. Признаюсь: мое состояние было немногим лучше Ларисиного, разве что в руках я себя держала значительно лучше. Сидеть в одном помещении с прямой конкуренткой было выше моих сил. Рискуя проявить непрофессионализм и окрыситься на соперницу, я сгребла пальто и сумку и уехала «по делам».
Тринадцать
В старом центре есть крошечное уютное кафе. Я часто прячусь там от невзгод. Набрела на него случайно пару лет назад. Тогда я замерзла, настроение было ни к черту – я просто искала место, где можно сорвать злобу. Мне это не удалось: пожилой официант обслужил меня душевно и быстро, чай оказался отменным, клетки с канарейками умилили полностью. Мы подружились, я и Степан – так звали официанта. Ему столько же лет, сколько и Лео, но Степан – волшебник. Я в этом убеждена: не раз я приходила сюда в полном расстройстве духа, но уже через полчаса уныния как не бывало. Во время своего  первого визита на мою нетерпеливую просьбу «просто чай» Степан уточнил:
- Черный или зеленый? Позволите – угадаю, если не попаду - за счет заведения.
Он угадал. И хотя я понимала, что волшебство здесь не при чем, подход к клиенту понравился.
Кафе мне так приглянулось, что я стала бывать настолько часто, насколько позволяла занятость. Степан угадывал мои желания, я соглашалась – даже если он не угадывал. Степан знал лучше, я не смела ему мешать. Он приносил мне зелье по своему усмотрению – и я исцелялась от хандры. Пожалуй, сама атмосфера здесь убаюкивала меня, настраивая на философский лад: здесь в любое время суток царил полумрак, как в винном погребе или логове колдуна… Конечно, это был обычный подвал, но что-то в этом месте помогало мне находить себя. Прежде всего, я не рисковала повстречать здесь знакомых – моя жизнь нашпигована общением до отвала. Лео тоже не дает расслабиться: к моим знакомым он добрасывает своих - маститых, важных, бородатых, занудных. При том, что наедине мы почти все время молчим, в обществе мы буквально не закрываем ртов – как Лео, так и я. Нас с Лео считают хорошими рассказчиками, я – еще и известная личность, в некотором роде слуга искусства. Можно ли считать искусством мой журнал – довольно спорный вопрос, но если не хочешь прослыть старомодным, то искусство – это даже надписи, накарябанные на заборах кирпичом. Вернусь к ощущению внутреннего комфорта – я обретаю его либо в одиночестве, либо рядом с Лео. С Лео до недавнего времени было лучше, чем одной. Картина идеального одиночества обрисовалась не сразу, а после пресыщения  массовыми гуляниями, которыми богата наша с Лео жизнь в последние годы. В редкие минуты присутствия на родной земле Лео просто обязан общаться в широком смысле этого слова: партнеры, сослуживцы с женами и спутницами переполняют нашу жизнь. Их компания далека от идеала – много о работе, зачастую пафосно и деловито до уныния. Мы почти все время с кем-то, почти никогда – вдвоем. Видимо, Лео просто не знает, как себя вести, когда рядом никого, кроме меня. Спасает планшет, пришедший на смену ноутбуку… Сейчас я подумала о том, что мы с Лео просто не закрепили в свое время практику общения тет-а-тет – его любовь ко всякого рода обществам исключала такую возможность. Лео не видит в молчании драмы, для меня это – предмет беспокойства. Считается, что отсутствие неловкости в моменты молчания вдвоем – признак истинной духовной близости. Полагаю, что это верно тогда, когда речь идет о моментах. Но дело в том, что порой мы молчим неделями, исключая бытовое общение – приветствия, прощания, мелкие поручения. За нашим молчанием – бездна безразличия. Наша жизнь так и не стала совместной – каждый варится в собственном внутреннем мире.
Это сумрачное кафе – компромисс между галдящей толпой, частью которой нужно быть практически постоянно, и полным одиночеством, не всегда возможным. В тот вечер я знала, что стоит мне переступить порог, как Лео потащит меня на очередное важное мероприятие, отказаться от которого невозможно. Мне нужна была маленькая пауза покоя, ощущаемого уже на ступенях подвала.
Степана на этот раз не было. Жаль – без него удовольствие было неполным. Пока мне несли чай, я разглядывала посетителей: как обычно, ничего интересного. Пищали канарейки, звучала негромкая музыка… Шаги за спиной не вызвали никаких эмоций, я ожидала свой чай.
Он ехал за мной – иначе не объяснить появление Вани в моем убежище.
- Добрый вечер, - сказал он, опираясь обеими руками на спинку пустого стула рядом со мной. – Позволите?
Его неожиданное появление ввергло меня в панику. Односложный ответ дался мне непросто.
- Прошу, - ответила я. – Какими судьбами?
- Увидел вашу машину, - ответил Ваня и присел рядом. Длинная челка упала ему на глаза, скрывая направление взгляда.
- Интересно, - ответила я. – Но я рада.
- Я не застал вас в обед, - продолжал он, отбрасывая челку.
- Да, Лариса говорила, что вы были у нее, - парировала я, начиная раздражаться.  Вспомнился Курт. Я взяла сумку и стала рыться в ней в поисках флешки.
- С Ларисой  что-то не так: сначала стала жаловаться на дурдом на работе, потом добавила, что в выходной будет еще хуже, - сказал Ваня, наблюдая за моими действиями. - На вопрос, что за апокалипсис ее ожидает, покраснела и начала молоть какую-то чушь. Не припомню ее в таком состоянии.
«Вот оно что!» - подумала я и положила флэшку перед Ваней.
- Кстати, вот. Спасибо. Скопировала кое-что – часть у меня была, - сказала я.
- Ну что вы… Пожалуйста, конечно. У меня еще есть, - добавил он спешно, явно опасаясь, что я могу уйти. – Могу принести!
Он радостно посмотрел на меня, но осекся, встретив в ответ вопросительный взгляд.
- Вам не понравилось? – обескуражено спросил Ваня.
- Нет, это замечательно! – искренне похвалила я и улыбнулась. – Но Вы уже не с нами, и это, возможно, неудобно.
 - Пустяки! Я могу сюда привезти. Вы тут часто? – не унимался Ваня.
- Раз в месяц бываю, - ответила я и, поражаясь собственному кокетству, глянула на время,,.. Оно испарялось, грозя в любую секунду разразиться скандалом с Лео. Но уйти я просто не могла: по приходе Ваня крепко примотал меня к спинке стула канатами толщиной с руку.
- Так редко… - он со вздохом отвел взгляд, будто не имел к канатам никакого отношения. – Мне кажется, нам есть о чем поговорить, - продолжал он. - Помните, вы тогда с дня рожденья уехали? Мы не договорили, я все время вспоминаю… А здесь такая удача…
Я решила пойти ва-банк.
- Что Вы хотите от меня? – спросила я тихо, но отчетливо.
- Думаю, Вы знаете. Мы уже не дети, - ответил Ваня, глядя мне в глаза.
Черт! До этого момента я считала себя неотразимой в вопросах флирта. Похоже, Ваня ценил себя не ниже, и стоило признать – обрил меня великолепно. На помощь пришел Лео: его терпение иссякло, и он решил по телефону призвать меня к порядку.
- Мне надо бежать, - сказала я рассеяно и встала под музыку мобильного, разрывавшегося из сумки. Получу чертей и поделом: впредь неповадно будет слушать приятные дерзости из уст самоуверенных мальчишек.
- Буду ждать каждый день – вдруг появится время, - сказал Ваня мне вслед.
Я почти побежала. Лео звонил в третий раз, явно теряя терпение.
- Еду, - ответила я в телефон.
- Алло! Ты где? – ледяным тоном спросил Лео, будто не слыша моего аванса.
- Говорю же: еду, - ответила я, придавая тону беспечность. - Отсюда, между прочим, не так легко выбраться. Ты будто забыл, что город в баррикадах.
- Лиза, тебя обычно баррикады не задерживают, - иронично заметила трубка. Мне стало не по себе – он неплохо знает меня, чтобы верить кустарному вранью.-- Поспеши, детка, - неожиданно тепло попросил он. – Только без жертв.
- Хорошо. Не сердись, двадцать семь минут терпения, - пообещала я и отключилась.
Неплохой пример пользы от беспорядков – пожалуй, единственный. Если весь этот бардак на улицах не закончится – от столицы могут остаться руины. Когда это начиналось, я верила в позитивные сдвиги. Сейчас все больше приходят мысли о том, что все это – игра больших денег, часть бесконечного плана передела. Но таких, как я немного – большинство разделяют революционный пафос или, напротив, возмущены беспорядками, угрожающими их буржуазному покою.
Обещание я выполнила – через полчаса я тормозила у входа. Лео вышел навстречу, его каменное лицо исключало возможность диалога.
- Вот видишь: я держу слово, - сказала я, чтоб слегка смягчить обстановку.
Он укоризненно посмотрел, но смолчал. Что ж, на этот раз обошлось…
Там, куда мы ехали, я не знала никого. Это меня совершенно не тревожило. Даже хорошо: можно будет уединиться и подумать над своим поведением и ближайшим будущим. Ваня – скромный, интеллигентный мальчик с бесстыжими словами «вы знаете» перевернул мое сознание вверх ногами. Если бы не экстремальная езда, на которую Лео мог списать мой лихорадочный румянец, и не спешка – мое возбужденное состояние не укрылось бы от него. Но сейчас он был целиком поглощен вождением – это меня и спасло. На спидометр я старалась не смотреть – мы обгоняли абсолютно всех.
Вечер прошел, как во сне – я много пила, улыбалась все время и загадочно молчала. Искоса наблюдая за Лео, я замечала, что он, определенно в ударе: смех и аплодисменты раздавались там, где он  появлялся. Ему хватило часа – примерно через такое время он присел возле меня на диван, отобрал остаток виски и предложил:
- Домой?
- Как скажешь, - согласилась я.
- Можем остаться. Если хочешь, - для приличия сказал Лео.
- Танцев здесь не предвидится, а просто пить – скучно. Поехали, - ответила я.
И мы сбежали.
- Что там на работе? – спросил по пути Лео.
- Скукота. А у тебя?
- Слишком весело. Послезавтра уезжаю, - сообщил он.
- Куда? Надолго? – стараясь быть спокойной, спросила я.
- В Штаты, на неделю, может – немного дольше. Хорошие деньги, - похвастался он.
- Надеюсь, тебя это развлечет, - сказала я.
- Надеюсь.
Он не чувствовал опасности, считая себя по-прежнему неотразимым – спокойно, даже радостно улетел. Мне было чуть-чуть обидно всегда, когда он вот так с улыбкой оставлял меня – я ревновала его к дороге, к тем странам, где он был счастлив без меня, и куда мне не хотелось сопровождать его. Ему все равно, давно все равно… И вовсе странно, если я буду тосковать по человеку, стремящемуся быть со мной как можно меньше – в основном, на публике, для статуса или еще черт знает зачем! Впервые за десять лет у меня возникло злобное, упрямое желание досадить ему. Боясь передумать, я на бешеной скорости неслась в полумрак кафе-подвала в надежде не встретить там никого и закрыть эту тему. Ну не может же он, в самом деле, сидеть там месяц – на случай, если я надумаю явиться раньше? Поскольку это казалось невероятным, я загадала желание: если встречу Ваню – обрею голову наголо, давно хотелось, но повода не было. Это уж точно досадит Лео – я представила себе его лицо в момент нашей встречи на ступенях дома по приезде из Америки. Хоть бы удар не хватил! Но идея показалась мне захватывающей, и я прибавила газу.
Он сидел за столиком возле входа и широко улыбался – будто знал, кто сейчас войдет. «Прекрасный повод сменить прическу», - подумала я, а вслух сказала:
- То, что я здесь – ровным счетом ничего не значит. Я люблю это место и не собираюсь менять привычки оттого, что вы пронюхали об этом.
- Я тоже рад, что не пришлось ждать месяц, - ответил Ваня и улыбнулся. – К тому же, мне здесь тоже очень приглянулось. Думаю, если бы даже это не было с вами связано, все равно бы я сюда похаживал. Конечно, не на регулярной основе... Будете что-то?
- Думаю, виски не помешает. А вы?- спросила я. Мысль о том, что я делаю что-то запретное и наверняка неприятное для Лео, меня утомила. Немного виски, совсем немного…
- Я уже чаю напился. Хотелось бы составить Вам компанию, но за рулем я не пью, - ответил Ваня, не прекращая улыбаться.
- Я вообще-то тоже, - опомнилась я.
На помощь пришел Степан, предложив горячий шоколад. Горячий, сладкий и противный напиток, тем не менее, помог мне расслабиться и перестать язвить. К чему вся эта бравада, если я по собственной воле явилась тремя неделями раньше условленного срока? Не стану же я пояснять Ване, что это просто игра в орлянку? Или, тем более, мелкая месть Лео…
Мы просидели почти час. За это время не случилось ничего сверхъестественного – Ваня был мил, спокоен и скромен настолько, что я даже засомневалась, флирт ли это. Общаться было очень легко: темы появлялись сами собой, перетекая из одной в другую – разная буржуазная чепуха. Подкупающая простота в общении смутила меня совсем. Я так замкнулась на Лео, что вижу пошлые намеки в обычной симпатии. Как я могла представлять себе что-то больше, чем обычную болтовню?
 Эта встреча укрепила слегка ослабевшее убеждение в том, что Лео не просто идол. Лео – бог, величественный и равнодушный, каким и положено быть. Мальчишке до него далеко, и это общение просто развлечет меня – не более. Захотелось спать. Я подавила зевоту и засобиралась.
- Спасибо за вечер, - сказала я. – Созвонимся.
Никаких вредных мыслей. Все это просто от скуки и лечит симптомы, а не борется с проблемой. Это «созвонимся» вылетело совершенно естественно, хотя и неожиданно для меня самой. Не беда – созвониться не грех.
Мы обменялись телефонами и разъехались – ни поцелуев, ни рукопожатий, ничего лишнего. Для себя я отметила сходство в наших с Ваней подходах к тактильным контактам – дистанция необходима и уместна. По крайней мере там, где половина не досказана. В прикосновениях есть что-то простонародное, животное – если угодно. Не переношу, когда распускают руки, это касается обоих полов – всегда испытываю дискомфорт от прикосновений. Это патологическая брезгливость, но такой уж я родилась, и бороться с этим изъяном не считаю нужным.
На полдороге домой я вспомнила о данном самой себе обещании обриться наголо и свернула в первую попавшуюся на пути парикмахерскую.
- Совсем наголо? – на всякий случай уточнила молоденькая девочка-парикмахер.
- Ну да, - ответила я.
Стрижка заняла больше времени, чем предполагалось. Без сожаления я наблюдала за тем, как мои каштановые локоны отправляются в мусорную корзину. Вид собственного сверкающего черепа заставил улыбнуться.
- Ничего, скоро отрастут, - заметив мой взгляд в зеркало, сказала девушка-парикмахер.
Вот дурочка, я вовсе не хочу, чтобы они отрастали…Я грущу о другом.
Тринадцать с половиной
Я позвонила ему через неделю – нескоро, если учесть взаимный неподдельный интерес. Мы встретились там же. Потом -  уже с меньшим интервалом, снова. «Это друг – не более», - твердила я, готовясь к очередной встрече. Апогеем этой сублимации было возвращение Лео. Ему с трудом удалось избежать инфаркта по поводу моей новой стрижки, но то, как быстро он смог взять себя в руки меня даже расстроило – даже такими радикальными мерами воздействия мне не удалось привлечь внимание. Мое игривое настроение и то, во что оно вылилось посреди ужина, приятно удивило его. На какое-то время мне даже показалось, что дремавшие страсти пробудились и все теперь будет так, как в то счастливое, давнее время, на возврат в которое я не рассчитывала. На первый взгляд казалось: эта странная дружба с Ваней реанимировала любовь к Лео. Как бы не так! С каждой минутой я все больше мрачнела, понимая, что обманываю всех: Лео, Ваню, себя. Следовало решиться и сравнить, наконец, но я слишком боялась того, что ждет меня за барьером собственной нравственности, слишком высоким, чтобы незаметно для самой себя перешагнуть его.
Возможно, меня сочтут старомодной – но изменить Лео и не прекратить совместную жизнь я не считала возможным. А то, что нас единило, хотя и нудило изрядно, но было привычным и понятным. Будущее с Ваней мне не представлялось никак. Не знаю почему, но я не верила ему. Что-то искусственное было в его отношении, в этой выхолощенной сдержанности – он будто играл на публику, круг которой пока был мне не понятен.
Лео вернулся из Штатов немного позже, чем ожидалось – еще более мрачный, чем перед отъездом. Ссылался на депрессию, уже привычную для него после возвращения на родную землю.
- Неужели дома так плохо? – с обидой спросила я Лео в день приезда.
- Дома? Нет… Страна конченная. Разве здесь можно нормально работать? Беспредел повсюду… Каждый раз, возвращаясь, привыкаю. Задержался я здесь…
- Это все из-за политики, - предположила я.
- Политика – лишь один из инструментов. Здесь и сейчас делают огромные деньги.
Лео грустно усмехался, намекая, как устал от национального маразма и что отъезд не за горами. Я уезжать не хотела: здесь у меня журнал, обойма знакомых и товарищей, иногда чрезмерно навязчивых. Но лучше густо, чем пусто, а в свете наших с Лео отношений перспектива остаться одной там, за тысячи миль от привычной обстановки – не вселяла оптимизма. Одно успокаивало – о переезде Лео говорит со времен нашего знакомства. Мне кажется, что разговоры ему нравятся больше, чем сама мысль. Я привыкла это слышать, но сейчас идея отъезда выглядела для меня неприемлемо. А как же Ваня?...
Последнее время я часто задаюсь вопросами, связанными с Ваней. Как вообще он мог появиться на фоне моей патологической верности Лео? Как долго может продолжаться эта волнующая игра в дружбу, при том, что играю только я – он ясно дал понять, что рассчитывает на большее. Уступлю ли я? К чему это может привести? Да ни к чему! Ваня может стать для меня лекарством от скуки – на какое-то время, ненадолго. Для Лео он не представляет опасности – мы слишком вместе, иначе быть не может. До сих пор Лео выигрывал в моих глазах любое сравнение – ну, почти любое. Он был, бесспорно, лучшим из мужчин – легко быть верной при таких обстоятельствах. Стоит ли отступать от привычного, пусть и поднадоевшего уклада жизни? Была бы я счастлива – подобные вопросы не ставились бы вообще. Но счастья не было – оно закончилось вместе с бесплодными попытками родить Лео наследника, которого он не так уж и хотел… С тех пор я стала воспринимать знаки внимания со стороны мужа, как сострадание, уместное в моей ситуации. Мне же хотелось порыва, яростных эмоций – крови, если угодно, но не глобальной скуки, в плену которой я находилась, пока не встретила Ваню. Скука разрушала меня – мне не хотелось ничего. Может оттого, что доступно мне слишком многое - даже хотеть скучно... Тоски в глазах не скроешь. Ваня стал случайным свидетелем моей слабости или заметил тоскливый взгляд разочарованной в жизни женщины – секунда, не более, но даже такой малости достаточно, чтобы почувствовать чью-то уязвимость. Если раньше знаки внимания  «не от Лео» я не замечала, то на этот раз все складывалось так, что я просто ждала их – все равно от кого, пытаясь выбраться из болота тоски.  Неуловимый момент превращения заинтересованности в страсть я упустила, и теперь понимала, что так же далека от счастья, как раньше – а то и еще дальше.
Нельзя бесконечно копаться в себе! Если Ваня не угрожает моему отношению к Лео, то зачем ограничивать себя моральными заборами, выстроенными тысячи лет назад ханжами и лицемерами? Да и один раз – не такое уж преступление… А если не один?... Если я пойму, что не смогу просто взять и прекратить это? Если Лео выполнит свою угрозу по переезду в Штаты, что на этот раз вполне вероятно, то я аргументированно останусь здесь. Потом, если взять во внимание Лео, то его моногамность под серьезным вопросом. Он изменял мне не раз – я уверена в этом, хотя никогда не ловила на горячем, мне это ни к чему. Я знаю, что лучше всех этих виртуальных женщин – или мужчин, Лео чрезвычайно толерантен во всех без исключения вопросах. По мужчинам я все же горячусь: наверняка женщин ему достаточно. Я не стремлюсь узнать список либо увидеть лица. Наверняка, они хороши собой, взять хотя бы Таню – ее трогательная красота сродни гипнозу – женщины непроизвольно завидуют, мужчины возбуждаются. Мне проще было бы не знать ее – теперь, подозревая Лео в неверности, я вспоминаю Таню. В любом случае, мне проще с безликим, абстрактным противником – его легче не замечать. Сейчас эта практика мне надоела – ввиду появления Вани. Роль соратницы по партии – терпеливой, преданной, незаметной стала раздражать. Мне стало интересно, заметит ли вообще этот знаток человеческих душ перемену во мне, связанную тем, что я перестала быть исключительно его собственностью? Я уже изменила Лео - в мыслях, что не намного лучше. Осталось довести начатое до логического конца, а там – будь, что будет. А должно быть наверняка лучше – по крайней мере, я перестану гадать, обрету определенность. Боясь потерять момент решимости, я спешно набрала Ваню. Он  «не мог принять звонок»…
 Черт! Я так долго колебалась, стоит ли что-то менять, а когда, наконец, решилась, предмета страсти не оказалось под рукой! Я нервно переключила радиостанцию – заунывная мелодия не соответствовала настроению. Дело было в машине, вечером, по пути домой. За день я наслушалась всякого, потому новости на следующей волне тоже не вдохновили – диктор заканчивала рассказ о резонансной краже довольно крупной суммы средств из известного банка, акционером которого был Лео. Неожиданно из динамика раздалось имя Вани.
- Среди подозреваемых - двадцатичетырехлетний гражданин Украины, Иван Ким, один из клиентов банка. Место пребывания Ивана под вопросом, ведется розыск, - приятный голос ведущей замолчал на секунду, и зазвучал с иной интонацией: - Новости спорта…
Невероятно… Да нет же! Это не может быть Ваня! Я еще раз набрала номер – без перемен, противный голос повторил мне фразу, услышанную пятью минутами ранее. Как не вовремя вздумалось ему грабить банки!    
Когда же мы виделись? Дней пять назад. В его поведении не было ничего необычного. Я поделилась впечатлениями по фильму о краже драгоценностей, просмотренному накануне. Фильм показался мне удачным, и я советовала его Ване. В ответ он снисходительно, даже по-отцовски заулыбался, напомнив мне Лео.
- Вы так наивны, Лиза, - сказал он. – Сейчас уже так не воруют, это дело прошлого.
- Забавно. А как же воруют сейчас? Tы, похоже, знаешь и расскажешь, - с иронией ответила я.
- Определенно. Говорят, сейчас в моде хакерство. Надо, конечно, быть в вопросе, зато не попадешься на сбыте краденого, - сказал Ваня, продолжая улыбаться. – Один мой знакомый таким образом недавно украл миллион - немного конечно, но пригласить в кафе девушку можно.
- Да ну, тебя… - отмахнулась я. – А фильм, правда, хороший.
И мы сменили тему.
Всплыв в памяти, этот эпизод ввел меня в состояние возбуждения: я даже не подозревала, насколько Ваня крут! Возбуждение быстро сменил ужас… Если нас видели вместе, то вполне возможно скоро ко мне явятся соответствующие люди, зададут вопросы – и тайное станет явным: Лео станет известно о моем новом друге, и глупо будет доказывать, что я сплю с ним только во сне.
- Вот черт! – сказала или подумала я, обвиняя себя в легкомыслии и тупости. Я впервые ясно представила себе возможные масштабы собственных потерь, неизбежных в случае придания гласности моим якобы невинным встречам с Ваней. Только случай помешал мне прыгнуть в постель малознакомого мальчишки, развлекающегося грабежом. Машинально я жала на газ, все более и более ускоряясь – я уже слышала вой сирен погони. Конечно, никто меня не преследовал, но я хотела скорей домой, закрыться на все засовы, спрятаться в подполье, знать, что Лео рядом. Кстати о Лео: кажется, он что-то говорил о вечере – нам полагалось совершить архиважный с его точки зрения визит. Хорошо это или нет - я сообразить не могла ввиду сложившихся обстоятельств. Следовало собраться и хотя бы не опоздать к возвращению Лео – его истерика стала бы явно лишней.
Снова тринадцать
Пускай его не найдут никогда!... Надеюсь, он продумал все детали, и украденных денег хватит, чтобы затеряться где-то в Исландии или другом подходящем для уединения месте. Иначе, зачем?... От того, насколько хорошо он все просчитал, зависит моя жизнь в ближайшем будущем. Мы не вели переписку, не встречались в людных местах – и если он сам того не захочет, никто обо мне не узнает. Определенно: мне ничего не угрожает, оснований для паники нет. Порой непросто себя убедить в очевидном. Мне очень страшно, и то, что я не могу себя взять в руки, раздражает. Остановить машину во дворе дома стоит мне невероятных усилий – это оттого, что я замедляю бегство. Еще в прихожей слышен разговор на повышенных тонах – Лео обвиняет, Раиса защищается.
Конечно, это не могло обойти меня стороной.
Похоже, только меня и не хватает для кворума – Лео собрал прислугу в гостиной, разбор полета в полном разгаре. При моем появлении Раиса, наша домработница, порывается заплакать – видимо, она недавно совладала с собой, но с появлением нового зрителя решила не оригинальничать, а применить проверенное оружие. Мы симпатизируем друг другу, и Раиса полагает, что я избавлю ее от несправедливых нападок. Садовник Арсентий стоит рядом с каменным лицом и молчит, болтливость не входит в число его пороков.  Лео нервно ходит по гостиной взад-вперед, а увидев меня, свирепо произносит:
- Ну, вот все и в сборе.
- Что происходит? – спрашиваю я, бледнея.
- Пока не знаю. Мой банк обокрали. Дом прослушивался. Персонал утверждает, что не при чем, - отвечает Лео. – Сейчас приедет надежный человек, постарайся вспомнить моменты, когда дом полностью пустовал.
Я села. Похоже, все еще хуже, чем я думала.
- Что ты говоришь, Лео? Какая прослушка? Где? – растерянно сыплю я вопросами.
Лео за локоть выводит меня в соседнюю комнату и прикрывает дверь.
- Нас пасли довольно давно. Вчера ограблен мой банк. Они услышали то, что хотели – только и всего. Жучок был в настольном термометре – думаю, не единственный. Как он туда попал, как думаешь?
 Лео взбешен ни на шутку. Я выдыхаю.
- Когда ты был в Штатах, он сломался. Я носила его в ремонт, даже квитанция где-то есть, - ответила я.
- Отлично.
- Погоди… Сейчас найду… - говорю я, соображая.
Квитанция нашлась, хотя я могла ее сто раз выбросить. Я протягиваю ее Лео.
- Что ж, это уже кое-что, - констатировал Лео. – Где это?
Я пояснила.
На некоторое время Лео забыл обо мне – приехал «надежный человек». Он опросил всех, включая Лео. Получив необходимые подробности, человек удалился.
О том, что с отремонтированным термометром я заехала в подвал к Ване, пришлось промолчать… Теперь вспомнилось, как я хвасталась этой  злосчастной игрушкой – изящной статуэткой в виде существа женского пола, обнимающего электронное табло термометра. Даже помню свою неловкость от того, что упомянула:  мол, термометр из кабинета мужа. Тогда мне казалось, что Ваня увлечен мною, и говорить при нем о Лео – приблизительно то же, что напоминать коротышке о том, что он никогда не подрастет. Видимо, мальчишка обстряпал свое дело, пока я посещала туалет – как по заказу я провозилась там минут десять, не меньше. Маленький засранец! Я не судила его: кто знает, будь я бедна, как бы я искала способ разбогатеть?... Теперь все сходилось, не зря во всех его действиях я видела театральность. На меня ему было плевать – Лео, вот кто был нужен… Вот дерьмо! Досада душила меня.
- Сколько украли? – спросила я Лео перед сном.
- Три зелеными, могло быть хуже, - ответил Лео. – Странно, что это со мной, - добавил он и улыбнулся.
- Насколько я понимаю, это совсем не конец, - ответила я.
- Все верно, но оставлять так нельзя…
Скоро Лео уснул. Благодаря железной выдержке он отлично спит, даже если рушится мир. Со мной иначе – я истеричка. Хотя в большей мере причиной моей бессонницы было чувство вины из-за собственной глупости. За проступок положено наказание – спокойного сна мне не видать еще долго, и поделом. Я сама этого хотела, с ослиным упрямством вырываясь из заунывной, на мой взгляд, жизни. Кто знал, что выйдет не совсем так, как хотелось?...
Я отвыкла переживать встряски… Пожалуй, немного виски мне не повредит… Я осторожно сползла с кровати и направилась к бару. Там, не найдя быстро подходящей посуды, сделала громадный глоток просто из бутылки. Поперхнулась, но стало легче… Представляю, как потешается сейчас надо мной эта скотина… Сейчас даже наедине с собой стыдно: я почти паковала чемоданы, моделировала новое будущее, взвешивала… Очень поучительная история вышла.  Боюсь – это только начало…
Интересно, кого первого из нас двоих – меня или Лео - утомит эта затянувшаяся игра в то, что ничего не изменилось?
День за днем, одинаковые, лишенные смысла… Журнал продается с небывалым успехом… О Ване – ни слуху, ни духу… Следствие постепенно утрачивает к нам интерес. Лео, похоже, все известно: порой я ловлю на себе его тревожные, вопросительные взгляды, смысла которых не хочу понимать. Принимаю жизнь, как таблетку… Хочется одного: потеряться, исчезнуть где-то в глуши, вдали от цивилизации - одной. Отдохнуть от бесконечного, изматывающего общения. Устать от физической работы, отсутствия горячей воды, отопления, а не от постоянного гула голосов вокруг и необходимости отвечать на вопросы. С удовольствием только засыпаю – в надежде забыться, но ровно через час просыпаюсь. Подумываю, как убить Лео – жить с ним по-человечески не получается после известных событий, а уйти по своей воле не хватает духу. Между нами – ледяная стена. Мы видим друг друга, но уже не слышим, не чувствуем. Мало того – даже не приглядываемся: что там, по другую сторону стены? Иногда мне кажется, что я уже умерла…
- Какое несчастье! – причитает Раиса, подавая мне ужин. – Подруга моей дочери, Наденька, разбилась насмерть на машине. Говорят, с управлением не справилась: гололед, два трупа… Муж сразу умер, она еще день пожила… Без сознания, конечно, шансов не было. Двойняшки трехлетние остались на бабушке…
Раиса смахивает слезу.
- Ужасно, не могу в себя прийти… Такие детки, просто ангелы: светленькие, глазки голубые.
«Вот кому плохо…» - думаю я. Неясная мысль ворочается в голове, я не уверена и потому молчу. Раиса еще что-то говорит и уходит.
Через полчаса является Лео. Он удивлен тому, что я валяюсь на диване с книгой.
- Ты забыла о визите к Ковальским? – спрашивает он. Я вижу, как напряжены его скулы. Видимо, он считает, что предупреждал меня о визите. Даже если это так, то мы постоянно кого-то посещаем, и каждый раз это неимоверно значимо – не мудрено и забыть. На этот раз я понятия не имею о том, кто такие эти таинственные Ковальские. Бессмысленно разбираться и доказывать Лео, что он ни словом не обмолвился об этом.
Я смотрю на часы и поднимаюсь, как солдат по сигналу.
- Просто не заметила, что уже время, - говорю я без всякого выражения. – Пять минут.
И удаляюсь, чтобы привести себя в порядок.
-  Casual! – кричит мне в догонку Лео. Он не верит, что я помню. Помнила бы, если бы он сказал – но он не говорил, готова голову дать на отсечение.
Быстро натягиваю подходящее платье, поправляю макияж, любуюсь сверкающим черепом. Я даже не предполагала, как непросто поддерживать эту «прическу» - уже начинает надоедать ежедневная возня с бритьем.
Вспоминаю об осиротевших близнецах и собственной детской фотографии, найденной накануне. Все это сейчас ни к месту. Потом.
После краткой перепалки по поводу шарфа мы выезжаем в величавом молчании.
Пустой вечер в гостях, много виски, мало смысла. Виски могло бы быть меньше, но без него в этих гостях хочется удавиться – настолько скучно. Перед отъездом домой почти сплю…
Уже в машине слышу настойчивый звонок мобильного – не беру, мне лень. Но он не унимается, как назло, жутко мешая спать. Я роюсь в сумке, отвечаю подруге. Она звонит из Германии, куда переехала очень скоро после нашего расставания – то есть порядка десяти лет назад. Мы исправно созваниваемся – не реже раза в месяц. Говорить почти не о чем, но тем не менее. Пристрелите, не помню ничего из сказанного Зинкой. Она позвонила, только мы тронулись с места, и прожужжала всякую бессмыслицу почти всю дорогу. Мне даже казалось, что я какое-то время спала – Зинке собеседник не нужен, ей нужен слушатель. На фоне ее назойливого жужжания пытаюсь вспомнить о том, что хотела сообщить Лео вечером – и не могу. Тошнит…
На въезде во двор нашего дома сбрасываю Зинку – надоело. Я только что вспомнила о фото, и уже открыла рот, чтобы поделиться новостью о находке – звонит мобильный Лео. Он начинает говорить, нервничает… Что ж, фото подождет, не такая уж и новость.
Наспех приняв душ, падаю на кровать, прихватив с собой Голсурси. Вытаскиваю фото-закладку так, чтобы бросалась в глаза – на тот случай, если усну ненароком. Хочу, чтобы находка стала достоянием гласности. Возможно, наши отношения потеплеют хотя бы на время обсуждения.
Сквозь сон слышу голос Лео – он спрашивает о фото. Но я уже слишком сплю, чтобы разбираться – потеплел он ко мне или не очень. Реакция на фото меня очень интересовала, и знай я, что Лео так скоропостижно исчезнет, проявила бы больший интерес к его вопросам.
Стоп! Эта фотография… Я не видела его реакции, но внезапное исчезновение Лео красноречиво намекало на возможную связь его поведения с фото. Чепуха какая-то… Ограбление, другая женщина, моя холодность – это понятно, но какая-то карточка столетней давности?... Он был знаком с матерью? Маловероятно: мы всегда жили в глубинке, Лео – то в столице, то в Штатах. Да и вообще: когда это было? Он всегда в пути, да и его рациональность исключает бегство от жены после взгляда на старинную фотографию. Нет, фото здесь не при чем. Когда-нибудь я узнаю, почему он исчез – я уверена в этом, так было всегда. Вспоминаю о двойняшках, нахожу в мобильном номер Раисы.
- Можно мне увидеть тех малышей, о которых Вы говорили? – спрашиваю я. Раиса что-то поясняет о такте, необходимости созвониться с бабушкой сирот. Я согласна, могу подождать, хотя уже все решила. Я улыбаюсь – счастье вырывается из меня, его слишком много. Как хорошо…
Он любит старину, я люблю его. Он меня тоже любит – и непременно вернется.
Я буду ждать тебя, Лео – даже если это будет очень долго…

Часть вторая

Двенадцать
Уже полгода я здесь. Начинаю привыкать к этому месту и маленькому дому, ставшему моей резиденцией. За домом начинается поле. В непогоду стараюсь не выходить  - опасаюсь, что меня раньше времени унесет ветром так далеко, что я никогда не вернусь назад. Однажды  все это мне надоест, я просто выйду в поле и отдамся стихии. Когда ветер унесет меня - вспомню, что такое страх, захочу жить и научусь бояться смерти. Позже, не сейчас…
Воды в доме нет, колодец во дворе – привыкнуть к этому непросто. В дождливую погоду ситуация с водой может измениться в сторону улучшения моего комфорта – подтеки на стенах красноречиво свидетельствуют о том, что крыша в нескольких местах протекает. Я представляю, как умываюсь под струей воды, льющейся с протекающего потолка. Или принимаю душ. Но дождей пока нет – аномально сухо.
Здесь до меня никому нет дела. Когда в декабре прошлого года я возник в помещении сельсовета – или ещё чего-то там административного  – и спросил, как снять жильё и найти работу сторожа, моё поведение не вызвало никакого удивления у человека, сидевшего за столом в кабинете без таблички на двери.
Лишь приоткрыв дверь, я понял, что явился по адресу. Это был начальник, сомнений не было! Я безошибочно распознал бы в нём руководителя, встреться он мне хоть посреди леса, один на один. Его выдавал сосредоточенно важный  взгляд ничего не выражавших, пустых глаз, отводимых во время разговора в сторону. Такому всё равно, что возглавлять: он сделает это без труда, не вникая в суть и не заморачиваясь подробностями. Я сам недавно из таких, своих распознаю за версту. Добраться до начальника мне помогла румяная девушка. Она активно грызла семечки у входа в контору, мечтательно разглядывая неприличную надпись на заборе напротив. Судя по всему, она появилась здесь задолго до моего прихода - чёрно-белые лушпайки устилали асфальт внушительным слоем.
- Направо по коридору, последние двери, - ответила девушка на вопрос, как найти начальника.
Я кивнул и вошёл в тускло освещённое помещение. Вернее, освещения в коридоре не было, по крайней мере в тот момент. Свет проникал через узкие окна-бойницы с торцов коридора. Форточка одного из окон была распахнута, на подоконнике красовалась мега-пепельница в виде гигантской жестянки от консервов, почти доверху набитой окурками. Глаза привыкли к свету, и я разглядел напротив входа доску подгулявших объявлений организационного характера: самому свежему минул почти год. Я подытожил, что события здесь не так уж и часто, и улыбнулся. С каждой секундой подтверждался удачный выбор нового пристанища. В приподнятом настроении я свернул направо, как мне сказали, и через пять шагов постучал в последнюю, третью по счёту дверь от входа. Никто не ответил. Я уже намеривался наплевать на формальности и попробовать войти, но за дверью кашлянули, и я услышал: «Войдите».
Кабинетишко был маленьким, пыльным и закуренным. Его хозяин, видимо от желания размяться, иногда выходил курить в коридор, к переполненной пепельнице – наверняка, в относительно свободные от посетителей дни. Я не могу сдержать иронию: предположить наличие толпы посетителей здесь было так же нелепо, как отправиться встречать Новый год на кладбище. Сегодня, видимо, наплыв достиг максимальной точки. Об этом можно было судить по тому, что сидевший за столом человек даже не повернул головы в моём направлении. Вид его свидетельствовал о полном погружении в работу: он сосредоточенно разглядывал одинокую бумагу с небольшим количеством печатного текста. С трудом оторвавшись от чтения, собственник кабинета поинтересовался, что мне угодно.
Я изложил своё дело. В отсутствующем взгляде начальника мелькнула толика удивления – и тут же пропала. Похоже, передо мной сидел не самый любопытный человек в мире. И не самый торопливый. Ответ на мой вопрос он обдумывал так долго, что я засомневался, помнит ли ещё он о моём присутствии. Я кашлянул. Через минуту начальник ответил мне, что жильё снять можно – пустующих домов тут валом, благо дело понастроили в эпоху застоя. С работой сложнее: в деревне один сторож на всё про всё – сторожить особо нечего, всё ценное давно растянули. Позже выяснилось, что должность сторожа занимает по совместительству сам начальник – дело не пыльное, а копейка бежит!...   
Порывшись в столе, начальник достал и засунул в карман связку ключей.
- Оплату – наперёд за месяц, - строго сказал начальник.
- Не вопрос, - пожал я плечами.
- Платить-то есть чем? – с сомнением спросил мой визави, оглядывая непонятный его системам оценки  мой наряд, целиком составленный из небрежно изящных брендов мирового уровня.  – Двадцать баксов, - и вопросительно посмотрел на меня.
Я понял, что мой сплошной Армани ни о чем не сказал ему и в душе улыбнулся наивности.
- Десять, - ответил я. Всегда считал себя хорошим торговцем. Но не тут-то было. В забытой богом сельской конторе я встретил настоящую акулу бизнеса, достойного оппонента.
- За десять даже ноги не буду ломать. В Водяное иди за десять. Час ходьбы, - и начальник полез опять в карман, демонстрируя намеренье вернуть ключи на прежнее место и вернуться к текущим производственным хлопотам.
Моя усталость не укрылась от проницательности этого психолога-самоучки, он собирался на ней сыграть.
- По рукам, - тогда ответил я.
Ни двадцать, ни десять долларов – не деньги для меня. Просто я считаю торговлю полезной привычкой. Соглашаться сразу на предложенный продавцом вариант считаю дурным тоном – конечно, если речь идёт о действительно важных вещах. Уверен, что торговаться нужно и полезно: в большинстве случаев тебе что-то да уступят. По результатам торговли я часто завожу полезные знакомства с продавцами, близкими мне по духу – людьми, увлечёнными своей работой. Они способны представить себя по ту сторону баррикад – на месте покупателя. Сам процесс торговли эти люди воспринимают как возможность получить дополнительные сведения и всё-таки продать, а не как пустую трату времени. Торгуясь, хороший продавец пытается доказать выгоду от покупки именно для тебя. Он внимательно выслушает твои аргументы, представив взамен собственные. В итоге ты платишь и удаляешься полностью довольным, даже если и не получил скидки. Ты уверен:  затратил значительно меньше, чем приобрёл.
Сегодня был не тот случай. Незначительная цена вопроса и желание отдохнуть сделали своё дело: я согласился вслепую. По пути к месту я выяснил, что начальника зовут Петрович – так обратилась к нему старушка, рывшаяся в палисаднике. Она посмотрела на меня с нескрываемым любопытством – в противовес Петровичу.
Всю дорогу мы молчали: похоже, Петрович не любил среди дня оставлять контору и злился. Чтобы разрядить обстановку, я спросил, как  часто  здесь снимают жильё. Он напустил туману:
- Всяко бывает…
Я и сам понял, что редко. Петрович явно не хотел развивать тему…
- Вот и пришли, - сказал он, свернув к калитке моего потенциального жилища.
О том, что дом пустует, я догадался издалека по заросшему травой палисаднику, пустому двору и немытым окнам. Несмотря на запущенность, дом понравился сразу – небольшой, красного кирпича, деревянные рамы синего цвета, дверь обита черным, блестящим дермантином. Во дворе -  колодец и большой деревянный сарай. Мне хотелось расспросить о хозяевах, но Петрович взял инициативу на себя. Перекинув руку и слегка наклонившись вбок, он отодвинул щеколду и заговорил.
- Дом хороший,- заявил он, перекинув руку через калитку и отодвигая щеколду.
- Отопление печное – дрова, уголь. Вода есть, - он на ходу махнул в сторону колодца.
- А пустует почему? – спросил я.
- В город все бегут. А мне и тут хорошо: воздух свежий, река. Рыбы – тьма. Рыбак, небось? – Петрович прищурился.
- Рыбак, - уверенно ответил я, вспомнив о том, как укладывал спиннинг.
- Рыбаки к нам часто наезжают: клёв хороший. Это летом, зимой пока не было…
Река была совсем рядом – неширокая, метров до двадцати шириной  речушка,  камышовые берега и множество рыбацких мостков. Мороза ещё не было, и зябкие мелкие волны суетились, зная, что скоро придётся уснуть подо льдом – до весны. Я представил себя в дайверском снаряжении входящим в реку, а затем, через минуту – выходящим на другом берегу, причём всё время моя голова находится над уровнем воды, в самом глубоком месте едва касаясь подбородка. Я хмыкнул.
- Мелко? – спросил я для подтверждения своих умозаключений.
- Чего мелко? До двух метров будет, - пожал плечами Петрович и кашлянул. – Так что с деньгами?
- Да-да, конечно, - я вытащил из внутреннего кармана куртки портмоне, достал  полтинник и протянул Петровичу. – Если не надоест – доплачу.
- Идёт, - согласился Петрович и, отправив деньги в карман, заспешил.
Я видел, как он семенит восвояси, подняв воротник старенькой куртки и ёжась от порывов холодного ветра. Становилось свежо. Я пошёл в дом – следовало начинать обживаться.
Оттого, что внутри оказалось пусто и неуютно, я почему-то обрадовался. Мебели почти не было -  так, по мелочевке:  кустарной работы платяной шкаф, кровать, похожая на больничную койку, два допотопных табурета, изъеденный термитами кухонный столик… Понятно, короедом, но мне было интересно предположить в центральной Украине термитов, как и занятие дайвингом в речушке двухметровой глубины. С необъяснимым мазохизмом я выбрал это место, географически близкое к моему прежнему жилищу, но  бесконечно далёкое от цивилизации.  В борьбе за улучшение качества быта я забуду то, о чём должен забыть. Я должен это сделать. Выбросить из памяти, построить всё заново. А если это будет мне не под силу – вернуться. Эта мысль с каждым днем казалась все более абсурдной – я достаточно силен, чтобы сжечь мосты дотла и развеять по степи пепел. Театрально, но по сути верно.
Ли частенько подтрунивала по поводу моей любви ко всякого рода старью. Она не совсем права, что меня прельщает просто старое. Не люблю штамповки, мне нравятся вещи, созданные с душой – а с началом эры потребителей вещи будто утратили душу, превратились в миллионы пустых, безжизненных клонов. Странно предполагать душу в банке колы, полиэтиленовом пакете, джинсах, типовой многоэтажке. Они безлики и однотипны. И в этом причина моего отвращения ко многим современным вещам  – их создавали в спешке, на ходу, не придавая значения - по пути к прогрессу. Идея получения быстрой наживы истребляла эстетику. Среди старинных вещей проще найти следы одухотворенности – часто я пытаюсь представить, как выглядел и о чем думал создавший их мастер. Иногда я представляю, как эти вещи оживают – чтобы поделиться воспоминаниями о своем славном прошлом.
Мой новый дом был живым – в этом я не сомневался. Он напомнил мне о домике дядюшки Тыквы из Чиполино.  Все здесь было миниатюрным: прихожая метр на метр, на полу которой с трудом умещался коврик для ног, проходная комната с мазаной печью – гостиная и кухня в одном флаконе, а из нее – дверь в спаленку, где кроме кровати ничего не поставишь. Места настолько мало, что уют создается исключительно стенами – мебель не нужна. По счастливому стечению обстоятельств это чудо-дом пустовал - уверен, что его хозяева тоскуют по нему в одной из убогих однотипных коробок города. Они ищут то, чего в городе нет… Здесь это повсюду. 
- Назад дороги нет, - сказал я вслух, и чтобы занять себя чем-то принялся разжигать огонь в печи. Отворил заслонку, бросил пару поленец, добавил тоненьких щепочек. Тут же у печи, рядом с дровами лежал  старый глянцевый журнал без обложки.  Я со странным чувством взял журнал, перелистнул несколько страниц.  Нет, это не наш, точнее – не её… Было бы странно найти в заброшенном сельском доме журнал по современному дизайну. Я с облегчением оторвал  несколько страниц, смял и подбросил в печь. «Интересно, как бы отнеслись издатели, узнав о подобном применении?» - подумал я.
- Она бы даже не расстроилась, - ответил я сам себе вслух и подбросил в огонь полено.
К вечеру в доме стало по-хорошему тепло. Стопа макулатуры возле печки портила интерьер, и я вынес ее в сарай, оставив пару журналов на растопку. Да, конечно она не расстроилась бы.
Людей, лишённых претензии к окружающему миру не может расстроить любая польза от результатов их труда. К тому же, Ли никогда не относила свой журнал к литературному наследию. Она была из числа людей, напрочь лишённых честолюбия.
- Если бы мне хотелось переплюнуть Достоевского, я бы попыталась это сделать давным-давно, - иногда говорила она. – Я просто зарабатываю деньги.
Хотя прагматизмом она заразилась от меня – я это любил повторять. Поначалу она не спорила, потом начала возмущаться:
- Заразиться можно дурной болезнью или ОРЗ, а такая болезнь, как прагматизм,  медицине не известна, - парировала она, когда я с видимым удовольствием отмечал то, что её характер всё больше и больше напоминает мой.
  Она велась на провокацию и раздражалась в ответ на такие замечания, самолюбиво не позволяя мне считать её обезьянкой.  Болезненное самолюбие – ужасный бич для Ли. Она отказывается считать, что находясь в обществе, трудно выделить свои собственные, очищенные от стечения обстоятельств и посторонней помощи заслуги. Это нам так хочется: считать, что всего  мы добились сами. В том-то и дело, что трудно провести черту, за которой заканчиваешься ты и начинается кто-то – в особенности, если дело идёт о близком человеке. Наше окружение не может не влиять на нас и то, что мы делаем. Волей-неволей мы рефлексируем на  внешний мир, в душе желая видеть в его глазах одобрение. Но Ли очень важно всего добиться самой – а это трудно, учитывая то, что я всегда путаюсь у неё под ногами со своей помощью. Мне кажется, она готова иногда убить меня  – для обретения истинной независимости.
- Умри, деспот! – скажет она, замахиваясь огромным кухонным ножом.
- Осторожно, Лиза! Не порежься! Давай я сам! – отвечу я, отнимая нож и втыкая его себе в сердце по рукоятку.
Абсурдный сюжет, но суть передает верно - я часто усугубляю, лишь бы Ли не перетрудилась.
За время нашей совместной жизни я окружил Ли тотальной заботой, заставил забыть трудностях, которые ей пришлось пережить до меня. Поначалу она была благодарна, потом начала злиться, проявляя болезненную самостоятельность. Безусловно, я заигрался в отца, не желая признать: ребенок подрос, тотальная опека его обременяет. Последнее время Ли демонстрировала полное безразличие ко всему. Похоже, что она строила планы побега или действительно надумала прикончить меня. Шучу: навряд ли… Вся беда моя была в желании преодолеть давнее безразличие со стороны Ли к моей персоне, мне так хотелось с её стороны эмоций, подтверждающих наличие чувства. Однажды я почувствовал, что их нет. Никаких: ни нежных, ни враждебных, ни товарищеских. Не хотелось в это верить – и я всеми силами не верил. Я даже придумал, что ты, повзрослев, научилась мастерски скрывать то, что чувствуешь.
 Кажется, первое подозрение появилось около трёх лет тому назад. Её взгляд стал стеклянным, вид - отсутствующим. Она стала часто пропадать вечерами, возвращаясь часто много позже меня – иногда глубоко за полночь. Ссылалась на работу:  якобы она вот сейчас поняла, насколько этот журнал – её собственное, путь к самореализации, возможность раскрыться и прочее-прочее-прочее. Речи её были пылкими, но лишёнными конкретики – я не верил ей. Неплохо зная женщин и с оглядкой на себя, я было подумал, что в её жизни появился другой мужчина.
Не то, чтобы я запаниковал , но мысль о том, что Ли перестала быть моей частной собственностью, лишила меня покоя.  Пришлось, хотя и не без колебаний, принять решение – так сделал бы любой, будь он человеком действия: я нанял частного детектива – ищейку, обязанную разъяснить мне то, что происходит с Ли. Я не сразу на это решился – решение было принято после миллиона попыток поговорить с ней по душам. Достучаться до нее мне не удалось. Ей это было не нужно, казалось, она презирала меня просто за то, что я есть. Смешно, но больше всего меня раздражало в ней полное равнодушие к внешнему виду. Зная, как важно для меня чувство стиля, Ли перестала придавать ему значение. В свое время она от меня черпала его основы – день за днем, терпеливо на собственном примере я обучал ее умению выглядеть. Глядя на нее сейчас, трудно было поверить, что еще недавно она предпочла бы вообще не явиться на встречу, чем прийти в неправильных туфлях  или джинсах сомнительного оттенка. Ли будто подменили.
 Желание узнать правду не принесло мне ничего, кроме неприятностей. Меня прилично тряхануло в наказание за организацию слежки за собственной женой – и поделом. Мне казалось, что я слежу за Ли – а те, кого я нанял для этой цели, следили за мной и, правильно все рассчитав, обокрали. Кража наделала много шума и заставила меня взглянуть на привычные вещи под новым углом. Но серьезные финансовые потери - сущая безделица на фоне того, что припас для меня Всевышний напоследок. То, что я узнал, было настолько жутко, что лучше бы мне умереть в неведении. Я не уверен в своей догадке, но разбираться не хочу – проще просто все забыть. Знание было случайным, и даже сейчас я недоумеваю, почему я не поинтересовался всем этим раньше – тогда, когда всё только начиналось. Случившееся по вероятности события опережало зависание подброшенной в воздух монеты. Всё было просто, и потому – жутко. Надо было просто проверить раньше. Разве я тогда мог предположить такое? Да и не хотел я ничего знать, тем более – интересоваться с пристрастием её прошлым. Какое могло быть прошлое у восемнадцатилетней девочки: садик, школа, первая прыщавая любовь? Разве это могло как-то помешать тому, что я почувствовал, увидев её впервые в коридоре своего офиса?
Миллионный  раз я прокручиваю в памяти этот момент по мгновениям, не упуская ни одной детали:  понимая, что это путь к шизофрении, я стараюсь абстрагироваться от деталей, но это невозможно…

Одиннадцать
- А вот и Лев Борисович. Вам повезло, - переступив порог парадного, я услышал писклявый не по возрасту голос администратора Валентины Юрьевны, беседовавшей с  одетой в дешёвую спортивную форму девушкой-подростком. Я не уставал поражаться комариному писку, который давила из себя Валентина Юрьевна – без сомнения  чрезвычайно женственная особа «за пятьдесят с хвостом», довольно длинным. Мне не раз приходилось слышать, как иногда она, забываясь, переходила на обычный, вполне  приятный голос, то это продолжалось недолго. Валентина Юрьевна быстро спохватывалась и снова бралась за своё сюсюканье.
Валентина Юрьевна из дворян. Породистость помешала ей найти достойного спутника жизни – дворян нынче не густо. Она жила в своем собственном мире, ценности которого запутались в далеком прошлом. Манеру сюсюкать я связываю с тем, что ей, вероятно, нравилось ощущать себя маленькой девочкой, над которой время не властно. В этом она видела определенный аристократизм. Спорное заблуждение – однако, никто не брался разубеждать Валентину Юрьевну.
Мне не пришлось ждать, чтобы увидеть лицо той, кому повезло c точки зрения Валентины Юрьевны. Ты повернулась ко мне без всякого интереса – скорее с облегчением – и протянула бумажный конверт:
- Курьерская доставка, лично в руки, - сказала ты обычным тоном безразличного ко всему, вечно спешащего посыльного и протянула конверт. 
Густой, тёмно-каштановый хвостик волос  на твоей макушке топорщился, непослушные пряди выбивались отовсюду, лоб блестел, нос пестрел золотистыми веснушками, и я увидел твои глаза… Такими должны быть глаза русалки - не зелёные, а оливковые, с крошечными голубыми точками. На мгновение мне показалось, что я вижу привиденье. Я даже подался назад и уставился на тебя в полном смятении. Неуловимое, эфемерное сходство с  кем-то давно позабытым возникло – и тут же пропало. Моя реакция не укрылась от тебя, ты посмотрела на меня странно, как на психа, и, опустив руку с бланком,  спросила:
- Вам нехорошо?
  Видимо, напряжение последней недели и невыносимая жара на улице давали о себе знать: ты показалась мне удивительно похожей на женщину, исчезнувшую из моей жизни при совершенно детективных обстоятельствах. Наш кратковременный брак и ее побег в неизвестном направлении на долгое время определили во мне подозрительное отношение к женщинам. Правда, волосы у нее были не каштановые, как у тебя, а светлые, как лен... Я был молод, наивен  и влюбился в нее почти с первого взгляда. Даже умудрился жениться – стоило ей поманить меня. С тех пор прошло много лет, ушло недоумение от ее побега, новые женщины наполнили мою жизнь, но я время от времени вспоминал о ней. Пока ей не было равных.  Неудачная женитьба поселила во мне кучу комплексов. Я некоторое время считал себя наивным простофилей, провести которого под силу любой неглупой симпатичной девушке. Потом, уже в Америке, все наладилось само собой. И вдруг этот призрак…
Ты нетерпеливо смотрела на меня, ожидая, пока я распишусь о получении пакета, наш администратор озабоченно листала блокнот, будто там могла быть какая-то мало-мальски важная запись… Лично я в этом сомневался, но кинув на неё взгляд, почему-то сразу успокоился и ответил тебе:
- Это всё жара. Давайте, что там подписать?
Получив мой размашистый росчерк на документе, ты тут же выпорхнула на улицу и укатила на велосипеде, оставленном у входа – грянувший внезапно ливень не был тебе помехой.
Я поднялся к себе и погрузился в работу. Ощущение того, что со мной произошло что-то необычайно важное, не оставляло меня весь день. Перед уходом домой я спросил у секретаря:
- С какой курьерской службой у нас договор?
- «Экспресс»,  - ответила секретарь. – Какие-то проблемы? – лицо её приняло озабоченное выражение.
- Нет, просто уточнил, - ответил я и потянулся к телефону: утренняя встреча не давала мне покоя, и ближе к концу рабочего дня я сознался себе, что только и думаю о том, как найду тебя.
Это напоминало колдовство. Мы виделись не больше минуты, но с тех пор я впал в давно забытое состояние заторможенной мечтательности. Мало того – это не расстраивало меня, а напротив – вдохновляло. За тот день мне удалось решить два сложнейших вопроса-висяка, ещё вчера казавшихся мне неразрешимыми - я был на подъёме, преграды перестали для меня существовать.  Мне было приятно думать о том, что встреча с тобой приносит удачу… Твоё лицо стояло у меня перед глазами, будто ты была рядом. Я моделировал его выражения – радость, грусть, заинтересованность, удивление. Представив, как ты улыбаешься, я думал, что ямочки на щеках очень тебе пошли бы. Хотя их отсутствие не расстроило бы  меня совершенно. Я опасался лишь твоей чрезмерной молодости: мне было тридцать восемь, я  подзабыл опыт общения с подростками женского пола. «В конце концов, подожду, пока подрастёт», - решил я наконец и перестал мучиться.
Тебе оказалось целых восемнадцать – не так и плохо. На следующий день я явился к входу в твою контору и стал ждать – сам не знаю зачем. Конечно, я ехал к тебе не просто посмотреть, как ты паркуешь велик у входа.  Но увидев тебя, почему-то спасовал. Тогда я почувствовал себя неподвижным бронзовым памятником, поставленным посреди улицы на потеху зевакам: чужие жизни проносятся мимо, приходят и уходят интересные и не очень люди, а он всегда невозмутим и неподвижен – пусть даже самая прекрасная женщина мира пройдёт неподалёку. 
Я подождал, пока ты отправишься  развозить пакеты,  и уехал на работу. У меня не хватило духу, чтобы окликнуть тебя…  Ты не выглядела застенчиво, вовсе нет – дело было во мне: я побоялся оскорбить тебя напором уверенного в себе, взрослого, обеспеченного человека, хотя до недавнего времени считал, что нет вещей, мне недоступных или недозволенных. В то дождливое утро, когда ты спрыгнула с велосипеда в двадцати метрах от меня, я подумал, что не подготовил достойной фразы, которой начну разговор – поэтому никакого разговора не будет. Раньше я предпочитал действовать наобум, импровизируя на ходу – и отдать должное моему обаянию, почти всегда попадал в цель. На этот раз применить свой обширный опыт показалось мне невозможным. Ты была особенной, я не мог применять к тебе пусть и  проверенные, но порядком истасканные приемы. Странно: за секунду до того, как окликнуть тебя и просто подойти, я понял, что не хочу скорого результата. То, что ты нужна мне, не вызывало сомнений, но я должен был увидеть в твоих глазах хоть тень заинтересованности. Я понимал, что старше и чувствовал ответственность за развитие наших отношений. Чувствовать себя беспомощным было необычно, но таковым я и ощутил себя, наблюдая, как ты исчезаешь  в людском  потоке: луковица каштанового хвостика на макушке, хрупкая, совсем детская спина, обтянутая простенькой спортивной майкой. Наблюдая твой вполне предсказуемый побег, я уже тосковал…
Я завидовал городу, проглотившему тебя, зданию твоего офиса, удостоенному твоих ежедневных визитов, неизвестному мне дому – твоему пристанищу. Связанное с тобой поглощало меня, затягивало – сопротивляться я даже не думал.
Десять
По пути на работу чувство недоумения по поводу моей нерешительности сменилось раздражением. «Да что происходит, чёрт возьми! Будто напрочь ум потерял… Я не знаю даже имени этой девчонки, а уже надумал неизвестно что – веду себя, как прыщавый подросток! Таня засмеёт меня – и будет права», - что-то в этом духе думал я и потому приехал на работу злым и накрученным. Мысль по поводу того, что подумает Таня, посетила меня впервые. Мы встречались уже почти год и вполне устраивали друг друга – встречи получались не чаще двух раз в неделю. Мы познакомились на какой-то выставке – Таня была очень хороша собой, жизнерадостна и проста в обращении. Всё закрутилось быстро и без лишних ломаний: как и я, Таня жила во имя карьеры, личную жизнь позволяла себе в исключительных случаях, фоновым режимом – не более. Она была замужем и не собиралась ничего менять – для меня это было большим плюсом: жениться я не спешил. Тем вечером мы должны были встретиться, и я очень надеялся, что Таня выбьет из моей головы нелогичное увлечение.
Всё вышло наоборот. Я повёл себя резко и раздражительно, лишь только она переступила порог моей прихожей. Определенно, я искал, к чему придраться и мгновенно нашел повод. Пустяк: её шелковый шарф показался мне слишком ярким. Видимо, дизайнер использовал в качестве натуры винегрет двухдневной давности – не самый удачный выбор… Мне угодно переоценивать важность аксессуаров по той простой причине, что при грамотном подборе они придают внешнему виду изысканный лоск. Если вы не придаете деталям значения – вас этим не задеть. Я на деталях помешан, потому не сдержался и  сморщился. Не заметь Таня моей гримасы – возможно, всё бы сложилось иначе. Но она заметила.
- Что с лицом? – спросила она удивлённо после беглого поцелуя в щеку. – Ты будто крокодила увидел.
- Что за странный шарф? –  прямолинейно спросил я.
- На прошлой неделе муж привёз из Милана. А что, плохой? – спросила она и подскочила к зеркалу, придирчиво глянула  на отражение и улыбнулась. – Прекрасный шарф – вызывающий, я бы сказала. Очень в тон к моему нынешнему состоянию: я воюю со всем миром.
- Я не хочу воевать. Сними его, - не попросил, а потребовал я.
Таня оторвалась от зеркала и, всё ещё улыбаясь, исподлобья посмотрела на меня:
- Как раз собиралась, - отметила она. – Не груби. С тобой что-то не так?
В её планах на вечер не входило сдаваться и конфликтовать.
- Со мной всё так. Просто сними, - настаивал я, не поддаваясь её игривому тону.
Она, не переставая улыбаться, и придав лицу выражение шутливой страстности, медленно стянула мерзкий шарф и уронила его на пол. После секундной паузы Таня, с удовольствием  демонстрируя тонкие запястья, расстегнула верхнюю пуговичку на платье. Её взгляд затуманился, губы приоткрылись: спустя минуту платье отправилось за шарфом на пол. Белья на ней не было…
…Щёлк! Ты бросаешь тяжёлую сумку с корреспонденцией в корзину на багажнике велосипеда и легко перебрасываешь ногу через  раму – на макушке веселится хвостик каштановых волос, старенькая спортивная форма обтягивает тебя, как подобранная по размеру латексная перчатка. Видно, что лифчика на тебе нет – зачем? – тебе нечего в него класть, и я не на шутку волнуюсь, есть ли там, под лосинами, что-то типа трусов – издалека трудно разглядеть. Весь день я не могу собраться, постоянно отвлекаясь на эти детали. Похоже, я сошёл с ума…
- Бесстыжая, - выдохнул я и шагнул к Тане. Неловко было оттолкнуть её прямо сейчас, хотя поначалу я ухватился за треклятый шарф обеими руками. Думаю о тебе…
Через полчаса тщетных попыток возбудить во мне ответное чувство, Таня устала. Спонтанная эрекция пропала, не оставив надежды на скорое возвращение.
- Выпьем? – предложила Таня.
- Не хочется, - ответил я безразлично. 
- О чём ты думаешь? – спросила она, развернувшись ко мне и подперев локтём голову.
Я молчал, стараясь придать лицу как можно более сонное выражение.
- Не хочешь говорить? Значит что-то серьёзное, - с этими словами Таня села на кровати, обхватив колени руками. Другой мужчина, с другими мыслями на моём месте умилился бы изяществу её позы, трогательно спутанным волосам, полным губам, ярким даже без помады. Но моё сердце уже целиком принадлежало тебе. Прелести Тани с этого момента волновали меня не более удачного телесюжета или, скажем, обнажённых моделей со страниц журнала для мужчин. Тешить её напрасными надеждами было подло.
- Я изменил тебе, Таня, - сказал я громче, чем следовало. Эта простая, лишённая эпитетов фраза прозвучала конкретно и оттого грубо, будто говорил её автомат, а не человек.
- Я так и думала, - сказала она и отвернула лицо. – Спасибо за честность. Мог бы и промолчать.
Я собрался с духом:
- Я не хочу тебя обманывать, Таня. Уже не будет, как раньше.
- Ты жесток, - прошептала она, помолчав.
Мне показалось, что голос её дрожит. Ей  не хотелось, чтобы я видел её слёзы – она поспешно встала с кровати и скрылась в ванной. Я не думал, что будет так непросто.
Лёжа на кровати и слушая, как бежит вода,  я думал о том, что Тане просто не повезло. Я оправдывал свой прямолинейный поступок исключительно  уважением к её неоспоримым достоинствам. Как же непохожи вы были! Роскошная, уверенная в себе Таня и ты – неоперившийся воробей, возможно знакомый с вопросами пола исключительно по «кино для взрослых».
Таня вышла из ванной, завернутая  в полотенце. Она держалась молодцом: лицо спокойное, взгляд уверенный. Она всё-таки поплакала – глаза были припухшими и красноватыми. Сдался я ей… Надеюсь, дело не во мне – просто ей было тяжело такое слышать. Говорить ещё тяжелей…  В эту минуту я ненавидел себя за жёсткость, но держался изо всех сил: любой шаг назад она могла расценить, как неуверенность в принятом решении, и наш разрыв грозил затянуться на недели, а то и месяцы изматывающей агонии.
Итак, я продолжал лежать на кровати, задумчиво глядя в потолок. Её голос прозвучал нарочито громко и твёрдо:   
- Что ж, не стану надоедать. Передумаешь – звони. Уверена, что ты погорячился, - и она вышла в прихожую.
Я набросил халат и прошёл следом. Она уже застегнула платье и наклонилась за шарфом. Меня наполнила преждевременная радость по поводу того, что удалось избежать неприятной сцены. Я ошибался.
- Зачем была эта комедия? Сказал бы сразу, - и губы её задрожали.
Чёрт, я уж думал, что пронесло – но Таня, сильная, уверенная в себе Таня, иногда вела себя, как обычная женщина: глаза её из розовых  стали малиновыми, и слёзы брызнули, как вода из душа.  Я даже отступил на шаг.
- Погоди, я принесу воды, - сказал я, порываясь скрыться на кухне в надежде, что она не станет унижаться ожиданием.
- Да пошёл ты!... - без всякой злобы, с какой-то отчаянной обидой сказала Таня и ушла.
Дверь негромко захлопнулась, и я испытал сумасшедшее облегчение. С утра я постоянно ощущал твоё присутствие, и было приятно побыть наедине с этими мыслями - вспомнить малочисленные, и оттого архиважные детали наших коротких встреч: твою худенькую, невысокую фигурку, острые ключицы, алые пятна румянца на щеках, дурацкую причёску.  И дождь – он всегда был рядом с тобой… Жара, духота, напряжение от ожидания разражались дождем с твоим появлением.  Мне ровным счётом ничего не стоило нарисовать тебя, бегущую под дождем, и тут же пристроить в рамку на журнальном столе.


Девять
  Спустя время, когда мы подружились, и ты стала навещать меня, картинка попалась тебе на глаза.
- Как красиво! – похвалила ты, узнав, что я немного художник. – Кто это?
Пришлось признаться, что это  ты… Но всё это было потом. Сейчас  я смотрел на только что завершённый портрет и думал о том, что счастлив просто от того, что встретил тебя.
На секунду вернулся и тут же исчез печальный образ Тани – грустить мне не хотелось. Я ещё раз мысленно поблагодарил её за сдержанность. Можно сказать, что я отделался лёгким испугом, обошлось без затяжных театральных разборок с битьём посуды.
Елизавета… Твоё имя слегка удивило меня. Поскольку всё, связанное с тобой было хорошо, имя понравилось.
«По крайней мере, необычно», – подумал я и улыбнулся.
С какого перепугу люди так называют детей? В честь прабабушки? Кино хорошее посмотрели? Просто накатило? Последнее – скорее всего.
Лирическое отступление о жалости
То, что ты оказалась сиротой, с одной стороны обрадовало, с другой - насторожило. Такие истории часто покрыты печальной романтикой: трагическая гибель родителей в раннем детстве, воспитание усталой от жизни бабушкой, на мизерную пенсию которой ты раз в год позволяешь себе купить блеск для губ или хорошие колготки. Я очень не люблю испытывать жалость. Если она к тому же направлена на предмет моего вожделения – жди беды. Жалость вытесняет желание, превращая отношения в занудную благотворительную акцию. Вспомнился  пример из личной жизни: одна из моих женщин, похоронив отца, так горевала, что полностью потеряла связь с реальностью. Я знал, что деду было больше девяноста, в последние годы его разбил жёсткий паралич, он через раз узнавал близких, доставляя им массу хлопот. Но стоило ему уйти в мир иной – оказалось, что вокруг него вертелась вся семья, практически не встречавшаяся по другим поводам. Уход за дедом был своеобразной эстафетой, где заботливые родственники сменяли друг друга на протяжении многих лет. Скептики могут обосновать неустанные хлопоты о старике и тем, что доживал он свои годы в огромной квартире в историческом центре города – я не хочу судить. Могу сказать, что всех сильно напрягала общая проблема заботы о старом больном человеке: это занимало время, поглощало эмоции и средства. Но постепенно многие из членов семьи, сталкиваясь в прихожей больного ветерана и перебросившись парой фраз о его текущем состоянии,  начали обсуждать вопросы посторонние, никак не связанные с общей заботой. Обнаружились общие интересы, приятные воспоминания, и через некоторое время многие стали воспринимать эти посещения, как возможность общения, для которой при прежних, казалось бы, более благоприятных условиях, времени не находилось.  Мне казалось всё это безумием: дни рождения паралитика, длительные чаепития у его постели с бесконечными разговорами «про жизнь», постоянно обновляемая свежая груша на прикроватной тумбочке – раньше, будучи в сознании, дед очень уважал груши… Утратив связь с внешним миром, старик ни разу не вспомнил о грушах, но близким нравилось быть готовыми к любому капризу.
 Однажды ветеран устал от суеты вокруг себя и ушёл туда, откуда не возвращаются – такова моя версия кончины патриарха. Казалось бы: люди, уставшие от забот о прикованном к постели родственнике, должны вздохнуть спокойно. Но нет, смерть ветерана сломала теперь уже привычный распорядок их жизни – с постоянными посиделками у постели, выполнением довольно хлопотных обязанностей по ежедневному туалету и кормёжке дедушки. Безутешная дочь покойного, с которой на тот момент меня связывали довольно тесные отношения, не просто  впала во вполне понятную в данном случае грусть – она чуть не потеряла рассудок. Месяц она несла в телефон какую-то чушь, отказывалась от встреч, хотя я искренне жалел её и хотел поддержать, а когда, наконец, нашла для меня время, я понял, что кроме жалости ничего к ней не чувствую… Моя подруга выглядела печально: смотрела стеклянными глазами мимо меня, заламывала руки, и я понял, что пережитое  горе вычеркнуло меня навсегда из её сердца. Я не считаю себя чёрствым человеком, скорее наоборот: я отзывчив и готов идти на помощь. Но в том случае помощь моя была не нужна – человек упивался своим горем. Я ошибочно думал, что время и моё живое участие помогут бедняжке прийти в себя. Спустя полгода я понял, как ошибался: все наши встречи теперь посвящались скорби по усопшему; всё, о чём я заводил речь напоминало ей о безвозвратности потери. В конце концов, мне стало казаться, что она находит во мне черты сходства с покойником – оттого так печалится при встречах. Пора было прекратить это заунывное, как погребальный звон, общение. Я даже не заметил, когда перестал звонить ей, а когда вспомнил, как давно мы не виделись – вздохнул с облегчением. Я явно досаждал ей своим назойливым вниманием. Виной тому были ещё свежие воспоминания о той безудержной страсти, которой были пропитаны наши встречи до печального события… Даже сейчас я испытываю лёгкое возбуждение от того, что мы творили. Дама была на редкость бесстыжей, чего нельзя не ценить.
Как-то я мельком видел её на улице – даже узнал с трудом, до того она изменилась: ей явно не было дела ни до костюма, ни до причёски. Собственно, к длинному, монашескому одеянию цвета вороньего крыла трудно применить слово «костюм» - разве, в смысле «карнавальный». Тёмной, безмолвной  тенью она двигалась в разноцветном, шумном людском потоке.  Угрюмое, без косметики лицо по-прежнему несло печать скорби. Потом я узнал, что она уверовала в какого-то нового, совершенно живого бога, сумевшего с большим успехом заменить ей покойного отца, чем я. Я ревновал её, не понимая, чем бог лучше меня, и почему она забыла обо мне так легко. Впрочем, я тоже недолго оставался безутешным, поспешив избавиться от бесполезной жалости и переключившись на Таню.

Восемь
Множество женщин – на раз, на месяц, на год. Поочередно или одновременно – их имена и лица в моей голове… Бесплодные попытки забыть сильное и слепое чувство, испытанное однажды к той, что исчезла, будто и не существовала в реальности. В тех, что были после нее я искал сходство с ней, не находя, шел дальше. Черты лица, фигуры, походки, голоса – все смешалось в одном несуразном омлете, пересоленном и жирном, чтобы в одночасье утратить всю свою прелесть. Спустя столько лет я испытал к тебе чувство сродни тому, первому и мощному – и боялся спугнуть его. Ты ворвалась в мою жизнь неожиданно, застав врасплох, разрушив стереотипы в отношении молодости.
Я снова вспомнил веснушки на твоём носу, насмешливый взгляд - и волна восторга накрыла меня. Жалость? К тебе? Ты, как опытный полководец, даже не вступив в бой, в каких-то пять минут разоружила многотысячное войско – пойдя по пути кратких переговоров и наплевав на мои выдающиеся достижения в прежних битвах за любовь. Ты внушала восторг, ожидала преклонения – и получала. К моменту встречи с тобой я был достаточно взрослым, чтобы разглядеть в тебе женщину - возможно, незаметную мальчишке. Разве старенькая майка, рваные кроссовки или сомнительного качества велосипед могли ввести в заблуждение ревностного ценителя истинной красоты?
Месяц я встречал тебя перед работой. Мне казалось, что в утренней суете мой автомобиль не бросается в глаза. Я ревниво изучал фасад твоего офиса, не понимая, что общего у этого бетонного уродца с тобой.   Я любовался, как ты спрыгивала с велосипеда, взбегала по ступеням. Я был уверен, что тебе нет никакого дела до окружающего мира: ты всегда смотрела под ноги, уши затыкала наушниками. Прорваться сквозь ограду, за которой ты пряталась от внешнего мира, было непросто. Я изучал тебя. Принадлежа чуждому, неинтересному  тебе миру, я имел «так себе» шанс на успех. В один из дней я осмелел и, выйдя из машины, стал прогуливаться у входа.
- Классный велик, - похвалил я, когда ты вынырнула из людского потока.
Ты повернула ко мне лицо, будто ожидала увидеть, прищурилась и ответила:
- Махнёмся?  Давно думаю о машине. Ваша вполне подойдёт, - ты кивнула в сторону стоянки, где кроме моей машины не было ни одной. – Ведь это ваша?
- Моя, - признался я.
Ты посмотрела на меня с подозрением.
- Я помню Вас. Вы из «Юэса» - шикарный офис, противная администраторша. Я видела Вас вчера на этом же месте. Зачем Вы следите за мной? Вы маньяк? – и ты на всякий случай отступила, готовая вскочить на велик и укатить, пока я разберусь с машиной.
- Нет, - ответил я и снова пожалел, что не подготовился к диалогу. Но ты помогла мне.
- Жаль, - вздохнула ты. – В последнее время я часто думаю, что лучше бы пристукнул кто…
Для юности это типично – искать проблемы.
Тогда тебе хотелось драмы – ты думала, что хотелось…  Но мне в этой драме места не было. К тому же показывать свои чувства незнакомцу ты считала неуместной, постыдной слабостью, о которой  тут же пожалела.
Твоё лицо мгновенно стало злым и враждебным. Вскинув нос, усыпанный веснушками, ты тоном учительницы подвела итог беседе:
  – Я отвлеклась.  Так что Вам угодно?
Ты считала, что рубить с плеча и задавать прямые вопросы прикольно и правильно. С твоей точки зрения, прямота обескураживала и загоняла собеседников в тупик, а ты любила преференции.
Я заёрзал. Твой насмешливый взгляд из-под приподнятых бровей говорил о том, что тебе известно о моих намерениях – не слишком целомудренных, и тебя это забавляло.
- Вы можете считать меня психом, - ответил я. – Это даже правильно. Словом… Нам лучше переговорить за чашкой чая, если вы не откажитесь, - я пытался придать тону по возможности, наиболее мягкие тона.  По ту сторону улицы блистал зеркальными окнами вполне приличный для первой встречи ресторан, и я кивнул в его сторону. А когда посмотрел на тебя, понял, насколько тебя возмутило сказанное. Твое лицо пошло красными пятнами, глаза метали искры.
- Мне некогда распивать чаи, – отрезала ты, сузив глаза до щелок и приобретая сходство с азиаткой. – Ещё раз увижу – пожалуюсь охране.
И, резко отвернувшись, ты ушла, оставив меня наедине с мыслью о том, что я идиот. Конечно, убеждать всех в том, что девушки иногда отказывались от моих предложений выпить чаю, я не стану.  Вместе с тем глупо преуменьшать свои заслуги: чаще соглашались.  Удивлялись, краснели, ломались, выдвигали дополнительные условия, но все же соглашались. В затрудненных случаях – когда следовало поднажать  – я подключал машину, и все налаживалось. Важно уточнить, что мои транспортные средства выгодно выделялись из массы с того момента, когда я впервые сел за руль: стоимость их всегда бывала чуть дороже того, что я мог позволить себе на тот момент. Я будто гнался на своими машинами – и всегда догонял. До встречи с тобой автомобили были основной моей страстью. Стоит вспомнить мой первый, молочный форд – думаю, он запомнился моим тогдашним дамам, хотя по нынешним меркам ничем выдающимся его не отметишь. Тогда же, в начале «горячих девяностых», когда тридцать первая волга шла во главе парада, он  производил эффект фейерверка. Помню, купил его у одного барыги, чтобы сменить через год – кроме внешнего вида в машине не за что было зацепиться. Это было перед выездом в Штаты, а там с машинами все по-другому –  так закрепилась моя привычка к хорошим авто. 
Автомобили всегда были мне лучшими друзьями в амурных делах. Что может быть невиннее, чем предложение подвезти до дому в дождливую погоду, потом – просто подвезти? Я не часто злоупотреблял подобными практиками, но один из моих серьезных романов так и начинался.  Людям приятно ощущать заботу, а женщины вообще – особая категория. Иногда обычную отзывчивость или простую человечность они воспринимают, как ухаживание. Приведу пример из личного опыта: однажды задержавшись на работе дольше обычного,  я заметил на троллейбусной остановке одну из сотрудниц, увешанную тяжелыми сумками. Без задней мысли я предложил ей помощь:  отвез домой и донес до двери слишком тяжелый для неё груз. По пути выяснилось, что живет она одна, растит шестилетнего сына. Мы жили почти по соседству. После этого случая я всякий раз подвозил её домой, когда выдавалась возможность: и до этого я мог видеть её на остановке, но раньше просто не замечал. Над смыслом происходящего я не задумывался  до тех пор, пока однажды она не предложила мне зайти, при этом покраснев и отведя глаза. Я отказался, всю дорогу до дома думал о странном на мой взгляд, предложении. Чем больше я думал, тем меньше находил оснований на претензию. Окончательно убедившись в корректности собственных действий, я ответил на телефонный звонок – звонил неизвестный номер. Это была она – жертва моей отзывчивости. В сбивчивых выражениях она пыталась выяснить мое мнение по поводу её персоны, что-то в духе «я должна выяснить, мне казалось, что я небезразлична Вам».
- Я часто небезразличен к людям, - ответил я, начиная раздражаться.
- Мне неловко, простите, - сказала она дрожащим голосом и повесила трубку.
После этого случая я, конечно, не перестал подвозить знакомых, но стал осторожнее, предпочтение отдавая активным, живым особам, без тени одиночества в глазах – не люблю испытывать жалость и вину, за то, что не оправдал чьих-то, пусть и напрасных, надежд.
В случае с тобой машина отказалась играть на моей стороне. До этого всё было иначе – мои транспортные средства являлись мощным катализатором взаимоотношений, соблазняя потенциальных жертв красотой.  Видимо, ты отрицала материальное – или просто отрицала. Мысль, пришедшая через секунду после твоего ухода, поразила меня своей простотой. После сегодняшнего, конечно, уверенности в том, что это сработает, не было, но я решил попробовать и рассчитывал на успех.
На следующее утро я нарядился в спортивную форму, выкатил из гаража велосипед  и поехал к тебе. Душа моя пела, особенно во время выбора букета – без него я категорически не мог, даже вступая в конфликт с твоим представлением о независимости. Я выбрал гиацинты – они понравились сразу, после довольно быстрого изучения рынка: небольшой, чудесный букет, скрепленный белой лентой. Мне показалось, что ты не будешь сердиться на трогательные сиреневые цветы – и на меня вместе с ними.
В обычное время ты появилась. Напрасно я спрятался за углом – ты не оборачивалась по сторонам в страхе снова столкнуться с «маньяком», будто накануне не стращала меня охраной.  Через семь минут ты уже выбегала из здания с приличным пакетом корреспонденции – час пробил.
Я догнал тебя с трудом – одно время даже боялся, что ты вообще ускользнешь. Не дав тебе опомниться,  я забросил гиацинты в твою багажную корзину.
- Доброе утро! – сказал я как можно громче и увереннее.
Ты посмотрела на меня с некоторым удивлением, на гиацинты – с улыбкой, прорвавшейся сквозь стену твоих предрассудков о том, следует ли принимать подарки от первого встречного.
- Доброе. Вы сменили работу? – спросила ты, продолжая бороться с собственной улыбкой и пытаясь стать строгой.
- Нет, пытаюсь убедить вас в том, что порш – не приговор, - крикнул я, пытаясь не отстать от тебя и – одновременно - не попасть под колеса в тесном автомобильном потоке. 
С тротуара на мой крик обернулись какие-то люди, но в нашем с тобой случае беседу получалось вести только на пределе звука. Со стороны это выглядело странно, но мне выбирать не приходилось. В конце концов, ты всё равно остановилась бы – когда-нибудь.  Какое-то время мы просто ехали рядом, потом ты свернула в тихий переулок и остановилась.
- Мне сюда, - сказала ты  и кивнула в сторону какого-то заведения. - Вы хотите убедить меня в том, что не маньяк, и предпочитаете велик поршу? Напрасно: машины солиднее и удобнее. Вчера я просто была не с той ноги, а вы повелись.
- Я хочу убедить вас пообщаться не в таких экстремальных условиях – только и всего, - ответил я. – Что касается транспорта, то мне все равно – велик или автомобиль. А в случае с вами велик выигрывает: на машине я бы вас потерял. И я маньяк. Маньяк-перфекционист, пытаюсь довести то, за что берусь, до идеала…
- До собственного? – насмешливо уточнила ты, и я растерялся.
- Конечно… Разве вы не строите мир для себя? – удивился я и тут же понял нелепость своего вопроса. Он наталкивал на мысль, что идеалы бывают разные. То, что я в тридцать восемь вплотную подошел к этой мысли, было нормально. Но ты понимала то же самое в восемнадцать – этот факт обескураживал. Твой ответ сбил меня с толку совершенно:
- Строить мир для себя? Ни в коем случае – боюсь напортить. И, что важно:  я ничего не знаю об идеалах.
Похоже, ты смеялась надо мной. Моя заинтересованность твоей персоной была очевидна, и ты с садизмом юности упивалась производимым тобой впечатлением. В твоей игре не было ни злобы, ни коварства: заметив мое несколько растерянное выражение лица, ты спохватилась, будто удовлетворенная результатом,  прекратила свои упражнения в язвительной иронии и продолжила:
- Эту тему можно развивать часами - при том, что все будут правы. Я заканчиваю в шесть. Накрывайте свой чай где-то возле воды, только не далеко. Побегу, - сказала ты и скрылась.
Я был полностью подавлен, но все же счастлив. Наша беседа не сложилась в привычном для меня игриво-покровительственном тоне хозяина положения. Я был удивлен, что вообще сложилась. Наверняка я выглядел недотепой с сомнительным чувством юмора, которому нечем похвастаться, кроме порша. Разговор вела ты  - я же неумело, как несмышленое дитя, следовал за тобой, не в состоянии зацепиться своими сырыми заготовками мысли за твои идеи - выношенные, уверенные, непохожие на мои. Юная старушка… Я ошибочно полагал, что ты с открытым ртом станешь впитывать мою мудрость. Как оказалось, у тебя была своя.
Без четверти шесть я приехал за тобой. В три минуты седьмого ты появилась на ступенях в легком светлом сарафане и на каблуках – к моему огромному удивлению. Если честно, я думал, как помягче намекнуть тебе на то, что можно сменить спортивную форму на что-то более вечернее. То, что к свиданию ты приготовилась, еще раз подтверждало то, что в людях я разбираюсь так себе. Женская одежда удивительно шла тебе, делая взрослее – в восемнадцать это совсем не плохо.  Шокировать парикмахерскими трюками ты не собиралась, но хвостик распустила – без него твои волосы росли, как могли, то есть местами  торчали в разные стороны. Ни тени косметики, в руках – неожиданно дорогой клатч, который ты все время рассматривала с восхищением.  Я подумал, что ты его одолжила на вечер – и не ошибся.
Дорогой ты трещала без умолку. Ни о чем. И смеялась над тем, как мне не смешно. Опасаясь закрепить за собой имидж недотепы, я усиленно искал смысл в бестолковом потоке твоих слов – не находил, и все больше терялся. Столбняк, сковавший меня после нашей утренней встречи, не только не прошел – он усугубился. Твой новомодный жаргон держал меня в постоянном напряжении. Я тщетно старался запомнить что-то – ты владела им в совершенстве, подбрасывая все новые и новые вариации, и к концу поездки в голове у меня была каша. Я  поник духом. Но и твое веселье быстро закончилось: перед входом в ресторан ты оробела, хотя всячески пыталась делать вид, что посещение таких мест для тебя – обычное дело. К затронувшей тебя теме строительства идеального мира ты не возвращалась, молча и с интересом разглядывая интерьер и персонал ресторана. Красивое тесненное меню привело тебя в бурный восторг, цены шокировали.
- Если бы мне сказали, что жареного цыпленка можно продавать в пять раз дороже по сравнению с сырым – я бы не поверила! – почти шепотом заметила ты и скорчила гримаску. – А салат? Это цена за центнер? Да уж… Стоп! Мы пришли пить чай… Так, так… Нет, уж лучше салат! – сдалась ты и попросила: - Закажите лучше что-то сами, я тут ничего не понимаю, - ты подвела итог и отложила меню. 
Я охотно согласился. После акцентов на некоторых беспроигрышных блюдах – с моей точки зрения – ты помогла мне сделать заказ. Трудно было угадать твои предпочтения, но я должен был попытаться. Потом, каждый мой вопрос, и, следовательно – твой ответ, умножали то немногое, что я узнал о тебе. Хотелось знать все, чем больше – тем лучше. Я понимал, что в восемнадцать людям не до последовательности, вкусы меняются, даже скорее просто – только формируются. Мне так хотелось поделиться своими, но спешить не следовало: все знают, к чему приводят скачки от феодализма к развитому социализму, минуя промежуточные этапы. Так нельзя:  пропущенный строй неизбежно наступит, только с опозданием, и проходить будет по сжатому сценарию – а здесь возможны перекосы и форс-мажоры. Позже ты призналась, что вкуса поданного блюда не поняла совершенно, подавленная роскошью атмосферы заведения и обилием столовых приборов. Важно отметить, что я не заметил твоего замешательства – роль уверенной в себе молодой леди ты отыграла с успехом. Исходя из моих собственных впечатлений, в целом вечер удался: моя манера естественно, без излишней спеси вести себя в заведениях  тебе понравилась – было заметно, что к концу вечера ты полностью освоилась и защебетала, хотя поначалу больше слушала мои рассказы о жизни в Америке. Они всегда работали, но тебя быстро утомили, хотя ты из вежливости поддерживала беседу. Первые десять минут ты слушала с явным интересом: для тебя Америка была Луной, другой цивилизацией. Поскольку ты не видела перспектив переезда, информация о чужой, далекой стране была для тебя сродни телепередаче  с обилием рекламы или рассказу о чьем-то кутеже:  поначалу - забавно, потом – бессмысленно и скучно.  При первой же возможности ты ловко увела меня от американской темы к обсуждению последних  «шедевров» Голливуда – похоже, ты яростно ненавидела его со всем содержимым. Было радостно осознавать, что ты не всеядна. Тебя не прельщали кассовые  фильмы – за редким исключением. Быть «как все» ты не могла. Мне нравилось, как ты чувствуешь себя в роли кинокритика: твои замечания отличались язвительностью, точностью и отличным чувством юмора. Я слушал твой голос, поражаясь зрелости суждений, и не понимал, как жил без тебя раньше… Это было странно, нелогично, смешно –  но даже если бы весь мир хохотал, я все равно не отказался бы от затеи удержать тебя рядом надолго. Навсегда.
Тот вечер пролетел незаметно… Ты разговорилась, и мне стало известно, что никаких серьезных ухажеров у тебя нет, что ты учишься на журфаке и подрабатываешь не только курьером в почтовой конторе, но и журналистом – когда позовут, но ты это делаешь для поддержки формы, вдруг удастся написать что-то стоящее и выбиться в люди.
- На доставке лучше платят, - серьезно сказала ты. Я с некоторым сожалением отметил твою практичность. – В газете так не заработаешь. Потом, не всегда интересно то, о чем пишешь. Словом, когда тема неинтересная - статьи слабые, их потом стыдно. Мама считала, что мне в писатели – прямой путь. Смешная… А жить на что?  Да и разница между репортером и писателем колоссальная. Писатель должен иметь идею, большую – не такую, как у других. Вот как Толстой, только повеселее, что ли - нехорошо, когда все под поезд, - рассуждала ты. - А я просто не боюсь делать из слов предложения, и идей у меня – разве на рассказ…
По пути домой ты умолкла. Серьезно, без улыбки смотрела вперед и иногда шевелила губами, будто говорила сама с собой. Несправедливо было судить тебя за желание подзаработать – мне, с высоты своего изящного буржуйства, проблемы недостатка средств были не понятны. Я заметил, как ты мрачнела на глазах. Смена настроения была налицо – твое лицо выражало отстраненность, близкую к враждебности.  «Я где-то перегнул, - с сожалением подумал я. - Она считает меня недоумком, падким на молодое тело», - подумал я.
- Вы считаете меня легкомысленной дурочкой? – внезапно спросила ты и повернула ко мне лицо.
- Нет, вы же знаете, - ответил я и добавил:  – Не мучайтесь, вы не сделали ничего лишнего.
- Конечно, сделала, - сказала ты раздраженно и добавила: - Я расслабилась.
В другом случае я бы расхохотался – забавно наблюдать, как хорошенькая девушка вместо того, чтобы радоваться жизни, вовсю ищет причины для озабоченности.
- Вам не понять, - с жаром продолжала ты. – Вы взрослый, состоявшийся человек, видели мир и знаете куда идете. Мне так кажется.  А я живу без цели, без смысла. Я даже не влюблена ни в кого. Вот зачем я поехала с вами? Какая цель у меня была? Или это больше ваша цель…
- Лиза, мне кажется, вы чересчур копаетесь в себе, - вмешался я. – Скажите, вам не понравилась кухня?
- Очень понравилась, - ответила ты, покраснела от своего откровения и добавила: – Признаюсь, я никогда так хорошо не ела. И там очень красиво.
- Уже хорошо, - выдохнул я с облегчением. – Вам было скучно?
- О нет! Вы очень хорошо слушаете, - похвалила ты и улыбнулась.
- Вот и славно. Иногда можно и без цели, бесцельные моменты очень приятны. Потом  -  если вам нужна цель, то достойный ужин вполне подойдет. Лично я вижу больше смысла в телятине под соусом, чем в гамбургере. Смысл всегда есть.
Ты засмеялась.
- Вы демагог! Добрый,  чудаковатый… Хорошая мысль: много маленьких целей, если нет большой.  Но мне так все равно не подходит: я хочу остаться в памяти потомков навсегда! Как Че… Или – ну,  другие в голову не приходят, Че – молодец.
С этими словами ты умолкла и впала в мечтательную задумчивость. Как могло быть иначе при мыслях о великих тиранах? Че протестовал – как и ты, был хорош собой и популярен. Основным для тебя было наличие у него БОЛЬШОЙ идеи, придававшей жизни смысл – это захватывало, будоражило твое юное сердце.
- Притормозите здесь, за остановкой, вон тот подъезд, - попросила ты. – Спасибо за вечер, и жаль, что нет войны, - сказала ты, выходя. – Я непременно бы поучаствовала. Верите?
- Конечно! – заверил я.
Ты недоверчиво глянула на меня, пытаясь поймать на глумлении над твоими ориентирами. Но я был серьезен и непроницаем – актерский талант не подводил, не оставляя ни на секунду не только тебя, но и меня. Задержав пронзительный взгляд на моем лице, ты утвердительно кивнула и попрощалась. Когда за тобой захлопнулась дверь подъезда, разразился ливень – будто кто-то включил гигантский душ. Я и не сомневался в том, что нечто подобное должно было случиться.
Уехал я в большем недоумении, чем слушал тебя на обратном пути. «Я жутко несовременен… Несмотря на хорошую физическую форму и эти шмотки…», - думал я по пути домой. – Ей нужна война - я не могу её завязать: категорически не приемлю насилия.  Начиталась фигни, война кажется забавой. Наверняка от вида крови ее тошнит. Болтает, конечно – и сама себе верит».
Дома я быстро разделся и по пути в душ бросил взгляд на мелькнувшее в зеркале собственное отражение. Красивый, загорелый атлет - я не мог не нравиться женщинам. Никогда не было в них недостатка. Я хорошо говорю, умею слушать, изящно шучу – это подкупает. Могу похвастаться, что неплохо знаю женщин и всегда понимаю, стоит ли продолжать атаку или мне откровенно не светит. С тобой я не понял ни черта. Я не мог с уверенностью сказать, что покорил тебя своим сногсшибательным до сегодня обаянием. Кажется, ты вообще не поняла, зачем я позвал тебя на ужин. Было похоже, что эротическая составляющая моего интереса ускользнула от твоего внимания. Рой сбивчивых, незаконченных мыслей кружился в моей голове, пока я не понял: на тебя не действуют мои проверенные приемы обольщения, потому, что ты не женщина. Ты - ребенок. Ничейный щенок, придумавший, что жизнь – это война.
- Я научу тебя, детка... Научу, что жизнь – это счастье, которое никому не отнять. Не бойся быть счастливой… Это так просто – если действительно хочешь… - бормотал я в очередном приступе обожания.

Семь
О том, чтобы ехать домой не могло быть и речи: я был слишком взъерошен. Пожалуй, следовало собраться и просмотреть непринятые вызовы. Пара неопределившихся номеров, пять звонков от Валеры. Мы знаем друг друга больше десяти лет, поддерживая «клубные» отношения. Это значит, что при взаимной симпатии мы не становимся друзьями – и я, и Валера жалеем для дружбы время. Валера держит фирму, специализирующуюся на компьютерном сервисе. Когда-то давно он работал в органах, потом – возглавлял подразделение безопасности на моем предприятии, а потом придумал эту фирму. Так уж повелось, что по работе мы контактируем намного чаще, чем за ее пределами. В свободное время мы оба заняты женщинами, нам не до мужчин. Валера шутит, что после прихода импотенции наша дружба получит шанс на развитие. А пока  мы встречаемся в тех случаях, когда в отношениях с женщинами образуются пробелы  - чаще всего, если эти пробелы совпадают. Сегодня был как раз такой случай. Судя по активности Валеры, с ним происходило нечто, требующее активного обсуждения.  Тем не менее, на мой звонок он не ответил.  Я уже начал перебирать знакомых, подходящих для общения после одиннадцати вечера, когда телефон подал голос.
- Лева, слава богу! – радостно кричала трубка голосом Валеры. Там, откуда он звонил, было людно, и играла музыка.  – Как ты?
- Сам не пойму, - ответил я. – А ты где? Может, встретимся?
- Приезжай в «Арго», посмеешься над старым клоуном, - с готовностью предложил Валера, и я понял, что ему есть, чем развлечь меня. Он был старше всего на семь лет, но при общении грешил кокетством  по поводу своего «древнего» возраста.
- Ты один? – на всякий случай уточнил я.
- Как схимник.
- Жди, сейчас буду.
Я отключился и нажал на газ. Ехать вечерним городом было приятно: машин не так много, как в часы пик, на центральных улицах полно шумной молодежи, вечернее освещение делает город загадочным и нарядным. Он в предвкушении: вот-вот случится что-то захватывающее, пьяное, шумное, возможно – интересное. Если не повезет – разрушительное.  В такие минуты до боли не хочется быть одному, умные мысли, донимавшие днем, становятся весенними вялыми  мухами, а в голову приходит одно сплошное безобразие. Девушки кажутся красивыми – почти все, есть хочется так, будто пытался соблюдать пост, а пить …  Насколько сильно хотелось пить, понимаешь обычно только на следующее утро, когда ни есть, ни пить не хочется совершенно, и даже от вида воды к горлу подступает тошнота.  Кажется, что пить не будешь больше НИКОГДА, но проходит три дня, самое большее – неделя, и становится понятно, что зарекаться было рановато.
В тот вечер мое настроение было нетипичным: девушек я по пути не заметил ни одной, был сытым, а пить не собирался вовсе. Мне была нужна компания – Валера как нельзя лучше подходил для этой роли. Его болтовня никогда не перегружала, а просто отвлекала от шелухи рабочих будней. Избавиться от этого самостоятельно могут единицы.
«Арго» - модное место. Кто и когда это решил - неизвестно, это аксиома, спорить бессмысленно. Иногда бывать здесь – вопрос престижа. Я бываю здесь набегами, с момента открытия – а это уже почти пятилетку, но  до сих пор не могу сказать, что это: клуб, бар, кабак? Публика тут есть всегда, но тесноты не бывает: здесь дорого и стильно – очень подходит для одурманивания мозгов провинциалкам и задушевных встреч с друзьями типа нас с Валерой.
Паркуясь, я отметил: Валера без машины. Это означало, что планы на вечер у него серьезные, скорее это планы на ночь. Не реже раза в месяц Валера устраивает подобные вылазки – поддерживает форму.  О какой форме можно говорить, если после полуночи он плавно засыпает? Он никак не может согласиться с неумолимостью лет и спокойно спать ночами: посещение ночных заведений позволяет ему чувствовать себя моложе.
На этот раз я нашел его сидящим вразвалку в дальнем углу, на нашем обычном месте. Издалека мне показалось, что Валера спит. По всей видимости, он пришел давно – почти все места были заняты, а этот столик пользуется повышенным спросом ввиду аквариума во всю стену. Даже если не о чем говорить – можно смотреть на разноцветных тропических рыбок. В прошлое посещение я провел в созерцании аквариума около двух часов – и ушел полностью умиротворенным.
Валера спал – мне не показалось. Немудрено: на столе красовалась полупустая бутылка виски. Я легонько потрусил его за плечо. Валера открыл глаза и ошалело посмотрел на меня. Потом узнал и растекся в улыбке.
- Проснись, дружище, - сказал я и пожал ему  руку. – Что пьем? – продолжал я, протягиваясь за бутылкой.
Валера пил недорогой виски. Я знаю, что этот напиток – далеко не из числа его любимых, но Валера упорно заказывает его в общественных местах в угоду «общественному мнению», считая такой выбор хорошим тоном. Чудак…  Мне известно, какой он любитель сладкого – но пить ликеры так немужественно, мой друг не портит имидж ортодоксального мужчины.
- Ну, слава тебе...! – обрадовался Валера, просыпаясь окончательно. – Я думал, не дождусь… Выпьешь?
- Пожалуй, - ответил я.
Волшебным образом передо мной очутился стакан: к чести заведения официанты здесь напоминают факиров. Правда, и счета на оплату соответствующие – заведение оценивает себя безумно дорого.
Мы выпиваем. Я не закусываю почти ничего, кроме водки - Валера все запивает. Я наблюдаю, как он после глотка виски торопливо отхлебывает из стакана газировку и улыбаюсь.
Какое-то время мы молчим, продолжая думать каждый о своем. Я вижу, что Валера искоса поглядывает на меня. Ему кажется, что незаметно, но это не так – он уже порядочно загрузился, и разведчик из него теперь неважный. Мою улыбку он расценивает, как заинтересованность предметом его мыслей. Валера делает заговорщицкое лицо и торжественно сообщает:
- Лева, я влюбился.
Он вскидывает брови и приподнимает подбородок, глядя на меня из-под прикрытых век. Ему кажется, что сообщение должно сразить меня наповал. Я продолжаю молча улыбаться, предоставляя ему инициативу. За время нашего общения я слышу от Валеры такие признания с периодичностью раз в три месяца. Это очень влюбчивый человек, несмотря на свой солидный возраст. Девушки отвечают ему взаимностью; правда, узнав о том, что он женат давно и безнадежно, многие остывают раньше Валеры. 
На этот раз Валера влюбился по-настоящему. Он в это искренне верит – по крайней мере, сейчас обвинить его в лицемерии не пришло бы в голову даже самому проницательному человеку. Предмет его страсти неожиданно явился на свидание с подругой.
- Это черт знает что, Лева… - растерянно мямлит Валера, не стесняясь признать, что попал впросак. – Я даже подумать не мог… А ведь мог догадаться: она игнорировала меня почти два месяца, а потом совершенно неожиданно согласилась. «Хорошо, - говорит, - поужинаем – если другого выхода нет». А я, старый дурак, обрадовался… Только лесбиянки мне не хватало…
Валера полностью обескуражен. Таких проколов с ним еще не бывало. Его сознание отказывается перестроиться и принять поражение вместо победы. Сейчас, когда девчонка открыла ему карты, он захотел ее во сто крат сильнее – как нечто недосягаемое и необычное.
Он еще долго и довольно сбивчиво что-то бормочет. По нескольку раз повторяя сказанное, он будто заучивает свой промах. Доводы его больше похожи на оправдания и жалобы. Я знаю, что от этой неизбывной тоски не останется и следа уже через неделю. Но пока он безутешен. Валера ошибочно считает страдание неотъемлемым компонентом любви, переубедить его мне не удается.
Я терпеливо слушаю Валеру почти два часа. Число слов, произнесенных мной за это время – не более двадцати. Наконец, он утомляется. Душа его вывернута наизнанку, в сотый  раз возвращаться к своей проблеме он не хочет. Последние десять минут Валера вертит головой по сторонам: на уровне подсознания он уже в новом поиске. Но сегодня, похоже, «мужской» день: на все заведение не больше пяти девушек, и все «заняты». Самое время вспомнить обо мне. Валера отхлебывает виски из зажатого в мощном кулаке стакана, ставит его на стол с таким видом, будто избавился от непосильной ноши и поворачивает ко мне лицо.
- А ты как? Ничего? – осведомляется он, уверенный заранее, что на фоне его глобальной катастрофы мои проблемы – детский сад.
- Ничего, - отвечаю я и тянусь за своим виски.
Валера пристально смотрит на меня слегка прищуренными глазами.
- Что Таня? – продолжает он. Они знакомы, что дает Валере право периодически интересоваться моим мнением по ее поводу.
-  Ничего. Со мной уже ничего, - отвечаю я и с удовольствием замечаю, как Валера подается назад, стараясь рассмотреть меня получше. Он неоднократно лестно, даже чересчур, отзывался о моей бывшей пассии. Будь я ревнив или более увлечен Таней – меня бы это задевало. Но я никогда не считал ее роковой женщиной, как казалось Валере,  и не отводил ей более значимого места, чем  просто близкой знакомой – поэтому спокойно наблюдал за тем, как мой старший товарищ сглатывает каждый раз, когда разговор заходит об этой женщине.
Валера еще какое-то время сверлит меня взглядом, пытаясь примерить на себя мысль о неожиданно освободившейся Тане. Он не говорит ни слова, но это и не нужно:  его посветлевшее лицо кричит о том, о чем говорить он не станет – по крайней мере, сейчас. Чувствуя, что выдал себя, Валера делает бровки домиком и бормочет:
- Бедная девочка… Ты никогда ее не любил… Вы, молодежь, не видите самородков, не цените настоящего чувства.
Валере нравится читать нравоучения неразумной молодежи. Он не считает нас ровесниками, с чем лично мне согласиться трудно – после тридцати разница в несколько лет значения не имеет. Но, поскольку новость о свободной Тане скорее радостная, Валера закрывает тему и задает логичный с его точки зрения вопрос:
 - Перешел на мальчиков?
Считая Таню вершиной творенья, он не видит других вариантов.
- Нет, Валера, хуже… - отвечаю я и качаю головой.
- Куда уж хуже? – отвечает Валера, обращаясь к залу. – Не томи: кто? Откуда?
Мне нравится эта игра. Я выдерживаю небольшую паузу и с улыбкой отвечаю:
- Это ребенок.
Валера хоть и пьян, но пакости слушать не намерен. Он неплохо знает меня, чтобы поверить в то, что услышал. Он собирает воедино осколки своей трезвости и подмигивает мне – мол, вижу, что разводишь.
- Это мальчик, причем несовершеннолетний – следуя твоей испорченной логике, - делает Валера единственно правильный вывод. Он очень собой доволен, а мне радостно видеть, что ему уже лучше, чем два часа назад.
- Это девочка, ей уже восемнадцать. Не так все и гадко, как могло быть в моем случае, - успокаиваю я товарища.
Между нами с Валерой давно решено: он – хороший парень, я – отморозок. Но сегодня я отступаю от амплуа злодея и выступаю в роли абсурдно положительного простофили. Я вспоминаю, что каких-то три часа назад мы с тобой сидели рядом, как сейчас сидим с Валерой. Ничего не поделать – я начинаю блаженно улыбаться, как полный кретин - в моей лексике, или как влюбленный - на правильном, но бедном языке Валеры.
- Зачем она тебе? Где ты ее нашел? – Валера забрасывает меня вопросами, не слушая ответов. – Или это она тебя нашла?
Мой друг не скрывает искреннего беспокойства, он одержим фобией браков по расчету. Он состоит именно в таком браке, отрицая тот факт, что за все надо платить. Его жена на пятнадцать лет моложе, по его версии «эта особа» купила его на свою молодость, и со времен регистрации брака ежедневно превращает его жизнь в пытку. Почему он живет с ней – загадка для многих, кроме меня: имея жену, Валера закрывается ею от прочих претенденток. Кроме того, она отменно готовит. Порой мне кажется, что Валера по слабости душевной стыдится ее глупости – многие считают ее глупее курицы, хотя порой она  изрекает мысли, достойные видного философа. Порой мне кажется, что она просто водит всех за нос, прикидываясь умственно отсталой. Так ей спокойнее: Валера не особо парится по поводу своих многочисленных интрижек, считая жену недалекой. И всякий раз попадается на беспечности, усыпленный мнимой наивностью супруги. Сейчас Валера сдерживается, чтобы не прочитать мне длинную, нравоучительную историю о своей потерянной свободе.
- Не повторяй моих ошибок, парень, - просит Валера. – Как правило, кроме денег, им от тебя ничего не нужно. Я понимаю: наверно, каждый зрелый мужчина должен пережить что-то в этом духе. Скоро она тебе наскучит, а вот Таня… Она ждать не будет.
- Я не хочу, чтобы она ждала. Если бы я плохо знал тебя, подумал бы, что ты за нее, а не за меня, - шучу я и отхлебываю из стакана.
Мир вокруг становится все краше… Внутри меня – сплошная благодать, я почти излучаю свечение. Снова улыбаюсь. Говорить не хочется: уже понятно, что Валера не разделяет моего чувства. Возраст – серьезный для него критерий. Видимо, он не задумывался над тем, что корыстолюбие – не молодежный порок. Просто такие его выбирают – молодые и шустрые, лишенные чувства брезгливости к женихам «не первой свежести». Я, все же, моложе Валеры, да и ты – не такая, мне это точно известно.  Он убедится в этом, только позже – надо дать ему время, не стоит  торопить и переубеждать. Сейчас я забавляюсь его подозрительностью – однажды он поймет, что мне просто больше везет с женщинами.
Некоторое время мы оба молчим, допивая свой виски. Редкостная гадость, типичное блендированное пойло, каким не гнушаются те же хваленые заведения с «приличной» репутацией. Валера, как обычно, экономит... Хотя упрекнуть его в скаредности было бы несправедливо – он просто не разбирается в скотчах. Жертва моды… Он в принципе не может пить  то, что просто нравится – ему нравится только то, что в тренде. Я смотрю на часы и понимаю, что пора спать – скоро два часа пополуночи. Валера куняет.
- Подвезти тебя? – предлагаю я. – Мне пора.
Валера делает вид, что бодр чрезвычайно.
- Какой! Я еще посижу: детское время. Это ты – вольная птица, когда хочешь – тогда летаешь. А меня сегодня отпустили, так что буду гулять до предела, - с этими словами Валера потирает руки.
Я знаю, что самое большее – через полчаса он заснет прямо здесь, но говорить об этом сейчас – бессмысленно. Быстро прощаюсь и исчезаю.
По пути домой просыпаюсь окончательно. Думаю о тебе. Ты, наверно, давно спишь, и думать забыла обо мне. Это нормально, спи, моя крошка... Моя любовь тебя не потревожит – защитит, развеселит, но не будет досаждать. Я подожду, пока ты поймешь, что я заменю тебе в этом мире все и всех, стану солнцем и воздухом, эхом твоих шагов, отзвуком твоего голоса… Я буду терпелив, не спеши…

Шесть
Прошло полгода с тех пор, когда я толерантно думал о нашем постепенном сближении. За это время я не продвинулся ни на шаг. Или – не больше, чем на шаг лилипута. Ты мила настолько, что дважды в неделю находишь для меня время. Чаще всего мы встречаемся в прокуренном кафе сомнительной репутации возле твоего института, дорогие рестораны тебя не прельщают – тебе там скучно. Говорим на одну и ту же тему с небольшими вариациями:  ты пытаешься меня убедить в том, что журналистика тебя не особо увлекает, просто нужен диплом. Зачем? У всех есть. На мое резонное замечание, что, в общем, далеко не у всех, ты возражаешь, что у такой девушки диплом есть всегда.
- Мне ведь не трудно, потом пригодится, - оправдываешься ты. – Учиться легко, не напрягает. Мама очень хотела, чтобы у меня было хорошее образование.
«Ах, мама!...» - думаю я и спрашиваю вслух:
- А ты чего хочешь?
- Не знаю, - отвечаешь ты просто и после этого обычно молчишь: то ли думаешь над моим вопросом, то ли даешь понять, что не хочешь слушать нравоучений.
Я не против твоего грядущего диплома, просто хочется, чтобы мое место в твоей жизни увеличивалось, но, похоже, тебя все устраивает. Иногда я впадаю в панику от мысли, что эта дружба может продолжаться вечно. Ты сказала, что не можешь мне тыкать и называешь по имени-отчеству – это очень веселит знакомых, в том числе Валеру.
- Я понял: ты решил завести жену и ребенка в одном лице! – выдал он мне однажды и смеялся над собственной шуткой до слез. Чуть не умер – так веселился. Кто бы смеялся! Все его пассии – те, о которых мне известно – моложе его минимум вдвое.
Валера приблизительно на такой же стадии отношений с Таней – она его не гонит, но и не подпускает. Меня это тоже веселит, и я, соответственно, поддергиваю его. Валера ведется – и это подзадоривает.
- Ты уже знаком с мужем? – при встречах я не отказываю себе в удовольствии и неизменно задаю этот  вопрос.
Несмотря на то, что я задал его уже раз десять, превратив в своеобразный садистский ритуал наших встреч, Валера теряется. Немудрено: после меня увлечься Валерой проблематично, несмотря на то, что у нас с ним много общего. Таня просто терпит его навязчивость – пока ей еще интересен я. Судя по его многозначительным намекам, эта оптимистка еще не оставила надежду на реванш наших отношений. Это её право – обманываться. Даже если взять статистику моих прежних связей – я ни разу не возвращался. Но она, видимо, придерживается иного мнения – ей одной известно, на чем основанного. Чепуха – скоро ей надоест лишенное оснований ожидание.
Куда больше меня сейчас волнуешь ты. Сказать «волнуешь» - ни сказать ничего. Я готовлюсь к решительным мерам. Что я под этим понимаю? Пока не знаю точно, но что-то сделать нужно… В приступах отчаянья я начинаю жалеть о том, что поспешил расстаться с Таней – от недостатка секса я стал чрезмерно раздражительным, плохо сплю. Тебя эта сторона жизни вообще мало интересует. Или ты умело играешь – не уверен. Похоже, что расставаться с девственностью ты не спешишь.
Поначалу я пытался создать тебе максимум интимной обстановки – хорошее вино, уместные намеки, ненавязчивая эротика на экране. От хорошего вина у тебя начинался словесный понос, намеков ты не замечала, эротические сцены тебя веселили. Ситуация уходила в тупик. Набрасываться на тебя в порыве страсти было глупо - я опасался обратной реакции. Сцепив зубы, я ждал момента.
Однажды ты сделала мне комплимент:
- Вы не похожи на всех: не пристаете, не говорите глупостей. Я рада, что вы у меня есть.
- Это не просто, Лиза, - ответил я, пряча взгляд. – Просто я очень ценю нашу дружбу.
- Я тоже, - ответила ты и покраснела.
Я был без ума от счастья, но ты не собиралась давать мне частые авансы.
- Я не чувствую себя готовой к серьезным отношениям с мужчинами, - заявила ты однажды после просмотра телесюжета о ранних связях. – Мне кажется, надо любить того, с кем идешь в постель, а не просто экспериментировать.
- Иногда кажется, что любишь, - пошутил я и тут же пожалел.
- Вам часто кажется? – ощетинилась ты, будто ревновала меня к тем, с которыми мне «казалось».
- Я считаю, что нет, - совершенно серьезно ответил я. – А с тобой так не бывало?
Ты задумалась. Потом кивнула и ответила:
- Да. Было. В первом классе. Я его любила, но – он был слишком молод и не готов. Футбол его интересовал куда больше. Я мучилась, дрожала при встречах. А потом решилась: подстерегла его в подъезде и поцеловала. Он испугался и рассказал родителям. Я так думала. Мне так стыдно было, когда его мама пришла к нам: я решила, что из-за меня, и сидела тише мыши. Когда за ней закрылась дверь, мама зашла ко мне и вытащила из-под стола – я там пряталась от жуткого стыда.
- Доченька, ты что тут сидишь на полу? Вылезай, - предложила она.
Вопреки опасениям никто не ругал меня. Но я все равно постаралась сгладить свою вину:
- Я никогда так больше не буду. Правда.
- Чего не будешь? Ты что-то натворила? – спросила мама.
Я пожала плечами, начиная понимать, что соседка приходила по другому поводу.
 – Я по нему ещё пять лет сохла – все не могла понять, что там нечего ловить. Потом поняла. Мама тоже считала, что ранние отношения только все усложняют. По крайней мере, с ней было так, и она считала своим долгом предостеречь меня. С тех пор я отношусь к сверстникам с опаской, - пошутила ты.
Я не сразу решил, кем считать твою мать – сторонницей или противником? Тогда тебе было важно её мнение, я вытеснил её постепенно – через пять лет ты почти перестала приводить её цитаты вместо афоризмов. Она была для тебя всем – без материнской поддержки ты потеряла веру в себя, и надо было помочь тебе вернуть ее. Ты напоминала юную старушку: столько здравого смысла и полное нежелание поддаваться минутному настроению. Позже я узнал о том, насколько четко ты видела свою жизнь – твоим долгосрочным планам позавидовал бы Конгресс Соединенных Штатов. Ты путала прагматизм с целеустремленностью, считая это качество обязательным для успешного человека. Даже на мой счет ты определилась раньше, чем я это понял, просто очень мастерски скрывала свои чувства – такова была твоя версия.
Ты играла мной, как опытная кокетка. Знакомые пожимали плечами – мое увлечение казалось им странным. Я же становился все угрюмее день ото дня. К счастью, инвесторы начали варить воду – на работе прибавилось хлопот, и это было очень кстати. Пытаясь вывести завод из беспросветной дыры, я немного отвлекся от проблем в личной жизни. У тебя как раз была сессия – обычно в это время ты меня не баловала вниманием. Поэтому, когда ты мне позвонила и сказала, что хочешь поскорее увидеть, я больше удивился, хотя, конечно, обрадовался.
- Прямо сейчас? Пока я заеду за тобой, будет полночь, - ответил я, соображая, что такого срочного могла случиться с тобой, если тебе надо высказаться почти в одиннадцать вечера. – В ресторан поздновато…
- Какой ресторан? Сказала: поговорить, а не поесть. И я сама подъезжаю, встречай.
То, что ты ехала ко мне поздней обычного и – мало того! – назвала меня на «ты» сразу вытряхнуло меня из полусонного вечернего покоя. Пульс мгновенно ускорился, движения стали суетливыми. Ты, определенно, что-то задумала, но подыгрывать тебе я был не в силах – я настолько устал на работе за последние несколько недель, что вечерами иногда засыпал одетым. Пару дней назад я поймал вирус, теперь кашлял и температурил вечерами. Кроме того, сдержанность в отношении к тебе довела меня до состояния холодного каления: только появлялся просвет в работе, я думал о тебе и о том, как сделать эту издевательскую дружбу любовью и ничего не испортить. Мысли о тебе перевозбуждали, накапливаясь, и никак не переходили в действия – мне было все трудней строить из себя дружественного монаха.
В неравной борьбе с эрекцией я натянул брюки – о том, чтобы их застегнуть, не могло быть и речи. Это было смешно.
В дверь позвонили – кроме тебя я никого не ждал. Похоже, ты позвонила из-под подъезда или из лифта.
- Сейчас! – я хотел крикнуть как можно веселее, но получилось сдавлено и вяло.
На ходу добивая ширинку, я приковылял к двери. Из зеркала на меня виновато глянул рассеянный, заспанный  человек.
- Ты спишь? – спросила ты и дохнула легкими винными парами.
«Просто напилась, и хочет продолжения», - решил я и почувствовал озноб: температура поднималась. 
- Неважно выглядишь, - заметила ты.
- Болею, - ответил я.
- Почему не сказал? Я бы приехала, - отчитала ты меня.
- Ерунда, это только вечерами, утром – как огурец, - продолжал я оправдываться.
- Ты весь красный, - сказала ты, покачав головой и пробуя мой лоб рукой. К таким бонусам я не подготовился и поскорее сел, чтобы не вышло чего с эрекцией. Ты расценила это по-своему.
- Где градусник? Надо измерить температуру, - сказала ты в тревоге.
- Какой градусник, Лиза? Я не держу никаких медикаментов, и градусника в доме нет. Что у тебя случилось?
Ты замялась.
- Ну, теперь даже не знаю… Я же не знала, что ты заболел, - проговорила ты и присела рядом – так близко, что я услышал удары твоего сердца.
Нельзя не чувствовать этих моментов. Только ты переступила порог, как я перестал сомневаться в цели твоего позднего визита. Трудно было найти более неудачный момент, но ни о каком торможении  с твоей стороны не могло быть и речи. Я не стал тебя мучить: достаточно того, что эти платонические отношения чуть не добили меня.
- Это чепуха, Лиза. Моей жизни ничего не угрожает, - пошутил я.
- Правда? – спросила ты, и я понял, что в горле у тебя пересохло.
- Правда.
- Ты еще не устал любить меня?
Наши взгляды встретились, и даже ты, девочка, поняла, что тянуть эту канитель не имеет смысла… 
Кровь стучала в висках, голова кружилась, но о болезни я позабыл – ты целовала меня, а я боялся потерять сознание от нахлынувших эмоций…
Потом мы часто смеялись над своим первым сексом.
- Понимаешь, если бы я перенесла дату и дождалась твоего выздоровления, то могла вообще перегореть, - говорила ты. – И умерла бы девственницей.
Тебя очень это веселило. Я же до сих пор не доволен собой – только твоя неопытность могла простить мое поведение. С кашлем и температурой я был, определенно, не в лучшей форме. Потом, эрекция моя после первого твоего прикосновения ушла в глубокое подполье… Как я ни старался – не мог привести себя в рабочее состояние. Ты списала это на болезнь, я же понимал, что виной всему нервы. Я слишком долго ждал, почти не надеялся, и тут – трах-бабах! – у тебя плановая дефлорация. В ту ночь я обошелся без эрекции – ты не спорила, понимая, что мне лучше известно, как надо.
Утром температура не упала. У тебя начались каникулы, и это позволяло тебе лечить меня, сколько душе угодно. Ты с энтузиазмом осмотрела меня, поставила диагноз и принялась за работу. Первым делом ты затарилась таким количеством таблеток, какого мне было не съесть за всю жизнь. Ты разложила их горками и пыталась контролировать почасовый прием. Я прятал таблетки за щеку, потом незаметно выплевывал – я стараюсь избегать медикаментов по возможности, и не собирался ничего менять даже с твоим появлением. Видя, как тебе нравится играть в Айболита, я просто подыгрывал. Когда через три дня болезнь отступила, ты гордо заявила:
- Это торжество медицины!
Позже я все же рассказал тебе, что обращаюсь к традиционным методам лечения только в случае огнестрельных ранений – и то не всегда. Мне грех жаловаться на здоровье – только и всего.
- А ты был ранен? – в восхищении и страхе спросила ты.
Я быстро поборол мальчишеское искушение рассказать о выдуманных ратных подвигах и с улыбкой покачал головой:
- Не был, но так понятнее.
И ты, действительно, больше не донимала меня медикаментами, со временем убедившись, что лечить меня не нужно.

Пять
 Сказать о том, что после описанных событий все пошло по накатанной – было бы самодовольной ложью. Вспышки твоей сексуальности сменялись длинными задумчивыми паузами – в эти дни ты не выходила на связь, по твоим словам блуждая по городу в полном одиночестве и роясь в себе. Потом что-то «откапывала» в глубинах своего сознания и тащила ко мне на экспертизу – мои мнения тебя страшно забавляли. Ты долго и часто путано рассказывала о своих проблемах –  надуманных, искусственных, позволяла мне переубеждать себя. Мне это напоминало сеанс психотерапии:  основное, что тебе было нужно – это присутствие якобы непредвзятого слушателя, способного убедить тебя в неотразимости. Я с энтузиазмом справлялся с задачей – мне нравилось слушать твой голос и поднимать твою самооценку. Не то, чтобы она была такой уж низкой – тебе хотелось слышать и похвалу, и критику. Я постепенно понял, насколько ты всегда была одинока. Мало того – практически самодостаточна. Друзья-товарищи обоих полов присутствовали в твоей жизни как дань социуму – не более. Ты не дорожила этими людьми, определяя как «среду» для существования – просто, чтобы тишина вокруг не давила на мозги. Ты ждала, когда в этой пресловутой среде появится некто, настолько близкий тебе по духу, что ты сможешь впустить его за порог своего мозга, а не только перекинуться парой беспечных лозунгов у входа. Похоже, на эту роль претендовал я – от оказанной чести захватывало дух. Как мы были похожи!… Тогда, поначалу я замечал больше сходства, чем различия. К примеру, мы оба проявляли высокомерную снисходительность к этому миру, во многом несовершенному.
Мой перфекционизм исключает компромиссы во многих вопросах. Быть категоричным нехорошо, но так уж я устроен. Вследствие занятости и постоянных переездов у меня никак не получалось обзавестись друзьями. Дружить как попало и с кем придется я так и не научился. По молодости меня беспокоило отсутствие друзей, но с годами я избавился от юношеских комплексов по поводу того, что у «хорошего парня» их должно быть полно. Зачем? Мне с лихвой хватает Валеры. Так уж сложилось, что я привык всегда рассчитывать только на себя. Разговоры о надежном плече друга эрегируют слабаков – я к таковым себя не причисляю. В одиночестве я предпочитаю думать, работать, есть, пить, спать. Мне не нужны ничьи советы – просто перед принятием решения я тщательно все взвешиваю. Такая позиция лишает меня возможности винить окружающих  в своих просчетах. Это справедливая ответственность за последствия решений. Единственное занятие, которым в одиночку заниматься не очень интересно – это секс, да и то, об этом можно полемизировать. Лично я предпочитаю секс в паре – слаб, каюсь. Без этой слабины меня можно было бы считать идеальным одиночкой, приспособленным для жизни в максимально безлюдных местах. Признаюсь честно: порой ловлю себя на желании оказаться на затерянном обломке суши посреди бушующего океана! Иногда я испытываю такую усталость от общения, что люди становятся мне практически ненавистны. В такие минуты мысль о далеком, одиноком острове вселяет надежду и погружает в атмосферу  абсолютного информационного вакуума – никаких сводок о девальвации, инфляции, очередном витке финансового кризиса, только ты и стихия… Полагаю, что  месяц в единоборстве с суровой природой дался бы мне легче, чем пятичасовые переговоры по урегулированию неточностей в контракте. Поскольку я не совсем монах-отшельник, то пару раз в неделю мне не помешала бы какая-нибудь сексапильная Пятница, получаса мне бы вполне хватило. Правда, женщины привязчивы – всегда есть опасность того, что кто-то захочет задержаться, а это нарушит мой покой… Все это утопическая мечта, прекрасная и недосягаемая. Оттого и я не еду на безлюдный остров, хотя давно мог бы это сделать – не хочу разрушить иллюзию: возможно, от мыслей я не скроюсь и там.  Люди не при чем - пытаюсь искать крайних, хотя прекрасно знаю, что причина во мне.
Впрочем, я далеко не всегда склонен к одиночеству. С момента встречи с тобой со мной начало происходить нечто нетипичное для закоренелого холостяка:  мне не хочется тебя отпускать, и я стараюсь найти всевозможные предлоги, чтобы до максимума продлить наше совместное пребывание. Я проявляю чудеса изобретательности, придумывая причины, по которым ты должна задержаться. Часто это срабатывает – но не всегда: твоя склонность к одиночеству порой проявляется в резонанс с моими инстинктами единения. Это сводит с ума: ты неделями не берешь трубку, пропадая неизвестно где и появляясь так же неожиданно, звонишь, как ни в чем не бывало. Звонок раздается обычно в самый неподходящий момент – во время важных переговоров, или когда я принимаю душ. Не раздумывая о последствиях и полностью забывая о происходящем, я хватаю трубку – если успеваю, в случае с душем это не удается.
- Как ты? – спрашиваешь ты, будто мы виделись пару часов назад.
- Отлично, - отвечаю я. – Просто так звонишь или …
- Я заеду вечером, - отвечаешь ты бодро, и из трубки раздаются короткие гудки .
Вечером – это значит после девяти. Я смотрю на экран телефона еще секунд десять, потом вспоминаю, что уже полчаса я общаюсь с контрагентом из тех, что всегда всем недовольны. Буквально перед твоим звонком он, похоже, начал сдаваться, но сейчас снова надулся, как морской еж, и смотрит на меня с возмущенным недоумением в глазах. Могу себе представить его ощущения – и жаль, что он не представляет моих. Момент утрачен, но мне все равно: даже если бы я знал, что  твой отмороженный звонок грозит Апокалипсисом всему человечеству – все равно предпочел бы тебя услышать.
Валера потешается надо мной, не стесняясь. Меня это совершенно не задевает. Напротив, меня заводит лишний повод произносить твое имя. Валеру бесит моя беспечность.
- Ты совсем обезумел, Лева, - делится он своими наблюдениями в очередное твое исчезновение. – Она водит тебя за нос.
- Пускай, - спокойно отвечаю я с улыбкой на устах. Я уверен в тебе, этот старый скептик не может постичь твоей чистоты.
- У нее наверняка есть кто-то помоложе и понаглее, - не унимается Валера. – Они вместе  катаются на электричках, трахаются в туалете на вокзале и смеются над тобой.
- Никого у нее нет. И наглостью с Ли ничего не решить – она должна быть уверена в том, что это её собственное решение. Твое брутальное красноречие бесполезно, не трать пыл зря, - продолжаю я упорствовать.
- Поразительно! Лева, очнись: вы даже не живете вместе. Ты с паталогическим безразличием взираешь на то, что она неделями не проявляет к тебе интереса, - Валера брызжет слюной, я перестаю разбирать тарабарщину вылетающего из него словесного мотлоха.
Возможно, к словам Валеры следует прислушаться… Например, к тому, что нам с тобой лучше жить вместе. Но не привязывать же тебя? Зная твой взбалмошный характер, я предпочитаю набраться терпения и позволить тебе самой определить мое место в своей жизни. Надеюсь, что в ближайшее время все решится так - ты просто останешься у меня. Я многое сделал, осталось чуть-чуть терпения. Еще недавно я был на грани отчаянья – и что же? Моя блистательная тактика выжидания дала умопомрачительные результаты – ты получила то, что хотела тогда, когда стала готова.
Ожидание изматывало, я все чаще задумывался о том, что просто тяну время в страхе отказа и вот почему: меня смущала твоя сексуальная незрелость. При несомненном интересе к вопросу, ты быстро наедалась и остывала, а мне было явно недостаточно одной пламенной ночи в месяц. Ты придумывала настолько разнообразные отговорки,  что я даже не обижался. Проявляя поразительную изобретательность, ты откладывала «на следующий раз» тот секс, который я уже держал в руках. Временами тебя охватывала беспричинная, «неизъяснимая тоска» - разве в таком состоянии можно думать о сексе?! Или недоделанная, срочная курсовая работа падала на кровать прямо между нами, за минуту «до», когда будто ничего не предвещало беды. Или приезжал на гастроли очередной секс-символ, затмевая своим сиянием мой тускнеющий нимб… Всего не припомнить – из твоих придумок можно было смело создавать книгу, наверняка обреченную на успех! Трудно поверить этому, но я ничуть не сердился на тебя – я просто ждал и помогал тебе освоиться, чтобы однажды пообщаться на равных.
Постепенно ты входила во вкус. Наши встречи становились чаще и продолжительнее – иногда ты оставалась на несколько дней, и я видел, что уходила больше по привычке, движимая мнимой женской стыдливостью и фальшивым тактом. Было видно, что ты была бы не прочь остаться, но, видимо, хотела получить формальное предложение с моей стороны. Неплохо зная женщин, я понимал, что помолчу еще некоторое время: тебе следует окончательно утвердиться в том, что со мной лучше, чем без меня.
Ты явно ожидала от меня подтверждения серьезности намерений, скорее всего, тебе интересно выйти замуж. Именно интересно.  Мне тоже было интересно в свои девятнадцать. Даже не интересно, а скорее – было просто наплевать на свое семейное положение. Печать в паспорте не имела для меня патетического значения. По сути, женатым я никогда не был. С тех пор, как моя первая жена провалилась сквозь землю, я на подсознательном уровне не приближал к себе женщин ближе, чем до кровати. Следующий, главный шаг – в глубины мозга, не одной из них не удавался. Меньше, чем за год, ты смогла сделать то, что прочим было не под силу – захватила меня целиком, мало того – я даже помогал тебе в этом. Часто я задумывался: почему так происходит, в чем причина твоего успеха? Однажды мне пришла в голову вполне вменяемая мысль: ты выделялась отсутствием запасного аэродрома. Я был единственным человеком, способным выручить тебя из беды, единственным интересным собеседником, единственным мужчиной, с которым ты спала… Собственность – вот что было основным. Я считал тебя целиком своей, всех прочих женщин, кроме первой жены, я делил с мужьями, убеждая себя в том, что большего мне не нужно, что так – безопаснее для моего эго. Я брал у них то, что хотел, и спроваживал восвояси. Они уходили – я оставался, более суток на мое личное пространство не посягал никто. Женщины мира – ничьи конкретно, болезненно одинокие даже в супружестве, независимые кошки, блуждающие сами по себе. Любовь для них сродни питанию, сну, просмотру кинофильмов – приятная и важная, но не основная жизненная составляющая…

Четыре
Итак, ты обладала неоспоримым, по сравнению с прочими, преимуществом – о тебе можно было заботиться. Мои нерастраченные отцовские инстинкты, до сих пор мирно дремавшие в глубине мозга, в непосредственной близости с тобой прорвались наружу. Ни в коем случае не хочу создать ошибочное впечатление, будто ты вынуждала к постоянному контролю со стороны старших и более опытных. Напротив: чрезмерная, самовольная опека тебя бы раздражала. Но, считая меня авторитетом в ряде вопросов, ты порой просила меня подключиться к своим проблемам – и тут уж я отводил душу.
 Важным является и то обстоятельство, что отцовская забота была тебе неведома вообще, а мать больше беспокоила глобальная борьба за ваше совместное финансовое благополучие, на твои детские проблемы её просто не хватало. В этом крылась причина твоей самостоятельности – в привычке не рассчитывать ни на кого, кроме себя. Встреча со мной позволяла тебе надеяться на дружеское плечо – и ты с радостью осваивала эту зону комфорта. Юности несвойственно долгое вынашивание идей: быстро, пускай и неправильно – вот ее девиз. С возрастом человек  «облипает» негативным опытом - отцом осторожности и нерешительности. Мне знакомы люди, умеющие довести до абсурда обдумывание самых пустяковых вопросов. Им хочется все предусмотреть и упредить нежелательные последствия. Следствием подобной жизненной позиции является отсутствие решений вообще, да и нельзя учесть всего – подобная прозорливость присуща разве пророкам. На тот момент ты не имела опыта мало-мальски серьезных ошибок, но – хвала Всевышнему! – ты совершала кучу лишних движений и имела ежедневно новый набор мелких проблем, которыми щедро со мной делилась. Я чувствовал себя доброй феей, понимая, что рано или поздно ты повзрослеешь и перестанешь нуждаться в моей опеке, но… останется любовь и – возможно! – благодарность за курс выживания.
Как мне нравилось это наставничество! Пока я смаковал его, ты со свойственной молодости решительностью приняла логичное решение – предложила жениться на тебе. Вот так просто. Я совершенно оторопел от твоего предложения, хотя и подыграл, демонстрируя абсолютную невозмутимость. Глядя на меня в тот момент можно было решить, что я ожидал чего-то подобного и сожалею, что не опередил тебя на секунду – хотя для меня не имеет никакого значения, от кого исходит инициатива. Итог главнее. После ты попрекала меня за то, что не сделал тебе этого злосчастного предложения – пускай даже в шутливой форме. Я каялся, чувствуя вину – твои высказывания по поводу неготовности к замужеству я по ошибке принял за чистую монету. Потом стало понятно, что ты подразумевала под этой неготовностью: по хозяйству ты не умела делать толком ничего. Меня это не особо заботило и совершенно не напрягало  - скорее ты чувствовала, что не оправдываешь гордого звания жены и хозяйки. Исправить это было нетрудно – мы наняли  прислугу, избавив тебя от комплексов, пускай и ложных. Ты просто украшала мою жизнь, и мне хотелось, чтобы это было настолько легко, насколько возможно.
Возможно, я слегка переборщил – однажды  ты заскучала от безделья и одиночества. Меня постоянно не было дома – иногда неделями я носился по командировкам, азартно наращивая свои накопления. Казалось: завтра весь мир будет у моих ног. Мысли о том, чтобы притормозить, мне даже в голову не приходили. Успешные сделки ниспадали на меня непрерывным золотым дождем. Потом, я привык жить один, ни с кем не считаясь и ни перед кем не отчитываясь. Погоня за большими деньгами заводит, лишая здравого смысла. Ты была единственным, чего хотелось бы больше – но немного позже, когда я заработаю столько, чтобы купить нам любое счастье на выбор…  Когда это – немного позже? Я пытался не думать над этим, укрепляя собственную  иллюзию, что чуть ли не послезавтра. Уверен: если бы ты в лоб спросила меня, когда я начну оседлый образ жизни – я бы не смог ответить вразумительно. Сам факт женитьбы не изменил моей парадигмы – мне лишь хотелось, возвращаясь домой, видеть там тебя – и только. Ты могла продолжать делать все, что заблагорассудится – когда меня нет.
 Сейчас мне подумалось, что где-то в глубине ты винила меня за деньги, которыми оказалась засыпанной по макушку, и как следствие – за порожденную ими  лень. Отношение к деньгам было и осталось основным нашим различием – меня они побуждали к действию, тебя – обескураживали. Достаток всегда призрачен, он может в одночасье исчезнуть, превратиться в мучительное воспоминание. Однажды я понял, что многие работают от страха остаться нищими. Со временем страх притупляется, а привычка остается. Не перестану утверждать, что как ни крути, а процесс накопления денег, по сути – путь в никуда, рано или поздно осознаешь, что это только средство, один из путей к самоутверждению, но никак не смысл жизни. Я понимаю это, но меняться не собираюсь. Моя душа слишком молода и суетна, сытая старость в уютном, теплом замке мне более понятна, чем лохмотья странствующего мудреца-неформала …  Эта полемика  - определенно попытка забыть основное:  я не умею делать ничего, кроме как зарабатывать деньги. На многих я произвожу ошибочное впечатление человека, талантливого во всем – это далеко не так. Причиной этого массового заблуждения является моя энциклопедическая осведомленность по разным вопросам – от культуры до квантовой физики. Это всего лишь начитанность и хорошая память. Все эти интересы – лишь интересы, фон для того, чтобы мой беспокойный разум мог переключаться и снова генерировать новые сделки.
Деньги… От безденежья я  никогда не голодал, не терял близких. У меня нет панического страха перед возможностью остаться на мели – это ситуация из области фантастики. Даже если предположить, что глобальный финансовый кризис превратит в пыль мои капиталы, то уже через неделю  я смогу поправить ситуацию. Считаю, что я обречен на достаток – взамен на круглосуточную работу мозга. Так уж я устроен, и другого наполнения своей жизни не вижу. До смерти мне еще очень далеко, но одна из идей по поводу моего завещания следующая: устроить конкурс мечты и раздать деньги тем, кто еще умеет мечтать – конечно, если его мечта заразительна. Уж не знаю, может на старости лет я превращусь в скрягу, но пока эти мысли меня вдохновляют.
Праздная, но весьма одинокая жизнь была тебе непривычна, после окончания занятий в вузе у тебя оставалась масса свободного времени, которое ты раньше  тратила на борьбу за выживание. Ты привыкала жить безбедно постепенно, постоянно спрашивая меня: «А это можно?»
- Лиза, тебе не стоит спрашивать разрешения всякий раз, когда хочешь купить губную помаду, - разъяснил я однажды, когда ты яростно и весело наяривала мне раз сто в течение дня.
Ты посмотрела на меня со странным выражением, в котором я заметил обиду.
- Я не хотела досаждать, просто хотелось слышать тебя, - ответила ты с легким вызовом. – Ты всегда занят.
С этими словами твое лицо приобрело отстраненное выражение. Я подавил улыбку –  это серьезное лицо резко контрастировало со взъерошенной копной волос, недавно с мужеством переживших химическую завивку. Я до сих пор уверен, что мода на афро пошла с тебя – своей новой прической ты дала мощный толчок этому направлению. В этот момент ты смахивала на негритенка – кроме прически это сходство добавлял густой, шоколадного цвета загар, старательно наработанный за полтора месяца лета. Ты сидела на диване посреди комнаты:  в одних пижамных трусах и красноватом луче заката. Поза лотоса и обиженное лицо придавали картинке комичную завершенность.   
Пикетироваться я не хотел: несмотря на усталость у меня были планы на тебя – по крайней мере, на начало ночи, и стоило пробудить в тебе лирическое настроение.
- Не начинай, - попросил я. – Я сегодня чуть не умер от дурдома. Думал: ты меня пожалеешь, - сказал я, снимая надоевшую за день белую рубашку. Без нее мои шансы на твое благодушие  увеличивались в геометрической прогрессии: ты сама призналась, что считаешь мое тело эталоном, всякий раз испытывая эротический трепет от созерцания. Я беззастенчиво пользовался твоей слабостью. Имитируя смертельную усталость, я не спеша и будто в рассеянности прошелся по комнате. Потом скрылся в ванной. Небольшой перерыв в общении тоже не помешает – тема разговора может в корне измениться.
Так и случилось: еще принимая душ, я услышал музыку. Это была гудящая клубная «колбаса», стало быть ты выбросила маску печали на помойку. После беглого душа я нашел тебя в отличном расположении духа: вся красная и довольная собой ты отплясывала с собственным отражением в зеркале.  О пилюле по поводу моего равнодушия к твоим проблемам никто не помнил. Мой приход ты встретила торжествующим кличем, остановилась на мгновенье, вдохнула глубоко, как перед медитацией. Затем лицо твое стало шкодливым. Ты, подражая балерине или художественной гимнастке, подняла одну руку над головой, другую отставила в сторону и на носочках  подбежала ко мне. Это было великолепно, как и финал твоего бенефиса: приблизившись на расстояние вытянутой руки, ты вскинула подбородок, прикрыла глаза и грациозно опустила поднятую над головой руку, остановив указательный палец у меня между ключиц. Глаза покрылись поволокой, губы приоткрылись и ты, подражая порнофильмам, очень низко, но четко произнесла:
- Das ist… fantastisch…
Повисла у меня на шее и прыснула, отдавая легким алкогольным ароматом.
- Маленькая пьяница?... – спросил я, заметив недопитую бутылку с шампанским за диваном и прижимая тебя. – Порно тебе к лицу.
- Ни разу… - ответила ты. – Просто соскучилась.
Дальше все закрутилось само собой: ты сама хотела меня, и жаждала быть главной. Получилось очень забавно. Алкоголь в небольших дозах лишал тебя тормозов и стыдливости, но грань с передозом была очень хрупкой: стоило тебе хлебнуть лишнего – ты тут же засыпала. Судя по тому, что ты спала уже через минуту после, я сделал вывод, что сегодня у тебя выдался не самый трезвый вечер. «Надо чаще бывать дома», - подумал я в полудреме.
На следующий день я укатил в командировку с чувством легкой вины за то, что снова оставляю тебя одну. Перед отъездом  подарил тебе кредитку – как знак доверия и предоставления свободы действий в известных пределах.
- Надеюсь, это придаст тебе уверенность, - пошутил я.
Странная тень пробежала по твоему лицу.
- Я не хочу взрослеть, Лео, - сказала ты в ответ. – Денег мне хватает, тебя  - нет. Мне хочется вернуть то время, когда ты бежал на мой зов, забывая обо всем.
Я посмотрел на тебя с потугой на укоризну.
- Милая, в те незапамятные и – слава Богу! – давно забытые времена твой зов раздавался не чаще раза в неделю. А вчера ты звонила все время! – этими словами я хотел вернуть тебя в реальность.
- Неправда! Если бы ты ответил мне и сказал, что занят - я не стала бы больше тебя доставать. Это был очень важный звонок! – сообщила ты напоследок и поджала губы.
Я сдался.
- Ладно, где-то ты права, - сказал я. - Я вернусь завтра вечером, а следующий раз возьму тебя с собой. Идет?
Я полагал, что после такой щедрости ты подпрыгнешь до потолка, но этого не произошло.
Ты покачала головой.
- Нет, Лео, живи, как привык. С тобой будет еще хуже. Что я там буду делать одна, в чужих городах, пока ты работаешь? Здесь хоть захудалые, но друзья. Я попробую чем-то занять себя. Может, вернусь в доставку…
Я уехал с неспокойным сердцем, а в самолете вспомнил недавний разговор с одним из знакомых. Он сетовал на сомнительную окупаемость журнала по дизайну – небольшой и преимущественно затратной части его бизнеса. Тогда у меня мелькнула мысль о том, что у меня есть начинающий журналист, но тогда я не был готов к разговору. Сейчас мне стало ясно, что тебе  это нужно! Творческая работа поможет тебе избавиться от беспричинной тоски и избытков времени. Уже к вечеру я принципиально решил вопрос твоей занятости, оставалось получить добро от тебя самой.
С четким решением я увез тебя на море – после отдыха тебе предстояло заняться делом. Это должно было наполнить твою жизнь смыслом и избавить от излишков свободного для тоски по мне времени. «Давно следовало так поступить», - думал я, не понимая,  зачем так долго тянул. «Лиза – не содержанка. Она деятельна и умна, работа поможет ей понять меня», - рассуждал я, все более и более удивляясь тому, что не понял проблему раньше. «Может  потому, что сама Лиза никогда ничего не говорила о работе?» - возвращался я снова и снова к волнующему вопросу. «Конечно, не говорила – мне некогда и послушать ее, не то, что направить. Сейчас я, наконец, сделаю то, что сделал бы любой отец, будь он у нее – помогу с работой», - так решил я и перестал волноваться. Я знал, что тебе понравится моя идея – хотя, возможно, и не сразу.
На удивление спокойно ты заглотнула наживку – видимо, быть бесполезной для общества тебе надоело. Журнал был отличным плацдармом - как для самоутверждения, так и в общественном смысле. Шучу, конечно… Как один из вариантов рассматриваю твое желание доказать мне, что тебе по плечу любая задача. Поначалу тебя лихорадило не по-детски: всюду чудились враги, насмешники, сплетники. Постепенно ты перестала драматизировать. До тех пор, пока тебя не охватила жажда материнства, все складывалось наилучшим образом: ты не просто делала стремительную карьеру – возглавив журнал, ты вывела его на качественно новый уровень, превратив в визитку солидной строительной корпорации. Некстати пробудившиеся материнские инстинкты разрушили идиллию.
Три
Поначалу я не придал этому особого значения, приуменьшив масштабы проблемы. Но заметив глубину твоих страданий я, сам того не заметив, настолько проникся идеей рождения наследника, что даже утратил сон. Честно говоря, дети мне не нужны: тебя мне полностью достаточно. Дался тебе этот ребенок… Казалось, ты все время думала о том, что тратишь время зря – на еду, работу, спорт и прочее, набрасываясь на меня в самые неподходящие моменты. После беседы с врачом твоя активность приобрела системный характер: ты дожидалась овуляции, и только в это время секс имел для тебя смысл. На следующий день твое лицо становилось загадочным и немного тревожным, это состояние продолжалось до месячных. Трагедию их прихода ты переносила стойко, но энтузиазма с каждой новой попыткой становилось все меньше и меньше. Однажды ты устала и решила обследоваться. Я поддержал тебя, понимая, что без ребенка твоя жизнь утрачивает смысл с космической скоростью. Эпопея лечения вспоминается мне далеко не в розовых тонах. Бесплодные попытки стать матерью превратили тебя – сильную, гордую, независимую – в нервную, неуверенную в себе истеричку, пребывающую в постоянной депрессии. Ты закатывала скандал за скандалом, бесконечные обиды на мою невнимательность стали для тебя нормой. Это при том, что в искреннем желании помочь тебе, я выискивал лучших врачей и уговаривал их заняться нами. Время, проводимое с тобой, увеличилось на порядок – тогда можно было с уверенностью сказать, что основное время я посвящаю тебе. Все видели это, кроме тебя – ты злилась и упрекала меня во всех смертных грехах, повсюду подозревая измены, равнодушие и толстокожесть. Даже мельком упоминать о чьих-то детях было запрещено – ты считала это бестактностью на границе с садизмом.
Я сам позвонил Тане. Она не ломалась, даже разочаровала меня. После встречи осталось неприятное послевкусие: впервые я чувствовал себя подлецом в квадрате.
- Неважно выглядишь, - сказала Таня. – Тебе надо иногда отдыхать.
- Никак не могу научиться, - отшутился я.
Она позвонила месяц спустя - моя совесть уже успокоилась. Было странно: отчего она меня донимала только в случае с Таней? Не стану врать, что это было не первое отклонение от семейного курса. Одноразовые связи нельзя сравнивать с тем, что происходило между нами с Таней. Она любила меня… Настолько сильно, насколько способен любить человек, ставящий комфорт превыше всего и не склонный к резким движениям. Она часто с гордостью рассказывала мне о том, какого уровня бытовой техникой оснащен ее дом. Трудно представить ее в глуши, у чугунной плиты, таскающей воду из колодца во дворе – скажем, для утреннего кофе. К примеру, для меня… Не стану скрывать, что меньше всего рядом с собой представляю эту женщину, слишком хрупкую и избалованную для жизни в спартанских условиях. Иногда – не вечно; пара часов рядом с Таней никогда не были лишними. Как только она понимала, что у меня для нее больше времени, чем всегда – какой же несносной она становилась! Я предполагаю, что за этот промежуток времени – два часа - чувство собственности полностью вытесняло здравый смысл из головы этой женщины. Она начинала высказывать почти претензии или становилась настолько откровенной, что вводила меня в замешательство.
- Я избавилась от Валеры, - сказала она, когда мы встретились снова, глядя на меня полными надежды глазами. И торопливо добавила: - Это тебя ни к чему не обязывает.
Вот уж чего только не хватало! Эта женщина обладала даром разрушать очарование момента. Мне не нужна была ее верность – достаточно было просто отсутствия истерик, обычного человеческого отношения. Никаких драм. Таня же, похоже, видела наши отношения в трагическом русле с момента того давнего, связанного с тобой разрыва.
Но даже при печальном положении наших с тобой отношений при мысли о том, что Тани может стать больше меня бросало в дрожь. Стоит признаться, что после перерыва мы встретились  с ней после твоей очередной истерики, не имевшей никаких оснований. Ты наговорила мне гадостей, заперлась в библиотеке, и рыдала так громко, что соседский пес заскулил. Мы не занимались сексом больше недели – на тот вечер я возлагал большие надежды, и все шло будто бы по плану. Уже в постели я старался не придираться к твоему безразличному, немного напуганному виду, ставшему обычным в последнее время – тебе не удавалось избавиться от боязни пропустить созревание яйцеклетки. Я был уже почти готов, когда услышал твой отрезвляющий голос:
- Поторопись, сколько можно!...
Возможно, я немного увлекся, наконец дорвавшись до тебя. Но уже через минуту стало понятно, что ничего хорошего уже не выйдет: твои стоны мне показались криком о помощи.
- Тебе больно? – спросил я в тревоге.
- Вовсе нет, - ответила ты раздраженно.
- Что случилось, Лиза? – не унимался я. Желание улетучилось.
Ты почувствовала это и почти закричала:
- Нет, только не это! Сегодня надо обязательно: после перерыва должно получиться…Ну, давай же…
Это не был секс – вопрос зачатия завладел тобой целиком.
- Я так не могу, - сказал я.
- Тебе что: трудно? Говорю же: надо сегодня!
- Лиза, прости, но я не автомат спермы. Ты хочешь ребенка – меня нет.
- Увы!- сказала ты обиженно и высвободилась, сев ко мне спиной. - Да, я хочу ребенка! И не скрываю. А тебе ребенок не нужен. Я всегда это знала! Боишься, что кто-то помешает твоему спокойствию! Тебя ничего, кроме денег не волнует!
- Не говори чепухи, Лиза…
- Это правда, Лео! Как это низко…
Ты расплакалась и ушла, закрывшись на ключ в библиотеке. Я не мешал тебе наслаждаться страданием: меня разбирала досада. Твоя прямолинейность поразила меня. Конечно, проще в неудачах винить кого угодно, только не себя. В первый раз в жизни по щелчку твоих пальцев я не предоставил тебе желаемое – ты негодовала!
Поутру к завтраку ты не вышла – продолжала страдать. Это начинало нервировать. Не странно, что случайная встреча с Таней закончилась так, как должна была. И все бы хорошо, но не могла Таня довольствоваться частью меня, она хотела большего и делала все для того, чтобы добиться желаемого. Ошибочно предположив, что Валера является тем основным барьером, что мешает нашему воссоединению, она сообщила ему о разрыве и ждала реакции с моей стороны. Таня закусила удила и рассчитывала в ближайшее время занять основное место в моей жизни, постепенно избавившись от конкурентки в твоем лице. Она не хотела понять, что я кроме секса я не претендую ни на что.
Итак, я стал избегать встреч с Таней: ссылался на занятость, беззастенчиво врал, лишь бы не ранить ее - если ей так легче. Валера что-то пронюхал – я чувствовал это по той подчеркнутой холодности, которая присутствовала некоторое время в нашем общении. Было жаль его. Хорошо, что у меня был полный цейтнот – встречались мы урывками, не углубляясь ни в одну тему. От непрерывных командировок я перестал соображать, где нахожусь. Бешеная гонка – самолет, переговоры, самолет, переговоры – продолжалась до тех пор, пока ты не отрезвила меня очередной истерикой.
- Как я смогу забеременеть, если тебя никогда нет рядом? – спросила ты во время случайного моего приземления в родном доме. И заплакала.
Я смотрел на твое сморщенное, как шкура шерпея, личико и не понимал, куда все подевалось… Та страсть, от которой мы оба умирали еще пять лет назад, покинула нас обоих, и сейчас ты с жадностью голодного вампира высасывала из меня остатки этой страсти. Я понимал, что нужен тебе только в связи с ребенком – больше ни о чем ты думать не могла. Работа, которой ты еще вчера придавала грандиозный смысл, перестала тебя мало-мальски интересовать.
Нельзя сказать, чтобы мне не хотелось детей – я совершенно не возражал. Но, на мой взгляд, дети должны появляться естественным путем, не превращаясь в единственную цель  жизни человека. Ты думала иначе. В желании немедленно получать желаемое всегда спешила – иначе не могла. Твоя суетливость порой превращала жизнь окружающих, и прежде всего мою, в настоящий кошмар. Так было и с ребенком – он нужен был тебе немедленно, сейчас или никогда. Признаю, что я повелся, даже проникся, хотя не видел в тебе матери. Появись у нас ребенок – мне бы пришлось растить двоих. Уж так я тебя приучил. Пожалуй, это была новая игрушка, очень желанная по причине недоступности. Ничего еще, если бы ты умудрилась просто забеременеть и быть счастливой – но это был не твой путь. Ты должна была страдать и заставлять страдать других. Поверь, я даже страдал вместе с тобой, пока не понял, что мучает тебя. Ты придумала, что отсутствие ребенка не позволяет развиваться моему чувству к тебе. Должно быть, как у всех – а у всех есть дети. Ты не могла поверить в то, что я буду одинаково любить тебя в любых обстоятельствах – с ребенком или без него. Ты стала изводить меня приступами ревности ко всем матерям мира, при этом не замечала стараний, связанных с поиском продуктивного лечения. От клиники к клинике ты мрачнела, почти перестала говорить и настолько ушла в себя, что я потерял надежду на твое возвращение к нормальной жизни. Ты не замечала того, что я почти не покидал тебя тогда. Я не давал тебе ребенка – то есть не оправдывал своего присутствия. В конце концов, стало очевидным, что ты считаешь меня виновником всех своих бед, хотя все без исключения медицинские заключения говорили о том, что проблема в тебе.
Вся эта белиберда с лечением закончилась внезапно, будто тебе просто надоело страдать.
- Все, баста, Лео, - сказала ты, появившись внезапно дома за две недели до завершения очередного курса терапии в Израиле. – Я им не верю, мы платим просто, чтобы платить. Все как-то образуется…
Я боялся верить тому, что ты пришла в норму, но был безумно счастлив.

Два
Это было в твоем стиле: являться без предупреждения, даже не позвонив. Поначалу я опасался, что это очередной каприз, и возможно очень скоро ты возьмешься за прежнее. Но нет – ты снова вернулась к работе, придумала себе кучу занятий, призванных выбить тоску из твоей головы. Мне даже стало казаться, что все возвращается на круги своя. Мы много бывали на людях – ты всегда любила общество. Насущная потребность блистать, создавать резонанс удовлетворялась этими бесконечными раутами. Неудачная попытка стать матерью изменила твой характер не в лучшую сторону.  Все вокруг казались тебе идиотами. Возможно, ты была не далека от истины – приятный и умный собеседник нынче в дефиците. Но на фоне пустомель и глупцов ты забывала о своих недостатках – и была этим довольна. Наблюдая тебя, отпускающую остроты под одобрительный смех толпы, я про себя ликовал. Похоже, ты оставила эту затею с ребенком… Я даже предложил тебе усыновить кого-то, но ты восприняла это, как оскорбление – хотя ничего сверхординарного в этом не было. Думаю, и усыновленный ребенок помог бы тебе – да и мне, но ты упрямо хотела своего. А потом и хотеть перестала.
Вслед за потерей желания иметь детей ты перестала думать о сексе. Ты отзывалась на предложения с моей стороны – но больше из чувства долга, по обязанности. Ты отдавалась мне, будто борщ варила – даже не скрывая того, что это дело нужное, хотя и весьма обыденное. Твое состояние тревожило меня не на шутку – отстраненность, витание в облаках, закупорка в собственном внутреннем мире. Все это пугало меня. Ты потеряла веру в себя, и все пыталась доказать окружающим, что по-прежнему держишь хвост пистолетом. Я перестал тебя понимать – порой ты просто смотрела в окно и улыбалась, а когда я к тебе обращался – улыбка исчезала. Так ведут себя неврастеники или влюбленные, изъедаемые неразделенным чувством.
В какой момент ко мне пришла идея нанять тебе соглядатая - даже не припомню. Я устроил его у тебя под носом – на работе. Рискованная затея, не спорю, но ты проглотила наживку. На твоем месте я поступил бы точно также. Симпатичный, умненький мальчик -он должен был понравиться тебе настолько, чтобы ты взяла его к себе. Так и вышло, мне даже порой казалось, что ты увлеклась им – но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты способна заинтересоваться плебеем. Положение человека в обществе имело для тебя критическое значение – ты неоднократно подчеркивала, что не любишь всякого рода свободных художников, считая их самовлюбленными кретинами, безразличными к судьбе близких и поглощенных проблемами общества.
- Никто не придумал лучшего способа оценить человека, чем по уровню его дохода, - говорила ты. – Деньги сейчас решают все, не стоит заблуждаться и недооценивать их.
О новом сотруднике ты иногда вспоминала. В эти минуты ты неизменно улыбалась и, если бы не природная осторожность, ты бы говорила о нем больше.
Я стал получать полный отчет о времени твоего пребывания на работе. Ничего подозрительного. Но взгляд твой все больше блуждал, ты отводила глаза, когда я прерывал твои мечтания – и я стал опасаться, что пошел по неверному пути, пока не понял, что все-таки ты неравнодушна к этому сопляку. Как раз в то время в стране начались брожения. Доллар безумствовал, бизнес выдерживал паузу – осматриваясь, примеряясь к новым условиям. Если быть точным – бизнес забился в норы  и выжидал. Конкретно я не видел в смысла в особой осторожности, она была мне ни к чему. Мой завод, крупный даже по мировым стандартам, только выигрывал – с ростом доллара мы богатели на глазах. Новые возможности я видел повсюду, идеи рождались в моей голове постоянно. Мучавшие недавно подозрения по поводу жены позабылись, бизнес интересовал меня куда больше.
Поборов первое желание устроить скандал и порвать со смазливым мальчишкой, занявшим слишком большое место в твоей жизни, я с головой ушел в работу. По вечерам я пожинал  плоды твоей возродившейся сексуальности – возможно, занимаясь со мной сексом, ты представляла другого, но это мне было только на руку. Для себя я решил, что скоро тебе наскучит игрушка в лице смазливого азиата,  и все вернется на круги своя. Только теперь понимаю, каким я был идиотом! Эти люди просто ждали момента, чтобы оказаться ко мне поближе, выведать необходимое и срубить денег. Они, как и я, в царившей неразберихе увидели новые возможности – и воспользовались ими.  Моя подозрительность дала им все карты в руки – за короткое время моя собственная жена натащила в дом такое количество подслушивающих устройств, что позавидовала бы разведка. Я понял это слишком поздно – признаюсь, порядком понервничал по поводу своей тупости. Не впервые я терпел убытки, но на этот раз я попался в капкан, поставленный собственными руками. Ты не изменяла мне, хотя дурные мысли на эту тему тебя посещали – уверен. В тот момент, когда все прояснилось, смотреть на тебя было жалко и противно. Самым смешным было то, что тебе не с кем было поделиться – это была первая проблема, которую тебе приходилось решать самостоятельно. Тебе это, пускай с трудом, но удавалось, а я впервые за время нашей совместной жизни, не ощущал за тебя гордости. Ты предала меня, пускай и не до конца, и я не мог простить тебе этого.
Копаться в себе – далеко не самое любимое мое развлечение. Тогда меня больше развлекали беседы со следствием, обвинившем меня в организации ограбления собственного банка. Идея сразу меня удивила своей абсурдностью, но скоро я возблагодарил судьбу за милость в форме ограбления. Мысль, сначала робкая и неконкретная, постепенно обретала форму – скоро я понял, как можно хорошо заработать на этом деле. Момент, как нельзя более выгодный для выкупа банка целиком, сложился сам по себе. Ранее все мои попытки в этом направлении наталкивались на стену непонимания, теперь все получалось естественно и почти без проволочек. Вопрос приобретения банка стал просто вопросом времени. Следовало сначала отбиться от обвинений, дождаться поимки преступников – их было несколько, наверняка – а затем подписать купчую. Идеи в этом направлении просто распирали меня. Я отчетливо видел филиалы своего банка сначала в Европе, потом в Китае и Штатах. На эмоциональном подъеме я почти перестал сердиться на тебя, благо дело ты вела себя сдержанно и похоже, мучилась чувством вины за содеянное. Хорошо, что ты всего не знала…
По поводу мальчишки меня охватывал спортивный интерес. Я не верил в то, что следствие найдет его. С каждым днем поимка проходимца становилась все менее вероятной. Относительно ограбленного банка могу отметить, что украденная сумма не могла никак повлиять на стабильность учреждения, больший вред принес сам прецедент – стало понятно, что этот банк можно обокрасть. Лично я благодарен судьбе за то, как наполнилась моя жизнь после известного события. Я чувствовал себя звездой как никогда ранее, нас с Лизой всюду хотели видеть, чтобы узнать из первых рук, как было все на самом деле. За два месяца мы напустили столько тумана, что наконец всем надоели. Я уже чувствовал запах денег и потирал руки в предвкушении того, что я стану делать со своим банком после покупки, когда случилось то, о чем я не мог предположить даже в кошмарном сне.

Раз
Эта фотография взорвала мое сознание. Я почти уверен, что на ней – моя первая жена, со своей дочерью. С тобой. Конечно, я мог ошибиться – мало ли, сколько похожих женщин с одинаковыми именами, фото любительское, плохого качества. Но слишком уж много совпадений, чтобы я продолжал сохранять спокойствие. Около тридцати лет назад я женился. Меня не смущало то, что кроме меня она спала с другими. Тогда все сходили по ней с ума, я не был исключением. То, что она выбрала меня, многих удивило – я не входил в число ее фаворитов. В глубине я тешил себя мыслью о том, что утер им всем нос. Это было не так – ее привлекла моя молчаливая, щенячья преданность. Я тихо и почти безнадежно сох по ней, слушал ее жалобы, давал советы – если просила. Она воспринимала меня, как подругу – не более, при том, что иногда мы спали вместе.  Секс для нее был частью дружбы – по крайней мере, ей нравилось так говорить.
- Давай поженимся, Левка, - предложила она мне однажды. – Ты очень рассудительный и добрый.
Я просто ошалел от счастья, ставшего достойной наградой за терпение и скромность. До последнего не верил, что это со мной. Когда узнал о беременности - не помнил себя от гордости. Ничего не замечал, пока жена не исчезла.
- Лева, забудь ее, - просила меня мама. – Говорят, не твой ребенок. Ее совесть замучила – потому и сбежала.
- Мне все равно, чей ребенок, - сказал я уверенно, хотя это было далеко не так. Мне было больно и стыдно. Нет ничего хуже, чем быть объектом сочувствия. После отъезда в Штаты я быстро пришел в норму и думал, что больше к этому вопросу не вернусь. Кто бы мог предположить?...
То, что ты могла оказаться моей дочерью, ужасало. Конечно, можно сделать генетическую экспертизу или что-то другое, на что способна современная медицина, можно просто покопаться в прошлом, но зачем? Ни тебе, ни мне не нужно знать правду – не приведи бог, если все подтвердится. А если нет? Зачем унижать то, что соединяло нас, не подозревавших о возможности подобного совпадения? Почему я не интересовался тем, как ты жила до меня? Очень зря, возможно ничего и не случилось бы. Ты говорила, что мать погибла, и ездила на могилу, не нагружая меня необходимостью сопровождать тебя. Так повелось с начала: на поминальный день я  посещал одни могилы, ты – другие. Последние годы мои родители жили в столице, куда переехали почти сразу после того, как я вернулся из Америки. Ты ездила в соседнюю область, в какую-то дыру, где я никогда не был. Почему туда бежала моя первая любовь и сбегала ли - теперь узнать трудно. В процессе проведения экспертизы трудно будет избежать огласки и унизительного любопытства. Я не хочу этого – уверен: кроме боли мне это ничего не принесет. Нужно просто забыть все это, купить этот банк, будь он неладен, потом продать – не думаю, чтобы он приносил мне удовольствие после всего, что выяснилось в ходе его покупки.
Тучи сгущались… Накануне я провел в прокуратуре несколько неприятных часов, почти явно прозвучала угроза заключения под стражу – такая перспектива не радовала. Против меня не было никаких доказательств, но следователь, будто невзначай упомянул о каком-то свидетеле – может, что-то пронюхал, а может и блефовал. В конце беседы у меня сложилось твердое мнение о том, что на свои догадки он имеет основания. Все эти события начинали меня нервировать. Твое детское фото оказалось последней каплей в чаше сомнений. Я принял решение и  потерялся.
Дыра, в которой я осел – наилучшее место для поиска душевного покоя, здесь запущено и уныло. Заброшенность – основное и, пожалуй, единственное достоинство этого места. Никто не станет искать меня здесь. Возможно, скоро я перестану прятать голову в песок, разберусь во всем, приму правду… Но не сейчас - нет сил, не хочу. Не хочу расставаться с надеждой. Меня трудно назвать мечтателем, но иногда я стал ловить себя на мысли, что откуда-то может прийти весть о том, что все мои мысли – лишь плод болезненной паранойи. Запретить себе думать об этом я не могу.
Дитя моё, любовь  моя, счастье моё и неизбывная трагедия, грех, за который нет прощения… Как я мог не узнать тебя сразу? Дурман одиночества застилал мои глаза, и я был счастлив в своём неведении… Моя девочка! Лишь найдя тебя, лишь впервые увидев, я понял сразу и навсегда, что мы должны быть вместе… Это был голос крови, мне казалось – рука судьбы. Я лепил тебя, рисовал, играл с тобой – ты с благодарностью принимала всё, поглощая мои уроки с жадностью голодного волка. Учить тебя было легко и приятно – ты была на редкость хорошей ученицей.  С годами наше сходство становилось всё более заметным. Это никого не удивляло – муж и жена, тогда, много лет назад, мы искали свои отражения и нашли - такое случается часто. Это не говорит ни о чем, кроме того, что человек эгоистичен. И ленив настолько, что не хочет знать ничего, что не вписывается в рамки его желаний. Почему тогда, много лет назад я не удосужился встретиться со сбежавшей женой? Просто боялся услышать правду – она не любила меня… Я не смог убедить ее родню сдать мне место ее пребывания, мало того – позволил убедить себя в том, что это лишнее. Тогда легенда о том, что этот ребенок не мой, меня целиком успокоила. Но так ли это было? Почему это было? Сейчас уже нет  смысла разбираться в этом, к тому же ни одного свидетеля уже нет в живых…
Валера иногда меня радует новостями – это единственный человек, которому известно место моего пребывания. Ему можно доверять – он, похоже, предпочел забыть о своих подозрениях на мой счет с тех пор, когда я по второму разу бросил Таню. Он понимает, что третьего раза не будет – и не только это. Валера знает обо мне почти все при том, что мы избегаем лишних подробностей. Он просто знает, и я благодарен ему за то, как он умеет быть ненавязчивым. Пожалуй, это все-таки друг – надеюсь, что он обо мне того же мнения. Услышав о том, как мой побег связан с тобой, Валера обругал меня.
- Ты лирик, Лева. Лирик и психопат, - сказал он. – Тебе проще поверить в то, что дочь не от тебя, чем разобраться.
- Я всю жизнь верил, что дочь – от другого, - ответил я.
- Обстоятельства изменились, глупо гнуть прежнюю линию. Но возвращаться назад не стоит, - спохватился он.
- Ты ее всегда недолюбливал, - заметил я.
- Выходит, было за что, - сказал Валера.
Возможно, Валера уже во всем разобрался, но не говорит мне, чтобы не расстраивать, или я переоцениваю его. Хотя, ему может быть просто не до меня: недавно по нелепой случайности жена узнала о Тане. Теперь Валера всеми силами пытается реабилитироваться: забирает жену с работы, не пропускает ни одного звонка – судорожно хватает трубку всякий раз, когда она звонит ему. Иногда это происходит с таким рвением, что на том конце провода жена слышит его одышку. Это ее нервирует, получается еще хуже. Но Валера уверен в успехе своих методов, считая их единственно верными с этой женщиной и в этих условиях. У Тани он отпросился в отпуск – что там он ей говорил, неизвестно, но пока в их отношениях перерыв. Валера, Валера… Вся его жизнь – это бесконечная череда женщин, он даже не каждую помнит. Зачем? Как-то я шутки ради предложил ему вести список. Валера рассмеялся.
- Чепуха, Лева! Не записываешь же ты вкусные обеды, вино, приятные беседы, просто удачные минуты? Документирование процесса нивелирует удовольствие от него.
Я подозреваю, что именно его обширные связи объясняют постепенное ослабление интереса со стороны следствия к моей персоне. Он не раз выручал меня при возникновении проблем с правоохранительными органами, и уверен, что на этот раз без него не обошлось. Он грозился приехать через неделю порыбачить – конечно, с соблюдением мер секретности.
- Хорошо, жди ночью, готовь маскировочные сооружения, - приказал Валера.
- Валера, это село. Ночью тут собак спускают – такой шум поднимут, что никакие сооружения не помогут. Лучше приезжай на каком-то драндулете, меньше засветишься.
На том и порешили. Валера приехал ровно через неделю и пришел в такой восторг от моего быта, что остался. Свежий воздух, рыбалка, ящик виски, прихваченный с собой  на всякий случай и соседская корова держали Валеру с первого дня пребывания у меня в имении в отличном расположении духа. С женой у него наладилось после покупки ей
давно обещанной путевки на острова – на пару с тещей.
- Обеих сбыл! – похвастался мне Валера. – Неделю поживу.
Через неделю он взвоет – это не первый отъезд жены, который мне довелось наблюдать. Дело в том, что Валера очень любит поесть, а жена при всех ее минусах – прекрасный повар. С таким талантом, как у нее, я бы вил из мужчин веревки. Но эта уважаемая женщина сосредоточилась на Валере – только у него пропадал аппетит, она искала неладное и, отдать ей должное, часто бывала права по поводу ветрености своего благоверного. Ах, как она готовила! Чего только стоил ее борщ с пампушками, изготавливаемый по особой, унаследованной от бабки, технологии! Попробовав это колдовское зелье, не один человек лишился рассудка, впадал в зависимость, безрезультатно пытаясь выведать у хозяйки секрет – и я не исключение. Она будто и не скрывала ничего, даже делилась рецептом в подробностях. Но никто не получал желаемого результата даже после нескольких попыток. Я всегда открыто завидовал Валере в этом вопросе. Будучи приглашенным на обед, я не уставал удивляться, как с таким склочным характером ей удается создавать шедевры кулинарного искусства? Уверен, что в эти моменты на нее снисходила благодать. Когда же приходилось отвлекаться от любимого дела, в эту женщину вселялся дьявол. Если бы она посвящала кухне основную часть времени – миру явился бы эталон покладистости. Работать ей не позволяли статус и Валера, считавший невозможным перегружать женщину. Например, небольшое кафе оказалось бы как нельзя кстати. Но в бесконечных ссорах с женой Валере так и не удалось рассмотреть ее потенциал, я оставался основным явным поклонником ее таланта.
- Если бы моя супруга умела так готовить, я бы вообще не покидал место за столом, - льстил я его жене при всяком удобном случае.
- Ты такой джентльмен, Лева. Но девок этот мерзавец любит больше, чем поесть, - отвечала жена Валеры без тени обиды на свою тяжкую жизнь. Она привыкла и не считала слабость мужа серьезной проблемой. Это высказывание подтверждает мою догадку о том, что эта женщина – далеко не дура, как однажды решил кто-то. Репутация – вот в чем причина. Однажды приклеенный ярлык никто не подвергает сомнению – людям приятно считать кого-то однозначно глупым, глупее, чем они сами.
Валера рассказал забавную историю о Ларисе, секретарше Лизы. Эта ленивая, казалось бы, безразличная ко всему дама, на заре революционных событий примкнула к радикалам. Она даже не уволилась – тратить время на пустые, бессмысленные вещи Ларисе было недосуг. Спавшая мертвым сном энергия пробудилась в ней и каким-то магическим образом и  выплеснулась наружу в революционном порыве. Поверить было трудно, но Валера сам видел Ларису, кричащую пламенные речи с трибуны в центре города. Митинговали повсюду, и он не придал бы этому значения, если бы не знал об исчезновении Ларисы – когда она не явилась на работу, Лиза забила тревогу, опасаясь за то, что в тревожное время с одинокой женщиной может случиться несчастье. Так в милицию пошло заявление, о котором Валера узнал по простой случайности. Он не знал Ларису, зато Лиза его интересовала - прежде всего по причине данного мне обещания присматривать за ней.
- Ты не удивлен? Мог ты предположить это в тихой, спокойной секретарше?- спросил Валера, недовольный слабой реакцией на новость.
- Она никогда не была тихой, - пожал я плечами. - Редкостная стерва, склонная к стихийной романтике, - резюмировал я.
На пятый день отпуска Валера загрустил и засобирался.
- Пора готовиться к приезду супруги, - объяснил он.
Я не стал его удерживать, просто предложил заезжать без стеснения. Валера замялся.
- А ты тут вообще надолго? – спросил он.
- Побуду пока, - ответил я неопределенно.
- Дело закрыто, - сообщил он между прочим. – До вас с женой никому нет дела. Ты хотел на Восток. Передумал?
Я всмотрелся в его лицо. Валере известна основная причина моего побега - страх перед реальностью. Разведчик из Валеры неважный – так я всегда считал. Но на этот раз его лицо было непроницаемо. Удалось ли ему разобраться в хитросплетении наших с Ли корней - так и осталось для меня тайной. Опасаясь, что Валера собирается сообщить мне о чем-то, чего слышать я не хочу, я прервал молчание:
- Нет, не передумал. Обдумываю маршрут.
- В твоем случае это неплохой вариант, - ответил Валера. – В стране тревожно, - ни с того ни с сего сказал он. Он будто хотел еще что-то добавить, но не стал. Да и зачем – я все знал. Уже почти три месяца наша страна в центре внимания мировой общественности – власть меняется, отчаянье сменяется ликованием и наоборот. Никто не понимает, что конкретно изменилось, хотя поначалу выглядело так, как будто изменилось все. Новости не успевают запоминаться и настораживают противоречивостью. Мой телефон разрывается от звонков иностранных партнеров – они недоумевают. Я пытаюсь без эмоций пояснить, что меня все это с недавнего времени не тревожит по причине проблем личного характера.
Валере ничего объяснять не нужно. Ему известно мое состояние.
На прощанье мы обнимаемся, чего никогда не делали раньше. Новая встреча будет нескоро, а когда состоится – мы посмеемся над мертвыми проблемами. Отъезд Валеры напомнил мне о том, что все они пока в добром здравии, но прежнего беспокойства я не ощутил.
Я вспомнил тревожное выражение лица Валеры при высказываниях о беспорядках в стране. Я слышал об этом, читал и беседовал с иностранными партнерами. Опасения Валеры были мне непонятны – я не ощущал опасности, сочувствуя митингующим. Для меня эти беспорядки были свидетельством растущей демократии. Люди на улицах хотели лучшей жизни, и даже мне, скептику, верилось в приближение рая на земле. Со временем лозунгов стало много - так много, что полилась кровь. Прежнее правительство заменили новым, президент потерялся - и началось. Стало ясно, что денег на новую демократию у нас нет, а давать их никто не спешит – мы будто и всем нужны, а на поверку – никому.  Лозунги оставались лозунгами, экономика задыхалась, а первые признаки обновления обескуражили - по стране прокатилась волна вандализма. Валили памятники. Я никогда не сочувствовал коммунистической идее, мое бегство в Штаты в далекие девяностые – тому подтверждение. В раскуроченных памятниках никому не нужному, позабытому вождю мирового пролетариата я видел агрессию, способную на поиск новых жертв после того, когда памятники иссякнут. В Инете я наткнулся на фото – поверженный вождь, разбросанные вокруг постамента окурки, мусор и бутылочные осколки. Я помню этот памятник, давно пора было его демонтировать. Но зачем же тупо ломать посреди ночи, пугая мирно спящих ворон? В этом вандализме я вижу что-то трусливое, животное и непонятное. Уверен, что те, кто это сделал, плохо учили историю в школе – или вообще не учили. Нашему народу присуще периодическое отречение от  идеалов, а вернее от своей неоднозначной истории великих обманов и манипуляций, из которых не принято делать выводы.
Утром следующего дня позвонил Валера.
- Лева, тут аврал. Толпа крушит все в центре, правительство потерялось. Горит ваш офис…
- Черт с ним, - перебил я. - Как Лиза?
- Она уже неделю не выезжает, с ней все нормально, - ответил Валера. – Сидит с детьми взаперти, я запретил даже в лес ходить.
- Помоги ей выехать – если небезопасно, - попросил я.
- Обойдется, не переживай, - сказал Валера и после паузы добавил: - Мне кажется, она догадывается, что я знаю, где ты.
- Спасибо, что предупредил, - сухо ответил я. – Потороплюсь с Востоком.
Надо спешить – закончатся беспорядки, и ничто не помешает тебе навестить меня. Не доверять Валере у меня нет оснований. Новость о пожаре меня совершенно не тронула.
Главное, ты в безопасности. Валера держит руку на пульсе. Офис? Ерунда... О чем-то подобном я думал при известии о снесении памятников. Все закономерно… Пострадает от этого пожара разве что страховая компания, да и то не очень – учитывая длительный срок нашего сотрудничества, своими ежегодными платежами я давно покрыл всевозможные страховые убытки.
Впервые мне было безразлично то, что касается работы. Я опасался за твою жизнь, но Валере я доверяю больше, чем себе – он убережет тебя. Соблазн бросить все и вернуться спасать тебя был велик, но я переборол в себе это желание – в одну реку не войти дважды. Мне нельзя в твою жизнь, а тебе – в мою, у нас слишком много общего в прошлом. Когда-нибудь мы забудем его… Революция, война, апокалипсис – все нам на руку, ибо помогает забыть. Все же,  я ощущал тревогу. Не за себя –  за тебя.  Вспомнился наш первый вечер вместе и твой  радикализм. Надеюсь, ты не отправишься на войну…
Я снова задумался над тем, что, в сущности, произошло. Да ничего. Я просто устал, всюду мне чудились враги, злоба, предательство. Страх перед жизнью стал настолько силен, что старая, возможно, не связанная ни с чем фотография, просто добила меня. Не стоит применять таких пафосных выражений – конечно, все случилось не в одночасье. История наших с тобой отношений была лишь долгой историей страсти, постепенно угасшей. Фото здесь не при чем – последние пару лет я просто искал повод снова остаться один на один с собой. Что ж – вполне вероятно. 
Пора подводить итоги. Наша семья исчерпала себя. Равнодушие и пустота. Ты разлюбила меня и тяготилась семейными узами. Я устал не замечать этого. Непонятно, почему нельзя было расстаться – но эта светлая мысль, похоже, не пришла в голову не одному из нас. Я перестал видеть в тебе свою маленькую девочку, объект обучения – тебя стала раздражать моя опека. Избавившись от меня, ты стала матерью – пускай и приемных детей, но это придало твоей жизни смысл. Теперь ты действительно повзрослела.
Следствие по делу об ограблении банка закрыто – нашли труп основного подозреваемого, твоего неудавшегося любовника. Меня позабавила новость о трупе – нельзя найти то, чего нет. Я лично сжег его…
- Вы, кажется, любите ее, - констатировал засранец в одну из наших встреч на съемной квартире.
- Какое вам дело? – грубо спросил я. То, как он говорил о тебе, вызывало во мне с первого дня смешанные чувства, больше похожие на ревность. Он был с тобой слишком много, присматривался пристально – и делал это с возрастающим удовольствием. Я понимал его, и ненавидел – за то, что ему известно о моих подозрениях. За его молодость и поэтическую красоту, за которую так цепляются женщины – самовлюбленную красоту недоступного нарцисса, пустую и публичную, какую нельзя не заметить. За бедность и связанную с ней цепкость, так похожую на мою в его годы.
Он следил за тобой уже больше года. Оснований не верить ему как будто не было, но с недавних времен я сомневался все больше. Казалось, он сочинял все до последнего слова. То, с каким чувством он сказал «любите ее» утвердило меня в нехорошей мысли. Моя неприкрытая грубость заставила его прервать отчет. Через секунду он взял себя в руки и продолжил, но я уже не сомневался. Не отрывая глаз, я смотрел и убеждался в приметах – под напускным равнодушием не скроешь восхищения и нежности. А именно так он говорил о тебе. Но если бы только это… Он чувствовал тебя своей, или ты уже принадлежала ему. С каждой фразой он вел себя все развязнее,  его голос был все ненавистнее, красивое лицо – все противнее. Он собирался что-то сказать, но мне было уже все равно. В твоей измене не виноват никто, кроме меня – не следовало подсовывать тебе этого гаденыша. Я видел твое совершенное тело в чужих руках, слышал стоны, похожие на крик павлина и всегда смешившие меня. Кроме меня на это не имел права никто. Притупленные чувства вспыхнули с новой силой, когда я понял, что могу потерять тебя. Я чувствовал, как свирепею. Резким движением я выбил из-под него стул и набросился с такой ненавистью, какой не испытывал никогда. Я неистово колотил его, не разбирая, куда приходятся удары, а когда устал – понял, что сражаюсь с трупом. Удовлетворение – вот единственное чувство, охватившее меня при мысли, что я раздавил этого червяка. Ни страха, ни тени раскаянья.
Стоило подумать над тем, как избавиться от тела. В кладовке нашелся картонный ящик от кондиционера – очень кстати. Хорошо, что мальчишка был тщедушным, как хорек… Никому не было дела, когда я волоком вытащил ящик из лифта, а за двадцатку пара пьянчуг погрузила мне все в багажник. В заброшенном ангаре на окраине города я сжег труп. Провозился почти до утра, то, что осталось – сгреб лопатой в подвал и завалил мусором. Нереально было его не то, что опознать – просто найти. Даже сейчас я уверен, что нашли кого угодно, только не маленького негодяя. Полная чушь и то, что этот мальчишка организовал процесс ограбления, но решение меня полностью устраивает – обо мне не вспоминают. 
Не могу сказать, что убийство и дальнейшие события с ограблением банка никоим образом не сказалось на мне. Моя нервозность достигла апогея, я не видел иного выхода, кроме бегства. Найденное фото катализировало процесс.
В деревне я постепенно успокоился, детали событий перестали приносить боль, ревность ослабела – на фоне сомнений в том, что наш с тобой брак – вопреки природе. Все это до смерти надоело. Так получилось, что я жил в системе ложных ценностей, ошибочно полагая, что накопленные деньги все окупят. В погоне за ними я растерял многочисленных родственников, после смерти родителей ни с кем не поддерживал связи – мне не было дела до всех этих маленьких, не добившихся ничего людей. Мне казалось, что они не стоят моего внимания. Напрасно – возможно, периодическое общение избавило бы меня от мыслей об инцесте.
Деревня – всего лишь полумера, Валера прав – Восток это наилучший выход… Хотя здесь он не до конца откровенен. Это обычное лукавство – в глубине души он боится моего возвращения и Таниной реакции. Он понимает, что не выдержит конкуренции, а потерять Таню для него немыслимо. Потерять ее снова означает потерять навсегда. Поэтому несколько лет моего отсутствия ему на руку – без меня Таня позволяет ему быть рядом. Впрочем, я могу не вернуться вовсе…
Запад научил меня зарабатывать деньги. Сейчас я понял, что процесс накопления меня больше не интересует – наверно потому, что денег в избытке и потому, что погоня за ними ослепила меня. Даже если однажды я обнаружу, что деньги закончились – не расстроюсь. К тому же на Востоке я не собираюсь шиковать. Напротив, на этот раз я попробую обойтись вообще без денег. Несмотря на утопичность идеи, я полон энтузиазма и уверен, что такой опыт мне необходим. Думаю, там я найду то, без чего не имеют смысла ни деньги, ни любовь, ни жизнь – я хочу понять, ради чего вся эта суета. Сейчас меня осенило, что я всю жизнь прожил в преобразованиях денег, делая из меньшего большее. Деньги ради денег… Понимал я это и раньше, но понимание не вселяло тоску. Основное событие моей жизни – встреча с тобой – не была связана с деньгами. Эта любовь родилась мгновенно, жива и сейчас, хотя растеряна и печальна – а деньги не властны заставить любить или бросить эту нелепую затею. Они могут на время свести с алчными корыстолюбцами, которые забудут о своих декларациях преданности,  как только поблизости запахнет новыми, грандиозными деньгами…
Я отбросил книгу, потушил ночник  и с наслаждением натянул одеяло. Прислушался, к тишине и с удивлением вдохнул запах вечерней, сырой прохлады. Потянуло дождем, хотя еще полчаса назад трудно было предположить изменение погоды. Стало тревожно – я знал, что вместе с дождем всегда появлялась ты… Так было раньше, так было всегда. Казалось, вы были друзьями, и дождь, как верный слуга или отчаявшийся влюбленный ходил за тобой в надежде, что однажды ты заметишь его и позовешь. Но тебе кроме меня никто не был нужен. Нелепо, когда взрослый человек придумывает слезливые сказки – вопреки здравому смыслу я верил, что вы с дождем как-то связаны. Конечно же, это была череда обычных совпадений. Сейчас просто начнется  дождь – потому, что пришла осень… Я твердо помнил, что со времени моего приезда дождя не было ни разу. Стало не по себе, я сел на кровати и выглянул в окно…
Ты шла по двору, не замечая первых капель дождя – непроницаемое лицо, четкие движения. Завоеватель, уверенный в победе. Предположение, что ты держишь в кармане ствол, не выглядело абсурдным.
Эта встреча не принесет ничего, кроме боли, но я уже не смогу уберечь тебя – время упущено. Бежать было поздно. Хлопнула входная дверь, хлынул ливень – его шум напоминал грохот Ниагары.
Я опустился спиной на провисшую панцирную сетку кровати и натянул одеяло на голову. Не дыша, я слушал твои шаги сначала вдалеке, а потом – совсем рядом. Это напоминало театр абсурда, детскую игру в прятки двух взрослых людей. Мое глупое поведение превращало происходящее в балаган – пусть и так, но все же лучше драмы. Я даже представил, как ты находишь меня, подкрадываешься, сдергиваешь одеяло и смеешься. Что потом? Кто знает… Фантазируя легче ждать  развязки. 
Стук моего сердца был громче дождя, неистово барабанившего по стеклам. Я отчетливо увидел глухую стену и себя в ожидании расстрела. Стук капель превратился в барабанную дробь. Звучит команда, и несколько человек, как две капли воды похожих на тебя, вскидывают винтовки. Пытаюсь сосчитать направленные на меня дула. Слышу выстрелы и падаю. Ощущение реальности пропадает…
Силюсь понять,  ушла ты и все еще здесь. Стараюсь не выдать себя. Я сливаюсь с кроватью, становлюсь частью интерьера. Усилием воли остановлено сердце – его слишком громкие удары могут выдать меня…
Не знаю, сколько я так пролежал. Вероятно, долго – под одеялом стало неимоверно душно, тело затекло. 
Меня отрезвила звенящая тишина. Дождь перестал, ты исчезла. А была ли?... Если я схожу с ума – даже лучше.
Стоит признаться, что все время здесь я просто ждал твоего прихода. Может, мы обойдемся и без оружия, но этой встречи нельзя допустить. Теперь я действительно готов забыть.

Ноль
На сборы ушло пять минут. Выйдя на задний двор, я обернулся на дом и решительно зашагал к дороге. Легкий рюкзак приятно подпрыгивал на спине, подбадривая и одобряя. Я уходил – уходил навсегда в новую жизнь, стараясь выбросить из головы все накопленное за полвека. Я ощущал себя мальчишкой, дерзким и свободным. У меня есть силы и желание, чтобы потеряться  в неизвестности – и найти себя.
02.03.2014

Табу

Часть 1

Раз
Он любит старину - я люблю его: я привыкла так считать. Справедливости ради отмечу, что меня он тоже любит. Наверняка: у меня нет никаких доказательств того, что это не так. Как, впрочем, и доказательств обратного. Вместе мы много лет – настолько долго, что оба почти забыли,  когда встретились впервые.  Мне часто кажется, что я знаю его всю жизнь.  Принято считать, что женщины непременно помнят дату первого свидания, вкус первого поцелуя, первого мужчину и прочую сентиментальную чушь. Я не помню: события прошедшего постепенно утратили для меня остроту, я не пытаюсь ещё раз пережевать то, что давно съедено. Воспоминания о бывших увлечениях не будоражат, а скорее вызывают чувство недоумения по поводу страстей, некогда меня распиравших. Видимо, то были не совсем страсти… Не стану утверждать, что я вообще всё забыла – конечно же, нет. Порой в памяти всплывают имена, лица, поступки. Но это всё так давно утратило для меня смысл, что не вызывает ничего, кроме лёгкой усмешки, да и то не всегда. 
Сейчас мне непонятно, как мне удавалось жить в том давнем-давнем «давно», когда еще не было его. Признаюсь, жилось мне неважно. Я тосковала за своим «вчера», ненавидела своё «сегодня», боялась «завтра». На то был ряд оправданий. Незадолго до его волшебного появления я потеряла мать, единственного близкого мне человека… Так бывает. Но когда это происходит с тобой, а тебе всего семнадцать, то всё время кажется, что это – дурной сон, который скоро закончится. Ты бьёшься головой о стену, кричишь – в надежде проснуться, постепенно понимая, что всё происходит на самом деле.  Эта смерть ставила под угрозу моё обучение. Надеясь, что все решится само по себе,  я всеми силами старалась не думать по поводу дальнейшей жизни – учитывая тот факт, что отца я не видела никогда. Его собирательный, довольно благодушный облик сложился у меня в голове из случайно брошенных матерью фраз, обрывков кинофильмов и мечтаний, на которые девочки особенно падки. Будь у меня верный друг, мне было бы не так трудно. Но друзей у меня не было - считать друзьями многочисленных товарищей и знакомых я не могла. За год до этого моя любимая подруга укатила с родителями на север. Мы обе очень грустили по этому поводу, но письмами не заменишь живого общения.
Осознав смерть матери, я поняла глубину и безнадёжность своего одиночества. Я была на краю – крошечный, обезумевший от страха лесной зверёк, оказавшийся в передвижном зоопарке.
Появление этого человека в моей жизни доказывало,  что не только хорошее, но и плохое всегда заканчивается. Надёжный друг, безукоризненный любовник, заботливый отец – у него было всё, чтобы сделать меня счастливой. Мне перестали сниться кошмары, я снова ощутила вкус жизни – оптимизм вернулся ко мне и не оставлял без малого десять лет.  Потом что-то случилось: будто повернулся выключатель – и меня сковала тоска, тяжёлая и липкая. Часто задаваясь вопросом, почему мне однажды стало скучно, я так и не смогла себе на него ответить и прекратила доискиваться до причины. Думаю, во всём виновата давность лет. Или то, что всё это мне надоело смертельно. Я пресыщена сытой, спокойной, скучной жизнью. Все дни одинаковы, ночи – тем более. Мне нечего хотеть от жизни – у меня всё есть. Если бы не он, всё было бы иначе – лучше или хуже, но не так. Пришлось бы добиваться всего самостоятельно, а не получать сразу после первого намёка. Уверена: скучать бы не пришлось.  Да и успех, полученный ценой собственных усилий, пьянит значительно дольше. Впрочем, никакого успеха могло и не быть: меня, восемнадцатилетнюю сироту, могли просто затюкать и забыть на задворках жизни. Он появился рядом за секунду до отчаянья и с тех пор никогда не оставлял одну - он всегда рядом, с этим нельзя спорить. Моя жизнь стала напоминать хорошее, до тошноты известное полотно классика-реалиста – правдиво, красиво и… тоскливо. Я ничего не имею против классики. Напротив, мне свойственно отдавать должное уважение этому направлению в искусстве. Творения классиков, будь то литература, живопись или скульптура для меня сродни историческим сводкам,  что-то похожее на  песню кочевника: что вижу, о том и пою. Довольно беспристрастное отображение действительности, хотя – это смотря, как глубоко копать. Все мы подчиняем свою жизнь законам, написанным сильными мира сего. Оттого история переписывается всякий раз со сменой власти, рушатся церкви, созданные великими зодчими, на их месте сооружаются памятники вождям революции. Потом памятники оскверняются, на их месте закладываются  новые храмы – и так по спирали. Я стараюсь не проникаться сводками новостей – в большинстве своем это хорошо или топорно замаскированное вранье для доверчивых, мнимая реальность за деньги тех, кто заказывает эту музыку. Однако  я немного отвлеклась от основной темы – мне скучно до слез. Потому, что всё понятно и линейно: дом, похожий на музей, муж, похожий на памятник  киноактеру  и я, похожая сама на себя. 
- Вы давно вместе? – иногда с завистью спрашивают меня.
- Давно, - отвечаю я без всякого выражения на лице, и умным собеседникам  становится ясно, что большей конкретики от меня не добиться.  С дураками, «пытливый» ум которых жаждет пёстрых иллюстраций,  я тут же завершаю беседу. Обсуждать наше «давно» с людьми, лишёнными воображения, я не могу.
Это «давно» очень сродни его любви к старине, долгое время совместного проживания – пожалуй, главная составляющая нашего счастливого союза. Мы полагаем, что знаем друг друга настолько, что лишние разговоры не нужны – последнее время мы больше молчим вместе. Иногда он притаскивает в дом очередную рухлядь и оживляется. В последний раз это был патефон.
- Где ты это откопал? – спросила я, открыв  дверь и увидев победоносное выражение его лица.
- На старьёвке! – выдохнул он, весь красный и счастливый от такой невероятной удачи. – Его как раз не хватало в гостиной!... На комоде!...Может, его ещё можно починить!
Он провозился с патефоном неделю, даже носил куда-то. Возня с ремонтом  чуда техники  захватила его целиком. Когда стало ясно, что идея отдаёт утопией, он успокоился, хотя и не без печали, и разместил этого динозавра  на почетном месте. Стоит вам попасть в гостиную  –  вы сразу натыкаетесь на патефон, торжественно пылящийся на ещё более древнем комоде, захламлённом прочими, не такими крупными предметами антиквариата: статуэтками,  пепельницами и тому подобным. Знакомые считают, что у нас стильно. Пожалуй, даже чересчур.
Его зовут Лев – необычное, даже редкое у нас имя. Я называю его Лео, он не против, даже скорее доволен.
- Твоя любовь ко всему иностранному не терпит компромиссов, - заметил он мне однажды, когда привычка называть его Лео ещё не укоренилась.  – Скажи, отчего нельзя называть меня, как все?
- Как все, это - Лев Борисович? – поинтересовалась я. – Мне казалось, что тебе нравится Лео …
Мы только начали встречаться, и Лео очень редко бывал чем-то недоволен, кроме моего костюма.
- Я не говорил, что не нравится. Напротив, привык к твоим причудам всё переделывать на иностранный манер.
Я пожала плечами. Мне уже тогда было известно его основное правило: ничего и никогда не говорить  просто так.
- Привычка и любовь хотя и близкие, но всё-таки очень разные вещи, - ответила я тогда и добавила: - Попробую переучиться.
- Не нужно,  со временем тебе надоест. Я подожду.
Я не переучилась, несмотря на старания. А Лео с тех пор не предъявлял претензий.
  Я обожаю говорить о нём - значительно больше, чем пользоваться. Виной тому мой болезненный эстетизм, по вине Лео ставший серьёзным хроническим заболеванием. Это довольно нелепо, но я  должна быть внутри красоты постоянно: даже попадая в тень уродства, я сильно напрягаюсь и испытываю дискомфорт.  Я стараюсь не ходить по трущобам, не фокусировать взгляд на уродливых людях, даже крошечные пятна на одежде заставляют меня страдать не на шутку. Но об этом позже. Постараюсь описать Лео по возможности подробно, никого не утомив.  Его внешность совершенна настолько, что порой к нему страшно прикоснуться – так и кажется, что неловкими движениями восторженного фаната что-то да напортишь.  Лео выше среднего роста, хорошо сложён, несмотря на то, что давно вышел из возраста аргонавтов. Ухоженные, почти без седины волосы стального цвета, янтарного цвета глаза, правильной формы нос с небольшой горбинкой, крупные, немного женственные губы. Элегантность – его кредо. Он даже спит элегантно. Ему пятьдесят, он руководит заводом по производству электроники – хорошие деньги, тотальная занятость. Лео всегда нравился женщинам, не вызывая у меня поводов  для ревности, а скорее наполняя гордостью обладания: внутреннее благородство никогда не позволяло ему переступить черту пристойности.  Лео обожает  путешествовать, объездил полмира. Он любит нагружать собеседников, а вернее собеседниц,  красочными впечатлениями от визитов в разные уголки земного шара. Мне кажется, что нет на земле места, где не побывал бы Лео.  Буду объективной – Лео прекрасный рассказчик. Я люблю, когда он умничает, углубляясь в вопросы искусства или культуры – в эти моменты он просто не подражаем. В разного рода скитаниях по миру он провел не меньше пятнадцати лет. Он говорит на пяти языках, в том числе - на китайском. Последние пять лет перед возвращением на родину Лео жил в Штатах, оттуда собственно и появился его завод электроники. По образованию он инженер, хотя ни дня не работал по специальности. Наш брак – второй в его биографии. О первом он не любит вспоминать, считая его необдуманным и странным.  С первой женой они не прожили и полугода. Беременной она сбежала от него в неизвестном направлении, и с тех пор он не знает ничего ни о ней, ни о ребёнке. Кажется, его это очень печалит, несмотря на то, что прошло тридцать лет. Из соображений  такта Лео не углубляется в обсуждение этой темы. Мне даже кажется, что сейчас он грустит больше по традиции. На текущий момент я не вижу веских причин для печали Лео: я стала ему ребёнком и женой в одном флаконе, учитывая нашу разницу в возрасте – мы познакомились, когда мне только минуло восемнадцать. Через год он женился на мне, ему тогда было тридцать восемь.  Я давно перестала считать изъяном семьи отсутствие детей. Определённо, мы хотели их иметь. Какое-то время даже пробовали получить желаемое традиционным способом. После года бесплодных попыток, обратились к специалистам, обнаружившим у меня неизлечимую болезнь, исключающую репродукцию. Пережить этот удар судьбы оказалось трудно, но возможно.
- Со временем медицина достигнет таких высот, что ваши проблемы разрешатся сами собой, - сказали нам в клинике.
Сначала я ждала, потом поняла, что и без детей можно найти себе мороку. А потом заскучала…
Многие считают Лео совершенством, я – не исключение. Единственным его недостатком можно считать паталогическую страсть ко всевозможной старине, но по сравнению с длинным  списком его достоинств этим недостатком можно пренебречь. Хотя… Лео невероятно себялюбив, эгоцентричен и страдает приступами деспотизма.
- Детка, смени шейный платок: он старит тебя, - спокойно говорит Лео мне перед выходом в гости к его сослуживцам. Я напрочь забыла о предстоящем визите. Немудрено: последнее время так много всего навалилось, включая обнаружение прослушки в собственном доме и следствие по поводу ограбления банка. Три миллиона зелеными не такая уж и безделица, как якобы считает Лео. После известных событий мы наперегонки делаем вид, что ничего не изменилось – даже друг перед другом мы играем, откровенности здесь нет места.
Детали занимают в нашей с Лео жизни огромное место. Шейный платок – одна из деталей. 
- Почему ты так считаешь? – спрашиваю я по поводу шарфа, пытаясь делать вид, что спорю с иконой стиля. – По-моему, эта деталь оживляет образ.
Стараюсь не раздражаться.
- Упрощает – ты хотела сказать, - уточняет Лео, в вопросах стиля он бескомпромиссен.
Я критически смотрю в зеркало: вот так всегда... Начинаю сомневаться. Не то, чтобы я не была уверена в своем вкусе – просто Лео знает лучше. Пожалуй, действительно: шарф тут  - не к месту.
Я улыбаюсь и спрашиваю:
- Может, красный лучше?
- Шарф здесь не нужен. Пойдём скорее, - говорит Лео, всем видом демонстрируя то, что я должна подчиниться без пререканий. Когда он не доволен мною, скулы на его лице выделяются особенно рельефно. И не устал он делать из меня совершенство? Двух идеальных людей этот несовершенный мир не потянет…
Последнее время Лео слишком угрюм и раздражителен, иногда молчит сутками. Я догадываюсь, что его тревожит,  но предпочитаю не вмешиваться: в конце концов, я могу и ошибаться. Он не делится со мной проблемами бизнеса, отшучиваясь, когда я пытаюсь растормошить или отвлечь его. Лео всегда считал, что делиться проблемами надо с тем, кто в состоянии их решать. Так как меня к таковым он не причислял, я перестала ему досаждать вопросами типа: «Почему ты такой печальный?» Стараюсь в эти периоды просто быть незаметной, не спорить и не раздражаться. Кажется, Лео благодарен мне за тактичность. Сейчас он именно в том тяжелом состоянии.
Я не согласна по поводу шарфа. Мне кажется, что вкус никогда меня не подводит. Споры по поводу стиля – наше любимое развлечение, но сегодня я промолчу – остаток сил надо использовать для поддержания во внешнем мире иллюзии, что со мной все, как всегда - то есть лучше всех. Я спокойно снимаю шарф и беру сумочку.
Всю дорогу молчим. Наблюдая его точёный профиль, думаю: «Как это случилось? Почему мне наскучило рядом с таким, определённо, интересным мужчиной? Чего я искала? И что нашла, кроме проблем?... Почему он не называет меня по имени? Может, не помнит?» Лео смотрит на дорогу, он весь в своих думах – я даже не уверена, что он понимает, где он находится и что происходит: машину он водит с детства,  движения его машинальны, ему не до меня…  Жаль: кислое выражение моего лица сказало бы о многом без лишних слов. Смертельно хочется виски – этой мысли посвящён остаток дороги.
В гостях мы проводим около трёх часов – это ещё труднее, чем наедине с Лео. Приходится говорить и слушать банальности, без них нельзя. Хуже всего то, что хозяин неимоверно болтлив, его переслушать – нереальная задача. В собеседниках он не нуждается. Перемещаясь от компании к компании, он «оживляет» разговор, а все, и я в том числе, делают вид, что его мысли чрезвычайно интересны, хотя как по мне – он несёт несусветную чушь, тем самым пресекая возможность вести диалог. В конце концов, я начинаю раздражаться, потому что сама больше люблю говорить, чем слушать. Кроме того, всем интересно это идиотское ограбление. Лео уходит от ответов – он умеет это делать просто виртуозно. За месяц со времени события нам удалось снять с себя подозрения в соучастии, в банке сменили руководство, преступников – не нашли. Мне кажется, что их нет в живых… Нет в живых… Кажется, я слишком много пью, но сейчас даже Лео мне не запрещает – он поглощен борьбой с нашей гиперпопулярностью. История с кражей не так уж линейна, как кажется стражам порядка – чем меньше они к нам пристают, тем больше я убеждаюсь в причастности Лео к ограблению. Три миллиона – не деньги для Лео. Конечно, его тоже можно ограбить, но мне известно, что проколов с такими, как Лео не бывает. Ограбленный банк теряет клиентуру – нормально, закономерно. Акционеры недовольны, планируются экстренные сборы – возможна продажа или слияние. Кажется, Лео хочет заполучить этот банк целиком. Он просто играет на понижение – и выиграет рано или поздно. Зачем был этот цирк с прослушкой? Мог хотя бы намекнуть. Неоткровенность Лео оскорбительна, но вспоминая свои планы месячной давности, я стараюсь быть терпимее – все мы не без греха. Неплохой здесь виски – единственное, что меня не раздражает в этом месте…
Наконец, мы уезжаем домой. По пути я думаю о том, как раскалывается голова и  что надо не забыть показать Лео своё детское фото. Я нашла его вчера вечером, роясь в книжной полке. Фото выпало из второго тома Голсуорси, позабытого с тех времён, когда им зачитывалась мама. Обычная любительская карточка – я и мама в парке, на качелях. Мама не нравилась себе на этом фото. Она отобрала его от остальных, и стала использовать в качестве закладки, наверно так. Если бы не известный писатель, карточка разделила бы участь нашего с мамой фотоальбома, превратившись в пепел во время пожара.
Тогда наша квартира выгорела дотла за компанию с соседской. Наши нерадивые соседи устроили пожар и погибли в угарном дыму, поэтому их жилище сгорело полностью,  а наше – только наполовину. Возвращаясь домой из школы, я ничего не заподозрила в суете у подъезда: пожарная машина, толпа людей в форме, зеваки. Наши окна выходили на другую сторону, и когда я заметила в толпе растерянную маму, то всё ещё верила, что это – не с нами.
- Главное, что книги уцелели, - попробовала пошутить  мама. – Зимние вещи тоже, - тут же добавила она, увидев отчаянье в моих глазах. У меня тогда сразу отлегло: все летние каникулы я подрабатывала корреспондентом  в газете, чтобы купить себе «взрослую» зимнюю куртку, с настоящим енотом  на капюшоне. Можно было, конечно выбрать что-то  подешевле, но мне-то хотелось самую-самую! То, что она не сгорела, вселяло надежду:  я родилась счастливчиком!  Пожар, к несчастью, все-таки уничтожил кучу полезного.  С горем пополам мы сделали ремонт в пределах своих скромных доходов, и после этого долго боролись с проблемой отсутствия  привычных вещей. Особенно худо было с кухонной утварью: мало того, что прогоревшие настенные шкафчики пришли в полную негодность, и пришлось от них избавиться - оплавились пластмассовые ручки открывашек, привычных с детства ножей. Тарелки и чашки полопались. То, что сгорел фотоальбом, лично у меня почти не вызвало эмоций. А вот мама почему-то расстроилась. Но здравый смысл и масштаб понесённых потерь недолго останавливали её на этой незначительной, по сравнению с прочими, утрате. Спустя время мама, всякий раз вспоминая меня в детстве, делала печальное лицо и вздыхала:
- А теперь и фотографии не поcмотришь…
Потом её не стало. И появился Лео, равнодушный к старинным, никак не связанным с ним фотоснимкам.
- Ты маленькая, наверно, была колобком? – поддёргивал он меня, зная, как сильно я боюсь растолстеть.
- Я же сто раз говорила: нет, - отвечала я и злилась.
- Можешь говорить, что угодно – я останусь при своём. Ты вечно сидишь на диетах. Так ведут себя люди, потерявшие лишний вес и панически боящиеся растолстеть по новой, - упорствовал Лео.
- Жаль, что все фотографии сгорели, я бы тебе доказала! – горячилась я.
- Ты даже не понимаешь своего счастья: твоё прошлое может быть таким, каким ты захочешь его подать – для меня, по крайней мере, - смеялся Лео.
И тут вдруг такая удача – эта случайно уцелевшая карточка. Правда, лишь взглянув на фото, я поняла, что Лео был прав: в детстве я не страдала худобой. То ли за годы изменилось моё представление об избыточном весе, то ли я и вправду была полновата в пять лет…  Я отложила карточку и подумала, как порадует Лео собственная прозорливость по поводу моих пышных форм в детстве. Вечером в суете сборов на этот чёртов ужин, я не стала совать ему фото, а теперь вспомнила. Вернёмся – сразу покажу, это немного отвлечет Лео от слишком бурных событий вокруг нас.
Мои мысли прервал телефонный звонок. Звонила подруга. Она переливала из пустого в порожнее, высосав из меня остатки энергии.  Огромного труда мне стоило не заснуть просто в машине. По приезде зазвонил телефон Лео, он проговорил около получаса. За это время я успела почти заснуть, предусмотрительно прихватив в кровать второй том Голсуорси с фото вместо закладки.
- Спишь? - голос Лео возвращает меня в реальность. Я с трудом открываю глаза и вижу, что он стоит  рядом, наклонив голову и пытаясь понять, что за литературный шедевр свалил меня окончательно. – Голсуорси? Странный выбор для взрослой девочки, - изрекает Лео и пытается отобрать у меня книгу. Я отпускаю её без колебаний: сон ещё можно догнать, свинцовые веки опускаются без моей воли.
- Что это за фото? – слышу я сквозь сон вопрос.  Голос Лео звучит как-то странно, но я слишком хочу спать, чтоб прислушиваться.  Я отворачиваюсь и перед тем, как полностью уснуть, бормочу:
- Это я маленькая... Ты был прав…Ты всегда прав… Даже обидно…
Поутру меня разбудила тишина. В доме было настолько тихо, что я услышала отчётливое клацанье коготков  кошки, пробежавшей по паркету.  Я прислушалась. Обычно в это время Лео уже начинает собираться на пробежку – уже несколько  лет он бегает по утрам. Постель рядом со мной пустовала: стало быть, он поднялся раньше обычного, удивительным образом не разбудив меня. Это показалось мне странным. Я очень чутко сплю, а Лео не умеет бесшумно передвигаться. Ему  часто достается за громкую возню по утрам. Лео считает, что я брюзжу, хотя и считается с моим возмущением: когда хочет, он ещё с вечера готовит вещи для пробежки. Когда возня с закрываемой за собой дверью прекращается, я поднимаюсь и, наспех приняв душ, готовлю завтрак – кофе и что-то «к кофе», чаще всего - овсянку.  Последнее время Лео придумал вести ультраздоровый образ жизни, отказавшись от утренних сэндвичей и яичницы с ветчиной.
- Потеряешь мышечную массу, - попробовала возразить я, не раз наблюдавшая всплески его нарциссизма: он беззастенчиво и порой не к месту любит демонстрировать свою хорошую спортивную форму.
- Почему? Мы оставим яйца, только жареные заменим варёными. Добавим к ним свежий сыр, салат, фрукты, овсянку – наконец.
Хотя каша замыкала список, она быстро вышла на лидирующие позиции – с ней меньше всего возни. Но сегодняшнее утро было не совсем обычным в плане завтрака: молока мы не купили, и следовало поторопиться с мыслями о том, чем заменить овсянку. Бросив взгляд на часы, я потянулась на кровати и лениво поднялась. Совсем чуть-чуть повозившись в ванной, соорудила довольно сносный на вид овощной салат. Сварила кофе.
Лео не появлялся. Я выглянула в окно, выходившее на дорогу: с этого поста я иногда  наблюдала  возвращение мужа с утренних  пробежек. Сейчас его не было видно. Это казалось необычным. Он всегда бегал в этом месте, идеально подходящем для занятий спортом по утрам – недалеко от дома и цивильно. Ещё не начав беспокоиться, я предположила: «Решил купить молока для овсянки?»
Прошло ещё полчаса - Лео не было. Мне стало тревожно. Я набрала его номер на мобильном:  голос робота сообщил мне о том, что мой абонент находится за пределами доступа. Тут я задёргалась не на шутку. Я слишком долго и хорошо, на мой взгляд, знала Лео, чтобы предположить, что его может где-то носить в то время, когда он уже выезжает на работу. Я переобулась и вышла в гараж - машина Лео была на месте. Чтобы еще что-то предпринять, я вышла за ворота – как будто не верила тому, что вижу в окно собственными глазами.
Вернувшись домой, я внимательно осмотрела вещи Лео и его кабинет. Я не верила тому, что вижу: доброй половины его вещей не было, как и нескольких чемоданов. Он исчез вместе с вещами и не пожелал объяснить мне, куда и зачем… В полной растерянности я опустилась в кресло за рабочим столом, где он в последнее время засиживался ночами. Выдвинула верхний ящик стола – скорее рефлекторно, а не потому, что надеялась там найти ключ к разгадке исчезновения Лео. Там лежал конверт, подписанный рукой Лео. Внутри – записка:
«Мне нелегко было так поступить, но иначе нельзя. Не ищи причин: так проще. Деньги – на твоей карте, тебе не придётся бедствовать. Мы больше не увидимся. Подай на развод и живи счастливо, обо мне не горюй – я жив и благополучен».
И всё. Я потрусила конверт, надеясь добиться какой-то информации. Напрасно, внутри было пусто. Я задумалась.
Я набрала его секретаршу:
- Лев Борисович у себя? Будьте добры…
После некоторого замешательства голос из трубки сообщил мне, что Лев Борисович уже не работает здесь, его акции принадлежат теперь мне на основании дарственной. О его выходе из акционеров, как и увольнении с поста руководителя стало известно только сегодня. Все недоумевают.
- Когда вы видели его в последний раз? – спросила я без надежды на успех.
- Он уехал полчаса назад, - ответила секретарша. В голосе сквозила растерянность без тени злорадства.
- Благодарю Вас, - и я повесила трубку. Она меня раздражала.
Никогда не понимала, что творится в голове у этой девицы без пола и возраста. Это в женских романах любят секретарш с модельными параметрами. Лео высоко ценил исключительно профессионализм – его секретарша Матильда не была ни молодой, ни красивой, она просто хорошо знала свою работу. Справедливости ради отмечу, что совершенная внешность конторской крысы являлась частью её профессионального портрета: бесцветные волосы с остатками былой волнистости собраны в тугой узел на затылке, лишённое эмоций лицо почти без косметики, неизменный костюм с обязательной юбкой средней длины. Каблуки она не носила, несомненно считая их непозволительной роскошью для качественного выполнения производственных обязанностей – ей часто приходилось выполнять задания с обширной географией перемещений. Как и многие женщины,  Матильда влюблена в Лео и недолюбливает меня. Я отвечаю ей тем же. Взять хотя бы это имя. На самом деле зовут её Марина, но Матильда ей подходит намного больше! Если бы родители знали, во что с годами превратится их прелестное чадо с пепельного цвета локонами, то другое имя им даже и голову бы не пришло!
Оставив в покое Матильду, я вернулась к своим размышлениям. «Как некстати эта игра в прятки – наверняка, следствие заинтересуется таким таинственным исчезновением», - думала я, мрачнея. Не в правилах Лео уходить в середине игры. Видимо, он уверен, что это уже не игра, иначе не оставил бы меня с этим «счастьем» один на один. Что ж, скучать не придется – ведь я так жаловалась на скуку. Вот уж правда: перед тем, как хотеть чего-то, подумай  - а вдруг сбудется…
«Может, не так уж и скучно было мне с Лео?» - рылась я в себе, и тут же приходил ответ: «Нет, было очень скучно. Последние пару-тройку лет я это понимала. Он тоже это понял. Видимо, давно. И пропал». О чём это я? Лео никогда не был идиотом. К тому же, если развить мысль о скуке, то из дому по этой причине не уходят. Мужчины в своей массе очень зависимы от комфорта, синонимом  которого принято считать наличие жены, читай:  хорошей еды, чистой одежды. Очертя голову  эти безумцы разных возрастов ищут себе пару, способную позаботиться об их счастливом будущем, забывая о том, что пара есть пара – все мы в основном думаем больше о себе, то есть возлагаем на других ответственность за свой комфорт, а не набрасываемся на проблему обеспечения чьей-то безоблачной жизни, пускай это даже близкий  человек.  Отсюда конфликт: она не поняла, он не обеспечил, дальше – больше. Но, как правило, пока на горизонте не забрезжит потенциальная замена, всё остается на своих местах.
Мысль о том, что Лео ушёл к другой женщине, показалась мне странной, обидной, но не совсем вероятной. Определённо, последнее время я больше напоминала сонную муху вне зависимости от времени суток. Тем не менее, я привыкла верить в его патологическую верность семейным принципам, или просто мне – в его голове, на мой взгляд, между мной и семьёй стоял жирный знак равенства. Он любил вспоминать, как в своё время его покорила смесь юношеского задора  девочки-подростка и истиной женственности. Лео всегда поклонялся стилю, считая меня очень способной, хотя и не столь совершенной, как он. С одинаковым изяществом я носила драные джинсы и изысканные вечерние наряды, иногда переодеваясь чуть ли не в прыжке с велосипеда в автомобиль  для поездки на очередной, тогда ещё интересный мне раут.   Ему нравилось, как я могла мгновенно переключаться телефонного марафона с подружкой по поводу её сердечных проблем на срочную подготовку к неожиданному приезду гостей. Может, Лео бессовестно подыгрывал мне, уверяя, что с подготовкой я всегда справлялась – эта мысль меня иногда посещала. Но он всегда поддерживал во мне иллюзию того, что умение быстро мобилизоваться на решение срочной задачи – мой конёк.  Это полезное свойство постепенно сошло на «нет» – Лео пытался лишить мою жизнь любых форс-мажоров. Он перестал принимать внезапных посетителей,  для домашней работы нанял приходящую прислугу, посещавшую нас, когда Лео не было дома – он не переносил посторонних на своей территории, но считал невозможным перегружать меня бытовыми моментами.  Всякий раз, когда мы были вместе, и я двигала рукой или ногой – Лео пугался, подхватывался и нёсся выполнять мои желания. Другая была бы счастлива - как и я поначалу. Но мне с каждым днём становилось всё хуже и хуже – я понимала, что желания, которые мог исполнить Лео заканчиваются, а делать что бы то ни было самой Лео мне не позволял ни под каким предлогом.  Девочка-подросток взрослела, уступая место скучающей, избалованной комфортом даме. То, что всецело захватывало меня десять лет назад – я говорю о сексе с Лео – на сегодня превратилось в отбываловку. Мужчина – не бревно. Лео с его тонкой душевной организацией не мог не почувствовать   перемены. В своё время он многому –  всему! – научил меня, теперь же вынужден пожинать плоды моей верности. Сейчас мне пришло в голову, что лучше бы я изменяла Лео – на момент начала наших отношений обширный опыт в отношениях с женщинами возвышал его над моими не столь опытными сверстниками. Он обладал неоспоримыми преимуществами – солидным возрастом, позволяющим мне не стесняться своей неопытности, и терпимостью к моим юношеским комплексам… Лео, Лео…
Я улыбнулась: череда полузабытых эпизодов нашей интимной жизни напомнила мне то время, когда я была настолько забавна, что вид мужчины без нижнего белья вызывал у меня столбняк. У Лео хватило такта и терпения переждать, когда я привыкну – правильно ждать было его жизненным кредо не только в отношениях  с женщинами.  Он часто цитировал восточных мыслителей, хотя добился успеха на западе.  Справедливости ради отмечу, что  западных мудрецов  он тоже не забывал. Цитаты великих сыпались из него, как сахар из дырявого мешка. Он вообще был на редкость эрудированным человеком – со временем мне стало удобным считать его занудой, но я лукавила сама с собой: живой, нестандартный ум Лео укладывал на лопатки многих признанных умников. Одерживая очередную интеллектуальную победу, Лео никогда не торжествовал над трупом поверженного врага – оттого почти не имел таковых. Он всегда будто сожалел о том, что на этот раз оказался умнее – это очень подкупало оппонентов. В их  число я не входила. Но в отношениях мужчины и женщины всегда присутствует состязательность – пускай даже  все упорно отрицают этот факт.  Лео было непросто меня покорить, мне – непросто покориться. Он был у меня первым, я -  скорее всего, в его первой десятке. Как для него, так и для меня это положение было естественным. Проблемой  Лео в отношениях со мной можно было считать то, что он давно разучился вытирать носы предметам своей страсти. Он сам не раз говорил, что долго осознавал глубину своего увлечения незрелым полуподростком, то есть мной –  со времени его общения  с последней, предшествовавшей мне девственницей,  прошло добрых два десятка лет. Это как заставить доцента кафедры прикладной математики решить задачу для первого класса без системы уравнений – даже хуже. Для меня было немного странным то, что в шумных клубах, которые мы после свадьбы стали посещать вместе, Лео скучал – и со временем я перестала его мучить совместными походами. Он отпускал меня одну со скидкой на юный возраст и свойственные этому интересы – его снисходительность подкупала.
- Тебе можно доверять, - говорил Лео по поводу моих поздних отлучек, подразумевая свою неотразимость. Тогда ему было около сорока, и он был настолько хорош собой, умён и богат, что не видел себе конкурентов. Признаться, и я их не видела – большинство мужчин казались мне по сравнению с Лео жалкими и недоразвитыми. Он всё делал лучше других: выглядел, высказывал мысли, зарабатывал деньги, ел, спал. Я любила его – это было легко. Постепенно этот человек заполнил собой всю мою жизнь – для друзей и увлечений не осталось места. Тогда я не жалела об этом – увлечениям Лео не мешал, а холод в отношениях с друзьями натолкнул меня на мысль о банальной зависти. Мой мир стал миром изобилия, и где-то я испытывала комплекс вины за то, что мне повезло больше. Спустя несколько лет я спохватилась, но было поздно – пути с бывшими закадычными подругами разошлись, звонки и встречи не приносили ничего, кроме разочарованья. Над всеми возвышался Лео – единый эталон, по сравнению с которым меркло солнце. Я с удовольствием заполняла жизнь Лео, не желая думать о рисках, не замечая того, что мое появление не изменило его совершенно. Он продолжал жить своей жизнью, пропадал на работе, а я тосковала – терпеливо и не очень. 
Когда мы стали жить вместе,  я заканчивала факультет журналистики. Поступила я туда совершенно случайно: сдала документы вместе с подругой, крайне увлеченной вопросом. Как и большинство моих сверстников, я пасовала перед выбором профессии. Меня кидало из крайности в крайность. Этот окончательный выбор был мною сделан из безысходности и под влиянием чужой мечты. Подруга провалила вступительные, я прошла… Определённо, я одарена литературно. Ещё в младших классах мои сочинения вызывали бурный восторг преподавателей словесности. Меня даже печатали в газете, где я впоследствии подрабатывала внешкором – мне довольно легко давались несложные темы из общественной жизни. Потом, приятная внешность располагала ко мне собеседников, охотно шедших на контакт. Несмотря на всё перечисленное, я никогда не задумывалась над тем, чтобы хобби сделать профессией. Одно дело – понарошку, как факультатив или кружок по интересам, чтобы убить время или в целях юношеского самолюбования. Но связывать на всю жизнь себя с публицистикой я не собиралась. Мы с матерью всегда с трудом сводили концы с концами, её небольшой зарплаты медработника с трудом хватало на очень скромное существование. Жизнь сотрудников газеты мне казалась ещё более голодной. За что жили эти люди, как умудрялись растягивать свои скромные гонорары, чтоб не голодать – я не знала. Само помещение издательства находилось в жалком состоянии: сотрудники сидели на голове друг у друга в буквальном смысле слова. Ободранные столы, расшатанные стулья эпохи развитого социализма, зловонные санузлы без горячей воды, наполненные клубами табачного дыма, злобная вахтёрша на входе, протёртый линолеум – всего этого мне хватало и без того.  Старожилы обсуждали  времена процветания, во что лично мне верилось с трудом.  На момент моего окончания школы  безвременье и отсутствие интереса современников к периодической печати, сопровождаемое крайне низкими продажами, общемировые тенденции интернетизации масс-медиа не вселяли надежды на то, что выбор данной стези не обречет меня на  беспросветную  нищету. И всё же, чем меньше времени оставалось на выбор, тем больше уверенности я испытывала. Подражавшая мне подруга своими восторгами по поводу моих неоспоримых талантов подтолкнула меня к журналистике  – спасибо ей.  Пролетев с этим поступлением, она скоро и очень удачно вышла замуж, полностью похоронив идею получения высшего образования. Сейчас это мать четверых детей, почтенная и счастливая домохозяйка. Я же, поначалу не совсем понимая, где и как мне придётся трудиться, повстречала Лео – и это определило мой успех. Он наблюдал меня до окончания учёбы, чтобы вынести вердикт – единственно правильный, учитывая то, что никто не знал меня лучше, чем Лео – даже я сама.
- Есть возможность поработать в журнале, - сказал Лео однажды. – Это красиво и стильно. Тебя не утомит – скорее развлечёт. Ведь это не совсем работа…
Не то, чтобы я ломала голову, чем бы себя занять после получения диплома, но предложение меня вдохновило. Мы с Лео только вернулись из отпуска. Стоял знойный конец лета, я была расслаблена и ленива.
- Жаль, что твой отпуск закончился. Мне будет скучно дома одной, - сказала я вечером по приезде.
- Не будет, детка. Завтра начнёшь вникать во взрослую жизнь. Я о журнале, - и Лео ослепительно улыбнулся.
Я засыпала его вопросами по макушку. Он только шутил. Выяснилось, что довольно известный журнал по дизайну берет меня на работу. Благодаря обширным связям Лео меня брали на место, отхватить которое было невероятной удачей. Так что отказываться было полной неблагодарностью. Да я и не собиралась – предложение было очень кстати. Лео видел мою стремительную карьеру – от репортера к руководителю, причем в минимально сжатые сроки.
- Поднатаскаешься, а там и до первого кресла недалеко. Дерзай, ты можешь.
Я, действительно, смогла. То ли с подачи Лео, то ли благодаря моим талантам меньше, чем за год я выбилась в замы главреда, вскоре возглавив журнал. У меня не было страха «подвести», «не оправдать» - Лео швырнул в меня этим журналом совершенно неожиданно, это не было розовой мечтой. Если бы я не справилась – что ж, сам виноват, я не просила. Переход во взрослую жизнь был просто игрой, где всё настоящее – журнал, читатели, подчинённые. Внешности последних я не запоминала,  а иногда путала по именам.
Первый опыт руководства пьянил. Я почувствовала себя почти богом, переставляя фигурки в штатном расписании. Через полгода  меня стали терзать смутные сомнения:  может, не так уж в совершенстве я знаю приёмы менеджмента.  Через год я явилась к Лео со слезами.
- Я полный ноль! Пузатый и пустой! Пустой, как аквариум без воды и рыбок! Они не уважают и не ценят меня, считают выскочкой! – выкрикивала я в истерике.
Лео спокойно посмотрел на меня и чётко, почти по слогам проговорил:
 - Никто не говорил тебе, что легко быть богатой и главной. Успокойся. Они не обязаны тебя любить. Конечно, если ты жаждешь иллюзий…  Давай разберёмся. Многие из твоих «врагов» не враги вовсе. Просто из них не руководил журналом в таком юном возрасте. Некоторые из них, наверняка, многое умеют лучше тебя. Если тебя так волнует их мнение, постарайся поставить себя на их место. Прислушивайся к особо рьяным, уступи им в чём-то, сделай вид, что без их совета ты бы очень грустила. Заплати некоторым премию. Завтра они станут твоими друзьями, по крайней мере, некоторые.
- Я хочу всех уволить, - угрюмо сообщила я.
- Всех? – уточнил Лео. – Кто же будет работать?
- Будто я не работаю! – возмутилась я.
- Ты руководишь. Они работают. На тебя. Понимание разницы облегчает жизнь, - Лео по-прежнему улыбался.
Я успокоилась, постепенно сменила состав, избавившись от бунтовщиков. Спустя несколько лет я поняла, что можно было никого не трогать, просто забыть и идти дальше. Но тогда мне казалось это необходимым. Я иногда встречаю этих людей в городе. Они делают вид, что не замечают меня, но ненависть в их глазах меня забавляет. Я успокаиваю себя тем, что мне, как человеку, равнодушному к  коллекционированию друзей, очень к лицу враги, пускай и не очень свежие.

Два
В прошлой жизни я была мышью – мне доподлинно это известно. К такому выводу я пришла по причине панического страха перед змеями, появившегося в детстве. В возрасте семи лет или что-то около того мне «посчастливилось» встретиться один на один с небольшой змейкой. Встреча возле ручья в балке, заросшей камышом, была неожиданной и оттого очень страшной.  До сих пор помню раздвоенный язык змеи, качающейся из стороны в сторону и апельсиновые пятна на её голове – сейчас я думаю, что змея испугалась не меньше меня, но тогда… С того места меня унесло, как самолёт со взлётной полосы. После этого случая я долгое время цепенела даже от вида фото со змеями, молчу о телевидении – меня трясло от одних воспоминаний о ведущем легендарной передачи «В мире животных», приходившем на эфир с карманами, до отказа набитими змеями. Не бывает такого страха просто так!  Я уверена, что моя прошлая жизнь мыши лежит в его основе. Потом, как все мыши,  я люблю сыр – даже чересчур, поглощаю его тоннами. Не люблю котов – отношусь к ним с сочувствием и насмешкой, как Джерри к Тому.
О прошлой жизни я догадалась, совмещая воедино разрозненные обрывки  сновидений и свои впечатления от посещения новых, неизвестных мне мест. Когда моя душа обитала в мышином теле, я жила в подполье того дома, в котором спустя годы – а может, ряд жизней? – мы поселились с Лео. Интерьер тех времён значительно отличался от того, который придал ему перфекционизм моего мужа. Мебель была старой и пыльной, шторы – тяжёлыми, люди … Я не помню их лиц, врезалась в память только обувь. Да и то – громко сказано! – заношенные домашние шлёпанцы  пожилого хозяина. Он громко шаркал ими, предупреждая о своём приближении намного раньше, чем следовало начинать бояться. Я всегда имела время досмаковать какой-нибудь деликатесный остаток, брошенный им по забывчивости на старом кухонном  столе, и только затем не спеша укрыться в норе.  Похоже, хозяин  меня недолюбливал. Мышеловки и присыпанная ядом приманка были мощным тому доказательством. Я не разделяла его неприязни, и – напротив – питала к этому человеку истинно нежные чувства: старый и неповоротливый, постоянно листающий какие-то пыльные книги,  он не представлял никакой серьёзной угрозы моей жизни, часто, хотя и ненамеренно, оставлял для меня остатки своего ужина. Не только на кухне, а ещё и по разным комнатам можно было наткнуться на беспорядочно  расставленные по всему дому вазочки с сухарями и сушкой, среди которых иногда заваливалась пара-тройка карамелек. Конечно, конфет и сухарей было много не потому, что хозяин заботился обо мне лично – он просто забывал тарелки со съестным среди кучи книг и рукописей на многочисленных столах, полках и стеллажах. Но еды было много, пусть даже вперемешку с  литературой – и это было хорошо. Роскошные были времена – что ни говори! Оставаясь незаметной среди книжных стоп, я отлично столовалась, иногда благодаря бога за щедрость. Мне, мыши было не известно о том заблуждении, что человек – царь природы. Я и только я была истиной царицей мира – и это было так же неоспоримо, как существование луны.
Моё благоденствие однажды закончилось. Я не сразу заметила перемены. Мой пожилой хозяин куда-то пропал, я же беспечно продолжала наслаждаться жизнью в своем царстве, доедая остатки круп  и сушек в вазочках. Когда последняя карамелька была съедена, я задумалась. Голодный желудок недовольно урчал, и я повела носом в надежде найти ещё что-то съедобное. Рядом с вазочкой, в которой я в тот момент находилась, лежала раскрытая книга, и – как ни странно! –  вкусно пахла. Может, это был банальный голод, но я с удовольствием погрызла страницы там, где аромат особенно ощущался.  Рыгнула.  По телу распространилась приятная лень, и я уснула прямо на столе, не боясь быть застигнутой хозяином:  что-то подсказывало мне, что я больше мы не встретимся. И правда: хозяина не было видно, и скоро из еды в доме мне остались только книги. Довольно скоро я поняла, что в пищу можно использовать далеко не каждую. Но не попробуешь – не узнаешь, и я старательно дегустировала то, что выглядело наиболее аппетитно. Последние крохи продовольствия таяли на глазах,  книги шли на десерт. Я худела, и становилось понятно, что надо искать себе более сытное место для жизни. Одной прекрасной ночью я догрызла последний плесневелый сухарь и, чтобы закрепить успех,  закусила одной из книг. Она показалась горьковатой на вкус. Почувствовав  комок в горле, я кашлянула. От этого стало только хуже: я поняла, что задыхаюсь.  Из последних сил я сползла с книжного разворота на стол и повалилась без сил...
- Какая гадость! Похоже, что эта мышь сдохла, пожирая Достоевского… Смотри: весь изгрызен. Символично: умереть, поедая «Преступление и наказание»… - говорила молодая особа, размышляя над моим закоченевшим трупом неделю спустя. – Можно бы деду рассказать, да расстроится, что книга испорчена. 

Три
Когда же это было? В выпускном классе, накануне экзаменов… Вася появился в моей жизни случайно – словно кукушонок в гнезде соловья. Конечно, даже тогда я понимала, что в основе этой случайности лежал обычный, банальный расчет – не Васин, без сомнения. Годом раньше я встречалась с его другом. Друг был старше Васи, красивее, круче – девченки писали от него кипятком, и я не избежала этой участи. Это был первый парень, с которым я целовалась – мне было пятнадцать, гормоны играли, и казалось, что это – любовь. Он говорил путано, витиевато, определенно скатываясь к обычной демагогии – мне казалось, что он недосягаемо умен. Иногда он любил пытать меня новинками современной иностранной попсы, от которой я была далека так же, как от эстетики бомжа – сейчас я сказала бы, что равнодушна к такой фигне, а тогда - и рта не раскрывала, опасаясь показаться невеждой своему кумиру. Он говорил со мной свысока, держа в постоянном состоянии возбуждения и не давая выхода моим  инстинктам – и слава богу: кто его знает, как сложилась бы моя жизнь, будь он во мне более заинтересован. Похоже, он был просто заторможенным, ошибочно наделенным мною качествами, ему не присущими – симпатичная, модная тогда внешность, кошачьи повадки, пустота в глазах… Он появлялся со мной рядом настолько бессистемно, что я даже не считала его своим парнем. Тем не менее новость о том, что он уходит в армию, меня всколыхнула и даже расстроила. С кем я теперь буду целоваться? Как глупо…
Отправляясь провожать его на вокзал, я нарядилась. Помню, с каким интересом на меня глазела его родня…  Я, определенно, чувствовала себя не в своей тарелке: до этого дня все наши встречи наедине можно было сосчитать по пальцам двух рук - редкие моменты, затерянные среди шумных посиделок в беседке у дома, случайных встреч в подъезде, беглых, хотя и страстных поцелуев. На вокзале, в толпе его близких  все выглядело так, будто мы – сложившаяся пара, и только армия мешает свадьбе. Мне было это неприятно, но я дождалась, пока тронется поезд, и помахала ему рукой - девушки склонны к театральности. И я подыграла – из слабости, под воздействием момента.
Через полгода мне пришло письмо с ошибками – настойчивая претензия на жалость из двух предложений. «Ты найдешь себе хорошего парня», - писал мой друг, кокетничая, как девченка. Может кто-то другой на моем месте и повелся бы – стал убеждать бедного солдатика в том, что это невозможно, что никто другой мне не нужен – но зачем? Игра в пару затянулась – при том, что ни реквизита в виде вокзала, ни статистов-родственников давно уже не было.  Мне стало смешно: не только от странных, невозможных орфографических ошибок, но и от мысли, что скорее бы он нашел себе парня – благо дело, там их пруд пруди. Я не стала отвечать на письмо, посчитав его слезливой, недостойной мужчины провокацией.  Не получив от меня ответа, этот проходимец не отчаялся: он стал писать Васе, нашему общему соседу, надеясь с его помощью выдавить из меня слезу. Я не понимала, зачем нам еще и Вася и по-прежнему хранила молчание. На расстоянии этот пижон утратил свою мощь и не ослеплял мой разум светом своей неземной красоты – скорее, удивлял глупостью. Потом, надо было готовиться к окончанию школы, думать о выборе профессии – с чем у меня было совсем плохо. В общем, амурные дела отступили на некоторое время на задний план, пока Вася не зацепил меня во дворе. Я не придала этой встрече значения, но вскоре Вася стал в буквальном смысле путаться у меня под ногами. Как-то он удачно пошутил, и мы подружились.
Вася имел минимум целей в жизни, был простодушен, невероятно добр и… глуп беспросветно. С ним я чувствовала себя  легко и просто – прежде всего потому, что не видела в нем мужчину при том, что со стороны нас считали парой. В шестнадцать не иметь ухажера – не «комильфо», и мне с какой-то стороны было выгодно  поддерживать это мнение. Мы встречались почти каждый день: бродили по улице, ходили в кино, на дискотеку  (так тогда называли клубы), валялись на пляже.
- Ты встречался с кем-то раньше? – спросила я Васю. То, что в данный момент у него никого нет, мне было известно на правах друга.
- Не, - Вася сделал серьезное лицо и завертел туда-сюда головой.
- Никто не нравился? – наступала я.
Вася замялся, потом отвел взгляд и загадочно проговорил:
- Ни с кем я не встречался. И не собираюсь. И жениться не буду.
Васина речь прозвучала на пределе трагичности, и я даже подпрыгнула от любопытства.
- Ничего себе! Ну, куда тебе жениться? Мне еще и в голову такие мысли не стучали, а ты уже все обдумал! – изумилась я. Но он заинтриговал меня и я продолжала: - А почему?
- Не приставай, и все! – отрезал Вася, окончательно задернув шторку за своей «страшной тайной».
Позже мне стала известна причина такого подхода – довольно детская и забавная, но для Васи все было серьезно. Дело было в том, что отчего-то Васе казалось, что у него очень маленький – нет, даже микроскопический … С кем он себя сравнивал – не известно, но долгое время этот комплекс отравлял ему жизнь – до того момента, пока Вася не повстречал прекрасную и, видимо, очень энергичную незнакомку, мало интересующуюся его интимной антропометрией. Ей недосуг было вести душеспасительные беседы, утверждая Васю в разнообразных комплексах неполноценности. Бесполезной болтовне она предпочитала действие - они поженились, едва познакомившись, счастливы и по сей день и растят двоих детей – подтверждение тому, что размер не всегда имеет значение. Правда, мне трудно судить – я не видела… Нельзя сказать, что я была совершенно равнодушна к Васе как мужчине – он очень следил за собой, имел неплохой вкус и в общем привлекательную внешность. Но когда до экзаменов осталось три недели, я без колебаний сообщила Васе, что перехожу на военное положение. Он не сразу понял, что в нашей дружбе наступил перерыв, а когда понял, то не почувствовал никакой угрозы.
- Ну, звонить-то тебе можно? – спросил он неуверенно.
- Пока можно. Потом уеду. Вернусь – сразу позвоню сама, - пообещала я, видя, как Вася расстроен. Похоже, он только тогда понял, что в случае успеха с поступлением я не вернусь надолго.
Так и вышло. Это период моей жизни я помню, как в тумане. Я зубрила до самого отъезда – мать боялась, что у меня  поедет крыша. От постоянного пребывания в помещении кожа, не успевшая загореть, приобрела желтоватый оттенок, под глазами проступили вены.
- Ты бы хоть на балкон иногда выходила, - просила она.
- Я выхожу – по ночам, когда Вася спит, - шутила я.
Потом был отъезд, поселение в общагу: синие от бесконтрольного запоя лица абитуриентов, поселившихся заблаговременно, белые от страха лица новичков, приехавших накануне экзаменов. Тревожная метушня вокруг вовлекла меня в массовую истерию. Красивый большой город дополнил картину – мне до боли не хотелось оставлять его в случае провала.  Утром перед экзаменом я чувствовала себя ужасно: меня трясло, тошнило, в голове была пугающая пустота. Задания оказались настолько простыми, что взять себя в руки не составило труда. Я высокомерно осмотрелась, чтобы убедиться в очевидном: остальные заторможено смотрели в пустоту или нервно чесались, многим было явно страшно – мне нет. «Это просто игра», - подумала я спокойно, как слон.  Я блестяще сдала экзамен и поступила сразу, подруга, приехавшая со мной, так же сразу все завалила – мне приходилось сдерживать радость, чтобы соблюдать основы тактичности.
Возвращаясь домой,  я понимала, что это – всего на минуту. Тот другой, огромный и прекрасный, сияющий яркими красками город ждал меня – он скучал без меня, я это знала и не хотела томить его слишком долго. Там все было иначе, не так, как дома: люди выглядели по-другому и говорили о  других вещах, мне казалось, что я не в каких-то двухстах километрах пути, а в другой галактике. Волна эйфории накрыла меня, было приятно и весело, жизнь обретала смысл. Поэтому кислое выражение на Васином лице меня не тронуло.
- Когда приедешь? – спросил он, делая вид, что рассматривает шнурки на своих новых кроссовках.
Мы сидели на скамейке у подъезда после дискотеки, на которой я ужасно скучала, но там, в толпе народа, было одно основное преимущество – Вася не мог задать мне вопрос, который я не хотела слышать. Но дискотека закончилась, и вопрос был задан почти сразу.
- В смысле? – я делала вид, что не понимаю. – Я же приехала.
- Ты завтра уезжаешь, - ответил Вася, не сводя глаз со шнурков.
- А… Ну, пока не знаю. Там практика будет – неделю или две, точно не знаю. Потом в колхоз поеду. До конца лета буду, может и не раз, - я произнесла это просто потому, что он хотел это слышать. Помню, как эта вынужденная ложь испортила мне настроение. Я перестала глупо улыбаться звездам и, развернувшись к Васе всем телом, прямо спросила:
- Ты что – не рад?
- Рад? Да я от счастья просто офигел! Ты забудешь меня совсем, может не сразу, но через полгода точно. Ты и сейчас такая, вроде мы вчера виделись, и ничего не изменилось, - с этими словами Вася выпрямил спину и сжал губы. Фигня какая-то… Что он себе надумал? Видимо, переслушал сплетен о нашей с ним якобы интимной жизни... Вид его был печален, а мне хотелось всеобщего ликования. Поэтому я улыбнулась и, придвинувшись поближе, толкнула Васю локтем в бок. Он продолжал сидеть прямо, будто его поразил столбняк.  - Ничего и не изменилось, Вася, - сказала я как можно мягче. - Мы ведь друзья – как и раньше…
Наверно, мне хотелось, чтобы Вася сказал свою очередную глупость, перестал выдавать на гора претензии и стал бы весел и доволен, как это было до моего отъезда. Но он, видимо, видел дружбу по-своему. Потому что резко повернулся ко мне, и то, что я увидела в его глазах, сказало обо всем без слов: Вася был болен, болен мной и не желал выздоравливать. Он поцеловал меня быстро, зажмурившись, будто боясь получить оплеуху. Я совсем растерялась. Не то, чтобы я совсем не понимала, что нечто подобное Вася приготовил на сегодня – дискотека отодвинула, но не могла отменить его планы. Говорить он был не мастер, но целовался со знанием дела – или я просто не придиралась. Разве было странно, что я не смогла ему не ответить? Мои гормоны всполошились, решив восполнить упущенное за время поступления время.
На скамейке под старой, густой липой мы провозились с-полчаса. Страсти накалялись.
- Пойдем ко мне?... – предложил Вася. – Родаки на даче сегодня…
Я сразу протрезвела.
- Нет, Вась, я лучше домой, уже поздно, - сказала я неуверенно: возмущенные моим поведением, гормоны набросились на меня разъяренным пчелиным роем. «Идите вы к черту!» - чуть не крикнула я, поцеловала Васю напоследок и тут же смылась. Его взгляд жег мне спину, но я была тверже гранита – я знала, что это еще не он…
Следующая встреча с Васей произошла осенью, после моего возвращения из колхоза. Мой моральный дух был несколько подавлен неравной битвой с полчищами гормонов. Несмотря на то, что я быстро научилась парировать сальные остроты  и смотреть, не мигая, в глаза двадцатилетним  «сверхсамцам», легче мне не становилось. Заниматься сексом из спортивного интереса или поддавшись стадному инстинкту, я не хотела. Первым полезным опытом студенчества было приобретенное мастерство не выпячивать свою девственность – здесь очень пригодились приемы дружбы с Васей. Странно, но то, с чем девочки носятся, как с писаной ступой, совершенно не имело ценности здесь, во взрослой жизни. Я быстро поняла смену ценностей, и чтобы не выпасть из обоймы основных сердцеедок, придумала игру: все мое поведение говорило о принятом решении стать взрослой по-настоящему, я просто выбираю того, кто мне в этом поможет. Какое-то время это работало, но – быстро надоело и мне, и фальшивым претендентам на завидную роль первого мужчины. Их глаза были пусты – ни намека на чувство, ни тени привязанности ко мне лично. Большинство из них просто оттачивали свое мастерство, я была тренажером отстойной модели и не подходила чемпионам секса. Мои ценности их смешили, бережливое отношение к собственной девственности  считалось старомодным и глупым.  Вася с его бесспорным собачьим обожанием вспоминался все чаще, я даже начала испытывать к нему что-то наподобие нежности. Воспаленное неудовлетворенными инстинктами подсознание по ночам добивало меня эротическими картинами – и Вася  был там частым гостем. За время разлуки я наделила его вымышленными чертами и чем ближе была дата приезда домой, тем более восторженно я думала о Васе. Я менялась. Но Вася остался прежним, и все мои навороченные фантазии разбились о первую же его фразу:
- Ну, ты там … чики-пики? – спросил Вася и игриво подмигнул мне.
Очарование рухнуло. Его примитивная лексика меня и раньше раздражала, но в ту встречу это было слишком. Я видела смерть моих утомленных гормонов: сраженные Васиным примитивизмом, они один за другим валились мне под ноги, мешая сделать хотя бы шаг навстречу ложному идолу.  Я подставила щеку для поцелуя – так делали взрослые.  Я надумала себе то, чего никак не смогу осуществить – это будет не Вася, я это знала всегда, но почему-то поддалась иллюзии.
- А я тут… Это, значит… Скучаю. Саня тоже свалил, как ты. Все умные, я один слесарь…
«Ну, не обольщайся, Вася – таких, как ты миллионы», - подумала я и спросила:
- А Синий?
Синий тоже был из нашей компании. Смешную «погремушку» получил за то, что все время мерз и синел от холода. Весил Синий чудовищно мало для взрослого мальчика – пятьдесят кило в сытом состоянии. Он учился в училище на маляра, вернее не учился, а иногда посещал это место – видимо, по собственной системе очень случайных чисел. Синий не просто косил от учебы, его съедала тайная страсть – красивые шмотки. Большую часть времени он подрабатывал на стройке и имел вполне приличный доход. Деньги он спускал на свое пижонство, компенсируя невзрачную внешность избытком нарядов. 
 - А что Синий? Он в армию уходит…- ответил мне Вася.
- Так не ушел же еще?
- А-а… - протянул Вася. – Он до армии того… запасается – все время со Светкой. Я им зачем?
Я слушала его речь, изъеденную междометиями, как старый шерстяной платок молью, и понимала, как мы отдаляемся. Как мы уже отдалились – никакая сила не сможет заставить меня вернуться. «Только и мыслей, что нарядиться, как петухи, и раскрутить «на диван» какую-нибудь нетребовательную дуру», - думала я. По отношению к Васе это было минимум несправедливо: он никогда не позволял себе лишнего, если в чем его и можно было упрекнуть, так это в нерешительности. Разговор не ладился, и я ушла: мне казалось, что Вася видит меня насквозь. Ограниченность нашего дворового мира проступила во всем своем убожестве – так мне тогда казалось. Тогда я не понимала, что пути у всех разные и их может быть очень много. Выбранный мною путь виделся мне единственно правильным: сначала диплом «приличного» вуза, потом – «приличная» работа. Не валиком же по стенам краску размазывать всю жизнь, или в мазуте возиться? Позже я поняла, что если тебе по душе то, чем ты занимаешься – ты счастлив по-настоящему, и не имеет значения, кто ты: счастливый маляр, слесарь или журналист. Ты просто счастливый человек. И Вася, и Синий родились счастливыми, зная сразу, чем будут заниматься всю жизнь. Даже фраза «всю жизнь» не вызывала у них никаких эмоций – они умели радоваться простым вещам, не усложняя – в отличие от меня. Я должна была видеть смысл буквально во всем, если я его не находила, то теряла интерес к происходящему, находясь в изматывающем поиске осмысленных, значительных вещей.
- Лиза даже икает осмысленно, - однажды поддернула меня соседка по комнате в общежитии.
- Мерси за комплимент! – засмеялась я в ответ. Шутка мне понравилась, хотя и заставила задуматься: может, не всегда надо так уж заморачиваться? Может, задумываются только не очень счастливые  люди – в желании изменить жизнь? А счастливым сушить мозги ни к чему – и так все хорошо… Нет, счастье мимолетно – тут счастлив, а тут – несчастлив, и надо бежать, думать, искать – и снова быть счастливым. Пока я искала смысл жизни в альтернативной музыке и современной литературе, курении, алкоголе, изматывающем петтинге – случилось несчастье. Не стало мамы – её сбил мотоциклист, скрывшись с места происшествия.
Все было очень неожиданно, страшно и неправдоподобно, как любая беда. Эта телеграмма о смерти, похороны, пустота в доме… Я не люблю об этом вспоминать: всегда одно и то же – наворачиваются слезы.   И я бежала назад, в большой город, к шумным, вечно спорящим новым друзьям, стремящимся в любовники, к отмороженным подругам, с открытыми ртами слушавшим мои дурацкие стихи – в общем, к бесшабашной студенческой жизни. Хотя бесшабашной она быть перестала: без скромной материальной поддержки с маминой стороны оказалось очень нелегко, одной моей стипендии с трудом хватало на то, чтобы просто не голодать. Стало понятно, что долго так продолжаться не может: жить без денег я не могла, надо было думать, где их взять. Я стала искать подработку, и почти сразу мне подвернулось предложение по доставке корреспонденции. График меня устроил, деньги обещали неплохие – так я попала в занюханную контору, подтолкувшую меня навстречу Лео. Нашу первую встречу я почти не помню. С его слов, я доставляла на имя Лео какую-то почту, он увидел меня и влюбился. Я не верю ему – так не бывает. Ему могло понравиться мое лицо, задница, манера держать себя… Бог еще знает, на что там смотрят мужчины – если бы, предположим, у меня была грудь нормального, взрослого размера, то Лео, наверняка залюбовался бы ею. Но груди у меня нет по сей день – так, одна легкая припухлость, как от пчелиных укусов.  Мне кажется, что Лео нарочно пытался представить дело так, будто воспылал ко мне неистовой страстью, даже не успев рассмотреть, как следует.  Вспышка молнии, перст Господень – и Лео утратил почву под ногами. Хотя, возможно, так и было – потому, что если бы он был повнимательнее, то обязательно бы заметил, что я слегка картавлю, и у меня ужасно кривые зубы. Лео утверждает, что все это никакого значения не имело. Конечно, не имело:  с  его доходами любой недостаток можно исправить, не то, что мои акульи челюсти.
- Меня надо было назвать Щелкунчиком, - сказала я однажды и щелкнула челюстями, демонстрируя зеркалу свой изъян. Мы уже жили вместе, хотя и недолго.
- У тебя прекрасное имя, - ответил Лео.
- Имя – да, а вот зубы кривые, - пояснила я, оторвавшись от зеркала и посмотрев на Лео. - Как ты меня вообще полюбил?
- При чем тут зубы, Лиза? Если бы ты все время о них не говорила, я бы и не заметил, - улыбнулся Лео тогда. – Если это так важно для тебя – я позвоню своему стоматологу, он тебя посмотрит.
Я согласилась, не очень веря в успех. Мои сомнения укрепились после посещения  этого светила стоматологии с кривыми клыками, придававшими ему сходство с Дракулой.  Но после года жизни с брекетами скепсис уступил место удивленной радости - моим идеальным зубам теперь могла позавидовать любая кинозвезда. Избавившись от единственного, на мой взгляд, серьезного недостатка, я воспарила: теперь в самодовольном желании продемонстрировать всем свои обновленные зубы я улыбалась даже в минуты печали. Видимо, обратная связь мимики с эмоциями существует – от улыбок печаль отступала.  Отмечу, что причин для печали у меня было немного, и все больше это касалось надуманных, житейских мелочей: сломался каблук любимых туфель, нагрубила подруга, сдача зачета с сотого раза… После знакомства с Лео качество моей жизни стало заметно улучшаться. Начнем с того, что с его помощью мне удалось ловко обменять нашу с мамой квартиру в родном захолустье на приличное жилье неподалеку от места учебы и покинуть, наконец, общежитие. Лео постоянно опекал меня:  как храбрый комар в Мухе-Цокотухе, он появлялся за мгновение до появления проблемы и решал ее в зачатке. Эта аналогия подтолкнула меня к мысли, высказанной сразу, без долгого обдумывания последствий.
- Тебе нужно жениться на мне, как комар на Мухе-Цокотухе! Ты снова спас меня! – выпалила я то, что пришло в голову, и широко улыбнулась новой идеальной улыбкой. Мы как раз ехали отметить мою успешно спасенную от потопа квартиру: под утро у меня прорвало трубу, и если бы не вмешательство Лео – с потопом бы боролся весь подъезд. Точно не помню, почему я тогда ночевала у себя… Кажется, отпросилась на день рожденья подруги до утра, но было смертельно скучно и я сбежала, но не стала беспокоить Лео: он накануне вызвонил давнего друга, встречи с которым раньше рассвета не заканчивались никогда.
- Заберу тебя в четыре. Нормально? – спросил он перед расставанием.
- Надеюсь. Если что – позвоню, - ответила я, но звонить не стала: мне стало скучно почти сразу, часы показывали около полуночи – это означало, что Лео только прибыл на свою встречу, подгаданную под мое отсутствие, и я посчитала, что не следуют проявлять непоследовательность. Улизнув с занудного торжества, я пешком добралась домой – это было совсем рядом – и мгновенно уснула. Около пяти утра  меня разбудил звонок Лео.
- Ну, что? Тебя забирать или торта еще не было? – спросил он шутливо.
- Какой, к черту, торт? – возмутилась я. – Я у себя… Чуть не уснула еще в салате. Приезжай, расскажу.
- Еду, - ответил Лео.
- Надеюсь, не прямо сейчас, - сказала я гудкам в трубке, отбросила телефон и закрыла глаза, но поняла, что хочу в туалет.
Сползя с кровати, я с закрытыми глазами направилась к цели, по пути слыша какой-то подозрительный звук. Потом я наступила в лужу. Глаза открылись сразу, и я увидела реку, текущую из ванной.
- Ё-о-о-о… - только и сказала я. Слова были лишними. За запертой дверью ванной что-то клокотало и булькало. Собравшись с духом, я потянула на себя распухшую снизу дверь – волна воды хлынула на меня и залила всю прихожую. То, что происходило в ванной, было ужасно: из прорвавшей трубы горячей воды в стену бил гейзер, и, похоже, это происходило уже давно. По пути к телефону я поскользнулась в луже и, балансируя,  больно ударилась рукой об угол.
- Нам срочно нужен слесарь, у меня потоп! – крикнула я Лео в трубку. – Приезжай, пока я держусь!
Он приехал без слесаря, перекрыл воду, посмеялся над новым синяком на моей руке. За час мы вдвоем ликвидировали аварию, и Лео предложил отпраздновать благополучный исход. А я под впечатлением от его сноровки и железной выдержки в критических ситуациях предложила ему руку и сердце.
- Куда тебе замуж, Лиза? Ты развлекаешься потопами – не ровен час, до диплома не дотянешь – погибнешь в пучине, - поддернул меня Лео, зная мое патологическое желание получить подтверждение того, что я – такая девушка (раскованная, уверенная в себе, прямая и целеустремленная).
- Мне замуж незачем, - отрезала я, совершенно не обижаясь на то, что жених не проявляет встречной инициативы. – А тебе, как социально ответственному человеку, следует изолировать меня от общества путем супружества. Твой постоянный контроль  моей безалаберности спасет мир от краха.  Или соседей от потопа – как минимум.
- Предпочитаю конкретные цели, то есть соседей. Мир - как-то общо, абстрактно… - рассуждал Лео в ответ. – Когда свадьбу назначим?
- Давай в июле. Нельзя тянуть – неизвестно, что я придумаю после потопа…
Мне нравился этот диалог и игра в целом. Мои сокурсницы повально выходили замуж, собственно в замужестве я не видела ничего сверхъестественного – рядовое событие, типа дня рожденья. Я любила Лео – с ним не могло быть иначе. Умный, красивый, уверенный в себе, способный принимать мгновенные решения – этот мужчина поражал воображение всех, с кем имел дело. Как он говорил!... Железная логика его речей могла убедить самого ярого противника без колебаний сменить свои убеждения. Сам голос Лео имел какую-то воистину магическую силу, подчиняя его воле тех, кто сопротивлялся логичности его доводов. В совершенстве владея ораторским искусством, Лео выгодно отличался от моих юных сверстников. Позже, конечно, многие из них научились высказывать свои мысли не хуже – но мне хотелось сразу… 
- И то верно. Значит,  договорились: вернусь из Японии – сразу и приступим, - кивнул мне в тон Лео, и мы отправились завтракать.
Несмотря на несерьезность тона этого разговора, оба мы понимали, что все предельно серьезно. На дворе стоял знойный, как никогда, конец мая, и по самым нескромным подсчетам до свадьбы нам оставалось не более полутора месяцев. Очередная сессия несколько выбила меня из колеи, но к концу июня с экзаменами было покончено. Лео был в очередном отъезде – я даже начала сомневаться: не пошутил ли он? Особого значения это не имело – мы и так жили вместе, но все-таки… Вся в противоречиях, я тем не менее присмотрела себе элегантное, недорогое свадебное платье – я представляла себя именно в  таком. Сомнения разбирали по поводу обуви, но не настолько, чтобы я не спала ночами. Лео звонил регулярно, контролируя мое поведение.
- Продумай список своих гостей, - сказал он в одном из разговоров.
Думать было не о чем: в отношениях с подругами давно не было тепла, разве что Вася… При мысли о нем стало как-то неловко. После продажи квартиры в родном городе мне попросту нечего было делать – разве что посещать могилу матери. На кладбище я была недавно, а вот с Васей встречу откладывала. Что-то подсказывало мне, что он без энтузиазма встретит весть о Лео, но я должна была сказать…
По дороге на родину я думала, как и что скажу Васе, но так ничего толком и не придумала. Решив, что данное мероприятие серьезно уступает международным переговорам, я приняла решение импровизировать в зависимости от обстоятельств. Приехав, я набрала Васин номер. Может показаться странным, что я даже не попыталась сообщить ему о своем приезде накануне. Честно говоря, до последней секунды я надеялась, что Васи не окажется в городе, и дело обойдется визитом на кладбище. Но он ответил на мой звонок молниеносно, будто только его и ждал. Голос его звучал приветливо и радостно – у меня даже от души отлегло. Радость длилась недолго: при встрече Вася сухо поприветствовал меня, хотя у нас было принято целоваться. Мы присели на летней площадке нового кафе, выстроенного, судя по всему, совсем недавно – я не помнила, чтобы здесь было раньше что-то подобное.
- Что нового? – спросил он.
- Замуж выхожу, - отрубила я и рассказала о Лео.
- Сколько лет?... – переспросил Вася с брезгливым выражением. – А я, значит, не в фасон?... Понятно.
И Вася забарабанил пальцами правой руки по столу, левую он держал в кармане с момента встречи – я еще подумала, что он держит руку на курке пистолета, надеясь застрелить меня.
- Что тебе понятно, Вася? Ты даже не видел его никогда. Это спортсмен, серьезный, деловой  человек – и на тридцать девять лет он не выглядит.
- А на сколько? На пятьдесят? – прищурился Вася в ответ. Негодование душило его.
- Вася, мне не нравится твой тон, - сказала я, начиная раздражаться. – Откуда эта претензия? Мы были дружны, и я люблю тебя – как друга, разумеется, но больше ничего я тебе не обещала. Да и ты не предлагал – если уж быть честными до конца.
Васины глаза налились кровью – не от гнева, Боже упаси – от обиды! Он чуть не плакал.
- Ты меня любишь?! – усомнился он. – Как друга. Классно тебе! Мне бы так. А я тебя просто люблю. Ты сейчас выкрутишься – по любому. Ты уже выкручиваешься: не предлагал, мол… - и Вася криво усмехнулся. – Я ж не знал, что замуж ходят, как в парашу при поносе…
- Это неслыханно, Вася, - сказала я и поднялась. – Я ухожу.
- Счастливо, - буркнул Вася и отвернулся, давая понять, что устал от этого шоу.
- И тебе, - ответила я и ушла.
На обратном пути я поедала себя за то, что не сумела нормально построить разговор. Мне было стыдно перед Васей за то, что когда-то беспочвенно дала ему надежду. И за то, что остыла быстрее, чем он. Но уже к середине пути муки совести стали затихать. «Пройдет время, и он перестанет сердиться…Все пройдет, Вася», - думала я и засыпала.
Видимо, так и случилось, потому что спустя полгода Вася женился, а потом его след потерялся где-то на безбрежных просторах Италии – вместе с женой он уехал собирать апельсины, да там и остался. Так говорили…
Четыре
На следующий день вернулся из Японии  Лео. Как-бы между прочим вручил мне причудливой формы кольцо из белого золота, больше похожее на бижутерию – для человека несведущего, к этой категории относилась и я. Это была очень дизайнерская вещь, фамилия мастера мне ни о чем не сказала…
- В прогрессивном мире минимализм продолжает занимать лидирующие позиции, - пояснил Лео. – Такие вещи никогда не выходят из моды.
Я показала Лео предполагаемое платье. По выражению его лица трудно было понять, как он оценил мой выбор.
- Если хочешь, я отвезу тебя завтра в одно место. Там есть на что глянуть, может, еще что-то подберешь. И поможешь мне со смокингом.
«Чем я помогу?» - подумала я. «Я сроду не покупала смокинги….»
Все прояснилось на следующий день. Лео отвез меня в очень чопорный  салон, и ненавязчиво наряжал меня в такие платья, от которых у меня захватывало дух. Одно из них мы купили без колебаний. Уже в машине я из любопытства отыскала ценник… Пришлось долго тереть глаза:  обилие нулей ввело меня в транс. Но выбранное мной накануне платье по сравнению с этим скорее походило на карнавальный наряд, и я махнула рукой – нельзя экономить на красоте. Да и Лео лучше знает, как надо. О том, что я должна была помочь в выборе смокинга, Лео даже не вспомнил – как и я.
- Ты ничего обо мне не знаешь. Тебя это не пугает? – спросила я в тот вечер за ужином.
- Все, что ты рассказала, я запомнил, больше мне не нужно, - ответил Лео. – Ты передумала?
- Ну… Как тебе сказать… Есть вопросы, конечно… - нарочно тянула я, углубляя интригу. – Вернее, были…
Лео перестал жевать и отложил приборы. Лицо его приняло сосредоточенное выражение. Он не любил тумана в отношениях, и всегда пропагандировал предельную честность.
- И какие это вопросы? – спросил Лео серьезно.
- Честно говоря, после примерки платья я уже и не вспомню, - ответила я и беспечно пожала плечами, но  тут же спохватилась: - Вспомнила! А туфли мы будем покупать?
Так постепенно формировалась манера нашего общения: мы поочередно разыгрывали друг друга, страшно веселясь, если розыгрыш срабатывал. Мы ни за что не хотели быть серьезными, и это нам удавалось на протяжении почти восьми лет… С серьезностью под руку в наш дом вошла скука, смертельная, безнадежная скука. Лео невыносимо было наблюдать мое безразличное ко всему лицо – однажды он просто исчез… Все это было потом, но в тот вечер такой исход казался невероятным!
Поскольку родственников не было не только у меня, но и у Лео, список гостей оказался очень лаконичным. Свадьба прошла блестяще, хотя не обошлось без инцидента: один из его друзей заявился с необычайно красивой и еще более  печальной дамой бальзаковского возраста, ни на минуту не оторвавшей глаз от моего новоиспеченного мужа. Она меня раздражала.
- Кто эта особа с тоскливым взглядом? – спросила я, не скрывая своего отношения.
- Таня, - ответил Лео, как ни в чем не бывало. – Я ее не звал.
- Она не убьет меня? – упорствовала я, ибо это желание читалось в ее взглядах, направленных на меня.
- Не говори чепухи, далась она тебе… - ответил Лео, упорно умалчивая то, что меня волновало:  кем, собственно, она ему приходится или приходилась?
В один прекрасный момент я заметила, что Лео куда-то запропостился. Мало того, печальная дама тоже исчезла. Я вышла в фойе и сразу наткнулась на них: они стояли друг напротив друга возле клозета, спокойный Лео и гневная женщина, готовая вцепиться  в волосы своему оппоненту.
- …Я жду, когда эта худосочная малолетка тебе надоест. Думаю, это случится очень скоро, - прошипела она, заметив мое приближение.
- Не трать время и уходи, Таня. Скандал – это не твое, - ответил  Лео невозмутимо. Таня гордо вскинула подбородок и величественной поступью ринулась мне навстречу. Мысль о том, что мне сейчас достанется, быстро развеялась  - она просто покидала поле боя.
- Хорошо, что не пришлось на пистолетах… - сказала я и пристально посмотрела на Лео.
- Надеюсь, ты понимаешь, что не в моих правилах выяснять отношения возле двери в туалет? Тем более, что все давно выяснено, - проговорил Лео, уводя меня с места происшествия.
- Пустое, не оправдывайся, - ответила я. Я верила ему. Тем не менее, сцена затронула меня. Я не могла не думать о том, что побудило Таню к провокации. Её утонченная, трагичная внешность врезалась в мою память. Таких женщин безответно любят, ломают себе и окружающим жизни, а они взирают на разрушительную работу своей красоты невозмутимей сытого питона. Она думала: так будет и с Лео. Пока система давала сбой – это заставляло нервничать Таню, недоумевавшую, как такой замухрышке, как я, удалось добиться большего, чем ей. Честно говоря, я не понимала Лео: будь я на его месте, я ни за что не упустила бы Таню. Утомившись выдумывать версии их разрыва, я решила узнать что-то похожее на правду.
- Видимо, Таня видела себя на моем месте? – спросила я неделю спустя.
- Ни в коем случае, - ответил Лео, не задумываясь. - Она замужем, и всегда там была. Муж старше её на сто лет… Она упорно не хочет забывать время, когда я был её лекарством от скуки, - закончил Лео и добавил с улыбкой: - Надеюсь, наш финал будет иным.
- Не пытайся обидеть меня – все равно не получится!... Ненавижу, когда обобщают. Для того, чтобы строить параллели между мной и Таней, надо найти в нас хотя бы пару общих черт, - рассердилась я.
- Вы обе – женщины, и обе уверены в том, что я вам нужен, - без задержки ответил Лео.
- Самовлюбленная скотина! – рявкнула я больше для театра, чем в сердцах, и швырнула в Лео диванной подушкой.
- Я тоже тебя люблю, - ответил он, делая вид, что закрывается от удара.
Конечно же, я понимала, что возле Лео всегда были женщины – одна обязательно, порой даже несколько. Но он выбрал меня – и не стоило рыться в его прошлом. Подумаешь, Таня!... Дешевая попытка развязать скандал у нас на свадьбе ни на что, кроме её отчаянья, не указывает. Я просто забыла её – как забыл Лео. Почему я так уверена в том, что и правда - забыл? Не могу сказать… В то время Лео очень много работал, почти круглосуточная занятость исключала свободное место для каких-то Тань. Как я была наивна! Определенно, я занимала основное место в жизни этого человека. Но масса женщин совершенно не собирались прощаться с Лео по причине банальной женитьбы на маленькой девочке. Они неустанно осаждали его, и вполне вероятно, что некоторые добивались желаемого. Я поняла это недавно, тогда же, сразу после свадьбы,  сами мысли о чем-то подобном казались мне оскорбительными. Патологическая доверчивость – основа семейного счастья…
Пять
Припоминаю:  в то время  Лео работал почти всегда. Чтобы как-то занять мое свободное время был куплен дом в прекрасном месте: пруд, лес, лягушки вечерами и прочие прелести сельской жизни в получасе езды от центра шумного, пыльного мегаполиса. Мне доверили руководство реконструкцией века – чем нельзя было не гордиться. К самому проекту я почти не имела отношения – это было не нужно. Эстетический гений Лео создал совершенное творение, улучшить которое не смог бы даже сам Господь - не то, что я. После воплощения в жизнь всех планов Лео нам предстояло жить во дворце, и уже само то, что Лео поручил мне руководство процессом, было великой честью. Вечерами, когда строители разъезжались, я блуждала на опушке леса между старых сосен, смотрела, как солнечные лучи путаются в дырявой, серебристой паутине и мечтала о том, как закончится стройка, Лео надоест круглосуточно работать, и мы будем вместе. Почти полгода новая игрушка – стройка - развлекала меня, потом надоела. С учетом того, что следовало посещать учебу, толком следить за работами у меня не было времени. Лео сердился.
- Черт возьми, Лиза… Будь с ними построже – надо уметь отстаивать свою позицию, - говорил он, появляясь раз в месяц в будущем родовом гнезде.
С его появлением я, и правда, замечала кучу неприметных мне огрех:  яму на газоне, заметную только при особом преломлении света – вечером, с пяти до шести; кривизну штукатурки на стене одной из спален, разницу в фактуре обоев за углом кухни… Мне было стыдно, и я посыпала свою бестолковую голову пеплом. Лео сменил четверых прорабов, пока нашел относительно вменяемого человека, следить за которым было не нужно – это делали компетентные люди. Я вздохнула – завершение отделки было не за горами. Почему я считала, что с окончанием строительства в доме появится и Лео? Так мне хотелось. Лео же не спешил. Часто он просто ночевал, возвращаясь только телом – мысли его витали далеко, занимаясь материями,  имеющими ко мне ровно такое же отношение, какое имеет страус к бегемоту.
Когда строительство завершилось, я почувствовала себя попросту опустошенной. Это занятие придавало смысл моей жизни: я могла пилить  Лео за то, что мало интересуется этой гребаной стройкой; могла путаться под ногами у строителей, задавая якобы каверзные вопросы – на самом деле, просто убивая время. Могла просто мечтать о том, что вот-вот закончится строительство и Лео, полностью очарованный красотой усадьбы, будет появляться  здесь хотя бы пять дней из семи в неделю, а не наоборот… Конечно же, мы виделись чаще, чем до свадьбы – на порядок. Если Лео не был в отъезде, то появляться дома позже восьми он позволял себе только в крайних случаях – всегда предупреждая и проявляя заботу о моих молодых нервах. Но он часто бывал в отъезде – почти всегда… Я как-то иначе видела нашу совместную жизнь – хотелось больше чувства, а Лео тратил его на работе. Он любил её - я ревновала, стремясь всячески скрывать это недостойное взрослой женщины чувство.
Прошло полгода со дня нашей свадьбы. Замужество никоим образом не отразилось на моей жизни: номинально у меня был муж, по факту – не было.
- Ты злой, Лео – злой и нехороший: ты удочерил меня и забыл. Если бы я знала, что ты будешь играть со мной только по праздникам – ни за что не вышла бы за тебя, - говорила я сама с собой, помогая выбраться из  паутины  последним, слабым лучам  засыпающего солнца. Я дулась на Лео, хотя понимала, что не имею на это никакого права и основания для такого отношения. Слишком занятая своими претензиями, я не заметила, как весь дом окутали сверкающие на солнце, тончайшие нити – видимо, я принесла их из леса, на одежде или с цветочным букетом. Каким-то непостижимым образом эта волшебная паутина начала разрастаться в бешеном темпе по всей усадьбе.  Еще немного  - и проникнуть  за ворота оказалось бы невозможным: сотни тысяч тонких, но прочных нитей прошили весь участок, теряясь далеко за пределами видимости – в лесу, между замшелых сосен.  Паутина была всюду: в прутьях балконов, между деревьев в саду, в проемах открытых дверей дома, в мусорном ведре. Она появлялась, как по волшебству, в самых невероятных местах, лишь только ее убирали – самих пауков видно не было.
Лео был, как обычно, в отъезде. Дата его возвращения несколько раз отодвигалась, став настолько абстрактной, что порой я вообще не верила в то, что наша разлука однажды закончится. Мне хотелось бросить всю эту новую, такую бесполезную в тоске роскошь  и, хлопнув калиткой, рвануть ему навстречу! Когда тоска по Лео стала невыносимой, я бросилась к воротам, чтобы бежать – к нему навстречу, или просто – от этого роскошного одиночества, к людям. Но оказалось слишком поздно: паутина, опутавшая ворота, не позволила мне претворить свой решительный план в действие. Это было слишком! Я не хотела сдаваться и принялась обрывать тонкое, но невероятно прочное серебристое полотно, сковавшее ворота и превратившее меня в узницу. Спустя час я грязно выругалась, осела на землю и заплакала от бессилья.
Все это казалось настолько нереальным, что  я не решилась впутывать Лео – он бы просто решил, что я съехала с катушек. Мне не хотелось его беспокоить, действенные меры по борьбе с этой чертовщиной следовало принять самостоятельно, причем поскорее - при такой динамике усадьбе грозило изчезнуть под паутиной в ближайшее время. В одиночку я бы проиграла эту битву, поэтому в срочном порядке пришлось нанять прислугу – садовника и домработницу,  для равномерной, постоянной борьбы с паутиной в доме и за его пределами соответственно. Для того, чтобы они попали в усадьбу, пришлось подставлять к забору стремянку  - открыть ворота оказалось невозможно. Втроем стало легче, но полностью избавиться от паутины не удалось: работая целыми днями, мы только гнались за невидимым ткачом, не в состоянии даже застать его с поличным. 
Я оставила ложный стыд и пожаловалась на критичность ситуации Лео – он не воспринял всерьез моих опасений по поводу мистических темпов распространения паутины по усадьбе.
- У тебя мания, Ли, - сказал он мне тогда. Голос показался мне усталым и безразличным. Но это необычное, односложное имя, употребленное впервые, сгладило впечатление.
- Почему ты раньше так не называл меня? – спросила я, понимая, что даже за тридевять земель, где тогда находился Лео, можно догадаться, как я тронута.
- Тебе понравилось? Я рад, - сказал Лео. Голос его звучал по-прежнему – как из бочки, но меня уже это не задевало.
- Это круче моего «Лео». Теперь я – китаец, - пошутила я и засмеялась.
- Завтра утром я вылетаю, жди к ужину. О пауках не беспокойся, вполне возможно, что это – шелкопряды, - сказал он на прощанье, развивая китайскую тематику.
Откуда он знал? И почему я не распознала в паутине шелковых нитей?… Если бы Лео был рядом, возможно я вообще не заметила бы ничего необычного. Но его не было – и мои мысли цеплялись за всякую чепуху, создавая уродливых  химер там, где место румяным херувимам.
- Спасибо, тебе… - сказала я и поцеловала телефон. – Я должна проверить.
Выбежав в переднюю, я распахнула дверь и ахнула: сотни бабочек парили в ошметках паутины, от взмахов их крыльев в воздухе стоял гул. Я улыбнулась – снова Лео спас меня.
Наутро от бабочек и след простыл. Было жаль, что  Лео не увидит этого чуда. Доказательством  того, что мне это не приснилось, были  изъеденные кусты шелковицы по периметру участка – я просто не замечала этого раньше.
После возвращения Лео с тревогой слушал мои жидкие новости. Мы сидели на террасе, и любовались золотистыми обрывками паутины пролетавшими иногда то там, то сям.
- Что это было с паутиной, Ли? – наконец спросил Лео. Ожидая ответа, он напрягся – я это заметила.
- Я же говорила: она была повсюду, - ответила я бодрым голосом. Но заметив взгляд Лео, вопросительный и тревожный по-прежнему, я поняла, что не отделаюсь отговоркой. 
– Наверно, это последствия уединения, Лео… - сказала я тогда. - Мне казалось, что я связана по рукам и ногам этой злосчастной паутиной. Мало того: будто она опутала ворота таким слоем, что они пропали с виду… И вся усадьба сжималась, терялась… Прости, я говорю полную чушь – это тоска. Я очень тосковала по тебе. Хуже всего было то, что конкретная дата возвращения не известна – это измотало меня.
- Ты напугала меня. Мне показалось, что ты … - Лео замолчал, подбирая слово, но передумал. – Черт с ним, но постарайся на будущее без паутины – если можешь, - и Лео улыбнулся.
Я поняла, что после того звонка Лео ставил под сомнение нормальное состояние моего сознания. Переиграла – пускай… Кто знает, когда бы он вернулся, если бы мои проблемы излагались не языком мистических образов, а простыми, ничего не выражающими фразами.
- Прости, не могу ничего обещать, - ответила я тоже с улыбкой. – Встречное предложение: не пропадай неделями. Мне порой и правда казалось, что я потеряла рассудок – гуляя по опушкам, собирая коллекцию пауков и разговаривая сама с собой. Я не уверена в том, что нормальна и сейчас. Вот так.
С этими словами я поджала губы и обиженно скривилась.
- Боже, Лиза! Ты великолепна!!! – похвалил меня Лео. Судя по тону, мне удалось удивить его. – Поверишь, я был страшно сердит, когда понял, что ты валяешь дурака… – продолжал он. -  Признаю: на тебя нельзя сердиться. Хотя бы потому, что ты сама веришь в то, что придумала. Знаешь, что я представил сейчас? Тебя в белье из серебристых кружев, похожих на паутину! Надо подыскать тебе что-то в этом духе – для лечения от больных фантазий.
- Не думаю, что мне это нужно, - ответила я, а про себя подумала: «Похоже, он удивлен,  что я не так наивна, как ему бы хотелось»…
Он так ничего и не сказал по поводу своих долгих отлучек, а я не страдала назойливостью. Тогда мне казалось, что со временем все изменится и мое место в жизни Лео станет основным.  На пути к сердцу этого человека мне еще очень многое предстояло, наш брак не решил ничего. Я не испытала разочарования – напротив, процесс постижения  Лео меня просто завораживал. В идеале было бы так и не узнать  его до конца. Тогда мне казалось, что с Лео это возможно.

Шесть
День за днем уходило лето, Лео пропадал, появлялся, снова пропадал. Мне приходилось наслаждаться свободой. Поскольку на опушках с недавних пор для меня не осталось ничего нового, я осела в библиотеке. Лео – еще тот библиофил. Тогда, на заре нашей совместной жизни, его библиотека была значительно скромнее нынешней, но и на то время ей удалось занять стеллажи по периметру комнаты площадью в тридцать квадратов. Такое количество книг поразило меня еще в первый приход. Истинные масштабы библиотеки я оценила только с переездом на новое место. Прежде Лео хранил книги в шкафах, антресолях;  зажатые друг другом, шеренга за шеренгой они терялись в глубине темных полок. Теперь же им удалось «вздохнуть свободно», выстроившись правильными рядами на образцовых стеллажах в английском стиле и явив миру подлинное представление о численности своей армии. Лео утверждал, что здесь около двадцати тысяч томов. Казалось: все они голосами авторов бубнят о том, что внутри – я даже слышала этот гул голосов. Здесь, в тишине и умиротворении, рядом с чужими мудрыми мыслями лучше думалось и мне. Я читала, размышляла, дремала – ни одна из книг меня особо не увлекла, мысли о Лео беспощадно и хищно долбили мой мозг. Даже в библиотеке было все накалено и томно до предела – не странно, что я иногда помогала Лео, любя себя самостоятельно. Это даже вошло в привычку: полуденное посещение библиотеки, мысли о Лео, бесполезные звонки на его номер, яростная мастурбация…   Однажды я слышала шорох из-за незапертой двери: вероятно, Катя, занимавшая непыльный пост домработницы, шпионила за мной от безделья. Меня это не задело, но с того момента я стала наблюдать за Катей, пытаясь угадать: видела или нет, смутилась и поспешно ушла, наделав шума – или досмотрела до конца, чуть не проявив себя, возбудившись от накала страстей в библиотеке. Наблюдения ничего не дали: то ли я придумала несуществующего шпиона в Катином лице, то ли это был простой сквозняк. Не важно. Так или иначе, я сама начала шпионить за Катей, на цыпочках прокрадываясь туда, где она находилась, и наблюдая за ее работой: хрупкие руки с трогательными синими венками, бронзовые колечки волос на затылке, костлявая спина и поразительное трудолюбие. Я ничего не знала о ней, и это позволяло мне придумывать на Катин счет разные небылицы. Моя невостребованная страсть к Лео частично сублимировала в интерес к этой полупрозрачной в своей худобе женщине неопределенного возраста. Не то, чтобы я испытывала к ней что-то сродни желанию – определенно, нет: в вопросах секса я консервативна, предпочитаю мужчин. По современным меркам меня можно смело считать забитой – список моих мужчин заканчивается там же, где начался. Катя стала занимать меня после подозрения на шпионство, обнажившее усиленно подавляемую страстность ее натуры – в том случае, если она вообще шпионила. Мне хотелось, чтобы молчаливая и скромная Катя изнывала от неразделенной любви к какому-то мерзавцу, даже не подозревающему о глубине ее чувств. Этой иссушающей страстью я объясняла и чрезвычайную худобу, и паталогическую замкнутость этой женщины. На деле оказалось, что Катя - туберкулезница, и пришлось с ней расстаться. Эта ситуация наделала шороху по всей округе, особенно когда выяснилось, что заболевание приобретено недавно, уже после появления Кати в нашей усадьбе. Обследования не выявили ни одного больного, но все охали, возмущались, негодовали – и только у нашего садовника хватило милосердия на посещение Кати в больнице.  Он случайно проговорился и, похоже, очень жалел, опасаясь, что ему покажут на дверь. Корень многих зол – в невежестве. По наведенным справкам Катя болела туберкулезом в области гинекологии – а этим заразиться так же сложно, как близорукостью. Я заверила садовника в том, что ему ничего не угрожает – ни безработица, ни туберкулез. Он поблагодарил, хотя и не так уж поверил. Через этого человека я пыталась, чем могла, помочь Кате – она оказалась совершенно одиноким человеком. Она выздоровела, но назад не вернулась. В благодарность за помощь передала мне шитый бисером крошечный шелковый кошелек – трогательный и бесполезный. Я признательна Кате за то, что не задушила меня благодарностью, избавив от необходимости убеждать ее в том, что «мне было не трудно» - нет ничего более пошлого, чем принимать благодарность от постороннего:  всегда есть риск превращения милосердия в самолюбование.
Новая наша домработница ничем не походила на Катю. Мощная и веселая, она дала нашему дому то, что не удавалось нам с Катей – уют. Несмотря на свои пятьдесят, у Раисы Ивановны – так ее звали - было трое внуков моего возраста и море нерастраченной энергии, мощным цунами обрушившимся  на наш дом.
- Онуфрий – проходимец, - как-то сообщила Раиса Ивановна мне во время завтрака. – Он ничего не смыслит в цветах.
- Какой Онуфрий? – удивилась я.
Выяснилось, что она имела в виду нашего садовника – Арсентия.
- Если честно, то для меня – разницы никакой. Особенно, если человек орудует на газонах похлеще крота!- кипятилась Раиса.
- Не придирайтесь, Раиса Ивановна - вполне приличные газоны, - рассмеялась я, тем не менее повернув голову в сторону окна, где ничего не ведавший Арсентий самозабвенно «разорял» или «окультуривал» очередной квадратный метр усадьбы.
Эта деятельная женщина была не из тех, кто обсуждает «за глаза» или ограничивается наушничеством. Уже через полчаса она чихвостила Арсентия, невозмутимо обрезавшего розовые кусты. Все, что она добилась – пара междометий. Его спокойное безразличие бесило Раису Ивановну.
- Самодовольный кретин! … - в сердцах говорила она, проносясь через гостиную в сторону кухни, и не замечая свидетеля ее гнева, то есть меня.
Так у нас в доме стало значительно веселей. До этого ангел-хранитель в моем представлении был совершенно не похож на Раису, но я уверена, что именно эту роль она выполняла. Почти сразу в наших с Лео отношениях наметился позитивный сдвиг – он взял отпуск, и почти две недели мы были только вдвоем. Я даже не слышала, чтобы он часто звонил компаньонам – за все время Лео сделал это всего несколько раз, больше для проформы. Я плохо помню подробности этого отпуска – я так давно и долго хотела быть с Лео, что устала от ожидания. Нагромождение из моих идей по поводу совместного времяпрепровождения вылилось в полный сумбур – выяснилось, что Лео не умел лениться, вообще отдыхал неохотно, с одолжением. Не ко мне – к своему здоровью.
- Отдых – это профилактика, техосмотр,  нельзя им пренебрегать, - пошутил он тогда, но я поняла, что это не совсем шутка, скорее – образ мышления.
Главный сюрприз, приготовленный Лео, был по приезде – настоящая работа для меня, журнал, сделавший меня взрослой… Серьезной, самодостаточной и равнодушной ко всему, включая Лео. Рано или поздно это могло произойти. Даже без журнала.   
Семь
Редакция журнала вернула меня в прошлое. Как оказалось, офис базировался на пятом этаже напыщенного строения серого цвета в готическом стиле, дряхлого и унылого.
- Это в центре, недалеко от Оперного. Если стоять к нему лицом – то это первый переулок. Найдешь, - заверил меня Лео накануне вечером. – А вообще – я подвезу тебя.
Поутру я облачилась в строгий светлый брючный костюм, надела замшевые туфли сливочного цвета. Лео похвалил меня за выбор, что делал нечасто – следовательно, я была хороша. По пути к месту мы молчали. Лео сосредоточенно вел машину, я смотрела в окно и моделировала то, как меня встретят. «Постараюсь помалкивать и  улыбаться», - решила я, - и очень вовремя, потому, что машина остановилась и Лео, повернувшись ко мне, сказал:
- Ну, вперед!
Он улыбнулся, я с готовностью вышла из машины и вошла в обшарпанное фойе. Неприятности начались сразу.
- Девочка, ты куда? – раздался сердитый старческий голос. Потребовалось некоторое время, чтобы после яркого солнечного утра привыкнуть к полумраку и сообразить, кто же это пытается затормозить мой стремительный бег к карьере. Голос принадлежал усатой старухе богатырского телосложения, восседавшей справа от входной двери за обломком письменного стола. Я не ожидала атаки так сразу, оттого совсем растерялась.
Старухе надоело сверлить меня взглядом и она, добавила:
- Записываю!
В подтверждение своих слов она перевернула страницу канцелярской книги, до последней строки испещренной записями о посетителях. Я поняла, что спорить бессмысленно и покорно сообщила свое имя и пункт назначения.
- Можешь идти, - разрешила мне хозяйка помещения, поставив крупную точку после моего имени.
И я пошла, стараясь как можно скорее скрыться от ее навязчивого общества.
Пахло сыростью. Тишина на лестнице, ведущей к заветному пятому этажу редакции, удивила меня. С этажей, мимо которых мне довелось проследовать на пути к цели, не раздавалось ни звука. «Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь», - пела мама. Бог с ним, с огнем – но двери не хлопали, шаги не раздавались, голосов не было. Безлюдность позволила мне ознакомиться с достопримечательностями лестницы – в прошлом красивой, а нынче погнутой и безжалостно окрашенной в жуткий зеленый цвет кованой решеткой засаленных перил;  внушительными трещинами в штукатурке, потеками с потолков. В пути я немного собралась с мыслями и успокоилась. «В конце концов, не звери же там», - убедила я себя, улыбнулась и остановилась перевести дух перед гостеприимно распахнутыми дверями пятого этажа. Я была у цели.
С «не зверями» я погорячилась. В приемной меня встретила секретарша примерно моих лет с лицом такой степени свирепости, что впечатление от вахтерши сразу померкло. Увидев меня, она демонстративно отвернулась и погрузилась в изучение экрана монитора, откуда  предательски взвизгнул герой игрушки. Мое появление помешало ей выйти на новый уровень…
- Доброе утро! – сказала я и сделала паузу, дававшую возможность хозяйке приемной проявить доброжелательность.
- Доброе, - процедила секретарша, и я поняла, что о доброте ей ничего не известно.
Утратив надежду на то, что я уйду сама, она неохотно повернула голову в мою сторону и процедила:
- Виталина Васильевна будет после десяти.
Этим сообщением она решила завершить наше общение и вернулась к игре.
- Я подожду, - заявила я, начиная раздражаться.
Секретарша скривилась, всем своим видом демонстрируя, что ей нет до меня дела. Тогда я без спроса уселась на один из двух стульев и принялась рассматривать обстановку приемной. Со времен Союза здесь ничего не меняли, разве что пристроили оргтехнику там, где смогли сдвинуть с места гигантские завалы из бумаг и вазоны с традесканциями. В давно немытое окно с опаской заглядывал серебристый тополь. Ему было известно о вздорном характере секретарши, и сейчас он недоумевал, зачем я - на первый взгляд, нормальный человек - явилась сюда в такую рань и совершенно добровольно делю пространство с этой стервой. В том, что это так, сомневаться не приходилось: секретарше было не более тридцати, а то и меньше, но выражение ненависти ко всему сущему добрасывало ей добрый десяток лет. В резонанс с обстановкой приемной одета она была отменно, причесана безукоризненно – и настолько же сердита. На груде бумаг по центру стола стояла сумка стоимостью в целое состояние, из сумки периодически подавал голос телефон, не вызывая никаких  эмоций у хозяйки. Это становилось забавно. Я решила не выдавать себя, невозмутимо достала свой телефон и  тоже запустила игру.
Прошло полчаса. Потом где-то очень далеко хлопнула дверь, раздались голоса, потом – шаги по ступеням. Я посмотрела на секретаршу: она прислушалась, с явной неохотой отрываясь от очередного уровня. По тому, что окно она свернула, я поняла, что сейчас у нас будут гости.
Я не ошиблась. Голоса все приближались – хриплый женский и высокий мужской. Даже слишком высокий. Они обсуждали предстоящее открытие нового роскошного ресторана в преддверии освещения на страницах журнала этого грандиозного события.
- Власова обрежь, его «too much», - хрипела женщина.
- Вы же знаете: Власов – моя слабость. Может, оставим? – уговаривал мужчина.
- Ни в коем! Лучше подумай над названием, - отрезала женщина, и собеседники вошли в приемную. Коротко стриженная, сухая женщина лет пятидесяти с цепким взглядом и щуплый мужчина  значительно моложе, острыми чертами лица и быстрыми движениями похожий на грызуна. Во всем его облике читался профессиональный подхалим – впоследствии оказалось, что я не ошиблась в своей оценке. Одежда обоих имела искусственный оттенок небрежности, но выглядели оба наперекор всему прилизанно и аккуратно. Нарочито измятый льняной шарф на шее посетительницы был слишком дорогим, рваные джинсы ее спутника – слишком чистыми, бесконечно далекими от гранжа, на который претендовали. Выглядело это так, будто парочка выдавала себя за тех, кем в действительности не была. Секретарша, убедившись по реакции вошедших, что я им не знакома, даже не потрудилась обо мне доложить.
- Лариса, Сашу ко мне, - не здороваясь, прохрипела Виталина Васильевна, пытаясь вместе со спутником укрыться за дверью кабинета. Этого я допустить не могла. Поднявшись, я громко и радостно сообщила в спины уходившим:
- Виталина Васильевна! Я от Воронова.
Виталина Васильевна притормозила в дверном проеме и вопросительно посмотрела сначала на меня, потом на секретаршу.
- Воронова Елизавета, - отрекомендовалась я, устав от этого бардака.
Виталина Васильевна собралась и выстроила на лице нечто вроде благодушия.
- Рада встрече, - сказала она сухо, не скрывая, что радость здесь не причем. – Заходите.
И я вошла, примечая, как беззастенчивая секретарша вернулась к битве с искусственным интеллектом. Не успела я прикрыть за собой дверь, как в нее постучали, и в кабинет протиснулся тучный молодой человек неопрятного вида. Он поздоровался, но кроме меня ему никто не ответил.
- Вы Елизавета, - на ходу напомнила кому-то Виталина Васильевна, усаживаясь в кресло. Фраза меня рассмешила: учитывая то, что секунду назад к нам присоединился толстяк – это заявление могло спокойно относиться и к нему. Я подавила улыбку, с неудовольствием отмечая, что вежливость здесь не в почете. Выражения лиц людей, собравшихся в кабинете, подсказывали мне, что на более радушный прием рассчитывать не стоит. Чтобы чем-то занять себя, я сказала:
- Совершенно точно.
Голос прозвучал слишком громко и немного сипло. Все присутствующие посмотрели на меня так, будто я сказала глупость. По возмущенному виду «грызуна» и тому, как шмыгнул носом толстяк, стало понятно, что здесь говорит только хозяйка кабинета.
Виталина Васильевна пропустила мимо ушей мое высказывание и продолжила:
-Как будто, Вы работали в журналистике…
Она придирчиво оценила меня взглядом и закончила мысль:
-Должны быстро войти в курс дела. Думаю, надо начать, не откладывая. Лариса поможет разместиться – я дам распоряжение. Успехов.
Закончив речь, Виталина Васильевна сняла телефонную трубку и ледяным тоном проговорила:
-  Лариса, проведи Елизавету к Луженко. Он в курсе… А когда будет?... Ну, пока пусть ознакомится с последними номерами.
Последовал царственный кивок головы, и мне вежливо и с очень легкой улыбкой  указали на дверь. Поскольку я до сих пор стояла у входа, то просто сделала шаг назад и закрыла за собой дверь, остававшуюся распахнутой с момента прихода толстяка.
За пару минут моего отсутствия в приемной мало что изменилось. Секретарша положила телефонную трубку на рычаг, глянула на меня с претензией, достала из-под кучи бумаг ключ и сказала:
-Что ж, пойдемте.
Вялая улыбка на лице была безбожно фальшива. Впрочем, Лариса не усугубляла и на полпути вернула лицу сердитое выражение.
- Прошу Вас, - буркнула она, распахивая передо мной дверь в конце коридора.
Я вошла в небольшое, полупустое помещение с двумя письменными столами, разделенными прислоненным к стене книжным шкафом. Над каждым из столов располагалось по окну. На одном подоконнике красовался замусоленный электрочайник и несколько кофейных банок, на другом – пачки бумаги, загородившие до половины оконный проем. Такими же пачками был забит книжный шкаф.
-  Располагайтесь вон там, - сказала Лариса с небрежным кивком в сторону стола с бумагой на подоконнике. – Луженко будет позже, - сказала она и взялась за дверную ручку.
- А журналы? Последние номера? – напомнила я Ларисе слова начальницы.
Лариса оторопела от моей наглости, но не нашла ничего другого, кроме ответа:
- Забыла. Сейчас поищу.
Дверь за собой она закрыла тише, чем я рассчитывала, но достаточно громко, чтобы было понятно, кто здесь главный.
- Ну и дура, - сказала я вслух, и показала двери язык.
Я осмотрела стол, чтобы убедиться в чистоте последнего – как в школьной столовке или плохом кафе, скажем, на вокзале. Осмотр немного успокоил, я  выглянула в окно, вернее – в его верхнюю часть, над баррикадой из бумажных стопок. Там, в прозрачном воздухе августовского утра, плескались остатки лета. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить крыши старого города, утыканного шпажками современных высоток – как канапе на фуршете. Выцветшая, пыльная листва напомнила мне о том, что я на новом месте. Люди на тротуаре казались совсем маленькими, будто я смотрела на них с восьмого, а не с пятого этажа. Мне захотелось к ним, к тем незнакомым людям, с которыми не нужно искать контакт, а можно спокойно проходить  мимо, думая о том, о чем им знать не обязательно и передразнивать смешные мины, едва разминувшись. Я сразу вспомнила лица своих новых знакомых: главного редактора, похожую на министра внутренних дел – с холодным взглядом бесцветных, презрительных глаз; ее спутника – тощего суслика с бегающими глазами и повадками неврастеника; толстяка я рассмотреть не успела, но секретарша с лихвой компенсировала недостаток впечатлений. Ни один из сотрудников редакции мне не понравился, даже сама атмосфера была гнетущей. Степень разрухи офиса мне показалась непозволительной. Все в редакции было старым, пыльным и запущенным, включая сотрудников. Исключение составляла Лариса – выглядела она прекрасно, но это было, похоже, ее единственным плюсом. Судя по всему, слово «сейчас» имело для Ларисы свой, особенный смысл. После ее ухода прошло уже полчаса, а ни о каких журналах не слышалось даже намека. Раздражаясь все больше, я отправилась в приемную в твердом намерении получить от Ларисы обещанное и выразить свое законное возмущение ее неповоротливостью.
Приемная пустовала, даже сумки от Ларисы не осталось. По выключенному монитору я поняла, что в ближайшее время мне вряд ли удастся пообщаться с Ларисой. Я прислушалась: тишина царила и за дверью главного редактора. Чтобы убедиться в догадке, я подошла и аккуратно нажала на дверную ручку. Заперто. Обо мне, вероятно, забыли… Это было даже интересно. Я не видела смысла сидеть взаперти, поэтому закрыла свой новый дом на ключ и отправилась путешествовать по редакции. Определенного плана я не имела, но сидеть в одиночестве в пустом кабинете мне надоело.
Приближалось время обеда, и редакция заметно оживилась. С каждым новым шагом я получала подтверждение жизни: голоса из открытой настежь двери в дальнем конце коридора, глухой звук пылесоса, клацанье дырокола… «Интересно, а меня кто-то слышит?» - думала я, слушая аккуратный стук своих каблуков и приближаясь к распахнутой двери. «Жаль, что нельзя стать невидимкой и подсмотреть за ними…» С этой мыслью я поравнялась с открытой дверью и переступила порог.
Несколько человек сидели за столами, уткнувшись в мониторы, двое оживленно полемизировали на тему, весьма отдаленную от рабочих вопросов – как мне показалось.
- Добрый день! – сказала я и улыбнулась. – Меня зовут Елизавета. Я буду работать у Луженко. Пока его нет - пришла познакомиться.
Выяснилось, что я попала в отдел реализации – «самое сердце редакции». Из имен я ни одного не запомнила, кроме Аллы, представившейся последней. Она показалась мне доброжелательной.
- Попробуй продай то, что тут пишут, - пошутила Алла, и некоторые засмеялись. – Вот вы, Елизавета… Вы читаете толстые журналы?
- Конечно. «Науку и жизнь», - ответила я и отметила, что никто из сотрудников не вернулся к работе  - все с интересом наблюдали за диалогом.
- Шутите? – засомневалась Алла.
- Вовсе нет. Другие толстые журналы я смотрю.
- Вот! И я об этом! Одни картинки и реклама, да и ту попробуй достань… Но это не по теме. Смысл, изюминка – вот что нам нужно. А последнее время журналы публикуют одно и то же, будто списывают друг у друга. Вы сами увидите. Нам очень нужен взгляд со стороны…
Я не понимала, шутит Алла или смеется над моей неопытностью. Это серьезный разговор? На помощь мне пришел худенький черноглазый паренек.
- Алла, отстань от человека! Тебе сколько раз говорили: твое дело продавать. Вот и продавай, а не грузи…
- Ну, почему, мне интересно, - ответила я и покраснела.
- Да и нам интересно! Но продавать-то все равно надо, - резюмировал паренек.
В это время мимо прошла Лариса и, увидев меня, округлила глаза.
- Я Вас потеряла, - сказала она, задерживаясь в дверном проеме. – Хотела отдать журналы, но дверь была заперта.
Она и вправду казалась взволнованной. В этом настроении она смотрелась намного выигрышнее по сравнению с утренней злобой.
- Очень кстати, - ответила я, решив не заедаться по поводу задержки. С этими словами я в сопровождении Ларисы покинула отдел реализации, так и не успев узнать ничего интересного, хотя многое подсказывало, что я была на верном пути.
Из рук Ларисы я приняла стопу журналов и погрузилась туда с энтузиазмом, которого хватила минут на пятнадцать. Непреодолимое желание заснуть прямо здесь, за столом заставило меня подняться и пройтись к окну. Время переползло за полдень. Обещанный Луженко не появлялся.
Раздался стук в дверь, и заглянула Лариса.
- Я на обед. Вам что-то нужно? – спросила она так, что я без колебаний отказалась.
- Нет, спасибо, - ответила я. – Я тоже хочу выйти.
Лариса с удовлетворением кивнула и исчезла. Мне показалось, что она боится того, что я увяжусь с ней – зря, ее общество меня тяготило. У окна я пронаблюдала, как Лариса, раскачивая бедрами, покинула здание и скрылась за углом. Тогда я заперла кабинет и последовала ее примеру, но только в противоположном направлении – после всех испытаний этого странного утра мне полагался приятный обед в хорошем месте. Поблизости ничего подобного я не нашла. Побродив около десяти минут по окрестностям, я махнула рукой на свои претензии и поела в итальянском кафе снобистского вида. Овощной суп показался мне вполне съедобным, хотя цена валила с ног. «Здорово они себя ценят», - резюмировала я, решив, что первое, второе и компот на обед в этом заведении будут чересчур роскошны. Вывод об уровне цен напрашивался сразу: в зале, кроме меня, сидели по разным углам целых двое посетителей. Кислое лицо официанта убедило меня в в том, что с выводом я не ошиблась. Опытным взглядом продавца он оценил мой потенциал как заказчика и не особо напрягался, понимая, что супом я и ограничусь. Это был тщедушный, прозрачный шатен невысокого роста, внешним видом напоминавший начинающего гея. Облегающие джинсы и белая рубашка резонировали с огромным форменным фартуком серого цвета с логотипом заведения. Он быстро принес мне счет, догадываясь  о том, что не стоит рассчитывать на чаевые.
Проходя на выход, я столкнулась с ним у барной стойки: он мог спокойно сойти за живую статую, приходящую в движение рядом с ничего не подозревающим прохожим. Он попрощался со мной – видимо, согласно инструкции, переступил с ноги на ногу и замер: так ведут себя заводные игрушки. «Как положено – стильно и уныло», - подвела я итог, понимая, что ни кафе, ни официант не виноваты в моем настроении.
На обратном пути я с удовольствием разглядывала листву деревьев, стаи веселых стрижей в небе и редких прохожих. Хотя редакция и находилась почти на центральной улице, здесь не было толчеи и шума. Полуденная тишина способствовала моему умиротворению, шлифуя благотворный эффект от съеденного обеда. Хороший суп, зря придираюсь к людям.    
Часа в три, когда надежда увидеть загадочного Луженко стала угасать, распахнулась дверь, и я увидела человека лет пятидесяти, невысокого и лысоватого. Увидев меня, человек заулыбался и на ходу к своему столу произнес речь.
- Знаю, знаю! Рад знакомству! Луженко! Уже в курсе? – с этими словами он плюхнулся на стул. - Отлично! С нами не соскучитесь! Вот, полюбуйтесь!
Он снял с шеи фотоаппарат и исчез под столом. Провозившись какое-то время, он появился снова, пояснив:
- Вечно этот кабель где-то девается…
Потом Луженко делился материалом, это были фото в прошлом известного музыканта. Выглядел он препаршиво.
- Подчистить снимки надо. Чтоб не так печально. Рассказал о новом альбоме. Может, правда…
- Я могу помочь со снимками, в смысле подчистить, - предложила я.
- Супер! – обрадовался Луженко. – Только слегка! Чтоб узнавали! – он хохотнул и пожал плечами.- Не сильно увлекайся. Я побежал – есть еще дельце на другом конце города! Чай на окне!
И он скрылся. Его тыканье меня не обидело.
Остаток дня я провела за фотошопом. Луженко мне понравился, как и отдел продаж. Под конец дня я вышла размяться и, проходя мимо приемной увидела Ларису, остервенело молотящую по клавиатуре. На удивление, она набирала какой-то документ.
Позже я узнала о том, что причиной постоянного раздражения Ларисы является стыд. Казалось, что в процессе общения с коллегами она мстит им за знание того, что недавно один из влиятельных друзей Виталины пристроил Ларису, свою любовницу,  на это место, но после этого забыл о ней совершенно. Поговаривали, что для него это постоянная практика – «растыкивать» своих пассий по «теплым» местам после того, как они перестают быть ему интересными. Лариса не знала о такой забавной методике, ошибочно считая, что ее избранник всерьез о ней заботится. На самом деле в большей мере его беспокоило то, чтобы она не досаждала ему после разрыва звонками и претензиями, работа в редакции должна была решить проблему избытка свободного времени и недостатка средств. Лариса восприняла этот прощальный подарок как издевательство, чувствовала себя дурой, позволившей себя запросто обмануть, затянув в этот капкан – ежедневно, в определенное время посещать службу было для нее изощренной пыткой. Как и я, Лариса была из провинции, работала продавцом в разных местах, вершиной ее карьеры был магазин косметики и парфюмерии с известным именем, где она и встретила его. К тому времени она уже успела порядком устать от работы, разочароваться в людях и считала, что эта встреча - ее лебединый шанс на праздную, счастливую жизнь, в которой работе не место. Так и было поначалу. Она привыкла спать до обеда, просыпаться пополудни, а то и позже, занимаясь до вечера исключительно подготовкой своего тела к возможной встрече с любимым. Он бывал почти каждый день, развлекая новостями о людях, чьи имена и лица мелькают со страниц изданий и телеэкранов, часто упоминая о карьерных успехах разных знакомых женщин. Теперь-то Лариса понимала, что это было обычной уловкой, попыткой расшевелить ее самолюбие. Самолюбие Ларисы было мощным настолько, что расшевелить его не представлялось возможности. В ее модели счастливой жизни не было места карьере,  и только уступая мнению любовника, она согласилась на место в приемной известного глянцевого издания – не такая уж и работа, как будто… Он бросил ее через месяц после трудоустройства. За этот короткий период Лариса преуспела в курении и бесконечном хвастовстве по поводу своей сытой жизни. Возмездие оказалось настолько внезапным, что полностью обескуражило Ларису – она обозлилась на свидетелей своего фиаско, как и на весь остальной мир.
Почему Виталина держала ее, так и осталось для меня загадкой. Скорее всего, вследствие редких набегов на офис, она просто не успела понять, насколько бесполезна Лариса, как секретарь. Не менее равнодушной оказалась Виталина и ко мне, новому сотруднику. Во время случайных встреч в коридоре я ловила на себе ее презрительный взгляд. Это было обидно. Она совсем не знала меня, но знакомиться не хотела, считая априори недостойной общения на равных. Она будто совершенно забыла обо мне, предоставив заботам Луженко. Благодаря этому человеку мои первые шаги выглядели на удивление твердо. Да и работала я с удовольствием. Интересные люди и роскошные интерьеры менялись – это было захватывающе. Луженко хвалил меня, от Лео я слышала, что в руководство журнала обо мне хорошего мнения.
- По надутому виду нашего редактора этого не скажешь, - заметила я.
- Виталина не все решает, - загадочно ответил Лео, и рассказал о благодушной ко мне дирекции. Вскоре мне предложили должность ведущего рубрики, через год это было уже два раздела. Мой стремительный карьерный скачок не оставил равнодушными кулуары. Сотрудники, по началу принявшие меня тепло, стали более сдержанными. То, что я протеже, не могло не настораживать. Поэтому мне не удалось сблизиться ни с одним из сослуживцев, кроме Луженко. Он по-отечески относился ко мне и понимал, что этот успех – достойная награда за труд. Постепенно даже взгляды Виталины из презрительных стали удивленными, а однажды я дождалась благосклонного кивка. Я ждала признания и сближения.
Взамен произошла неожиданность, расставившая все на свои места: однажды утром Виталина сообщила мне о том, что покидает пост главного редактора. Она пригласила меня к себе через Ларису, что бывало только в экстренных случаях. По пути я ошибочно думала, что в наших отношениях наметился прогресс.
- Я уезжаю жить в Германию, к сыну. Думаю, вы уже в курсе, - сообщила мне она, глядя поверх очков.
- Впервые слышу, - сдержанно ответила я.
- Принято решение о том, что вы меня замените, - сухо сообщила Виталина.
Такого поворота я не ожидала. Моя растерянность была налицо, и Виталина смягчилась.
- Не паникуйте, у вас получится, - сказала она и улыбнулась в первый и последний раз за время нашего общения. – В конце концов - можете отказаться.
- Это очень неожиданно… А можно подумать?
- Да. До завтра, не дольше.
В панике я прибежала к Лео.
- Ты этого хочешь? – спросил он.
- Хочу, но…
- Что – но?
Лео вопросительно смотрел на меня.
- Я не вижу препятствий. Только, если ты действительно хочешь, - сказал он.
- Хочу, - ответила я. – Но я должна быть уверена, что ты не причастен к моему назначению.
- Это имеет значение? – спросил Лео и иронично улыбнулся.
- Определяющее, - ответила я. – Вижу и так, что это твоя заслуга.
- Низкая самооценка не делает тебе чести, Лиза. Я не при чем, - заявил Лео.
Сомневаться – удел слабаков и маменькиных дочек. Я докажу всем – и ему прежде всего!
Через месяц я вступила в должность.

Восемь
Больше всего на новом посту мне не хотелось быть смешной. Конечно, завистливого злословия не избежать. И наверняка я буду делать забавные промахи, над которыми с удовольствием посмеются те, кто считает меня выскочкой. Плевать, отступать я не намерена!
Я дергалась,  но не грузила Лео своими проблемами – все они без исключения казались ему детскими по сравнению с его собственными. Я не разубеждала его: мужчинам так важно ощущение собственной значимости. Когда мне будет сто лет, я тоже буду высокомерной, самодостаточной ханжой – если бог не убережет. Не сейчас – я слишком молода и хороша собой, чтобы дуть щеки по пустякам. Тогда я еще не сердилась на Лео за покровительственное отношение, это были лишь легкие оттенки неуверенности в его беспрекословной правоте всегда и во всем. Я высоко ценю свою независимость, возможно даже слишком высоко. Не знаю, понял ли Лео это, но эта болезненная независимость и какая-то странная, беспочвенная гордыня заставили меня молчать о своих терзаниях. Больше всего я опасалась не оправдать его ожиданий и оказаться сомневающейся, неуверенной в себе рохлей. Лео во что бы то ни стало должен убедиться, что решимости мне не занимать. 
Я не собиралась делать резких движений, что-то меняя в работе редакции,  но судьбе было угодно иначе. Печальное наследие Виталины – ее «правая нога», суетливый хорек Бессонов, вечно путался под ногами: в отсутствие прежней начальницы он маялся от безделья, занимая все свое время бесполезной болтовней и сбором свежих сплетен. Этот человек раздражал меня своей манерой самодовольно хихикать и говорить банальности. Поначалу мне казалось, что он шутит, но нет – просто всех в редакции, кроме Виталины, он считал идиотами. По крайней мере, такое отношение к людям он демонстрировал. Представление о том, какой это был клоун, можно сделать из разговора, свидетелем которого мне посчастливилось стать. Бессонов всегда старался попасть в центр внимания, даже если ему это не грозило, включаясь в разговоры, о предмете которых он зачастую имел весьма туманное представление. В тот раз он бесцеремонно вклинился в разговор женщин о закупках продуктов. Несмотря на то, что разговор носил сугубо шуточный характер, Бессонов вознегодовал по поводу безразличия мужчин к проблеме обеспечения семьи продовольствием:
- Лично я всегда знаю, что у меня в холодильнике: сколько балыков, языков, банок икры.
Фраза вызвала замешательство. То, что Бессонов питается не только икрой, свидетельствовала его показательная жадность: сам постоянно напрашиваясь в гости и поедая там все, что не успели припрятать беспечные хозяева, он мастерски избегал ответных визитов, если же такие - на беду! – приключались, то из бара извлекалась дежурная бутылка с остатками виски класса «премиум». Об этом трюке в редакции ходили анекдоты.  Закусывали тем, что приносили гости – если те оказались прозорливыми и пришли не с пустыми руками. Бессонов был одержим мощной страстью нести ахинею, граничащую с насмешкой над окружающими – как, например, в этом случае с «балыками-языками». Основная масса знакомых Бессонова просто пропускала мимо ушей его очередные перлы, не придавая им значения. На некоторых они производили гипнотическое действие. К этим инопланетянам относилась молодая жена Бессонова – собственно, Ангелочек. Никто не знал ее настоящего имени – это вполне подходило и устраивало всех, включая обладательницу. Вечно насупленная и всем недовольная, Ангелочек держала Бессонова на коротком поводке, не стесняясь, шипела на него в присутствии посторонних, периодически одаривая благосклонной улыбкой. На эти «щедрые» подачки он реагировал беспрестанными поцелуями в плечико и другие места, всячески демонстрируя свое всепоглощающее счастье. Его любви должны были завидовать – как иначе? Он считал себя звездой публицистики, жил в кредит – причем не по-детски, дорого жил, проявляя мастерскую изворотливость в оплате очередных платежей. Зная уровень его дохода, я понимала, что только полная отмороженность дарит человеку беспечность там, где пора кричать «караул!» Машина его была запредельно дорогой – он пользовался ею даже для похода за хлебом, ипотечная квартира в центре не имела никаких недостатков, кроме цены, но в случае с Бессоновым это было скорее преимущество.
Не все обращали внимание на странности Бессонова. Так случилось и тогда – многих он забавлял своими мыслями вслух. Благодаря покровительству Виталины его не поддергивали так, как могли бы. Само то, что она держала при себе этого прихвостня, было противно и вызывало сомнение в ее собственных качествах – таким было мое мнение.
Через месяц после ухода Виталины, когда я уже вполне освоилась с новым положением, Бессонов без стука ввалился ко мне в кабинет поутру, а конкретнее – ближе к полудню, и развалился на стуле. Я говорила по телефону и всем видом демонстрировала важность разговора и неуместность любых отвлекающих деталей. Я выразила недоумение по поводу отсутствия у сотрудников столь необходимого журналистам умения чувствовать ситуацию.
- Безусловно, интеллигентность – врожденная черта. Она либо есть, либо ее нет, - сказала я, глядя стеклянным взглядом рептилии поверх его головы. Он продолжал склабиться, развязно поддергивая ногтем стопочку самоклеющейся бумаги для заметок, лежащей со стороны посетителей на малахитовом настольном приборе Виталины. – В вашем случае, Михаил, я бы приложила все усилия к тому, чтобы развить в себе это качество.
- Вы вздумали меня учить, Лиза? – не меняя позы и выражения лица, уточнил Бессонов.
- Это моя обязанность, если вы не понимаете прописных истин, - ответила я. – Ваше присутствие рядом в то время, когда я разговариваю по телефону, далеко не всегда уместно. Прошу Вас впредь являться только по вызову.
Бессонов позеленел, выпрямился на стуле и перестал улыбаться. Видимо, он прогонял по просторам своей памяти то недавнее, счастливое время, когда общался с руководством на равных.  Секунду он обдумывал свой спич, а затем медленно проговорил:
- Я по вызову не работаю. А вам, Лиза, советую не забывать о том, что я здесь – с самых истоков.
Его лицо приобрело горделивое выражение
Я ответила:
- Вам не стоит продолжать приносить себя в жертву.
- Вы указываете мне на дверь? - усмехнулся в ответ Бессонов. – Вы пожалеете.
С этими словами он поднялся и вышел – юркнул за дверь и исчез, оставив после себя неприятное ощущение липкости. Антипатия была взаимной – при виде меня лицо Бессонова принимало ухмыляющееся выражение. Так смотрит видавший виды орел на неоперившегося цыпленка, пригодного скорее в пищу, чем для разговора на равных. Он никогда не упускал повода уколоть меня – в глаза и за спиной, а после описанного разговора активизировался. Он, наверняка, предвидел исход, но, видимо, не мог отказать себе в удовольствии сделать мне гадость. Что ж – у каждого свой выбор. Кажется, наши продажи не бьют рекордов? Не странно – бессоновская манера изложения больше подходила для желтой прессы, чем для стильного журнала по дизайну. Конечно, глянец есть глянец – я никогда не ставила себе задачи взорвать чьи-то мозги с его помощью, но изящества нам явно недоставало. Со страниц просто орал Бессонов, его было слишком много,  и следовало что-то делать с этой неприятностью. Я решила не поручать ему никаких серьезных репортажей. Это должно было подтолкнуть его к мысли оставить борт нашего корабля. Он некоторое время упорствовал: демонстративно курил целыми днями, болтался по офису без дела, разнося сплетни собственного сочинения и срывая сроки по порученным ему «второстепенным» материалам. Так продолжалось около полугода или даже дольше. Я просто перестала замечать Бессонова. Надо было просто выгнать его сразу – но мне претила мысль разделываться с любимчиком Виталины, стоило ей закрыть за собой дверь. За время своего вынужденного безделья далеко не глупый Бессонов набросал по редакции столько мин замедленного действия, что они продолжали срабатывать еще долго после его ухода. Лишенный брезгливости, этот человек «высветил» народу некоторые «темные пятна» моей биографии – в частности, эпизод моего знакомства с Лео был настолько гадок, что поверить в это было просто невозможно. И все верили. Сплетни доходили через десятые руки, были бесконечно далеки от правды, но настроения мне не поднимали. После очередной порции «подробностей» на свой счет я приняла твердое желание перестать миндальничать и, предъявив в глаза Бессонову обвинение в клевете, предложить ему публично извиниться и написать заявление об уходе.  Но напрягаться мне не пришлось: он будто почувствовал запах собственной паленой шкуры и ушел на больничный. Спустя две недели Лариса среди прочих бумаг принесла мне на подпись его заявление на увольнение.
- Бессонова будто «Вечерняя столица» подобрала, - сообщила Лариса как бы между делом, подавая заявление. Она быстро просчитала ситуацию и по мере возможности пыталась угодить мне  - в частности, по поводу этого клоуна.
- Приятная новость, - ответила я, с удовольствием направляя заявление в рассчетный. Я порадовалась тому, что все разрешилось без драки – как могло бы быть в случае с Бессоновым.
За фамильярность и сквернословие Бессонова не любили многие – не только я. Но, тем не менее, в ходе грандиозной работы по подрыву моей репутации, мерзавцу удалось приобрести ряд сторонников, тут же принявшихся обсуждать несправедливое отношение к «преданным» кадрам. Мне было досадно от этих обрывков подслушанных фраз, раздававшихся в разных местах редакции. Оказалось, что далеко не все в восторге от моих нововведений по поводу изменения подходов к стилю журнала – не по принципиальным соображениям, а просто в поддержку этого червяка, переползшего злословить в другое издание.
- Людей, как мух, всегда на дерьмо тянет. У Бессонова все-таки была репутация, - услышала я однажды полуоткрытой двери отдела продаж. Конечно, у меня репутации не было – ни хорошей, ни плохой. Видимо, с точки зрения многих, это было серьезным изъяном… Мне стало неприятно, в особенности еще и потому, что мимо двери я проходила неслышно – в тот день я была в мягких лодочках без каблука. Я хотела уйти, но какая-то мощная сила приковала меня к месту, заставив слушать до конца то, что меньше всего предназначалось для моих ушей.
- Этого дерьма было сверх меры – и ни хрена не продавалось, - ответил кто-то.
- Да и сейчас не лучше, - присоединился голос, похожий на Аллу.
- И то верно, - сказал еще кто-то и все засмеялись.
Мне надоело подслушивать, и я ушла, забыв о том, зачем направлялась в отдел продаж.
В бешенстве я вернулась к себе. «Что они себе позволяют? Всех надо разгонять к черту! От безделья маются целыми днями – сразу видно!... Продажи плохие? С чего бы им быть хорошими, если весь отдел занят сплетнями, до работы руки не доходят!» - накручивала я себя. До вечера я пришла в такое кипящее состояние, что чуть не поругалась с Лео, только он переступил порог. Он глянул на меня так, что мне перехотелось скандалить. А минутой позже произошел тот разговор, который привел меня к пониманию разницы между работой и руководством.
Основное, чему научил меня Лео – это рассудительность и сдержанность. Постепенно, очень постепенно я училась не рубить с плеча, не поддаваться эмоциям, принимать решения на основе анализа фактов. Я развила в себе эти качества настолько, насколько была способна – кажется, даже превзошла учителя. Но чем больше я понимала то, что предстоит в будущем, тем  скучнее и однообразнее становилась жизнь. Я становилась копией Лео, избавляясь от импульсивности и пожимая плечами в тех случаях, когда ситуация была просчитана мною с ошибкой. Значит, плохо считала, не учла всех факторов… Заблуждение в том, что все можно предвидеть, настолько во мне укоренилось, что меня начали раздражать люди, живущие минутой. Моя жизнь была расписана по этим самым минутам на три года, по часам – на пятилетку. Я чувствовала себя спокойно и счастливо. Никто не мог поколебать моей уверенности в завтрашнем дне. Лео был доволен мной, я – довольна Лео. Я становилась взрослее и самостоятельнее. Он становился старше, но не старел. Проблемы журнала рассосались сами собой. Не стану врать: это случилось далеко не сразу. Но после разговора с Лео я обрела уверенность в том, что при правильном отношении все станет так, как мне это нужно.
Вслед за Бессоновым я выдворила из редакции еще пару возмутителей своего спокойствия. Весьма неприятные были ситуации, я не хочу к ним возвращаться. О себе я узнала много нового, рассердилась, но в результате просто приняла решение забить на все. Злословить будут всегда – с этим не надо бороться. Пусть злословят – если других занятий не нашлось! Я должна быть выше толпы.
Продажи налаживались – новый стиль журнала давал свои результаты, и я ликовала! Бессонов истекал желчью со страниц «Вечерней столицы» - я была невозмутима. Своими недвусмысленными выпадами в мою сторону он только подчеркнул новизну подходов и увеличил интерес к нашему изданию, а когда понял, что реакция получилась обратной – замолчал, и продолжал злословить исключительно в кулуарах.
Девять
Мне исполнилось двадцать пять… Я помню этот день по минутам: сиреневые розы невероятной красоты от Лео, толпа посетителей в редакции. За неделю до этого дня я закончила ремонт офиса. Теперь все здесь было «перфекто», как и подобает редакции журнала по дизайну. Я принимала посетителей, окосела к обеду и до вечера только делала вид, что продолжаю принимать «за свое здоровье».
Лео приехал раньше обычного. Поднялся наверх, покивал, посверкал ослепительной улыбкой. В этот день он был красив, как никогда. Ему недавно стукнуло сорок три, и этот факт взросления ознаменовался несколькими серебристыми волосками на левом виске, замеченными мною при выходе из редакции, в тот день моего рождения. Это было трогательно, но неожиданно. Мне почему-то стало страшно: если даже Лео не властен над временем, то кто же? Выходит – никто. А над судьбами, над историей? Теория всеобщего порядка, где все по расписанию, все предрешено наперед, претерпевала сбой, в котором константа «Лео» изменила – пусть и совсем слегка – свою величину. Неизвестно до чего еще я бы додумалась по пути, но ступени закончились, мы оказались на улице. Яростно пищали стрижи – как и всегда в это время. Но один из голосов показался мне неимоверно близким и жалобным. Я немного отстала от Лео и заметила под деревом маленького птеродактеля. Слепой, сердитый от голода и совершенно беспомощный он барахтался в куче окурков, брошенных возле урны. Я не переношу свинство, и в другой раз с увлечением бы позлословила на тему косорукости любителей никотина. Но на этот раз птеродактиль отвлек меня. Он был настолько мил и жалок одновременно, что я, не раздумывая, сгребла его в ладошку и побежала за Лео, уже успевшего сесть в машину.
- Посмотри, Лео! У меня теперь есть собственный дракон! – сказала я и гордо раскрыла ладонь у Лео перед носом. От неожиданности он подпрыгнул и отпрянул к окну.
- Фу, Лиза! Что это за уродец? – спросил он, с опаской поглядывая на мою находку.
- Это Жорик! Посмотри, какой мощный намек на крылья! – с этими словами я поднесла своего нового питомца еще ближе к Лео – так, что он сморщился.
- Убери его, Лиза! Гадость-то какая… Надеюсь, ты не потащишь его в дом? – спросил Лео с робкой надеждой.
- А ты считаешь: надо его бросить на произвол судьбы? Конечно, возьму, - ответила я тоном, не предполагающим возражений.
- Он сдохнет, и ты расстроишься, - сказал Лео тоном пророка, но по тому, как я нахмурилась, тут же исправился: - Если кормить чем попало, конечно…
- Ты нароешь ему червей, - сказала я угрюмо.
- Похоже, день рождения сегодня у Жорика – как ты изволила наречь эту бестию, - имя маленького дракона Лео произнес подчеркнуто с насмешкой - мол, тоже мне – Жорик! Потом он продолжил:
 - Лиза, скажи мне: ты хоть раз видела стрижа, роющегося в земле? Они едят мошек.
- Ну и не надо, - обиделась я. – Я его сама накормлю! – заявила я, соображая, как стану отлавливать мошкару для Жорика.
Признаться, в Жорике трудно было заметить признаки внешней красоты: клюв размером во вселенную, щуплое, беспомощное тельце - пупырчатый кусок мяса, местами поросший грядущими перьями. Я так уцепилась за него, будто от того, что он выживет, зависела моя собственная жизнь.
Жорик оказался всеядным – его вполне удовлетворила мясная диета.
- Смотрю, ты делаешь упор на кровожадность с самого начала, - намекал на особенности питания Жорика Лео.
- Жестокий ты человек, - сказала я однажды Лео. Мне было обидно, что не все, что интересно мне, затрагивает его за душу. Я-то думала, что это так! Но практика продемонстрировала, что к будущему дракону Лео совершенно равнодушен. Жорик на это в отличие от меня не обижался и отлично развивался: за две недели он утратил всяческое сходство с земноводным, покрывшись атласными черными перышками. Я научила его летать и отпустила – как настоящая мать, смахнув слезу.
Эта история вплотную подвела меня к мысли, что я готова к материнству – но не тут-то было. В течение первых шести месяцев заведения потомства я не слишком переживала: всякое бывает. Но чем больше проходило времени, тем мрачнее я становилась. До недавнего времени я была чрезвычайно горда собой во всех отношениях: я вышла замуж за того, кого люблю, я вполне реализована – благодаря журналу, я не «залетела» потому, что мы с Лео подходили к вопросам деторождения правильно. В последнем я уже сомневалась: если все так уж хорошо, то я бы уже донашивала нашего ребенка – девочку, хотя Лео хотел мальчика. Он, кстати, совершенно не волновался и пытался успокоить и меня. Это было сложно. День ото дня я мрачнела и, наконец, отправилась к врачу. Около двух недель меня обследовали и так, и этак. Я и Лео сдали бесчисленное количество анализов, ответили на миллион вопросов… Чем дольше это продолжалось, тем меньше я верила в то, что мне когда-то скажут то, о чем я хочу услышать. Я стала нервной, агрессивной и обидчивой: мне казалось, что все знают, что у меня проблемы с зачатием и жалеют меня. Это было унизительно. Я привыкла побеждать, вызывать жалость считала стыдным и недостойным и старалась жить так, чтобы вызывать скорее зависть, чем сочувствие.
Наконец, обследование закончилось, и нам с Лео зачитали приговор. Я ожидала чего угодно: долгого лечения, бешеной стоимости услуг, искусственного оплодотворения. Врач говорил долго, путано и, на мой взгляд, туманно. Я перестала воспринимать этот сухой, пресыщенный непонятными терминами доклад,  с того момента, когда поняла, что детей мне не видать ввиду какой-то уникальной патологии. 
Лео видел, что со мной происходит: я сдерживала слезы. Врач наговорился, выдал нам с Лео папку с документами по обследованию. Мне казалось, что я вижу себя со стороны. Происходившее не было похоже на правду, и когда Лео уточнил название иностранной клиники, где нам могли помочь – возможно, но не факт! – я взяла себя в руки. Мне хотелось плюнуть в  безразличное лицо врача – да ему вообще на все наплевать! Он не понравился мне сразу, но я не стала говорить с Лео об этом, а сейчас пожалела. Не стоило связываться с этими шарлатанами, если была хоть тень сомнения… Только время потратили, они ничего не смыслят – это же очевидно!
С того дня начались наши с Лео почти двухлетние мытарства по клиникам мира. Мы были в Европе, Израиле, Америке… Надежда – упрямая штука. Она ни за что не хотела оставлять нас, подсовывая очередных светил в области репродуктивной медицины. Несмотря на свою занятость, Лео нашел время на то, чтобы поддержать меня и быть рядом, когда того требовали обстоятельства. Он был терпелив и нежен, и мне казалось, что он верит в благополучный исход. Силы, время, деньги – казалось, вся наша жизнь сосредоточилась на этом человеке будущего, никак не желавшем зацепиться в моем, как оказалось, чахлом организме. Я страдала, страдала так сильно, что почти привыкла быть несчастной. Как странно: сейчас я совершенно не испытываю комплексов по поводу того, что бездетна. По крайней мере, я все сделала для того, чтобы это изменить. Постепенно роль мученицы мне стала надоедать, да и Лео выказывал беспокойство только по поводу моего здоровья: гипотетический ребенок напрягал меня, оставляя слишком мало внимания для Лео. Мы будто поменялись местами: теперь он сетовал на то, что меня никогда нет дома, что мои мысли заняты исключительно одним больным вопросом – этим ребенком. Посещая меня в очередном месте лечения, Лео старался говорить со мной о чем угодно, кроме того, о чем кричали мои глаза – ребенок, ребенок, ребенок! Сначала я обижалась, считая, что Лео безразличен, но когда он предложил усыновить чужого малыша, я пришла в себя. Чужого я не хотела – мне нужен был свой. Припоминаю этот разговор: Лео был серьезен, рассудителен и очень волновался. Ему невыносимо наблюдать мои страдания, возможно, следует просто отпустить ситуацию. К тому же, надежда есть и довольно сильная. Ты же помнишь, что сказали тебе месяц назад в той клинике? Ну, вот – и он помнит. Да он просто не узнает меня! Я не умею ждать. Он согласен, это непросто. Но и вопрос не из легких.
- А ребенка можно просто взять из детдома. Подумай, - сказал он напоследок, и мне показалось, что глаза у него влажные. Возможно, что только показалось: в начале фразы он отошел к окну и намеренно говорил спиной. Мужчины не плачут, я это знаю…
Милый, добрый мой Лео… Чужой ребенок не спасал меня… Я так боялась, что без пары собственных толстощеких младенцев надоем тебе!... У меня не было права думать так: прежде всего Лео любил меня, а потом все остальное. Тогда я поняла это и успокоилась – не сразу, но уже через некоторое время я сосредоточила свои мысли по поводу детей на том скором времени, когда медицина достигнет должного уровня для того, чтобы мы с Лео познали радость отцовства. Два года блужданий по пустыне в поисках обетованной земли дали свой результат: я набралась терпения и вернулась к нормальной жизни. В принципе, на том этапе, моему журналу уже не были слишком критичны мои отлучки – все было отлажено и шло своим чередом. Я вернулась на работу, научилась водить машину. Выучила французский. Стала больше и регулярнее заниматься спортом. Завела котенка – крохотное дымчатое чудо, со временем превратившееся в ленивую и избалованную плутовку. Я подобрала ее на улице – бедняга душещипательно пищала в подворотне, неподалеку от моего офиса. Я равнодушна, даже несколько брезглива к животным. Этого котенка я подобрала в приступе жалости, обрушившейся на меня внезапно.
- Какой ты маленький и жалкий!... – сказала я страдальцу и присела на корточки, чтобы погладить. – Где твоя мама? – спросила я в надежде, что все не так плохо, и посмотрела по сторонам.
Котенок по-своему меня понял, принявшись тереться о туфли и мяукать еще жалобнее.
Я назвала его Васькой и поселила в гараже, откуда проходимец быстро перебрался в дом.
- Жалко, что кошечка, - сказала Раиса.
- Вы уверены? Я его уже Васькой назвала, - поделилась я.
- Ну, имя еще редко меняло пол, - укоризненно ответила Раиса. – Можно переназвать.
- Пусть уже будет Васька – отзывается, - предложила я.
- Да хоть Петька! Ваш кот – можете называть, как нравится.
Так и осталась Васька Васькой. На какое-то время она развлекла меня – пока приходилось учить ее не гадить в доме и бороться с блохами. Кошка оказалась на редкость способной, быстро усвоив правила хорошего тона. Даже Лео не устоял перед ее обаянием, разрешив однажды остаться на ночь в доме. Больше Васька в гараж не возвращалась.
Казалось, все стало, как прежде. Я вовсю старалась быть счастливой, но навязчивая мысль о ребенке ни за что не хотела меня оставлять. Я не знаю, но видимо со мной произошло что-то необратимое… Внешне я была полностью довольна жизнью и источала оптимизм, но … По ночам меня мучили кошмары, особенно когда я оставалась одна: тяжелые, страшные «они» слетались к моей кровати, усаживаясь в ногах - и я просыпалась с криком затравленного зверя. Говорить об этом было стыдно. К тому времени я уже достаточно повзрослела, чтобы плакаться Лео по всякому поводу. Да и не хотелось: прочная духовная связь между нами дала брешь. Я понимала, что Лео здесь не причем, но нехорошая мысль о том, что  дети у нас не родятся не по моей, а по его вине не давала мне покоя. Медицина могла ошибиться – пойти по неверному пути. Я упорно отказывалась осознавать услышанное: причина во мне. Иногда наступало прозрение: поголовно все врачи не могли ошибаться... Тогда, вместо того, чтобы примириться с реальностью, я начинала злиться на Лео за его осведомленность по поводу непозволительной терпимости в отношении моего уродства  – с моей точки зрения. «Рано или поздно он захочет детей. Я не могу их дать ему. Он подсознательно станет искать ту, которая сможет…» - думала я. Хуже всего было то, что Лео нарочно или непроизвольно перестал искать общения со мной. Его яростная первоначальная страсть успокоилась, перейдя в более спокойную фазу. Это не было приговором нашим чувствам – они просто изменялись, взрослели. Но тогда я не хотела этого понимать. «Почему он стал так спокоен? Считает, что бракованная, неспособная родить ребенка женщина никуда не денется от него?» - накручивала я себя, в глубине души понимая, как несправедлива. Я всюду искала подвох, издевку – даже в совершенно обычных, житейских ситуациях. Однажды Лео сказал о том, что в субботу нас ждут на крестины: у одного из его друзей родился третий по счету внук.
- Трижды герой, - пошутил Лео и улыбнулся, но увидев мое перекошенное лицо, осекся. – Что с тобой? Что-то не так?
Я молча вышла из комнаты: из-за подступивших слез я не могла говорить. Поведение Лео казалось мне прямым укором. Кто-то рожает целыми трио, я же не в состоянии соорудить даже солиста.
- Так нельзя, Лиза, - сказал Лео, когда я нарыдалась всласть. – Ты хочешь быть обиженной, а обижаешь меня.
- Не думала, что ты эгоистичен настолько, - ответила я, всхлипывая, но одернулась. – Нет, ты не виноват… Меня изводит собственная ущербность.
- Какая ущербность, Лиза? Врачи говорят, что ничего фатального с тобой не происходит. Ну, не плачь, - сказал он и притянул меня к себе. Я тут же накуксилась и заскулила.
Такие сцены стали типичными для наших отношений. Не то, чтобы нравился мне ореол мученицы – просто я обжилась в этой роли, снова ощутив себя юной и нуждающейся в опеке, как это было в дни нашего знакомства с Лео. Я постоянно сравнивала его отношение тогда и сейчас, и слишком спокойное «сегодня» вгоняло меня в панику в меланхолию. Он охладел ко мне, его неистовая страсть переросла в бытовую привязанность – тому было бесчисленное множество свидетельств. Прежде всего, из нашей практики исчез спонтанный секс. Меня, озабоченную проблемой заведения потомства, это поначалу не обеспокоило – с определенного времени я занималась сексом по расписанию, по «правильным» дням. Замеры базальной температуры интересовали меня куда больше, чем желание Лео, усмиренное им из соображений того же пресловутого такта. Моя потребность в воспроизведении немного успокоилась, но не исчезла  - всякий раз во время секса я думала о ребенке, о том, что «возможно, на этот раз…», пока не сформировала в себе устойчивое безразличие к процессу, порой граничащее со страхом «не оправдать».  Трудно испытывать испепеляющую страсть к такой женщине – я понимала это, но измениться было не в моих силах.
И все-таки, мысль о том, что возможно детей и не будет, постепенно перестала причинять острую боль. Я порылась в своих чувствах, пытаясь найти то, отчего раньше моя душа визжала от восторга и возносилась в небеса. Я смотрела на Лео, пытаясь найти в себе намек на прежнее желание – и не находила. Теперь его совершенство раздражало меня. Те качества, от которых некогда в бурном восторге кружилась голова, теперь имели обратное воздействие. Время, когда я признавала его экспертом во всех вопросах, давно миновало. Определенно, в ряде вопросов он знал более прочих, но то, что за время совместной жизни Лео не углубил своих знаний ни на йоту, меня смущало. Это отдавало фанфаронством, демонстрировало показное, но не истинное увлечение рядом вопросов, в числе которых культура занимала не последнее место. Лео имел ряд заготовок, которыми регулярно пользовался – за десять лет я выучила их наизусть. Он не интересовался вопросами культуры – это была лишь роль знатока и глубокого ценителя. Ни у кого не возникало сомнений по поводу подлинности увлечения Лео изобразительным искусством: в постоянных странствиях он находил время для посещений разнообразных галерей, часто одних и тех же – новое его не особо увлекало. Хотя, справедливости ради, отмечу, что в уголки современного искусства он попадал набегами. Тепла в отзывах об увиденном я не слышала, потому и считаю отношение Лео к искусству поверхностным. Что его интересовало на самом деле, так это деньги – он делал их из воздуха, и этот профессионализм стал одним из поводов к самолюбованию, помимо отличного внешнего вида и умения нравиться широким слоям публики, и… Досадно, но перечисляя сомнительные достоинства Лео, поневоле начинаешь поддаваться его обаянию. Иногда я это делаю вслух – в кругу давних друзей, иногда просто позволяю другим истекать слюной по поводу гениальности Лео. Эта сублимация возвращает меня в те недавние сравнительно времена, когда я любила… Пора назвать вещи своими именами, любви давно нет – есть привычка считать любовью то, что осталось. Зачем обманываться? Однажды я поняла, что мои мертвые чувства к Лео не оживит даже волшебная живая вода. И вовсе не отсутствие ребенка было тому причиной – я выросла и больше не нуждалась в покровительстве, а Лео больше не мог с моей помощью удовлетворять отцовские инстинкты. Постоянные копания в себе и бессмысленность существования подтолкнули меня к преступной мысли: а может, счастье возможно не только под крылом у Лео?...
 Эта мысль никогда не имела четких очертаний и скорее была вариацией на тему. С тех пор, как Лео вошел в мою жизнь, думать ни о ком другом я не могла. Спустя время, когда чувство к Лео стало затухать, возобновился интерес к тому, как весь остальной мир, реагирует на меня, как секс-объект. Я не хотела отдавать себе отчета в происходящем. Этот сказочно прекрасный парень возле метро – его силуэт врезался мне в память, и не дает покоя и по сей день. Он даже не знает, что я есть – и пусть, это как любоваться красивым лицом на борде, обычная эстетика, но ловишь себя на мысли, что если оказываешься рядом с этим местом, то сразу ищешь глазами. Только борд хотя бы некоторое время статичен, а вот сказочный красавец в том месте больше не появлялся – и это было нормально. Даже если бы чудо произошло, и он снова бы оказался там – отрешенное, с удивительно правильными чертами задумчивое лицо, какое обычно бывает у поэтов или философов, красиво потрепанная джинсовая одежда… То ничего бы не было – он интересовал меня, как яркая модель для воображения, и был хорош именно в этой роли. Потом, он был непозволительно молод – возможно, ему нет даже двадцати. Я даже представила себе, как я останавливаю машину неподалеку, подхожу к нему и думаю, что сказать для начала, но меня опережает несуразно хорошенькая девочка.
- Прости, я так опоздала!... – извиняется она без всякого чувства вины в голосе, задумчивость оставляет его лицо – они смачно целуются. Никакой он не поэт, и тем более не философ – понимаю я, потому что лицо у него становится счастливым и самодовольным. Он торжествующе поглядывает по сторонам, будто жалея, что никто вокруг не обратил внимания на то, как долго и терпеливо он ждал и теперь вознагражден. Кроме меня – но я пристыженно удаляюсь, радуясь, что не выдала себя.
Эти фантазии стали первым свидетельством того, что начинало происходить в моей голове. Вспоминая прекрасного незнакомца, я ощущала легкую эйфорию и ускорение сердцебиения. Это было забавно, если вспомнить то, что до недавнего времени все подобные моменты были связаны исключительно с Лео. События с несостоявшимся ребенком нарушили привычное равновесие. Вселенная желания с Лео в центре взорвалась, рассыпавшись метеоритным дождем надоедливых воспоминаний. Я знала, что он ни в чем не виноват, но изменить ничего не могла – я лишь делала вид, что все по-прежнему. Лео делал вид, что верит, но оба знали, что это не так…  Мне стали сниться коллеги по работе: я выделывала с ними, черт знает что, просыпаясь с приятным послевкусием. Днем я поглядывала на героев моих эротических грез и удивлялась сама себе – эти люди не притягивали меня ничем днем, ночами продолжая являться мне в горячих и бесстыдных сценах. Я не придавала этому особого значения, хотя одно было ясно: нечто, казалось давно пережитое и позабытое, снова забродило во мне. Новые гормоны были насмешливее и назойливее прежних – они знали мои болевые точки, слабые места… Почти так, как Лео – и я яростно и отчаянно боролась с этой непреложной истиной. В конце концов, имей я сравнение – возможно, Лео не был бы так уж неподражаем. Но тот факт, что во сне я легко позволяла делать с собой чуть ли не каждому встречному, после пробуждения вызывало только брезгливость. Я щепетильна в вопросах личной гигиены, всюду вижу источник заразы, запах чужого тела может вызвать у меня тошноту и головокружение. Даже не могу сказать, какая сторона измены вызывает у меня большее отвращение – моральная или физическая. Возможно, если бы моим мужем был обычный человек, было бы проще, но это был Лео, идеальный во всех отношениях настолько, насколько это позволено человеку. И чем сильнее я сопротивлялась этому, пытаясь забросать землей высоченный пьедестал, с которого Лео взирал на мои терзания – тем более тщетными оказывались попытки. Нельзя было не видеть того, что даже недостатки Лео можно спокойно принимать за достоинства. Мои придирки к нему рассыпались в прах – стоило лишь задать провокационный вопрос в желании «поддеть» своего былого кумира, поймать на несоответствии. Он легко и с достоинством отражал все мои нападки, терпеливо поясняя свое равнодушие к апогею Пикассо или современному корейскому кинематографу. Оказывалось, что от равнодушия он далек – просто я озабочена, невнимательна, отвечаю невпопад на вопросы, забываю о теме беседы.
- Мне порой кажется, что я говорю сам с собой. Особенно, когда дело заходит об искусстве, - сказал мне Лео однажды и улыбнулся. Улыбка была невеселой.
- Это неправда. Просто я люблю диалог, а ты думаешь, что мне нужна лекция, и так уходишь в дебри, что я и вправду забываю, о чем шла речь, - ответила я, борясь с раздражением.
Конечно, я невнимательна. И вообще, мои требования к совместной жизни не имеют ничего общего с тем, как живут люди в семьях. А как они живут? Мы с мамой жили дружно – когда виделись. Это было вечерами, недолго, но каждый день. Семья Лео была полной, но он почти ничего не мог рассказать – в основном, вспоминал детство, по сути ничего особенного. Говорил, что не помнит ничего интересного. Он был поздним ребенком, родители умерли за несколько лет до того, как у него появилась я. Не стану врать: я была довольна отсутствием родственников со стороны мужа. Возможно, он думал то же самое в отношении меня. Вероятно, что будь мама жива, наши отношения с Лео развивались бы несколько иначе – я была очень привязана к ней, ее мнение по многим вопросам было для меня ключевым. Постепенно Лео заменил ее, став единственным человеком, способным изменить принятые мной решения. Они с мамой одного года рождения – такая забавная деталь. Это единственное, что можно найти общего у этих людей. Лео спокоен и уверен в себе, любит быть в центре внимания - мама имела несомненную склонность к неврастении, шумного общества не любила, предпочитая общение с глазу на глаз. Напротив: невозможно представить Лео без хаотичного перемещения по увеселительным заведениям разной направленности – он здесь, как рыба в воде. Мама относилась к подобным местам с опаской, даже с брезгливостью – потому, видимо, что за всю жизнь была в ресторанах считанное количество раз, да и то в юности, во времена ее скоротечного брака. Лео никогда не брюзжал по поводу утраченной стабильности, как это свойственно многим жителям бывшего СССР, маму часто посещала ностальгия по бесплатному высшему образованию и доступным, хотя и скромным продуктам питания. Она вспоминала свое босоногое детство, когда прилавки магазинов были завалены дорогими по тогдашним меркам и потому невостребованными конфетами ассорти, морской капустой и свежезамороженными кальмарами, непригодными в пищу с точки зрения советского человека. Все это добро бесследно исчезло в девяностые, постепенно сменившись поголовным импортом непривычного вкуса и сомнительного качества, к новому мама так и не успела привыкнуть – все ей казалось хуже, чем «тогда». Лео провел девяностые в Штатах. В благоприятных условиях всеобщего изобилия, резко контрастирующего с постсоветским развалом, буржуазные замашки Лео окрепли и возмужали. Он уверовал в собственную гениальность в финансовых вопросах, всласть наелся сандвичей, и зачем-то вернулся на родину. По его версии – чтоб встретить меня. Мне нравилось, когда он это говорил, нравится и сейчас. Даже если нам не суждено больше встретиться.
С чего я вообще решила сравнивать Лео и маму? Больше всего потому, что эти люди заботились обо мне, хотя Лео пришлось хлебнуть больше: взрослые дети – большие проблемы. От моих проблем он, похоже, устал – и пропал, будто обиделся, что я не хочу больше поверять ему своих тайн. Я просто не могла – сама не понимала, что со мной происходит. А Лео знал и ушел, дав мне возможность разобраться в том, с чем я живу уже не один день и даже год.
Десять
   Этот мальчик появился в редакции около трех лет назад – хрупкий, скуластый азиат, кореец, предки которого уже пару поколений жили на берегах Днепра и занимались сельским хозяйством. В один из теплых, летних дней Ван появился на пороге моего кабинета во всем блеске своей отмороженности: вместо прически – яростный беспорядок, татуированные руки с множеством фенек и браслетов, серьги в обоих ушах, брюки цвета коралла. Это было великолепно! До сих пор никто в моих глазах не мог тягаться с талантом Лео выглядеть вызывающе и стильно одновременно. Одному богу известно, в каких стоках были куплены Ваном эти вещи. Они не стоили больших денег, но то, с каким достоинством носил их хозяин, сражало наповал. Трудно было поверить, что столь необычно одетый парень собирается занять вакантное место в бухгалтерии журнала. Я смутилась, спряталась за строгой маской, спешно натянутой в плане защиты от нахлынувших эмоций, и постаралась выпроводить его поскорее к месту непосредственного исполнения  обязанностей. Родители назвали его Иваном, с фамилией Ким это звучало вполне современно – подобная эклектика нынче в порядке вещей. Я придумала ему более уместное имя Ван, хотя не решалась его обнародовать из соображений расовой толерантности. Ваня только вчера бойко спрыгнул со студенческой скамьи, из активов владел дипломом, двадцатью двумя годами возраста, хорошей лексикой и восточным уважением к старшим. Отсюда это и началось – в редкие посещения моего кабинета он был подчеркнуто вежлив и уважителен, будто  мне было не двадцать семь, а хотя бы сорок. Меня это веселило: атмосфера в редакции моими усилиями стала максимально демократичной, большинство сотрудников обращались друг к другу, в том числе и ко мне, на «ты», но Ваня избегал фамильярности.
- Мне так проще, - оправдывался он перед коллегами, когда те его поддергивали. Моложе его в редакции не было, и научиться «тыкать» всем без разбору ему оказалось непросто.
Но это все не так важно. Ван никогда не занял бы в моей жизни хоть сколько-нибудь значимое место, если бы не Новый год. По моему указанию было куплено много шампанского и арендован банкетный зал неподалеку. Для Вани шампанского оказалось слишком много – от принятого он стал безудержно весел и прост, не в пример обычному сдержанному поведению. Он плясал без удержу, не придираясь к музыке, подпевал исполнителям, запивал это шампанским и снова плясал и пел. Уже еле стоя на ногах, пригласил меня на танец, чего из принципа субординации не делал никто. Трудно было не поддаться его веселому куражу, и я пошла. Он весь напрягся, безрезультатно пытаясь придать четкость своим движениям. Его лицо приобрело сосредоточенное выражение – настолько, что я подумала о том, что это приглашение на танец было изначально в его планах, но на трезвую голову он не решался осуществить затею. Мы сделали всего десяток шагов – и случился казус. Выпитое сверх нормы шампанское подшутило над Ваней: он зацепился за чей-то стул, потеряв равновесие, упал – и будто забыл обо мне, потому, что некоторое время оставался лежать на полу, соображая, что стряслось. Потом с усилием поднялся под всеобщий хохот. Я не пострадала – неожиданная потеря партнера рассмешила меня больше всех. Он отделался небольшой ссадиной, хотя летел, как птица. Праздничный вечер подходил к концу, Ванин звездный полет подвел финишную черту, подсказывая, что пора расходиться, пока все целы. Уезжая, я видела немного протрезвевшего Ваню, засыпающего в ожидании такси в компании более трезвых коллег.
Казалось бы, рядовой инцидент не должен был оставить отпечатка в памяти. Но чем больше всплывали в памяти Ванино лицо и детали его неожиданного падения, тем более странные мысли лезли мне в голову. В итоге я пришла к нетривиальной мысли о том, что Ваня влюблен в меня, напился от безнадеги, и теперь наверняка страдает. В его облике трудно было найти внешние признаки, способные заинтересовать меня ранее – в противоположность атлетически сложенному и прекрасному во всех отношениях Лео, Ваня был заморышем. Но он был еще слишком молод, и это многое извиняло. Возможно, в его годы и Лео не был настолько блистательным, как сейчас. После смешного инцидента мы встретились с Ваней поутру на входе в офис. Хотя все выглядело невинно, я снова подумала о том, что встреча спланирована. Он поздоровался, распахнул передо мной дверь, я кивнула в знак признательности и прошла, а он пошел следом, пока наши пути не разошлись. Точеные черты его лица всю дорогу стояли перед моими глазами, и я думала о том, какие красивые у него губы и дерзкие глаза. Ни слова сказано не было, но я упорно вспоминала детали новогоднего вечера.
«Я глупею, безудержно и стремительно», - подвела я итог нашему совместному шествию, расходясь с Ваней в противоположные стороны по коридору.  Остаток дня я пребывала в прекрасном настроении, моделируя изменение Ваниного имиджа в соответствии с собственными предпочтениями.
Происходящее со мной выглядело, как форменная глупость: обычная пьяная выходка - не повод для шекспировских страстей. Но к тому времени я была настолько изнурена последствиями бесчисленных попыток деторождения, своими истериками, якобы равнодушием Лео, что искала что-то или кого-то, способных расшевелить мое коматозное состояние. Мои нерастраченные материнские инстинкты судорожно уцепились за Ваню - другого пояснения я не вижу. Я стала обращать внимание, как обаятельно он улыбается. Эти улыбки не были адресованы никому конкретно: наушники с постоянно включенной музыкой исключали всякую возможность Вани ассимилировать в редакции. Он улыбался своим мыслям, или виду за окном, становясь в такие моменты загадочным не на шутку. О чем он думал? О неизвестной мне девушке? О текстах песен? Однажды он почувствовал мой взгляд, улыбнулся мне лично и скромно отвел глаза. Это взволновало меня невероятно – я почувствовала, что со мной происходит то, чего происходить не должно: я влюбляюсь в мальчишку с улицы… Место, освобожденное Лео, не могло пустовать, я подсознательно искала кандидата. Это было гадко – я сопротивлялась всей душой. Хотя я понимала, что никакие сравнения этих мужчин неуместны, упорно продолжала сравнивать. В ходе сравнений Лео терялся, Ван оставался в центре моих лихорадочных дум. Казалось, он все время был рядом – будто стоял за спиной. Вечерами я старалась теснее общаться с Лео, пытаясь укрепить его позиции в своем сердце. Тщетно: пытаясь слушать его ответы на заданные мною вопросы, я вспоминала Ваню и отвлекалась, а Лео сердился.
- Для чего ты пристаешь, если не слушаешь меня? – спрашивал Лео, замечая мой стекленеющий взгляд.
Душа моя в то время пребывала в сильнейшем смятении. Наблюдать своего нового кумира я могла исключительно редко – то при случайной встрече в коридоре офиса, то проходя мимо открытой двери бухгалтерии. Однажды я не удержалась и вошла – мне показалось, что кроме Вани, в кабинете не было никого. Действительно: в тот послеобеденный час он трудился в одиночестве. Я попыталась придать голосу столько страстности, сколько это уместно в рабочей обстановке, и спросила, где его начальник. Ванин взгляд был настолько же понимающим, насколько мой вопрос переполнен чувством. Он улыбнулся, как взрослый, видавший виды соблазнитель, и отвечал:
- Ольга Петровна второй день в отпуске. Вы сами ее отпустили.
Я покраснела.
- В самом деле… - сказала я в ответ, опуская глаза. Повод для беседы был выбран самый неподходящий, шитый белыми нитками: Ольга Петровна уходила в отпуск, не закрыв квартальный отчет, я отпустила ее после долгих уговоров и убеждений. Чтобы сгладить нелепость ситуации я добавила:
- Совсем забыла в суете…
Я отвела взгляд. Во рту пересохло.
- Может, я помогу? – спросил Ваня услужливо.
- Нет-нет, это подождет, - спешно ответила я и сбежала.
Он все знал – это не вызывало сомнений. Знал и немного забавлялся. Мне было не до развлечений. «Идиотка!» - клеймила я себя, укрывшись в кабинете. Нестерпимый стыд накалил меня изнутри, придав лицу пунцовый цвет до конца дня. Каждый шорох в приемной вводил меня в панику – мне казалось, что это должен быть Ваня, получивший несомненные доказательства моей симпатии и явившийся за новыми - по какому-то «важному» делу…
Конечно, он был умнее и не спешил наслаждаться своим триумфом. Вместо Вани зашла Лариса с приказом на подпись, посмотрела на меня с беспокойством.
- С Вами все нормально? Вы вся горите, - сказала она.
- Душно, - ответила я, стараясь собраться. – Надо проветрить.
- Открыть окно? – поинтересовалась Лариса.
Этот допрос был невыносим.
- Пожалуй, - согласилась я только с тем, чтоб избавиться от ее навязчивой заботы.
Приоткрыв окно, Лариса удалилась. Я набрала Лео – «абонент розмовляв». Как я хваталась за него, как искала!... Будь я сороконожкой, или хотя бы пауком – я зацепилась бы за него всеми лапами, но я всего лишь человек, у меня только две руки и телефон, а в случае с Лео это практически ничего…
Часы показывали начало седьмого, рабочий день закончился… Я слышала, как несколько минут назад ушла Лариса – она всегда спешила домой, несмотря на то, что никто ее не ждал. Полезная привычка уходить вовремя с работы сохранилось у нее с тех времен, когда ее личная жизнь была относительно налажена. Я слышала, как хлопали двери, раздавались шаги по коридору – сотрудники редакции разбегались по домам.
Постепенно шум затих. «Интересно, - думала я. - Ваня еще тут или уже ушел?» Оттого, что он может быть еще рядом, пульс участился. Что гадать? Я подняла трубку и набрала номер бухгалтерии. Его голос отозвался с того конца провода – я тут же нажала на рычаг. Почему он не уходит? Зачем сидит на работе после того, как все разошлись? Может, он все-таки… Нет, нет – этого не может быть, он не может думать обо мне! Даже если думает – это не приведет ни к чему: прежде всего потому, что у меня есть Лео и я люблю его. Конечно, люблю! То, что происходит со мной сейчас – следствие временного разлада психики на почве бессмысленного существования. Я прислушалась: в офисе тишина. А зачем здесь сижу я? Караулю Ваню? Роюсь в себе, пытаясь утвердиться в мысли, что все это скоро пройдет?
Я подошла к окну. Там, за стеклом, в безоблачной синеве вечернего неба безумствовали стрижи. «Так и я – мечусь хаотично, без цели, без смысла», - подумала я. Что-то фальшивое было в этой мысли, фальшивое и надуманное, рожденное привычкой к красивым, но далеким от реальности образам даже наедине с собой. Тут же вмешалась совесть, и подсказала правду: «Cтрижи со смыслом, а ты без. Они добывают пропитание – ты сходишь с ума от скуки, в этом разница». Взгляд мой опустился на тротуар, сердце екнуло: на улицу бодро вышел Ваня и скрылся в подворотне дома напротив. Это было немыслимо: несносный мальчишка врывался в мои мысли, лишь стоило мне на секунду удалиться от его персоны! Если бы Жорик был со мной… Я бы отправила его следом за Ваней без страха быть уличенной в шпионстве – никому не придет в голову подозревать в слежке обычного стрижа, каких в городе пруд пруди в это время. Устав суетиться в воздухе, они опускаются на провода, становясь похожими на постоянно меняющуюся партитуру – будто в голове у композитора одновременно звучит миллион мелодий, он не может сосредоточиться не на одной из них и беспрестанно меняет нотный рисунок. Да-да – мне нужен Жорик! Он обязательно поможет, я знаю – ведь когда-то и я ему помогла. Это может показаться безумием, но я стала вглядываться в полчища суетливых стрижей за окном – я искала Жорика.
Одиннадцать
- Научить тебя летать? – спросил у меня Жорик, сделав первый самостоятельный взмах крыльями.
- Сначала сам научись, как следует, - отрезвляюще ответила я.
- Я умею, умею, умею! – хвастался Жорик, демонстрируя, что достаточно закрепил навыки.
- Будь счастлив, Жорик! – сказала я тогда, любуясь его успехами. – Не забывай!... Может и правда, научишь меня летать – когда-нибудь, не сейчас. Сейчас тебе не до меня…
С тех пор минуло около года. Я была уверена в том, что Жорик жив и здравствует – иначе просто и быть не могло. Он, определенно, везунчик, каких мало – в противном случае я не нашла бы его в прошлом году в облике крошечного дракона, превратившегося в прекрасную птицу всего спустя месяц.
 Наверно, он почувствовал, что нужен мне. Поверить в это очень трудно, но Жорик появился у меня на подоконнике следующим вечером, когда неравная битва с любовью начала меня изнурять. Не знаю, зачем, но в конце рабочего дня я снова стояла у окна – наверно, для того, чтобы убедиться в том, что Ваня покидает офис. Я заняла свою позицию ровно в шесть, боясь пропустить «объект», хотя и подозревала, что он редко спешит. Подойдя к окну, я поняла, что сошла с ума – Жорик сидел в метре от стекла, на электропроводе, запутанном в листве деревьев.
- Здравствуй, Лиза! – закричал он радостно и сделал кружок перед самым окном – чтобы я могла рассмотреть и узнать его. – Ты меня помнишь?
- Жорик! Голубчик! Как я могу забыть тебя? – ответила я и улыбнулась. – Все время вспоминаю…
- И я! И я вспоминаю, - вторил Жорик, усаживаясь снова на провод напротив окна.
- Как ты? Я все хочу знать! – сказала я.
- Отлично, Лиза! Я был в дальних краях. Там все чудное, необычное, но дома мне нравится больше. А ты, Лиза? Как ты?
- Я? Да как сказать, Жорик… - мямлила я, не желая омрачать встречу дурацкими признаниями.
- Говори, Лиза! – потребовал Жорик. – От друзей не скрывают правду! А мы друзья.
- Пожалуй, - кивнула я, и, помолчав немного, добавила: - Я растеряна, Жорик. Мне кажется, что я могу влюбиться снова. Все остальное хорошо.
- А влюбиться чем плохо? – удивился Жорик.
- Я уже влюблена. В Лео. Давно… Второй любви не должно быть, - неуверенно ответила я.
- Точно, - вздохнул Жорик. – А может, это не любовь? – спросил он и запутал меня окончательно.
- Что – не любовь? Прежняя или новая? – спросила я в полной растерянности.
- Обе, Лиза, обе… – продолжал настырный Жорик.
- Ах,  я уже ничего не знаю, - ответила я обреченно. – Все было так просто и понятно, пока я не придумала заводить ребенка. Теперь – ни ребенка, ни покоя. В голове – бардак. Помоги разобраться, Жорик!...- попросила я.
- Как, Лиза?
- Я хочу узнать о нем что-то. Его зовут Ван, сейчас я покажу тебе его! – заторопилась я, счастливая оттого, что есть с кем поговорить о предмете своей страсти. – Я хочу, чтобы ты полетел за ним… - сказала я и покраснела. – Ты можешь считать это недостойным занятием, но как иначе я пойму, что мы не должны быть вместе, что у него куча недостатков, за которые я зацеплюсь и охладею.
- Стоп, Лиза! – прервал меня Жорик. – Ты должна сделать это сама.
- Что, Жорик? – удивилась я.
- Полететь и увидеть, - без тени сомнения ответил Жорик, будто летать и шпионить было обычным для человека занятием.
Заметив мои сомнения, он напомнил:
- Помнится, ты сама просила меня научить тебя летать – «когда-нибудь». Это время настало, Лиза! Решайся!
В памяти промелькнула мама, Лео, не родившийся ребенок без конкретных примет, похожий на коллективный портрет херувима с полотен старых мастеров. И Ваня – он, наконец, вышел на улицу и снова направился к дому напротив, пытаясь скрыться в подворотне… Я должна, должна убедиться в том, что он не достоин меня, что он плох во всем – или хоть в чем-то особо ключевом для меня…
- Я готова! – ответила я решительно.
- Прекрасно! – похвалил меня Жорик. – Это просто – летать! Ты просто верь, что всегда умела! Смелей! За мной!
Жорик спорхнул с провода, на котором сидел во время нашего разговора, коснулся крылом моего лба - и я почувствовала, что прошлое уходит из-под моих ног. Маленьким, легким стрижом я парила в небе за окном офиса.
- Ты все увидишь сама, Лиза! – прокричал Жорик, паривший рядом. – Зови, если буду нужен!
И Жорик скрылся.
Я заспешила к подворотне дома напротив, но одумалась: ведь я птица, и можно над крышей – безопаснее и красивей. Я даже опередила Ваню – он появился из подворотни, когда кружить во дворе мне уже поднадоело. В панике я дернулась, но тут же пришла в себя – конечно, узнать меня в таком виде невозможно.
Стрижей вокруг полно – не странно, что Ваня не придал значения крошечной пташке, мечущейся в коробке двора. Сквозь высокие, пыльные окна подъезда, я видела, как быстро Ваня преодолевал лестничные марши, наслаждаясь возможностью размяться. Я не отставала, постепенно взлетая все выше. На верхнем, пятом этаже, он достал из сумки ключи, открыл дверь и скрылся внутри квартиры. Пару минут я хаотично смекала, куда выходят окна – наконец, перелетев над крышей, заметила за окном Ваню. Он широко распахнул створки, задернул затрапезную, ничего не скрывающую тюлевую занавеску и открыл дверь холодильника, стоявшего прямо здесь, у окна. Какое-то время Ваня задумчиво рассматривал содержимое, и как по мне – взгляд его не означал даже намека на удовлетворение.
- Черт! Так и знал, что забуду пиво, - проговорил он и с досадой захлопнул холодильник. Потом открыл снова, достал какую-то невразумительную кучу пакетов, четыре яйца и разжег плиту. Я давно, с юности не видела газовых плит – у нас с Лео была электрическая. Вид язычков пламени меня растрогал – я перестала носиться перед окном и уселась на странную, прикрепленную к подоконнику конструкцию из металлических, сваренных между собой уголков.
Пока Ваня мастерил ужин, я имела возможность оценивать внутренне убранство помещения. Ну и в конуре же он жил! Ремонта здесь не делалось лет пятьдесят, не меньше – стены, покрытые серой от времени, местами желтой побелкой, «нарядные» панели на кухне, крашенные синей масляной краской, и такой-же, крашеный паркет – только краска на полу была кирпичного цвета. Половики отсутствовали, из осветительных приборов – лампочки Ильича повсюду, кроме кухни. Там скромный интерьер разнообразила дешевая деревянная люстра – сворганенная неизвестным народным умельцем из тоненьких, лакированных дощечек. Что-то мне подсказало, что квартира была съемной – видимо, тот дух бездушной оборванности, пребывая в котором хозяева столичных квартир выносят от греха подальше «нажитое непосильным трудом». Действительно, квартиру Ваня снимал – это я узнала позже, из телефонного звонка, в ходе которого он договаривался с хозяйкой об очередной встрече для оплаты за жилье. Это необустроенное жилище вернуло меня в студенческие времена, когда и я жила, как придется, не замечая неудобств и ни к чему не придираясь. Представить себя сейчас в таком интерьере было трудно и странно, но Ваня-то был здесь – значит, и я могу… Мысль о возможности переезда или даже временного пребывания в этом месте, пускай и с Ваней, меня смутила – я просто представила себе лицо Лео в момент, когда я раскрою ему карты. Я была уверена в том, что он не потерпит подобного признания, а потерять его я не хотела. Если бы можно было сохранить дружбу, или просто забрать Ваню к нам – было бы забавно! Места у нас достаточно, чтобы потеряться, Лео почти не бывает дома.  Кстати – где он сейчас? Сегодня был тот редкий случай, когда Лео проводил вечер дома, о чем предупредил меня накануне. Я встряхнулась, заметила на мобильном пропущенный и заспешила домой. Перед тем, как сесть в машину, бросила беглый взгляд на шумную стаю веселых стрижей и улыбнулась. Конечно – надо просто верить, что умеешь летать…
Я опередила Лео всего на пару минут. Я с удовольствием наблюдала, как он уверенно паркуется, забирает вещи с заднего сиденья, легко взбегает по ступеням – всегда выглядел моложе, даже если придираться. Я выхожу ему навстречу в прихожую, красная от стыда за приступ фантазерства и преступные, неадекватные планы – рядом с Лео это все меркнет, кажется нелепым. Он возбужден, суетится. Видно, что он рад тому, что я уже дома, но что-то подсказывает мне, что отнюдь не я являюсь причиной его возбуждения.
- Какие планы на вечер? – спрашиваю я с улыбкой, надеясь, что ошиблась.
- Хочу все-таки починить патефон, - отвечает Лео с воодушевлением.
Что ж, патефон так патефон… Я киваю, стараясь удержать ощущение восторга от присутствия в доме редкого гостя, но уже ревную его к патефону. Настроение смазано. Вспоминается Ваня.
За ужином больше молчим – как всегда. Лео хвалит жаркое:
- Прекрасная телятина! Но… Скажи Раисе, чтобы не злоупотребляла солью, она убивает вкус.
- Хорошо, непременно, - соглашаюсь я.
И правда, мясо слегка пересолено – Раиса влюблена в Онуфрия. От этой мысли мне становится весело.
Остаток вечера проводим в гостиной: Лео с патефоном, я с ноутбуком. Мы счастливы.            
На следующее утро я спешу на работу, уверенная в том, что с Ваней покончено.
Хватит вольностей, пора повзрослеть и найти себе хобби, подобное патефону Лео. Когда он роется в этом старье, надеясь вдохнуть в него жизнь – нельзя сдержать улыбку, он трогателен до слез! Этот Ваня оттого и влез в мою жизнь, что не было настоящего увлечения. По пути в редакцию усиленно думаю о хобби и постепенно понимаю, насколько это нереально. Как выдумать любовь. Казалось, что может быть глупее, чем погрязнуть в выдуманном чувстве? Рано или поздно реальность берет верх, выдумки разлетаются, и ты остаешься один, как и был. Поднимаясь по ступеням, я окончательно убедилась в том, что Ваня и есть мое увлечение… Это рассердило меня не на шутку. Лицо стало однозначно свирепым, потому что напугало даже Ларису – при встрече в приемной она с несвойственной ей робостью кивнула, пробормотала приветствие и опустила взгляд.
К счастью, наполненный мероприятиями день выбил из моей головы любовную дурь. Через час после прихода я спешно уехала из редакции, и уже в тот день не возвращалась. Следующий день оказался не менее суетливым – это было чрезвычайно кстати в плане излечения меня от любовного недуга. К моей бессмысленной любви добавилась еще одна проблема – перемещаться по городу стало почти невозможно. Баррикады, агрессивная толпа, стрельба, костры – это напоминало кино о войне, Че и прочей романтике. Проезды перегорожены людьми в форме, в центр не проехать. Страна поднялась в едином порыве – об этом возбужденными голосами вещало большинство радиостанций, за редким, проправительственным исключением, уверявшем в подконтрольности ситуации. Меня даже охватила озорная эйфория с оттенками патриотизма – и у нас могут, демократия восторжествует! На радостной ноте я стояла в пробке, борясь с желанием бросить машину и присоединиться к акции протеста, когда зазвонил мобильный.
- Лиза, мне надо сегодня уйти раньше, не позже четырех… - сказал телефон голосом Ларисы. – В городе сама знаешь что…
- Да, конечно, - ответила я, отметив про себя, что Лариса не слывет паникершей. Я забыла об этом звонке, он всплыл в памяти позже.
Так прошло несколько дней, возможно – недель. Вани я не видела по каким-то причинам – возможно, он был в отпуске или заболел.
Лишенная визуального контакта, моя страсть охладевала. Да и Лео все время был рядом: ремонт патефона поглотил все его естество. Возможно, это нелогично, но в те дни мне показалось, что наша любовь вернулась в прежнее русло. Я даже всерьез заинтересовалась судьбой патефона после удачного завершения ремонта – в такой исход не верил даже Лео.
- Мы будем заводить его вечерами и играть в старину, - сказала я однажды, целуя Лео перед сном.
- Он и так отлично работает, разве ты не слышишь? – ответил Лео с улыбкой. Вера в успех починки постепенно оставляла его.
- Конечно, слышу, - согласилась я и прикрыла веки. Я была уверена в полной победе над своими разбаловавшимися чувствами. Любовь – это Лео… От любых отклонений мне неуютно и стыдно…
Двенадцать
Он появился так же внезапно, как и исчез – мы столкнулись в обед в приемной, я даже не сразу идентифицировала его. Не было красных штанов, обычные джинсы и все остальное – далеко не из ряда вон. Но Ваня уже был наделен мною титулом иконы стиля для юниоров, и теперь он мог выглядеть как угодно – все равно я бы загнала это в рамки эталона. Он стоял возле Ларисы, роющейся в неиссякаемой горе бумаг на столе. С момента моего появления  здесь гора увеличилась, хотя, казалось бы, должна была неуклонно уменьшаться. Лариса была иного мнения, утверждая, что нагрузка растет вместе с продажами, и грех попрекать ее беспорядком.
- Я на телефоне, - сказала я Ларисе и покраснела, направляясь к выходу. Из колонок ненавязчиво мурчал Курт – Лариса утверждала, что без музыки она не может сосредоточиться. У нас не министерство, да и вкусовые пристрастия Ларисы меня не напрягали, даже наоборот – умиляли. Она слушала современную американскую попсу, и Курт, несомненно, попал к ней случайно. Моя же любовь к Нирване была давней и неизменной.
- Хорошая музыка, - добавила я и улыбнулась окну. Смотреть на Ваню было лишним – я боялась увидеть в его лице интерес и заболеть по новой.
«Надеюсь, он уволится», - безвольно предположила я. На скромную зарплату бухгалтера ему придется не жить, а перебиваться. Для молодежи пребывание в редакции было лишь вопросом времени – больших денег здесь не заработать, хотя плачу я за работу не хуже других. Некоторые держатся за интерес к журналистике, но этот самообман продолжается до тех пор, пока не появляется более прибыльное место. В конце концов, большинство кандидатов на должность в редакции ничего собой не представляют – на пороге в офис уж точно. Они гордятся свежим дипломом, робеют до тупости, делают смешные ошибки в заявлении на работу – почти все, за редкими исключениями, к числу которых относился и Ваня. При первой встрече он вел себя просто, уверенно и смотрел так, будто разницы в положении не ощущает. Выпестованная обаятельным буржуем, я, напротив, ощущала глубину пропасти, нас разделявшей.
Итак, Ваня увольняться не спешил. Он был предельно тактичен, редко попадаясь мне на глаза. Благодаря тренировкам силы воли через некоторое время я почувствовала себя свободной от его чар. Помогла мне беглая встреча с девушкой неопрятного вида, поджидавшей Ваню после работы. Она сидела на бровке, рядом со ступенями нашего здания и с аппетитом поглощала гамбургер. Весь вид ее выражал гастрономический восторг. Откушав и перемазавшись в кетчуп, девушка запила все жидкостью из огромного бумажного стакана. Пустой стакан остался стоять у бровки – до урны нести его ей было лень, а возможно даже такая мысль и не посетила ее. Я наблюдала за этой переходной стадией от обезьяны к человеку из салона автомобиля. Потрясающая неопрятность девушки приковала к себе мое внимание – это выглядело настолько безобразно, что на секунду мне показалось, будто Каменный век в разгаре.  Спешить в тот вечер мне было некуда – Лео задерживался на работе. Тем не менее, сцена напомнила мне о том, что я зверски голодна, а не вызвала приступ тошноты. Жующая девушка вызывала скорее жалость, а не отвращение. Так бывает жаль голодную собаку, давящуюся случайной, вкусной подачкой. Я уже почти отъехала, как из офиса выскочил Ваня и с разбегу плюхнулся на бровку рядом с героиней моих наблюдений. Они поцеловались, и Ване был вручен гамбургер, вытащенный откуда-то из-за пазухи.
Я поспешно уехала, тщетно борясь с отвращением. По пути домой мне временами казалось, что в машине разит фаст-фудом. К подобной еде я отношусь ровно – конечно, от случая к случаю, больше из ностальгии к первому курсу, когда питаться гамбургерами было пределом шика. К счастью, Лео довольно быстро вырвал меня из плена этого заблуждения – но привычка иногда покупать гамбургеры осталась как дань памяти студенчеству.
Дома я подвела итоги: с Ваней мне не по пути, он – представитель иной цивилизации, с ценностями, настолько отличными от моих, что о культурном обмене надо забыть. Наглядным доказательством этой теоремы являлась чумазая девушка, поедавшая гамбургер на бровке тротуара. Я не заметила на лице Вани отвращения, когда они целовались – напротив, он был доволен. Представить себе, что у нас что-то общее с грязнулей в рваных кроссовках – пускай это «что-то» окажется Ваней – я не могла. Выходит, мой маленький новый бог весьма неприхотлив, даже неразборчив… Довольно линейная логическая цепочка, в жизни линейности не место – но тогда мне удалось избавиться от беспокойных мыслей на Ванину тему. На какое-то время… 
Эта временная передышка в бурлении моих эмоций случилась благодаря Лео – его психологическое состояние вселяло в меня сильную тревогу. Тогда он не злоупотреблял долгими выездами за стены родного гнезда, но сказать, что Лео был дома, со мной - было бы преувеличением. Он был чрезвычайно неразговорчив, на мои шутки отвечал неохотно, не сразу понимая, что вопрос адресуется ему - будто мы проводили вечера в шумных компаниях, а не один на один. Какая-то дума из дум захватила его мозг целиком – мне было неизвестно, какая, и оттого я грустила и раздражалась. Путаясь в догадках и задавая Лео наводящие вопросы, я ни на йоту не продвинулась – даже когда вопрос приходилось повторять, Лео смотрел на меня с таким непониманием и отчуждением, что я замолкала.  Однажды я поймала на себе его взгляд, полный трагизма и такой тоски, что мне стало не по себе.
- Что с тобой? На тебе лица нет… – спросила я, холодея от плохих предчувствий.
Мой голос извлек его из пучины мрачных мыслей.
- А, чепуха… Показалось, - отмахнулся Лео.
- Что у меня выросли рога? – попыталась я пошутить.
Он резко повернулся и произнес:
- Рога растут у мужчин, сама знаешь, в каких ситуациях.
Он тут же замолк – будто сказал лишнее, проговорился там, где не следовало давать воли эмоциям. Ощущение от испытанного чувства было странным: неужели Лео способен ревновать меня, подозревать в чем-то, чего не было и не могло быть? Нет, не похоже, хотя очень хотелось – не ревности, не подозрений… Хотелось видеть интерес к моей персоне, которого я не наблюдала не помню, с каких пор… Тот интерес, от которого замирает все внутри. Ты ощущаешь себя центром Вселенной для этого человека, ты нужна ему так сильно, что он готов уронить весь мир к твоим ногам – даже если этот мир ему не принадлежит… Скептикам будет смешно, но мне совсем не стыдно признать, что хочется быть нужной в таких пафосных выражениях – до гроба, навеки. Я всегда была уязвима перед чувствами, и только жизнь с Лео научила меня притворяться рациональной – я ему подражала… Мне импонировала его сдержанность, противоположная моей восторженности. Он не просил – он просто ждал, и ждал бы столько, сколько нужно, пока не получал желаемого. Гордый патриций, не терпящий компромиссов в отношениях, где все должно быть на равных… Я не нужна была ему в роли покорной жертвы – нет! Моя самодостаточность, так высоко ценимая им, была основной чертой, без которой он не выделил бы меня из толпы. Однажды игра в отца должна была закончиться, и тогда  это качество позволяло Лео без сожаления оставить меня без ложного чувства вины. Он любил повторять, что для таких, как я, оскорбительна сама мысль о наличии няньки или, иными словами – надзора, контроля.
Но вернусь к чувствам: себя не переделать - даже если рядом такой образцовый, на первый и десятки следующих взглядов, пример. Тщательно подавляемая чувственность прорвала при встрече с Ваней, будто и не было этих лет притворства – я истосковалась по эмоциям. Чувства очищают душу, делая ее более уязвимой, сама способность чувствовать отличает нас от животных. Лео всегда был сдержан, даже сух – можно сказать. И то, что полностью устраивало меня раньше, с каждым годом смущало все больше и больше. Он так добивался меня когда-то… Зачем? Я не переставала себе задавать этот вопрос все эти годы. Возможно, его привлекли мои молодость и непосредственность, немного позже приевшиеся – рациональному человеку не нужны эмоции в том объеме, в котором они из меня извергались. Я была слишком живой, и это беспокоило дремавшую душу Лео. Мне хотелось проявления, доказательств того, что он любит меня – он, похоже, считал внешние выражения чувства плебейской чертой. Сам факт нашего брака для Лео был чем-то сродни  эмоциональному апофеозу. Как найти более яркое подтверждение чувств, чем женитьба закоренелого сорокалетнего холостяка? Мне следовало подобрать сопли, и довольствоваться этим воистину божественным благом – что имело место довольно продолжительное время. Однажды я поймала себя на мысли, что хочу проявить нежность к Лео, но …. Не могу! Я отвыкла. Мне показалось даже нелепостью прибегать к обычным приемам демонстрации желания. На этом я поймала себя, когда Вани не было и в помине. Сдаваться не хотелось, и я попробовала поиграть в те игры, без которых не обходилась ни одна встреча во времена зачатия наших с Лео отношений. Получилось больше похоже на цирковое представление, за которое мне стало еще более неловко. С тех пор я оставила нелепые попытки впервые войти в реку, в которой купаешься на регулярной основе – и стала мечтать…
Замечание о рогах заставило меня задуматься. Я даже чуть было не выдала себя: покраснев, я принялась нервно листать страницы журнала, который до этого лениво просматривала. На мне, вероятном, но пока не состоявшемся трусливом воришке, горела шапка… Замечание Лео ко мне не относилось. Просто к слову пришлось. Впрочем, если бы в ту минуту ему угодно было взглянуть на меня – он бы определенно заметил странности в моем поведении. Даже не преступив черту, я чувствовала себя виновной – в преступных мыслях, не оставлявших меня ни на минуту. Я беспрестанно отгоняла их – каждый раз с большей усталостью. Мыслей было много – я одна, победа в этой неравной борьбе казалась мне почти невозможной.
Ваня, будто из снисхождения к моим терзаниям, встречами не баловал. Я даже начала задумываться, не плод ли фантазий мое увлеченье… Еще немного – и я бы пошла на поправку, но… Один вечер перечеркнул все прежние наработки в избавлении от пагубной зависимости.
В тот день директор по продажам праздновал день рожденья. Мы ладили, даже дружили, поэтому  приглашение отметить событие я приняла, как и полагается, с энтузиазмом. В конце рабочего дня приглашенные собрались у него в кабинете, и каково же было мое удивление, когда среди присутствующих оказался Ваня. Непонятно, как затесался он в эту компанию, состав которой входили преимущественно руководители – не иначе, как за особые заслуги. Я не всегда присутствую на событиях подобного масштаба – не люблю сковывать обстановку. Пускай отношение ко мне коллектива по сравнению с моментом трудоустройства потеплело в значительной мере, я никак не могу избавиться от чувства, что я чужая на таких маленьких праздниках жизни. Стоит мне уйти, все идет своим, правильным чередом: люди сплетничают, выпивают лишнего, обсуждают начальство – т.е. меня. Не стоит их лишать привычного расклада и болтаться под ногами там, куда тебя позвали из вежливости. Обычно я отсиживаю положенные пятнадцать минут и ретируюсь под каким-то предлогом.
На этот раз все пошло наперекосяк. Каким-то колдовским образом Ваня оказался рядом – и самообладание оставило меня все, до последней капли.
- Позволите за вами поухаживать?- спросил Ваня после первого тоста.
Я пошла багровыми пятнами, не сразу сообразив, что он держит передо мной блюдо с бутербродами. Собрав волю в кулак, я кивнула с потугой на улыбку и взяла бутерброд гигантского размера, хотя была на диете. Мало того – я съела его почти мгновенно. Скорей всего в бутерброд подмешали какой-то конопли - поглотив его, я развеселилась чрезвычайно. Пятнадцать положенных минут были на исходе, но уходить я  и не собиралась. После второго тоста беседа за столом стала настолько непринужденной, насколько это оказалось возможным в моем присутствии. Мне не было дела до окружающих – Ваня сидел рядом, мы переговаривались лишь по поводу искусного убранства праздничного стола, выискивая в каждом выдавленном из себя слове символику секса.  За окном стемнело, а я все не уходила. Зазвонил мобильный – Курт напоминал мне о том, что где-то в иной вселенной есть Лео, и он меня потерял. Я пояснила причину задержки на работе, предварительно выйдя в коридор.
- Скоро буду, - пообещала я, не зная, как смогу оставить Ваню, так и не сказав ни слова, не убедившись, что я ему не безразлична… 
В кабинете моего отсутствия не заметили – все уже были порядком навеселе и слишком увлечены беседой. Говорили все. Одновременно. В слушателях никто не нуждался. Молчал Ваня. Он смотрел на дверь, за которой я скрылась минуту назад – и это было красноречивее слов.
- Бутерброд? – предложил он, когда я опустилась на стул рядом с ним.
- Нет, пожалуй… Зашла попрощаться – мне пора, - ответила я.
Казалось, Ваня не понял сказанного.
- Вы любите Нирвану? – спросил он.
- Да, - ответила я, стараясь скрыть радость оттого, что он обратил внимание.
- У меня есть редкие записи, могу поделиться, - предложил он. Я видела, что отказ его расстроит.
-  Буду очень рада, - ответила я, протягивая руку за сумкой.
- Тогда я сейчас, - и Ваня убежал.
Я попрощалась с именинником, и в лихорадке вышла в пустынный коридор. Навстречу из полумрака шагнул Ваня.
- Вот, - сказал он, протягивая флэшку.
Я взяла ее, почувствовав, что кончики пальцев у Вани ледяные. Этого оказалось достаточно, чтобы я вспыхнула, радуясь полумраку и тому, что это не должно быть заметно. На ходу пряча флэшку в сумку, я спешно покинула редакцию. Вот зачем он так смотрел и молчал? Зачем уселся рядом? Зачем мне его Курт? Слишком много вопросов, ответ на которые был очевиден… Спокойствие, казалось недавно обретенное, испарилось – моя оболочка спускалась по ступеням, а душа оборачивалась назад, пытаясь убедиться в правильности подозрений.
«Нет, это просто повтор Нового года – завтра все можно списать на алкоголь»,- говорил разум. «Он влюблен в тебя!», - спорило сердце, и, признаться, эта версия мне нравилась больше. С барабанным боем в висках я спустилась к машине, по пути домой проехала на красный, запоздало сообразив, что делаю что-то не то – но без тени раскаянья. Мне не было никакого дела до того, как реагируют на меня прочие участники дорожного движения. Я только улыбалась и ехала дальше – у меня появились надежда и флэшка, а с этими сокровищами следить следовать правилам казалось странным. Весь мир вокруг исчез, он существовал лишь местами – там, где что-то напоминало Ваню.
Каким-то чудом я доехала до дому, не повредив ни себя, ни машину. Лео сидел в гостиной мрачнее тучи.
- Почему так поздно? – спросил он сурово, глядя на счастливое до идиотизма мое лицо.
«Я неверна тебе и не хочу унижать тебя ложью. Я полюбила другого и не могу больше принимать от тебя ни заботы, ни участия. Прости за жестокость», - хотелось мне ответить. Но я сказала:
-  Поздно? И это после того риска, которому я себя подвергала, спеша домой? Ты же знаешь, какие кругом пробки из-за этой революции, - соврала я непонятно зачем. - В центре опять стреляли, костры из покрышек, грохот  по жестяным бочкам. Я думала, как выбраться, не до звонков было, прости.
- Могла бы предупредить, Лиза, - ответил мне Лео. Его испытывающий взгляд заставил меня заняться недоснятым ботинком.
- Ну, прости, не думала, что ты колотишься… - промямлила я. – Ты хоть ужинал?
Как истинный мужчина, Лео редко унижается до визита в холодильник – иногда я иронизирую, что он не знает, как его открыть. Если же, все-таки повезет и дверца распахнется волшебным образом - он просто запутается внутри. Не мудрено: съестное Лео привык видеть на сервированном столе. В моей иронии много правды, но то, что на этот раз он не поел, меня успокоило. В критической ситуации он, безусловно, сразился бы с холодильником. Ответ Лео свидетельствовал о том, что причины для беспокойства у меня остались.
- До звонка тебе я ждал, потом аппетит пропал, - сказал он, глядя так, будто ему все известно.
- Не дуйся. Я подогрею ужин, - предложила я, опуская бесстыжие глаза. Конечно же, он знает…
- Не стоит – слишком поздно, - упорствовал Лео. Он не умел прощать так быстро и бескровно. Пафоса ему не занимать – это бесспорно.
- Я сожалею, что так поступила. Прошу, не злись, - попросила я, и впрямь раскаиваясь – уже не в преступных мыслях, а в том, что не предупредила.
Лео молчал, делая вид, что читает книгу. Я присела рядом, обняла его и повторила попытку.
- Прости, я иногда слишком эгоистична, - проговорила я.
- Отстань… - И Лео отклонился от меня. – Ты стала чужой и отстраненной, будто меня совсем нет.
Я хорошо его знаю: в таких случаях не стоит упорствовать.
- Подогрею  рагу, - сказала я и направилась в кухню.
- Как хочешь, - буркнул Лео в ответ.
На этот раз все обошлось, Лео оказался милостив – рагу, предложенное в качестве трубки мира, сгладило положение. Лео чревоугодник, несмотря на зацикленность в вопросах здоровья и внешности. Мне показалось, что мы замирили дело – хотелось обманываться. После ужина я поспешила уснуть – мне должен был присниться Ваня. Я знала, что спрошу у него обо всех «зачем», и получу правдивые и – главное! – желаемые ответы, потому что это мой сон. В реальности правду знать я не хотела, обоснованно опасаясь, что она может отличаться от того, что я придумала.
Больше я не встречалась с Ваней в редакции. Оказалось довольно неожиданным, но он ушел в бесплатный отпуск и вскоре уволился. Его начальница говорила о том, что он нашел более высокооплачиваемую и перспективную должность. Ей было жаль Вани, обидно за его решение и чувствовалась некоторая претензия ко мне – она считала серьезным кадровым просчетом низкий уровень оплаты труда этого молодого дарования. Этой женщине трудно было понять меня - я скорее ликовала. Ванино увольнение давало мне надежду избавиться от постоянного объекта соблазна. Если быть до конца откровенной - меня донимала досада. По всему выходило, что я занимаю Ванино воображение только в состоянии легкого допинга, иногда – нелегкого, если считать опыт нашего первого тактильного контакта. В трезвом состоянии ему нет  до меня дела – это следовало признать, оскорбиться и поставить жирный крест на всей этой чепухе. Может показаться нелепым, но в глубине души я не желала мыслить и поступать логично там, где речь шла о Ване. И оказалась права – его стратегия сближения исключала служебный роман: он не принимал стандартных приемов. Если они вообще были – я ничего не знаю, не могу, да и не хочу разбираться. Уверена, что стоит мне копнуть глубже – все мои иллюзии разлетятся вдребезги.
Дальнейшие события трудно втиснуть в разумные рамки. Прежде всего, Лео начал меня раздражать. Все меня в нем бесило: в скрупулезности я видела занудство, в ухоженности – смешное самолюбование, в возрасте – старость… Мне не нужна его опека, я выросла уже давно, имею свою, собственную позицию по большинству вопросов, и хочу, чтобы с ней считались, а не твердили мне без конца, как малому дитяти, что и как я должна сделать! Однажды я поговорила с Лео в таких дерзких выражениях, что дело закончилось ссорой. Даже не помню, из-за чего я тогда раскипятилась. Совсем без Вани сублимация не спасала, в работе забыться не удавалось – оставалось срывать зло на Лео, меньше всего виновном в моем душевном разладе.
- Ты слишком накручена сегодня, Лиза, - сказал Лео за ужином, дождавшись паузы в моем экспрессивном монологе. Уже пять минут я распекала свой коллектив за лень и безразличие к судьбе полиграфии в общем и к журналу в частности. – От тебя один негатив…
С этими словами Лео поморщился, давая понять, что предпочел бы сменить тему. Я вскипела.
- Негатив?! Вместо того чтобы поддержать, ты цепляешься! Кто бы сомневался: не ты ли заметил во мне жесткого, сильного лидера? А когда эти качества заполнили меня целиком, тебе, видите ли, некомфортно! – выпалила я.
Тирада казалась мне подобной удару молнии. Удар пришелся в цель, потому что Лео отставил тарелку и с каменным лицом вышел из комнаты.
Я запустила ему вслед салатником.
Получилось шумно, грязно и базарно. Гнев улетучился спустя минуту, его заменил стыд. В тот вечер помириться не удалось – Лео чувствовал лживость моих извинений за вспышку агрессии. Он понимал, что я потерялась где-то, где искать меня не имеет смысла. В подтверждение того, что правда на стороне Лео, я надулась и прослушала весь вечер Ванину флэшку с Куртом, о котором поначалу не вспоминала.
Через несколько дней Лео оставил меня наедине с невеселыми мыслями и злобой, срывать которую было не на ком. Информацию об отъезде я нашла в примагниченной к холодильнику короткой записке: «В Австрии».
Оставшись без присмотра, я получила возможность предпринимать, что заблагорассудится – но не делала ничего, развлекаясь исключительно разговорами сама с собой и терроризируя Ваську, которая в отсутствие Лео чувствовала себя хозяйкой дома. Хотя, стоит признать, что без Васьки мне было бы совсем тоскливо. Вечерами кошка была единственной моей собеседницей, ей поневоле приходилось проникаться моими проблемами. Это было нетрудно: умостившись рядом со мной на диване, Васька дремала и слушала мои жалобы. Когда кошка засыпала под мою монотонную болтовню, я переключалась на виртуальных собеседников.  Это было близко к сумасшествию, но не пугало – они менялись по моему желанию, включая Ваню и Жорика. Последние были не собеседниками, а обвиняемыми без права на защиту. Они безмолвно внимали моим обиженным высказываниям: Ваня – за внезапное бегство, Жорик – за пособничество в моих преступных замыслах.  Ваня слушал меня с ухмылкой, Жорик – с удивлением. Он не считал себя виноватым ни в чем, Ваня же – напротив – будто даже гордился своей виной, радуясь тому, насколько много он занимает места в моем сердце – возможно, все было бы по-другому, не исчезни он однажды из редакции. Со временем я отстала от Жорика – конечно, он ни при чем. Но с тех пор он наотрез отказался помогать мне в безумных замыслах, связанных с Ваней. Например, о том, чтобы снова превратить меня в стрижа, не могло быть и речи.
- Летай сама, если сможешь, - высокомерно предложил он и твердо стоял на своем.
Я не могла. Через время он отошел и согласился снова придать мне облик стрижа – ненадолго.
- Полчаса. Не успеешь вернуться – будешь порхать до смерти, - строго сказал Жорик.
Этот полет не принес ничего, кроме разочарованья: из дома напротив редакции Ваня съехал – в его квартире проживала прыщавая студентка, украсившая окна противными розовыми шторами. И где она их взяла? Впрочем, на фоне мыслей о том, что Ваню я потеряла безвозвратно, шторы значения не имели. Получаса оказалось достаточно, чтобы убедиться в том, что прыщавая незнакомка – не Ванина новая зазноба, о чем я подумала в первую секунду. Пока я порхала за окном, пытаясь заприметить признаки присутствия моего кумира, зазвонил телефон – как нельзя удачно! – и все прояснилось. Звонила квартирная хозяйка, из разговора следовало, что моя новая знакомая уже неделю, как арендует это «гнездышко». Звонок предупреждал о приходе слесаря для замены какой-то прохудившейся трубы. Я вернулась ни с чем…
- Где же он теперь? Меня нельзя вот так бросить, - сказала я Жорику и заплакала, понимая, насколько нелепа моя претензия: нельзя бросить того, с кем не был.
Вернулся Лео – загорелый, посвежевший, какой-то новый.
- Ты простил меня? – спросила я его на пороге.
- Чепуха, - ответил он с привычными мне покровительственными нотками.
Стало понятно: я не соскучилась ни капли. Мало того – Лео нарушил мое наслаждение новой, неразделенной любовью. В его отсутствие я твердо решила, что найду Ваню… Что потом – неважно, мне нужно знать, где его найти, если… Если что? Если Лео меня бросит. Я от него никогда не уйду по доброй воле. Раздражение уйдет – как всегда уходило, сменяясь умилением. Мы усыновим хорошего мальчика – или двоих, вырастим их, встретим старость вместе, в кругу детей, внуков и правнуков. Влюбляться в мальчишек надо было в юности, а не сейчас, на фоне любви к Лео. Я убеждала себя в том, что люблю этого человека, посланного мне свыше, хотя это было ясно и так – чувство мое к нему было поначалу настолько велико, что не могло взять и иссякнуть. Жизнь подбросила мне соблазн лишь для сравнения, заметив мою скуку, пресыщенность, и в ходе соревнований Лео победит, а Ваня забудется, как невинная шалость, случайное отклонение от правильного курса. Нельзя любить выдумку… Только реальный объект начинает «своевольничать», проявляя истинное лицо - кажется, что тебя обманули, а по сути -  ты просто не рассмотрел всего, додумав недостающие детали, приукрасив до неузнаваемости. Все это верно и так же уныло. Идеальная модель будущего мне рисовалась примерно так: все остается, как есть – плюс Ваня. Определенно, я не наивна и прекрасно понимаю, насколько оскорбили бы Лео мои прожекты. «Разве ему жалко? – рассуждала я, паясничая в одиночестве. – Его все равно никогда нет дома. А если и есть, то занят чем угодно, а не мной. Патефон и тот больше его интересует…» Почему человечество так погрязло в ханжестве и лицемерии? Разве трудно признать, что на сегодня наши с Лео отношения больше товарищеские, а не любовные? Признать это не трудно – невозможно, это пошатнет нами же выдуманные институты семьи и брака. Потом: надо быть честной до конца, а встретить у себя дома очередную Таню я не была готова. Наша с Лео дружба предусматривала разные варианты – и не только с моей стороны. В мечтах я избегала плотских подробностей – без них получалось намного проще.
Я с одержимостью придавала этой истории черты абсурда. Конечно же, Ваня в нашем доме был неуместен даже в виде случайного гостя. По поводу себя самой я четко понимала: стоит мне сделать шаг в сторону от Лео – прежнего покоя мне не обрести никогда. Ваня надоест – думаю, довольно скоро, Лео же я потеряю навсегда и останусь ни с чем. Что такое вообще на меня нашло? Казалось, запоздалое детство обрушилось на мою голову – весьма некстати. Нормальным взрослым людям не свойственно с утра до ночи развлекаться мыслями о надуманных чувствах.
- Поговори со мной, - попросила я Лео вечером.
- Говорю, - ответил Лео, не отводя взгляда от планшета.
- Я серьезно, - настаивала я. Мне хотелось, чтобы он понял. Понял что? Следовало сначала самой разобраться в происходящем, понять, чего я хочу и стоит ли это всего того, что уже у меня есть. Избавиться от бардака, царившего в голове, обрести покой и … много еще чего – все это я могла сделать с помощью Лео. Всегда было так. Но он почему-то не понимал, насколько сильно мне сейчас нужен. Суть его помощи мне было сложно описать, вернее – я не представляла себе, в чем конкретно она должна состоять. Скорее всего, я хотела невозможного – вернуть ощущение жизни десятилетней давности, вернуть любовь, легкомысленно уводившую меня от Лео. Тогда он был ключевой фигурой, сейчас – едва ли. По привычке я цеплялась за него, не понимая, что кроме меня самой никто не наведет порядок в мыслях и чувствах.
- Садись рядом и не балуйся, - только и сказал Лео, и мне пришлось повиноваться. В тот вечер иллюзия покоя казалась совсем близко – рядом с Лео суета отступала. Уткнувшись носом в его плечо, я впитывала запах Лео, слушала дыханье и вспоминала, чем неизменно заканчивались такие вечера тогда, когда мы только начинали жить вместе. Возможно, нечто подобное и сейчас встряхнуло бы меня – но в плену у нежности страстям не место. Я теснее прижалась к Лео и уснула, полная надежды на выздоровленье.
Увы, этого не произошло. Поутру у меня был ряд небольших дел за пределами офиса. Как это часто бывает,  масштаб этих дел я преуменьшила – они затянулись почти до обеда. В офисе из уст Ларисы меня ждала новость:
- Знаете, где Ваня Ким? Я его сегодня в банке встретила! – возбужденно затараторила Лариса, увидев меня на пороге. – Директор какого-то немецкого представительства! Насосы  продают – не поняла какие, я в этом ни черта не понимаю… Вы бы его видели! Красные штаны – просто цветочки по сравнению с тем, в чем он ходит сейчас: маленький принц Экзюпери! Краги чуть не до колен – бордовые, штаны в облипку,  и шарф на шее! Сказал, что заедет! Заедет – это важно! Прикатил на мерсе, я чуть не упала, когда он из него вышел. Спрашиваю: «Одолжил у кого?» Говорит:  «Зачем? Купил». Будто до этого менял их раз в неделю! А мы и не догадывались…
Лариса в состоянии острого возбуждения чужим успехом ушла обедать. Не менее взволнованная, я подошла к окну. Отсюда хорошо просматривался подъезд к офису: темно-синий мерседес остановился у входа, из него вышел обещанный Ваня и скрылся в дверях. Я в панике отпрянула от окна. Бежать было бессмысленно: мы обязательно столкнулись бы на лестнице или в коридоре. Как глупо! Все почти улеглось, но этот визит враз перечеркнул все усилия моей воли… Пытаясь принять равнодушный вид, я уселась за стол и попыталась листать ежедневник. Время остановилось.
 За три минуты я пережила целую жизнь, прислушиваясь к малейшим шорохам извне – но никто не прорывался ко мне. Я немного остыла. Почему, собственно, я решила, что Ваня идет ко мне, а не забрать что-то позабытое в день увольнения? Наверняка, так и есть. Даже возможно, что он уже справился и уехал, а я здесь колочусь без причины. От внезапной догадки все мысли разом выпорхнули из моей головы и улетели к стрижам за окно. Таких моментов в моей жизни было всего два или три – когда мыслей нет вообще. Оцепенение и пустота. Сколько прошло времени, не могу сказать точно, но помню, что из прострации меня вывел звонок телефона – кто-то ошибся номером. Я ощутила настойчивое желание пройтись хотя бы по коридору. Обманывая сама себя тем, что мне якобы просто надо «в люди», я прошла до туалета. Ополоснула руки в полном одиночестве – Ваня не появлялся. На обратный путь я умудрилась потратить вдвое больше времени – каждая дверь привлекала меня звуками изнутри. Так и не услышав ничего интересного и никого не встретив, я вернулась к себе. Лариса уже вернулась – вся красная, растерянная и будто удивленная она сидела на своем рабочем месте. Мое возвращение никак на нее не повлияло, Лариса лишь томно вздохнула и опустила взгляд.
- Лариса, что с Вами? – спросила я с иронией.
- Наверно, старею: я не нашлась, что ответить, - ответила она.
- Не верю, - усомнилась я. Лариса имела репутацию язвы.
- Представьте себе… У меня есть оправдание: он так красив, что грех не сомлеть, - пояснила Лариса и снова вздохнула.
- Да что с вами, Лариса! Бросьте говорить загадками. Кто так Вас поразил? – спросила я просто, чтобы вернуть ее в сознание.
- Да Ваня, Ваня – я же говорила…
- Заходил? – спросила я, будто ни в чем не бывало.
- Да, и что самое обидное – я не уверена, что ко мне… Хотя это так мило… - Лариса снова стала пунцовой. – Я понимаю, что это может быть совершенно случайно, но ведь мы дружили…
Если бы Лариса видела мое лицо в этот момент, то закрыла бы эту тему моментально – я буквально вытаращилась на нее. Возмущение душило меня, но я сдержалась… В конце концов, об этой дружбе мне ничего не было известно.
- Спросил, что я делаю в выходные… Пошутил и ушел. У меня, конечно, по выходным шейпинг, косметолог – строго по списку, но… Лиза, я в панике, - подвела итог Лариса.
Я заставила себя ответить:
- С такими нервами вы просто не дотянете до выходных. Потерпите – до пятницы рукой подать, - скривилась я и ретировалась.
Не хватало еще мне утешать Ларису – новость о ее дружбе с Ваней меня расстроила донельзя, проявлять искусственное сострадание я не умею. Признаюсь: мое состояние было немногим лучше Ларисиного, разве что в руках я себя держала значительно лучше. Сидеть в одном помещении с прямой конкуренткой было выше моих сил. Рискуя проявить непрофессионализм и окрыситься на соперницу, я сгребла пальто и сумку и уехала «по делам».
Тринадцать
В старом центре есть крошечное уютное кафе. Я часто прячусь там от невзгод. Набрела на него случайно пару лет назад. Тогда я замерзла, настроение было ни к черту – я просто искала место, где можно сорвать злобу. Мне это не удалось: пожилой официант обслужил меня душевно и быстро, чай оказался отменным, клетки с канарейками умилили полностью. Мы подружились, я и Степан – так звали официанта. Ему столько же лет, сколько и Лео, но Степан – волшебник. Я в этом убеждена: не раз я приходила сюда в полном расстройстве духа, но уже через полчаса уныния как не бывало. Во время своего  первого визита на мою нетерпеливую просьбу «просто чай» Степан уточнил:
- Черный или зеленый? Позволите – угадаю, если не попаду - за счет заведения.
Он угадал. И хотя я понимала, что волшебство здесь не при чем, подход к клиенту понравился.
Кафе мне так приглянулось, что я стала бывать настолько часто, насколько позволяла занятость. Степан угадывал мои желания, я соглашалась – даже если он не угадывал. Степан знал лучше, я не смела ему мешать. Он приносил мне зелье по своему усмотрению – и я исцелялась от хандры. Пожалуй, сама атмосфера здесь убаюкивала меня, настраивая на философский лад: здесь в любое время суток царил полумрак, как в винном погребе или логове колдуна… Конечно, это был обычный подвал, но что-то в этом месте помогало мне находить себя. Прежде всего, я не рисковала повстречать здесь знакомых – моя жизнь нашпигована общением до отвала. Лео тоже не дает расслабиться: к моим знакомым он добрасывает своих - маститых, важных, бородатых, занудных. При том, что наедине мы почти все время молчим, в обществе мы буквально не закрываем ртов – как Лео, так и я. Нас с Лео считают хорошими рассказчиками, я – еще и известная личность, в некотором роде слуга искусства. Можно ли считать искусством мой журнал – довольно спорный вопрос, но если не хочешь прослыть старомодным, то искусство – это даже надписи, накарябанные на заборах кирпичом. Вернусь к ощущению внутреннего комфорта – я обретаю его либо в одиночестве, либо рядом с Лео. С Лео до недавнего времени было лучше, чем одной. Картина идеального одиночества обрисовалась не сразу, а после пресыщения  массовыми гуляниями, которыми богата наша с Лео жизнь в последние годы. В редкие минуты присутствия на родной земле Лео просто обязан общаться в широком смысле этого слова: партнеры, сослуживцы с женами и спутницами переполняют нашу жизнь. Их компания далека от идеала – много о работе, зачастую пафосно и деловито до уныния. Мы почти все время с кем-то, почти никогда – вдвоем. Видимо, Лео просто не знает, как себя вести, когда рядом никого, кроме меня. Спасает планшет, пришедший на смену ноутбуку… Сейчас я подумала о том, что мы с Лео просто не закрепили в свое время практику общения тет-а-тет – его любовь ко всякого рода обществам исключала такую возможность. Лео не видит в молчании драмы, для меня это – предмет беспокойства. Считается, что отсутствие неловкости в моменты молчания вдвоем – признак истинной духовной близости. Полагаю, что это верно тогда, когда речь идет о моментах. Но дело в том, что порой мы молчим неделями, исключая бытовое общение – приветствия, прощания, мелкие поручения. За нашим молчанием – бездна безразличия. Наша жизнь так и не стала совместной – каждый варится в собственном внутреннем мире.
Это сумрачное кафе – компромисс между галдящей толпой, частью которой нужно быть практически постоянно, и полным одиночеством, не всегда возможным. В тот вечер я знала, что стоит мне переступить порог, как Лео потащит меня на очередное важное мероприятие, отказаться от которого невозможно. Мне нужна была маленькая пауза покоя, ощущаемого уже на ступенях подвала.
Степана на этот раз не было. Жаль – без него удовольствие было неполным. Пока мне несли чай, я разглядывала посетителей: как обычно, ничего интересного. Пищали канарейки, звучала негромкая музыка… Шаги за спиной не вызвали никаких эмоций, я ожидала свой чай.
Он ехал за мной – иначе не объяснить появление Вани в моем убежище.
- Добрый вечер, - сказал он, опираясь обеими руками на спинку пустого стула рядом со мной. – Позволите?
Его неожиданное появление ввергло меня в панику. Односложный ответ дался мне непросто.
- Прошу, - ответила я. – Какими судьбами?
- Увидел вашу машину, - ответил Ваня и присел рядом. Длинная челка упала ему на глаза, скрывая направление взгляда.
- Интересно, - ответила я. – Но я рада.
- Я не застал вас в обед, - продолжал он, отбрасывая челку.
- Да, Лариса говорила, что вы были у нее, - парировала я, начиная раздражаться.  Вспомнился Курт. Я взяла сумку и стала рыться в ней в поисках флешки.
- С Ларисой  что-то не так: сначала стала жаловаться на дурдом на работе, потом добавила, что в выходной будет еще хуже, - сказал Ваня, наблюдая за моими действиями. - На вопрос, что за апокалипсис ее ожидает, покраснела и начала молоть какую-то чушь. Не припомню ее в таком состоянии.
«Вот оно что!» - подумала я и положила флэшку перед Ваней.
- Кстати, вот. Спасибо. Скопировала кое-что – часть у меня была, - сказала я.
- Ну что вы… Пожалуйста, конечно. У меня еще есть, - добавил он спешно, явно опасаясь, что я могу уйти. – Могу принести!
Он радостно посмотрел на меня, но осекся, встретив в ответ вопросительный взгляд.
- Вам не понравилось? – обескуражено спросил Ваня.
- Нет, это замечательно! – искренне похвалила я и улыбнулась. – Но Вы уже не с нами, и это, возможно, неудобно.
 - Пустяки! Я могу сюда привезти. Вы тут часто? – не унимался Ваня.
- Раз в месяц бываю, - ответила я и, поражаясь собственному кокетству, глянула на время,,.. Оно испарялось, грозя в любую секунду разразиться скандалом с Лео. Но уйти я просто не могла: по приходе Ваня крепко примотал меня к спинке стула канатами толщиной с руку.
- Так редко… - он со вздохом отвел взгляд, будто не имел к канатам никакого отношения. – Мне кажется, нам есть о чем поговорить, - продолжал он. - Помните, вы тогда с дня рожденья уехали? Мы не договорили, я все время вспоминаю… А здесь такая удача…
Я решила пойти ва-банк.
- Что Вы хотите от меня? – спросила я тихо, но отчетливо.
- Думаю, Вы знаете. Мы уже не дети, - ответил Ваня, глядя мне в глаза.
Черт! До этого момента я считала себя неотразимой в вопросах флирта. Похоже, Ваня ценил себя не ниже, и стоило признать – обрил меня великолепно. На помощь пришел Лео: его терпение иссякло, и он решил по телефону призвать меня к порядку.
- Мне надо бежать, - сказала я рассеяно и встала под музыку мобильного, разрывавшегося из сумки. Получу чертей и поделом: впредь неповадно будет слушать приятные дерзости из уст самоуверенных мальчишек.
- Буду ждать каждый день – вдруг появится время, - сказал Ваня мне вслед.
Я почти побежала. Лео звонил в третий раз, явно теряя терпение.
- Еду, - ответила я в телефон.
- Алло! Ты где? – ледяным тоном спросил Лео, будто не слыша моего аванса.
- Говорю же: еду, - ответила я, придавая тону беспечность. - Отсюда, между прочим, не так легко выбраться. Ты будто забыл, что город в баррикадах.
- Лиза, тебя обычно баррикады не задерживают, - иронично заметила трубка. Мне стало не по себе – он неплохо знает меня, чтобы верить кустарному вранью.-- Поспеши, детка, - неожиданно тепло попросил он. – Только без жертв.
- Хорошо. Не сердись, двадцать семь минут терпения, - пообещала я и отключилась.
Неплохой пример пользы от беспорядков – пожалуй, единственный. Если весь этот бардак на улицах не закончится – от столицы могут остаться руины. Когда это начиналось, я верила в позитивные сдвиги. Сейчас все больше приходят мысли о том, что все это – игра больших денег, часть бесконечного плана передела. Но таких, как я немного – большинство разделяют революционный пафос или, напротив, возмущены беспорядками, угрожающими их буржуазному покою.
Обещание я выполнила – через полчаса я тормозила у входа. Лео вышел навстречу, его каменное лицо исключало возможность диалога.
- Вот видишь: я держу слово, - сказала я, чтоб слегка смягчить обстановку.
Он укоризненно посмотрел, но смолчал. Что ж, на этот раз обошлось…
Там, куда мы ехали, я не знала никого. Это меня совершенно не тревожило. Даже хорошо: можно будет уединиться и подумать над своим поведением и ближайшим будущим. Ваня – скромный, интеллигентный мальчик с бесстыжими словами «вы знаете» перевернул мое сознание вверх ногами. Если бы не экстремальная езда, на которую Лео мог списать мой лихорадочный румянец, и не спешка – мое возбужденное состояние не укрылось бы от него. Но сейчас он был целиком поглощен вождением – это меня и спасло. На спидометр я старалась не смотреть – мы обгоняли абсолютно всех.
Вечер прошел, как во сне – я много пила, улыбалась все время и загадочно молчала. Искоса наблюдая за Лео, я замечала, что он, определенно в ударе: смех и аплодисменты раздавались там, где он  появлялся. Ему хватило часа – примерно через такое время он присел возле меня на диван, отобрал остаток виски и предложил:
- Домой?
- Как скажешь, - согласилась я.
- Можем остаться. Если хочешь, - для приличия сказал Лео.
- Танцев здесь не предвидится, а просто пить – скучно. Поехали, - ответила я.
И мы сбежали.
- Что там на работе? – спросил по пути Лео.
- Скукота. А у тебя?
- Слишком весело. Послезавтра уезжаю, - сообщил он.
- Куда? Надолго? – стараясь быть спокойной, спросила я.
- В Штаты, на неделю, может – немного дольше. Хорошие деньги, - похвастался он.
- Надеюсь, тебя это развлечет, - сказала я.
- Надеюсь.
Он не чувствовал опасности, считая себя по-прежнему неотразимым – спокойно, даже радостно улетел. Мне было чуть-чуть обидно всегда, когда он вот так с улыбкой оставлял меня – я ревновала его к дороге, к тем странам, где он был счастлив без меня, и куда мне не хотелось сопровождать его. Ему все равно, давно все равно… И вовсе странно, если я буду тосковать по человеку, стремящемуся быть со мной как можно меньше – в основном, на публике, для статуса или еще черт знает зачем! Впервые за десять лет у меня возникло злобное, упрямое желание досадить ему. Боясь передумать, я на бешеной скорости неслась в полумрак кафе-подвала в надежде не встретить там никого и закрыть эту тему. Ну не может же он, в самом деле, сидеть там месяц – на случай, если я надумаю явиться раньше? Поскольку это казалось невероятным, я загадала желание: если встречу Ваню – обрею голову наголо, давно хотелось, но повода не было. Это уж точно досадит Лео – я представила себе его лицо в момент нашей встречи на ступенях дома по приезде из Америки. Хоть бы удар не хватил! Но идея показалась мне захватывающей, и я прибавила газу.
Он сидел за столиком возле входа и широко улыбался – будто знал, кто сейчас войдет. «Прекрасный повод сменить прическу», - подумала я, а вслух сказала:
- То, что я здесь – ровным счетом ничего не значит. Я люблю это место и не собираюсь менять привычки оттого, что вы пронюхали об этом.
- Я тоже рад, что не пришлось ждать месяц, - ответил Ваня и улыбнулся. – К тому же, мне здесь тоже очень приглянулось. Думаю, если бы даже это не было с вами связано, все равно бы я сюда похаживал. Конечно, не на регулярной основе... Будете что-то?
- Думаю, виски не помешает. А вы?- спросила я. Мысль о том, что я делаю что-то запретное и наверняка неприятное для Лео, меня утомила. Немного виски, совсем немного…
- Я уже чаю напился. Хотелось бы составить Вам компанию, но за рулем я не пью, - ответил Ваня, не прекращая улыбаться.
- Я вообще-то тоже, - опомнилась я.
На помощь пришел Степан, предложив горячий шоколад. Горячий, сладкий и противный напиток, тем не менее, помог мне расслабиться и перестать язвить. К чему вся эта бравада, если я по собственной воле явилась тремя неделями раньше условленного срока? Не стану же я пояснять Ване, что это просто игра в орлянку? Или, тем более, мелкая месть Лео…
Мы просидели почти час. За это время не случилось ничего сверхъестественного – Ваня был мил, спокоен и скромен настолько, что я даже засомневалась, флирт ли это. Общаться было очень легко: темы появлялись сами собой, перетекая из одной в другую – разная буржуазная чепуха. Подкупающая простота в общении смутила меня совсем. Я так замкнулась на Лео, что вижу пошлые намеки в обычной симпатии. Как я могла представлять себе что-то больше, чем обычную болтовню?
 Эта встреча укрепила слегка ослабевшее убеждение в том, что Лео не просто идол. Лео – бог, величественный и равнодушный, каким и положено быть. Мальчишке до него далеко, и это общение просто развлечет меня – не более. Захотелось спать. Я подавила зевоту и засобиралась.
- Спасибо за вечер, - сказала я. – Созвонимся.
Никаких вредных мыслей. Все это просто от скуки и лечит симптомы, а не борется с проблемой. Это «созвонимся» вылетело совершенно естественно, хотя и неожиданно для меня самой. Не беда – созвониться не грех.
Мы обменялись телефонами и разъехались – ни поцелуев, ни рукопожатий, ничего лишнего. Для себя я отметила сходство в наших с Ваней подходах к тактильным контактам – дистанция необходима и уместна. По крайней мере там, где половина не досказана. В прикосновениях есть что-то простонародное, животное – если угодно. Не переношу, когда распускают руки, это касается обоих полов – всегда испытываю дискомфорт от прикосновений. Это патологическая брезгливость, но такой уж я родилась, и бороться с этим изъяном не считаю нужным.
На полдороге домой я вспомнила о данном самой себе обещании обриться наголо и свернула в первую попавшуюся на пути парикмахерскую.
- Совсем наголо? – на всякий случай уточнила молоденькая девочка-парикмахер.
- Ну да, - ответила я.
Стрижка заняла больше времени, чем предполагалось. Без сожаления я наблюдала за тем, как мои каштановые локоны отправляются в мусорную корзину. Вид собственного сверкающего черепа заставил улыбнуться.
- Ничего, скоро отрастут, - заметив мой взгляд в зеркало, сказала девушка-парикмахер.
Вот дурочка, я вовсе не хочу, чтобы они отрастали…Я грущу о другом.
Тринадцать с половиной
Я позвонила ему через неделю – нескоро, если учесть взаимный неподдельный интерес. Мы встретились там же. Потом -  уже с меньшим интервалом, снова. «Это друг – не более», - твердила я, готовясь к очередной встрече. Апогеем этой сублимации было возвращение Лео. Ему с трудом удалось избежать инфаркта по поводу моей новой стрижки, но то, как быстро он смог взять себя в руки меня даже расстроило – даже такими радикальными мерами воздействия мне не удалось привлечь внимание. Мое игривое настроение и то, во что оно вылилось посреди ужина, приятно удивило его. На какое-то время мне даже показалось, что дремавшие страсти пробудились и все теперь будет так, как в то счастливое, давнее время, на возврат в которое я не рассчитывала. На первый взгляд казалось: эта странная дружба с Ваней реанимировала любовь к Лео. Как бы не так! С каждой минутой я все больше мрачнела, понимая, что обманываю всех: Лео, Ваню, себя. Следовало решиться и сравнить, наконец, но я слишком боялась того, что ждет меня за барьером собственной нравственности, слишком высоким, чтобы незаметно для самой себя перешагнуть его.
Возможно, меня сочтут старомодной – но изменить Лео и не прекратить совместную жизнь я не считала возможным. А то, что нас единило, хотя и нудило изрядно, но было привычным и понятным. Будущее с Ваней мне не представлялось никак. Не знаю почему, но я не верила ему. Что-то искусственное было в его отношении, в этой выхолощенной сдержанности – он будто играл на публику, круг которой пока был мне не понятен.
Лео вернулся из Штатов немного позже, чем ожидалось – еще более мрачный, чем перед отъездом. Ссылался на депрессию, уже привычную для него после возвращения на родную землю.
- Неужели дома так плохо? – с обидой спросила я Лео в день приезда.
- Дома? Нет… Страна конченная. Разве здесь можно нормально работать? Беспредел повсюду… Каждый раз, возвращаясь, привыкаю. Задержался я здесь…
- Это все из-за политики, - предположила я.
- Политика – лишь один из инструментов. Здесь и сейчас делают огромные деньги.
Лео грустно усмехался, намекая, как устал от национального маразма и что отъезд не за горами. Я уезжать не хотела: здесь у меня журнал, обойма знакомых и товарищей, иногда чрезмерно навязчивых. Но лучше густо, чем пусто, а в свете наших с Лео отношений перспектива остаться одной там, за тысячи миль от привычной обстановки – не вселяла оптимизма. Одно успокаивало – о переезде Лео говорит со времен нашего знакомства. Мне кажется, что разговоры ему нравятся больше, чем сама мысль. Я привыкла это слышать, но сейчас идея отъезда выглядела для меня неприемлемо. А как же Ваня?...
Последнее время я часто задаюсь вопросами, связанными с Ваней. Как вообще он мог появиться на фоне моей патологической верности Лео? Как долго может продолжаться эта волнующая игра в дружбу, при том, что играю только я – он ясно дал понять, что рассчитывает на большее. Уступлю ли я? К чему это может привести? Да ни к чему! Ваня может стать для меня лекарством от скуки – на какое-то время, ненадолго. Для Лео он не представляет опасности – мы слишком вместе, иначе быть не может. До сих пор Лео выигрывал в моих глазах любое сравнение – ну, почти любое. Он был, бесспорно, лучшим из мужчин – легко быть верной при таких обстоятельствах. Стоит ли отступать от привычного, пусть и поднадоевшего уклада жизни? Была бы я счастлива – подобные вопросы не ставились бы вообще. Но счастья не было – оно закончилось вместе с бесплодными попытками родить Лео наследника, которого он не так уж и хотел… С тех пор я стала воспринимать знаки внимания со стороны мужа, как сострадание, уместное в моей ситуации. Мне же хотелось порыва, яростных эмоций – крови, если угодно, но не глобальной скуки, в плену которой я находилась, пока не встретила Ваню. Скука разрушала меня – мне не хотелось ничего. Может оттого, что доступно мне слишком многое - даже хотеть скучно... Тоски в глазах не скроешь. Ваня стал случайным свидетелем моей слабости или заметил тоскливый взгляд разочарованной в жизни женщины – секунда, не более, но даже такой малости достаточно, чтобы почувствовать чью-то уязвимость. Если раньше знаки внимания  «не от Лео» я не замечала, то на этот раз все складывалось так, что я просто ждала их – все равно от кого, пытаясь выбраться из болота тоски.  Неуловимый момент превращения заинтересованности в страсть я упустила, и теперь понимала, что так же далека от счастья, как раньше – а то и еще дальше.
Нельзя бесконечно копаться в себе! Если Ваня не угрожает моему отношению к Лео, то зачем ограничивать себя моральными заборами, выстроенными тысячи лет назад ханжами и лицемерами? Да и один раз – не такое уж преступление… А если не один?... Если я пойму, что не смогу просто взять и прекратить это? Если Лео выполнит свою угрозу по переезду в Штаты, что на этот раз вполне вероятно, то я аргументированно останусь здесь. Потом, если взять во внимание Лео, то его моногамность под серьезным вопросом. Он изменял мне не раз – я уверена в этом, хотя никогда не ловила на горячем, мне это ни к чему. Я знаю, что лучше всех этих виртуальных женщин – или мужчин, Лео чрезвычайно толерантен во всех без исключения вопросах. По мужчинам я все же горячусь: наверняка женщин ему достаточно. Я не стремлюсь узнать список либо увидеть лица. Наверняка, они хороши собой, взять хотя бы Таню – ее трогательная красота сродни гипнозу – женщины непроизвольно завидуют, мужчины возбуждаются. Мне проще было бы не знать ее – теперь, подозревая Лео в неверности, я вспоминаю Таню. В любом случае, мне проще с безликим, абстрактным противником – его легче не замечать. Сейчас эта практика мне надоела – ввиду появления Вани. Роль соратницы по партии – терпеливой, преданной, незаметной стала раздражать. Мне стало интересно, заметит ли вообще этот знаток человеческих душ перемену во мне, связанную тем, что я перестала быть исключительно его собственностью? Я уже изменила Лео - в мыслях, что не намного лучше. Осталось довести начатое до логического конца, а там – будь, что будет. А должно быть наверняка лучше – по крайней мере, я перестану гадать, обрету определенность. Боясь потерять момент решимости, я спешно набрала Ваню. Он  «не мог принять звонок»…
 Черт! Я так долго колебалась, стоит ли что-то менять, а когда, наконец, решилась, предмета страсти не оказалось под рукой! Я нервно переключила радиостанцию – заунывная мелодия не соответствовала настроению. Дело было в машине, вечером, по пути домой. За день я наслушалась всякого, потому новости на следующей волне тоже не вдохновили – диктор заканчивала рассказ о резонансной краже довольно крупной суммы средств из известного банка, акционером которого был Лео. Неожиданно из динамика раздалось имя Вани.
- Среди подозреваемых - двадцатичетырехлетний гражданин Украины, Иван Ким, один из клиентов банка. Место пребывания Ивана под вопросом, ведется розыск, - приятный голос ведущей замолчал на секунду, и зазвучал с иной интонацией: - Новости спорта…
Невероятно… Да нет же! Это не может быть Ваня! Я еще раз набрала номер – без перемен, противный голос повторил мне фразу, услышанную пятью минутами ранее. Как не вовремя вздумалось ему грабить банки!    
Когда же мы виделись? Дней пять назад. В его поведении не было ничего необычного. Я поделилась впечатлениями по фильму о краже драгоценностей, просмотренному накануне. Фильм показался мне удачным, и я советовала его Ване. В ответ он снисходительно, даже по-отцовски заулыбался, напомнив мне Лео.
- Вы так наивны, Лиза, - сказал он. – Сейчас уже так не воруют, это дело прошлого.
- Забавно. А как же воруют сейчас? Tы, похоже, знаешь и расскажешь, - с иронией ответила я.
- Определенно. Говорят, сейчас в моде хакерство. Надо, конечно, быть в вопросе, зато не попадешься на сбыте краденого, - сказал Ваня, продолжая улыбаться. – Один мой знакомый таким образом недавно украл миллион - немного конечно, но пригласить в кафе девушку можно.
- Да ну, тебя… - отмахнулась я. – А фильм, правда, хороший.
И мы сменили тему.
Всплыв в памяти, этот эпизод ввел меня в состояние возбуждения: я даже не подозревала, насколько Ваня крут! Возбуждение быстро сменил ужас… Если нас видели вместе, то вполне возможно скоро ко мне явятся соответствующие люди, зададут вопросы – и тайное станет явным: Лео станет известно о моем новом друге, и глупо будет доказывать, что я сплю с ним только во сне.
- Вот черт! – сказала или подумала я, обвиняя себя в легкомыслии и тупости. Я впервые ясно представила себе возможные масштабы собственных потерь, неизбежных в случае придания гласности моим якобы невинным встречам с Ваней. Только случай помешал мне прыгнуть в постель малознакомого мальчишки, развлекающегося грабежом. Машинально я жала на газ, все более и более ускоряясь – я уже слышала вой сирен погони. Конечно, никто меня не преследовал, но я хотела скорей домой, закрыться на все засовы, спрятаться в подполье, знать, что Лео рядом. Кстати о Лео: кажется, он что-то говорил о вечере – нам полагалось совершить архиважный с его точки зрения визит. Хорошо это или нет - я сообразить не могла ввиду сложившихся обстоятельств. Следовало собраться и хотя бы не опоздать к возвращению Лео – его истерика стала бы явно лишней.
Снова тринадцать
Пускай его не найдут никогда!... Надеюсь, он продумал все детали, и украденных денег хватит, чтобы затеряться где-то в Исландии или другом подходящем для уединения месте. Иначе, зачем?... От того, насколько хорошо он все просчитал, зависит моя жизнь в ближайшем будущем. Мы не вели переписку, не встречались в людных местах – и если он сам того не захочет, никто обо мне не узнает. Определенно: мне ничего не угрожает, оснований для паники нет. Порой непросто себя убедить в очевидном. Мне очень страшно, и то, что я не могу себя взять в руки, раздражает. Остановить машину во дворе дома стоит мне невероятных усилий – это оттого, что я замедляю бегство. Еще в прихожей слышен разговор на повышенных тонах – Лео обвиняет, Раиса защищается.
Конечно, это не могло обойти меня стороной.
Похоже, только меня и не хватает для кворума – Лео собрал прислугу в гостиной, разбор полета в полном разгаре. При моем появлении Раиса, наша домработница, порывается заплакать – видимо, она недавно совладала с собой, но с появлением нового зрителя решила не оригинальничать, а применить проверенное оружие. Мы симпатизируем друг другу, и Раиса полагает, что я избавлю ее от несправедливых нападок. Садовник Арсентий стоит рядом с каменным лицом и молчит, болтливость не входит в число его пороков.  Лео нервно ходит по гостиной взад-вперед, а увидев меня, свирепо произносит:
- Ну, вот все и в сборе.
- Что происходит? – спрашиваю я, бледнея.
- Пока не знаю. Мой банк обокрали. Дом прослушивался. Персонал утверждает, что не при чем, - отвечает Лео. – Сейчас приедет надежный человек, постарайся вспомнить моменты, когда дом полностью пустовал.
Я села. Похоже, все еще хуже, чем я думала.
- Что ты говоришь, Лео? Какая прослушка? Где? – растерянно сыплю я вопросами.
Лео за локоть выводит меня в соседнюю комнату и прикрывает дверь.
- Нас пасли довольно давно. Вчера ограблен мой банк. Они услышали то, что хотели – только и всего. Жучок был в настольном термометре – думаю, не единственный. Как он туда попал, как думаешь?
 Лео взбешен ни на шутку. Я выдыхаю.
- Когда ты был в Штатах, он сломался. Я носила его в ремонт, даже квитанция где-то есть, - ответила я.
- Отлично.
- Погоди… Сейчас найду… - говорю я, соображая.
Квитанция нашлась, хотя я могла ее сто раз выбросить. Я протягиваю ее Лео.
- Что ж, это уже кое-что, - констатировал Лео. – Где это?
Я пояснила.
На некоторое время Лео забыл обо мне – приехал «надежный человек». Он опросил всех, включая Лео. Получив необходимые подробности, человек удалился.
О том, что с отремонтированным термометром я заехала в подвал к Ване, пришлось промолчать… Теперь вспомнилось, как я хвасталась этой  злосчастной игрушкой – изящной статуэткой в виде существа женского пола, обнимающего электронное табло термометра. Даже помню свою неловкость от того, что упомянула:  мол, термометр из кабинета мужа. Тогда мне казалось, что Ваня увлечен мною, и говорить при нем о Лео – приблизительно то же, что напоминать коротышке о том, что он никогда не подрастет. Видимо, мальчишка обстряпал свое дело, пока я посещала туалет – как по заказу я провозилась там минут десять, не меньше. Маленький засранец! Я не судила его: кто знает, будь я бедна, как бы я искала способ разбогатеть?... Теперь все сходилось, не зря во всех его действиях я видела театральность. На меня ему было плевать – Лео, вот кто был нужен… Вот дерьмо! Досада душила меня.
- Сколько украли? – спросила я Лео перед сном.
- Три зелеными, могло быть хуже, - ответил Лео. – Странно, что это со мной, - добавил он и улыбнулся.
- Насколько я понимаю, это совсем не конец, - ответила я.
- Все верно, но оставлять так нельзя…
Скоро Лео уснул. Благодаря железной выдержке он отлично спит, даже если рушится мир. Со мной иначе – я истеричка. Хотя в большей мере причиной моей бессонницы было чувство вины из-за собственной глупости. За проступок положено наказание – спокойного сна мне не видать еще долго, и поделом. Я сама этого хотела, с ослиным упрямством вырываясь из заунывной, на мой взгляд, жизни. Кто знал, что выйдет не совсем так, как хотелось?...
Я отвыкла переживать встряски… Пожалуй, немного виски мне не повредит… Я осторожно сползла с кровати и направилась к бару. Там, не найдя быстро подходящей посуды, сделала громадный глоток просто из бутылки. Поперхнулась, но стало легче… Представляю, как потешается сейчас надо мной эта скотина… Сейчас даже наедине с собой стыдно: я почти паковала чемоданы, моделировала новое будущее, взвешивала… Очень поучительная история вышла.  Боюсь – это только начало…
Интересно, кого первого из нас двоих – меня или Лео - утомит эта затянувшаяся игра в то, что ничего не изменилось?
День за днем, одинаковые, лишенные смысла… Журнал продается с небывалым успехом… О Ване – ни слуху, ни духу… Следствие постепенно утрачивает к нам интерес. Лео, похоже, все известно: порой я ловлю на себе его тревожные, вопросительные взгляды, смысла которых не хочу понимать. Принимаю жизнь, как таблетку… Хочется одного: потеряться, исчезнуть где-то в глуши, вдали от цивилизации - одной. Отдохнуть от бесконечного, изматывающего общения. Устать от физической работы, отсутствия горячей воды, отопления, а не от постоянного гула голосов вокруг и необходимости отвечать на вопросы. С удовольствием только засыпаю – в надежде забыться, но ровно через час просыпаюсь. Подумываю, как убить Лео – жить с ним по-человечески не получается после известных событий, а уйти по своей воле не хватает духу. Между нами – ледяная стена. Мы видим друг друга, но уже не слышим, не чувствуем. Мало того – даже не приглядываемся: что там, по другую сторону стены? Иногда мне кажется, что я уже умерла…
- Какое несчастье! – причитает Раиса, подавая мне ужин. – Подруга моей дочери, Наденька, разбилась насмерть на машине. Говорят, с управлением не справилась: гололед, два трупа… Муж сразу умер, она еще день пожила… Без сознания, конечно, шансов не было. Двойняшки трехлетние остались на бабушке…
Раиса смахивает слезу.
- Ужасно, не могу в себя прийти… Такие детки, просто ангелы: светленькие, глазки голубые.
«Вот кому плохо…» - думаю я. Неясная мысль ворочается в голове, я не уверена и потому молчу. Раиса еще что-то говорит и уходит.
Через полчаса является Лео. Он удивлен тому, что я валяюсь на диване с книгой.
- Ты забыла о визите к Ковальским? – спрашивает он. Я вижу, как напряжены его скулы. Видимо, он считает, что предупреждал меня о визите. Даже если это так, то мы постоянно кого-то посещаем, и каждый раз это неимоверно значимо – не мудрено и забыть. На этот раз я понятия не имею о том, кто такие эти таинственные Ковальские. Бессмысленно разбираться и доказывать Лео, что он ни словом не обмолвился об этом.
Я смотрю на часы и поднимаюсь, как солдат по сигналу.
- Просто не заметила, что уже время, - говорю я без всякого выражения. – Пять минут.
И удаляюсь, чтобы привести себя в порядок.
-  Casual! – кричит мне в догонку Лео. Он не верит, что я помню. Помнила бы, если бы он сказал – но он не говорил, готова голову дать на отсечение.
Быстро натягиваю подходящее платье, поправляю макияж, любуюсь сверкающим черепом. Я даже не предполагала, как непросто поддерживать эту «прическу» - уже начинает надоедать ежедневная возня с бритьем.
Вспоминаю об осиротевших близнецах и собственной детской фотографии, найденной накануне. Все это сейчас ни к месту. Потом.
После краткой перепалки по поводу шарфа мы выезжаем в величавом молчании.
Пустой вечер в гостях, много виски, мало смысла. Виски могло бы быть меньше, но без него в этих гостях хочется удавиться – настолько скучно. Перед отъездом домой почти сплю…
Уже в машине слышу настойчивый звонок мобильного – не беру, мне лень. Но он не унимается, как назло, жутко мешая спать. Я роюсь в сумке, отвечаю подруге. Она звонит из Германии, куда переехала очень скоро после нашего расставания – то есть порядка десяти лет назад. Мы исправно созваниваемся – не реже раза в месяц. Говорить почти не о чем, но тем не менее. Пристрелите, не помню ничего из сказанного Зинкой. Она позвонила, только мы тронулись с места, и прожужжала всякую бессмыслицу почти всю дорогу. Мне даже казалось, что я какое-то время спала – Зинке собеседник не нужен, ей нужен слушатель. На фоне ее назойливого жужжания пытаюсь вспомнить о том, что хотела сообщить Лео вечером – и не могу. Тошнит…
На въезде во двор нашего дома сбрасываю Зинку – надоело. Я только что вспомнила о фото, и уже открыла рот, чтобы поделиться новостью о находке – звонит мобильный Лео. Он начинает говорить, нервничает… Что ж, фото подождет, не такая уж и новость.
Наспех приняв душ, падаю на кровать, прихватив с собой Голсурси. Вытаскиваю фото-закладку так, чтобы бросалась в глаза – на тот случай, если усну ненароком. Хочу, чтобы находка стала достоянием гласности. Возможно, наши отношения потеплеют хотя бы на время обсуждения.
Сквозь сон слышу голос Лео – он спрашивает о фото. Но я уже слишком сплю, чтобы разбираться – потеплел он ко мне или не очень. Реакция на фото меня очень интересовала, и знай я, что Лео так скоропостижно исчезнет, проявила бы больший интерес к его вопросам.
Стоп! Эта фотография… Я не видела его реакции, но внезапное исчезновение Лео красноречиво намекало на возможную связь его поведения с фото. Чепуха какая-то… Ограбление, другая женщина, моя холодность – это понятно, но какая-то карточка столетней давности?... Он был знаком с матерью? Маловероятно: мы всегда жили в глубинке, Лео – то в столице, то в Штатах. Да и вообще: когда это было? Он всегда в пути, да и его рациональность исключает бегство от жены после взгляда на старинную фотографию. Нет, фото здесь не при чем. Когда-нибудь я узнаю, почему он исчез – я уверена в этом, так было всегда. Вспоминаю о двойняшках, нахожу в мобильном номер Раисы.
- Можно мне увидеть тех малышей, о которых Вы говорили? – спрашиваю я. Раиса что-то поясняет о такте, необходимости созвониться с бабушкой сирот. Я согласна, могу подождать, хотя уже все решила. Я улыбаюсь – счастье вырывается из меня, его слишком много. Как хорошо…
Он любит старину, я люблю его. Он меня тоже любит – и непременно вернется.
Я буду ждать тебя, Лео – даже если это будет очень долго…

Часть вторая

Двенадцать
Уже полгода я здесь. Начинаю привыкать к этому месту и маленькому дому, ставшему моей резиденцией. За домом начинается поле. В непогоду стараюсь не выходить  - опасаюсь, что меня раньше времени унесет ветром так далеко, что я никогда не вернусь назад. Однажды  все это мне надоест, я просто выйду в поле и отдамся стихии. Когда ветер унесет меня - вспомню, что такое страх, захочу жить и научусь бояться смерти. Позже, не сейчас…
Воды в доме нет, колодец во дворе – привыкнуть к этому непросто. В дождливую погоду ситуация с водой может измениться в сторону улучшения моего комфорта – подтеки на стенах красноречиво свидетельствуют о том, что крыша в нескольких местах протекает. Я представляю, как умываюсь под струей воды, льющейся с протекающего потолка. Или принимаю душ. Но дождей пока нет – аномально сухо.
Здесь до меня никому нет дела. Когда в декабре прошлого года я возник в помещении сельсовета – или ещё чего-то там административного  – и спросил, как снять жильё и найти работу сторожа, моё поведение не вызвало никакого удивления у человека, сидевшего за столом в кабинете без таблички на двери.
Лишь приоткрыв дверь, я понял, что явился по адресу. Это был начальник, сомнений не было! Я безошибочно распознал бы в нём руководителя, встреться он мне хоть посреди леса, один на один. Его выдавал сосредоточенно важный  взгляд ничего не выражавших, пустых глаз, отводимых во время разговора в сторону. Такому всё равно, что возглавлять: он сделает это без труда, не вникая в суть и не заморачиваясь подробностями. Я сам недавно из таких, своих распознаю за версту. Добраться до начальника мне помогла румяная девушка. Она активно грызла семечки у входа в контору, мечтательно разглядывая неприличную надпись на заборе напротив. Судя по всему, она появилась здесь задолго до моего прихода - чёрно-белые лушпайки устилали асфальт внушительным слоем.
- Направо по коридору, последние двери, - ответила девушка на вопрос, как найти начальника.
Я кивнул и вошёл в тускло освещённое помещение. Вернее, освещения в коридоре не было, по крайней мере в тот момент. Свет проникал через узкие окна-бойницы с торцов коридора. Форточка одного из окон была распахнута, на подоконнике красовалась мега-пепельница в виде гигантской жестянки от консервов, почти доверху набитой окурками. Глаза привыкли к свету, и я разглядел напротив входа доску подгулявших объявлений организационного характера: самому свежему минул почти год. Я подытожил, что события здесь не так уж и часто, и улыбнулся. С каждой секундой подтверждался удачный выбор нового пристанища. В приподнятом настроении я свернул направо, как мне сказали, и через пять шагов постучал в последнюю, третью по счёту дверь от входа. Никто не ответил. Я уже намеривался наплевать на формальности и попробовать войти, но за дверью кашлянули, и я услышал: «Войдите».
Кабинетишко был маленьким, пыльным и закуренным. Его хозяин, видимо от желания размяться, иногда выходил курить в коридор, к переполненной пепельнице – наверняка, в относительно свободные от посетителей дни. Я не могу сдержать иронию: предположить наличие толпы посетителей здесь было так же нелепо, как отправиться встречать Новый год на кладбище. Сегодня, видимо, наплыв достиг максимальной точки. Об этом можно было судить по тому, что сидевший за столом человек даже не повернул головы в моём направлении. Вид его свидетельствовал о полном погружении в работу: он сосредоточенно разглядывал одинокую бумагу с небольшим количеством печатного текста. С трудом оторвавшись от чтения, собственник кабинета поинтересовался, что мне угодно.
Я изложил своё дело. В отсутствующем взгляде начальника мелькнула толика удивления – и тут же пропала. Похоже, передо мной сидел не самый любопытный человек в мире. И не самый торопливый. Ответ на мой вопрос он обдумывал так долго, что я засомневался, помнит ли ещё он о моём присутствии. Я кашлянул. Через минуту начальник ответил мне, что жильё снять можно – пустующих домов тут валом, благо дело понастроили в эпоху застоя. С работой сложнее: в деревне один сторож на всё про всё – сторожить особо нечего, всё ценное давно растянули. Позже выяснилось, что должность сторожа занимает по совместительству сам начальник – дело не пыльное, а копейка бежит!...   
Порывшись в столе, начальник достал и засунул в карман связку ключей.
- Оплату – наперёд за месяц, - строго сказал начальник.
- Не вопрос, - пожал я плечами.
- Платить-то есть чем? – с сомнением спросил мой визави, оглядывая непонятный его системам оценки  мой наряд, целиком составленный из небрежно изящных брендов мирового уровня.  – Двадцать баксов, - и вопросительно посмотрел на меня.
Я понял, что мой сплошной Армани ни о чем не сказал ему и в душе улыбнулся наивности.
- Десять, - ответил я. Всегда считал себя хорошим торговцем. Но не тут-то было. В забытой богом сельской конторе я встретил настоящую акулу бизнеса, достойного оппонента.
- За десять даже ноги не буду ломать. В Водяное иди за десять. Час ходьбы, - и начальник полез опять в карман, демонстрируя намеренье вернуть ключи на прежнее место и вернуться к текущим производственным хлопотам.
Моя усталость не укрылась от проницательности этого психолога-самоучки, он собирался на ней сыграть.
- По рукам, - тогда ответил я.
Ни двадцать, ни десять долларов – не деньги для меня. Просто я считаю торговлю полезной привычкой. Соглашаться сразу на предложенный продавцом вариант считаю дурным тоном – конечно, если речь идёт о действительно важных вещах. Уверен, что торговаться нужно и полезно: в большинстве случаев тебе что-то да уступят. По результатам торговли я часто завожу полезные знакомства с продавцами, близкими мне по духу – людьми, увлечёнными своей работой. Они способны представить себя по ту сторону баррикад – на месте покупателя. Сам процесс торговли эти люди воспринимают как возможность получить дополнительные сведения и всё-таки продать, а не как пустую трату времени. Торгуясь, хороший продавец пытается доказать выгоду от покупки именно для тебя. Он внимательно выслушает твои аргументы, представив взамен собственные. В итоге ты платишь и удаляешься полностью довольным, даже если и не получил скидки. Ты уверен:  затратил значительно меньше, чем приобрёл.
Сегодня был не тот случай. Незначительная цена вопроса и желание отдохнуть сделали своё дело: я согласился вслепую. По пути к месту я выяснил, что начальника зовут Петрович – так обратилась к нему старушка, рывшаяся в палисаднике. Она посмотрела на меня с нескрываемым любопытством – в противовес Петровичу.
Всю дорогу мы молчали: похоже, Петрович не любил среди дня оставлять контору и злился. Чтобы разрядить обстановку, я спросил, как  часто  здесь снимают жильё. Он напустил туману:
- Всяко бывает…
Я и сам понял, что редко. Петрович явно не хотел развивать тему…
- Вот и пришли, - сказал он, свернув к калитке моего потенциального жилища.
О том, что дом пустует, я догадался издалека по заросшему травой палисаднику, пустому двору и немытым окнам. Несмотря на запущенность, дом понравился сразу – небольшой, красного кирпича, деревянные рамы синего цвета, дверь обита черным, блестящим дермантином. Во дворе -  колодец и большой деревянный сарай. Мне хотелось расспросить о хозяевах, но Петрович взял инициативу на себя. Перекинув руку и слегка наклонившись вбок, он отодвинул щеколду и заговорил.
- Дом хороший,- заявил он, перекинув руку через калитку и отодвигая щеколду.
- Отопление печное – дрова, уголь. Вода есть, - он на ходу махнул в сторону колодца.
- А пустует почему? – спросил я.
- В город все бегут. А мне и тут хорошо: воздух свежий, река. Рыбы – тьма. Рыбак, небось? – Петрович прищурился.
- Рыбак, - уверенно ответил я, вспомнив о том, как укладывал спиннинг.
- Рыбаки к нам часто наезжают: клёв хороший. Это летом, зимой пока не было…
Река была совсем рядом – неширокая, метров до двадцати шириной  речушка,  камышовые берега и множество рыбацких мостков. Мороза ещё не было, и зябкие мелкие волны суетились, зная, что скоро придётся уснуть подо льдом – до весны. Я представил себя в дайверском снаряжении входящим в реку, а затем, через минуту – выходящим на другом берегу, причём всё время моя голова находится над уровнем воды, в самом глубоком месте едва касаясь подбородка. Я хмыкнул.
- Мелко? – спросил я для подтверждения своих умозаключений.
- Чего мелко? До двух метров будет, - пожал плечами Петрович и кашлянул. – Так что с деньгами?
- Да-да, конечно, - я вытащил из внутреннего кармана куртки портмоне, достал  полтинник и протянул Петровичу. – Если не надоест – доплачу.
- Идёт, - согласился Петрович и, отправив деньги в карман, заспешил.
Я видел, как он семенит восвояси, подняв воротник старенькой куртки и ёжась от порывов холодного ветра. Становилось свежо. Я пошёл в дом – следовало начинать обживаться.
Оттого, что внутри оказалось пусто и неуютно, я почему-то обрадовался. Мебели почти не было -  так, по мелочевке:  кустарной работы платяной шкаф, кровать, похожая на больничную койку, два допотопных табурета, изъеденный термитами кухонный столик… Понятно, короедом, но мне было интересно предположить в центральной Украине термитов, как и занятие дайвингом в речушке двухметровой глубины. С необъяснимым мазохизмом я выбрал это место, географически близкое к моему прежнему жилищу, но  бесконечно далёкое от цивилизации.  В борьбе за улучшение качества быта я забуду то, о чём должен забыть. Я должен это сделать. Выбросить из памяти, построить всё заново. А если это будет мне не под силу – вернуться. Эта мысль с каждым днем казалась все более абсурдной – я достаточно силен, чтобы сжечь мосты дотла и развеять по степи пепел. Театрально, но по сути верно.
Ли частенько подтрунивала по поводу моей любви ко всякого рода старью. Она не совсем права, что меня прельщает просто старое. Не люблю штамповки, мне нравятся вещи, созданные с душой – а с началом эры потребителей вещи будто утратили душу, превратились в миллионы пустых, безжизненных клонов. Странно предполагать душу в банке колы, полиэтиленовом пакете, джинсах, типовой многоэтажке. Они безлики и однотипны. И в этом причина моего отвращения ко многим современным вещам  – их создавали в спешке, на ходу, не придавая значения - по пути к прогрессу. Идея получения быстрой наживы истребляла эстетику. Среди старинных вещей проще найти следы одухотворенности – часто я пытаюсь представить, как выглядел и о чем думал создавший их мастер. Иногда я представляю, как эти вещи оживают – чтобы поделиться воспоминаниями о своем славном прошлом.
Мой новый дом был живым – в этом я не сомневался. Он напомнил мне о домике дядюшки Тыквы из Чиполино.  Все здесь было миниатюрным: прихожая метр на метр, на полу которой с трудом умещался коврик для ног, проходная комната с мазаной печью – гостиная и кухня в одном флаконе, а из нее – дверь в спаленку, где кроме кровати ничего не поставишь. Места настолько мало, что уют создается исключительно стенами – мебель не нужна. По счастливому стечению обстоятельств это чудо-дом пустовал - уверен, что его хозяева тоскуют по нему в одной из убогих однотипных коробок города. Они ищут то, чего в городе нет… Здесь это повсюду. 
- Назад дороги нет, - сказал я вслух, и чтобы занять себя чем-то принялся разжигать огонь в печи. Отворил заслонку, бросил пару поленец, добавил тоненьких щепочек. Тут же у печи, рядом с дровами лежал  старый глянцевый журнал без обложки.  Я со странным чувством взял журнал, перелистнул несколько страниц.  Нет, это не наш, точнее – не её… Было бы странно найти в заброшенном сельском доме журнал по современному дизайну. Я с облегчением оторвал  несколько страниц, смял и подбросил в печь. «Интересно, как бы отнеслись издатели, узнав о подобном применении?» - подумал я.
- Она бы даже не расстроилась, - ответил я сам себе вслух и подбросил в огонь полено.
К вечеру в доме стало по-хорошему тепло. Стопа макулатуры возле печки портила интерьер, и я вынес ее в сарай, оставив пару журналов на растопку. Да, конечно она не расстроилась бы.
Людей, лишённых претензии к окружающему миру не может расстроить любая польза от результатов их труда. К тому же, Ли никогда не относила свой журнал к литературному наследию. Она была из числа людей, напрочь лишённых честолюбия.
- Если бы мне хотелось переплюнуть Достоевского, я бы попыталась это сделать давным-давно, - иногда говорила она. – Я просто зарабатываю деньги.
Хотя прагматизмом она заразилась от меня – я это любил повторять. Поначалу она не спорила, потом начала возмущаться:
- Заразиться можно дурной болезнью или ОРЗ, а такая болезнь, как прагматизм,  медицине не известна, - парировала она, когда я с видимым удовольствием отмечал то, что её характер всё больше и больше напоминает мой.
  Она велась на провокацию и раздражалась в ответ на такие замечания, самолюбиво не позволяя мне считать её обезьянкой.  Болезненное самолюбие – ужасный бич для Ли. Она отказывается считать, что находясь в обществе, трудно выделить свои собственные, очищенные от стечения обстоятельств и посторонней помощи заслуги. Это нам так хочется: считать, что всего  мы добились сами. В том-то и дело, что трудно провести черту, за которой заканчиваешься ты и начинается кто-то – в особенности, если дело идёт о близком человеке. Наше окружение не может не влиять на нас и то, что мы делаем. Волей-неволей мы рефлексируем на  внешний мир, в душе желая видеть в его глазах одобрение. Но Ли очень важно всего добиться самой – а это трудно, учитывая то, что я всегда путаюсь у неё под ногами со своей помощью. Мне кажется, она готова иногда убить меня  – для обретения истинной независимости.
- Умри, деспот! – скажет она, замахиваясь огромным кухонным ножом.
- Осторожно, Лиза! Не порежься! Давай я сам! – отвечу я, отнимая нож и втыкая его себе в сердце по рукоятку.
Абсурдный сюжет, но суть передает верно - я часто усугубляю, лишь бы Ли не перетрудилась.
За время нашей совместной жизни я окружил Ли тотальной заботой, заставил забыть трудностях, которые ей пришлось пережить до меня. Поначалу она была благодарна, потом начала злиться, проявляя болезненную самостоятельность. Безусловно, я заигрался в отца, не желая признать: ребенок подрос, тотальная опека его обременяет. Последнее время Ли демонстрировала полное безразличие ко всему. Похоже, что она строила планы побега или действительно надумала прикончить меня. Шучу: навряд ли… Вся беда моя была в желании преодолеть давнее безразличие со стороны Ли к моей персоне, мне так хотелось с её стороны эмоций, подтверждающих наличие чувства. Однажды я почувствовал, что их нет. Никаких: ни нежных, ни враждебных, ни товарищеских. Не хотелось в это верить – и я всеми силами не верил. Я даже придумал, что ты, повзрослев, научилась мастерски скрывать то, что чувствуешь.
 Кажется, первое подозрение появилось около трёх лет тому назад. Её взгляд стал стеклянным, вид - отсутствующим. Она стала часто пропадать вечерами, возвращаясь часто много позже меня – иногда глубоко за полночь. Ссылалась на работу:  якобы она вот сейчас поняла, насколько этот журнал – её собственное, путь к самореализации, возможность раскрыться и прочее-прочее-прочее. Речи её были пылкими, но лишёнными конкретики – я не верил ей. Неплохо зная женщин и с оглядкой на себя, я было подумал, что в её жизни появился другой мужчина.
Не то, чтобы я запаниковал , но мысль о том, что Ли перестала быть моей частной собственностью, лишила меня покоя.  Пришлось, хотя и не без колебаний, принять решение – так сделал бы любой, будь он человеком действия: я нанял частного детектива – ищейку, обязанную разъяснить мне то, что происходит с Ли. Я не сразу на это решился – решение было принято после миллиона попыток поговорить с ней по душам. Достучаться до нее мне не удалось. Ей это было не нужно, казалось, она презирала меня просто за то, что я есть. Смешно, но больше всего меня раздражало в ней полное равнодушие к внешнему виду. Зная, как важно для меня чувство стиля, Ли перестала придавать ему значение. В свое время она от меня черпала его основы – день за днем, терпеливо на собственном примере я обучал ее умению выглядеть. Глядя на нее сейчас, трудно было поверить, что еще недавно она предпочла бы вообще не явиться на встречу, чем прийти в неправильных туфлях  или джинсах сомнительного оттенка. Ли будто подменили.
 Желание узнать правду не принесло мне ничего, кроме неприятностей. Меня прилично тряхануло в наказание за организацию слежки за собственной женой – и поделом. Мне казалось, что я слежу за Ли – а те, кого я нанял для этой цели, следили за мной и, правильно все рассчитав, обокрали. Кража наделала много шума и заставила меня взглянуть на привычные вещи под новым углом. Но серьезные финансовые потери - сущая безделица на фоне того, что припас для меня Всевышний напоследок. То, что я узнал, было настолько жутко, что лучше бы мне умереть в неведении. Я не уверен в своей догадке, но разбираться не хочу – проще просто все забыть. Знание было случайным, и даже сейчас я недоумеваю, почему я не поинтересовался всем этим раньше – тогда, когда всё только начиналось. Случившееся по вероятности события опережало зависание подброшенной в воздух монеты. Всё было просто, и потому – жутко. Надо было просто проверить раньше. Разве я тогда мог предположить такое? Да и не хотел я ничего знать, тем более – интересоваться с пристрастием её прошлым. Какое могло быть прошлое у восемнадцатилетней девочки: садик, школа, первая прыщавая любовь? Разве это могло как-то помешать тому, что я почувствовал, увидев её впервые в коридоре своего офиса?
Миллионный  раз я прокручиваю в памяти этот момент по мгновениям, не упуская ни одной детали:  понимая, что это путь к шизофрении, я стараюсь абстрагироваться от деталей, но это невозможно…

Одиннадцать
- А вот и Лев Борисович. Вам повезло, - переступив порог парадного, я услышал писклявый не по возрасту голос администратора Валентины Юрьевны, беседовавшей с  одетой в дешёвую спортивную форму девушкой-подростком. Я не уставал поражаться комариному писку, который давила из себя Валентина Юрьевна – без сомнения  чрезвычайно женственная особа «за пятьдесят с хвостом», довольно длинным. Мне не раз приходилось слышать, как иногда она, забываясь, переходила на обычный, вполне  приятный голос, то это продолжалось недолго. Валентина Юрьевна быстро спохватывалась и снова бралась за своё сюсюканье.
Валентина Юрьевна из дворян. Породистость помешала ей найти достойного спутника жизни – дворян нынче не густо. Она жила в своем собственном мире, ценности которого запутались в далеком прошлом. Манеру сюсюкать я связываю с тем, что ей, вероятно, нравилось ощущать себя маленькой девочкой, над которой время не властно. В этом она видела определенный аристократизм. Спорное заблуждение – однако, никто не брался разубеждать Валентину Юрьевну.
Мне не пришлось ждать, чтобы увидеть лицо той, кому повезло c точки зрения Валентины Юрьевны. Ты повернулась ко мне без всякого интереса – скорее с облегчением – и протянула бумажный конверт:
- Курьерская доставка, лично в руки, - сказала ты обычным тоном безразличного ко всему, вечно спешащего посыльного и протянула конверт. 
Густой, тёмно-каштановый хвостик волос  на твоей макушке топорщился, непослушные пряди выбивались отовсюду, лоб блестел, нос пестрел золотистыми веснушками, и я увидел твои глаза… Такими должны быть глаза русалки - не зелёные, а оливковые, с крошечными голубыми точками. На мгновение мне показалось, что я вижу привиденье. Я даже подался назад и уставился на тебя в полном смятении. Неуловимое, эфемерное сходство с  кем-то давно позабытым возникло – и тут же пропало. Моя реакция не укрылась от тебя, ты посмотрела на меня странно, как на психа, и, опустив руку с бланком,  спросила:
- Вам нехорошо?
  Видимо, напряжение последней недели и невыносимая жара на улице давали о себе знать: ты показалась мне удивительно похожей на женщину, исчезнувшую из моей жизни при совершенно детективных обстоятельствах. Наш кратковременный брак и ее побег в неизвестном направлении на долгое время определили во мне подозрительное отношение к женщинам. Правда, волосы у нее были не каштановые, как у тебя, а светлые, как лен... Я был молод, наивен  и влюбился в нее почти с первого взгляда. Даже умудрился жениться – стоило ей поманить меня. С тех пор прошло много лет, ушло недоумение от ее побега, новые женщины наполнили мою жизнь, но я время от времени вспоминал о ней. Пока ей не было равных.  Неудачная женитьба поселила во мне кучу комплексов. Я некоторое время считал себя наивным простофилей, провести которого под силу любой неглупой симпатичной девушке. Потом, уже в Америке, все наладилось само собой. И вдруг этот призрак…
Ты нетерпеливо смотрела на меня, ожидая, пока я распишусь о получении пакета, наш администратор озабоченно листала блокнот, будто там могла быть какая-то мало-мальски важная запись… Лично я в этом сомневался, но кинув на неё взгляд, почему-то сразу успокоился и ответил тебе:
- Это всё жара. Давайте, что там подписать?
Получив мой размашистый росчерк на документе, ты тут же выпорхнула на улицу и укатила на велосипеде, оставленном у входа – грянувший внезапно ливень не был тебе помехой.
Я поднялся к себе и погрузился в работу. Ощущение того, что со мной произошло что-то необычайно важное, не оставляло меня весь день. Перед уходом домой я спросил у секретаря:
- С какой курьерской службой у нас договор?
- «Экспресс»,  - ответила секретарь. – Какие-то проблемы? – лицо её приняло озабоченное выражение.
- Нет, просто уточнил, - ответил я и потянулся к телефону: утренняя встреча не давала мне покоя, и ближе к концу рабочего дня я сознался себе, что только и думаю о том, как найду тебя.
Это напоминало колдовство. Мы виделись не больше минуты, но с тех пор я впал в давно забытое состояние заторможенной мечтательности. Мало того – это не расстраивало меня, а напротив – вдохновляло. За тот день мне удалось решить два сложнейших вопроса-висяка, ещё вчера казавшихся мне неразрешимыми - я был на подъёме, преграды перестали для меня существовать.  Мне было приятно думать о том, что встреча с тобой приносит удачу… Твоё лицо стояло у меня перед глазами, будто ты была рядом. Я моделировал его выражения – радость, грусть, заинтересованность, удивление. Представив, как ты улыбаешься, я думал, что ямочки на щеках очень тебе пошли бы. Хотя их отсутствие не расстроило бы  меня совершенно. Я опасался лишь твоей чрезмерной молодости: мне было тридцать восемь, я  подзабыл опыт общения с подростками женского пола. «В конце концов, подожду, пока подрастёт», - решил я наконец и перестал мучиться.
Тебе оказалось целых восемнадцать – не так и плохо. На следующий день я явился к входу в твою контору и стал ждать – сам не знаю зачем. Конечно, я ехал к тебе не просто посмотреть, как ты паркуешь велик у входа.  Но увидев тебя, почему-то спасовал. Тогда я почувствовал себя неподвижным бронзовым памятником, поставленным посреди улицы на потеху зевакам: чужие жизни проносятся мимо, приходят и уходят интересные и не очень люди, а он всегда невозмутим и неподвижен – пусть даже самая прекрасная женщина мира пройдёт неподалёку. 
Я подождал, пока ты отправишься  развозить пакеты,  и уехал на работу. У меня не хватило духу, чтобы окликнуть тебя…  Ты не выглядела застенчиво, вовсе нет – дело было во мне: я побоялся оскорбить тебя напором уверенного в себе, взрослого, обеспеченного человека, хотя до недавнего времени считал, что нет вещей, мне недоступных или недозволенных. В то дождливое утро, когда ты спрыгнула с велосипеда в двадцати метрах от меня, я подумал, что не подготовил достойной фразы, которой начну разговор – поэтому никакого разговора не будет. Раньше я предпочитал действовать наобум, импровизируя на ходу – и отдать должное моему обаянию, почти всегда попадал в цель. На этот раз применить свой обширный опыт показалось мне невозможным. Ты была особенной, я не мог применять к тебе пусть и  проверенные, но порядком истасканные приемы. Странно: за секунду до того, как окликнуть тебя и просто подойти, я понял, что не хочу скорого результата. То, что ты нужна мне, не вызывало сомнений, но я должен был увидеть в твоих глазах хоть тень заинтересованности. Я понимал, что старше и чувствовал ответственность за развитие наших отношений. Чувствовать себя беспомощным было необычно, но таковым я и ощутил себя, наблюдая, как ты исчезаешь  в людском  потоке: луковица каштанового хвостика на макушке, хрупкая, совсем детская спина, обтянутая простенькой спортивной майкой. Наблюдая твой вполне предсказуемый побег, я уже тосковал…
Я завидовал городу, проглотившему тебя, зданию твоего офиса, удостоенному твоих ежедневных визитов, неизвестному мне дому – твоему пристанищу. Связанное с тобой поглощало меня, затягивало – сопротивляться я даже не думал.
Десять
По пути на работу чувство недоумения по поводу моей нерешительности сменилось раздражением. «Да что происходит, чёрт возьми! Будто напрочь ум потерял… Я не знаю даже имени этой девчонки, а уже надумал неизвестно что – веду себя, как прыщавый подросток! Таня засмеёт меня – и будет права», - что-то в этом духе думал я и потому приехал на работу злым и накрученным. Мысль по поводу того, что подумает Таня, посетила меня впервые. Мы встречались уже почти год и вполне устраивали друг друга – встречи получались не чаще двух раз в неделю. Мы познакомились на какой-то выставке – Таня была очень хороша собой, жизнерадостна и проста в обращении. Всё закрутилось быстро и без лишних ломаний: как и я, Таня жила во имя карьеры, личную жизнь позволяла себе в исключительных случаях, фоновым режимом – не более. Она была замужем и не собиралась ничего менять – для меня это было большим плюсом: жениться я не спешил. Тем вечером мы должны были встретиться, и я очень надеялся, что Таня выбьет из моей головы нелогичное увлечение.
Всё вышло наоборот. Я повёл себя резко и раздражительно, лишь только она переступила порог моей прихожей. Определенно, я искал, к чему придраться и мгновенно нашел повод. Пустяк: её шелковый шарф показался мне слишком ярким. Видимо, дизайнер использовал в качестве натуры винегрет двухдневной давности – не самый удачный выбор… Мне угодно переоценивать важность аксессуаров по той простой причине, что при грамотном подборе они придают внешнему виду изысканный лоск. Если вы не придаете деталям значения – вас этим не задеть. Я на деталях помешан, потому не сдержался и  сморщился. Не заметь Таня моей гримасы – возможно, всё бы сложилось иначе. Но она заметила.
- Что с лицом? – спросила она удивлённо после беглого поцелуя в щеку. – Ты будто крокодила увидел.
- Что за странный шарф? –  прямолинейно спросил я.
- На прошлой неделе муж привёз из Милана. А что, плохой? – спросила она и подскочила к зеркалу, придирчиво глянула  на отражение и улыбнулась. – Прекрасный шарф – вызывающий, я бы сказала. Очень в тон к моему нынешнему состоянию: я воюю со всем миром.
- Я не хочу воевать. Сними его, - не попросил, а потребовал я.
Таня оторвалась от зеркала и, всё ещё улыбаясь, исподлобья посмотрела на меня:
- Как раз собиралась, - отметила она. – Не груби. С тобой что-то не так?
В её планах на вечер не входило сдаваться и конфликтовать.
- Со мной всё так. Просто сними, - настаивал я, не поддаваясь её игривому тону.
Она, не переставая улыбаться, и придав лицу выражение шутливой страстности, медленно стянула мерзкий шарф и уронила его на пол. После секундной паузы Таня, с удовольствием  демонстрируя тонкие запястья, расстегнула верхнюю пуговичку на платье. Её взгляд затуманился, губы приоткрылись: спустя минуту платье отправилось за шарфом на пол. Белья на ней не было…
…Щёлк! Ты бросаешь тяжёлую сумку с корреспонденцией в корзину на багажнике велосипеда и легко перебрасываешь ногу через  раму – на макушке веселится хвостик каштановых волос, старенькая спортивная форма обтягивает тебя, как подобранная по размеру латексная перчатка. Видно, что лифчика на тебе нет – зачем? – тебе нечего в него класть, и я не на шутку волнуюсь, есть ли там, под лосинами, что-то типа трусов – издалека трудно разглядеть. Весь день я не могу собраться, постоянно отвлекаясь на эти детали. Похоже, я сошёл с ума…
- Бесстыжая, - выдохнул я и шагнул к Тане. Неловко было оттолкнуть её прямо сейчас, хотя поначалу я ухватился за треклятый шарф обеими руками. Думаю о тебе…
Через полчаса тщетных попыток возбудить во мне ответное чувство, Таня устала. Спонтанная эрекция пропала, не оставив надежды на скорое возвращение.
- Выпьем? – предложила Таня.
- Не хочется, - ответил я безразлично. 
- О чём ты думаешь? – спросила она, развернувшись ко мне и подперев локтём голову.
Я молчал, стараясь придать лицу как можно более сонное выражение.
- Не хочешь говорить? Значит что-то серьёзное, - с этими словами Таня села на кровати, обхватив колени руками. Другой мужчина, с другими мыслями на моём месте умилился бы изяществу её позы, трогательно спутанным волосам, полным губам, ярким даже без помады. Но моё сердце уже целиком принадлежало тебе. Прелести Тани с этого момента волновали меня не более удачного телесюжета или, скажем, обнажённых моделей со страниц журнала для мужчин. Тешить её напрасными надеждами было подло.
- Я изменил тебе, Таня, - сказал я громче, чем следовало. Эта простая, лишённая эпитетов фраза прозвучала конкретно и оттого грубо, будто говорил её автомат, а не человек.
- Я так и думала, - сказала она и отвернула лицо. – Спасибо за честность. Мог бы и промолчать.
Я собрался с духом:
- Я не хочу тебя обманывать, Таня. Уже не будет, как раньше.
- Ты жесток, - прошептала она, помолчав.
Мне показалось, что голос её дрожит. Ей  не хотелось, чтобы я видел её слёзы – она поспешно встала с кровати и скрылась в ванной. Я не думал, что будет так непросто.
Лёжа на кровати и слушая, как бежит вода,  я думал о том, что Тане просто не повезло. Я оправдывал свой прямолинейный поступок исключительно  уважением к её неоспоримым достоинствам. Как же непохожи вы были! Роскошная, уверенная в себе Таня и ты – неоперившийся воробей, возможно знакомый с вопросами пола исключительно по «кино для взрослых».
Таня вышла из ванной, завернутая  в полотенце. Она держалась молодцом: лицо спокойное, взгляд уверенный. Она всё-таки поплакала – глаза были припухшими и красноватыми. Сдался я ей… Надеюсь, дело не во мне – просто ей было тяжело такое слышать. Говорить ещё тяжелей…  В эту минуту я ненавидел себя за жёсткость, но держался изо всех сил: любой шаг назад она могла расценить, как неуверенность в принятом решении, и наш разрыв грозил затянуться на недели, а то и месяцы изматывающей агонии.
Итак, я продолжал лежать на кровати, задумчиво глядя в потолок. Её голос прозвучал нарочито громко и твёрдо:   
- Что ж, не стану надоедать. Передумаешь – звони. Уверена, что ты погорячился, - и она вышла в прихожую.
Я набросил халат и прошёл следом. Она уже застегнула платье и наклонилась за шарфом. Меня наполнила преждевременная радость по поводу того, что удалось избежать неприятной сцены. Я ошибался.
- Зачем была эта комедия? Сказал бы сразу, - и губы её задрожали.
Чёрт, я уж думал, что пронесло – но Таня, сильная, уверенная в себе Таня, иногда вела себя, как обычная женщина: глаза её из розовых  стали малиновыми, и слёзы брызнули, как вода из душа.  Я даже отступил на шаг.
- Погоди, я принесу воды, - сказал я, порываясь скрыться на кухне в надежде, что она не станет унижаться ожиданием.
- Да пошёл ты!... - без всякой злобы, с какой-то отчаянной обидой сказала Таня и ушла.
Дверь негромко захлопнулась, и я испытал сумасшедшее облегчение. С утра я постоянно ощущал твоё присутствие, и было приятно побыть наедине с этими мыслями - вспомнить малочисленные, и оттого архиважные детали наших коротких встреч: твою худенькую, невысокую фигурку, острые ключицы, алые пятна румянца на щеках, дурацкую причёску.  И дождь – он всегда был рядом с тобой… Жара, духота, напряжение от ожидания разражались дождем с твоим появлением.  Мне ровным счётом ничего не стоило нарисовать тебя, бегущую под дождем, и тут же пристроить в рамку на журнальном столе.


Девять
  Спустя время, когда мы подружились, и ты стала навещать меня, картинка попалась тебе на глаза.
- Как красиво! – похвалила ты, узнав, что я немного художник. – Кто это?
Пришлось признаться, что это  ты… Но всё это было потом. Сейчас  я смотрел на только что завершённый портрет и думал о том, что счастлив просто от того, что встретил тебя.
На секунду вернулся и тут же исчез печальный образ Тани – грустить мне не хотелось. Я ещё раз мысленно поблагодарил её за сдержанность. Можно сказать, что я отделался лёгким испугом, обошлось без затяжных театральных разборок с битьём посуды.
Елизавета… Твоё имя слегка удивило меня. Поскольку всё, связанное с тобой было хорошо, имя понравилось.
«По крайней мере, необычно», – подумал я и улыбнулся.
С какого перепугу люди так называют детей? В честь прабабушки? Кино хорошее посмотрели? Просто накатило? Последнее – скорее всего.
Лирическое отступление о жалости
То, что ты оказалась сиротой, с одной стороны обрадовало, с другой - насторожило. Такие истории часто покрыты печальной романтикой: трагическая гибель родителей в раннем детстве, воспитание усталой от жизни бабушкой, на мизерную пенсию которой ты раз в год позволяешь себе купить блеск для губ или хорошие колготки. Я очень не люблю испытывать жалость. Если она к тому же направлена на предмет моего вожделения – жди беды. Жалость вытесняет желание, превращая отношения в занудную благотворительную акцию. Вспомнился  пример из личной жизни: одна из моих женщин, похоронив отца, так горевала, что полностью потеряла связь с реальностью. Я знал, что деду было больше девяноста, в последние годы его разбил жёсткий паралич, он через раз узнавал близких, доставляя им массу хлопот. Но стоило ему уйти в мир иной – оказалось, что вокруг него вертелась вся семья, практически не встречавшаяся по другим поводам. Уход за дедом был своеобразной эстафетой, где заботливые родственники сменяли друг друга на протяжении многих лет. Скептики могут обосновать неустанные хлопоты о старике и тем, что доживал он свои годы в огромной квартире в историческом центре города – я не хочу судить. Могу сказать, что всех сильно напрягала общая проблема заботы о старом больном человеке: это занимало время, поглощало эмоции и средства. Но постепенно многие из членов семьи, сталкиваясь в прихожей больного ветерана и перебросившись парой фраз о его текущем состоянии,  начали обсуждать вопросы посторонние, никак не связанные с общей заботой. Обнаружились общие интересы, приятные воспоминания, и через некоторое время многие стали воспринимать эти посещения, как возможность общения, для которой при прежних, казалось бы, более благоприятных условиях, времени не находилось.  Мне казалось всё это безумием: дни рождения паралитика, длительные чаепития у его постели с бесконечными разговорами «про жизнь», постоянно обновляемая свежая груша на прикроватной тумбочке – раньше, будучи в сознании, дед очень уважал груши… Утратив связь с внешним миром, старик ни разу не вспомнил о грушах, но близким нравилось быть готовыми к любому капризу.
 Однажды ветеран устал от суеты вокруг себя и ушёл туда, откуда не возвращаются – такова моя версия кончины патриарха. Казалось бы: люди, уставшие от забот о прикованном к постели родственнике, должны вздохнуть спокойно. Но нет, смерть ветерана сломала теперь уже привычный распорядок их жизни – с постоянными посиделками у постели, выполнением довольно хлопотных обязанностей по ежедневному туалету и кормёжке дедушки. Безутешная дочь покойного, с которой на тот момент меня связывали довольно тесные отношения, не просто  впала во вполне понятную в данном случае грусть – она чуть не потеряла рассудок. Месяц она несла в телефон какую-то чушь, отказывалась от встреч, хотя я искренне жалел её и хотел поддержать, а когда, наконец, нашла для меня время, я понял, что кроме жалости ничего к ней не чувствую… Моя подруга выглядела печально: смотрела стеклянными глазами мимо меня, заламывала руки, и я понял, что пережитое  горе вычеркнуло меня навсегда из её сердца. Я не считаю себя чёрствым человеком, скорее наоборот: я отзывчив и готов идти на помощь. Но в том случае помощь моя была не нужна – человек упивался своим горем. Я ошибочно думал, что время и моё живое участие помогут бедняжке прийти в себя. Спустя полгода я понял, как ошибался: все наши встречи теперь посвящались скорби по усопшему; всё, о чём я заводил речь напоминало ей о безвозвратности потери. В конце концов, мне стало казаться, что она находит во мне черты сходства с покойником – оттого так печалится при встречах. Пора было прекратить это заунывное, как погребальный звон, общение. Я даже не заметил, когда перестал звонить ей, а когда вспомнил, как давно мы не виделись – вздохнул с облегчением. Я явно досаждал ей своим назойливым вниманием. Виной тому были ещё свежие воспоминания о той безудержной страсти, которой были пропитаны наши встречи до печального события… Даже сейчас я испытываю лёгкое возбуждение от того, что мы творили. Дама была на редкость бесстыжей, чего нельзя не ценить.
Как-то я мельком видел её на улице – даже узнал с трудом, до того она изменилась: ей явно не было дела ни до костюма, ни до причёски. Собственно, к длинному, монашескому одеянию цвета вороньего крыла трудно применить слово «костюм» - разве, в смысле «карнавальный». Тёмной, безмолвной  тенью она двигалась в разноцветном, шумном людском потоке.  Угрюмое, без косметики лицо по-прежнему несло печать скорби. Потом я узнал, что она уверовала в какого-то нового, совершенно живого бога, сумевшего с большим успехом заменить ей покойного отца, чем я. Я ревновал её, не понимая, чем бог лучше меня, и почему она забыла обо мне так легко. Впрочем, я тоже недолго оставался безутешным, поспешив избавиться от бесполезной жалости и переключившись на Таню.

Восемь
Множество женщин – на раз, на месяц, на год. Поочередно или одновременно – их имена и лица в моей голове… Бесплодные попытки забыть сильное и слепое чувство, испытанное однажды к той, что исчезла, будто и не существовала в реальности. В тех, что были после нее я искал сходство с ней, не находя, шел дальше. Черты лица, фигуры, походки, голоса – все смешалось в одном несуразном омлете, пересоленном и жирном, чтобы в одночасье утратить всю свою прелесть. Спустя столько лет я испытал к тебе чувство сродни тому, первому и мощному – и боялся спугнуть его. Ты ворвалась в мою жизнь неожиданно, застав врасплох, разрушив стереотипы в отношении молодости.
Я снова вспомнил веснушки на твоём носу, насмешливый взгляд - и волна восторга накрыла меня. Жалость? К тебе? Ты, как опытный полководец, даже не вступив в бой, в каких-то пять минут разоружила многотысячное войско – пойдя по пути кратких переговоров и наплевав на мои выдающиеся достижения в прежних битвах за любовь. Ты внушала восторг, ожидала преклонения – и получала. К моменту встречи с тобой я был достаточно взрослым, чтобы разглядеть в тебе женщину - возможно, незаметную мальчишке. Разве старенькая майка, рваные кроссовки или сомнительного качества велосипед могли ввести в заблуждение ревностного ценителя истинной красоты?
Месяц я встречал тебя перед работой. Мне казалось, что в утренней суете мой автомобиль не бросается в глаза. Я ревниво изучал фасад твоего офиса, не понимая, что общего у этого бетонного уродца с тобой.   Я любовался, как ты спрыгивала с велосипеда, взбегала по ступеням. Я был уверен, что тебе нет никакого дела до окружающего мира: ты всегда смотрела под ноги, уши затыкала наушниками. Прорваться сквозь ограду, за которой ты пряталась от внешнего мира, было непросто. Я изучал тебя. Принадлежа чуждому, неинтересному  тебе миру, я имел «так себе» шанс на успех. В один из дней я осмелел и, выйдя из машины, стал прогуливаться у входа.
- Классный велик, - похвалил я, когда ты вынырнула из людского потока.
Ты повернула ко мне лицо, будто ожидала увидеть, прищурилась и ответила:
- Махнёмся?  Давно думаю о машине. Ваша вполне подойдёт, - ты кивнула в сторону стоянки, где кроме моей машины не было ни одной. – Ведь это ваша?
- Моя, - признался я.
Ты посмотрела на меня с подозрением.
- Я помню Вас. Вы из «Юэса» - шикарный офис, противная администраторша. Я видела Вас вчера на этом же месте. Зачем Вы следите за мной? Вы маньяк? – и ты на всякий случай отступила, готовая вскочить на велик и укатить, пока я разберусь с машиной.
- Нет, - ответил я и снова пожалел, что не подготовился к диалогу. Но ты помогла мне.
- Жаль, - вздохнула ты. – В последнее время я часто думаю, что лучше бы пристукнул кто…
Для юности это типично – искать проблемы.
Тогда тебе хотелось драмы – ты думала, что хотелось…  Но мне в этой драме места не было. К тому же показывать свои чувства незнакомцу ты считала неуместной, постыдной слабостью, о которой  тут же пожалела.
Твоё лицо мгновенно стало злым и враждебным. Вскинув нос, усыпанный веснушками, ты тоном учительницы подвела итог беседе:
  – Я отвлеклась.  Так что Вам угодно?
Ты считала, что рубить с плеча и задавать прямые вопросы прикольно и правильно. С твоей точки зрения, прямота обескураживала и загоняла собеседников в тупик, а ты любила преференции.
Я заёрзал. Твой насмешливый взгляд из-под приподнятых бровей говорил о том, что тебе известно о моих намерениях – не слишком целомудренных, и тебя это забавляло.
- Вы можете считать меня психом, - ответил я. – Это даже правильно. Словом… Нам лучше переговорить за чашкой чая, если вы не откажитесь, - я пытался придать тону по возможности, наиболее мягкие тона.  По ту сторону улицы блистал зеркальными окнами вполне приличный для первой встречи ресторан, и я кивнул в его сторону. А когда посмотрел на тебя, понял, насколько тебя возмутило сказанное. Твое лицо пошло красными пятнами, глаза метали искры.
- Мне некогда распивать чаи, – отрезала ты, сузив глаза до щелок и приобретая сходство с азиаткой. – Ещё раз увижу – пожалуюсь охране.
И, резко отвернувшись, ты ушла, оставив меня наедине с мыслью о том, что я идиот. Конечно, убеждать всех в том, что девушки иногда отказывались от моих предложений выпить чаю, я не стану.  Вместе с тем глупо преуменьшать свои заслуги: чаще соглашались.  Удивлялись, краснели, ломались, выдвигали дополнительные условия, но все же соглашались. В затрудненных случаях – когда следовало поднажать  – я подключал машину, и все налаживалось. Важно уточнить, что мои транспортные средства выгодно выделялись из массы с того момента, когда я впервые сел за руль: стоимость их всегда бывала чуть дороже того, что я мог позволить себе на тот момент. Я будто гнался на своими машинами – и всегда догонял. До встречи с тобой автомобили были основной моей страстью. Стоит вспомнить мой первый, молочный форд – думаю, он запомнился моим тогдашним дамам, хотя по нынешним меркам ничем выдающимся его не отметишь. Тогда же, в начале «горячих девяностых», когда тридцать первая волга шла во главе парада, он  производил эффект фейерверка. Помню, купил его у одного барыги, чтобы сменить через год – кроме внешнего вида в машине не за что было зацепиться. Это было перед выездом в Штаты, а там с машинами все по-другому –  так закрепилась моя привычка к хорошим авто. 
Автомобили всегда были мне лучшими друзьями в амурных делах. Что может быть невиннее, чем предложение подвезти до дому в дождливую погоду, потом – просто подвезти? Я не часто злоупотреблял подобными практиками, но один из моих серьезных романов так и начинался.  Людям приятно ощущать заботу, а женщины вообще – особая категория. Иногда обычную отзывчивость или простую человечность они воспринимают, как ухаживание. Приведу пример из личного опыта: однажды задержавшись на работе дольше обычного,  я заметил на троллейбусной остановке одну из сотрудниц, увешанную тяжелыми сумками. Без задней мысли я предложил ей помощь:  отвез домой и донес до двери слишком тяжелый для неё груз. По пути выяснилось, что живет она одна, растит шестилетнего сына. Мы жили почти по соседству. После этого случая я всякий раз подвозил её домой, когда выдавалась возможность: и до этого я мог видеть её на остановке, но раньше просто не замечал. Над смыслом происходящего я не задумывался  до тех пор, пока однажды она не предложила мне зайти, при этом покраснев и отведя глаза. Я отказался, всю дорогу до дома думал о странном на мой взгляд, предложении. Чем больше я думал, тем меньше находил оснований на претензию. Окончательно убедившись в корректности собственных действий, я ответил на телефонный звонок – звонил неизвестный номер. Это была она – жертва моей отзывчивости. В сбивчивых выражениях она пыталась выяснить мое мнение по поводу её персоны, что-то в духе «я должна выяснить, мне казалось, что я небезразлична Вам».
- Я часто небезразличен к людям, - ответил я, начиная раздражаться.
- Мне неловко, простите, - сказала она дрожащим голосом и повесила трубку.
После этого случая я, конечно, не перестал подвозить знакомых, но стал осторожнее, предпочтение отдавая активным, живым особам, без тени одиночества в глазах – не люблю испытывать жалость и вину, за то, что не оправдал чьих-то, пусть и напрасных, надежд.
В случае с тобой машина отказалась играть на моей стороне. До этого всё было иначе – мои транспортные средства являлись мощным катализатором взаимоотношений, соблазняя потенциальных жертв красотой.  Видимо, ты отрицала материальное – или просто отрицала. Мысль, пришедшая через секунду после твоего ухода, поразила меня своей простотой. После сегодняшнего, конечно, уверенности в том, что это сработает, не было, но я решил попробовать и рассчитывал на успех.
На следующее утро я нарядился в спортивную форму, выкатил из гаража велосипед  и поехал к тебе. Душа моя пела, особенно во время выбора букета – без него я категорически не мог, даже вступая в конфликт с твоим представлением о независимости. Я выбрал гиацинты – они понравились сразу, после довольно быстрого изучения рынка: небольшой, чудесный букет, скрепленный белой лентой. Мне показалось, что ты не будешь сердиться на трогательные сиреневые цветы – и на меня вместе с ними.
В обычное время ты появилась. Напрасно я спрятался за углом – ты не оборачивалась по сторонам в страхе снова столкнуться с «маньяком», будто накануне не стращала меня охраной.  Через семь минут ты уже выбегала из здания с приличным пакетом корреспонденции – час пробил.
Я догнал тебя с трудом – одно время даже боялся, что ты вообще ускользнешь. Не дав тебе опомниться,  я забросил гиацинты в твою багажную корзину.
- Доброе утро! – сказал я как можно громче и увереннее.
Ты посмотрела на меня с некоторым удивлением, на гиацинты – с улыбкой, прорвавшейся сквозь стену твоих предрассудков о том, следует ли принимать подарки от первого встречного.
- Доброе. Вы сменили работу? – спросила ты, продолжая бороться с собственной улыбкой и пытаясь стать строгой.
- Нет, пытаюсь убедить вас в том, что порш – не приговор, - крикнул я, пытаясь не отстать от тебя и – одновременно - не попасть под колеса в тесном автомобильном потоке. 
С тротуара на мой крик обернулись какие-то люди, но в нашем с тобой случае беседу получалось вести только на пределе звука. Со стороны это выглядело странно, но мне выбирать не приходилось. В конце концов, ты всё равно остановилась бы – когда-нибудь.  Какое-то время мы просто ехали рядом, потом ты свернула в тихий переулок и остановилась.
- Мне сюда, - сказала ты  и кивнула в сторону какого-то заведения. - Вы хотите убедить меня в том, что не маньяк, и предпочитаете велик поршу? Напрасно: машины солиднее и удобнее. Вчера я просто была не с той ноги, а вы повелись.
- Я хочу убедить вас пообщаться не в таких экстремальных условиях – только и всего, - ответил я. – Что касается транспорта, то мне все равно – велик или автомобиль. А в случае с вами велик выигрывает: на машине я бы вас потерял. И я маньяк. Маньяк-перфекционист, пытаюсь довести то, за что берусь, до идеала…
- До собственного? – насмешливо уточнила ты, и я растерялся.
- Конечно… Разве вы не строите мир для себя? – удивился я и тут же понял нелепость своего вопроса. Он наталкивал на мысль, что идеалы бывают разные. То, что я в тридцать восемь вплотную подошел к этой мысли, было нормально. Но ты понимала то же самое в восемнадцать – этот факт обескураживал. Твой ответ сбил меня с толку совершенно:
- Строить мир для себя? Ни в коем случае – боюсь напортить. И, что важно:  я ничего не знаю об идеалах.
Похоже, ты смеялась надо мной. Моя заинтересованность твоей персоной была очевидна, и ты с садизмом юности упивалась производимым тобой впечатлением. В твоей игре не было ни злобы, ни коварства: заметив мое несколько растерянное выражение лица, ты спохватилась, будто удовлетворенная результатом,  прекратила свои упражнения в язвительной иронии и продолжила:
- Эту тему можно развивать часами - при том, что все будут правы. Я заканчиваю в шесть. Накрывайте свой чай где-то возле воды, только не далеко. Побегу, - сказала ты и скрылась.
Я был полностью подавлен, но все же счастлив. Наша беседа не сложилась в привычном для меня игриво-покровительственном тоне хозяина положения. Я был удивлен, что вообще сложилась. Наверняка я выглядел недотепой с сомнительным чувством юмора, которому нечем похвастаться, кроме порша. Разговор вела ты  - я же неумело, как несмышленое дитя, следовал за тобой, не в состоянии зацепиться своими сырыми заготовками мысли за твои идеи - выношенные, уверенные, непохожие на мои. Юная старушка… Я ошибочно полагал, что ты с открытым ртом станешь впитывать мою мудрость. Как оказалось, у тебя была своя.
Без четверти шесть я приехал за тобой. В три минуты седьмого ты появилась на ступенях в легком светлом сарафане и на каблуках – к моему огромному удивлению. Если честно, я думал, как помягче намекнуть тебе на то, что можно сменить спортивную форму на что-то более вечернее. То, что к свиданию ты приготовилась, еще раз подтверждало то, что в людях я разбираюсь так себе. Женская одежда удивительно шла тебе, делая взрослее – в восемнадцать это совсем не плохо.  Шокировать парикмахерскими трюками ты не собиралась, но хвостик распустила – без него твои волосы росли, как могли, то есть местами  торчали в разные стороны. Ни тени косметики, в руках – неожиданно дорогой клатч, который ты все время рассматривала с восхищением.  Я подумал, что ты его одолжила на вечер – и не ошибся.
Дорогой ты трещала без умолку. Ни о чем. И смеялась над тем, как мне не смешно. Опасаясь закрепить за собой имидж недотепы, я усиленно искал смысл в бестолковом потоке твоих слов – не находил, и все больше терялся. Столбняк, сковавший меня после нашей утренней встречи, не только не прошел – он усугубился. Твой новомодный жаргон держал меня в постоянном напряжении. Я тщетно старался запомнить что-то – ты владела им в совершенстве, подбрасывая все новые и новые вариации, и к концу поездки в голове у меня была каша. Я  поник духом. Но и твое веселье быстро закончилось: перед входом в ресторан ты оробела, хотя всячески пыталась делать вид, что посещение таких мест для тебя – обычное дело. К затронувшей тебя теме строительства идеального мира ты не возвращалась, молча и с интересом разглядывая интерьер и персонал ресторана. Красивое тесненное меню привело тебя в бурный восторг, цены шокировали.
- Если бы мне сказали, что жареного цыпленка можно продавать в пять раз дороже по сравнению с сырым – я бы не поверила! – почти шепотом заметила ты и скорчила гримаску. – А салат? Это цена за центнер? Да уж… Стоп! Мы пришли пить чай… Так, так… Нет, уж лучше салат! – сдалась ты и попросила: - Закажите лучше что-то сами, я тут ничего не понимаю, - ты подвела итог и отложила меню. 
Я охотно согласился. После акцентов на некоторых беспроигрышных блюдах – с моей точки зрения – ты помогла мне сделать заказ. Трудно было угадать твои предпочтения, но я должен был попытаться. Потом, каждый мой вопрос, и, следовательно – твой ответ, умножали то немногое, что я узнал о тебе. Хотелось знать все, чем больше – тем лучше. Я понимал, что в восемнадцать людям не до последовательности, вкусы меняются, даже скорее просто – только формируются. Мне так хотелось поделиться своими, но спешить не следовало: все знают, к чему приводят скачки от феодализма к развитому социализму, минуя промежуточные этапы. Так нельзя:  пропущенный строй неизбежно наступит, только с опозданием, и проходить будет по сжатому сценарию – а здесь возможны перекосы и форс-мажоры. Позже ты призналась, что вкуса поданного блюда не поняла совершенно, подавленная роскошью атмосферы заведения и обилием столовых приборов. Важно отметить, что я не заметил твоего замешательства – роль уверенной в себе молодой леди ты отыграла с успехом. Исходя из моих собственных впечатлений, в целом вечер удался: моя манера естественно, без излишней спеси вести себя в заведениях  тебе понравилась – было заметно, что к концу вечера ты полностью освоилась и защебетала, хотя поначалу больше слушала мои рассказы о жизни в Америке. Они всегда работали, но тебя быстро утомили, хотя ты из вежливости поддерживала беседу. Первые десять минут ты слушала с явным интересом: для тебя Америка была Луной, другой цивилизацией. Поскольку ты не видела перспектив переезда, информация о чужой, далекой стране была для тебя сродни телепередаче  с обилием рекламы или рассказу о чьем-то кутеже:  поначалу - забавно, потом – бессмысленно и скучно.  При первой же возможности ты ловко увела меня от американской темы к обсуждению последних  «шедевров» Голливуда – похоже, ты яростно ненавидела его со всем содержимым. Было радостно осознавать, что ты не всеядна. Тебя не прельщали кассовые  фильмы – за редким исключением. Быть «как все» ты не могла. Мне нравилось, как ты чувствуешь себя в роли кинокритика: твои замечания отличались язвительностью, точностью и отличным чувством юмора. Я слушал твой голос, поражаясь зрелости суждений, и не понимал, как жил без тебя раньше… Это было странно, нелогично, смешно –  но даже если бы весь мир хохотал, я все равно не отказался бы от затеи удержать тебя рядом надолго. Навсегда.
Тот вечер пролетел незаметно… Ты разговорилась, и мне стало известно, что никаких серьезных ухажеров у тебя нет, что ты учишься на журфаке и подрабатываешь не только курьером в почтовой конторе, но и журналистом – когда позовут, но ты это делаешь для поддержки формы, вдруг удастся написать что-то стоящее и выбиться в люди.
- На доставке лучше платят, - серьезно сказала ты. Я с некоторым сожалением отметил твою практичность. – В газете так не заработаешь. Потом, не всегда интересно то, о чем пишешь. Словом, когда тема неинтересная - статьи слабые, их потом стыдно. Мама считала, что мне в писатели – прямой путь. Смешная… А жить на что?  Да и разница между репортером и писателем колоссальная. Писатель должен иметь идею, большую – не такую, как у других. Вот как Толстой, только повеселее, что ли - нехорошо, когда все под поезд, - рассуждала ты. - А я просто не боюсь делать из слов предложения, и идей у меня – разве на рассказ…
По пути домой ты умолкла. Серьезно, без улыбки смотрела вперед и иногда шевелила губами, будто говорила сама с собой. Несправедливо было судить тебя за желание подзаработать – мне, с высоты своего изящного буржуйства, проблемы недостатка средств были не понятны. Я заметил, как ты мрачнела на глазах. Смена настроения была налицо – твое лицо выражало отстраненность, близкую к враждебности.  «Я где-то перегнул, - с сожалением подумал я. - Она считает меня недоумком, падким на молодое тело», - подумал я.
- Вы считаете меня легкомысленной дурочкой? – внезапно спросила ты и повернула ко мне лицо.
- Нет, вы же знаете, - ответил я и добавил:  – Не мучайтесь, вы не сделали ничего лишнего.
- Конечно, сделала, - сказала ты раздраженно и добавила: - Я расслабилась.
В другом случае я бы расхохотался – забавно наблюдать, как хорошенькая девушка вместо того, чтобы радоваться жизни, вовсю ищет причины для озабоченности.
- Вам не понять, - с жаром продолжала ты. – Вы взрослый, состоявшийся человек, видели мир и знаете куда идете. Мне так кажется.  А я живу без цели, без смысла. Я даже не влюблена ни в кого. Вот зачем я поехала с вами? Какая цель у меня была? Или это больше ваша цель…
- Лиза, мне кажется, вы чересчур копаетесь в себе, - вмешался я. – Скажите, вам не понравилась кухня?
- Очень понравилась, - ответила ты, покраснела от своего откровения и добавила: – Признаюсь, я никогда так хорошо не ела. И там очень красиво.
- Уже хорошо, - выдохнул я с облегчением. – Вам было скучно?
- О нет! Вы очень хорошо слушаете, - похвалила ты и улыбнулась.
- Вот и славно. Иногда можно и без цели, бесцельные моменты очень приятны. Потом  -  если вам нужна цель, то достойный ужин вполне подойдет. Лично я вижу больше смысла в телятине под соусом, чем в гамбургере. Смысл всегда есть.
Ты засмеялась.
- Вы демагог! Добрый,  чудаковатый… Хорошая мысль: много маленьких целей, если нет большой.  Но мне так все равно не подходит: я хочу остаться в памяти потомков навсегда! Как Че… Или – ну,  другие в голову не приходят, Че – молодец.
С этими словами ты умолкла и впала в мечтательную задумчивость. Как могло быть иначе при мыслях о великих тиранах? Че протестовал – как и ты, был хорош собой и популярен. Основным для тебя было наличие у него БОЛЬШОЙ идеи, придававшей жизни смысл – это захватывало, будоражило твое юное сердце.
- Притормозите здесь, за остановкой, вон тот подъезд, - попросила ты. – Спасибо за вечер, и жаль, что нет войны, - сказала ты, выходя. – Я непременно бы поучаствовала. Верите?
- Конечно! – заверил я.
Ты недоверчиво глянула на меня, пытаясь поймать на глумлении над твоими ориентирами. Но я был серьезен и непроницаем – актерский талант не подводил, не оставляя ни на секунду не только тебя, но и меня. Задержав пронзительный взгляд на моем лице, ты утвердительно кивнула и попрощалась. Когда за тобой захлопнулась дверь подъезда, разразился ливень – будто кто-то включил гигантский душ. Я и не сомневался в том, что нечто подобное должно было случиться.
Уехал я в большем недоумении, чем слушал тебя на обратном пути. «Я жутко несовременен… Несмотря на хорошую физическую форму и эти шмотки…», - думал я по пути домой. – Ей нужна война - я не могу её завязать: категорически не приемлю насилия.  Начиталась фигни, война кажется забавой. Наверняка от вида крови ее тошнит. Болтает, конечно – и сама себе верит».
Дома я быстро разделся и по пути в душ бросил взгляд на мелькнувшее в зеркале собственное отражение. Красивый, загорелый атлет - я не мог не нравиться женщинам. Никогда не было в них недостатка. Я хорошо говорю, умею слушать, изящно шучу – это подкупает. Могу похвастаться, что неплохо знаю женщин и всегда понимаю, стоит ли продолжать атаку или мне откровенно не светит. С тобой я не понял ни черта. Я не мог с уверенностью сказать, что покорил тебя своим сногсшибательным до сегодня обаянием. Кажется, ты вообще не поняла, зачем я позвал тебя на ужин. Было похоже, что эротическая составляющая моего интереса ускользнула от твоего внимания. Рой сбивчивых, незаконченных мыслей кружился в моей голове, пока я не понял: на тебя не действуют мои проверенные приемы обольщения, потому, что ты не женщина. Ты - ребенок. Ничейный щенок, придумавший, что жизнь – это война.
- Я научу тебя, детка... Научу, что жизнь – это счастье, которое никому не отнять. Не бойся быть счастливой… Это так просто – если действительно хочешь… - бормотал я в очередном приступе обожания.

Семь
О том, чтобы ехать домой не могло быть и речи: я был слишком взъерошен. Пожалуй, следовало собраться и просмотреть непринятые вызовы. Пара неопределившихся номеров, пять звонков от Валеры. Мы знаем друг друга больше десяти лет, поддерживая «клубные» отношения. Это значит, что при взаимной симпатии мы не становимся друзьями – и я, и Валера жалеем для дружбы время. Валера держит фирму, специализирующуюся на компьютерном сервисе. Когда-то давно он работал в органах, потом – возглавлял подразделение безопасности на моем предприятии, а потом придумал эту фирму. Так уж повелось, что по работе мы контактируем намного чаще, чем за ее пределами. В свободное время мы оба заняты женщинами, нам не до мужчин. Валера шутит, что после прихода импотенции наша дружба получит шанс на развитие. А пока  мы встречаемся в тех случаях, когда в отношениях с женщинами образуются пробелы  - чаще всего, если эти пробелы совпадают. Сегодня был как раз такой случай. Судя по активности Валеры, с ним происходило нечто, требующее активного обсуждения.  Тем не менее, на мой звонок он не ответил.  Я уже начал перебирать знакомых, подходящих для общения после одиннадцати вечера, когда телефон подал голос.
- Лева, слава богу! – радостно кричала трубка голосом Валеры. Там, откуда он звонил, было людно, и играла музыка.  – Как ты?
- Сам не пойму, - ответил я. – А ты где? Может, встретимся?
- Приезжай в «Арго», посмеешься над старым клоуном, - с готовностью предложил Валера, и я понял, что ему есть, чем развлечь меня. Он был старше всего на семь лет, но при общении грешил кокетством  по поводу своего «древнего» возраста.
- Ты один? – на всякий случай уточнил я.
- Как схимник.
- Жди, сейчас буду.
Я отключился и нажал на газ. Ехать вечерним городом было приятно: машин не так много, как в часы пик, на центральных улицах полно шумной молодежи, вечернее освещение делает город загадочным и нарядным. Он в предвкушении: вот-вот случится что-то захватывающее, пьяное, шумное, возможно – интересное. Если не повезет – разрушительное.  В такие минуты до боли не хочется быть одному, умные мысли, донимавшие днем, становятся весенними вялыми  мухами, а в голову приходит одно сплошное безобразие. Девушки кажутся красивыми – почти все, есть хочется так, будто пытался соблюдать пост, а пить …  Насколько сильно хотелось пить, понимаешь обычно только на следующее утро, когда ни есть, ни пить не хочется совершенно, и даже от вида воды к горлу подступает тошнота.  Кажется, что пить не будешь больше НИКОГДА, но проходит три дня, самое большее – неделя, и становится понятно, что зарекаться было рановато.
В тот вечер мое настроение было нетипичным: девушек я по пути не заметил ни одной, был сытым, а пить не собирался вовсе. Мне была нужна компания – Валера как нельзя лучше подходил для этой роли. Его болтовня никогда не перегружала, а просто отвлекала от шелухи рабочих будней. Избавиться от этого самостоятельно могут единицы.
«Арго» - модное место. Кто и когда это решил - неизвестно, это аксиома, спорить бессмысленно. Иногда бывать здесь – вопрос престижа. Я бываю здесь набегами, с момента открытия – а это уже почти пятилетку, но  до сих пор не могу сказать, что это: клуб, бар, кабак? Публика тут есть всегда, но тесноты не бывает: здесь дорого и стильно – очень подходит для одурманивания мозгов провинциалкам и задушевных встреч с друзьями типа нас с Валерой.
Паркуясь, я отметил: Валера без машины. Это означало, что планы на вечер у него серьезные, скорее это планы на ночь. Не реже раза в месяц Валера устраивает подобные вылазки – поддерживает форму.  О какой форме можно говорить, если после полуночи он плавно засыпает? Он никак не может согласиться с неумолимостью лет и спокойно спать ночами: посещение ночных заведений позволяет ему чувствовать себя моложе.
На этот раз я нашел его сидящим вразвалку в дальнем углу, на нашем обычном месте. Издалека мне показалось, что Валера спит. По всей видимости, он пришел давно – почти все места были заняты, а этот столик пользуется повышенным спросом ввиду аквариума во всю стену. Даже если не о чем говорить – можно смотреть на разноцветных тропических рыбок. В прошлое посещение я провел в созерцании аквариума около двух часов – и ушел полностью умиротворенным.
Валера спал – мне не показалось. Немудрено: на столе красовалась полупустая бутылка виски. Я легонько потрусил его за плечо. Валера открыл глаза и ошалело посмотрел на меня. Потом узнал и растекся в улыбке.
- Проснись, дружище, - сказал я и пожал ему  руку. – Что пьем? – продолжал я, протягиваясь за бутылкой.
Валера пил недорогой виски. Я знаю, что этот напиток – далеко не из числа его любимых, но Валера упорно заказывает его в общественных местах в угоду «общественному мнению», считая такой выбор хорошим тоном. Чудак…  Мне известно, какой он любитель сладкого – но пить ликеры так немужественно, мой друг не портит имидж ортодоксального мужчины.
- Ну, слава тебе...! – обрадовался Валера, просыпаясь окончательно. – Я думал, не дождусь… Выпьешь?
- Пожалуй, - ответил я.
Волшебным образом передо мной очутился стакан: к чести заведения официанты здесь напоминают факиров. Правда, и счета на оплату соответствующие – заведение оценивает себя безумно дорого.
Мы выпиваем. Я не закусываю почти ничего, кроме водки - Валера все запивает. Я наблюдаю, как он после глотка виски торопливо отхлебывает из стакана газировку и улыбаюсь.
Какое-то время мы молчим, продолжая думать каждый о своем. Я вижу, что Валера искоса поглядывает на меня. Ему кажется, что незаметно, но это не так – он уже порядочно загрузился, и разведчик из него теперь неважный. Мою улыбку он расценивает, как заинтересованность предметом его мыслей. Валера делает заговорщицкое лицо и торжественно сообщает:
- Лева, я влюбился.
Он вскидывает брови и приподнимает подбородок, глядя на меня из-под прикрытых век. Ему кажется, что сообщение должно сразить меня наповал. Я продолжаю молча улыбаться, предоставляя ему инициативу. За время нашего общения я слышу от Валеры такие признания с периодичностью раз в три месяца. Это очень влюбчивый человек, несмотря на свой солидный возраст. Девушки отвечают ему взаимностью; правда, узнав о том, что он женат давно и безнадежно, многие остывают раньше Валеры. 
На этот раз Валера влюбился по-настоящему. Он в это искренне верит – по крайней мере, сейчас обвинить его в лицемерии не пришло бы в голову даже самому проницательному человеку. Предмет его страсти неожиданно явился на свидание с подругой.
- Это черт знает что, Лева… - растерянно мямлит Валера, не стесняясь признать, что попал впросак. – Я даже подумать не мог… А ведь мог догадаться: она игнорировала меня почти два месяца, а потом совершенно неожиданно согласилась. «Хорошо, - говорит, - поужинаем – если другого выхода нет». А я, старый дурак, обрадовался… Только лесбиянки мне не хватало…
Валера полностью обескуражен. Таких проколов с ним еще не бывало. Его сознание отказывается перестроиться и принять поражение вместо победы. Сейчас, когда девчонка открыла ему карты, он захотел ее во сто крат сильнее – как нечто недосягаемое и необычное.
Он еще долго и довольно сбивчиво что-то бормочет. По нескольку раз повторяя сказанное, он будто заучивает свой промах. Доводы его больше похожи на оправдания и жалобы. Я знаю, что от этой неизбывной тоски не останется и следа уже через неделю. Но пока он безутешен. Валера ошибочно считает страдание неотъемлемым компонентом любви, переубедить его мне не удается.
Я терпеливо слушаю Валеру почти два часа. Число слов, произнесенных мной за это время – не более двадцати. Наконец, он утомляется. Душа его вывернута наизнанку, в сотый  раз возвращаться к своей проблеме он не хочет. Последние десять минут Валера вертит головой по сторонам: на уровне подсознания он уже в новом поиске. Но сегодня, похоже, «мужской» день: на все заведение не больше пяти девушек, и все «заняты». Самое время вспомнить обо мне. Валера отхлебывает виски из зажатого в мощном кулаке стакана, ставит его на стол с таким видом, будто избавился от непосильной ноши и поворачивает ко мне лицо.
- А ты как? Ничего? – осведомляется он, уверенный заранее, что на фоне его глобальной катастрофы мои проблемы – детский сад.
- Ничего, - отвечаю я и тянусь за своим виски.
Валера пристально смотрит на меня слегка прищуренными глазами.
- Что Таня? – продолжает он. Они знакомы, что дает Валере право периодически интересоваться моим мнением по ее поводу.
-  Ничего. Со мной уже ничего, - отвечаю я и с удовольствием замечаю, как Валера подается назад, стараясь рассмотреть меня получше. Он неоднократно лестно, даже чересчур, отзывался о моей бывшей пассии. Будь я ревнив или более увлечен Таней – меня бы это задевало. Но я никогда не считал ее роковой женщиной, как казалось Валере,  и не отводил ей более значимого места, чем  просто близкой знакомой – поэтому спокойно наблюдал за тем, как мой старший товарищ сглатывает каждый раз, когда разговор заходит об этой женщине.
Валера еще какое-то время сверлит меня взглядом, пытаясь примерить на себя мысль о неожиданно освободившейся Тане. Он не говорит ни слова, но это и не нужно:  его посветлевшее лицо кричит о том, о чем говорить он не станет – по крайней мере, сейчас. Чувствуя, что выдал себя, Валера делает бровки домиком и бормочет:
- Бедная девочка… Ты никогда ее не любил… Вы, молодежь, не видите самородков, не цените настоящего чувства.
Валере нравится читать нравоучения неразумной молодежи. Он не считает нас ровесниками, с чем лично мне согласиться трудно – после тридцати разница в несколько лет значения не имеет. Но, поскольку новость о свободной Тане скорее радостная, Валера закрывает тему и задает логичный с его точки зрения вопрос:
 - Перешел на мальчиков?
Считая Таню вершиной творенья, он не видит других вариантов.
- Нет, Валера, хуже… - отвечаю я и качаю головой.
- Куда уж хуже? – отвечает Валера, обращаясь к залу. – Не томи: кто? Откуда?
Мне нравится эта игра. Я выдерживаю небольшую паузу и с улыбкой отвечаю:
- Это ребенок.
Валера хоть и пьян, но пакости слушать не намерен. Он неплохо знает меня, чтобы поверить в то, что услышал. Он собирает воедино осколки своей трезвости и подмигивает мне – мол, вижу, что разводишь.
- Это мальчик, причем несовершеннолетний – следуя твоей испорченной логике, - делает Валера единственно правильный вывод. Он очень собой доволен, а мне радостно видеть, что ему уже лучше, чем два часа назад.
- Это девочка, ей уже восемнадцать. Не так все и гадко, как могло быть в моем случае, - успокаиваю я товарища.
Между нами с Валерой давно решено: он – хороший парень, я – отморозок. Но сегодня я отступаю от амплуа злодея и выступаю в роли абсурдно положительного простофили. Я вспоминаю, что каких-то три часа назад мы с тобой сидели рядом, как сейчас сидим с Валерой. Ничего не поделать – я начинаю блаженно улыбаться, как полный кретин - в моей лексике, или как влюбленный - на правильном, но бедном языке Валеры.
- Зачем она тебе? Где ты ее нашел? – Валера забрасывает меня вопросами, не слушая ответов. – Или это она тебя нашла?
Мой друг не скрывает искреннего беспокойства, он одержим фобией браков по расчету. Он состоит именно в таком браке, отрицая тот факт, что за все надо платить. Его жена на пятнадцать лет моложе, по его версии «эта особа» купила его на свою молодость, и со времен регистрации брака ежедневно превращает его жизнь в пытку. Почему он живет с ней – загадка для многих, кроме меня: имея жену, Валера закрывается ею от прочих претенденток. Кроме того, она отменно готовит. Порой мне кажется, что Валера по слабости душевной стыдится ее глупости – многие считают ее глупее курицы, хотя порой она  изрекает мысли, достойные видного философа. Порой мне кажется, что она просто водит всех за нос, прикидываясь умственно отсталой. Так ей спокойнее: Валера не особо парится по поводу своих многочисленных интрижек, считая жену недалекой. И всякий раз попадается на беспечности, усыпленный мнимой наивностью супруги. Сейчас Валера сдерживается, чтобы не прочитать мне длинную, нравоучительную историю о своей потерянной свободе.
- Не повторяй моих ошибок, парень, - просит Валера. – Как правило, кроме денег, им от тебя ничего не нужно. Я понимаю: наверно, каждый зрелый мужчина должен пережить что-то в этом духе. Скоро она тебе наскучит, а вот Таня… Она ждать не будет.
- Я не хочу, чтобы она ждала. Если бы я плохо знал тебя, подумал бы, что ты за нее, а не за меня, - шучу я и отхлебываю из стакана.
Мир вокруг становится все краше… Внутри меня – сплошная благодать, я почти излучаю свечение. Снова улыбаюсь. Говорить не хочется: уже понятно, что Валера не разделяет моего чувства. Возраст – серьезный для него критерий. Видимо, он не задумывался над тем, что корыстолюбие – не молодежный порок. Просто такие его выбирают – молодые и шустрые, лишенные чувства брезгливости к женихам «не первой свежести». Я, все же, моложе Валеры, да и ты – не такая, мне это точно известно.  Он убедится в этом, только позже – надо дать ему время, не стоит  торопить и переубеждать. Сейчас я забавляюсь его подозрительностью – однажды он поймет, что мне просто больше везет с женщинами.
Некоторое время мы оба молчим, допивая свой виски. Редкостная гадость, типичное блендированное пойло, каким не гнушаются те же хваленые заведения с «приличной» репутацией. Валера, как обычно, экономит... Хотя упрекнуть его в скаредности было бы несправедливо – он просто не разбирается в скотчах. Жертва моды… Он в принципе не может пить  то, что просто нравится – ему нравится только то, что в тренде. Я смотрю на часы и понимаю, что пора спать – скоро два часа пополуночи. Валера куняет.
- Подвезти тебя? – предлагаю я. – Мне пора.
Валера делает вид, что бодр чрезвычайно.
- Какой! Я еще посижу: детское время. Это ты – вольная птица, когда хочешь – тогда летаешь. А меня сегодня отпустили, так что буду гулять до предела, - с этими словами Валера потирает руки.
Я знаю, что самое большее – через полчаса он заснет прямо здесь, но говорить об этом сейчас – бессмысленно. Быстро прощаюсь и исчезаю.
По пути домой просыпаюсь окончательно. Думаю о тебе. Ты, наверно, давно спишь, и думать забыла обо мне. Это нормально, спи, моя крошка... Моя любовь тебя не потревожит – защитит, развеселит, но не будет досаждать. Я подожду, пока ты поймешь, что я заменю тебе в этом мире все и всех, стану солнцем и воздухом, эхом твоих шагов, отзвуком твоего голоса… Я буду терпелив, не спеши…

Шесть
Прошло полгода с тех пор, когда я толерантно думал о нашем постепенном сближении. За это время я не продвинулся ни на шаг. Или – не больше, чем на шаг лилипута. Ты мила настолько, что дважды в неделю находишь для меня время. Чаще всего мы встречаемся в прокуренном кафе сомнительной репутации возле твоего института, дорогие рестораны тебя не прельщают – тебе там скучно. Говорим на одну и ту же тему с небольшими вариациями:  ты пытаешься меня убедить в том, что журналистика тебя не особо увлекает, просто нужен диплом. Зачем? У всех есть. На мое резонное замечание, что, в общем, далеко не у всех, ты возражаешь, что у такой девушки диплом есть всегда.
- Мне ведь не трудно, потом пригодится, - оправдываешься ты. – Учиться легко, не напрягает. Мама очень хотела, чтобы у меня было хорошее образование.
«Ах, мама!...» - думаю я и спрашиваю вслух:
- А ты чего хочешь?
- Не знаю, - отвечаешь ты просто и после этого обычно молчишь: то ли думаешь над моим вопросом, то ли даешь понять, что не хочешь слушать нравоучений.
Я не против твоего грядущего диплома, просто хочется, чтобы мое место в твоей жизни увеличивалось, но, похоже, тебя все устраивает. Иногда я впадаю в панику от мысли, что эта дружба может продолжаться вечно. Ты сказала, что не можешь мне тыкать и называешь по имени-отчеству – это очень веселит знакомых, в том числе Валеру.
- Я понял: ты решил завести жену и ребенка в одном лице! – выдал он мне однажды и смеялся над собственной шуткой до слез. Чуть не умер – так веселился. Кто бы смеялся! Все его пассии – те, о которых мне известно – моложе его минимум вдвое.
Валера приблизительно на такой же стадии отношений с Таней – она его не гонит, но и не подпускает. Меня это тоже веселит, и я, соответственно, поддергиваю его. Валера ведется – и это подзадоривает.
- Ты уже знаком с мужем? – при встречах я не отказываю себе в удовольствии и неизменно задаю этот  вопрос.
Несмотря на то, что я задал его уже раз десять, превратив в своеобразный садистский ритуал наших встреч, Валера теряется. Немудрено: после меня увлечься Валерой проблематично, несмотря на то, что у нас с ним много общего. Таня просто терпит его навязчивость – пока ей еще интересен я. Судя по его многозначительным намекам, эта оптимистка еще не оставила надежду на реванш наших отношений. Это её право – обманываться. Даже если взять статистику моих прежних связей – я ни разу не возвращался. Но она, видимо, придерживается иного мнения – ей одной известно, на чем основанного. Чепуха – скоро ей надоест лишенное оснований ожидание.
Куда больше меня сейчас волнуешь ты. Сказать «волнуешь» - ни сказать ничего. Я готовлюсь к решительным мерам. Что я под этим понимаю? Пока не знаю точно, но что-то сделать нужно… В приступах отчаянья я начинаю жалеть о том, что поспешил расстаться с Таней – от недостатка секса я стал чрезмерно раздражительным, плохо сплю. Тебя эта сторона жизни вообще мало интересует. Или ты умело играешь – не уверен. Похоже, что расставаться с девственностью ты не спешишь.
Поначалу я пытался создать тебе максимум интимной обстановки – хорошее вино, уместные намеки, ненавязчивая эротика на экране. От хорошего вина у тебя начинался словесный понос, намеков ты не замечала, эротические сцены тебя веселили. Ситуация уходила в тупик. Набрасываться на тебя в порыве страсти было глупо - я опасался обратной реакции. Сцепив зубы, я ждал момента.
Однажды ты сделала мне комплимент:
- Вы не похожи на всех: не пристаете, не говорите глупостей. Я рада, что вы у меня есть.
- Это не просто, Лиза, - ответил я, пряча взгляд. – Просто я очень ценю нашу дружбу.
- Я тоже, - ответила ты и покраснела.
Я был без ума от счастья, но ты не собиралась давать мне частые авансы.
- Я не чувствую себя готовой к серьезным отношениям с мужчинами, - заявила ты однажды после просмотра телесюжета о ранних связях. – Мне кажется, надо любить того, с кем идешь в постель, а не просто экспериментировать.
- Иногда кажется, что любишь, - пошутил я и тут же пожалел.
- Вам часто кажется? – ощетинилась ты, будто ревновала меня к тем, с которыми мне «казалось».
- Я считаю, что нет, - совершенно серьезно ответил я. – А с тобой так не бывало?
Ты задумалась. Потом кивнула и ответила:
- Да. Было. В первом классе. Я его любила, но – он был слишком молод и не готов. Футбол его интересовал куда больше. Я мучилась, дрожала при встречах. А потом решилась: подстерегла его в подъезде и поцеловала. Он испугался и рассказал родителям. Я так думала. Мне так стыдно было, когда его мама пришла к нам: я решила, что из-за меня, и сидела тише мыши. Когда за ней закрылась дверь, мама зашла ко мне и вытащила из-под стола – я там пряталась от жуткого стыда.
- Доченька, ты что тут сидишь на полу? Вылезай, - предложила она.
Вопреки опасениям никто не ругал меня. Но я все равно постаралась сгладить свою вину:
- Я никогда так больше не буду. Правда.
- Чего не будешь? Ты что-то натворила? – спросила мама.
Я пожала плечами, начиная понимать, что соседка приходила по другому поводу.
 – Я по нему ещё пять лет сохла – все не могла понять, что там нечего ловить. Потом поняла. Мама тоже считала, что ранние отношения только все усложняют. По крайней мере, с ней было так, и она считала своим долгом предостеречь меня. С тех пор я отношусь к сверстникам с опаской, - пошутила ты.
Я не сразу решил, кем считать твою мать – сторонницей или противником? Тогда тебе было важно её мнение, я вытеснил её постепенно – через пять лет ты почти перестала приводить её цитаты вместо афоризмов. Она была для тебя всем – без материнской поддержки ты потеряла веру в себя, и надо было помочь тебе вернуть ее. Ты напоминала юную старушку: столько здравого смысла и полное нежелание поддаваться минутному настроению. Позже я узнал о том, насколько четко ты видела свою жизнь – твоим долгосрочным планам позавидовал бы Конгресс Соединенных Штатов. Ты путала прагматизм с целеустремленностью, считая это качество обязательным для успешного человека. Даже на мой счет ты определилась раньше, чем я это понял, просто очень мастерски скрывала свои чувства – такова была твоя версия.
Ты играла мной, как опытная кокетка. Знакомые пожимали плечами – мое увлечение казалось им странным. Я же становился все угрюмее день ото дня. К счастью, инвесторы начали варить воду – на работе прибавилось хлопот, и это было очень кстати. Пытаясь вывести завод из беспросветной дыры, я немного отвлекся от проблем в личной жизни. У тебя как раз была сессия – обычно в это время ты меня не баловала вниманием. Поэтому, когда ты мне позвонила и сказала, что хочешь поскорее увидеть, я больше удивился, хотя, конечно, обрадовался.
- Прямо сейчас? Пока я заеду за тобой, будет полночь, - ответил я, соображая, что такого срочного могла случиться с тобой, если тебе надо высказаться почти в одиннадцать вечера. – В ресторан поздновато…
- Какой ресторан? Сказала: поговорить, а не поесть. И я сама подъезжаю, встречай.
То, что ты ехала ко мне поздней обычного и – мало того! – назвала меня на «ты» сразу вытряхнуло меня из полусонного вечернего покоя. Пульс мгновенно ускорился, движения стали суетливыми. Ты, определенно, что-то задумала, но подыгрывать тебе я был не в силах – я настолько устал на работе за последние несколько недель, что вечерами иногда засыпал одетым. Пару дней назад я поймал вирус, теперь кашлял и температурил вечерами. Кроме того, сдержанность в отношении к тебе довела меня до состояния холодного каления: только появлялся просвет в работе, я думал о тебе и о том, как сделать эту издевательскую дружбу любовью и ничего не испортить. Мысли о тебе перевозбуждали, накапливаясь, и никак не переходили в действия – мне было все трудней строить из себя дружественного монаха.
В неравной борьбе с эрекцией я натянул брюки – о том, чтобы их застегнуть, не могло быть и речи. Это было смешно.
В дверь позвонили – кроме тебя я никого не ждал. Похоже, ты позвонила из-под подъезда или из лифта.
- Сейчас! – я хотел крикнуть как можно веселее, но получилось сдавлено и вяло.
На ходу добивая ширинку, я приковылял к двери. Из зеркала на меня виновато глянул рассеянный, заспанный  человек.
- Ты спишь? – спросила ты и дохнула легкими винными парами.
«Просто напилась, и хочет продолжения», - решил я и почувствовал озноб: температура поднималась. 
- Неважно выглядишь, - заметила ты.
- Болею, - ответил я.
- Почему не сказал? Я бы приехала, - отчитала ты меня.
- Ерунда, это только вечерами, утром – как огурец, - продолжал я оправдываться.
- Ты весь красный, - сказала ты, покачав головой и пробуя мой лоб рукой. К таким бонусам я не подготовился и поскорее сел, чтобы не вышло чего с эрекцией. Ты расценила это по-своему.
- Где градусник? Надо измерить температуру, - сказала ты в тревоге.
- Какой градусник, Лиза? Я не держу никаких медикаментов, и градусника в доме нет. Что у тебя случилось?
Ты замялась.
- Ну, теперь даже не знаю… Я же не знала, что ты заболел, - проговорила ты и присела рядом – так близко, что я услышал удары твоего сердца.
Нельзя не чувствовать этих моментов. Только ты переступила порог, как я перестал сомневаться в цели твоего позднего визита. Трудно было найти более неудачный момент, но ни о каком торможении  с твоей стороны не могло быть и речи. Я не стал тебя мучить: достаточно того, что эти платонические отношения чуть не добили меня.
- Это чепуха, Лиза. Моей жизни ничего не угрожает, - пошутил я.
- Правда? – спросила ты, и я понял, что в горле у тебя пересохло.
- Правда.
- Ты еще не устал любить меня?
Наши взгляды встретились, и даже ты, девочка, поняла, что тянуть эту канитель не имеет смысла… 
Кровь стучала в висках, голова кружилась, но о болезни я позабыл – ты целовала меня, а я боялся потерять сознание от нахлынувших эмоций…
Потом мы часто смеялись над своим первым сексом.
- Понимаешь, если бы я перенесла дату и дождалась твоего выздоровления, то могла вообще перегореть, - говорила ты. – И умерла бы девственницей.
Тебя очень это веселило. Я же до сих пор не доволен собой – только твоя неопытность могла простить мое поведение. С кашлем и температурой я был, определенно, не в лучшей форме. Потом, эрекция моя после первого твоего прикосновения ушла в глубокое подполье… Как я ни старался – не мог привести себя в рабочее состояние. Ты списала это на болезнь, я же понимал, что виной всему нервы. Я слишком долго ждал, почти не надеялся, и тут – трах-бабах! – у тебя плановая дефлорация. В ту ночь я обошелся без эрекции – ты не спорила, понимая, что мне лучше известно, как надо.
Утром температура не упала. У тебя начались каникулы, и это позволяло тебе лечить меня, сколько душе угодно. Ты с энтузиазмом осмотрела меня, поставила диагноз и принялась за работу. Первым делом ты затарилась таким количеством таблеток, какого мне было не съесть за всю жизнь. Ты разложила их горками и пыталась контролировать почасовый прием. Я прятал таблетки за щеку, потом незаметно выплевывал – я стараюсь избегать медикаментов по возможности, и не собирался ничего менять даже с твоим появлением. Видя, как тебе нравится играть в Айболита, я просто подыгрывал. Когда через три дня болезнь отступила, ты гордо заявила:
- Это торжество медицины!
Позже я все же рассказал тебе, что обращаюсь к традиционным методам лечения только в случае огнестрельных ранений – и то не всегда. Мне грех жаловаться на здоровье – только и всего.
- А ты был ранен? – в восхищении и страхе спросила ты.
Я быстро поборол мальчишеское искушение рассказать о выдуманных ратных подвигах и с улыбкой покачал головой:
- Не был, но так понятнее.
И ты, действительно, больше не донимала меня медикаментами, со временем убедившись, что лечить меня не нужно.

Пять
 Сказать о том, что после описанных событий все пошло по накатанной – было бы самодовольной ложью. Вспышки твоей сексуальности сменялись длинными задумчивыми паузами – в эти дни ты не выходила на связь, по твоим словам блуждая по городу в полном одиночестве и роясь в себе. Потом что-то «откапывала» в глубинах своего сознания и тащила ко мне на экспертизу – мои мнения тебя страшно забавляли. Ты долго и часто путано рассказывала о своих проблемах –  надуманных, искусственных, позволяла мне переубеждать себя. Мне это напоминало сеанс психотерапии:  основное, что тебе было нужно – это присутствие якобы непредвзятого слушателя, способного убедить тебя в неотразимости. Я с энтузиазмом справлялся с задачей – мне нравилось слушать твой голос и поднимать твою самооценку. Не то, чтобы она была такой уж низкой – тебе хотелось слышать и похвалу, и критику. Я постепенно понял, насколько ты всегда была одинока. Мало того – практически самодостаточна. Друзья-товарищи обоих полов присутствовали в твоей жизни как дань социуму – не более. Ты не дорожила этими людьми, определяя как «среду» для существования – просто, чтобы тишина вокруг не давила на мозги. Ты ждала, когда в этой пресловутой среде появится некто, настолько близкий тебе по духу, что ты сможешь впустить его за порог своего мозга, а не только перекинуться парой беспечных лозунгов у входа. Похоже, на эту роль претендовал я – от оказанной чести захватывало дух. Как мы были похожи!… Тогда, поначалу я замечал больше сходства, чем различия. К примеру, мы оба проявляли высокомерную снисходительность к этому миру, во многом несовершенному.
Мой перфекционизм исключает компромиссы во многих вопросах. Быть категоричным нехорошо, но так уж я устроен. Вследствие занятости и постоянных переездов у меня никак не получалось обзавестись друзьями. Дружить как попало и с кем придется я так и не научился. По молодости меня беспокоило отсутствие друзей, но с годами я избавился от юношеских комплексов по поводу того, что у «хорошего парня» их должно быть полно. Зачем? Мне с лихвой хватает Валеры. Так уж сложилось, что я привык всегда рассчитывать только на себя. Разговоры о надежном плече друга эрегируют слабаков – я к таковым себя не причисляю. В одиночестве я предпочитаю думать, работать, есть, пить, спать. Мне не нужны ничьи советы – просто перед принятием решения я тщательно все взвешиваю. Такая позиция лишает меня возможности винить окружающих  в своих просчетах. Это справедливая ответственность за последствия решений. Единственное занятие, которым в одиночку заниматься не очень интересно – это секс, да и то, об этом можно полемизировать. Лично я предпочитаю секс в паре – слаб, каюсь. Без этой слабины меня можно было бы считать идеальным одиночкой, приспособленным для жизни в максимально безлюдных местах. Признаюсь честно: порой ловлю себя на желании оказаться на затерянном обломке суши посреди бушующего океана! Иногда я испытываю такую усталость от общения, что люди становятся мне практически ненавистны. В такие минуты мысль о далеком, одиноком острове вселяет надежду и погружает в атмосферу  абсолютного информационного вакуума – никаких сводок о девальвации, инфляции, очередном витке финансового кризиса, только ты и стихия… Полагаю, что  месяц в единоборстве с суровой природой дался бы мне легче, чем пятичасовые переговоры по урегулированию неточностей в контракте. Поскольку я не совсем монах-отшельник, то пару раз в неделю мне не помешала бы какая-нибудь сексапильная Пятница, получаса мне бы вполне хватило. Правда, женщины привязчивы – всегда есть опасность того, что кто-то захочет задержаться, а это нарушит мой покой… Все это утопическая мечта, прекрасная и недосягаемая. Оттого и я не еду на безлюдный остров, хотя давно мог бы это сделать – не хочу разрушить иллюзию: возможно, от мыслей я не скроюсь и там.  Люди не при чем - пытаюсь искать крайних, хотя прекрасно знаю, что причина во мне.
Впрочем, я далеко не всегда склонен к одиночеству. С момента встречи с тобой со мной начало происходить нечто нетипичное для закоренелого холостяка:  мне не хочется тебя отпускать, и я стараюсь найти всевозможные предлоги, чтобы до максимума продлить наше совместное пребывание. Я проявляю чудеса изобретательности, придумывая причины, по которым ты должна задержаться. Часто это срабатывает – но не всегда: твоя склонность к одиночеству порой проявляется в резонанс с моими инстинктами единения. Это сводит с ума: ты неделями не берешь трубку, пропадая неизвестно где и появляясь так же неожиданно, звонишь, как ни в чем не бывало. Звонок раздается обычно в самый неподходящий момент – во время важных переговоров, или когда я принимаю душ. Не раздумывая о последствиях и полностью забывая о происходящем, я хватаю трубку – если успеваю, в случае с душем это не удается.
- Как ты? – спрашиваешь ты, будто мы виделись пару часов назад.
- Отлично, - отвечаю я. – Просто так звонишь или …
- Я заеду вечером, - отвечаешь ты бодро, и из трубки раздаются короткие гудки .
Вечером – это значит после девяти. Я смотрю на экран телефона еще секунд десять, потом вспоминаю, что уже полчаса я общаюсь с контрагентом из тех, что всегда всем недовольны. Буквально перед твоим звонком он, похоже, начал сдаваться, но сейчас снова надулся, как морской еж, и смотрит на меня с возмущенным недоумением в глазах. Могу себе представить его ощущения – и жаль, что он не представляет моих. Момент утрачен, но мне все равно: даже если бы я знал, что  твой отмороженный звонок грозит Апокалипсисом всему человечеству – все равно предпочел бы тебя услышать.
Валера потешается надо мной, не стесняясь. Меня это совершенно не задевает. Напротив, меня заводит лишний повод произносить твое имя. Валеру бесит моя беспечность.
- Ты совсем обезумел, Лева, - делится он своими наблюдениями в очередное твое исчезновение. – Она водит тебя за нос.
- Пускай, - спокойно отвечаю я с улыбкой на устах. Я уверен в тебе, этот старый скептик не может постичь твоей чистоты.
- У нее наверняка есть кто-то помоложе и понаглее, - не унимается Валера. – Они вместе  катаются на электричках, трахаются в туалете на вокзале и смеются над тобой.
- Никого у нее нет. И наглостью с Ли ничего не решить – она должна быть уверена в том, что это её собственное решение. Твое брутальное красноречие бесполезно, не трать пыл зря, - продолжаю я упорствовать.
- Поразительно! Лева, очнись: вы даже не живете вместе. Ты с паталогическим безразличием взираешь на то, что она неделями не проявляет к тебе интереса, - Валера брызжет слюной, я перестаю разбирать тарабарщину вылетающего из него словесного мотлоха.
Возможно, к словам Валеры следует прислушаться… Например, к тому, что нам с тобой лучше жить вместе. Но не привязывать же тебя? Зная твой взбалмошный характер, я предпочитаю набраться терпения и позволить тебе самой определить мое место в своей жизни. Надеюсь, что в ближайшее время все решится так - ты просто останешься у меня. Я многое сделал, осталось чуть-чуть терпения. Еще недавно я был на грани отчаянья – и что же? Моя блистательная тактика выжидания дала умопомрачительные результаты – ты получила то, что хотела тогда, когда стала готова.
Ожидание изматывало, я все чаще задумывался о том, что просто тяну время в страхе отказа и вот почему: меня смущала твоя сексуальная незрелость. При несомненном интересе к вопросу, ты быстро наедалась и остывала, а мне было явно недостаточно одной пламенной ночи в месяц. Ты придумывала настолько разнообразные отговорки,  что я даже не обижался. Проявляя поразительную изобретательность, ты откладывала «на следующий раз» тот секс, который я уже держал в руках. Временами тебя охватывала беспричинная, «неизъяснимая тоска» - разве в таком состоянии можно думать о сексе?! Или недоделанная, срочная курсовая работа падала на кровать прямо между нами, за минуту «до», когда будто ничего не предвещало беды. Или приезжал на гастроли очередной секс-символ, затмевая своим сиянием мой тускнеющий нимб… Всего не припомнить – из твоих придумок можно было смело создавать книгу, наверняка обреченную на успех! Трудно поверить этому, но я ничуть не сердился на тебя – я просто ждал и помогал тебе освоиться, чтобы однажды пообщаться на равных.
Постепенно ты входила во вкус. Наши встречи становились чаще и продолжительнее – иногда ты оставалась на несколько дней, и я видел, что уходила больше по привычке, движимая мнимой женской стыдливостью и фальшивым тактом. Было видно, что ты была бы не прочь остаться, но, видимо, хотела получить формальное предложение с моей стороны. Неплохо зная женщин, я понимал, что помолчу еще некоторое время: тебе следует окончательно утвердиться в том, что со мной лучше, чем без меня.
Ты явно ожидала от меня подтверждения серьезности намерений, скорее всего, тебе интересно выйти замуж. Именно интересно.  Мне тоже было интересно в свои девятнадцать. Даже не интересно, а скорее – было просто наплевать на свое семейное положение. Печать в паспорте не имела для меня патетического значения. По сути, женатым я никогда не был. С тех пор, как моя первая жена провалилась сквозь землю, я на подсознательном уровне не приближал к себе женщин ближе, чем до кровати. Следующий, главный шаг – в глубины мозга, не одной из них не удавался. Меньше, чем за год, ты смогла сделать то, что прочим было не под силу – захватила меня целиком, мало того – я даже помогал тебе в этом. Часто я задумывался: почему так происходит, в чем причина твоего успеха? Однажды мне пришла в голову вполне вменяемая мысль: ты выделялась отсутствием запасного аэродрома. Я был единственным человеком, способным выручить тебя из беды, единственным интересным собеседником, единственным мужчиной, с которым ты спала… Собственность – вот что было основным. Я считал тебя целиком своей, всех прочих женщин, кроме первой жены, я делил с мужьями, убеждая себя в том, что большего мне не нужно, что так – безопаснее для моего эго. Я брал у них то, что хотел, и спроваживал восвояси. Они уходили – я оставался, более суток на мое личное пространство не посягал никто. Женщины мира – ничьи конкретно, болезненно одинокие даже в супружестве, независимые кошки, блуждающие сами по себе. Любовь для них сродни питанию, сну, просмотру кинофильмов – приятная и важная, но не основная жизненная составляющая…

Четыре
Итак, ты обладала неоспоримым, по сравнению с прочими, преимуществом – о тебе можно было заботиться. Мои нерастраченные отцовские инстинкты, до сих пор мирно дремавшие в глубине мозга, в непосредственной близости с тобой прорвались наружу. Ни в коем случае не хочу создать ошибочное впечатление, будто ты вынуждала к постоянному контролю со стороны старших и более опытных. Напротив: чрезмерная, самовольная опека тебя бы раздражала. Но, считая меня авторитетом в ряде вопросов, ты порой просила меня подключиться к своим проблемам – и тут уж я отводил душу.
 Важным является и то обстоятельство, что отцовская забота была тебе неведома вообще, а мать больше беспокоила глобальная борьба за ваше совместное финансовое благополучие, на твои детские проблемы её просто не хватало. В этом крылась причина твоей самостоятельности – в привычке не рассчитывать ни на кого, кроме себя. Встреча со мной позволяла тебе надеяться на дружеское плечо – и ты с радостью осваивала эту зону комфорта. Юности несвойственно долгое вынашивание идей: быстро, пускай и неправильно – вот ее девиз. С возрастом человек  «облипает» негативным опытом - отцом осторожности и нерешительности. Мне знакомы люди, умеющие довести до абсурда обдумывание самых пустяковых вопросов. Им хочется все предусмотреть и упредить нежелательные последствия. Следствием подобной жизненной позиции является отсутствие решений вообще, да и нельзя учесть всего – подобная прозорливость присуща разве пророкам. На тот момент ты не имела опыта мало-мальски серьезных ошибок, но – хвала Всевышнему! – ты совершала кучу лишних движений и имела ежедневно новый набор мелких проблем, которыми щедро со мной делилась. Я чувствовал себя доброй феей, понимая, что рано или поздно ты повзрослеешь и перестанешь нуждаться в моей опеке, но… останется любовь и – возможно! – благодарность за курс выживания.
Как мне нравилось это наставничество! Пока я смаковал его, ты со свойственной молодости решительностью приняла логичное решение – предложила жениться на тебе. Вот так просто. Я совершенно оторопел от твоего предложения, хотя и подыграл, демонстрируя абсолютную невозмутимость. Глядя на меня в тот момент можно было решить, что я ожидал чего-то подобного и сожалею, что не опередил тебя на секунду – хотя для меня не имеет никакого значения, от кого исходит инициатива. Итог главнее. После ты попрекала меня за то, что не сделал тебе этого злосчастного предложения – пускай даже в шутливой форме. Я каялся, чувствуя вину – твои высказывания по поводу неготовности к замужеству я по ошибке принял за чистую монету. Потом стало понятно, что ты подразумевала под этой неготовностью: по хозяйству ты не умела делать толком ничего. Меня это не особо заботило и совершенно не напрягало  - скорее ты чувствовала, что не оправдываешь гордого звания жены и хозяйки. Исправить это было нетрудно – мы наняли  прислугу, избавив тебя от комплексов, пускай и ложных. Ты просто украшала мою жизнь, и мне хотелось, чтобы это было настолько легко, насколько возможно.
Возможно, я слегка переборщил – однажды  ты заскучала от безделья и одиночества. Меня постоянно не было дома – иногда неделями я носился по командировкам, азартно наращивая свои накопления. Казалось: завтра весь мир будет у моих ног. Мысли о том, чтобы притормозить, мне даже в голову не приходили. Успешные сделки ниспадали на меня непрерывным золотым дождем. Потом, я привык жить один, ни с кем не считаясь и ни перед кем не отчитываясь. Погоня за большими деньгами заводит, лишая здравого смысла. Ты была единственным, чего хотелось бы больше – но немного позже, когда я заработаю столько, чтобы купить нам любое счастье на выбор…  Когда это – немного позже? Я пытался не думать над этим, укрепляя собственную  иллюзию, что чуть ли не послезавтра. Уверен: если бы ты в лоб спросила меня, когда я начну оседлый образ жизни – я бы не смог ответить вразумительно. Сам факт женитьбы не изменил моей парадигмы – мне лишь хотелось, возвращаясь домой, видеть там тебя – и только. Ты могла продолжать делать все, что заблагорассудится – когда меня нет.
 Сейчас мне подумалось, что где-то в глубине ты винила меня за деньги, которыми оказалась засыпанной по макушку, и как следствие – за порожденную ими  лень. Отношение к деньгам было и осталось основным нашим различием – меня они побуждали к действию, тебя – обескураживали. Достаток всегда призрачен, он может в одночасье исчезнуть, превратиться в мучительное воспоминание. Однажды я понял, что многие работают от страха остаться нищими. Со временем страх притупляется, а привычка остается. Не перестану утверждать, что как ни крути, а процесс накопления денег, по сути – путь в никуда, рано или поздно осознаешь, что это только средство, один из путей к самоутверждению, но никак не смысл жизни. Я понимаю это, но меняться не собираюсь. Моя душа слишком молода и суетна, сытая старость в уютном, теплом замке мне более понятна, чем лохмотья странствующего мудреца-неформала …  Эта полемика  - определенно попытка забыть основное:  я не умею делать ничего, кроме как зарабатывать деньги. На многих я произвожу ошибочное впечатление человека, талантливого во всем – это далеко не так. Причиной этого массового заблуждения является моя энциклопедическая осведомленность по разным вопросам – от культуры до квантовой физики. Это всего лишь начитанность и хорошая память. Все эти интересы – лишь интересы, фон для того, чтобы мой беспокойный разум мог переключаться и снова генерировать новые сделки.
Деньги… От безденежья я  никогда не голодал, не терял близких. У меня нет панического страха перед возможностью остаться на мели – это ситуация из области фантастики. Даже если предположить, что глобальный финансовый кризис превратит в пыль мои капиталы, то уже через неделю  я смогу поправить ситуацию. Считаю, что я обречен на достаток – взамен на круглосуточную работу мозга. Так уж я устроен, и другого наполнения своей жизни не вижу. До смерти мне еще очень далеко, но одна из идей по поводу моего завещания следующая: устроить конкурс мечты и раздать деньги тем, кто еще умеет мечтать – конечно, если его мечта заразительна. Уж не знаю, может на старости лет я превращусь в скрягу, но пока эти мысли меня вдохновляют.
Праздная, но весьма одинокая жизнь была тебе непривычна, после окончания занятий в вузе у тебя оставалась масса свободного времени, которое ты раньше  тратила на борьбу за выживание. Ты привыкала жить безбедно постепенно, постоянно спрашивая меня: «А это можно?»
- Лиза, тебе не стоит спрашивать разрешения всякий раз, когда хочешь купить губную помаду, - разъяснил я однажды, когда ты яростно и весело наяривала мне раз сто в течение дня.
Ты посмотрела на меня со странным выражением, в котором я заметил обиду.
- Я не хотела досаждать, просто хотелось слышать тебя, - ответила ты с легким вызовом. – Ты всегда занят.
С этими словами твое лицо приобрело отстраненное выражение. Я подавил улыбку –  это серьезное лицо резко контрастировало со взъерошенной копной волос, недавно с мужеством переживших химическую завивку. Я до сих пор уверен, что мода на афро пошла с тебя – своей новой прической ты дала мощный толчок этому направлению. В этот момент ты смахивала на негритенка – кроме прически это сходство добавлял густой, шоколадного цвета загар, старательно наработанный за полтора месяца лета. Ты сидела на диване посреди комнаты:  в одних пижамных трусах и красноватом луче заката. Поза лотоса и обиженное лицо придавали картинке комичную завершенность.   
Пикетироваться я не хотел: несмотря на усталость у меня были планы на тебя – по крайней мере, на начало ночи, и стоило пробудить в тебе лирическое настроение.
- Не начинай, - попросил я. – Я сегодня чуть не умер от дурдома. Думал: ты меня пожалеешь, - сказал я, снимая надоевшую за день белую рубашку. Без нее мои шансы на твое благодушие  увеличивались в геометрической прогрессии: ты сама призналась, что считаешь мое тело эталоном, всякий раз испытывая эротический трепет от созерцания. Я беззастенчиво пользовался твоей слабостью. Имитируя смертельную усталость, я не спеша и будто в рассеянности прошелся по комнате. Потом скрылся в ванной. Небольшой перерыв в общении тоже не помешает – тема разговора может в корне измениться.
Так и случилось: еще принимая душ, я услышал музыку. Это была гудящая клубная «колбаса», стало быть ты выбросила маску печали на помойку. После беглого душа я нашел тебя в отличном расположении духа: вся красная и довольная собой ты отплясывала с собственным отражением в зеркале.  О пилюле по поводу моего равнодушия к твоим проблемам никто не помнил. Мой приход ты встретила торжествующим кличем, остановилась на мгновенье, вдохнула глубоко, как перед медитацией. Затем лицо твое стало шкодливым. Ты, подражая балерине или художественной гимнастке, подняла одну руку над головой, другую отставила в сторону и на носочках  подбежала ко мне. Это было великолепно, как и финал твоего бенефиса: приблизившись на расстояние вытянутой руки, ты вскинула подбородок, прикрыла глаза и грациозно опустила поднятую над головой руку, остановив указательный палец у меня между ключиц. Глаза покрылись поволокой, губы приоткрылись и ты, подражая порнофильмам, очень низко, но четко произнесла:
- Das ist… fantastisch…
Повисла у меня на шее и прыснула, отдавая легким алкогольным ароматом.
- Маленькая пьяница?... – спросил я, заметив недопитую бутылку с шампанским за диваном и прижимая тебя. – Порно тебе к лицу.
- Ни разу… - ответила ты. – Просто соскучилась.
Дальше все закрутилось само собой: ты сама хотела меня, и жаждала быть главной. Получилось очень забавно. Алкоголь в небольших дозах лишал тебя тормозов и стыдливости, но грань с передозом была очень хрупкой: стоило тебе хлебнуть лишнего – ты тут же засыпала. Судя по тому, что ты спала уже через минуту после, я сделал вывод, что сегодня у тебя выдался не самый трезвый вечер. «Надо чаще бывать дома», - подумал я в полудреме.
На следующий день я укатил в командировку с чувством легкой вины за то, что снова оставляю тебя одну. Перед отъездом  подарил тебе кредитку – как знак доверия и предоставления свободы действий в известных пределах.
- Надеюсь, это придаст тебе уверенность, - пошутил я.
Странная тень пробежала по твоему лицу.
- Я не хочу взрослеть, Лео, - сказала ты в ответ. – Денег мне хватает, тебя  - нет. Мне хочется вернуть то время, когда ты бежал на мой зов, забывая обо всем.
Я посмотрел на тебя с потугой на укоризну.
- Милая, в те незапамятные и – слава Богу! – давно забытые времена твой зов раздавался не чаще раза в неделю. А вчера ты звонила все время! – этими словами я хотел вернуть тебя в реальность.
- Неправда! Если бы ты ответил мне и сказал, что занят - я не стала бы больше тебя доставать. Это был очень важный звонок! – сообщила ты напоследок и поджала губы.
Я сдался.
- Ладно, где-то ты права, - сказал я. - Я вернусь завтра вечером, а следующий раз возьму тебя с собой. Идет?
Я полагал, что после такой щедрости ты подпрыгнешь до потолка, но этого не произошло.
Ты покачала головой.
- Нет, Лео, живи, как привык. С тобой будет еще хуже. Что я там буду делать одна, в чужих городах, пока ты работаешь? Здесь хоть захудалые, но друзья. Я попробую чем-то занять себя. Может, вернусь в доставку…
Я уехал с неспокойным сердцем, а в самолете вспомнил недавний разговор с одним из знакомых. Он сетовал на сомнительную окупаемость журнала по дизайну – небольшой и преимущественно затратной части его бизнеса. Тогда у меня мелькнула мысль о том, что у меня есть начинающий журналист, но тогда я не был готов к разговору. Сейчас мне стало ясно, что тебе  это нужно! Творческая работа поможет тебе избавиться от беспричинной тоски и избытков времени. Уже к вечеру я принципиально решил вопрос твоей занятости, оставалось получить добро от тебя самой.
С четким решением я увез тебя на море – после отдыха тебе предстояло заняться делом. Это должно было наполнить твою жизнь смыслом и избавить от излишков свободного для тоски по мне времени. «Давно следовало так поступить», - думал я, не понимая,  зачем так долго тянул. «Лиза – не содержанка. Она деятельна и умна, работа поможет ей понять меня», - рассуждал я, все более и более удивляясь тому, что не понял проблему раньше. «Может  потому, что сама Лиза никогда ничего не говорила о работе?» - возвращался я снова и снова к волнующему вопросу. «Конечно, не говорила – мне некогда и послушать ее, не то, что направить. Сейчас я, наконец, сделаю то, что сделал бы любой отец, будь он у нее – помогу с работой», - так решил я и перестал волноваться. Я знал, что тебе понравится моя идея – хотя, возможно, и не сразу.
На удивление спокойно ты заглотнула наживку – видимо, быть бесполезной для общества тебе надоело. Журнал был отличным плацдармом - как для самоутверждения, так и в общественном смысле. Шучу, конечно… Как один из вариантов рассматриваю твое желание доказать мне, что тебе по плечу любая задача. Поначалу тебя лихорадило не по-детски: всюду чудились враги, насмешники, сплетники. Постепенно ты перестала драматизировать. До тех пор, пока тебя не охватила жажда материнства, все складывалось наилучшим образом: ты не просто делала стремительную карьеру – возглавив журнал, ты вывела его на качественно новый уровень, превратив в визитку солидной строительной корпорации. Некстати пробудившиеся материнские инстинкты разрушили идиллию.
Три
Поначалу я не придал этому особого значения, приуменьшив масштабы проблемы. Но заметив глубину твоих страданий я, сам того не заметив, настолько проникся идеей рождения наследника, что даже утратил сон. Честно говоря, дети мне не нужны: тебя мне полностью достаточно. Дался тебе этот ребенок… Казалось, ты все время думала о том, что тратишь время зря – на еду, работу, спорт и прочее, набрасываясь на меня в самые неподходящие моменты. После беседы с врачом твоя активность приобрела системный характер: ты дожидалась овуляции, и только в это время секс имел для тебя смысл. На следующий день твое лицо становилось загадочным и немного тревожным, это состояние продолжалось до месячных. Трагедию их прихода ты переносила стойко, но энтузиазма с каждой новой попыткой становилось все меньше и меньше. Однажды ты устала и решила обследоваться. Я поддержал тебя, понимая, что без ребенка твоя жизнь утрачивает смысл с космической скоростью. Эпопея лечения вспоминается мне далеко не в розовых тонах. Бесплодные попытки стать матерью превратили тебя – сильную, гордую, независимую – в нервную, неуверенную в себе истеричку, пребывающую в постоянной депрессии. Ты закатывала скандал за скандалом, бесконечные обиды на мою невнимательность стали для тебя нормой. Это при том, что в искреннем желании помочь тебе, я выискивал лучших врачей и уговаривал их заняться нами. Время, проводимое с тобой, увеличилось на порядок – тогда можно было с уверенностью сказать, что основное время я посвящаю тебе. Все видели это, кроме тебя – ты злилась и упрекала меня во всех смертных грехах, повсюду подозревая измены, равнодушие и толстокожесть. Даже мельком упоминать о чьих-то детях было запрещено – ты считала это бестактностью на границе с садизмом.
Я сам позвонил Тане. Она не ломалась, даже разочаровала меня. После встречи осталось неприятное послевкусие: впервые я чувствовал себя подлецом в квадрате.
- Неважно выглядишь, - сказала Таня. – Тебе надо иногда отдыхать.
- Никак не могу научиться, - отшутился я.
Она позвонила месяц спустя - моя совесть уже успокоилась. Было странно: отчего она меня донимала только в случае с Таней? Не стану врать, что это было не первое отклонение от семейного курса. Одноразовые связи нельзя сравнивать с тем, что происходило между нами с Таней. Она любила меня… Настолько сильно, насколько способен любить человек, ставящий комфорт превыше всего и не склонный к резким движениям. Она часто с гордостью рассказывала мне о том, какого уровня бытовой техникой оснащен ее дом. Трудно представить ее в глуши, у чугунной плиты, таскающей воду из колодца во дворе – скажем, для утреннего кофе. К примеру, для меня… Не стану скрывать, что меньше всего рядом с собой представляю эту женщину, слишком хрупкую и избалованную для жизни в спартанских условиях. Иногда – не вечно; пара часов рядом с Таней никогда не были лишними. Как только она понимала, что у меня для нее больше времени, чем всегда – какой же несносной она становилась! Я предполагаю, что за этот промежуток времени – два часа - чувство собственности полностью вытесняло здравый смысл из головы этой женщины. Она начинала высказывать почти претензии или становилась настолько откровенной, что вводила меня в замешательство.
- Я избавилась от Валеры, - сказала она, когда мы встретились снова, глядя на меня полными надежды глазами. И торопливо добавила: - Это тебя ни к чему не обязывает.
Вот уж чего только не хватало! Эта женщина обладала даром разрушать очарование момента. Мне не нужна была ее верность – достаточно было просто отсутствия истерик, обычного человеческого отношения. Никаких драм. Таня же, похоже, видела наши отношения в трагическом русле с момента того давнего, связанного с тобой разрыва.
Но даже при печальном положении наших с тобой отношений при мысли о том, что Тани может стать больше меня бросало в дрожь. Стоит признаться, что после перерыва мы встретились  с ней после твоей очередной истерики, не имевшей никаких оснований. Ты наговорила мне гадостей, заперлась в библиотеке, и рыдала так громко, что соседский пес заскулил. Мы не занимались сексом больше недели – на тот вечер я возлагал большие надежды, и все шло будто бы по плану. Уже в постели я старался не придираться к твоему безразличному, немного напуганному виду, ставшему обычным в последнее время – тебе не удавалось избавиться от боязни пропустить созревание яйцеклетки. Я был уже почти готов, когда услышал твой отрезвляющий голос:
- Поторопись, сколько можно!...
Возможно, я немного увлекся, наконец дорвавшись до тебя. Но уже через минуту стало понятно, что ничего хорошего уже не выйдет: твои стоны мне показались криком о помощи.
- Тебе больно? – спросил я в тревоге.
- Вовсе нет, - ответила ты раздраженно.
- Что случилось, Лиза? – не унимался я. Желание улетучилось.
Ты почувствовала это и почти закричала:
- Нет, только не это! Сегодня надо обязательно: после перерыва должно получиться…Ну, давай же…
Это не был секс – вопрос зачатия завладел тобой целиком.
- Я так не могу, - сказал я.
- Тебе что: трудно? Говорю же: надо сегодня!
- Лиза, прости, но я не автомат спермы. Ты хочешь ребенка – меня нет.
- Увы!- сказала ты обиженно и высвободилась, сев ко мне спиной. - Да, я хочу ребенка! И не скрываю. А тебе ребенок не нужен. Я всегда это знала! Боишься, что кто-то помешает твоему спокойствию! Тебя ничего, кроме денег не волнует!
- Не говори чепухи, Лиза…
- Это правда, Лео! Как это низко…
Ты расплакалась и ушла, закрывшись на ключ в библиотеке. Я не мешал тебе наслаждаться страданием: меня разбирала досада. Твоя прямолинейность поразила меня. Конечно, проще в неудачах винить кого угодно, только не себя. В первый раз в жизни по щелчку твоих пальцев я не предоставил тебе желаемое – ты негодовала!
Поутру к завтраку ты не вышла – продолжала страдать. Это начинало нервировать. Не странно, что случайная встреча с Таней закончилась так, как должна была. И все бы хорошо, но не могла Таня довольствоваться частью меня, она хотела большего и делала все для того, чтобы добиться желаемого. Ошибочно предположив, что Валера является тем основным барьером, что мешает нашему воссоединению, она сообщила ему о разрыве и ждала реакции с моей стороны. Таня закусила удила и рассчитывала в ближайшее время занять основное место в моей жизни, постепенно избавившись от конкурентки в твоем лице. Она не хотела понять, что я кроме секса я не претендую ни на что.
Итак, я стал избегать встреч с Таней: ссылался на занятость, беззастенчиво врал, лишь бы не ранить ее - если ей так легче. Валера что-то пронюхал – я чувствовал это по той подчеркнутой холодности, которая присутствовала некоторое время в нашем общении. Было жаль его. Хорошо, что у меня был полный цейтнот – встречались мы урывками, не углубляясь ни в одну тему. От непрерывных командировок я перестал соображать, где нахожусь. Бешеная гонка – самолет, переговоры, самолет, переговоры – продолжалась до тех пор, пока ты не отрезвила меня очередной истерикой.
- Как я смогу забеременеть, если тебя никогда нет рядом? – спросила ты во время случайного моего приземления в родном доме. И заплакала.
Я смотрел на твое сморщенное, как шкура шерпея, личико и не понимал, куда все подевалось… Та страсть, от которой мы оба умирали еще пять лет назад, покинула нас обоих, и сейчас ты с жадностью голодного вампира высасывала из меня остатки этой страсти. Я понимал, что нужен тебе только в связи с ребенком – больше ни о чем ты думать не могла. Работа, которой ты еще вчера придавала грандиозный смысл, перестала тебя мало-мальски интересовать.
Нельзя сказать, чтобы мне не хотелось детей – я совершенно не возражал. Но, на мой взгляд, дети должны появляться естественным путем, не превращаясь в единственную цель  жизни человека. Ты думала иначе. В желании немедленно получать желаемое всегда спешила – иначе не могла. Твоя суетливость порой превращала жизнь окружающих, и прежде всего мою, в настоящий кошмар. Так было и с ребенком – он нужен был тебе немедленно, сейчас или никогда. Признаю, что я повелся, даже проникся, хотя не видел в тебе матери. Появись у нас ребенок – мне бы пришлось растить двоих. Уж так я тебя приучил. Пожалуй, это была новая игрушка, очень желанная по причине недоступности. Ничего еще, если бы ты умудрилась просто забеременеть и быть счастливой – но это был не твой путь. Ты должна была страдать и заставлять страдать других. Поверь, я даже страдал вместе с тобой, пока не понял, что мучает тебя. Ты придумала, что отсутствие ребенка не позволяет развиваться моему чувству к тебе. Должно быть, как у всех – а у всех есть дети. Ты не могла поверить в то, что я буду одинаково любить тебя в любых обстоятельствах – с ребенком или без него. Ты стала изводить меня приступами ревности ко всем матерям мира, при этом не замечала стараний, связанных с поиском продуктивного лечения. От клиники к клинике ты мрачнела, почти перестала говорить и настолько ушла в себя, что я потерял надежду на твое возвращение к нормальной жизни. Ты не замечала того, что я почти не покидал тебя тогда. Я не давал тебе ребенка – то есть не оправдывал своего присутствия. В конце концов, стало очевидным, что ты считаешь меня виновником всех своих бед, хотя все без исключения медицинские заключения говорили о том, что проблема в тебе.
Вся эта белиберда с лечением закончилась внезапно, будто тебе просто надоело страдать.
- Все, баста, Лео, - сказала ты, появившись внезапно дома за две недели до завершения очередного курса терапии в Израиле. – Я им не верю, мы платим просто, чтобы платить. Все как-то образуется…
Я боялся верить тому, что ты пришла в норму, но был безумно счастлив.

Два
Это было в твоем стиле: являться без предупреждения, даже не позвонив. Поначалу я опасался, что это очередной каприз, и возможно очень скоро ты возьмешься за прежнее. Но нет – ты снова вернулась к работе, придумала себе кучу занятий, призванных выбить тоску из твоей головы. Мне даже стало казаться, что все возвращается на круги своя. Мы много бывали на людях – ты всегда любила общество. Насущная потребность блистать, создавать резонанс удовлетворялась этими бесконечными раутами. Неудачная попытка стать матерью изменила твой характер не в лучшую сторону.  Все вокруг казались тебе идиотами. Возможно, ты была не далека от истины – приятный и умный собеседник нынче в дефиците. Но на фоне пустомель и глупцов ты забывала о своих недостатках – и была этим довольна. Наблюдая тебя, отпускающую остроты под одобрительный смех толпы, я про себя ликовал. Похоже, ты оставила эту затею с ребенком… Я даже предложил тебе усыновить кого-то, но ты восприняла это, как оскорбление – хотя ничего сверхординарного в этом не было. Думаю, и усыновленный ребенок помог бы тебе – да и мне, но ты упрямо хотела своего. А потом и хотеть перестала.
Вслед за потерей желания иметь детей ты перестала думать о сексе. Ты отзывалась на предложения с моей стороны – но больше из чувства долга, по обязанности. Ты отдавалась мне, будто борщ варила – даже не скрывая того, что это дело нужное, хотя и весьма обыденное. Твое состояние тревожило меня не на шутку – отстраненность, витание в облаках, закупорка в собственном внутреннем мире. Все это пугало меня. Ты потеряла веру в себя, и все пыталась доказать окружающим, что по-прежнему держишь хвост пистолетом. Я перестал тебя понимать – порой ты просто смотрела в окно и улыбалась, а когда я к тебе обращался – улыбка исчезала. Так ведут себя неврастеники или влюбленные, изъедаемые неразделенным чувством.
В какой момент ко мне пришла идея нанять тебе соглядатая - даже не припомню. Я устроил его у тебя под носом – на работе. Рискованная затея, не спорю, но ты проглотила наживку. На твоем месте я поступил бы точно также. Симпатичный, умненький мальчик -он должен был понравиться тебе настолько, чтобы ты взяла его к себе. Так и вышло, мне даже порой казалось, что ты увлеклась им – но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты способна заинтересоваться плебеем. Положение человека в обществе имело для тебя критическое значение – ты неоднократно подчеркивала, что не любишь всякого рода свободных художников, считая их самовлюбленными кретинами, безразличными к судьбе близких и поглощенных проблемами общества.
- Никто не придумал лучшего способа оценить человека, чем по уровню его дохода, - говорила ты. – Деньги сейчас решают все, не стоит заблуждаться и недооценивать их.
О новом сотруднике ты иногда вспоминала. В эти минуты ты неизменно улыбалась и, если бы не природная осторожность, ты бы говорила о нем больше.
Я стал получать полный отчет о времени твоего пребывания на работе. Ничего подозрительного. Но взгляд твой все больше блуждал, ты отводила глаза, когда я прерывал твои мечтания – и я стал опасаться, что пошел по неверному пути, пока не понял, что все-таки ты неравнодушна к этому сопляку. Как раз в то время в стране начались брожения. Доллар безумствовал, бизнес выдерживал паузу – осматриваясь, примеряясь к новым условиям. Если быть точным – бизнес забился в норы  и выжидал. Конкретно я не видел в смысла в особой осторожности, она была мне ни к чему. Мой завод, крупный даже по мировым стандартам, только выигрывал – с ростом доллара мы богатели на глазах. Новые возможности я видел повсюду, идеи рождались в моей голове постоянно. Мучавшие недавно подозрения по поводу жены позабылись, бизнес интересовал меня куда больше.
Поборов первое желание устроить скандал и порвать со смазливым мальчишкой, занявшим слишком большое место в твоей жизни, я с головой ушел в работу. По вечерам я пожинал  плоды твоей возродившейся сексуальности – возможно, занимаясь со мной сексом, ты представляла другого, но это мне было только на руку. Для себя я решил, что скоро тебе наскучит игрушка в лице смазливого азиата,  и все вернется на круги своя. Только теперь понимаю, каким я был идиотом! Эти люди просто ждали момента, чтобы оказаться ко мне поближе, выведать необходимое и срубить денег. Они, как и я, в царившей неразберихе увидели новые возможности – и воспользовались ими.  Моя подозрительность дала им все карты в руки – за короткое время моя собственная жена натащила в дом такое количество подслушивающих устройств, что позавидовала бы разведка. Я понял это слишком поздно – признаюсь, порядком понервничал по поводу своей тупости. Не впервые я терпел убытки, но на этот раз я попался в капкан, поставленный собственными руками. Ты не изменяла мне, хотя дурные мысли на эту тему тебя посещали – уверен. В тот момент, когда все прояснилось, смотреть на тебя было жалко и противно. Самым смешным было то, что тебе не с кем было поделиться – это была первая проблема, которую тебе приходилось решать самостоятельно. Тебе это, пускай с трудом, но удавалось, а я впервые за время нашей совместной жизни, не ощущал за тебя гордости. Ты предала меня, пускай и не до конца, и я не мог простить тебе этого.
Копаться в себе – далеко не самое любимое мое развлечение. Тогда меня больше развлекали беседы со следствием, обвинившем меня в организации ограбления собственного банка. Идея сразу меня удивила своей абсурдностью, но скоро я возблагодарил судьбу за милость в форме ограбления. Мысль, сначала робкая и неконкретная, постепенно обретала форму – скоро я понял, как можно хорошо заработать на этом деле. Момент, как нельзя более выгодный для выкупа банка целиком, сложился сам по себе. Ранее все мои попытки в этом направлении наталкивались на стену непонимания, теперь все получалось естественно и почти без проволочек. Вопрос приобретения банка стал просто вопросом времени. Следовало сначала отбиться от обвинений, дождаться поимки преступников – их было несколько, наверняка – а затем подписать купчую. Идеи в этом направлении просто распирали меня. Я отчетливо видел филиалы своего банка сначала в Европе, потом в Китае и Штатах. На эмоциональном подъеме я почти перестал сердиться на тебя, благо дело ты вела себя сдержанно и похоже, мучилась чувством вины за содеянное. Хорошо, что ты всего не знала…
По поводу мальчишки меня охватывал спортивный интерес. Я не верил в то, что следствие найдет его. С каждым днем поимка проходимца становилась все менее вероятной. Относительно ограбленного банка могу отметить, что украденная сумма не могла никак повлиять на стабильность учреждения, больший вред принес сам прецедент – стало понятно, что этот банк можно обокрасть. Лично я благодарен судьбе за то, как наполнилась моя жизнь после известного события. Я чувствовал себя звездой как никогда ранее, нас с Лизой всюду хотели видеть, чтобы узнать из первых рук, как было все на самом деле. За два месяца мы напустили столько тумана, что наконец всем надоели. Я уже чувствовал запах денег и потирал руки в предвкушении того, что я стану делать со своим банком после покупки, когда случилось то, о чем я не мог предположить даже в кошмарном сне.

Раз
Эта фотография взорвала мое сознание. Я почти уверен, что на ней – моя первая жена, со своей дочерью. С тобой. Конечно, я мог ошибиться – мало ли, сколько похожих женщин с одинаковыми именами, фото любительское, плохого качества. Но слишком уж много совпадений, чтобы я продолжал сохранять спокойствие. Около тридцати лет назад я женился. Меня не смущало то, что кроме меня она спала с другими. Тогда все сходили по ней с ума, я не был исключением. То, что она выбрала меня, многих удивило – я не входил в число ее фаворитов. В глубине я тешил себя мыслью о том, что утер им всем нос. Это было не так – ее привлекла моя молчаливая, щенячья преданность. Я тихо и почти безнадежно сох по ней, слушал ее жалобы, давал советы – если просила. Она воспринимала меня, как подругу – не более, при том, что иногда мы спали вместе.  Секс для нее был частью дружбы – по крайней мере, ей нравилось так говорить.
- Давай поженимся, Левка, - предложила она мне однажды. – Ты очень рассудительный и добрый.
Я просто ошалел от счастья, ставшего достойной наградой за терпение и скромность. До последнего не верил, что это со мной. Когда узнал о беременности - не помнил себя от гордости. Ничего не замечал, пока жена не исчезла.
- Лева, забудь ее, - просила меня мама. – Говорят, не твой ребенок. Ее совесть замучила – потому и сбежала.
- Мне все равно, чей ребенок, - сказал я уверенно, хотя это было далеко не так. Мне было больно и стыдно. Нет ничего хуже, чем быть объектом сочувствия. После отъезда в Штаты я быстро пришел в норму и думал, что больше к этому вопросу не вернусь. Кто бы мог предположить?...
То, что ты могла оказаться моей дочерью, ужасало. Конечно, можно сделать генетическую экспертизу или что-то другое, на что способна современная медицина, можно просто покопаться в прошлом, но зачем? Ни тебе, ни мне не нужно знать правду – не приведи бог, если все подтвердится. А если нет? Зачем унижать то, что соединяло нас, не подозревавших о возможности подобного совпадения? Почему я не интересовался тем, как ты жила до меня? Очень зря, возможно ничего и не случилось бы. Ты говорила, что мать погибла, и ездила на могилу, не нагружая меня необходимостью сопровождать тебя. Так повелось с начала: на поминальный день я  посещал одни могилы, ты – другие. Последние годы мои родители жили в столице, куда переехали почти сразу после того, как я вернулся из Америки. Ты ездила в соседнюю область, в какую-то дыру, где я никогда не был. Почему туда бежала моя первая любовь и сбегала ли - теперь узнать трудно. В процессе проведения экспертизы трудно будет избежать огласки и унизительного любопытства. Я не хочу этого – уверен: кроме боли мне это ничего не принесет. Нужно просто забыть все это, купить этот банк, будь он неладен, потом продать – не думаю, чтобы он приносил мне удовольствие после всего, что выяснилось в ходе его покупки.
Тучи сгущались… Накануне я провел в прокуратуре несколько неприятных часов, почти явно прозвучала угроза заключения под стражу – такая перспектива не радовала. Против меня не было никаких доказательств, но следователь, будто невзначай упомянул о каком-то свидетеле – может, что-то пронюхал, а может и блефовал. В конце беседы у меня сложилось твердое мнение о том, что на свои догадки он имеет основания. Все эти события начинали меня нервировать. Твое детское фото оказалось последней каплей в чаше сомнений. Я принял решение и  потерялся.
Дыра, в которой я осел – наилучшее место для поиска душевного покоя, здесь запущено и уныло. Заброшенность – основное и, пожалуй, единственное достоинство этого места. Никто не станет искать меня здесь. Возможно, скоро я перестану прятать голову в песок, разберусь во всем, приму правду… Но не сейчас - нет сил, не хочу. Не хочу расставаться с надеждой. Меня трудно назвать мечтателем, но иногда я стал ловить себя на мысли, что откуда-то может прийти весть о том, что все мои мысли – лишь плод болезненной паранойи. Запретить себе думать об этом я не могу.
Дитя моё, любовь  моя, счастье моё и неизбывная трагедия, грех, за который нет прощения… Как я мог не узнать тебя сразу? Дурман одиночества застилал мои глаза, и я был счастлив в своём неведении… Моя девочка! Лишь найдя тебя, лишь впервые увидев, я понял сразу и навсегда, что мы должны быть вместе… Это был голос крови, мне казалось – рука судьбы. Я лепил тебя, рисовал, играл с тобой – ты с благодарностью принимала всё, поглощая мои уроки с жадностью голодного волка. Учить тебя было легко и приятно – ты была на редкость хорошей ученицей.  С годами наше сходство становилось всё более заметным. Это никого не удивляло – муж и жена, тогда, много лет назад, мы искали свои отражения и нашли - такое случается часто. Это не говорит ни о чем, кроме того, что человек эгоистичен. И ленив настолько, что не хочет знать ничего, что не вписывается в рамки его желаний. Почему тогда, много лет назад я не удосужился встретиться со сбежавшей женой? Просто боялся услышать правду – она не любила меня… Я не смог убедить ее родню сдать мне место ее пребывания, мало того – позволил убедить себя в том, что это лишнее. Тогда легенда о том, что этот ребенок не мой, меня целиком успокоила. Но так ли это было? Почему это было? Сейчас уже нет  смысла разбираться в этом, к тому же ни одного свидетеля уже нет в живых…
Валера иногда меня радует новостями – это единственный человек, которому известно место моего пребывания. Ему можно доверять – он, похоже, предпочел забыть о своих подозрениях на мой счет с тех пор, когда я по второму разу бросил Таню. Он понимает, что третьего раза не будет – и не только это. Валера знает обо мне почти все при том, что мы избегаем лишних подробностей. Он просто знает, и я благодарен ему за то, как он умеет быть ненавязчивым. Пожалуй, это все-таки друг – надеюсь, что он обо мне того же мнения. Услышав о том, как мой побег связан с тобой, Валера обругал меня.
- Ты лирик, Лева. Лирик и психопат, - сказал он. – Тебе проще поверить в то, что дочь не от тебя, чем разобраться.
- Я всю жизнь верил, что дочь – от другого, - ответил я.
- Обстоятельства изменились, глупо гнуть прежнюю линию. Но возвращаться назад не стоит, - спохватился он.
- Ты ее всегда недолюбливал, - заметил я.
- Выходит, было за что, - сказал Валера.
Возможно, Валера уже во всем разобрался, но не говорит мне, чтобы не расстраивать, или я переоцениваю его. Хотя, ему может быть просто не до меня: недавно по нелепой случайности жена узнала о Тане. Теперь Валера всеми силами пытается реабилитироваться: забирает жену с работы, не пропускает ни одного звонка – судорожно хватает трубку всякий раз, когда она звонит ему. Иногда это происходит с таким рвением, что на том конце провода жена слышит его одышку. Это ее нервирует, получается еще хуже. Но Валера уверен в успехе своих методов, считая их единственно верными с этой женщиной и в этих условиях. У Тани он отпросился в отпуск – что там он ей говорил, неизвестно, но пока в их отношениях перерыв. Валера, Валера… Вся его жизнь – это бесконечная череда женщин, он даже не каждую помнит. Зачем? Как-то я шутки ради предложил ему вести список. Валера рассмеялся.
- Чепуха, Лева! Не записываешь же ты вкусные обеды, вино, приятные беседы, просто удачные минуты? Документирование процесса нивелирует удовольствие от него.
Я подозреваю, что именно его обширные связи объясняют постепенное ослабление интереса со стороны следствия к моей персоне. Он не раз выручал меня при возникновении проблем с правоохранительными органами, и уверен, что на этот раз без него не обошлось. Он грозился приехать через неделю порыбачить – конечно, с соблюдением мер секретности.
- Хорошо, жди ночью, готовь маскировочные сооружения, - приказал Валера.
- Валера, это село. Ночью тут собак спускают – такой шум поднимут, что никакие сооружения не помогут. Лучше приезжай на каком-то драндулете, меньше засветишься.
На том и порешили. Валера приехал ровно через неделю и пришел в такой восторг от моего быта, что остался. Свежий воздух, рыбалка, ящик виски, прихваченный с собой  на всякий случай и соседская корова держали Валеру с первого дня пребывания у меня в имении в отличном расположении духа. С женой у него наладилось после покупки ей
давно обещанной путевки на острова – на пару с тещей.
- Обеих сбыл! – похвастался мне Валера. – Неделю поживу.
Через неделю он взвоет – это не первый отъезд жены, который мне довелось наблюдать. Дело в том, что Валера очень любит поесть, а жена при всех ее минусах – прекрасный повар. С таким талантом, как у нее, я бы вил из мужчин веревки. Но эта уважаемая женщина сосредоточилась на Валере – только у него пропадал аппетит, она искала неладное и, отдать ей должное, часто бывала права по поводу ветрености своего благоверного. Ах, как она готовила! Чего только стоил ее борщ с пампушками, изготавливаемый по особой, унаследованной от бабки, технологии! Попробовав это колдовское зелье, не один человек лишился рассудка, впадал в зависимость, безрезультатно пытаясь выведать у хозяйки секрет – и я не исключение. Она будто и не скрывала ничего, даже делилась рецептом в подробностях. Но никто не получал желаемого результата даже после нескольких попыток. Я всегда открыто завидовал Валере в этом вопросе. Будучи приглашенным на обед, я не уставал удивляться, как с таким склочным характером ей удается создавать шедевры кулинарного искусства? Уверен, что в эти моменты на нее снисходила благодать. Когда же приходилось отвлекаться от любимого дела, в эту женщину вселялся дьявол. Если бы она посвящала кухне основную часть времени – миру явился бы эталон покладистости. Работать ей не позволяли статус и Валера, считавший невозможным перегружать женщину. Например, небольшое кафе оказалось бы как нельзя кстати. Но в бесконечных ссорах с женой Валере так и не удалось рассмотреть ее потенциал, я оставался основным явным поклонником ее таланта.
- Если бы моя супруга умела так готовить, я бы вообще не покидал место за столом, - льстил я его жене при всяком удобном случае.
- Ты такой джентльмен, Лева. Но девок этот мерзавец любит больше, чем поесть, - отвечала жена Валеры без тени обиды на свою тяжкую жизнь. Она привыкла и не считала слабость мужа серьезной проблемой. Это высказывание подтверждает мою догадку о том, что эта женщина – далеко не дура, как однажды решил кто-то. Репутация – вот в чем причина. Однажды приклеенный ярлык никто не подвергает сомнению – людям приятно считать кого-то однозначно глупым, глупее, чем они сами.
Валера рассказал забавную историю о Ларисе, секретарше Лизы. Эта ленивая, казалось бы, безразличная ко всему дама, на заре революционных событий примкнула к радикалам. Она даже не уволилась – тратить время на пустые, бессмысленные вещи Ларисе было недосуг. Спавшая мертвым сном энергия пробудилась в ней и каким-то магическим образом и  выплеснулась наружу в революционном порыве. Поверить было трудно, но Валера сам видел Ларису, кричащую пламенные речи с трибуны в центре города. Митинговали повсюду, и он не придал бы этому значения, если бы не знал об исчезновении Ларисы – когда она не явилась на работу, Лиза забила тревогу, опасаясь за то, что в тревожное время с одинокой женщиной может случиться несчастье. Так в милицию пошло заявление, о котором Валера узнал по простой случайности. Он не знал Ларису, зато Лиза его интересовала - прежде всего по причине данного мне обещания присматривать за ней.
- Ты не удивлен? Мог ты предположить это в тихой, спокойной секретарше?- спросил Валера, недовольный слабой реакцией на новость.
- Она никогда не была тихой, - пожал я плечами. - Редкостная стерва, склонная к стихийной романтике, - резюмировал я.
На пятый день отпуска Валера загрустил и засобирался.
- Пора готовиться к приезду супруги, - объяснил он.
Я не стал его удерживать, просто предложил заезжать без стеснения. Валера замялся.
- А ты тут вообще надолго? – спросил он.
- Побуду пока, - ответил я неопределенно.
- Дело закрыто, - сообщил он между прочим. – До вас с женой никому нет дела. Ты хотел на Восток. Передумал?
Я всмотрелся в его лицо. Валере известна основная причина моего побега - страх перед реальностью. Разведчик из Валеры неважный – так я всегда считал. Но на этот раз его лицо было непроницаемо. Удалось ли ему разобраться в хитросплетении наших с Ли корней - так и осталось для меня тайной. Опасаясь, что Валера собирается сообщить мне о чем-то, чего слышать я не хочу, я прервал молчание:
- Нет, не передумал. Обдумываю маршрут.
- В твоем случае это неплохой вариант, - ответил Валера. – В стране тревожно, - ни с того ни с сего сказал он. Он будто хотел еще что-то добавить, но не стал. Да и зачем – я все знал. Уже почти три месяца наша страна в центре внимания мировой общественности – власть меняется, отчаянье сменяется ликованием и наоборот. Никто не понимает, что конкретно изменилось, хотя поначалу выглядело так, как будто изменилось все. Новости не успевают запоминаться и настораживают противоречивостью. Мой телефон разрывается от звонков иностранных партнеров – они недоумевают. Я пытаюсь без эмоций пояснить, что меня все это с недавнего времени не тревожит по причине проблем личного характера.
Валере ничего объяснять не нужно. Ему известно мое состояние.
На прощанье мы обнимаемся, чего никогда не делали раньше. Новая встреча будет нескоро, а когда состоится – мы посмеемся над мертвыми проблемами. Отъезд Валеры напомнил мне о том, что все они пока в добром здравии, но прежнего беспокойства я не ощутил.
Я вспомнил тревожное выражение лица Валеры при высказываниях о беспорядках в стране. Я слышал об этом, читал и беседовал с иностранными партнерами. Опасения Валеры были мне непонятны – я не ощущал опасности, сочувствуя митингующим. Для меня эти беспорядки были свидетельством растущей демократии. Люди на улицах хотели лучшей жизни, и даже мне, скептику, верилось в приближение рая на земле. Со временем лозунгов стало много - так много, что полилась кровь. Прежнее правительство заменили новым, президент потерялся - и началось. Стало ясно, что денег на новую демократию у нас нет, а давать их никто не спешит – мы будто и всем нужны, а на поверку – никому.  Лозунги оставались лозунгами, экономика задыхалась, а первые признаки обновления обескуражили - по стране прокатилась волна вандализма. Валили памятники. Я никогда не сочувствовал коммунистической идее, мое бегство в Штаты в далекие девяностые – тому подтверждение. В раскуроченных памятниках никому не нужному, позабытому вождю мирового пролетариата я видел агрессию, способную на поиск новых жертв после того, когда памятники иссякнут. В Инете я наткнулся на фото – поверженный вождь, разбросанные вокруг постамента окурки, мусор и бутылочные осколки. Я помню этот памятник, давно пора было его демонтировать. Но зачем же тупо ломать посреди ночи, пугая мирно спящих ворон? В этом вандализме я вижу что-то трусливое, животное и непонятное. Уверен, что те, кто это сделал, плохо учили историю в школе – или вообще не учили. Нашему народу присуще периодическое отречение от  идеалов, а вернее от своей неоднозначной истории великих обманов и манипуляций, из которых не принято делать выводы.
Утром следующего дня позвонил Валера.
- Лева, тут аврал. Толпа крушит все в центре, правительство потерялось. Горит ваш офис…
- Черт с ним, - перебил я. - Как Лиза?
- Она уже неделю не выезжает, с ней все нормально, - ответил Валера. – Сидит с детьми взаперти, я запретил даже в лес ходить.
- Помоги ей выехать – если небезопасно, - попросил я.
- Обойдется, не переживай, - сказал Валера и после паузы добавил: - Мне кажется, она догадывается, что я знаю, где ты.
- Спасибо, что предупредил, - сухо ответил я. – Потороплюсь с Востоком.
Надо спешить – закончатся беспорядки, и ничто не помешает тебе навестить меня. Не доверять Валере у меня нет оснований. Новость о пожаре меня совершенно не тронула.
Главное, ты в безопасности. Валера держит руку на пульсе. Офис? Ерунда... О чем-то подобном я думал при известии о снесении памятников. Все закономерно… Пострадает от этого пожара разве что страховая компания, да и то не очень – учитывая длительный срок нашего сотрудничества, своими ежегодными платежами я давно покрыл всевозможные страховые убытки.
Впервые мне было безразлично то, что касается работы. Я опасался за твою жизнь, но Валере я доверяю больше, чем себе – он убережет тебя. Соблазн бросить все и вернуться спасать тебя был велик, но я переборол в себе это желание – в одну реку не войти дважды. Мне нельзя в твою жизнь, а тебе – в мою, у нас слишком много общего в прошлом. Когда-нибудь мы забудем его… Революция, война, апокалипсис – все нам на руку, ибо помогает забыть. Все же,  я ощущал тревогу. Не за себя –  за тебя.  Вспомнился наш первый вечер вместе и твой  радикализм. Надеюсь, ты не отправишься на войну…
Я снова задумался над тем, что, в сущности, произошло. Да ничего. Я просто устал, всюду мне чудились враги, злоба, предательство. Страх перед жизнью стал настолько силен, что старая, возможно, не связанная ни с чем фотография, просто добила меня. Не стоит применять таких пафосных выражений – конечно, все случилось не в одночасье. История наших с тобой отношений была лишь долгой историей страсти, постепенно угасшей. Фото здесь не при чем – последние пару лет я просто искал повод снова остаться один на один с собой. Что ж – вполне вероятно. 
Пора подводить итоги. Наша семья исчерпала себя. Равнодушие и пустота. Ты разлюбила меня и тяготилась семейными узами. Я устал не замечать этого. Непонятно, почему нельзя было расстаться – но эта светлая мысль, похоже, не пришла в голову не одному из нас. Я перестал видеть в тебе свою маленькую девочку, объект обучения – тебя стала раздражать моя опека. Избавившись от меня, ты стала матерью – пускай и приемных детей, но это придало твоей жизни смысл. Теперь ты действительно повзрослела.
Следствие по делу об ограблении банка закрыто – нашли труп основного подозреваемого, твоего неудавшегося любовника. Меня позабавила новость о трупе – нельзя найти то, чего нет. Я лично сжег его…
- Вы, кажется, любите ее, - констатировал засранец в одну из наших встреч на съемной квартире.
- Какое вам дело? – грубо спросил я. То, как он говорил о тебе, вызывало во мне с первого дня смешанные чувства, больше похожие на ревность. Он был с тобой слишком много, присматривался пристально – и делал это с возрастающим удовольствием. Я понимал его, и ненавидел – за то, что ему известно о моих подозрениях. За его молодость и поэтическую красоту, за которую так цепляются женщины – самовлюбленную красоту недоступного нарцисса, пустую и публичную, какую нельзя не заметить. За бедность и связанную с ней цепкость, так похожую на мою в его годы.
Он следил за тобой уже больше года. Оснований не верить ему как будто не было, но с недавних времен я сомневался все больше. Казалось, он сочинял все до последнего слова. То, с каким чувством он сказал «любите ее» утвердило меня в нехорошей мысли. Моя неприкрытая грубость заставила его прервать отчет. Через секунду он взял себя в руки и продолжил, но я уже не сомневался. Не отрывая глаз, я смотрел и убеждался в приметах – под напускным равнодушием не скроешь восхищения и нежности. А именно так он говорил о тебе. Но если бы только это… Он чувствовал тебя своей, или ты уже принадлежала ему. С каждой фразой он вел себя все развязнее,  его голос был все ненавистнее, красивое лицо – все противнее. Он собирался что-то сказать, но мне было уже все равно. В твоей измене не виноват никто, кроме меня – не следовало подсовывать тебе этого гаденыша. Я видел твое совершенное тело в чужих руках, слышал стоны, похожие на крик павлина и всегда смешившие меня. Кроме меня на это не имел права никто. Притупленные чувства вспыхнули с новой силой, когда я понял, что могу потерять тебя. Я чувствовал, как свирепею. Резким движением я выбил из-под него стул и набросился с такой ненавистью, какой не испытывал никогда. Я неистово колотил его, не разбирая, куда приходятся удары, а когда устал – понял, что сражаюсь с трупом. Удовлетворение – вот единственное чувство, охватившее меня при мысли, что я раздавил этого червяка. Ни страха, ни тени раскаянья.
Стоило подумать над тем, как избавиться от тела. В кладовке нашелся картонный ящик от кондиционера – очень кстати. Хорошо, что мальчишка был тщедушным, как хорек… Никому не было дела, когда я волоком вытащил ящик из лифта, а за двадцатку пара пьянчуг погрузила мне все в багажник. В заброшенном ангаре на окраине города я сжег труп. Провозился почти до утра, то, что осталось – сгреб лопатой в подвал и завалил мусором. Нереально было его не то, что опознать – просто найти. Даже сейчас я уверен, что нашли кого угодно, только не маленького негодяя. Полная чушь и то, что этот мальчишка организовал процесс ограбления, но решение меня полностью устраивает – обо мне не вспоминают. 
Не могу сказать, что убийство и дальнейшие события с ограблением банка никоим образом не сказалось на мне. Моя нервозность достигла апогея, я не видел иного выхода, кроме бегства. Найденное фото катализировало процесс.
В деревне я постепенно успокоился, детали событий перестали приносить боль, ревность ослабела – на фоне сомнений в том, что наш с тобой брак – вопреки природе. Все это до смерти надоело. Так получилось, что я жил в системе ложных ценностей, ошибочно полагая, что накопленные деньги все окупят. В погоне за ними я растерял многочисленных родственников, после смерти родителей ни с кем не поддерживал связи – мне не было дела до всех этих маленьких, не добившихся ничего людей. Мне казалось, что они не стоят моего внимания. Напрасно – возможно, периодическое общение избавило бы меня от мыслей об инцесте.
Деревня – всего лишь полумера, Валера прав – Восток это наилучший выход… Хотя здесь он не до конца откровенен. Это обычное лукавство – в глубине души он боится моего возвращения и Таниной реакции. Он понимает, что не выдержит конкуренции, а потерять Таню для него немыслимо. Потерять ее снова означает потерять навсегда. Поэтому несколько лет моего отсутствия ему на руку – без меня Таня позволяет ему быть рядом. Впрочем, я могу не вернуться вовсе…
Запад научил меня зарабатывать деньги. Сейчас я понял, что процесс накопления меня больше не интересует – наверно потому, что денег в избытке и потому, что погоня за ними ослепила меня. Даже если однажды я обнаружу, что деньги закончились – не расстроюсь. К тому же на Востоке я не собираюсь шиковать. Напротив, на этот раз я попробую обойтись вообще без денег. Несмотря на утопичность идеи, я полон энтузиазма и уверен, что такой опыт мне необходим. Думаю, там я найду то, без чего не имеют смысла ни деньги, ни любовь, ни жизнь – я хочу понять, ради чего вся эта суета. Сейчас меня осенило, что я всю жизнь прожил в преобразованиях денег, делая из меньшего большее. Деньги ради денег… Понимал я это и раньше, но понимание не вселяло тоску. Основное событие моей жизни – встреча с тобой – не была связана с деньгами. Эта любовь родилась мгновенно, жива и сейчас, хотя растеряна и печальна – а деньги не властны заставить любить или бросить эту нелепую затею. Они могут на время свести с алчными корыстолюбцами, которые забудут о своих декларациях преданности,  как только поблизости запахнет новыми, грандиозными деньгами…
Я отбросил книгу, потушил ночник  и с наслаждением натянул одеяло. Прислушался, к тишине и с удивлением вдохнул запах вечерней, сырой прохлады. Потянуло дождем, хотя еще полчаса назад трудно было предположить изменение погоды. Стало тревожно – я знал, что вместе с дождем всегда появлялась ты… Так было раньше, так было всегда. Казалось, вы были друзьями, и дождь, как верный слуга или отчаявшийся влюбленный ходил за тобой в надежде, что однажды ты заметишь его и позовешь. Но тебе кроме меня никто не был нужен. Нелепо, когда взрослый человек придумывает слезливые сказки – вопреки здравому смыслу я верил, что вы с дождем как-то связаны. Конечно же, это была череда обычных совпадений. Сейчас просто начнется  дождь – потому, что пришла осень… Я твердо помнил, что со времени моего приезда дождя не было ни разу. Стало не по себе, я сел на кровати и выглянул в окно…
Ты шла по двору, не замечая первых капель дождя – непроницаемое лицо, четкие движения. Завоеватель, уверенный в победе. Предположение, что ты держишь в кармане ствол, не выглядело абсурдным.
Эта встреча не принесет ничего, кроме боли, но я уже не смогу уберечь тебя – время упущено. Бежать было поздно. Хлопнула входная дверь, хлынул ливень – его шум напоминал грохот Ниагары.
Я опустился спиной на провисшую панцирную сетку кровати и натянул одеяло на голову. Не дыша, я слушал твои шаги сначала вдалеке, а потом – совсем рядом. Это напоминало театр абсурда, детскую игру в прятки двух взрослых людей. Мое глупое поведение превращало происходящее в балаган – пусть и так, но все же лучше драмы. Я даже представил, как ты находишь меня, подкрадываешься, сдергиваешь одеяло и смеешься. Что потом? Кто знает… Фантазируя легче ждать  развязки. 
Стук моего сердца был громче дождя, неистово барабанившего по стеклам. Я отчетливо увидел глухую стену и себя в ожидании расстрела. Стук капель превратился в барабанную дробь. Звучит команда, и несколько человек, как две капли воды похожих на тебя, вскидывают винтовки. Пытаюсь сосчитать направленные на меня дула. Слышу выстрелы и падаю. Ощущение реальности пропадает…
Силюсь понять,  ушла ты и все еще здесь. Стараюсь не выдать себя. Я сливаюсь с кроватью, становлюсь частью интерьера. Усилием воли остановлено сердце – его слишком громкие удары могут выдать меня…
Не знаю, сколько я так пролежал. Вероятно, долго – под одеялом стало неимоверно душно, тело затекло. 
Меня отрезвила звенящая тишина. Дождь перестал, ты исчезла. А была ли?... Если я схожу с ума – даже лучше.
Стоит признаться, что все время здесь я просто ждал твоего прихода. Может, мы обойдемся и без оружия, но этой встречи нельзя допустить. Теперь я действительно готов забыть.

Ноль
На сборы ушло пять минут. Выйдя на задний двор, я обернулся на дом и решительно зашагал к дороге. Легкий рюкзак приятно подпрыгивал на спине, подбадривая и одобряя. Я уходил – уходил навсегда в новую жизнь, стараясь выбросить из головы все накопленное за полвека. Я ощущал себя мальчишкой, дерзким и свободным. У меня есть силы и желание, чтобы потеряться  в неизвестности – и найти себя.
02.03.2014