Пепельница

С самого детства, с того дня, когда в одном историческом романе с восточным акцентом я прочёл про дикий обычай кипчакских или каких-то других вождей степных народов делать из черепов своих врагов чаши для вина, я заболел этой варварской "хвастетикой" (долгое время это придуманное мною значительно позже слово переполняло меня гордостью).

Наверняка, этому способствовала успешная спортивная карьера моего младшего брата, который за два года занятий фехтованием собрал впечатляющую коллекцию глянцевых кубков всевозможных цветов и конструкций. Размножаясь, они занимали место на полке над его кроватью, вытесняя оттуда книги, которые в зависимости от моего настроения либо получали вид на жительство на такой же полке на противоположной стене, либо отправлялись на пересылочный пункт антресолей, а оттуда на мусорку.
Уже тогда я прекрасно понимал, что кубок, сделанный из черепа врага, перевесит весь позолоченный металлолом брата в глазах любого настоящего воина, стать которым брат не смог бы, даже заколов соперника насмерть, ибо это могло произойти лишь по фатальной случайности.

Моя проблема состояла в том, что у меня не было врагов. Во всяком случае, таких чья непримиримость ко мне оправдала бы их декапитацию.

Когда мне исполнилось 30, мой брат уже тренировал юношескую сборную саблистов, был женат и жил в собственной квартире вместе с кубками и медалями, количество которых не поддавалось счёту.

Он видел в них доказательство свой исключительности. Мне они свидетельствовали о том, что, по крайней мере, у брата есть соперники. Пусть не враги, но уже кое-что. У меня по-прежнему не было ни тех, ни других.

Прошло ещё несколько лет, и судьба сжалилась надо мной, подарив мне врага. Его звали Виктор Серафимовичев. Он был моим коллегой и занимал в конторе, где я корпел пять дней в неделю с 9 до отбытия шефа, такую же позицию (старшего менеджера), хотя он пришёл к нам на три года позже меня. Как и все, я считал его "добрым малым" без вредных привычек. Если у него и были какие-то выдающиеся способности, он их не афишировал.

Однажды на корпоративе он подошёл ко мне и сразу начал говорить странные, неприятные вещи.

- Я тебя ненавижу! - начал он. Я чуть не подавился канапе с сёмгой и надолго закашлялся. Не дождавшись логичного в данной ситуации вопроса, Виктор продолжил:
- Ты тупой, ленивый, бездарный ублюдок!
- Ну, и что? - с трудом выдавил я.
- А то, что наш директор такой же тупой, ленивый и бездарный ублюдок!
- А он-то здесь при чём? - я, наконец, прокашлялся и пытался утереть не вполне уместные сейчас слёзы.
- Только этим можно объяснить то, что из нас двоих именно тебя выбрали на должность начальника отдела.
- Кого выбрали? - я начинал терять нить разговора.
- Это невероятно! Ты настолько аморфен, что не знаешь даже того, что тебя собираются повысить!

Виктор смял пластиковый стаканчик и швырнул его мне лицо. Мятый пластик упал на пол, не долетев до цели. Виктор развернулся и демонстративно покинул офис.

ХХХ

На следующий день мне официально сообщили о повышении, и Виктор, выманив меня в курилку, с чувством извинился за вчерашний инцидент. С не меньшим чувством, я сообщил ему, что уже всё забыл.

Не знаю, смог ли я убедить Виктора, но то, что я ему сказал было неправдой. Точнее полуправдой. Говоря по совести его пьяная эскапада ничуть меня не обидела – отчасти потому что я тормоз, отчасти потому что была правдой, которую я знал и не скрывал. Но я не мог забыть тот градус ненависти, с которой Виктор говорил со мной. Я думал об этом весь вчерашний вечер, тщетно пытаясь напиться. И всю ночь. И успокоился лишь тогда, когда решил, что у меня появился настоящий враг. Остальное было делом техники.

Выждав неделю, я на правах начальника попросил Виктора задержаться. Повод был правдоподобным, и он ничего не заподозрил. В 21:00 пришёл охранник и выгнал всех, кто ещё находился в офисе.

Как я и рассчитывал никто не обратил внимание на то, что мы с Виктором нырнули в арку дома, в тёмный двор, через который проходил путь к популярному у коллег кафе.

У выхода из двора находился старомодный пожарный стенд с инструментами. Я строил большие надежды на его счёт, но, к сожалению, стенд оказался разорённым. Противопожарный инвентарь был представлен одним лишь красным ведром конической формы. Однако надо было действовать, и, уронив разлетевшиеся во тьму двора бумаги, я, незаметно сняв ведро со стенда, подкрался к Виктору, собиравшему документы, сзади и, хорошенько прицелившись нанёс удар остриём металлического конуса прямо по темени.

Издав звук, похожий на тихое ржание, Виктор упал лицом в лужу. Оглядевшись, я приложил руку в сонной артерии жертвы, чтобы убедиться, что она мертва, и, убедившись, достал из портфеля ножовку и принялся отпиливать голову.

Это оказалось труднее, чем я думал. Но с грехом пополам, я справился. Отпиленная голова, упакованная в два пластиковых пакета, была уложена в плотный пакет из IKEA.

Бумаги, которые я до этого рассыпал, были девственно чистыми и не могли указывать ни на меня, ни на нашу фирму. Начинался сильный дождь, который должен был смыть все следы.

ХХХ

Если с приобретением черепа врага всё прошло относительно гладко, с превращением его в кубок возникли проблемы, впоследствии признанные неустранимыми.

Удар был нанесён более чем удачно: острие конуса вошло ровно по середине между лобной и теменной костями черепа, проделав отверстие, достаточное для того, чтобы лишить человека жизни. При этом, по всем расчётам, запас неповреждённого костного материала, должен был превысить все нормы. Но этого не произошло: кости вокруг идеально круглой дыры, увенчавшей череп, оказались распиленными вертикально в нескольких местах. Когда я, придя домой, достал череп из пакетов, он буквально рассыпался на куски.

Вероятно, Виктор не так давно получил серьёзную травму головы или перенёс операцию на головном мозгу. А ещё вероятнее – и то, и другое. Впрочем, эта моя догадка ничего не меняла: чаша с такими дефектами могла быть только декоративной. Оказалось, что судьбе не чужд юмор. Даже такой жестокий.

Не уверен, что слова – написанные или произнесённые – способны передать степень моего огорчения. Поэтому скажу лишь, что, когда на следующий день в офис заявилась полиция, даже опытные оперативники из МУРа отнеслись к моему состоянию с почтительным уважением, как к человеку, испытывающему шок от того, что произошло. Знали бы они, что было подлинной причиной этого «шока».

К моему счастью расследование ни к чему не привело, и чем дальше, тем мои надежды на благополучный исход дела всё больше превращаются в уверенность.

А череп я все-таки не выбросил. Точнее то, что от него осталось. Он стоит у меня на подоконнике и иногда, когда ко мне приходят гости, я использую его как пепельницу. Не знаю почему, но, когда в этой пепельнице гасит сигарету мой брат, я испытываю что-то вроде удовлетворения.