Запаска

 Тот рейс был длинным. Много воды утекло мимо борта, много уже чего произошло и случилось, а впереди был последний заход перед возвращением на Родину. А заход был в город Гамбург. Заход, надо сказать, в рейсе всегда – событие. Народ, много недель и месяцев не видевший за бортом родного судна ничего, кроме бесконечной серой, синей, черной и зеленой воды, испытывал некоторое волнение, ожидая новых впечатлений. Дамы делали прически, мужики утюжили штаны, свободные от вахты члены экипажа задолго до входа в порт поднимались на верхнюю палубу обозреть проплывающие мимо германские окрестности. И вот – речка Эльба делает поворот и открывает вид на окрестности ганзейского города Гамбурга.
Многие опытные моряки, целенаправленно ожидая этих нескольких дней в богатом купеческом городе, прямо скажем, в том длинном рейсе - поднакопили кое-каких деньжат. Просто-таки отказывали в предшествующих портах себе моряки даже в малом, дабы скопить толику американских долларов и немецких марок к Гамбургу, с расчетом произвести крупную покупку. И вот наконец-то прямо по курсу – Гамбург, уже можно разглядывать его причалы, улицы, дом; в бинокль и непосредственно глазами. Но - наши моряки, сэкономившие импортные дензнаки, и в бинокль, и непосредственно глазками, вместо красот города Гамбурга видели только одну свою вожделенную цель – автомобиль!
В родной стране, тогда еще – СССР, поднималась волна демократии и гласности, и даже портовые немецкие рабочие, прежде знавшие только два русских слова – «водка» и «спутник», - приветствовали  нас неожиданно возгласами – «Горбачоф! Пэрэстройка! Раиса!» На что советские моряки искренне улыбались и махали руками в ответ. И улыбки наши действительно были искренние, - перестройка тогда коснулась моряков непосредственно, впервые за многие годы повысив им валютное жалование. Чего же было не улыбаться, когда вместо ожидаемых восьмидесяти, экипаж и экспедиция стали получать аж по сто долларов в месяц! При таких зарплатах не ходило в флотской среде пренебрежительных прозваний – «баксы», «зеленые», - доллары уважались и удостаивались имени собственного.
Тот рейс был длинным и на плохонькую, старенькую машину можно было наскрести, тем более, что – драконовские таможенные пошлины Советской Родины тоже перестроились и чересчур сильно уже не кусались. Надо ли обьяснять, что задолго до Гамбурга, чуть ли не с первых дней рейса каждый второй разговор на палубе был на автомобильную тему. Обсуждались марки машин, прежде мало или вовсе почти неизвестные – «Опель», «Форд», «Датсун», «БМВ», «Мазда».  Выяснялось, как будет по-немецки: сцепление, тормоза, пробег, объем двигателя. Пересчитывались в десятый раз деньги, строились планы и схемы торговли с прижимистыми немецкими купцами. Немногие свободные от оборудования места на верхней палубе, куда хоть как-то можно было бы пристроить авто, были расписаны поименно: вот здесь старпом ставит машину, а здесь – главный механик.
И вот, объяснимое волнение и автомобильный ажиотаж достигли своего апогея, едва только кранцы правого борта коснулись немецкого причала. И уже на второй день захода появились на причале десятилетние развалюхи с громкими именами и блестящими эмблемами на капоте. Обладатели их светились, как именинники, по десятку раз в день обходя и осматривая свое чудесную, хотя и довольно подоржавевшую технику. Возле каждого вновь подогнанного авто тут же собиралась небольшая толпа знатоков, бурно обсуждающая достоинства и недостатки данной модели вообще и конкретного экземпляра в частности.
Семеныч в том долгом рейсе себе машину не покупал, но в обсуждениях чужих благоприобретений участвовал активно. Почти каждый раз он находил в чужой машине некую «запятую», - то следы старой аварии, то погнутую тягу, то облупившуюся краску. А то просто осматривал авто, цокал языком и отходил, качая головой и приговаривая что-нибудь вроде: «Ну, - ты купил!», и этим доводил коллег-«именинников» в одночасье от умиления - до инфаркта. Доходило до того, что кое-кто из новоиспеченных автомобилистов, завидя боцмана, срочно закрывал капот и махал на Семеныча руками: «Только не говори ничего! Ничего не говори! Вообще уйди!»
Почти каждый вечер Семеныч, на традиционных вечерних посиделках рассказывал, как он покупал машину приятелю – как торговался, как обвел гамбургского купца вокруг пальца, как осчастливил приятеля на веки вечные и, что, конечно, - лучше этой его машины на судне - нет, и не будет. И каждый вечер были разные вариации этого рассказа, чтобы не скучали завсегдатаи, приобретшие, по-видимому, абонемент в первый ряд.
– Ну, ты сам посуди, - в который раз обращался боцман к одному и тому же слушателю, - Ну что найдешь в этом жирном Гамбурге на шестьсот ихних марок? Корыто на четырех кривых колесах с битыми фарами и нацарапанным неприличным немецким словом на крыле!  Да ни один бюргер с тобой - не то об машинах, - о бабах даже разговаривать не начнет, если узнает, сколько у тебя в кармане! Поэтому всю сумму мы с Костькой разложили по разным карманам и даже одну последнюю сотню целенаправленно положили в мой карман. Нашли где-то на задворках вот эту ржавую лабуду, – Семеныч ласково погладил отдраенный и начищенный до зеркального блеска «Опель Рекорд» и подмигнул сиявшему счастьем Костьке, приятелю, - ничего кроме своего автомобиля, похоже и не замечавшего.
– Нашли это дырявое корыто, и стали его торговать. Я Костьке велел молчать и денег до поры не показывать, а как моргну – доставай еще сотню! Я немцу говорю – даю, мол, - две сотни, – и два пальца своих, с ногтями - ему показываю. А он, дурень, по-русски ни бельмеса, - подумал – две тыщи ему западных германских и немецких бундес марок дают, - обрадовался: «Йа, Йа!», - антенна от акустического буя! Двести достает Костька, - от бургера аж дым пошел, уши покраснели, ротик – в бок ушел, - не нравится ему, вишь, наша трудовая моряцкая сумма. Ну, я Костьке еще раз моргнул – уже триста. Дым, вроде перестал. Я еще раз - четыреста, - это ж ведь почти пятьсот! Ротик свой немчик рыжий кривит все еще, а сам к маркам прилип глазками - и не отводит.
Я ему – закуривай, мол, давай, – и «Пегас» ему, - лошадку с крылышками  подсунул. А немец мой, гляжу, сигарету берет и курит - не кашляет, - дукатовский «Пегас» - все равно, что «Мальборо» ему! И только своими германскими глазками марки-денежки буравит! Все, думаю, - спекся немчик, башка рыжая, - глазки твои выдали нам всю твою капиталистскую сущность, вот что значит, - Маркса-Энгельса в детстве не читал! Заберем мы твою «Опель»! Опель, твою попель, твою такую немецкую мать, - заберем! Но немчик, тож, - настырный: – Нихт, нихт! Ундер-вундер, цванцих цирум зинцих! – лопочет ерунду какую-то по-своему, но и в сторону не отходит… И глазками, глазками - на марки и на карман Костькин!
Выворачивай, говорю, Костька, все карманы, доставай последнюю сотню, пущай проклятый тельмановский фашист полюбуется на нештопанные дырки в карманах победивших его в сорок пятом году русских моряков! Дрогнул тут немец, махнул было рукой, но… - то ли жена его окликнула, то ли у тещи щи перекипели, то ли вспомнил, что дочка его германская на сносях, но - качает он опять влево-вправо своей рыжей немецкой головой, крутит снова носом – не соглашается!
Ну, - раз такое дело, на, говорю, Костька, а сам моргаю ему - вот этим самым честным глазом, на - тебе взаймы еще сотню! И достаю из своего теперь кармана, ту самую - заначенную утром костькину сотню! На, говорю, а сам глазом моргаю, - взаймы тебе еще и мою последнюю сотню и тоже – карманы перед немцем германским выворачиваю и дергаю сам себя за свои же боцманские усы. Как тут было рыжему прусаку устоять? Ну, вот - и «Опель» эта - теперь вся перед вами, еще и на пиво осталось малек, верно Кость? Ну, наливай, - что там еще осталось!  –
Но Костик не слышал. Его не слишком стойкая голова сомлела и уплыла куда-то за далекий военно-морской горизонт, - не то от автомобильного счастья, не то от дешевого немецкого пива, которое, конечно же, пришлось Семенычу проставить. Что там, за горизонтом, увидала летавшая над водой Костькина душа – теперь уже неизвестно. Может горячий песок гавайских пляжей, окатываемый ласковым прибоем? Может треугольник паруса и белые барашки, срываемые озорным свежим ветерком с молодых, не разогнавшихся еще волн? Может ленивую ртутную зыбь, мерно опускающуюся и поднимающуюся, как грудь глубоко дышащего великана? Может грозный девятый вал, пенящийся, закрывающий небо и способный разодрать в клочья любую не понравившуюся Посейдону посудину? А может просто – родной порт в Финском заливе?
Может – то, может – это… Костька нам не рассказал.

Тут некоторый читатель начал уже, наверно, нервничать, - ну заход, ну Гамбург, ну Семеныч, а запаска-то обещанная где? Где анонсированная запаска? Вот сейчас, некоторый уважаемый читатель, – как раз сейчас и будет запаска!

И вот, на пятый - последний день захода, к судну подогнали еще пару машин; столпился любопытный народ, вышел и Семеныч. Ошалелый от счастья хозяин «Форда Таурус», одна тыща девятьсот семьдесят восьмого года выпуска, моторист Серега, - сам попросил:
 – Семеныч, погляди - может, что не так с машиной, может, успею, в случае чего, предъявить претензии, пока продавцы не уехали. –
Польщенный таким к себе вниманием, боцман Семеныч с видом бывалого знатока обошел машину со всех сторон, заглянул сбоку, снизу, поковырял что-то под капотом. По лицу его отчетливо было видно, что авто, которое выбрал и сторговал не он сам – не может быть приличным по определению. Но перспектива банки, другой пива - за консультацию - все же имела вес. Еще раз обойдя машину, боцман уставился вдруг в багажник, крякнул и радостно погладил себя по животу.
– Ну что там, Семеныч, не томи, – взмолился моторист Серега, - вон шофер немецкий уже уезжает, не томи - Семеныч! –
– Ты где живешь-то, Серега! Ага, - в Гатчине! И в Гатчину, думаешь, ты на ней уедешь, да? Нет, из порта ты выедешь, конечно, а там - до первого гвоздя! Где запаска-то, запаски-то нету у тебя! От «Жигулей» колесо не подойдет к «Форду»! Тормози своего немца и дуй с ним назад за запаской - а то, к ночи ближе в море выходим! Так и уйдем - без запаски к «Форду» твоему! –
– Семеныч, родимый, поехали со мной, - залепетал Серега, – Ты ж ведь все знаешь, и объяснить им сумеешь, что ни то, по-немецки, - поехали, а? –
Не знавший толком ни единого иностранного слова Семеныч, вдруг посерьезнел и не устоял:
 – Поехали! –
А далее, дорогой читатель, рассказ следует от первого - Семеныча - лица, ибо только так и можно передать просоленный и просолидоленный боцманский колорит, расцветавший впоследствии на юте почти каждый погожий вечер под дружный гогот моряков.
– Ну, сели мы с Серегой к немцу в машину, поехали. Пока едем, надо хоть вразумить, думаю себе, Серегу-то, а то совсем парень потеряется. Рейс, говорю, был долгим, а ты, Серега, хоть когда бы ни то подошел бы к Семенычу, - поинтересовался бы, - должна быть запаска в багажнике, - не должна? Можно такую - без запаски - машину покупать, - иль нельзя? Интересоваться нужно, Серега. А то, вот езди теперь тут с тобой на край света, ищи-свищи запаску, не то есть она у немца, не то - нету. А то гляди, немец еще и денег за колесо попросит, деньги-то хоть остались у тебя? Спрячь, и говори, что нету, - пива лучше возьмем на обратной дороге, понял? То-то!
Доехали, действительно - почти край города. Немец запаску из бокса выкатил, машину в гараж запер, и лопочет нам что-то - цурюк-мурюк, мол, дуйте обратно сами. Рукой махнул в сторону порта, сам сел в трамвай и укатил - совсем в обратную сторону. Вот тебе думаю, крендель без мака, - попали мы, Серега, с твоей запаской, - и даже не впросак, а гораздо глубже. Куда ж нам теперь с этим тяжеленным колесом деваться, - выблинный узел мне на воротник, с меховым отворотом! Но тут, откуда ни возьмись - подъехало такси, араб в нем – водитель, - куда, это мол вам, ребята? До порта? Да нет проблем, - садитесь, и запаску вашу довезем! Не, говорю, араб, погоди, - рейс хоть и был длинный, но теперь кончается, - нынче уж в море выходим, и денег уже вряд у кого на судне осталось. Ну-кась, Серега покажи ему остатние двенадцать с половиной марок, - обрадуется  араб этот или не очень. Увидел немецко-арабский ш;фер эти двенадцать с полтиной, посмотрел на нас глазами выразительно, ресницами похлопал, у виска пальцем покрутил и укатил с ветерком. Нет, он парень-то по всему видать - неплохой был, может, и с Израилем воевал, но живет ведь в капитализме, а с волками - жить, сами знаете как!
Ну, вот, таксист наш уехал, а мы с Серегой остались стоять на мостовой и колесо, ясный корень - тоже с нами. Стоим, думаем - не пора ли нам начинать приступать размышлять, чтоб сообразить - куда ж нам деваться с запаской этой фордовой-ёрдовой. Но не успели мы репу, как следует почесать, – подходит трамвай немецкий и как раз в нашу сторону. Доставай, Серега, обратно  двенадцать с половиной марок, заноси запаску, сейчас на трамвае немецком по Гамбургу прокатимся.  Но тут - кондуктор! Кондуктор, - германская его мама, - куда, кричит, в немецкий мытый трамвай с запаской? Не надо, кричит, мне ваших двенадцать с половиной марок!  С колесами, кричит, у нас, в Гамбурге на трамваях не ездят, - вылазьте и все тут! На немецкие марки, между прочим, покосился, но в трамвай, все одно - не пустил.
Ну что делать, Серега, - рейс был длинным, - пойди, говорю, что ли пивка Семенычу возьми, постережет покамест боцман твою запаску, чтобы шустрые немцы вдруг не умыкнули. Взял, это, Серега пива, хлебнули мы с ним чуток, - глядим, - не так все и плохо. Гамбург - не Нью-Йорк, запаска - круглая, рукой нам махнули - в какую сторону следовать, - что ли пошли? И пошли. Запаску впереди себя катим, ладошкой по очереди по ней сверху хлопаем, - хлоп да хлоп, - направляем и ускоряем процесс. Будто расстояния у них в Гамбурге запаской измеряем, - семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать один, - нормально все идет, путем! А нам еще до отхода судна успеть надо, мы и ускоряем процесс сопровождения запаски по городу Гамбургу в сторону грузового и торгового порта. Хотя, когда под горку, то за ней аж вприпрыжку наяривать приходится, колесо – круглое, того и гляди убежит и не догонишь!
Немцы, конечно, столбенеют, шарахаются от нас - не привычно, видишь им такое. Не поймут они, - что это за два здоровых импортных мужика с одним колесом, многократно бывшим в употреблении? И куда это они вдвоем у них в Гамбурге несутся и зачем катят вот это самое впереди себя? А может это у нас - акция в защиту свободы Африки: «Ударим запаско-пробегом по апартеиду недоедающих и недопивающих смуглых, темного цвета кожи негров, включая студентов имени Патриса Лумумбы!» Кати, Серега, запаску - кати веселей!
Хотя и рейс у нас длинный был - но всего-то часа за полтора запаску мы до судна докатили, пару раз всего только дорогу спросили у бюргеров местных. Один немецкий гражданин, видимо с перепугу, нам даже по-русски объяснил - куда катить нам запаску нашу, - прямо к судну и выкатили. Полицейский только один в обморок упал немножко, когда нас увидел, - с колесом по дорогам Германии шествующих. А так - нормально! А таможенник в порту, в будке своей - даже и не удивился. А чего ему, - русских моряков много бывало в Гамбурге, - он, небось, - и не такое видал.
А у нас рейс был - длинный.  –

А Серега, между прочим, до Гатчины так на «Форде» и не доехал. Он прямо в порту ленинградском «Форда» продал и жене шубу купил. А она потом, от него все равно ушла, в смысле - жена. Вместе с шубой. Но в семейные дела Семеныч – ни-ни, никогда не лазит. И вам не советует.