Veritalogia. Глава 8

Глава 8. Пришедше на запад солнца

Суровый прерывистый знаменный распев завораживал Андрея Константиновича своим средневековым магическим звучанием. Но при дневном свете создаваемое им настроение терялось. И только на Всенощной, когда храм погружался в полумрак, когда скрывались во тьме безвкусные барочные детали интерьера – вроде пышных золочёных рам иконостаса, или синонимичных излишеству аляповатых лампад – только тогда тонкое чувство стиля господина адвоката не корчилось незримо в невыносимых муках.

Он наслаждался резким, графичным рисунком мелодии, напоминающим пляшущие в свете факела тени на каменной стене. Он в этот момент страстно любил нелепого тенора Толика с бабской фигурой, обтянутой телесного цвета растянутым пуловером, и его больше не раздражали бесцветные сальные толиковы волосы, собранные на затылке в жидкий хвостик. Андрей Константинович сейчас с благоговением слушал, как идеально чисто тот берёт ноты – без противного «подката». И он почти боготворил того мрачного бородатого мужика, который вёл партию баса – за потрясающей красоты тембр, за стилистическое совпадение его угрюмой физиономии и исполняемого песнопения.

Господин адвокат, волею судьбы несколько раз в неделю обращавшийся в господина регента, долго не мог вписаться в новое для себя окружение. Его почти болезненное стремление всегда выглядеть элегантно весьма неожиданно вступило в противоречие с его обострённым чувством стиля, которое говорило ему, что в данном случае важнее выглядеть уместно.

Пришлось отказаться от привычных костюмов – пиджак и галстук на клиросе смотрелись чужеродными элементами. Но господин адвокат не был бы собой, если бы не нашёл простое и эффективное решение. Приходя в храм, он снимал пиджак, вешал его на плечиках в шкаф и надевал приталенную бархатную куртку. Вещь была чёрной, но выглядела почти домашней, благодаря своей мягкости, благодаря безобидному отложному воротнику, благодаря вольно расстёгнутой верхней пуговице, из-под которой выглядывала белая рубашка.

И золотые запонки не бросались уже публике в глаза, и парочка неброских перстней, дополненная обручальным кольцом, не выглядела больше вызывающе. А уж как выигрышно смотрелись в сочетании с чёрным бархатом чёрные же глянцевые волосы господина адвоката!

Теперь Андрей Константинович уже мечтал поскорее добраться до храма и переодеться в обожаемую куртку. Позволить себе облачиться в бархат в своей конторе он, к сожалению, не мог, а это оказалось так приятно!

Лампа, укреплённая на деревянном пюпитре, ярким пятном выделяла из темноты пожелтевшие от времени нотные листы. И ничто не существовало больше в этот момент для Андрея Константиновича – только круг света, запятые нот, бесстрастные голоса, старательно выводящие: «Свете тихий святыя славы…». И где-то далеко внизу: прихожане, беспокойное море свечного пламени, суетливые перемещения, мелочные столкновения, и весь этот мир со всем его бессмысленным мельтешением.

Умиротворённым спускался Андрей Константинович с хоров, кивая на прощание расходящимся по домам певчим, любезно роняя на ходу: «до завтра», или «всего доброго». И вздрогнул невольно, когда от сгустившейся по углам тьмы отделилась знакомая энергичная фигура.

Панарина господин регент вызвонил сам и сам попросил зайти, но как же эффектно тот сумел появиться – словно из ниоткуда. Шагнул навстречу, бесцеремонно Андрея Константиновича обнял, троекратно расцеловал его – в плечи.

Этот монастырский обычай ужасно господина адвоката напрягал. Когда он видел, как двое мужчин в храме ласково целуют друг друга в плечи, или лобызают в щёку, ему всегда становилось неприятно и неловко. И только от Панарина Андрей Константинович готов был подобное обращение стерпеть. Ну, ещё от своего тестя, чьи отеческие объятия дарили ему ощущение безопасности и уюта.

Панарин между тем по-свойски подхватил Андрея Константиновича под руку и настойчиво повлёк к выходу.

– Эй-эй! – возмущённо забарахтался в его цепком захвате господин адвокат. – Мне надо переодеться!

– Тебе надо поторопиться, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, – снисходительно, как маленькому, попытался втолковать ему Панарин, ненадолго отпуская его у входных дверей, чтобы перекреститься и поклониться.

Андрей Константинович заулыбался как-то зловеще и демонстративно одёрнул непочтительно смятый Панариным рукав.

– Чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, – презрительно фыркнул он, – не надо торопиться. Следует просто отдаться на волю потоку, который в определённую точку в назначенный момент тебя доставит. Короче, нужно просто жить – правильно жить и успевать адекватно реагировать на сигналы Вселенной и команды внутреннего голоса.

Панарин молча подивился на победно улыбающегося приятеля и смиренно вздохнул:

– Буду ждать тебя в машине. Ключи только дай.


***
 Полновесный оранжевый шар нависал над защитного цвета вагонами, над серыми асфальтными перронами, над выцветшей к закату толпой. Вечернее солнце заглядывало в окна электрички так низко, что лучи его прошивали вагон насквозь, проявляя незаметные прежде мутные разводы на стёклах и оставленные на когда-то запотевшем стекле рисунки и надписи, исполненные в лучших традициях примитивного искусства.

Как  волшебный бальзам проливался янтарный солнечный свет на израненный человеческим вмешательством пейзаж. И под его ласковыми прикосновениями всё раскрывало своё внутреннюю красоту и становилось значительным и одновременно простым, уютным. Солнце делало этот мир желанным – сладким и невыносимо родным.

Андрей Константинович аккуратно спрятал во внутренний карман пиджака  скромный лоскуток билета – он с большим почтением относился к любым документам – и скользнул рассеянным взглядом по фигуре парня, проскочившего в уже закрывающиеся двери электрички с объёмной спортивной сумкой на плече. Тот был невысок, черноволос и как-то по-особому, по-спортивному ловок и гибок. Миндалевидные чёрные глаза на скуластом лице не оставляли сомнений в том, что парень азиат.

Андрей Константинович сцепил руки в замок – он не хотел ни к чему прикасаться в грязном, захватанном чужими руками вагоне – скучающим взглядом изучил опрятные кроссовки своего неслучайного попутчика, задумчиво осмотрел потёртые светлые джинсы, придирчиво исследовал невнятный принт на чёрной футболке. Когда его отрешённый взгляд упёрся в острый волевой подбородок парня, он уже знал, что тот тоже на него смотрит, но всё также отстранённо скользнул взглядом выше – по тонким губам, по слишком детскому по европейский стандартам симпатичному маленькому носу – и встретился с блестящими узкими глазами, которые смотрели на него вопросительно-вежливо, но твёрдо. Андрей Константинович оскорблённо поднял бровь и пропутешествовал глазами ещё немного выше – теперь его рассеянный взгляд пронзал пространство над макушкой парня.

Электричка покачивалась, колыхались заключённые внутри неё пассажиры, дремали сладко под усыпляющий перестук колёс. Закатное солнце золотило пыльный воздух. Мирная атмосфера обволакивала, затягивала, глушила тревоги. Хотелось отдаться на волю катящейся по рельсам железной махины и очнуться уже на конечной остановке – чудилось, что непременно в каком-нибудь сказочном месте.

Однако Андрей Константинович заставил себя встряхнуться, и сразу безмятежные тишина и покой превратились для него в унылое безмолвие пыльного чулана. Подходящая к платформе электричка дёрнулась, вынуждая господина адвоката балансировать, чтобы уберечься от соприкосновения со стенами тамбура и не схватиться за тускло блестящий поручень. Бросив последний цепкий взгляд на хмурого парня, которого так бесцеремонно рассматривал всю дорогу, Андрей Константинович вышел из вагона, невозмутимо огляделся по сторонам и влился в толпу, которая уверенно понесла его в единственно верном направлении.

Очень скоро он увидел свою машину и скучающего за рулём Панарина. Нетерпеливым жестом показал ему, чтобы освобождал поскорее водительское место.

Когда они выехали, наконец, на простор ведущего к городу шоссе, Панарин спросил со вздохом:

– Ну что?

– Ненавижу эзотериков, – хмуро процедил господин адвокат, плавно давя на педаль газа.

Панарин, услышав это, весело хрюкнул.

– Он не эзотерик. Он даос.

– Какая разница! Тоже блаженный…

– А по существу? – не стал спорить Панарин.

Андрей Константинович помрачнел ещё больше.

– Я бы тоже его выбрал. Он готов терпеть и позволять себя ломать. У Патрона нюх на таких дурачков.

– Руди! Он не дурачок! – не выдержал Панарин. Но господин адвокат довольно резко его прервал:

– Он сейчас вообще никто. Но скоро станет большой занозой! Ферштейн?

– Ферштейн, – понурился доктор.

Солнце висело уже над самым горизонтом слепящей красной точкой – такой беспокойной, как сигнал тревоги. Ещё немного и наступит ночь - опасное время. Кто не спрятался, сам виноват.