Харламова заповедь. Глава 2. Дорожное признание

Харламова заповедь.

Глава 2. Дорожное признание.

На следующий день погода ухудшилась, солнце с трудом пробивалось через тёмно-синие куски облаков.
В дороге отец Феогност заснул; и спать бы ему ещё долго, не попадись под колёса пара глубоких дорожных ям.
Стихия разбушевалась не на шутку - казалось, она долго терпела, перед тем как выплеснуть на путников своё недовольство. Дорожное полотно заметно сузилось; отдельные кустики и сосенки по обочинам уступили место большому зелёновато-чёрному морю.
Картина за окном УАЗика выглядела несколько жутковато, но о возвращении не могло быть и речи. Ничего, гроза скоро кончится, доедем, подбадривал себя пассажир.
За рулём сидел недавно принятый шофёр. «Новенький», как обычно говорят про таких. Но к сегодняшнему водителю данная характеристика подходила с трудом. В самом деле, ещё вроде бы не старик - 54 года, если судить по документам, но необычайная худоба, седина и морщины, изрезавшие лицо, смело добавляли к его возрасту ещё десяток лет.
Невозможно было понять, зачем приняли такого хилого работника: ведь болел тот явно или от бутылки не отходил.
И вдруг Феогност увидел на шоферской руке едва приметный, наполовину вытравленный след от татуировки. Ему часто приходилось ездить по зонам и видеть у заключённых весьма выразительные наколки, свидетельствующие о «тюремном статусе» человека...
Словно в подтверждение тревожных мыслей водитель подозрительно глянул в сторону пассажира и усмехнулся.
Феогност не выдержал:
- Что-то я вас раньше не видел. Как вас зовут?
Мужчина чуть сбавил скорость:
- Сегодня у меня первый день за баранкой, поэтому и не видели. А зовут меня Васей. Василием Васильевичем то есть.
- Как работа, Василий? Нравится? Не обижают ли наши ребята?
- Обижают? Скажете тоже. Это в зоне могут обидеть, а здесь совсем другое дело.
Произнеся последние слова, водитель осёкся.
А Феогност с опаской поёжился: так и есть, судимость. Как же я сразу не догадался! На лице ж написано! Вернусь - обязательно поговорю с настоятелем: неужели получше шофёра найти не мог? Сам же хвалил за усердие, вот и посоветовался бы, перед тем как нанимать неизвестного.
- Когда я вчера пришёл на работу устраиваться, меня спросили, имел ли судимость, - произнёс «новенький» как бы в оправдание. Я не признался: побоялся, что выставят за дверь. Но церковный настоятель, который со мной говорил, кажется, обо всём догадался сам.
- За что сидели?
- Убийство.
Феогноста словно током ударило. Кабину охватила мёртвая тишина.
- Простите меня за моё вчерашнее враньё. Сам себя презираю - святую заповедь нарушил, - неожиданно вновь заговорил водитель, судорожно сжав при этом руль.
Странный тип, подумал Феогност: вспомнил после времени о своей лжи и переживает, словно эта ложь полсвета сгубила. А о погубленном им человеке ни слова. Глядя на него, можно подумать, что ложь - более тяжкий грех, чем убийство. На всякий случай надо бы его разговорить: вдруг ещё какие обстоятельства всплывут.
А вслух осторожно посоветовал:
- Вижу, тяжело вам - исповедуйтесь. Кто держит грехи в себе, тому они не отпускаются.
- Прямо сейчас?
- Сейчас.
- И вы мне грехи отпустите?
- Может быть.
- О чём рассказывать?
- О своей жизни… (В ту же секунду машина сделала резкий зигзаг вправо) Только давайте договоримся: на меня чур не смотреть - за дорогой следите.
- Извините, случайно получилось, - донеслось в ответ.
Они помолчали ещё несколько минут.
Машина переехала мостик. Феогност машинально взглянул на водителя и удивился резкой перемене в его лице: помимо многочисленных морщин, на лбу выступила ещё одна большая жёсткая складка.
- Значит, не хотите мне ничего сказать, Василий Васильевич?
- Как не хотеть… Не знаю только, с чего начать… Сколько раз говорил себе: не болтай про судимость, не болтай; но как вас увидел, понял: сдержать свои мысли мне никаких сил не хватит. С виду вы строги, а глаза добрые… Скажите, вам приходилось ходить мимо тюремных стен?
- Приходилось.
- Знаете, тому кто никогда не сидел, тюрьма может даже показаться местом беззаботным… Но однажды, когда меня уже к тому времени освободили, я проходил мимо «моей» тюрьмы... Стены там снаружи белые-белые… Не хотел я останавливаться, но словно кто-то привязал к моим ногам пудовые гири… Я себе слёз никогда не позволял - бабская блажь это; но тогда, под белыми стенами, расчувствовался - едва не расплакался. А потом опомнился: бросился бежать, куда глаза глядят - только бы ничего не видеть. Потому что белый цвет тех стен мне глаза жёг.
Восемь зим я нары своим телом грел, восемь лет солнце меня иссушало, болезни гноили... Первое время я начальника зоны никак понять не мог: то доброе слово скажет, то отругает за какую-нибудь мелочь. Потом сообразил: не во мне дело - в начальнике; вернее, в его настроении. Поняв эту простую истину, стало мне легче тянуть срок. Но как только я вышел на свободу, возненавидел себя. А как к себе ещё относиться, если восемь лет был не человеком, а жалкой собакой, которой командует хозяин, как ему вздумается?
Тюрьма да зона - две сестры неотступные, препротивные. Лежишь вот так вечером в кровати, а они привяжутся, голову окружат - из тебя и сон вон до самого утра. Ты на «сестриц», да на весь свет недобрых слов навешаешь: думаешь, полегчает… А потом опомнишься - нет, не кого-нибудь, а себя самого ты изводишь-мучаешь…
- Сейчас многим тяжело. Но вы хоть профессию имеете, работу нашли, - возразил Феогност.
- Да, выучили меня там профессии шофёра. С тех пор я тысячи километров на машине отмотал, асфальт не одно моё колесо до блеска вылизал. Только в радость ли такая профессия, которая заставляет меня каждый день неволю вспоминать?
А вообще, не особенно верьте разговорам о возможности получить в зоне профессию: специальностей там очень мало. Безработица! Причём, самая что ни есть настоящая, только пособия от государства за неё не полагается.
Чтоб никто не знал о моём тюремном прошлом, я даже сменил фамилию. Но… Придёшь в отдел кадров, а там начальник на тебя уставится, глазами сверлит... Моих документов, ещё в руках не держал, но уже знает, про то, что сидел. Словно, клеймо воровское у меня на лбу выжжено.
Но, допустим, я всё-таки устроился на работу. Если хозяин узнал про твою отсидку - считай уволен. Неважно, каким способом. Например, рабочих против тебя может настроить. Гараж открываешь, а водители искоса глядят на тебя, за руку не здороваются. Даже водку пить не зовут…
- Да, прошлое порой тяжело отзывается, но его уже нет - смотрите в будущее. В библии сказано: «Просите - и дано будет вам; ищите - и найдёте; стучите - и отворят вам». Наладится ваша жизнь, обязательно наладится.
- Это мотор в машине наладить можно. Железного друга полюбишь - он тебе сторицей отплатит; а жизнь - баба капризная: то полюбит, то разлюбит…
- Вы не волнуйтесь, Василий Васильевич - людей тоже можно понять. Боятся они - сами же сказали: человека убили. Убийство - самый тяжкий из грехов. Смиритесь, терпите…
- Эх, если бы я ещё заслужил это наказание, - в сердцах выдохнул Василий.
- Вы чего-то мне недоговариваете? - настороженно осведомился священник, уже жалея о начатом разговоре, ибо сейчас водитель думал, кажется, о чём угодно, но только не о дороге - машина петляла из стороны в сторону.
Василий снова вздохнул, заговорил тише, с каким-то надрывом в голосе:
- Друг у меня был… Собрались мы как-то с ним в кабак местный. Дружок мой рюмку выпил, да и загрустил чуток.
« - Отчего грустишь», - спрашиваю я его.
« - Предчувствие у меня нехорошее, - отвечает. - Словно с нами что-то скоро должно случиться».
« -  Ты про печаль думать не смей. Мы сюда зачем пришли? Вино пить и с подругами знакомиться. Вот пей и знакомься. А сопли дома на подушку будешь размазывать».
А товарищ мой серьёзный такой вдруг стал и говорит:
« - Хорошо, если ошибаюсь, только на всякий случай готовься Василий: скоро и тебе, и мне что-то трудное предстоит пережить. Нутром чую».
Это сейчас экстрасенсы на каждом углу тебе всё предскажут, а тогда и слова-то такого не знали.
Посмеялся я в тот день над другом. Потом ещё выпили, да по пьяному делу от сумы и от тюрьмы зареклись. Сами знаете, когда друзьям приходится по двадцать лет на каждого, ветер в головах гуляет. Доболтались - и месяца не прошло, как судьба нас испытала на прочность.
Возвращались мы однажды домой после очередной гулянки, а нам навстречу незнакомые парни -  шесть человек. Видимо, деньги в компании кончились - решили обогатиться за счёт двух нетрезвых прохожих; их предводитель даже финкой нам пригрозил.
Мы не растерялись: «взяли» по три хулигана на каждого, стали отбиваться. В самый разгар драки мой товарищ, знавший приёмы самообороны, выхватил оружие из рук главаря и его же самого той финкой ударил. Позже хозяин ножа умер в больнице.
Конечно, нам обоим досталось от тех громил, но я ещё хорошо отделался, а другу не повезло: по голове так саданули, что на следующий день он ничего не мог вспомнить.
Не посмел я дать показания против друга на следствии; решил: хватит с него полученных побоев - и взял нож на себя.
Но на суде те хулиганы изменили показания и дело обставили так, будто это не они, а мы на них напали. Я, как мог, защищался, только ничего не мог доказать: со своей стороны единственным свидетелем убийства остался.
Пока я на нарах свой срок мотал, другу несказанно повезло: занялся нарождающимся российским бизнесом и сказочно обогатился. Женился, вскоре сынишка родился. Только вот деньги недобрую ему службу сослужили: погиб он вскоре от рук жадных до денег бандитов. Правильно говорят: в России от тюрьмы, да от сумы не зарекайся.
Знаете, отец Феогност, забудьте вы о моей исповеди: грех на чужих людей свои ошибки списывать. Не мне тюремный срок дали - мою беспутную жизнь осудили; значит, я сам во всём виноват. Много лет с той тюремной поры прошло, но лишь находясь вот здесь, вместе с вами, я понял: нет мне прощения - вечным мой срок стал, пожизненным.
…Они ехали какое-то время, думая каждый о своём.
- Простите, отец Феогност, - очевидно, молчание тяжело действовало на водителя, - спросить хотел, да всё стесняюсь. Лицо мне ваше будто знакомо, но не вспомню, где встречал. А в миру как вас звали, если не секрет?
- Не секрет. Харламом Максимовичем.
- Харлам - имя редкое, - с уважением произнёс водитель, - наверное, родители дали его вам в честь кого-то?
- Да, это отцовская заслуга: имя он мне дал в честь лучшего друга. Правда, я сейчас не помню: Харлам - это было имя друга или он носил фамилию Харламов.
- А вы лично  с этим Харламом или Харламовым - товарищем отца - не знакомы?
Феогност с удивлением взглянул на водителя:
- Нет. Родители не успели познакомить: они умерли довольно рано. Вернее, погибли - оба в один день. Отец, конечно, много рассказывал о своём товарище, но я тогда ещё в детский сад ходил, поэтому сейчас всё забыл. Помню только, что этот человек спас моего отца от смерти. А почему вы спросили?
- Я знаю одного человека по фамилии Харламов. И этот Харламов тоже кого-то спас.
- А как он, тот Харламов, выглядит? Где работает?
- Работает шофёром, как я. Невысок, худощав…
- Очень хорошо, - обрадовался Феогност, - вернёмся - справки наведу. Если это действительно он, обязательно навещу. Обрадовали вы меня, Василий Васильевич, несказанно. Знаете, как только вы сообщили мне эту новость, у меня  почему-то сразу появилась уверенность в том, что ваш знакомый именно тот самый Харламов. Словно он сейчас не где-нибудь, а здесь, рядом с нами…
- Вы лучше поспите, - перебил священника водитель, - ехать нам ещё долго - устанете в пути.
- Пожалуй… Только вот что, Василий Васильевич… Не стану я вам грехи отпускать: нет за вами греха.
Несмотря на обещание не отвлекаться, водитель взглянул на Феогноста. Отблеск молнии на мгновение осветил суровое лицо Василия - из его глаз катились слёзы.