Харламова заповедь. Глава 5. Елена

Харламова заповедь.

Глава 5. Елена.

- Значит, я своими поступками народ с верного пути сбиваю?
Звонкий смех разлился по комнате, и Феогност никак не мог поверить, что из-за обычной грозы он оказался в доме Елены, той самой, ходить к которой его настойчиво отговаривали ещё полчаса назад.
- Ох и потешили же вы меня. Отца Михаила слушаете? А вы его не слушайте: порой складно он говорит, да не ладно.
Как бы подтверждая решительный характер хозяйки, из открытого шкафчика в прихожей действительно выглядывал ствол дробовика, аккуратно упакованного в целлофановый пакет.
Но удивил даже не вид оружия - более существенным оказалось другое открытие: несмотря на злополучное предупреждение Михаила, сомнения в здравом уме женщины рассыпались на глазах. Какая сила духа, какая уверенность во всём!
- Вы на меня не смотрите - вы на горячий чай нажимайте, - продолжала Елена, улыбаясь. – Простуда, она не выбирает, кто свят, кто грешен. Чем на людей наводить напраслину, Михаил на себя бы посмотрел. Вот с месяц назад решил, как он сам выразился, «искоренить низменные привычки» на селе. Для этой цели пустил слух, будто в церкви какое-то светопреставление готовится.
В воскресенье прихожан собралось много - стоят, чуда ждут. Время идёт, а настоятеля нет. Наконец, объявился. Но вместо обещанного чуда принялся наш отец Михаил проповедь нам читать. Смысл её, проповеди, заключался в следующем. Велел, де Господь жить нам в мире и согласии, а для этого надо со всеми делиться, иначе угодишь в ад. Там каждого, кто жаден, пригвоздят на позорный столб, распишут злые умыслы. А всевышний спросит: «Отчего ты, такой-сякой, о святых заповедях забыл?»
Пять минут говорил, десять, полчаса… Народ уж изнывать начал; некоторые на чудо рукой махнули и тайком ушли. Одним словом, насилу проповедь вытерпели.
А надо сказать, у Михаила имеется перед домом небольшой яблоневый сад. Не знаю, какие такие особенности находят парни в его яблоках - мелкие, кислые, по мне они и рубля не стоят. Собери ты их и раздай, кому надо.
Но нашему Михаилу жалко дичков - видать, он только на словах щедр. Огородил сад забором, причём, не простым забором, а высоким, толстенным - шириной в три ладони. Мы это сооружение сразу прозвали «китайской стеной», так как сверху по нему можно спокойно ходить.
Мало того, чтобы никто в саду не промышлял, Михаил сговорился с церковным дворником Кузьмой. Насчёт «совместной обороны».
Так вот, на следующий день после «знаменитой» службы, один из пацанов-воришек - мы таких в шутку называем «тимуровцами» - который проповедь церковную не слышал, залез к Михаилу в сад за яблоками.
Дворник воришку заметил. Сперва доложил Михаилу, потом нарвал крапивы: хотел проучить «гостя». Парень тоже дворника заметил и дал стрекача. Но на самом верху зацепился штанами за гвоздь и остался сидеть на заборе, словно на лошади. Только зад сверкает из-под рваных штанов.
Видя, что «тимуровец» попался и никуда не денется, Кузьма поднялся к нему по лестнице, присел рядышком, закурил, опершись на выступающий столбик, и …заснул. Видно, не протрезвел ещё со вчерашнего дня.
Михаил Кузьмы не дождался, пошёл в дозор сам; видит: один плут висит с разорванными штанами и голой задницей, а другой спит с папиросой в одной руке и пучком крапивы в другой.
Ну, он, конечно, попытался дворника криком разбудить - тот ни в какую.
Тогда Михаил полез сам. На забор-то ещё поднялся, а наверху от высоты у него руки-ноги свело - ни вперёд, ни назад.
Народ, как узнал о «представлении», к поповскому дому повалил толпами. Стоит, любуется, никого снимать не торопится: ещё не остыл от Михаилова лукавства.
Только это ещё не всё: оказалось, под нашими «героями» на заборе кто-то когда-то мелом нарисовал здоровенный кукиш размером метр на метр. И ведь всё как в воскресной проповеди предсказано: вот они, грешники, за свою жадность напоказ выставлены.
Я это к чему говорю: вы, отец Феогност, «честные» речи на веру не очень-то принимайте - по делам судите. К примеру, многие божатся, будто видели, как я мужиков к себе вожу. Враньё! Да, ходил за мной год назад один кавалер: женихаться вздумал. Но как только я ему свои условия выставила, слинял и больше не появлялся.
После того как мы со Стёпкой развелись, у меня в доме мужчин не бывало. Нет Стёпки - очень хорошо. Так всем и говорю. Забыла даже, как выглядит под одеждой это недоразумение под названием «мужик» - мне вообще мужчины без надобности.
Видела я, когда вы мимо моего дома проходили, взглянули участливо, сочувственно, головой покачали. Наверное, подумали: не нужно ли чем помочь бедной вдове… Если так, спасибо; только стоит ли беспокоиться? Подумаешь, муж бросил - с кем не бывает. У нас в Пегушине все мужики бегуны…
- Спортсмены что ли?
- Ещё какие! От жён и детей такого дёру дают… Как зайцы от ружья.
- Ну, не все же сбежали, наверное, кто-то  дома остался.
- А того, кто остался, надо гнать из этой самой семьи поганой метлой, ибо не мужик он, а иждивенец на женских плечах.
- Тогда остаётся одно: обет безбрачия давать и в монахи идти, - пошутил Феогност, понимая, что как мужчины данные упрёки отчасти касаются и его.
- Простите, это я сгоряча сказала, - покраснела Елена. - Конечно, мужики не все плохие - просто очень мало хороших, почти не о ком вспомнить. Единственный, кого добрым словом поминают, Харлам - слышали о таком?
- Местную легенду? Да, слышал. От отца Михаила.
Улыбка мгновенно слетела с губ хозяйки, глаза увлажнились:
- Всего-то двадцать лет прошло - для легенды двадцати лет мало… Это сам Михаил всё сочинил, чтобы было, на кого нашим мужикам равняться. А я Харлама помню, как сейчас. Лицом на вас похож.
- И чем же он отличался от остальных?
- Мастер на все руки. Душевный. Но глупый.
- Вот тебе и раз. Почему глупый?
- Представьте себе молоденькую девочку, школьницу, которой всё в диковинку: первые цветы, ухаживание мальчиков, подарки… Вначале ребята в классе долго приглядывались к девчонкам, потом все разделились на пары. Только Харлам никак не решался дружить с кем-то одним.
Однажды в школе организовали танцы, и Хармам пригласил меня! После того вечера мы дружили почти месяц; он даже  успел признаться, что я для него самая красивая!
Вы, наверное, сейчас подумали: до чего же женщины простодушны - сладкие речи, они ведь у каждого парня на языке. А вот не просты они! Думаете, принимала слова любви за чистую монету, ничего не понимала? Всё понимала. Просто любой женщине хочется почувствовать себя самой красивой, самой желанной
Я продолжала любить его; думала, к свадьбе всё идёт. Раньше срока лишнего в отношении себя не позволяла, только один раз он меня поцеловал. В щёчку.
А потом он познакомил меня со Стёпкой окаянным. Ну, кто его просил Стёпку-то ко мне вести? Глупый, как есть глупый. Хотя, если трезво рассудить, это Ульянка-егоза его могла надоумить.
- Ульяна?
- Конечно, она - больше некому. Едва Харлам меня познакомил со Стёпкой, она его быстренько околдовала.
- Каким образом?
- Загипнотизировала, приворожила. Вы у неё глаза не видели… Взглянет - насквозь прожжёт. Против таких разве устоишь?
- Расскажите мне об Ульяне. Она была хорошим человеком?
- Ничего я про неё рассказывать не стану, - отрезала Елена. - Она моего Харламку бессовестным способом увела. Бесстыдница она, ветреная… Это Михаил её  в легенде выставил почти святой, а на самом деле никто её в селе не любил - скорее боялись. И хотя она давно умерла, многие её до сих пор боятся...
Хозяйка вдруг замолчала и, прикрыв ладонью глаза, отвернулась. Потом молча ушла на кухню.
Погода совсем разошлась: ветер свистел во все лазейки, потоки воды беспрестанно поливали оконное стекло…
Женщина не появлялась уже минут пять: наверное, этот разговор разбередил ей душу. Феогност почувствовал себя не в своей тарелке: «Что же я наделал? Старую рану разворошил. Надо успокоить хозяйку, а то, не дай бог, ей плохо станет».
Гость решительно встал и направился в сторону кухни. В тот же миг, когда он подходил к двери, страшный удар грома заставил его зажмуриться. Но открыв глаза, священник буквально остолбенел: на него в упор, не шевелясь, смотрела хозяйка. На ней не было ничего, кроме ночной рубашки… Растрёпанные волосы. Пальцы, сжатые в кулаки. Бледное лицо, в котором перемешалось всё: и боль, и мольба, и радость одновременно…
- Что же ты, Стёпа, сокол мой, обратно лететь не торопился? - припала Елена к Феогносту, целый годик уже прошёл, как последний раз мы виделись. Изменился ты: ладони стали мягче, а в плечах сила чувствуется. Только зачем бороду отпустил? Без неё ты мне моложе казался.
Истосковалась я по мужской ласке, пожалей меня, приголубь. Сам знаешь, нет у меня никого, кроме тебя, и никогда не будет. Помнишь, последний раз мы с тобой про любовь всю ночь ворковали, приляг и сейчас, солнце моё. Ты брось рубашку-то на пол, дай прикоснуться к тебе…
Причитания больной женщины следовало бы немедленно прекратить, но Феогност почувствовал себя скованным какой-то непонятной, безумно крепкой силой.
Кровать оказалась узковатой для двоих - чтобы не упасть, пришлось лечь на бок.
Женщина обхватила Феогноста руками, и через лёгонькую рубашку ощущалось тепло её мягкой груди; скрестив пальцы за его спиной, шептала в самое ухо:
- Обижают меня тут, Стёпушка. Нехорошие люди порой приходят - требуют водки и закуски без денег выписать. Угрожают. Считают, раз с продуктами дело имею - значит, чуть ли не тайный склад у меня под пологом.
Я однажды водки не дала, тогда эти пьяницы председателю на меня нажаловались, чтоб в больницу упрятать. Врачи на машине приезжали, но я им ружьём пригрозила; тем самым, которое ты на рынке сторговал. Правда, я не знаю, как с ружьём обращаться...
Страшно мне ночью одной, всего боюсь: вдруг чужой человек в дом зайдёт, на кровать уложит…
И днём не легче: народ от меня шарахается, как от чумной. У тебя, говорят, приступы - Степана звать начинаешь. А если человек любит и любимого просит вернуться, так его сразу в сумасшедшие можно зачислять?
Скоро праздник. Мы с тобой нарядимся и пойдём, как раньше, гулять по центральной улице. Народ в округе станет нам завидовать. А если попадётся длинноязыкий и примется доказывать, что завёлся у меня хахаль, мы его слушать не станем. Потому что правильно, Стёпушка, ты делал, когда меня уму-разуму учил: я о Харламе забыла и не вспоминаю, вот те крест. А если хоть словечко скажу про него, в шкафу лежит твоя плётка кожаная: секи, сколько надо.
Прости, на людях я тебя не жалую - это так, для отвода глаз. А на самом деле снишься ты мне, Стёпушка. Когда тебя вижу, сны мои сладки.
Ночью мы будем любиться да обниматься, насколько у тебя сил хватит. В постели ты - настоящий мужик, крепкий, никогда не подводил. Это я, бывало, ленилась, на тебя как на мужчину не смотрела. Но теперь от меня отказу не будет…
- Ты постой, Лена, - опомнился, наконец, Феогност. - Не сердись, но скоро мне вернуться не суждено. Даже на ночь с тобой сегодня остаться не смогу.
- Когда же мы с тобой снова вместе заживём?
- Сам пока не знаю. Но обязательно вернусь, обещаю - только потерпи. Запомни: бить себя не давай - знай себе цену; плётку, которая в шкафу лежит, завтра поутру сожги. Когда снова вдвоём заживём, ты не стесняйся: меня обольщай, женской лаской заводи. Водку ли, самогон в семье не держи: она твоя главная соперница-разлучница.
И ещё. Жди - я могу прийти в любой день, в любую минуту. Когда меня встретишь, я на себя телом похож не буду, привычки и даже имя станут другими. Но когда меня мужем признаешь, моё старое имя «Степан» больше не произноси, забудь его.
- Чудно ты, Стёпушка, говоришь… Как же тогда я узнаю, что это ты?
- Не веди мужчину сразу в постель, как бы он под меня ни подстраивался, как бы ни назвался, хоть Степаном. Вначале пусть поухаживает, в хозяйстве поможет. Как два месяца пройдут, спроси у своего сердца: хочется ли ему, чтоб тот мужчина с тобой навсегда остался. Если сердце поддакивать станет, значит это я, твой Степан, и есть. А теперь пора мне…
- Только пришёл - и уже уходишь? Я ружьё твоё каждый месяц маслом смазываю, патронов купила, подшила бушлат охотничий, хороших сигарет выменяла…
- Нельзя мне, горлица моя сизокрылая: сказано мне было, чтоб лишь увиделся с тобой и сразу же обратно возвращался.
-  Чтоб насовсем уйти - и не думай, не пущу. Лучше поцелуй меня да обними покрепче.
…Женские плечи ещё долго вздрагивали и никак не хотели успокаиваться. И только когда Феогност стал нежно гладить Елену по голове, её пальцы начали ослабевать.
Дождь на улице кончился, и вскоре тишину в доме нарушало лишь неровное дыхание, изредка прерываемое слабыми стонами: наверное, Степан уже снился своей жене - после долгой разлуки они с жаром обнимали друг друга.
Священник тихо, чтобы не нарушить сон хозяйки, встал с кровати, накрыл женщину одеялом. Выйдя из избы, он осторожно, по-воровски, оглянулся и, не заметив никого, бросился бегом, не разбирая луж, подальше от этого места.
В доме ещё не спали.
- Припозднились вы, - поворчал для порядка отец Михаил, открывая дверь. - Добрые дела надо планировать днём, а не ночью. Я уже заждался, даже вашу кровать расправил. Да вы никак бежали от кого - вон как тяжело дышите. Не от белого ли призрака? Шучу, шучу я. Спокойной ночи, оставайтесь с богом.
Феогност разделся, помолился и лёг на расправленную кровать.
«Вот тебе и «не прелюбодействуй»… Как мне теперь перед собой оправдаться, как людям в глаза глядеть?»
Мысли крутилось в голове, отбивая сон. Но, к счастью, за окном вновь начался дождь. Крупные редкие капли глухо застучали по стеклу. Они успокаивали, убаюкивали, напоминали какую-то приятную мелодию…