Мартовские иды

  Прогнозы о мартовских морозах, вызвавшие много толков, не подтвердились. Весна пришла в урочное время, с туманами, мокрым снегом, дождём, заволоченным незрячим небом, ранними сумерками. Так же сумеречно и туманно и в моей душе. Не знаю, может быть, и находились люди, которым было весело, но это был явно не я. С утра тоска тоскливая наполнила душу. Не было в ней ни причин, ни предчувствий чего-то худого, что вот-вот должно было случиться. Ничего плохого не стояло за спиной все последние дни, да что там дни, возможно, и недели. Никому ничего я не сделал плохого, и, стало быть, чувство вино не глодало сердце, не точило сознание неблаговидностью поступка или страхом возмездия. Ничего такого я не совершал. Был даже ласков и приветлив и намеревался быть таким и впредь, по крайней мере, в ближайшее время, если, конечно, на тихую гладь моря не налетит порывистый ветер перемен. А они могут случиться всегда. Злой взгляд встречного, не то слово, задевшая душу сплетня, неожиданный удар, поражающий в самое сердце, - и вот тишь да гладь сметены встречным потоком, подняты вверх и кружатся вихрем гнева или неотомщённой обиды.
Такими ли были мартовские иды прежде, лет двадцать-тридцать назад? Эк, скажут, куда метнул! Да за этот срок чего-чего не случится с человеком. И, конечно, случилось. Свежесть чувств ушла, здоровье пошатнулось, друзья и подруги один за другим покинули этот свет. А перебрались ли на другой, кто знает? Печально это: сознавать, что человек уходит навсегда, никогда не завернёт к тебе на огонёк, не позвонит, не подаст голоса. Ушедшие подружки скрылись навек в той дали, из которой никто никогда не возвращался. А те, что ещё живы, постарели и утратили привлекательность и притягательность, хотя, надо правду сказать, не совсем. Именно, не совсем, а в ту меру, в какую и в них и во мне сохранилось желание жить, желать и надеяться. На что? Желаниям нашим суждено затухнуть, силам уйти.
Как можно быть счастливым, зная, что умрёшь? А я приобрёл это знание, постиг горечь его.
Смотрю на людей, не знающих этой напасти: на детей в самом начале пути, не ведающих, что у этой дороги есть конец, на юношей, живущих жизнь бессмертных богов, на тех, кто ещё не достиг вершины знания. Скажи им об этом, они не поймёт. И я был таким. А теперь все или почти все, человеческие заботы в суровом  свете этого знания кажутся ненужными и суетными.
За стеной в многоквартирном человеческом улье стучат и сверлят. Новые соседи собираются обустроиться в этой жизни, если не вечно, то очень надолго. И опять-таки: разве сам я не был таким?
А теперь мне это не нужно. Я знаю, что молодость, время радостей и надежд, иллюзий и сладкой горечи обманов прошло. Мне нечего больше желать, не на что надеяться. Если впереди неизбежный финиш, весь проделанный путь кажется обманом, а оставшаяся часть пути ведёт в никуда. К чему же стремиться? Какая разница, серой ли стала побелка на потолке, облезла ли кое-где краска! Лишь бы не текло, не дуло.
Но, может быть, дело даже не в этом сознании неизбежного конца, а в чём-то другом? В том, что сама жизнь не доставляет больше удовольствия. Нет  ожидания удовольствий, равнозначного счастью.
Наверное, это болезнь. Ведь здоровые люди и в старости живут, не думая о смерти.