Славный городок

Видимо, этот город находится где-то рядом с Лондоном. Все, кто посещал его, уверяют, что редкий день погода бывает ясной и солнечной, обычно Непген утопает в тумане. Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство нарушало течение жизни непгенцев, поскольку они не имели обыкновения часто выходить из дома. Их даже устраивал туман, вносивший приятную неопределенность в жизнь горожан. Каждый из них пребывал в собственном мирке, границы которого тщательно охранялись от вторжения посторонних, занимался своим делом и очень мало интересовался делами окружающих. Одним словом, типичная картина, если принять во внимание, что все тут были людьми исключительными и наделенными разнообразными талантами.

Большинство непгенцев считали себя поэтами. День и ночь они сочиняли, сонеты и венки из оных, баллады, палиндромы, тахмисы, танки и вилланели. Все душевные катаклизмы, уже многократно отраженные в поэтических произведениях, переживались заново практически еженедельно, что наполняло сознание авторов приятным ощущением полноты жизни. Приятность, однако же, омрачалась одним обстоятельством: у сочинителей не  было возможности получить хоть какой-нибудь отклик, не говоря уже о признательности и тем более  признании. А все  тайно жаждали именно признания, славы и почета.

Но согласитесь, что трудно обрести известность, не предъявляя своих творений никому вообще. Еще труднее не ошибиться в выборе людей, умеющих оценить их по достоинству. Риск в таких делах бывает невероятно велик: а вдруг плод бессонных ночей попадет не в те руки, не те глаза прочтут его, не те мысли зародятся по прочтении в неподходящей голове? Зная это, сочинители никому не показывали свои сочинения, и  при этом ужасно страдали. Страдали оттого, что не могли получить отклик, которого так жаждала их утомленная безвестностью душа.

Однажды ночью один из сочинителей (назовем его Гораций) не выдержал тоски одиночества, вышел из дома и тайно под покровом темноты начертал на своем заборе исполненный жесткой экспрессии катрен, который заканчивался словами: « … но не дано понять глупцу». Наутро на заборе обнаружился первый отклик: «А сам-то ты кто?» Конечно, вопрос поставлен был очень остро, но дело не в нем. Дело даже не в ответе. Важно другое -  контакт был установлен.

 В следующую же ночь на других заборах  появились разнообразные творения, на которые также последовала незамедлительная реакция. К чести реагирующих, лексика употреблялась исключительно нормативная. Во всем остальном  откликающаяся публика себя не ограничивала и выражалась сильно и ярко. Поэтические творения скоро сделались предметом каждодневного обсуждения. Причем некоторые  жители Непгена даже решались выходить из дому без особых причин средь бела дня только затем, чтобы прочитать  диалог на заборе. Получив лестный отзыв, автор испытывал прилив вдохновения и начинал творить с удвоенной силой. Но проглотив горький глоток язвительной насмешки, сочинитель впадал в меланхолию. Ему казалось, что весь мир уже прочел заборное порицание и презирает его. Однако выход из этого крайне неудобного положения был найден: свои творения авторы стали писать на соседских заборах и подписывать чужим именем или  просто набором  букв и цифр.

 Скоро стало ясно, что произошла культурная революция. И, как бывает в таких случаях, все смешалось. И никто уже точно не мог определить, на каком заборе чьи терцины и  октавы, кто на кого написал эпиграммы и пародии. Одним словом, бить было некого. И все успокоились. Но спокойствие длилось недолго. Спустя короткое время все заборы были исписаны, а жажда самовыражения себя не исчерпала. Владельцы расписных заборов принялись расширять поле деятельности: они надстраивали заборы в высоту, создавали замысловатые конструкции, стараясь всеми средствами увеличить площадь для самовыражения.

 Когда и этот ресурс оказался исчерпанным, принялись обносить заборами улицы и переулки, скверы, площади и целые кварталы. Сгоряча загородили большим забором церковь и здание городского совета, забыв сделать ворота. В результате органы местного управления оказались в полной изоляции, а пастырь лишился паствы. И в городе воцарился хаос, как утверждали одни, и торжествовала полная свобода творчества, как считали другие. Теперь уже никто не мог помешать возведению новых заборов. Их строительство приняло ужасающие масштабы. Наконец процесс вышел за рамки занимаемой населенным пунктом территории – стали строить городскую стену.
 
Непген сделался крепостью. Городская стена была такой высокой, что могла защитить город от любого вражеского нападения. Это было очень удобно. И в то же время не очень удобно: стоя на земле можно было дотянуться только до двухметровой высоты, да  и то не каждому это удавалось. Стали строить лестницы, галереи, переходы – все для удобства пишущих. Писали все по-прежнему по ночам, а читали при свете дня.

Мода на ругательные рецензии, вспыхнувшая в самом начале культурной революции, очень скоро сошла на нет. Сочинители и рецензенты в одном лице сообразили, что восторженное слово, сказанное в адрес собратьев, восторгом и отзовется, а на удар – чего можно ожидать? Это уж дело известное. И, предаваясь безудержному восхвалению, достигли потрясающих результатов. Все –  или почти все! – стали гениями. Причем, что интересно – признанными гениями. Слово «гениально» сделалось обязательным для употребления при оценке какого-либо произведения. Правда, сочинители не знали тех, кто столь высоко оценивал их бессмертные творения, но так ли это важно! Важно, что это где-то  было написано, пусть даже на заборе.

Если смотреть на город сверху, с высоты птичьего полета, то он напоминает лабиринт, по которому суетливо движутся крохотные существа. Они бегают от забора к забору – ночью при свете фонарей пишут, днем читают, но между собой почти не разговаривают. Только иногда кто-то спросит: «Не скажете, как пройти к последней эклоге мая?» А ему кто-то ответит: «Четвертый поворот налево». Вот и весь разговор. Побегают – и опять к себе в нору, творить на радость собратьям.

Кстати, недавно Непген переименовали.   Теперь он называется Пригентаун. На новом гербе  изображены голова Орфея, лира и симпатичный паучок, плетущий разноцветную паутину на фоне добротного забора. И жизнь там пошла совсем другая, не та, что прежде – все ожило и расцвело. Одно старое грушевое дерево, правда, осталось безучастным. Но его в положенный для цветения срок украшают бумажными цветами, так что выглядит оно ничем не хуже остальных. К праздникам подновляют и красят заборы, ремонтируют лестницы, в магазины завозят большие партии товаров, пользующихся неизменным спросом: бумагу, карандаши, мел, краски и кисти, а также многое другое, необходимое для полноценной духовной жизни.

Любимым продуктом горожан стали вафли. Их употребляют в большом количестве во всякое время суток, и теперь над Пригентауном постоянно парит приторно-сладкий аромат. Вафельная фабрика работает круглосуточно,  перевыполняя план. Все постоянно жуют вафли и живут дружно. Горожане узнают друг друга по почерку и, читая на заборе появившийся ночью свежий текст, говорят себе: «Это мой добрый друг П-34, если, конечно, не крошка Пигги». В лицо, правда, никто никого не узнает. Но так ли это важно?